Кыс-кыс-кыс

   

                «КЫС-КЫС-КЫС…»
               

       Николаша, как уже пятьдесят с лишним лет ласково называла его старшая сестра, ехал к ней на работу, ну, в совсем плохущем настроении. И, чтобы как-то улучшить душевное состояние (потому что когда он долго себя ненавидел, жизнь становилась невыносимой, а такое  с ним последнее время, и нередко, приключалось), он торопился на электричку чуть не бегом и, достигнув вагонной лавочки, не занятой никем по причине достаточно позднего осеннего часа, чтобы ехать болтаться без дела в Юрмалу, слегка облегчённо вздохнул. Полчаса разглядывания заоконных жарко-пламенных пейзажей  уводили его от чувства подавленности в созерцательно-благородную грусть. Но как только его не по сезону беленькие кроссовочки   зашуршали по листве и замелькали в мелких лужах на станции Лиелупе, мерзкое состояние души снова отяжелило Николашино сердце. В Юрмале он за всё прошедшее лето побывал всего-то разок, по неотрывной занятости в небольшом частном заведении, выпускающем зонты на всяческие случаи жизни: от солнца, от дождя, для комфорта у «пляжных пивбаров», создавая исскуственные теневые завесы над опухшими от жары и пива беспечными головами отдыхающих. И когда удавалось заработать деньги, неожиданно повышающие его средненький бюджет (например, в летний сезон хозяин отстёгивал немногочисленным сотрудникам немногочисленную премию), Николаша всегда посылал деньги матери, в Сибирскую деревню; покупал что-нибудь вкусненькое себе, сестре и кошке, делящей с ним одинокое существование в квартирке на первом этаже деревянного домика в Межапарке. Ну и что ж, что деревянного, да ещё и отнюдь не коттеджа, зато за жильё он платил, по сравнению с очень многими, просто копейки, то есть, сантимы. Сестра с семьёй жила отдельно, но не о ней сейчас речь. А речь как раз о той кошке, которая, наряду с Николашиными привязанностями к дому, к примеру, к возне со старой техникой (в чуланчике у него, в хламе, точнее, только в ему одному ведомом порядке, валялись допотопные: приёмник «Рекорд», телевизор «КВН», радиотранзисторы  «Спидола» и «Селга» и другие, необходимые Николаше, ценные для него, любимые вещицы, которые он время от времени перебирал, смотрел и слушал, чинил и даже демонстрировал приятелю Юре), коротала с ним одинокие послерабочие вечера.
       С кошкой он познакомился в своем дворе, где живности «кошки-собаки»  было, хоть отбавляй. Потому что в их захудалом хозяйском доме на двух этажиках проживало достаточно сердобольных старушек, чтобы не оставлять без внимания кошаче-собачий состав населения закутка двора, где в прощелинах дров и дырах сараев находили приют и пищу домашние животные, не востребованные в домах.
       Сторона-сторонушка проживания Николаши известна, как отмечено выше, живописным, подтверждающим своё название, местом, - Межапарком! Ну, что вы, до парковой зоны отдыха и любимого рижанами, отделанного почти заново, зоосада со спящими в террариуме крокодилами, не мечтающими о Ниле, это ещё, не доезжая на 11-м трамвае, остановки четыре… Выходишь – и направо, туда, где за высвеченным фонарями продмагазином «Маркет» начинается деградация города в окраину, заброшенную проницательным взглядом мэра столицы. В осенне-зимний период здесь, за «Маркетом», и кончаются  огни. Тусклое мерцание отдельных фонарей на полудеревенских улицах, освещением не назовёшь. Бедные жильцы бедных хозяев, приватизировавших полуразвалюхи, рассчитывая на маячащее в воображении светлое будущее их, пока ещё агонизирующей, надежды.
       В один такой тускло-мерцающий вечер, во дворе переходящий в «ночь, хоть выколи глаза», в устало-подслеповатые глаза Николаши вонзились два фосфорицирующих луча, источник которых надрывно орал из поленницы ольховых дров, накануне аккуратно сложенных Николашей в дальнем углу двора, за неимением сарая.
       Извлечённая из темени за шкирку кошка исцарапала спасителя и искусала в кровь, но попытка к бегству закончилась вялым ползком и смиренным замиранием на месте, у Николашиных ног. Видно, животинку придавило серьёзно.
 -  Ну, чего теперь делать? – спросил у полумёртвой кошки человек. – Ладно, пошли ночевать ко мне. Коль до утра дотянешь, чё-нибудь придумаем, а нет, закопать тебя обещаю. Лежи, жди, щас открою двери, возьму тряпку, а то как тебя понесу?
       Вернувшись к кошке, второпях, со свитером, приготовленным для стирки,  осторожно завернул в него кошку. Под мужской ладонью колотилось тёпленькое сердечко, даже ухо не
надо прикладывать, ясно, жива. Дома, так завёрнутую в свою одёжку, и положил на ободранное кресло: «Ну, ладно, спим. Что там утром…».
       Будильник на мобильнике спел «Подмосковные вечера», но Николаша его и не услышал. Зато вдруг услыхал резкое, хоть и не такое противное, как вчера из дров, мяуканье, а на своей груди ощутил кошачьи лапы с вежливо убранными коготками. Мяуканье обернулось в мурлыканье, а «Подмосковные вечера» повторили куплет. Утро, наконец, проникло в Николашино сознание. Никуда он не опаздывал, до автобуса рукой подать, а не завтракал уже много лет подряд, начиная ублажать желудок только с обеда. Но кошка ласково требовала, понятное дело, еды. Что она очухалась, Николашу и не удивило, с деревенского детства семейства кошачьих всегда вертелись где-то рядышком с человеческим бытом.
 - Ну, оклемалась, и ладушки. Пока посиди дома, вот тебе макароны по-флотски, сам бы ел, да не лезут с утра. А тебе как?
       Пока Николаша устраивал для кошки «домашний туалет» из кусочков газет и наливал воду в жестяную баночку, с макаронами по-флотски было почти покончено.
 - Съела? Молодец. Вечером, может, выпущу тебя, коль совсем здорова. Живучая, как кошка, сострил он кошке...
       И вот через год, из-за этой самой кошки, которую никак, кроме «кыс-кыс-кыс» и не называл, он, наревевшись по-бабьи, бежал на покаянную к сестре. Потому что никто, кроме сестры, слушать Николашину чушь не стал бы. А она успокоит, и он сможет жить дальше.
 
       Кошка Николаше полюбилась. Давно уже он жил один, с тех пор, как жена уехала, из-за его дремучего характера, забрав детей, к своей матери, в Новгород. Сначала попереписывались, поездили друг к другу в гости. А когда железные ворота таможни водрузили на отношения «Россия – Латвия» дорогущий пудовый замок, всё как-то кончилось само собой. Он не вылез в элитарную прослойку населения «граждан Латвии», хотя государственным языком владел, но с письменной грамматикой не справлялся. И в родном-то языке делал ошибки, а уж тут… Ну, не давались Николаше никогда гуманитарные  науки, а без «аплиецибы» – удостоверения, подтверждающего Николашины достижения в гос.языке, поди – найди работу по специальности «инженер-строитель», хоть руки на месте и не самые неумелые. Безработным поковырялся на «общественных объектах»… Но поняв, что время идёт, а «общественные работы» так и оставляют его полуголодным, с лопатой в резиновых сапогах, решил резко бросить «правительственную благотворительность» и, перетерпев некоторое время настоящий голод, найти  подходящую работу.  Правильно сделал. Борьба за существование напрочь оторвала его от семьи. Жена обиделась, что не помогал детям, а как объяснишь, что сам чуть коньки не отбросил, когда, может, и она там, в Новгороде, без него, с детьми, не сыром в масле каталась.  В общем, как сложилось, так уже сложилось, ничего не поделаешь. Главное, не пьянствовал ведь никогда, и надо же, в какую яму свалился, один на пороге старости.  Хорошо, сестру иногда навещал на её работе. Ходить друг к другу домой удавалось нечастно. Он не хотел мешаться, коль не мог помочь, а ей, понятно, всё некогда. Да и дома у него не блеск, чтоб гостей принимать. Заходил, правда, к нему в гости приятель Юра, с кем одно время таскали кирпичи на стройке. Юра говорил о Боге и читал Николаше Библию. Николаша терпеливо внимал и ничего не понимал.
       Но вот явление в доме кошки оказалось вдруг куда важнее многого, сопутствующего его чёрно-серой в крапинку жизни. Сначала-то он кошку точно хотел выпустить. И выпустил. Но она к его возвращению домой регулярно сидела у дверей. И не дармоедкой какой-нибудь сидела, а почти всегда с задушенной мышью, а то и крысой. Завидев Николашу, начинала есть добычу. Наверно, показывала, чтоб Николаша понял, что прокормиться может и без него, а вот общество Николашино ей нравится.
 - Ну, давай, доедай, пойдём домой, - дожидаясь окончания кошачьего ужина, уже сам звал Николаша, пропуская «хвост трубой» вперёд себя. И так к этой твари через  недельку-другую привык, что если, вернувшись с работы, не заставал картину «Кошка с удушенной крысой» у своего порога, сам слонялся по двору: «Кыс-кыс-кыс, ну, иди уже». И если «кыс-кыс-кыс» не отзывалась, сто раз за вечер открывал двери, наконец, запуская гуляку в дом. Тогда и спать ложились. Кошка с уютным мурлыканьем всегда пробиралась под одеяло, под Николашин бочок. Утром разбегались по делам. Дома животинку одну не оставлял, да она и сама всегда первая царапалась в двери, чтобы скорее вылететь на волю.  А на выходные по утрам спали долго оба.  И если Николаша никуда не уходил, «кыс-кыс-кыс» тоже  коротала время дома.
       В один такой выходной, проснувшись и, от неожиданности, вытаращив глаза, Николаша у себя в ногах, на диване,  обнаружил свою кошку  с выводком аж шестерых котят. Лежала, как ни в чём не бывало, умиротворённо облизывая  их поочерёдно малиновым язычищем.
 
 - Нифига себе! Ты откуда их взяла?  Как я не заметил, что ты котиться собираешься? Ну, провела мужика, толстуха! Ладно, свали-ка…
       Котят Николаша разглядывать не стал. Научен с детства сопли по мелочам не распускать, а «делать дело», как учил отец, жёстко и правильно. В общем, котят Николаша потопил в унитазе. Всё. Спустил, забыл. Кошку погладил, налил в жестянку молока. Но животное сидело на диване, мордой уткнувшись в стенку. Видно, что не ожидала от Николаши такой прыти, не успела даже разволноваться, когда он покидал котят в ведро и вышел. Николаша согнал кошку, убрал «место окота» и занялся налаживанием рыболовной снасти. Иногда приятель Юра звал его в выходной на рыбалку. Про кошку и не думал пока, а к вечеру вспомнил и позвал: «Кыс-кыс-кыс», ты где? Гулять пойдёшь? А есть будешь? На вот, сосисочку…». Но тварь Божья запропастилась в единственной комнате неизвестно куда. Подвигал стулья, стол. Наконец, сдвинув диван, обнаружил неподвижный серый комок у самой стенки, куда раньше она никогда не забиралась. Николаша достал её, поставил к банке с водой, едой. Надо же, никакой реакции, не ест-не пьёт
со вчерашнего дня. Положил на диван. Лежит. Ни звука.
 - Ты чего это? – почесал он кошке за ухом, погладил серую спинку. – Переживаешь?  А мне чего делать прикажешь? Кошатник в хозяйском доме разводить? Мне ж, пойми, нельзя.
       Кошка молча лежала на одном месте три дня. На четвёртое утро вскочила, как раньше, поела-попила, ласково потёрлась о Николашину ногу и  попросилась на улицу. «Видать, отошла». –вздохнул Николаша, поворачивая ключ в дверях.
       Ровно через три месяца история повторилась один к одному. С разницей лишь в том, что дня за три до окота, он всё же заметил: «Ты чего, опять нагулялась? Всё, с получки  пойдём к Айболиту в кошатник, кастрироваться». Но когда на этот раз кошка пережила трёхдневный шок от потопления котят, средств на операцию по кастрации у Николаши не оказалось, до следующей получки не дотянул бы, т.к. 20 латов для проживания Николаши с кошкой – деньги.
 - Смотри мне, - зачем-то предупредил он кошку, хотя гулять всё равно выпустил, потому что практика оставления домашнего животного дома не прошла. Раз попробовал, результат – загаженные Николашины тапки. Потыкал носом, дал оплеуху, выставил за дверь… «Чтоб твоего духу здесь больше никогда…». Вечером явилась, как ни в чём не бывало, с мышом в зубах. Мир и дружба восстановились.
       Но что натворила эта паразитка в последний раз, и почему его нервы не выдержали, и почему он сейчас шуршал кроссовками по Юрмалской станции Лиелупе…
       Да потому что, «обхохочешься», но упустил он рождение котят и в третий раз. И всё сделал, как делал, а кошка, теперь уже, как обычно, уткнувшись мордой в стенку, переживала исчезновение только что рождённых детей… Но…
       Накануне приятель Юра нашёл для Николаши престижную работу, техника в домоуправлении. К тому времени «аплиециба» о знании латышского языка на 2-ю категорию у Николаши уже имелась. С вечера нагладив единственный приличный пиджачок и начистив чёрные ботиночки, ношенные для редких торжественных случаев, лёг спать.  Одёжный шкаф Николаша открывал нечасто, потому, может, и забыл закрыть. А тут утром встал специально пораньше, чтоб подготовить себя к важному разговору на предполагаемой будущей работе… А на дне шкафа, на упавшем с «плечиков» праздничном пиджачке – шестеро мокрых слепых клубков и их радостная мамаша…
       На встречу с приятелем Юрой, по поводу новой престижной должности, Николаша, конечно, не пошёл. Потопив котят, взял кошку, невменяемо упёршуюся мордой в стенку и посадил в чемодан. Две дырки побольше, чтоб дышала, всё же просверлил. Захлопнул чемодан, закрыл двери, сел в трамвай. Надо же, зачем только отпрашивался со старой работы, врал, что по неотложным делам; договаривался с Юрой, а тот с домоуправлением… Всех подвёл. Ехал, думал… Обида и ярость на кошку душили его сердце и затмевали мозги.
       По мере приближения к центру города, трамвай всё разбухал, и Николаша с продырявленным чемоданом уступил место древней бабке, которой в эту пору уж лучше бы ещё созерцать предрассветные сны о счастливой молодости.
 - А-а! – неожиданно ярко заголосила бабка. – Что же это такое, а! Чулки с пенсии новые шерстяные купила, ты чем это мне их полосонул, сволочь окаянная? Ан нет, в карман не попал, ворюга, а в чулок. Остановите трамвай, вор чулок порезал!
       Николаша сразу и не понял, что событие с бабкой имеет отношение к нему. Народ оживился, стало любопытно и весело. До Николаши стало доходить, что у него в левой «чемоданной» руке, происходит бурное шевеление. Догадался, наконец, и о том, что кошка просунула лапу в дырку для воздуха и угодила когтём в бабкин чулок. До остановки оставалось недалеко, и он выскочил наружу, как только раздвинулись трамвайные «ворота». Бабка,

понятно, догонять не бросилась. Вышедшие вслед за Николашей люди повертели головами, поухмылялись и растворились в торопливой утренней толпе. Но,и без того дурного, настроения Николаше присыпалось с горкой.  Про себя он, ещё буравя  дырки в чемодане, решил отвезти кошку на Центральный рынок и украдкой кинуть в рыбном павильоне. Но инцидент с бабкой «довёл его до ручки» и, выскочив внепланово в районе улицы Кришьяна Барона, т.е. не доехав до рынка каких-то три остановки, место он особо искать не стал, а ступил на ближайший газон за газетным киоском и открыл чемодан. Когда взъерошенная кошка пулей пронеслась мимо его носа куда-то наискосок, Николаша засунул руки в карманы, пнул чемодан и резко пошёл к киоску, покупать обратный билет на трамвай.
       Вечером зашёл приятель Юра. Пришлось объяснять про скотину-кошку. Злость вбилась в Николашу крепко и росла в размерах, уже без присутствия виновницы, но зато с наполненным до краёв тазом горячей воды с порошком «Дося», куда он еле затискал кошкину «родильную подстилку», то есть свой испорченный лучший пиджак.
 - Ты поступил античеловечно. Господь тебе этого не простит, - констатировал приятель Юра. Николаща на Юрино обвинение с приговором  от лица Бога не отреагировал никак. Ему всё равно было, кто и за что его не простит. Юре вскоре надоело сидеть с истуканом и он, вздохнув, удалился восвояси.
       Зонтичная фирма не догадывалась, что ценного исполнительного сотрудника не потеряла, благодаря кошке, а домоуправление, похоже, ничуть не расстроившись, молниеносно обзавелось новым техником, потому что Юра Николаше больше ничего не предлагал и даже на рыбалку давно не звал.
       С неделю промаявшись научным термином «депрессия», Николаша как-то, приволоча с работы ноги, поехал в центр города, искать свою скотину, хорошо помня то место, где бросил и пнул чемодан… Часа по два-три ежевечерне, не заезжая после работы домой, обходил-осматривал окрестные подворотни: «Кыс-кыс-кыс…». Спрашивать напрямик что-то у местных жителей было не в Николашином характере. Но объявления, в десяти экземплярах крупно, от руки, написал и расклеил на всех, ближайших к происшествию, остановках:
                «Пропала серая толстая кошка, глаза жёлтые, хвост пушистый,
                за вознаграждение звоните, мб.телефон ……»
       После развешивания объявлений кошку не искал. На мобильник поступали сообщения, примерно, похожего содержания: «Я тебе свою отдам» и три-четыре звонка ржали про то, что его драная кошка, теперь перекрашенная в блондинку, живёт у них… Вознаграждение вперёд и сразу».
 - Козлы, - сплёвывал Николаша, утыкаясь мордой в стенку, как делала его несчастная усатая подруга, насильно лишённая котят.
       И вот, наконец, через месяц, наверное, больше уже не выдержав такую жизнь, направился после работы на электричку… Сестра служила в отеле «Лиелупе» администратором. Сегодня выпало её ночное дежурство. Николаша рассчитал, сколько времени надо, чтобы потом поспеть на предпоследнюю обратную электричку и последний трамвай.
       Сидели, пили чай с шоколадкой, разглядывали друг друга. Как всё же редко удаётся видеться.
 - Хочешь, погорячее налью да покрепче? Зелёненького с жасмином, ты ж любишь, я помню. Ну, как ты там, чего так поздно? Случилось что?
       И Николаша, хмурый пятидесятилетний мужлан, размазал по дождливой физиономии махровое полотенце, заботливо протянутое сестрой.
 - Ладно, посиди, отойди. Хочешь, оставайся с ночёвкой, место найдём, а рано утром вместе поедем в Ригу?
 - Понимаешь, ко-кошка.., я её выбросил, и к-котят потопил… И сам н-не могу т-так больше…
       Николашу выслушали, обогрели, назвали добрым и родным. За этим и ехал, долго, целый месяц.
 - А помнишь, Николаш, как в детстве ты любил нашего чёрного кота Ваську? Как ревел, когда батька велел тебе утопить его за пожранных соседских цыплят? Ревел, а приказ отцов нарушить не смел. Навязал камень и – в пруд, как Герасим Му-му. Потом убежал, бросился в траву за огородами, еле подняла тебя под ночь…
 - Что же ты масла в огонь подливаешь? Уж чуть полегчало, когда тебя увидел, а ты добавила…
 - Нет, нет, мой хороший, не обижайся. Это я только к тому, что добрый ты очень, отца крепко уважал, не перечил, никогда меня не обижал, а маме помогал даже бельё в проруби полоскать. Хочешь, котёночка тебе принесу, только мальчика, с ним и хлопот меньше…
 - Не, хватит, Никогда не заведу больше этих сестёр и братьев меньших, как-нибудь без меня обойдутся. Спасибо тебе за приют и ласку. Пойду уж…
 - Николаша, ты почаще приходи, не носи в себе тоску-то, - крикнула вдогонку сестра.
       За электричкиными окнами рыжая стихия купалась в розовом закате, почти сливаясь с ним, оранжевые деревья акварельно размылись в сумерках, а розовое небо постепенно погасало, истаивало, в ожидании сине-холодных ночных перемен.
       До дома добрался на удивление скоро. Потому что уже не так тяжко свербила душа, и он подумал о завтрашнем воскресении, в которое обязательно пойдёт в театр или, лучше, на концерт органной музыки в Домский собор. Ну и что же, что один? С искусством и надо разговаривать один на один, тогда, может, и самому какие-нибудь важные мысли придут в голову… с хорошими думами, правда, уже в полной темноте, подходил Николаша к дому. У порога чуть не наступил на серую желтоглазую и неумеренно толстую кошку, сосредоточенно доедающую, судя по огрызкам хвостов, очередную крысу.