Розы на снегу

                Русские женщины – это как бы розы,
                брошенные на снег…
                А. Югов

    Надежде Ветровой повезло – её, молодую выпускницу, в 1978 году по распределению направили на предприятие в Москве, а многие поехали за Урал или ещё дальше. Для неё, жившей в Подмосковье, это было почти дома. Она попала в отдел, занимающийся проектированием летательных аппаратов, в коллектив преимущественно возрастной, где требовались молодые кадры и по плану в июле ждали двух новеньких. Приняли молодую девочку доброжелательно. Ввести в курс общих вопросов поручили Лене, чей стол располагался рядом. Лена была молодой и очень интеллигентной женщиной, лет двадцати восьми. Она недавно вышла замуж, муж Михаил работал в соседнем отделе.

    Надя отличалась стройностью, высоким ростом и благородными чертами лица. На подбородке была небольшая ямочка, доставшаяся ей от отца. Взгляд широко поставленных глаз, что, по мнению Лены, свидетельствовало о незаурядном уме, излучал спокойствие и уверенность в себе. Когда она слушала собеседника, на её губах часто играла предтеча улыбки, что выражалось даже не в движении самих губ, а пока лишь в едва заметном напряжении лицевых мышц. Готовность к улыбке придавала лицу доброжелательность и располагала к ней.

    Сказать о Наде, что она красива, означало – дать ей безликую характеристику, сродни истёртому комплименту. Она принадлежала к редко встречающемуся типу женщин, которые притягивают мужчин не правильными чертами лица и не стройной фигурой, а совершенно иным обаянием, неуловимым для других женщин, с недоумением восклицающих: "Что мужики в ней находят?.. Совершенно обыкновенная, как все… – не понимаю…" Её притягательность проистекала от её спокойной уверенности в себе и от радости ощущения себя женщиной. Она прекрасно чувствовала себя в женском теле, никогда не говорила в мужском лице, была начисто лишена жеманства и проста в общении.

    Но простота поведения могла ввести недалёких людей в заблуждение о её лёгкой доступности. Она не терпела рядом с собой хамства, быстро пресекала вульгарные шутки простаков, не понимающих меру и уместность слов. Если это не удавалось, она прекращала с ними всякое общение. Она моментально реагировала на фальшь благодаря удивительной проницательности и острому мужскому уму.

    2
    Происходила Надя из удивительной семьи, впрочем имевшей не единичную для советских времён историю. Её дед по отцу имел двух сыновей, которым было по 10 и 8 лет, когда его в 30 лет забрали на Финскую. В транспортной роте стрелкового полка, при лошадях, он прошёл две войны, дослужившись до сержанта, вернулся осенью в 1945-м, имел много наград, но никогда не рассказывал про войну. В детстве она любила играть в дедовы медали, но какие они были, она не помнила. Самой красивой ей казалась та, что была в виде звезды с изображённым на ней солдатом с ружьём. Потом их все, и любимый орден Красной звезды, стащили соседские мальчишки.

    Дед был очень колоритной фигурой. Он был маленького роста, сухой, но наделён от природы непомерной силой. Придя с войны, лет тридцать работал в деревенской кузне, пока её не закрыли. Когда напивался, то всегда молча, с очень серьёзной миной, начинал подметать вокруг двора, а потом шёл на двор чистить навоз у коровы. Корова была смирная и покладистая, но как-то она, видать, не поняла или не проявила должную расторопность, когда он, оттесняя её, прикрикнул: "А ну, подвинься!" Тогда он железным кулаком двинул ей в лоб. Корова устояла, но один рог через неделю отвалился. Так и дожила она свой век однорогой.

    Грамотой дед не блистал, но ему хватало, читал он по складам. Мог и писать, правда, ошибок в словах у него было не меньше, чем букв. Красную строку, точки, запятые и заглавные буквы он не использовал. В технике обладал не менее удивительными познаниями. Как-то над деревней метеорологи или ещё кто проводили какие-то исследования на воздушном шаре. Дед быстро сообразил, что для приземления надо мешок с песком на верёвке опускать, а чтобы улететь, надо поднять его в корзину. Если машина, на которой его подбрасывали в кузове до города, издавала странные звуки на ухабах или когда шофёр дергал за какую-то ручку, то он соображал, что это скрипят тормоза и их пора смазать.

    Дети, когда он вернулся с войны, были уже большие. Они в отца выросли сильными, а статью пошли в мать. Мать ни читать, ни писать вовсе не умела. У неё были грубые мужские руки, всю войну она работала в колхозе и одна тянула двух сыновей. Но грех жаловаться, не у каждой мужик с войны вернулся.

    Оба брата, отец Надежды и её дядя, пошли учиться на военных. Дядя Володя, военный моряк, имел очень необычную судьбу. Тогда, после войны, многие мальчишки мечтали об армии, а девочки хотели стать учительницами. Мама Надежды училась на последнем курсе пединститута, когда к ним на студенческий вечер пришли молодые лётчики, там она и познакомилась с её отцом. Когда его неожиданно отправили на Север, он, пролетая над её домом, помахал ей крыльями. И она стала ждать его письма, а потом и его самого.

    Через год он вернулся, они поженились, потом стали ждать ребёнка, непременно сына, но родилась дочь, Надеждина сестра. Отец назвал её Таней в честь жены. Но следующего мечтал только мальчика. И даже красивое имя загадал – Георгий. Но родилась Наденька.

    К сорока годам, поколесив по стране и помыкавшись по баракам и казармам, они наконец осели в собственном доме с небольшим участком. Мама насажала вокруг разных цветов, а отец пристроил сзади гараж и притащил в него старую "Победу", которая пахла незнакомым запахом. Когда её починил, то ездил на ней на свой аэродром, располагавшийся неподалёку. С женой они решили, что теперь уж будут ждать сына от дочерей.

    3
    Старшая сестра, изнеженная маминой лаской, росла тихим домашним ребёнком. Она была старше Нади на три года и очень красива.

    Надя, папина дочка, была другой. Он, мечтавший о сыне, играл с ней в футбол и возил на рыбалку. Когда строил гараж, она подавала ему гвозди, а хотелось забивать самой. И папа разрешил, он дал ей небольшой обрезок доски и сказал, что надо укрепить доску гвоздями. Когда она с удовольствием вбила штук десять в лежавший на земле огрызок и поняла, что к чему, то долго смеялись вместе. Другой раз она опять хотела помочь и папа, вешавший на стену картину, согласился и с серьёзным видом объяснил, как нужно ей держать стену. Она с детской наивностью упёрлась ручками, а потом опять смеялись. К пятнадцати годам с двумя толстыми косами она всё ещё имела откровенно мальчишеские черты лица и повадки.

    Превращение нескладной девочки в необыкновенное чудо произошло удивительным образом. В 8-м классе в последний день перед летними каникулами Надя пришла домой расстроенная. Как мама ни приставала, дочь ничего не говорила. И только к вечеру созналась, что невольно подслушала, как её очень обидно обозвала подруга. Надя была высокая, худая, порывистая, в ней было сложно увидеть будущую женщину.

– Твоя подружка – дура: ничего она не понимает, мы ещё им всем утрём нос.

    Надя решила, что мать просто её успокаивает. Она подошла к окну, увидела в саду сестру и, не поворачиваясь, произнесла: "Хорошо Тане – вон она какая красивая".

– Глупенькая, ты будешь такая же красивая, а захочешь – самая красивая.

– Ты смеёшься надо мной. Что я себе – рост убавлю?

– Я говорю о другом: красота человека произрастает изнутри…

    Надя не дослушала, замахала рукой, сморщилась, как от кислого, и, не меняя выражения лица, выпалила: "Ой, мама, я уже десятки раз слышала в школе: и от классной, и на собраниях, что внутреннее содержание важнее внешности. Надоело".

– Ты не поняла. Я не об этом. – Мама улыбнулась и замолчала и просто смотрела на дочь, сохраняя улыбку, потом продолжила: – Мы купим тебе отличное нижнее бельё: и комбинацию, и всё остальное… несколько комплектов. – И снова замолчала.

    От удивления у Нади чуть приоткрылся рот, но мама только улыбалась.

– Зачем? – наконец спросила Надя.

– Будешь носить.

– Мама, ты смеёшься надо мной. Мы в школе в форме ходим, кто его увидит?

– А бельё не нужно показывать. Нужно, чтобы ты сама его чувствовала. Бельё – не самоцель. Ты должна полюбить своё тело, все его части. Ты должна гордиться своим телом и перестать стесняться. Как только ты перестанешь стесняться, тебя заметят.

    Надя не знала, что сказать, – это было так ново и удивительно.

    А мама продолжила:

– И мы купим тебе туфли на высоком каблуке.

– Нет, в туфлях в школу точно не пустят.

– И не надо. Будешь летом или осенью после школы ходить и смотреть на ребят свысока.

    Надя молчала, а мама ещё не всё сказала:

– И надо будет постоянно делать тебе красивые причёски, а с косами придётся расстаться.

    На этом разговор закончился. Надя ушла в свою комнату, и весь вечер и в постели все её мысли вертелись вокруг сказанного.

    Мама стала ходить по дому, но больше бродила по комнатам, сама себе улыбаясь, чем что-то делала. Спать не ложилась – ждала мужа, а когда он пришёл и сел за стол, всё ему рассказала. Он молча выслушал, пожал плечами, потёр лоб и протянул ёмкое "Да-а", а про себя стал думать и уже ночью сказал: "Ну, я в трусах не разбираюсь, а вот давай отдадим её в волейбол – у меня знакомый тренер есть, отличный человек, там её рост преимуществом будет". В дочке он души не чаял. И уже сейчас ревновал её к будущим женихам. Не каждый мог быть её достоин. Как-то раз, сидя с женой в гостиной, он взял за ножку стул, поднял его, потряс и сказал: "Если какой претендент стул вот так поднять не сможет, не видать ему моей Нади". Сам он готов был разорвать каждого, кто посмел бы обидеть его дочь, и считал, что будущий муж должен уметь постоять за неё.

    Через неделю позвонила мамина подруга и сообщила: "Приезжай, достала". Мама вернулась домой с большим бумажным свёртком.

    Нижнее бельё, причёска, желание самой Нади или, может быть, всё вместе запустили процесс внутреннего преображения. Изменение в сознании отразилось во внешности – в девятый класс пришла уже другая Надя.

    4
    И вот теперь Лена встретила в лице своей подопечной яркую женщину. Лена, бывшая в восторге от первых месяцев блаженства с любимым мужем, желала, как любая счастливая женщина, счастья и другим. Расспросив Надю обо всём, что смогла выспросить, она, как старшая и знающая, что надо, через некоторое время дала краткую характеристику всем молодым людям отдела. Потом, через неделю, она посоветовала Наде:

– Галина, наш комсорг, будет приставать с общественной работой – так ты не отказывайся.

– Нет, это не моё, она мне ещё в школе надоела, – отрезала Надя.

– Надя, ты не понимаешь, я со своим Мишей так и познакомилась. Раньше девушек из дворян на балы вывозили, а крестьянки знакомились в поле на работе. Сейчас для девушек общественная работа – это просто расширение круга потенциальных знакомств.

– Мне в этом нет необходимости, – уже спокойно и мягко, но твёрдо ответила Надя: знакомых у неё было достаточно и появлялись они легко.

    Спустя две недели после появления в отделе Нади Лена вернулась из отдела кадров, где расписывалась за приказ о повышении должности. Она была в весёлом настроении не столько от приказа, сколько от того, что она там видела.

– Девушки, кого я там видела!

    Девушками, которые сидели на расстоянии голоса, были три женщины, самой младшей из которых было 40, старшая готовилась на пенсию, а также молоденькая Надя. По сложившейся традиции женщины сектора величали друг друга девушками. Сидевший недалеко Виктор Андреевич, обычно погружённый в работу, а чаще в свои какие-то загадочные мысли, также мог слышать слова Лены, но никак не отреагировал.

– Кого? – дуэтом синхронно спросили Нина Савельевна и Надежда Исааковна.

– Нашего мальчика.

– Какого мальчика?

– Которого вот должны к нам направить. Я чуть не рассмеялась, увидав его: такой зелёненький-зелёненький. На взгляд, школу только что кончил. Ан нет. Мне Верочка, его оформлявшая, рассказала: окончил МГУ, механико-математический факультет, в 16 лет туда поступил, вот теперь ему 21 скоро будет, а на вид – дитя совершенное. Зовут его – не поверите – Ванёк. Сейчас его, верно, за ручку приведут.

    Но новенький пришёл сам. Услужливые женщины немножко помучили его вопросами и отвели к начальнику отдела. Потом секретарша вызвала к начальнику Виктора Андреевича. Вернулись они уже вместе: на первое время его назначили наставником молодого специалиста.

    5
    Сектор занимался разработкой математических моделей полёта проектируемых крылатых ракет и расчётами их возможных траекторий движения на основе их весовых, тяговых и геометрических характеристик. Иван хорошо владел построением математических моделей различных динамических процессов, но некоторых, чисто инженерных, нюансов не знал. А Виктор Андреевич окончил МАИ и отработал уже более 20 лет.

    Человек он был особенный и талантливый. Придя на работу ещё в 50-х годах, он поставил себе не карьерную цель, а достижение лишь такого уровня мастерства, отнюдь не чрезмерного, чтобы выполнять свою работу, не затрачивая больших усилий, свободное же время посвящать более интересным вопросам, коих в голове у него было много. Например, на своей даче он выращивал виноград и достиг удивительных результатов: лоза давала плоды. Виноград, конечно, был кислый, но, как уверял Виктор Андреевич, витаминов в нём было не меньше, чем в южных сортах.

    Чего он только не делал: рыхлил почву каким-то способом, с чем-то её смешивал, закапывал в грунт пустые бутылки, торчащие на поверхности частью донышка. И объяснял – стеклянные бутылки аккумулируют тепло. Но более всего поразил он сослуживцев, когда попросил их не выбрасывать, а приносить ему старые кожаные ботинки. Он их закапывал под корни, а несведущим объяснял – кожа гниёт и продуцирует тепло, а это очень полезно корням. После этого больше никто не сомневался: Виктор Андреевич может всё, и своими арбузами уже никого удивить не мог. Не ставя цель достичь в профессии чрезмерного, он тем не менее достиг высочайшего мастерства. Женщины отдела уже давно его спрашивали:

– Витя, когда диссертацию начнёшь писать?

    Он поначалу посмеивался и отнекивался, а потом загорелся: "Вот я дурак! Диссертацию ведь после аспирантуры защищают, а там учебный отпуск – 30 дней дополнительных". И поступил в аспирантуру, а дополнительный отпуск разбивал по две недели и брал их весной и осенью – в период посадки и сбора урожая.

    В последнее время на работе Виктор Андреевич часто сидел с закрытыми глазами. Ивана это озадачивало, остальных – нет. Что в это время происходило в его голове – мнения расходились. Одни говорили: "Спит – вон и ластик подложил под локоть, чтобы рука не соскальзывала". В другой раз они же и не соглашались: "Нет, он задачу обдумывает". В подтверждение Виктор Андреевич иногда постукивал по столу карандашом, но глаза не открывал.

    Однажды сомнения разрешились случайным образом. В тот день Дина Петровна, придя с обеда, стала жаловаться на память:

– Девушки, совсем памяти не стало: вот вечером думаю – надо вот это обязательно сделать, потом решила, что лучше с утра. Утром встаю и совершенно не помню, что хотела. Так до сих пор и не вспомнила, только и помню, что что-то очень важное.

– Дина Петровна, я вам подскажу, – открыв глаза, с усталым видом и со вздохом сказал Виктор Андреевич.

– Ну, скажи, – взоры "девушек" обратились на Витю.

– Вы хотели ещё с вечера мужа попилить.

    Все рассмеялись, Дина Петровна тоже, но после некоторого раздумья – обижаться или нет на Витю. Виктор Андреевич сохранял невозмутимое спокойствие.

    6
    Первое время, с месяц, Виктор Андреевич особенно опекал Ивана: рассказывал о структуре отдела, кто чем занимается, по каким вопросам происходит взаимодействие со смежными отделами, и обратил внимание на прочие очень важные мелочи в работе, которых нет в университетских учебниках.

    Пообщавшись с Иваном, он составил о нём своё мнение, но ни с кем не делился. Постепенно рабочее взаимодействие стало минимальным. Впрочем, стол Ивана располагался рядом и Иван всегда мог спросить ему необходимое.

    Помещение, в котором располагался отдел, было огромным – около 500 квадратных метров. Между собой работники называли его конюшней. Оно было разделено поперечными и продольными колоннами на четыре части, между колоннами стояли шкафы и стеллажи. Сектора отдела занимали каждый свою часть. Свободное пространство над шкафами позволяло, при необходимости, докричаться до другого конца зала, поэтому часто, например, можно было слышать: "Елена Петровна, ты на месте? Сейчас подойду".

    На входе располагался стол дежурного с телефоном, по которому можно было даже позвонить домой. В обязанности дежурного входило приглашать к телефону по звонкам из других городов или сообщать звонящим из других отделов, на работе ли сегодня нужный ему человек. Часто звонили мамы или дети, но при этом надо было следить, чтобы сотрудники долго не заговаривались.

    Столы в секторах были расположены, как школьные парты, в три ряда. Стол Ивана был третьим в среднем ряду. Лена и Надя сидели за первыми "партами", при желании он мог слышать их разговоры. Их столы упирались в ряд шкафов, дверки которых открывались уже в другой сектор.

    Через две недели после прихода Ивану было поручено заниматься расчётом траекторий полёта нового изделия. Ответственность была небольшая, так как программа расчёта была давно написана, ему надо было просто вводить исходные данные. Однако, не меняя основы, он несколько исправил программу и упростил алгоритм расчёта, удалив из него ненужные части, наслоившиеся за годы. Работа его не тяготила, но самое неприятное для него началось примерно через месяц, когда его послали уточнить отдельные детали в смежный отдел. И он, имея университетское, а не инженерное образование, разговаривать на равных с инженерами не мог, поэтому вернулся он раздосадованный и злой на себя. После пары таких визитов он с удовольствием согласился поехать в колхоз на две недели.

    Возвратившись, он понял, что его отсутствие осталось незамеченным. Его работу запросто выполнил другой. Но он был доволен сменой обстановки и в дальнейшем охотно соглашался ездить и на стройку, и в колхоз, тем более, что положенный отпуск был не скоро. Работников сектора также это устраивало, так как многим, обременённым семьёй, ехать не хотелось.

    Иван в школе был младше своих одноклассников на год, а некоторых на два, к тому же был отличником и шёл на золотую медаль, поэтому уважением не пользовался. К нему относились как к недоростку. Подобное отношение сделало его замкнутым и себе на уме. В университете всё было по-другому: здесь не было взрослых и маленьких, здесь все были равны. Свобода студенческой жизни раскрепостила его, он общался со всеми с удовольствием, находя в этом общении новые для него радостные краски. Все они, опьянённые свободой, наслаждались жизнью и несли всевозможную чепуху. Товарищи были не восприимчивы или равнодушны к своим и его словесным несуразицам.

    На работу во взрослый коллектив он попал, будучи фактически ещё ребёнком. Он был неуклюж, не знал, как себя держать, стеснялся и краснел непонятно от чего. Молодая девушка, пришедшая с ним на работу в июле двумя неделями раньше, удивила его в первый же день. Когда Виктор Андреевич чихнул, девушка – кажется, её представили как Надю – обернулась и сказала: "Будьте здоровы, Виктор Андреевич". Так повторялось каждый раз. Она произносила эти слова с такой доброжелательностью, что никак нельзя было усомниться в её искренности. Ивану же казалось, что приличнее было бы вовсе "не заметить" чихание. Он снова очутился как бы в школе, но в другой – школе жизни. За глаза женщины окрестили его ботаником с мехмата.

    7
    Иван вскользь где-то слышал или, может быть, читал о любви с первого взгляда, но, давно аналитически разобрав вопрос, решил, что говорящие не понимают или врут. И вдруг это случилось с ним, однако совсем не с первого взгляда, а со случайного слова. Он отработал уже месяца два, виделся с Надеждой почти каждый день, но не обращал на неё никакого заинтересованного внимания и не разговаривал с ней, кроме как по рабочим мелочам. Он не прислушивался и к её разговорам с Леной, с которой она только и общалась на первых порах.

    Удивление и восхищение возникли, когда он, стоя спиной, услышал обрывок её разговора с Леной. До него донеслись слова Надежды: "Восторгаться надо не певцом, а композитором и поэтом: это они создали песню, а актёр лишь исполнил". Он узнал её голос и удивился, что эту мысль высказала молодая девушка. Не было нужды поворачиваться, но он не смог удержаться и обернулся. Обе девушки этого не заметили. "Да, это она", – повторил он мысленно.

    В тот же день, выйдя после обеда из столовой, он случайно нагнал обеих. Они шли не торопясь и говорили, вероятно, то ли вообще о поэзии, то ли о Блоке. Не доходя до них, он замедлил шаг, услышав, как Надежда начала читать: "Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы…" Она читала так пронзительно, что он остановился, не желая вспугнуть и вторгаться в её личное пространство, и подождал, когда они удалятся.

    Эти два эпизода, в которых не было не только визуального контакта, но и не было никакого взгляда, тем не менее взволновали его необычайно. Но на его шаги к сближению он неожиданно получил насмешливый отпор. Попытки какого-то разговора кончались обычно его конфузом.

    Раз как-то, входя в дверь рядом со столом дежурного, он умудрился рассыпать колоду перфокарт, к неудержимому веселью Нади, которая в тот день дежурила. Собрать было можно, но сложить их обратно в правильном порядке было нереально. Наблюдая за Иваном, она заметила:

– Ванечка, я поняла, о ком говорят: "Не может ни войти, ни выйти".

    Что говорить и как вести себя в ситуациях, когда над ним откровенно потешаются, а дать отпор силой или грубостью невозможно, он не знал.

    На следующий день Иван пришёл на работу в свитере, который был почти под горло. Из-под свитера торчал край узла галстука. Надежда поздоровалась, широко улыбнулась и моментально заметила:

– Ванечка, галстук под водолазку не надевают.

    Иван снова растерялся и, сам не понимая, что он хочет, произнёс:

– А ну-ка, иди сюда.

– Сейчас прямо и приду, разбежался, – отпарировала она.

    Другой раз он пришёл на работу с забинтованным пальцем. Надя участливо поинтересовалась:

– Что у тебя с рукой?

    Иван считал, что жаловаться и рассказывать о своих болячках для мужчины недопустимо, поэтому уклонился от ответа и, не подумав, брякнул:

– Да в метро крокодил вылез из-под лавки и укусил.

– Ты, может быть, думаешь, что сказал что-то умное? Не хочешь – не говори, – бросила она с пренебрежением, повернулась и ушла.

    Иван опять остался в дураках.

    Случайным образом неделю спустя они вчетвером пошли в столовую. Иван, переходя улицу и уступая дорогу заводской машине, обошёл её сзади, разминувшись на какие-то сантиметры. Надя сделала ему замечание, на что Иван ответил:

– Я часто перехожу вот так – сзади и впритык.

    Надя посмотрела на него, ухмыльнулась и снова "опустила" его:

– Если бы ты так уступал место идущей корове, она бы непременно тебя лягнула. Ты пойми простую вещь: что должен чувствовать водитель, когда какой-то идиот таким образом переходит дорогу. Если ты стукнешься лбом, то это не только твои проблемы, но и проблемы водителя. Ты, верно, о водителе не думал, упиваясь своей бесшабашностью.

Потом она после паузы добавила:

– И ещё я замечаю, что ты пытаешься в разговоре иногда вставлять умные мысли. Вот только любые умные мысли умны к месту. А если не к месту, то это – праздное умничанье.

После этой отповеди Иван прекратил свои попытки общения с Надей и в разговоре с ней стал взвешивать свои слова. Он понял, что вся его математическая логика и немалый багаж разнообразных знаний здесь не работают. Придя к выводу, что эта женщина ему не по плечу, он успокоился.

    8
    Но самолюбие и гордость его были задеты. Спокойно проанализировав своё поведение и оценив блеск ума и манеру держаться Нади, он решил достичь такой же уверенности и самообладания, как у неё. Сам он решил, что делает это безотносительно Нади, а так – для себя. Он очень много читал, поэтому знания его были обширны. Когда в начале третьего курса он охладел к учёбе, то стал изучать всё подряд: историю, геологию, учение Дарвина, философию древних и многое другое, к чему он загорался. Его способности позволяли ему совмещать учёбу и эти причуды.

    После напряжённых размышлений он сообразил, что блеск речи зависит не столько от объёма знаний и владения русским языком, сколько от умения находить неожиданные ассоциации, аналогии, параллели, соответствия для объекта разговора. Понял, что в основе чувства юмора лежат антитеза, сопоставление, контраст. Он стал тренировать в себе умение находить общее и противоположное в различных предметах. Например, мог задать себе вопрос: "Что схожего и различного в оконном стекле и растущем дереве?" Или пытался найти какой-то неодушевлённый аналог для увиденного им пьяного, лежащего под забором, и ведь нашёл – бурдюк с вином. Случайно бросив взгляд на цветочный горшок, нашёл общее между содержимым горшка и цветком: земля – это остатки когда-то живших организмов, а цветок – организм, живущий сейчас. Войдя в электричку и увидев развалившуюся на лавке пьянь, он громко сказал: "О! Плацкартный вагон", чем вызвал смех окружающих. Уверовав в действенность своей стратегии, он стал постоянно тренироваться. И что ему было странно – сам процесс доставлял ему удовольствие.

    Он стал снова читать книги по философии, культуре и по другим дисциплинам, которые только попадались под руку. Но если в 19 лет он читал из простого интереса, в силу любознательности, и только то, что было написано доступным языком, то теперь интерес его был иной – практический. Чем сложнее была книга, тем сильнее было желание её осилить и понять то, что недоступно массовому читателю. Он стал перечитывать ранее прочитанную русскую классику и редко читал новое, чтобы не отвлекаться на незнакомый сюжет, а сосредоточиться на другом – на характерах героев, их поступках и их речи. Раньше, читая "Войну и мир", он обращал внимание на сюжет или описание сражений. Теперь же, заново перечитывая, он выделял для себя нюансы разговора и оттенки чувств героев. Более всего на сей раз его заинтересовала сцена исполнения Наташей народной пляски у дядюшки в Михайловке и то, как Бурьенка и Лиза подбирали наряд для княжны Марьи к приезду Анатоля.

    Непрестанная внутренняя работа должна была принести плоды, но пока до этого было ещё далеко. У Нади же чувство юмора было врождённым – так, по крайней мере, казалось Ивану. И юмор её был самый настоящий, а не тот, который находят у себя две болтушки, заливающиеся смехом при обсуждении нелепого наряда своей соседки.

    В один из дней вернувшийся с обеда Валентин рассказал Ивану случай за столом, за которым их было четверо, в том числе и Надя. Обедавший с ними Борис в числе прочих снадобий взял селёдку и молоко. Валентин остановился и уточнил:

– Ну, ты знаешь его – высокий, рыжий, из конструкторов.

    Потом продолжил:

– Так вот: мы стали его убеждать, что эти компоненты никак не совместимы. Мы хихикаем, а он не слушает. Когда Надьке, дотоле молчавшей, это надоело, она сказала с невозмутимым видом: "Ну что пристали к человеку, может быть, он себе слабительное готовит, а сказать стесняется".

    Валентин продолжить не смог и хохотал, вспоминая, затем успокоился и добавил:

– Мы заржали на всю столовую, долго не могли продолжить трапезу, а Надежда равнодушно за нами наблюдала.

    Иван пожалел, что не присутствовал. Случай убедиться в её искромётности и мгновенной непредсказуемой реакции представился буквально на следующий день. Они с Леной сидели на рабочем месте, пили чай и болтали. Иван сидел на своём месте и прислушивался – ему в последнее время было интересно всё, что связано с Надей. У Нади на столе был чай, конфеты и пузырёк со спиртом, который ей принесла знакомая. Спирт ей был нужен, чтобы делать уколы заболевшей маме. Подошёл Михаил, муж Лены, положил руку на плечо жены и, посмотрев на стол Нади, с ухмылкой заметил:

– Ветрова, у тебя тут прямо и чай, и спирт в меню…

    Надя не дала продолжить мысль:

– Ну и что – добавлять по вкусу.

    Иван еле удержался от смеха, боясь выдать, что он всё слышит. Лена и Мишка засмеялись, оценив реплику, а Надежда оставалась спокойной. Она сидела вполоборота к Лене, и Иван хорошо видел её лицо. Было такое ощущение, что она сказала фразу и думала уже о чём-то другом.

    Был ещё случай, когда Валентин стал рассказывать, как он, маневрируя в узком месте на отцовском "Москвиче", разбил фару о дерево, а потом так её склеил, что она стала даже прочнее. Надя слушала не оборачиваясь и так же, не оборачиваясь, бросила:

– Прочнее? Это надо проверить.

– Как? – удивился Валентин.

– Ещё раз в дерево фарой въехать. Той же самой.

    Иван потом не раз слышал от неё удивительные реплики, более всего его поражала лёгкость и небрежность их исполнения при сохранении внешней невозмутимости.

    9
    В конце сентября почти весь отдел на один день вывезли в колхоз на уборку капусты. Иван, не находя разумного для себя объяснения, тянулся к этой загадочной и восхитительной девушке. Если ему не удавалось как бы случайно оказаться с ней рядом, он следил за ней и чувствовал, где она.

    День был ясный, хотя и несколько прохладный. Они стояли рядом. В этот момент в чистом небе появился военный самолёт. Иван стал внимательно и, как показалось Наде, с грустью следить за ним. Поэтому она решила спросить его:

– Ты любишь самолёты?

– Зачем думать о полёте, если это невозможно. Меня бы всё равно не взяли бы из-за зрения.

– "Зачем" – вопрос другой, но я же вижу, что не думать ты не можешь.

    Иван удивился её проницательности и только много позже понял, почему она спросила, а Надя тогда не стала объяснять малознакомому человеку, что лично её связывало с авиацией.

    К обеду все захотели пить, и на поле привезли флягу с водой и кружкой. Фляга была почему-то неполная. Надя и Иван подошли пить последними. Пришлось перевернуть флягу, чтобы налить кружку. Надя выпила не полностью. Иван остатками долил кружку до краёв и стал жадно пить. Когда он выпил примерно половину, Надя приподняла его руку за оттопыренный локоть, кружка звякнула по зубам, и вся оставшаяся вода оказалась на рубашке.

– Это всё от жадности. Торопиться не надо, – пояснила она и рассмеялась.

    Ей всегда было интересно, как люди ведут себя в неожиданных ситуациях, и после этой безобидной выходки она ждала, что будет делать Иван. Она мобилизовалась и готова была вступить в диалог и победить. Но он моментально её обезоружил: увидев её напряжение и готовность к прыжку, он улыбнулся и сказал:

– А ты не дождёшься от меня каких-либо слов и действий.

И стал ждать.

– Ну, действие-то как раз есть – ты стоишь и молчишь.

    Она была не готова к такому повороту и поняла, что "поле битвы", скорее, осталось за Иваном, но причину увидела в его слабости. После этого случая она пришла к заключению, что мальчик – совершенно бесхарактерный.

    После ноябрьских праздников Надя пришла на работу с книгой, которую не успела дочитать и намеревалась это сделать в обеденный перерыв или, если повезёт, раньше. Книга называлась "Таис Афинская", о событиях времён разгрома Александром Македонским Персидской империи. Иван заинтересовался, услышав разговор Нади с Леной о незнакомой ему книге. Рабочее место Ивана находилось на расстоянии не более трёх метров от их столов. Они говорили негромко, но Иван обладал очень острым слухом и почти всё слышал. Надя говорила:

– Таис – гетера высшего разряда с высочайшим уровнем образования в музыке и поэзии, вдохновительница великих художников, философов и полководцев, она распространяет воспитанность, красоту чувств за счёт неотразимого обаяния женственной прелести, а главное – она не торгует телом, она одаривает эрудицией.

    Надя была в восторге от книги, ещё не дочитав до конца, и эту фразу про себя она долго шлифовала, чтобы высказать её Лене, чьё мнение ей было интересно. Они что-то ещё говорили, но Иван уловил уже только одни обрывки. В конце он услышал фразу от Лены: "Путешествует с воинами, говоришь, а телом не торгует? Так, так… Вдохновляет их на любовь к искусству?.. Замечательно".

    При этом Иван видел, как Лена скептически улыбалась. Он не стал к ним подходить и встревать в разговор, но в обед обратился уже к Наде:

– Я слышал, ты книгу какую-то интересную принесла, нельзя ли почитать?

– Можно, после Лены… Но с меня книга, а с тебя рецензия на неё.

    Иван не стал говорить, что он слышал её разговор с Леной и уже сделал представление, о чём книга. Ему было интересно, повторит ли Надя уже сказанное про Таис или скажет что-то другое, поэтому он спросил:

– А о чём книга, если кратко?

    Надя улыбнулась, о чём-то размышляя, и сказала:

– О великих женщинах. Точнее, что за каждым великим мужчиной всегда есть великая женщина и что мужчины своими успехами обязаны во многом именно им.

    Надя около 10 лет назад слышала эти слова от своего дяди и почти забыла их, но теперь, подпав под обаяние образа знаменитой гетеры, вспомнила их. По её мысли выходило, что именно великие женщины вдохновляют мужчин на великие дела. Два года спустя Иван вспомнит эти слова, пытаясь понять её поступки.

    Однако то ли время частично стёрло в памяти слова, то ли Надя под влиянием прочитанного хотела придать им иное звучание, но она полностью исказила знаменитую мысль, принадлежащую Бернарду Шоу. У него эти слова несут совершенно иной смысл: "За каждым великим мужчиной всегда есть женщина, которая в него верила".

    Когда Иван вернул книгу, Надя вопросительно смотрела на него с немым вопросом: "Ну что?"

– Для тех, кто мало знаком с историей, книга будет интересной. Но некоторые рассуждения автора мне показались натянутыми и фальшиво восторженными.

– А Таис? Как тебе Таис? – для Нади главным был этот вопрос.

– Я не верю ей, вернее – я не понимаю её и потому не верю.

– Фи, да вы, товарищ Лукин, ничего не поняли... Ну хоть что-то понравилось?

– Мне запомнилось, что греки при прощании используют слово "Хайре", а если расстаются на длительный срок, то – "Гелиайне".

– Да, наперёд не угадаешь, что ребёнку может понравиться, – разочарованно завершила она разговор.

    Через неделю Иван, возвращаясь от конструкторов, подошёл к Лене с мелким рабочим вопросом. Столы Лены и Нади стояли почти рядом, между ними был гостевой стул, который в тот момент занимал Мишка. Его рука лежала на столе жены. Лена ласково погладила руку мужа и сказала, обращаясь к Наде:

– Мой растяпа потерял ключи, теперь придётся замки на двери менять.

    Иван тут же спросил:

– Зачем?

    Он хотел ещё добавить, что проще новые ключи заказать, но Надя не дала ему договорить:

– Товарищ Лукин, прежде чем задавать глупые вопросы, не проще ли подумать? Что, если потерянные ключи попадут не в те руки?

    Надя произнесла слова с улыбкой и без злобы. Её тон был снисходительный – она как бы прощала ребёнку его неуместный детский вопрос.

    Другой раз Дина Петровна стала рассказывать, как она гуляла с маленьким внуком и объясняла ему, что собаку гладить нельзя. Иван опять спросил:

– Почему нельзя?

    Надя оторвалась от работы, повернулась к нему и, как маленькому, спокойно объяснила:

– Ванечка, ты недалеко ушёл от маленького Сашеньки. Собаку маленьким мальчикам нельзя трогать потому, что она может укусить, и потому, что она не очень чистая для ребёнка. Понял, заинька?

    Впоследствии было ещё несколько случаев с его детскими вопросами "отчего" и "почему" и столько же холодных уроков от Нади. Хотя Иван и обещал себе сдерживаться и контролировать при ней свои слова, детская ещё непосредственность иногда бесконтрольно выпрыгивала из него наружу. Надя понимала, что обнажение внутренних порывов, искреннее поведение без маски лицемерия, способность к удивлению характеризуют человека больше положительно, но отголоски детства – она считала – пора бы и изжить. Сама про себя она полагала, что повзрослела уже в пятнадцать лет, и в этом она была права. В чём она была не права, так это в том, что считала задержки в эмоциональном развитии признаком небольшого ума. Но человек, окончивший университет в неполный 21 год, не может быть недоумком.

    Так или иначе, но Надежда всё про Ивана поняла и потеряла к нему интерес, сохраняя его, разве что, только как к объекту лёгкой иронии. Иван же считал, что "уроки" ему полезны, и не таил обиды – он восторгался блеском её живого ума. Вместе с Надей он ошибался в том, что она превосходит его по интеллекту. В действительности же она превосходила его в раскованности, в уверенности в себе, во владении своим умом. Его интеллект не уступал её, но рядом с ней он просто терялся и был зажат. Он злился на себя и продолжал заниматься, как задумал.

    10
    Однажды Надя пришла из буфета с двумя апельсинами. Апельсины были спелые, с мягкой и толстой кожурой. Один она отдала Лене. Второй стала чистить сама, но хитрым способом: острым длинным ногтём она прорезала глубокие линии в кожуре так, что снятая целиком она без отдельных удалённых фрагментов стала напоминать человеческую фигуру. Самым главным в её рукоделии было то, что мягкая центральная сердцевина между дольками, обычно выбрасываемая вместе с кожурой, была оставлена, но отрезана наполовину ногтём. Оставшийся отросток располагался между ног.

    Теперь, раскрывая и закрывая кожуру, она стала показывать своё произведение окружающим, среди которых была Лена и ещё трое молодых людей, в том числе Иван. Демонстрацию спектакля она завершила словами: "Маленький хулиганчик". Реакция зрителей была та, которую она и ожидала, кроме реакции Ивана: он в отличие от остальных не только не смеялся, но сохранял каменное, непроницаемое выражение.

    В декабре Надя посмотрела с большим запозданием фильм "Мимино", идущий на экранах ещё с весны. Придя на работу, Надя стала делиться впечатлениями. В числе прочих ей понравилась фраза: "Ларису Ивановну хочу". Однако Иван опять отказался понимать иносказание. Он просто пристально смотрел на неё, не проявляя внешних эмоций.

    В другой раз она стала рассказывать анекдот о преждевременно вернувшемся из командировки муже. И снова его реакцией стал не смех, а абсолютно полное отсутствие какой-либо реакции. Тогда она спросила Валентина: "Он что, совсем анекдоты не воспринимает?"

– Да нет, всё наоборот. Он такой рассказчик, что мы все в лёжку лежим. Насколько я понимаю, он считает, что при женщинах отдельные темы затрагивать нельзя.

– Гляди какой чистоплюй, – удивилась Надя, а позже, подумав вечером в одиночестве, в душе похвалила его.

    11
    Три года назад, ещё до прихода Нади и Ивана, появился в секторе молодой специалист Владимир Никифоров. Тип был удивительный: меркантильный, жадный, с хитрыми глазёнками. Он всё понимал: в любых поступках и словах окружающих видел он скрытый от остальных корыстный или низменный интерес. Он хихикал и комментировал события, принимая понимающий загадочный вид и щуря бесцветные глаза: знаем, знаем – нас не проведёшь. К тому же был иногда необъяснимо упрям в пустых делах. Лена, в первый день представляя Наденьке сотрудников, про него сказала:

– Это – наш Вовчик. Не трогай его, потом поймёшь. Лично я общаюсь с ним исключительно вежливыми словами, но всего двумя.

    Произнеся последнюю фразу, Лена стала вопросительно смотреть на Наденьку, ожидая естественного вопроса.

– Ну и какими же? – засмеялась Наденька.

– Здравствуйте и до свидания.

– Это три слова.

– Не придирайся.

    Рабочий стол Вовчика располагался перед столом Ивана, и тот сидел к нему спиной. Как-то под конец рабочего дня Иван, заканчивая какую-то бумагу, обратился к нему:

– Володя, ручка кончилась. Дай дописать две строки.

    Вовчик сидел развалившись на стуле и крутил в руке обгрызенную ручку. Остальные тоже ждали конца работы. Вовчик, не переменяя позы, громко в тишине сказал:

– Не дам.

– Да я сейчас тебе верну.

– Не дам. А хочешь – купи.

– Сколько?

– Три рубля.

– Трёшки у меня нет, даю пять, – моментально среагировал Иван.

– Вы что, с ума свихнулись, два дурака, – возмутилась Дина Петровна.

– Вот, возьми мою, – предложила она.

    Дина Петровна помнила военные и послевоенные годы, помнила, как с мужем поднимали детей. Помнила, как в 1963 году надо было сдать три рубля в школу на комплект новых учебников для дочери и пришлось занимать у соседки.

– Дина Петровна, спасибо. Я хочу купить свою.

    Иван встал, подошёл к Вовчику и положил перед ним купюру, тот, не поднимая головы и молча, передал ему ручку.

    Наутро Надежда в коридоре спросила Ивана:

– Как твоя бесценная покупка? Бережёшь?

– Выбросил… Но ты ведь не это хочешь сказать… Это была лишь прелюдия к главному твоему вопросу – ну, спрашивай.

    Надежда долго внимательно смотрела на Ивана: не поторопилась ли она с выводами относительно него, потом с улыбкой спросила:

– Зачем ты Вовчика унизил при всех?

– Я думаю, что он этого даже не понял: для него это выгодная сделка. А потом, зачем он хотел унизить меня?

    Надя приподняла брови, еле заметно улыбнулась и, хотя сама всё понимала, всё-таки желала услышать, что скажет Иван, а потому как бы удивилась:

– Каким же образом?

– Согласись, что он не собирался мне продавать ручку. Он не мог предположить, что найдётся идиот, готовый в десятки раз переплатить. Он полагал, что деньги для всех важнее чести, и здесь он уподобил меня своей персоне, чем и унизил меня.

    Надежда внутренне аплодировала, потом с загадочной улыбкой сказала:

– Думаю, что из тебя может выйти толк... со временем.

    12
    В отделе отношение к Ивану оставалось прежним – добродушным, но многие его считали ещё не повзрослевшим. И потому к нему могли запросто обратиться с вопросом, который малознакомым людям не задают.

– Ваня, а тебе какие девушки больше нравятся: тёмные или светлые? – спросила Дина Петровна, уже пожившая на этом свете и считавшая, что имеет право спрашивать молодых обо всём.

– Ни чёрные, ни белые, и даже к крутому изгибу бедра я равнодушен. Мне нравятся умные.

– Ваня, с такими мыслями ты себе жену не найдёшь.

    В этом месте Виктор Андреевич, доселе молчавший, не мог удержаться:

– Ваня, женщин не слушай – они тебе сейчас наговорят. Мужику делать вообще ничего не надо. На холостого мужика к тридцати годам бабы сами налипнут, всех сортов – выбирай не хочу.

    Услышанное одной непременно становилось достоянием всех остальных, и постепенно, шаг за шагом, отношение к Ивану менялось.

    Иван тоже привык к новому коллективу, преимущественно женскому, но случалось, что женщины его удивляли. Однажды на работу Надежда Исааковна пришла в новом платье, по случаю своего дня рождения. В тот момент ей исполнилось 45. Альбина, вечно улыбающаяся женщина и щедрая на добрые слова окружающим, была существенно её моложе и симпатичнее. И вот, пристально оглядев её, Альбина говорит: "Надежда Исааковна, всё хорошо, – потом, обращаясь как бы ко всем, восхищённо завершила: – Сорок пять, а всё при ней". Иван не запомнил бы этот эпизод, если бы не реакция Надежды Исааковны. Она зарделась от счастья и стала поворачиваться то одним боком, то другим, показывая со всех сторон и платье, и фигуру.

    13
    Бывало, от скуки у Лены и Нади иногда возникало желание подшутить над Ванечкой – доброжелательно, без злобы, и желательно так, чтобы он сам об этом не догадался.

В ходе какого-то пустого разговора, в котором участвовал и Иван, Лена переглянулась с Надеждой, лукаво улыбаясь и обозначая на щеках замечательные ямочки, потом приняла серьёзный вид и, обращаясь к Ивану, спросила его:

– Ваня, а у вас в МГУ факультет ботаники есть?

    Смеющиеся глаза выдавали её, Надежда отвернулась в сторону, беззвучно хихикая, а Иван, святая простота, ничего не понимал.

– Да, конечно, но он в составе факультета биологии, которому скоро будет уже 50 лет. У меня там хороший знакомый, Паша, учился.

    У Надежды вздрагивали плечи, половину лица она закрыла рукой.

– А ты что же с ним не пошёл? – удивлённо-картинно в сторону Нади, но тут же с серьёзным лицом обернувшись к Ивану, спросила Лена.

    И только сейчас Иван обратил внимание на Надю и заподозрил, что над ним смеются.

– Ванечка, не обижайся, мы вовсе не хотели тебя обидеть, ты нас неправильно понял, – примирительно, со светлой и весёлой улыбкой сказала Лена.

    Лена говорила "мы", хотя в спектакле участвовали двое: она и Иван, Надя же была активным зрителем и продолжала сидеть отвернувшись, не в силах сдержать смех, повернись она. Подождав немного, Лена продолжила:

– Ванечка, скажи нам: у вас в группе девушки были?

– Были, – ответил Иван, не понимая, к чему теперь она клонит.

– Сколько? – уже, повернувшись, спросила Надя.

– Две штуки.

    Улыбки с лиц Лены и Нади сошли, они переглянулись, потом улыбки снова появились, но уже с оттенком недоумения и возмущения, а Надя обратилась к Лене:

– Каков хам: он нас штуками меряет.

    Лена согласилась с Надей движением головы, а у Ивана спросила:

– Молодой человек, кто вас воспитывал?

– Каждый человек сам себя воспитывает.

    Лена задумалась, посмотрела в сторону Нади, потом обернулась к Ивану:

– Ванечка, ты ещё и плагиатом занимаешься.

– В каком смысле? – удивился Иван, окончательно сбитый с толку.

– Твои последние слова принадлежат Евгению Базарову. Ты слышал о таком?

    Иван покраснел: он никогда ни у кого не списывал и был абсолютно уверен, что он самостоятельно пришёл к этому. Но вдруг он что-то вспомнил:

– А слова "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей" кому принадлежат? – спросил он напряжённым голосом.

– Ванечка, мы тоже в школе учились, поэтому строки Александра Сергеевича знаем.

– А вы знаете, что Пушкин их почти списал у Франсуа Ларошфуко, жившего за два века до него? Или, может быть, просто Пушкин пришёл к аналогичному мнению, но самостоятельно?

– И что же до Пушкина насочинял Ларошфуко? – спросила Лена.

– "Нет вернее средства разжечь страсть, чем самому хранить холод".

    С этими словами Иван встал и вышел. Когда он скрылся из вида, Виктор Андреевич заметил, обращаясь к Лене и Наде:

– Беспричинно и несправедливо вы потешаетесь над ним. Вам кажется, что он невоспитанный, неотёсанный, но это не главное в нём. Вы поймите – человек с дипломом мехмата по определению не может быть глупым. Его просто надо мягко подтолкнуть в нужном направлении, и он себя покажет. При наборе новобранцев в римские легионы обращали внимание – не догадаетесь на что – на способность краснеть. Это считалось вернейшим признаком взрывного темперамента, первейшего в бою качества. Вам же он представляется мягкотелым тюфяком.

– Виктор Андреевич, да мы его любим, мы его так иногда просто мягко журим… для его же пользы, – оправдывалась Лена.

Виктор Андреевич продолжил:

– Весь этот ваш этикет: в какой руке вилку держать, что, как, где говорить, и ещё много чего напридуманного – есть установленный набор правил в стандартных ситуациях. Этому, при желании, можно научить любого. Но проблема для тупого знатока правил заключается в том, что жизненных ситуаций огромное море и он часто не может извлечь из своего багажа правильные приёмы действий в конкретном случае, который не может соотнести со стандартным набором правил. Поэтому истинной культурой отличаются не знатоки правил, а высокоинтеллектуальные люди, уважающие других.

    Все молчали. Одна только Дина Петровна решила сказать:

– Да, молодёжь, молодёжь…

    Что она хотела этим сказать, она и сама не знала, но с высоты своего жизненного опыта решила просто подвести итог. Однако Виктор Андреевич не мог сразу остановить поток мыслей:

– Женщины, они ведь как смотрят на мужиков: увидят красавца – и вердикт: ах, какой мужчина. Это взгляд пустых дур.

– А как надо? Расскажи-ка нам, – спросила одна из женщин.

– А тебе зачем? Ты же замужем.

– Витя, у меня дочки подрастают. Я им слова умного человека передам.

– Не поможет. Женщина, особенно молодая, не живёт умом, даже если он есть, – она живёт эмоциями.

    На этом разговор оборвался, так как Виктор Андреевич был вызван к начальству. После возвращения все попытки женщин разговорить Витю остались безуспешными. Впрочем, женщины к нему давно привыкли. Иной раз в волны их кипучих пересудов он, обычно молчавший, иногда бросал камень – но всплеск… и волны катились по-прежнему. Он никогда не спорил с женщинами, когда тема их разговора его на миг захватывала, он или бросал фразу, или просто наблюдал, а чаще – их вовсе не слушал.

    14
    Лена, молодая женщина, не обременённая детьми, постоянно где-то бывала: на концертах, в театре, в кино – в основном с мужем Михаилом. Если тот не мог, то брала с собой Надю. Однажды они разузнали о лекциях общества "Знание", проходящих на постоянной основе в Политехническом музее. Тематика была настолько разнообразной, что женщины без труда нашли по своему интересу лекции по разделу "Культура". Потом предложили поехать с ними и Ивану; он согласился, чтобы составить своё мнение, а главное, чтобы иметь лишний случай общения с Надей.

    Прослушав несколько лекций, он сделал вывод, что женщина-лектор чересчур эмоциональна и не опирается на логику и факты, а обращается к чувствам слушателей, опираясь на свои домыслы. Всё это он высказал Лене, которая и была инициатором приглашения Ивана. Она удивлённо выслушала и ничего не сказала. Глупец, он по молодости не понимал: чтобы завоевать сердце женщины, кроме всего прочего надо понравиться и её знакомым – их замечания играют не последнюю роль. Пригласив его ещё на пару лекций, они перестали это делать.

    Но совместные поездки всё же несколько изменили мнение о нём женщин. С самими лекциями это связано не было, это было связано со случаем на эскалаторе. Они стояли почти на пустом эскалаторе. Лена стояла лицом по ходу, Иван стоял ниже двумя ступеньками, повернувшись к ней, а Надя – между ними и боком к обоим, частично перекрывая проход. Уже к концу спуска бежавший по проходу мужик толкнул Надю, так что она стала заваливаться на Ивана. Иван закричал вслед мужику: "Послушай, ты…" – и метнулся вниз, но Лена за руку удержала его. Он был взбешён и не обращал внимания на женщин. Когда лента эскалатора закончилась, Иван стал на платформе искать мужика, но не нашёл. Подоспевшие Лена и Надя взяли его за руки, но он долго ещё молчал.

    Такое поведение "ботаника" удивило девушек.

    Позже произошёл схожий случай в зале кинотеатра, где их было пять человек. С соседней компанией возникла перебранка, грозящая перерасти в нечто большее. После нескольких резких выпадов Валентин один продолжал словесную дуэль, а Иван стал молча натягивать перчатки. До драки не дошло, но действия Ивана не остались незамеченными. Эти эпизоды не вязались в голове Нади с первоначальным образом тихого мальчика.

    15
    Но самое значительное изменение во взгляде Нади на "Ванечку" случилось в конце января. Начальник послал Ивана с поручением в конструкторский отдел. Лена, услышав, куда он идёт, попросила его подойти к Маше:

– Она сидит у окна, рыженькая такая, с короткой стрижкой, ты её не перепутаешь. И добавила:

– Я сама не могу сейчас отойти, а она ждёт меня. Она передаст для меня журнал "Новый мир".

    На обратном пути Иван подошёл к Маше со словами: "Здравствуйте. Извините, вы Мария?" Взяв журнал, он заглянул к своему знакомому, Сергею. Тот купил путёвку в профилакторий, но в связи с какими-то семейными событиями не мог ехать и поэтому всем её предлагал. Увидев Ивана, он предложил и ему.

– А что это такое? – спросил Иван. – И где это?

– Ну, это тебя после работы от проходной возят на автобусе за город на природу, кормят вечером и утром, развлекают по полной программе, спишь, утром на том же автобусе назад на работу, а в выходные весь день там. В профилактории всё больше пенсионеры лечатся, но много и наших: и Виктор едет, и Женька. Путёвки без фамилии, как билеты в кино: берёшь и едешь.

– Не, меня не надо развлекать, я сам умею.

– Ну как хочешь. Недорого и две недели всего. Ладно, если не найду кого, придётся сдать.

    Ещё немного поговорив, Иван вернулся на рабочее место, подошёл к Лене, что-то обсуждавшей с Надеждой, и передал ей журнал. Она поблагодарила, но не прерывала разговор. Он, особо не прислушиваясь, ждал паузы, чтобы попросить Лену дать потом и ему почитать. Но тут он понял, что Надежда едет в профилакторий и уговаривает Лену поехать с ней, и осознал последнюю Ленину фразу: "…да я понимаю, но мы с Мишей поехать никак не можем, так что без нас". Наконец она обратила на него внимание и спросила: "Ваня, ты что хотел?" Иван забыл про журнал и смотрел на Лену, как будто не видя её.

– Ой, извиняюсь, потом. Я секретные документы у товарища на столе забыл, – соврал он и убежал.

    Два этажа вверх по лестнице он преодолел махом. Застав Сергея на месте, он сходу, за два метра от него, сказал: "Я беру путёвку".

    16
    В следующий понедельник после работы он сидел в автобусе и волновался: люди подходили, а Нади всё не было – а вдруг она отказалась от поездки? Она пришла в числе последних и, встретившись с ним глазами, изумилась и обрадовалась:

– Боже мой, товарищ Лукин!.. И вы здесь?

    В профилактории в комнатах располагались по двое. Надя жила с какой-то девушкой. Вечером того же дня за ужином Надя пригласила Ивана в номер:

– Ваня, приходи к нам часикам к девяти чай пить, поболтаем.

    Сказано это было обычным тоном, без тени сомнения в согласии, как будто это был уже давно решённый вопрос – она же просто напоминала на всякий случай, чтобы он не забыл. Иван с непроницаемым лицом ответил: "Хорошо". Внутри он ликовал и ровно в девять, сверяясь с часами, пришёл.

    Девушки уже ждали его. После первой чашки, пустых фраз и вопросов на тему "А как ты здесь оказался?" Надежда обратилась к Ивану с неожиданной просьбой:

– А расскажи-ка нам, Ванюша, про свой мехмат. Судя по тебе, у вас там замечательные персонажи были.

    Во фразе Надежда сделала акцент на слове "замечательные" и просьбу сопроводила широкой добродушной улыбкой. Иван был возбуждён близостью к Наде, возможностью говорить с ней и смотреть на неё, сидя напротив. В продолжение всего вечера на незнакомую девушку Иван переводил глаза только из приличия.

    Иван, вначале озадаченный неожиданной просьбой Нади, задумался на несколько секунд, опустив голову, но потом с воодушевлением начал.

– Да, "были люди в наше время...", – Иван сиял, – учился с нами Митя, странный тип. Он приехал поступать из провинции и поступил, набрав 23 балла из 25: все пятёрки, а по сочинению трояк. Никогда в своей жизни, по его словам, он книг не читал, а образы Наташи Ростовой, Андрея Болконского и другие изучал по учебнику литературы и заготавливал по ним "шпоры". С этими "шпорами" он и приехал в Москву. Читал только периодическую литературу в виде численника на стене. Да и то сказать: все события истинно мирового масштаба: и когда солнце встаёт, и когда садится – там есть, а остальное – всё суета. Первую сессию он сдал на одни пятёрки, но потом понял, что слишком круто взял, – ни к чему это. Ну и стал наслаждаться жизнью: пиво там… – Иван посмотрел на девушек, – и всё прочее. Учёбу не забрасывал, но учился так, чтобы получать стипендию, а большего ему было не надо. И вообще, у нас в группе "тянуть на красный диплом" считалось дурным тоном. Приличным считалось получать стипендию, а чрезмерное рвение в учёбе было непонятным. К третьему курсу с ним что-то случилось, чего мы понять не могли. Тогда появились первые книги, которые можно было приобретать за макулатуру. И он стал её собирать, и до того дошёл, что не брезговал даже мокрыми коробками возле магазинов. Мы все смеялись над ним и не понимали, как разгульный образ жизни в нём сочетается с тягой к книгам. Тут как-то раз я случайно обронил, что у меня на даче макулатуры полный чердак. Митя загорелся и, к моему удивлению, напросился приехать. Он приехал ко мне на дачу на электричке, я и мои родители были рады избавиться от старых газет и журналов, а Митя рад был добыче. Он набузовал огромный рюкзак, сетку, подобную той, в которую засовывал пистолет Никулин, и чемоданчик эпохи 50-х годов, с которыми возвращались у нас из заключения "английские шпионы". Он никак не ожидал, что я ему всё это отдаю бесплатно. Хотел распить по этому случаю со мной бутылочку вермута, но я отказался. Тогда он совсем расчувствовался и выдал гениальную фразу из серии "Нарочно не придумаешь".

    Здесь Иван остановился и сказал:

– Передаю дословно, ни единого слова от себя, только Митина прямая речь, добавлять сюда – только портить. Он сказал следующее: "Вань, вот я уже собрал и сдал макулатуры 300 кг, а вчера своих классиков завесил – трёх килограмм не потянули".

    После сказанного девушки долго не могли прийти в себя: останавливались и снова покатывались со смеху. Когда они успокоились, Иван продолжил:

– Был у нас ещё один замечательный экземпляр, звали его Андрюша. Он был высокого роста, худой и хилый – каждый из нас мог справиться с ним одной рукой. Он, как поступил, сразу стал записываться в различные студенческие научные общества. Уж ходил ли – не знаю, но зная его, как он загорался и сникал, думаю, что вряд ли. Мы на первом курсе изучали математический анализ. И он мне заявляет: "Математический анализ – это ерунда. Чтобы по-настоящему овладеть высшей математикой, нужно изучить книгу – как сейчас помню авторов и название: Георг Полиа и Габор Сегё Теория функций комплексного переменного". Он её искал месяц и нашёл, но думаю, что не открывал дальше оглавления, потому что тут сессия подошла. По весне он решил качать ноги и стал бегать по утрам и заодно собирать булыжники для того, чтобы строить камин в квартире. Как он собирался его мастерить, не знаю. Он уж, наверное, с полкамина камней набрал, но тут вернулся отец из длительной командировки и побросал их с балкона. Когда он накачал ноги или ему надоело их качать, он стал качать руки. Купил две гантели по 2 кг каждая и занимался с неделю, а потом бросил, так они и валялись в углу до лета. С ними произошла удивительная история. Летом мы поехали в стройотряд. Перед отъездом к нему зашёл Шурик и, увидав пыльные гантели, с издёвкой поинтересовался, не берёт ли он их с собой? Андрюша пошёл готовить чай, а тем временем Шурик запихал их почти на дно уже собранного рюкзака. Андрюше сам по себе рюкзак, а тем более с гантелями, доставил немало мучений в дороге. Когда мы прибыли на место и стали распаковывать вещи, Андрюша с удивлением извлёк со дна гантели, а Шурик при этом не смог сдержать смех. Мы, наблюдавшие немую сцену, ничего не понимали, а Шурик сразу сообразил, что пора делать ноги. Но Андрюша, конечно, не смог его догнать, тем более с гантелями, и побросал их в крапиву. А Шурик решил: "Ну, Андрюша, погоди!" Он их, загодя, нашёл в крапиве и глубокой ночью перед отъездом снова положил в рюкзак. Дальше самое интересное. Мы приехали в конце августа, а 1 сентября уже отправлялись на месяц на картошку. Когда Андрюша притащил домой рюкзак и бросил его в коридоре, он сказал маме: "Собери мне назавтра рюкзак, ненужное выброси, а сапоги обязательно положи". Когда он уснул, мама стала собирать рюкзак и рассуждала очень логично: "Андрюша весной купил гантели, занимался, даже возил их с собой в стройотряд, значит – они ему нужны". И положила их в сапоги. Когда уже в колхозе стали собираться на картофельное поле, то сапоги оказались на удивление тяжёлыми и к тому же туда не лезли ноги. Каково же было изумление Андрюши, когда он извлёк спортивный снаряд из сапога. Он ничего не понимал, а Шурик был удивлён не меньше его. Когда мы, опираясь на нашу математическую логику, сложили полностью картину, мы смеялись ещё два дня, а особо восторгались логикой мамы. Гантели Андрюша утопил, а мы не стали их доставать из реки.

    Девушки, взведённые рассказами, смеялись уже почти над каждой очередной фразой, предвкушая неожиданный поворот сюжета, а Иван как будто расправил крылья и свободно парил в своей стихии. Куда-то исчезли его обычная сдержанность и скованность. Обе девушки желали ещё.

– Да, был ещё один фрукт. Он, правда, с нами не учился, но мы с ним познакомились в стройотряде после третьего курса. По заданию мы должны были построить коровник в колхозе и отремонтировать там же какую-то хозяйственную постройку, ангар, что ли. Тамошний председатель колхоза стал нас упрашивать, чтобы мы взяли в бригаду очень хорошего парнишку – я уже не помню: то ли племянника его, то ли сироту какую. Деться некуда, мы согласились. Он действительно хороший, но ничего не умел. Если ему скажешь, куда вбить гвоздь, он вобьёт, но надо показать пальцем место. Ему было лет 18, он был здоровый и на подсобных работах был хорош, но его надо было постоянно контролировать. Нас утомляла необходимость его пасти, и однажды мы решили дать ему простую, незатейливую работу. У постройки, которую мы ремонтировали, с торца была лестница, которая вела на чердак. Её надо было покрасить. Работа, как нам казалось, простейшая, и гвозди вбивать не надо. Лестница, ступенек в двадцать, кончалась горизонтальной площадкой. С площадки можно было попасть через дверь на чердак, но дверь была без ручки и забита гвоздями, так как туда никто не ходил. Вот лестницу и дверь надо было покрасить. Место с торца было глухое и заросшее. Серёже дали ведёрко масляной краски, кисточку, подвели его, рассказали про забитую дверь и ушли. Это было часов в 9 утра, и работы ему там было, по нашей оценке, на два часа с перекурами. Только в час, ближе к обеду, мы вспомнили – а где Серёжа? И пошли проверить, что там у него. Пейзаж, который мы увидели, был великолепен. Серёжа с ведром стоял наверху и растерянно озирался по сторонам, лестница была полностью покрашена, а дверь – наполовину. Он только на середине двери заподозрил неладное. Жаль, что мы не видели, в какой позе он красил лестницу снизу-вверх. Надо было что-то делать, а мы не могли остановить хохот. Хорошо, что Серёжа был добродушным малым и не обижался. Мы стали действовать простыми командами: докрась дверь, крась пол, спускайся задом вниз и закрашивай следы. Самое сложное было с лестницей – она была сырая, и мы еле сдерживались, представляя себе, что будет, если он навернётся на середине вместе с ведром краски. Весь обед мы руководили процессом, но главное было потом. Нам было страшно интересно – зачем он стал красить снизу-вверх? Мы, студенты мехмата, просто хотели понять и насладиться его логикой. Он долго не говорил, но, наконец, всё же сознался: "Стану я красить сверху, тут будет каждый дурак ходить мимо и мешать мне, а так я закрасил внизу и всё – хода нет, ждите". После этого убийственного мозгового выверта мы вовсе впали в гомерический хохот. Когда нам полегчало, мы задали последний вопрос: "Серёжа, скажи, пожалуйста, куда эти "дураки", пробравшись к тебе через бурьян, могли ходить, если дверь наверху заколочена гвоздями?" Однако на этот вопрос мы не дождались ответа.

    Иван замолчал, но Надежда сказала:

– Хотим продолжения концерта.

– Да, кажется, больше интересных персонажей у нас и не было.

– Зато один Митя чего стоит! Его перл про классиков – шедевр… Впрочем, у меня тоже есть непридуманный шедевр, от маминой знакомой достался.

– Ну, расскажи.

– Мамина знакомая, забыла её имя, работала в детском доме. Не помню, как и с чего начался разговор, но она, рассказывая о меню, сболтнула нам, что с вечера осталась вермишель, а они не знали, что с ней делать. Вот не догадаетесь, какое замечательное блюдо они придумали.

– Ну, мы кулинарный техникум не заканчивали, давай колись.

– Пирожки с вермишелью.

    Все трое смеялись долго, с перерывами – не столько от последней фразы, сколько от всего услышанного за вечер. Наконец успокоились, но Надежда снова вернулась к Мите:

– Не может быть, чтобы Митя, такая яркая личность, ещё чего-нибудь не совершил за пять лет. Давай вспоминай.

    Иван в очередной раз удивился проницательности Нади и сказал: "Да, действительно, были случаи, особенно один, который мы до сих пор вспоминаем, как соберёмся, но он не для женских ушей".

    Как ни просили его рассказать, он не соглашался. Тут раздался стук в дверь, вошла вахтёрша и буркнула: "Орлова, иди к телефону, мама беспокоится". Когда девушка вышла, Иван обратился к Надежде:

– Ты меня с девушкой познакомь, а то неудобно как-то – кто она, как её зовут?

    Надя внимательно и удивлённо посмотрела на Ивана и сказала:

– Товарищ Лукин, ты удивляешь меня всё больше и больше: ты пойми, можно женщине нахамить, выпросить прощения, снова поругаться с ней, но ты её этим меньше оскорбишь, чем если вообще не заметишь её.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что ты работаешь с ней уже полгода на одном этаже. Зовут её Наташа. Она сидит в той же комнате, что и Витька, к которому ты ходишь, но только за шкафом.

– Но я за шкаф никогда не заглядывал.

– А в коридоре ты её никогда не встречал? Да что с тебя взять, одно слово – ботаник с мехмата.

    17
    Тем не менее на следующий день на работе Иван услышал очень лестные слова о себе. Обращаясь к Лене, но так, чтобы Иван всё слышал, Надежда сказала:

– Лена, ты не представляешь: мы с Наташей открыли для себя нового Ваню. Оказывается, у него такое чувство юмора и он такой рассказчик, что мы хохотали весь вечер. Уж не знаю, врал иль нет, но нам понравилось.

    Иван стал ждать вечера и в уме заготовил новые рассказы, но вечер получился другим. Их было теперь не трое, а четверо. Четвёртым был Борис, высокий рыжий детина, с простыми мыслями и словами, невпопад громко смеявшийся и при разговоре, в помощь своим мыслям, размахивающий руками. Было ощущение, что если ему связать руки, то он не сможет говорить. Борис работал в соседнем отделе конструктором и был знаком с девушками; Иван же его просто видел несколько раз, но никогда не разговаривал. Пришёл он не с пустыми руками, а с бутылочкой вина: по его понятиям – в гости иначе нельзя.

    Девушки наотрез отказывались, но всё же выпили по одной маленькой рюмочке – чтобы только отстали. Остальное вперемежку с чаем выпили Иван с Борисом. Вечер пошёл по иному сценарию. Ораторствовал и жестикулировал Борис. Надя поддакивала, подзадоривала и задавала с милым видом каверзные вопросы, скрытый смысл которых Борис явно не воспринимал. Наташа и Иван больше молчали. Как вчера Надя была в восторге от историй Ивана, так сегодня она с наслаждением упивалась дуростью Бориса.

    В конце вечера случилось то, что Иван потом никак не мог себе объяснить. Надежда в какой-то момент пересела из-за стола на диван, Борис тут же сел рядом с ней и обнял её за правый бок. Иван удивлённо смотрел на происходящее, а Надежда смеялась. Ужели одна рюмка красного вина могла так подействовать на неё? Почему она так себя вела? Борис стал снизу-вверх правой рукой пересчитывать у неё рёбра и при этом декламировал: "Один, два, три, четыре…"

    Иван встал, поклонился и со словами: "Девушки, спасибо за чай, но сегодня мне пора" – вышел. Как только Иван ушёл, Надежда освободилась и, обращаясь то ли к Борису, то ли к Наташе, сказала: "Ну, нам тоже пора укладываться". Иван этого уже не видел, в скверном состоянии он долго не мог заснуть.

    18
    На следующий вечер Надя и Наташа после ужина направились в концертный зал профилактория на концерт какого-то пианиста и захватили с собой Ивана. В коридоре прилепился к ним и Борис. Поднимаясь по лестнице, Надя оступилась, но Иван, шедший рядом, успел поддержать её за локоть, после чего Надя заметила:

– Спасибо, Ваня. У тебя отличная реакция, однако по правилам этикета мужчина, спускаясь с дамой по лестнице, должен быть впереди, а поднимаясь – сзади.

    После этих слов Борис что-то долго соображал, потом громко засмеялся и сказал:

– Я это… думал – наоборот: чтобы не смотреть, куда не надо.

    И снова ещё громче рассмеялся, довольный своей сообразительностью.

    Надежда с улыбкой наблюдала за ним, потом как будто с усталым видом сказала:

– Мужчина всегда должен быть на лестнице внизу, чтобы поддержать даму, если она будет падать, поэтому, поднимаясь вверх, нужно быть не на пять ступенек ниже – для созерцания пейзажей, а на одну, упираясь взглядом в плечо спутницы.

    Ивану показалось, что Надя, обращаясь к Борису, всё же говорила эти слова не для Бориса, которому такие нюансы в жизни были совершенно ни к чему.

    В полупустом зале они сели подальше, отдельно от основной массы. Пианист играл хорошо, но, когда все стали расходиться, Надя предложила остаться. Борис же ушёл ещё до окончания. Они подождали в пустом зале до тех пор, пока не стихли последние шаги на лестнице, и тогда, к удивлению Ивана, Надя сама села за рояль и стала играть. Как бы ни была хороша игра профессионального пианиста, игра любимой женщины волнует нас сильнее. Иван стоял рядом с роялем и смотрел, смотрел, смотрел. Он не столько слушал, как наблюдал за голыми подвижными руками Нади, качающимся станом и восхитительными пальцами.

    На занятия Нади музыкой, вернее – на завершающий этап её увлечения, оказал огромное влияние её дядя.

    Когда Надя окончила 7-й класс, к ним летом в гости заехал дядя Володя. Он был в Министерстве обороны на каком-то торжественном приёме и на обратном пути завернул к брату. Ему было чуть за сорок, высокий, могучий, в чёрной морской форме с кортиком – на сестёр он произвёл сильнейшее впечатление. Он курил трубку, и от него пахло смесью табака и одеколона. Он очень много знал, имел хорошие манеры и играл на фортепиано, и даже лучше, чем сестра. В этом не было бы ничего странного, если бы не его удивительная судьба.

    После отъезда дяди из отдельных фраз родителей они с сестрой узнали его историю. Он женился в 22 года на молодой красивой девушке, которой было 20 лет. Её фотографию они с сестрой нашли в семейном альбоме. У неё была восхитительная причёска и необыкновенной красоты белая шляпа с очень широкими полупрозрачными полями. Таким же необычным было её имя: не Маша или Катя, а то ли Эвелина, то ли Элеонора – сёстры не расслышали. На обороте фотографии красивым почерком эта особа написала странные слова: "Мы недолго были вместе, но мы будем навсегда большими друзьями. Пусть 23-й год моей жизни будет хорошим предзнаменованием для всех нас. 9/XI – 1952. Ленинград".

    Расстались они через полтора года совместной жизни, прожитой в квартире тёщи. Она сразу стала относиться к нему с презрением и настраивала против него дочь. Тёща происходила из старинного дворянского рода, поэтому для неё зять был мужик и "быдло". Он не умел сморкаться, фыркал при умывании, ковырял в носу. Часто до него доносилось, как она шептала дочери: "Смотри-смотри – рот разинул... Слышишь – чавкает на кухне, как свинья… Да откуда? Он и книг-то не читает…" Дочка – умная, утончённая, окончившая музыкальное училище – для него была не пара. Мама считала, что она, всю жизнь посвятившая дочери, имеет на неё большее право, чем этот мужик.

    Если бы жена встретила другого и бросила его, он бы так не переживал. Он был страшно уязвлён причиной разрыва: ему почти прямым текстом сказали, что он – чурка, солдафон, животное… И они расстались. Больше, чем ей, он самому себе хотел что-то доказать. Он стал заниматься самообразованием, много читал и главное – научился играть на фортепиано. Где и как он – морской офицер – смог овладеть с нуля и без музыкального образования таким инструментом – оставалось для девушек тайной. Верно – решили они – оскорбление было такой глубины, а сила воли была такой непреклонной, что он смог всё преодолеть. Второй раз он женился только через десять лет.

    После этой истории, обрывками услышанной и частично домысленной девушками, они ещё больше полюбили дядю. Особенно значительный переворот произошёл в душе Нади. Она, шесть лет проучившись в музыкальной школе, бросила её за год до окончания, заявив окончательно и бесповоротно: "Надоели мне ваши гаммы". Но теперь, так же твёрдо, решила продолжить заниматься, но уже самостоятельно, как дядя Володя.

    И вот теперь Иван наблюдал результаты, на тот момент он ещё не знал историю дяди и Надину историю любви к музыке. Сам он считал, что не обладает ни слухом, ни голосом. После Надиной игры благоговение перед ней возросло до трепета.

    19
    Совсем поздно вечером того же дня, когда они возвращались из зала и проходили мимо комнаты девушек, Надя спросила:

– Ваня, ты так слушал… тебе нравится классическая музыка?

    Иван покраснел, он стал лихорадочно размышлять: к чему относились её слова "так слушал" – к игре пианиста или к тому, как он наблюдал за её игрой. "Может, она заметила, как я на неё смотрел?" – подумал он и, не придя ни к какому выводу, с задержкой ответил:

– Да… да и как не любить, если классическая музыка помогла поймать двух воришек, год назад забравшихся к нам в квартиру.

    Девушки остановились от неожиданности и уговорили его зайти к ним, чтобы послушать эту сказку на ночь. Иван со словами "Хорошо, вкратце, потому что уже поздно" вошёл и без предисловий и чаепития поведал историю:

– Я заинтересовался музыкой на третьем курсе после того, как мне товарищ из группы, тот самый Андрюша, принёс послушать "Органную мессу" Баха. Потом я стал собирать классику сам, к тому времени у меня набралось пластинок тридцать, в том числе и Бах. В прошлом году неделю никого не было дома. Я вернулся первым и обнаружил вскрытую квартиру. Пропали электрофон, отрез материи, свитер и все пластинки, в том числе классической музыки. Всё это было сложено и покинуло квартиру в большом старом чемодане. Свитер и материя, я думаю, потребовались для того, чтобы электрофон в чемодане не болтался. Воры, вероятно, хотели наведаться ещё раз, но я вспугнул их своим неожиданным возвращением. Милиция приехала, составила протокол и тишина. Прошло месяца три и незваных гостей нашли… и нашли удивительным образом.

    Надя, предвкушая, не могла удержаться:

– Сейчас начнётся самое интересное.

– Угадала. Насколько я понимаю, в милиции существует порядок доведения до сведения сотрудников случившихся преступлений. Какой-то дотошный участковый запомнил, что в числе похищенного был комплект пластинок классической музыки. И вот спустя пару месяцев в ходе очередного обхода своих подопечных заходит он к недавно вышедшему на свободу Николаю, а может Петру – не знаю, и видит такую картину: сидят на кухне два алкаша. Чинно так сидят: огурчики в банке, сковородка с картошкой и грибочками и две бутылки "Московской". Одна уже пустая. "Мы, начальник, ничего. Мы культурно сидим, тихо, никому не мешаем", – упреждая, как ему кажется, абсолютно все вопросы, заявляет этот отсидевший своё Колян. Всё бы хорошо, да вот незадача – сковородка стоит на замечательной подставке, на "Органной мессе" Баха.

    Здесь девушки догадались, что история сейчас будет ещё увлекательнее. И не ошиблись. Иван продолжил:

– Ну, участковый ему и говорит: "С каких пор ты стал увлекаться Бахом?.. Уж не на нарах ли приобщился?" Тот берёт в руки "Московскую", ласково гладит её и поправляет неграмотного участкового: "Не Бах вовсе, а Бахус – это у древних каких-то винный бог такой был, а дары Бахуса мы пьём на свои – имеем право". Участковый молчит. "Начальник, ещё вопросы есть?" – вопрошает подопечный.

– Так, любитель Бахуса: или говоришь, откуда у тебя пластинка под сковородкой, или я вызываю наряд.

– Какая пластинка – эта, что ли? Ну, у Петьки взял, а что такого?

    Девушки покатывались со смеху. Иван встал и, собираясь уходить, закончил:

– В общем, Бах на пару с Бахусом подвели Коляна.

– Ваня, ты нас за полных дур держишь: ты не мог видеть и знать нюансов визита участкового. Может быть, и в прошлый раз врал?

– Нет, такое не соврёшь и не придумаешь. Канва разговора с участковым – абсолютно достоверная, это на суде выяснилось, а вот детали у меня так ярко родились в сознании, что я думаю, так оно и было.

    Иван вышел, а девушки ещё какое-то время обменивались впечатлениями от рассказа и от рассказчика.

    20
    В предпоследний день смены, в субботу, у Наташи был день рождения; она хотела собрать за столом человек шесть-семь. На столе ничего особенного не было: фрукты, сладости и две бутылки лёгкого вина. Проблема была в Надежде: ей нужно было домой к маме, но всё же Наташа её уговорила посидеть хотя бы час. В шесть вечера собрались за столом, Надя сидела через одного от Ивана. И неожиданно, через час, она совершенно размякла: она уже никуда не могла ехать. Это было удивительно для Ивана, сам он мог выпить много, сохраняя ясность рассудка и контроль движений.

    Как она так быстро: после трёх рюмок? Почему я не настоял сесть с ней рядом, вертелось в голове у Ивана.

    Знакомые девушки отвели её в соседнюю комнату и уложили. Перед тем как она ушла, Иван выпросил у неё домашний телефон и ушёл на вахту звонить её маме. Остальным было непонятно его беспокойство. Он непрерывно звонил в область в течение часа с перерывами, женщина-вахтёр уже стала косо смотреть на него, но он так и не дозвонился. Телефон был московский с добавочными цифрами 111, но то ли Надя что-то не так сказала, то ли он как-то не так набирал добавочный номер, но ответных длинных гудков не было. Может, оно и к лучшему: что могла бы подумать мама, услышав незнакомый мужской голос с объяснениями, что у Нади всё хорошо, но она спит.

    Наутро он ждал в коридоре, когда девушки выйдут. От вышедшей Наташи он узнал, что Надя давно уже уехала на такси домой.

    Иван сначала хотел позвонить, но потом решил, что будет не совсем тактично звонком напоминать о случившемся. Да и что спрашивать-то? В понедельник на работе он также не стал затрагивать данную тему, но Надя после обеда сказала сама.

    Она обладала неподражаемой способностью органично объединять в своей болтовне самые различные темы, переходя с одного предмета на другой. На очередном повороте мысли она как бы вскользь заметила:

– Я в субботу немножко расслабилась, к маме не приехала, – сказала Надя и стала, выжидая, смотреть на Ивана.

– Я не смог дозвониться к тебе домой.

– Ну, хоть здесь мне повезло, а то бы мама меня совсем убила, услышав твои полуночные загадочные объяснения.

– Тебе стало плохо за столом?

– Нет. Просто у меня высокий "к.п.д.".

– Какой "к.п.д."?

– Ну, кому-то для достижения эффекта нужен стакан, а мне один напёрсток… Вот у тебя какие отношения с алкоголем?

– Таинственные!.. Я об этом сам случайно узнал.

    Надя, насладившаяся за последние две недели множеством забавных историй, заранее стала смеяться, предвкушая:

– Выкладывай и поподробнее.

– Недавно, на нашем ежегодном медосмотре, мне случайно попала в руки медицинская карта, я заглянул туда, хотя смотреть там было нечего, и в строке "Алкоголь" обнаружил удивительную таинственную запись.

– Какую?

– При приёме на работу в процессе оформления карты, что ли, у меня замеряли рост, вес и врач спрашивал про вредные привычки – ну там: курение, злоупотребление… И он меня спрашивает: "Пьёте?" А меня же на мехмате приучали давать безупречно точные ответы, а я не знаю, что сказать: если за год в пересчёте на чистый спирт я выпивал грамм двести, то это как считать – пьющий я или нет? И тут я вспомнил, что мы очень хорошо отметили выпускной, и я задумался – а выпускной сюда присовокуплять или это не считается? Пока я соображал, что сказать, вопрос как бы сам собой отпал, потому что врач меня спросил уже про аллергию.

– Короче, ответ ты "замылил"?

– Нет, я не успел его дать, а женщина всё же записала про мои вредные привычки.

– И что же?

– Она в графу "Алкоголь" записала: "Скрывает!"

    Надя опять засмеялась, а Иван стоял довольный тем, что доставил анекдотом радость, и тем, что разговор о застолье он сумел завершить без неприятного для Нади осадка.

    21
    Чтобы делать женщинам волнующие комплименты, необходимы всего две вещи. Первое и очевидное: нужно иметь ум и такт, чтобы восхититься женщиной как бы вскользь, невзначай. Умная женщина не подаст вида, но обязательно услышит. Не теряя основную нить разговора, она непременно отметит самые важные для неё слова в свой адрес. Отторжения это вызвать не может: ведь вы говорите по делу.

    Второе – самое важное, чего большинство женщин никак не могут понять. Чтобы делать восхитительные комплименты женщине, надо чувствовать себя выше или равным объекту восхищения. Семилетний ребёнок запросто может сказать зашедшей в гости подруге мамы: "Тётя Валя, какая вы красивая!" У него перед ней нет комплекса неполноценности. Для юноши сделать комплимент безупречной красавице уже не так просто.

    Иван в разговорах с Леной и Надей чувствовал себя ниже, а главное – они, почти его ровесники, не сомневались в своём превосходстве, это они указывали ему на его промахи в поведении и манерах. Лена с добродушнейшей улыбкой могла ему сказать: "Ванечка, пальцем показывать нехорошо", произнося с ударением последнее слово. Надя выговаривала ему: "Товарищ Лукин, даму в лифт первой не пропускают. В лифт первым должен входить мужчина". "Товарищ Лукин" понимал их правоту и злился на себя, поэтому заставить себя вести с ними непринуждённо, тем более изысканно, не мог – он был скован и напряжён, постоянно ожидая, что он сделает что-то не так, а они сделают ему очередное замечание. Но у него было одно немаловажное перед ними преимущество: они уже истомно и вальяжно царствовали на Олимпе, а он на свою гору только карабкался и не собирался останавливаться.

    Иван был очень гордый, чего до определённой поры женщины не замечали – вероятно, из-за его крайней скрытности, которая нарушалась лишь иногда, когда он не успевал оборвать свою детскую откровенность. Их манера поучать его, пусть даже справедливо, иногда переходила в мелкие шутки-уколы, не имеющие конкретного повода. Поводом был он сам, поэтому эти шуточки стали действовать на него угнетающе. Нужно было вырваться из этого порочного круга. Тогда он отрепетировал сцену, во всех деталях в течение нескольких дней разрабатывая всевозможные варианты развития диалога, и стал ждать.

    Случай вскоре представился. Как-то с утра Лена и Надя весело щебетали о важных женских вопросах. Потом обеим стало скучно и Лена, случайно увидев проходящего мимо Ивана, окликнула его: "Ванечка, мы хотим с тобой поговорить, а ну-ка иди к нам". Они усадили его на гостевой стул между их рабочими столами, и разговор завязался в привычной для них манере: они разговаривали с ним с улыбкой и отчасти как с ребёнком. Проговорили минут пятнадцать, Иван как будто чего-то ждал или собирался куда-то идти. К радости Ивана, в этот момент подошла секретарь отдела со словами: "Так, Лукин, – через пять минут начальник просил зайти" – и убежала. С загадочной улыбкой торжества Ванечка произнёс:

– Милые дамы, я извиняюсь, но не по своей воле вынужден прервать беседу. Если бы не Юрий Сергеевич, я бы ещё долгие минуты наслаждался вашим обществом.

    Затем он встал, поклонился и ушёл. Ленка выронила карандаш и застыла. Надежда зажала рот руками и широко открытыми глазами смотрела на Лену, которая опомнилась первой и спросила: "Что это было? Ты что-нибудь понимаешь?" Потом обе стали хохотать. Когда Иван вернулся, они в нетерпении набросились на него. Начала Лена:

– Ванечка, нашему изумлению нет предела! А ну-ка объяснись. Ты чего тут сейчас изображал?

– Милые женщины, вы постоянно слегка подтруниваете над мальчишкой-простофилей, считая, что мне это вовсе незаметно, вот и я решил подшутить над великосветскими дамами, которые полагают, что искусство приличного поведения и комплимента доступно лишь избранным.

– А вас не учили, молодой человек, что неприлично намекать дамам о возрасте? – вставила Надежда.

– Оскорбить даму неосторожным упоминанием о возрасте может мужчина, а глупый и сопливый юнец этого сделать просто не в состоянии. Впрочем, простите меня, тётеньки, я так больше не буду.

– А ты, Ванюша, оказывается, совсем не прост, – удивилась Лена, потом после паузы вопросила: – Ну ладно: один-один, согласен?

    Спустя некоторое время, не более получаса, Надежда подозвала Ивана и сказала: — Я вчера для себя купила записную книжку, но хочу её подарить тебе. В ней ещё нет никаких записей, кроме одной напутственной, сделанной только что.
 
    Иван открыл её и на первой странице прочёл: "Будь всегда таким, как сейчас. Надежда".

    С этого дня Иван стал "огрызаться". Так однажды Лена с улыбкой вкрадчиво начала:

– Ваня, ты у нас такой умный, а скажи-ка нам…

    Надежда перебила её и уточнила:

– Нет, не так: он у нас умненький-благоразумненький…

    Иван не дал продолжить им обеим и со смиренным и печальным видом выдал:

– Ну что вы? Вы же меня давно знаете. Как вы могли такое обо мне подумать! Умный? Это меня оклеветали.

    И ушёл.

    Надежда засмеялась и обратилась к Лене:

– Каков опять нахал? Ты что скажешь?

– Я скажу, что прав был Виктор Андреевич – 5:0 в пользу Ванечки.

    22
    В предпраздничные дни в отделах собирались праздничные застолья, о грядущей борьбе с пьянством тогда ещё не подозревали. В канун 8 марта собрались как обычно. Для женщин праздники были ещё и поводом надеть новое платье. Иван отмечал в коллективе уже не первую дату, каждый раз удивляясь, с какими радостно сдержанными и встревоженными лицами появлялись с утра женщины в новых нарядах.

    Надя не была исключением, её наряды всегда были великолепны. Но ещё в предновогоднее застолье Иван пришёл к мысли, что дело не в самом платье. Платье необычного и смелого покроя не каждая сумеет носить. Мало, чтобы оно безупречно сидело – вульгарное движение, глупая улыбка, неумение держать голову могут свести на нет его красоту. В отделе была девушка с похожей фигурой, на которую Иван мысленно примерил Надино платье, и улыбнулся – всё изящество платья исчезало.

    Поздравление женщин прошло не как обычно: Виктор Андреевич, когда до него дошла очередь говорить, вместо тоста предложил послушать несколько афоризмов о женщинах.

– Дорогие женщины, – начал он, – прошу аплодисменты или хулу адресовать авторам, но никак не мне.

– Каким авторам? – не поняла Надежда Исааковна.

– Выдающиеся умы: Брюсов, Франклин, Дюма…

    Вилки и бокалы затихли, все приготовились слушать "Витины" цитаты, но в полной тишине Виктор Андреевич успел произнести только четыре: "Ты – женщина, и этим ты права", "Если хотите узнать недостатки девушки, похвалите её перед подругами", "Женщины вдохновляют нас на великие дела, но мешают их исполнить", "Женщина лжёт самим фактом своего существования"…

– Витя, ты что на праздник нам притащил? Начал за здравие, кончил за упокой – тебе не стыдно? – шутливо укорила его Нина Савельевна.

    Другие женщины также не знали, как реагировать, и высказали несколько недоумённых реплик; Лена и Надя молчали. Юрий Сергеевич, с улыбкой обращаясь к Вите, сказал:

– "Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны".
   
    И добавил:

– Это афоризм Козьмы Пруткова.

    Виктор Андреевич выпил рюмку, которую он продолжал держать в руке, помолчал, глубоко вздохнул и с какой-то тоской произнёс:

– Ну вот – не угодил. Кстати, последние слова – они принадлежат Алексею Толстому – самые замечательные слова о женщине. Чтобы понять их, надо почувствовать горечь и боль за женщину, судьбу которой во многом пишет её природа.

    Никто не понял сказанного, впрочем, за долгие годы женщины не раз слышали от Вити непонятные фразы и в их смысл чаще не вникали. Не понял тогда фразу и Иван, но позже стал постоянно мысленно к ней возвращаться.

    Завершилось застолье также необычно – выбирали лучшую женщину сектора.

    Дело в том, что недавно исполнилось 55 лет самой почтенной по возрасту женщине сектора, Дине Петровне. Она пришла на предприятие 18-летней девочкой в далёком 1942 году, когда оно даже ещё не было перепрофилировано. Среди восьми женщин сектора именно ей хотели сделать приятное, а Иван, глупец, не сообразил, что к чему, и в своей записке указал имя Нади. Все остальные – кто сам, кто с подсказки – сделали "правильный" выбор.

    Тот, кто считал голоса, позже подошёл к Ивану и, потрепав по плечу, сказал: "Не переживай: твоя женщина ещё станет лучшей, у неё жизнь только начинается". А неправильный выбор Ивана был, конечно, в тот же день с многозначительной улыбкой передан Надежде.

    23
    Надя удивилась и стала более пристально вглядываться в Ивана и даже чаще проводить с ним время. Она окончательно отбросила первоначальное предвзятое о нём мнение, перебрала все его поступки и слова и сочла, что он весьма необычен и достоин большего внимания. Иван не понимал причины такой перемены, ему были неведомы причины её инициативы к общению, потому что его попытки она ранее отвергла. Иногда они вместе обедали, иногда по её предложению прогуливались в обеденный перерыв, стали чаще разговаривать на работе. Помня неудачный опыт своего первоначального общения с ней, Иван осторожно выбирал слова и был внутренне собран.

    Бывало, что она предлагала проводить её до спортивного зала. Надя с 9-го класса занималась волейболом в клубе своего города. С выходом на работу ей стало крайне неудобно и долго добираться домой в Подмосковье, поэтому она с недавнего времени жила на съёмной квартире. Таким образом, она получила много времени, которого хватало и на театры, и на занятия спортом в заводском спортивном зале. Теперь она могла поддерживать спортивную форму, но на спортивные соревнования ездила в выходные дни со своим клубом. В пятницу она уезжала домой к родителям. Мама ревновала её к волейболу: "Ты приезжаешь и снова либо на тренировку, либо на целый день на соревнования".

    За два последних месяца общения у Надежды сложилось благоприятное впечатление о вошедшем в её жизнь новом человеке. Иван много знал, обладал правильной речью, был вежлив, хотя и неловок порой. Когда в общей компании другие, понимающие юмор как двусмысленные скабрезные намёки, отпускали сомнительные шутки, Надя невольно отмечала, что Иван делал вид, что не понимал: он никогда не подстраивался под общее мнение. Несмотря на то что в общении с ней он был мягок и предупредителен, она чувствовала в нём несгибаемый внутренний стержень.

    Надя интуитивно догадывалась, что происходит с Иваном, но не знала, как скоро он сможет сделать решительный шаг и сможет ли. Она решила немного его подтолкнуть. Это случилось после вторых майских праздников. Заведя разговор о Лене, она нарисовала ему концовку предсвадебных отношений Лены и Михаила, которую ей якобы рассказывала сама Лена.

    Иван слушал про то, как Мишка красиво ухаживал за Леной, а окончательное предложение сделал на их излюбленном месте встреч, с которого открывался завораживающий вид на реку, заросший обрыв и закат. Он пришёл в шикарном костюме-тройке с огромным букетом роз и, преклонив колено, сделал предложение руки и сердца. Лена со слезами отказывалась, убеждая его, что ему не стоит делать ей предложение, но в итоге согласилась. В конце рассказа Надежда, с едва заметной улыбкой обращаясь к Ивану, спросила: "Не правда ли, красиво?" И тогда Иван понял, что неопределённости необходимо положить конец.

    24
    В середине мая Иван предложил Наде посетить усадьбу Абрамцево, в которой они оба не были и о которой Иван случайно прочёл в журнале. Так как он не был уверен, что Надя согласится, то перед этим он сходил в библиотеку и собрал какие только мог сведения об усадьбе. Но Надя согласилась, и они решили поехать в ближайшую субботу, 19 мая. Осмотр усадьбы и замечательного парка в тот момент не интересовал Ивана: он просто хотел выяснить свои отношения с Надей, но плана у него никакого не было.

    Добираться можно было по-разному: они выбрали автобус. Когда они подошли к автобусу, он был уже заполнен, но не отходил. Надя, а затем Иван протиснулись и стали в проходе. Было душно, народ волновался, но шофёр зевнул и изрёк: "У меня график". Иван уже с утра был возбуждён, а тут ещё следом за ним влез мужик и немного оттеснил его от Нади. Иван ждал, когда он встанет более удобно, но тот уставился в окно. Иван приготовился к диалогу с мужиком, но мужик неожиданно полез обратно к выходу. Иван не смог сдержаться и съязвил: "Что, уже приехали?" Мужик ничего не ответил, а окружающие вздрогнули от смеха. Надя улыбнулась, но улыбка относилась не к ситуации, а к поведению Ивана, и с мягкой укоризной заметила: "Может быть, человеку плохо стало, а ты его оскорбил". Иван кивнул и молчаливо согласился: как всегда, Надя была права.

    Они добрались до места, осмотрели усадьбу и великолепный тихий парк, но главного не произошло. Иван явно нервничал. То он начинал рассказывать, как писалась картина "Девочка с персиками", то показывал место, где Васнецов рисовал свою "Алёнушку". В продолжение всего дня начатая фраза у него обрывалась, и он не знал, как её продолжить, чего раньше никогда с ним не было. Он начинал смеяться пустяку, краснел и замолкал. Надя хорошо чувствовала, что слова и поведение Ивана были лишь внешним отражением тяжёлой внутренней работы, происходящей внутри. И она, как женщина, понимала, что происходит, и терпеливо ждала. Ей стало жалко его, она заполняла паузы и делала вид, что ничего не происходит.

    Они возвращались назад уже к вечеру, Надя была раздосадована на Ивана, а впрочем, решила она, этого следовало ожидать. У подъезда Иван напросился на чай.

– Пойдём уж, напою жаждущего, – с улыбкой согласилась Надя.

    Он интуитивно понимал, что нельзя останавливаться, что нужно озвучить своё поведение. Или иди до конца, или не начинай. Остановиться на полпути – ещё больше обидеть женщину. Пока чай кипел, пока студился, Иван твёрдо решил сказать всё.

    Неразрешимая трудность состояла в том, что он не знал, как закончить: он мучительно искал логически непротиворечивую концовку разговора и никак не мог найти. В том, что она не ответит на его чувство взаимностью, он ни секунды не сомневался. Вот он скажет: "Я тебя люблю". А она: "А я нет". И что говорить и делать дальше, он не знал. Возникает какая-то тягостная пауза, из которой нет разумного выхода. Придётся неуклюже уходить.

    Наконец его аналитический ум нашёл правильные слова, которые выражают главное и одновременно объясняют его поведение, и он начал говорить о главном, ради чего и задумывалась поездка. Изменившимся голосом, совершенно неузнаваемым, и не с первой попытки он выдавил из себя:

– Надя, я не могу больше с тобой встречаться.

    Он произнёс эти слова с опущенной головой и ждал единственно возможный ответный вопрос. Надя была удивлена: она другие слова ожидала услышать, поэтому ответила не сразу:

– Почему?

Иван заставил себя поднять голову и, глядя ей прямо в глаза, тем же осипшим голосом произнёс:

– Потому что я люблю тебя.

    Как ни готовилась она услышать именно эти слова, которые она уже прочла в его глазах за сегодняшний день не раз, всё равно слова, произнесённые вслух, имеют совершенно другую силу и значение. Сказанное глазами, мимикой, жестами и поведением ничто по сравнению с громом простых тихих слов. Несмотря на то что Надежда ждала именно эти слова, заранее она не готовила ответ. Немного придя в себя, она с грустью сказала:

– Ваня, я не могу тебе ответить тем же... Потому что для меня любовь – это такое великое и светлое чувство, которое вдруг приходит и поглощает тебя всю. Я не могу вот так просто произнести эти слова.

– Я знаю.

– Откуда? – ещё больше удивилась Надежда.

– Не знаю, – Иван приподнял и опустил плечи, глаза уже давно были опущены.

    Он услышал главное и ожидаемое уже в первой фразе Нади, пояснения "почему" на тот момент не имели никакого значения. Он был изнурён многочасовой борьбой с самим собой и не был способен к пространным и сложным мыслям и рассуждениям. Ни тот, ни другой больше не могли продолжать разговор. Иван встал и со словами: "Мне пора, до свидания" – ушёл.

    25
    Когда за Иваном закрылась дверь, он глубоко вздохнул, и ему показалось, что огромная тяжесть свалилась с его души. Ему хотелось верить, что он окончательно закрыл одну из страниц своей жизни, но судьба не торопилась перелистывать страницы.

    Он мог погибнуть в тот же вечер, но ангел-хранитель уберёг его. Когда он бегом через несколько ступенек летел вниз по лестнице, его карман зацепился за перила. Иван обернулся, с остервенением рубанул рукой по натянутому пиджаку и оторвал карман. Когда он вышел на улицу, было совершенно темно и очень ветрено. Фонарей не было, так как на улице меняли столбы освещения, свет был только из окон дома. На газоне нагло белел скомканный листок бумаги. Переходя через газон на другую сторону улицы, он переступил через бетонный столб, упавший в эту секунду в одном метре прямо перед ним.

    Он переступил через него равнодушно, мысль, которая у него промелькнула, была обыденна: "Хм, столб упал". Так мы, случайно подойдя к окну и никуда не собираясь выходить из дома, отмечаем: "Дождь идёт" – и садимся пить чай. Потом, когда долгие годы спустя он вспоминал этот случай, то поражался той крайней степени возбуждения нервной системы, при которой не возникает ни страха, ни удивления от событий, никак не связанных с внутренним состоянием. И ещё удивлялся случайному гвоздю на перилах, задержавшему его на секунды, на которые он запоздал перед падающим столбом.

    На следующий день в воскресенье он пошёл гулять по улицам, так как не мог неподвижно сидеть в доме. Он ходил несколько часов, лил дождь, он промок, но был рад. Ему казалось, что природа плачет вместе с ним, и ему становилось легче. Одна мысль его тяготила более других: он не знал, как теперь вести себя с Надеждой. Ему было стыдно перед ней за свою слабость.

    В понедельник с утра Иван с тяжёлым чувством собирался на работу. Он не знал – как смотреть в сторону Нади и что говорить, поэтому он пришёл пораньше, чтобы не здороваться со всеми, а как бы погрузиться в работу и только отвечать на приветствия входящих. Надю он увидел издалека и склонился над "работой". Она поздоровалась со всеми, но смотрела на него. Он, подняв голову в её сторону и смотря мимо, поздоровался беззвучным шевелением губ и вежливым наклоном головы.

– Товарищ Лукин, чем вы таким важным заняты с утра?

    Странно, но в голосе Нади он не услышал никакой насмешки, а к обращению "товарищ Лукин" он давно привык. Но он всё равно смутился и пробормотал: "Да мне тут… надо доделать…" Она не стала его дальше мучить и обратилась к Лене.

    26
    Пять минут спустя к нему подошла Галина, комсорг отдела, и тихо сказала: "Пойдём, поговорим". Когда они вышли в коридор, она спросила:

– В лагерь поехать хочешь?

– В какой лагерь? – удивился Иван и тут же, не дожидаясь ответа: – Хочу.

– В пионерский. Вожатым. Пойдём, я отведу тебя к Сергею Сергеевичу, начальнику лагеря, поговоришь с ним.

    У него сразу поднялось настроение – появилась возможность спрятаться с глаз Надежды. В том, что он справится с работой, он не сомневался. Наивный: он думал, что со своей безупречной логикой он убедит, поставит на место и заставит делать нужное любого пионера.

    Сергей Сергеевич был мужчиной лет сорока, небольшого роста, плотного телосложения, круглолицый, краснощёкий, с полными губами, больше похожий на завхоза, чем на воспитателя. По молодости он как-то попался пьяным на рабочем месте, другой раз – надебоширил в парке, но давал клятвы на комсомольских собраниях, и ему ставили на вид и прощали. Совершенно случайно нашёл себя в работе с детьми, бросил пить, и вот уже более десяти лет он бессменно возглавлял пионерский лагерь. Семьи у него не было.

    Разговор получился кратким. Сергей Сергеевич спросил:

– Вожатым работал раньше?

– Нет.

– А пионером в лагерь ездил?

– Нет, только в деревню к деду.

– Ну, может быть, в школе с детьми какие-нибудь кружки вёл?

– Нет.

    Сергей Сергеевич замолчал. Иван никак не ожидал таких вопросов. Он думал, что его спросят, что он закончил, почему он хочет работать вожатым. Следующий вопрос опять его поставил в тупик.

– А вы детей любите?

    Ивана насторожил этот переход на "вы", кроме того, он никогда не задумывался о своей любви к детям.

– Моё отношение к людям не зависит от их возраста. – Потом добавил: – Хороший человек достоин уважения, и неважно: старик он или ребёнок.

– Молодой человек, а вы полагаете, что дети обязаны быть хорошими?

    Иван понял, что он провалил собеседование, воскресшее настроение опять упало, и он просто попросил:

– Сергей Сергеевич, возьмите меня – я не подведу.

– Хорошо. Я подумаю.

– А если меня в отделе не отпустят?

– Это не ваша забота. Если я приму решение, будет приказ по предприятию.

    Думать Сергей Сергеевич не собирался, просто у него был старый вожатый, проверенный человек, который должен был принять решение через два дня, и он надеялся, что тот согласится. Но тот не согласился. В среду вечером Сергей Сергеевич вписал фамилию Лукина в приказ и отдал на подпись. Приказ пришёл в отдел в пятницу, в соответствии с приказом с понедельника, 28 мая, Лукин на четыре дня направлялся на вводные курсы для вожатых-новичков, а 1 июня, в пятницу, должен был отбыть с 1-й сменой в пионерский лагерь "Радуга".

    Рабочая неделя после объяснения с Надеждой была для Ивана мучительна. Он старался ходить с надуманными рабочими вопросами в смежные отделы и погружался с головой в различные поручения начальства, которые вовсе не требовали большого времени. Когда совсем нечего было делать, исчезал куда-то или беседовал в отделе, с кем только было возможно. Старался вовсе не смотреть в сторону Нади, но при этом всё равно чувствовал её присутствие, даже спиной. Чувство стыда не покидало его, и он, как спасения, ждал решения по лагерю. Пришедший в пятницу приказ для всех в отделе стал неожиданностью, впрочем, для большинства – малозначимым событием.

    Некоторые, в том числе Надежда, узнали о командировке Ивана в понедельник, когда он уже исчез. Надежда удивилась бегству Ивана, а именно так она восприняла его исчезновение. Всю неделю после его признания она думала о случившемся между ними. Она сама спровоцировала его на объяснение в любви – больше из любопытства, а отчасти из-за того, что ей было лестно вызываемое ею чувство. Но она никак не ожидала такого эмоционального накала произошедшего признания.

    Если бы он повторил набор фальшивых жестов в виде преклонения колена, прикладывания руки к сердцу, предложения любви на всю жизнь и тому подобное, она бы достигла своей цели, внутренне улыбнулась и вежливо отказала. Но ничего отдалённо похожего не было. Были страшные мучения, как будто он из тела вырывал вонзившееся копьё. Он ничего не просил, ни на что не надеялся, он как будто исполнил свой долг и удалился.

    В летние месяцы, за время его отсутствия, она поняла, что сумасшедшие букеты цветов, торжественные церемонии и прочие красивые ритуалы есть просто дань сложившейся традиции. Она поняла, что для него объяснение в любви было не праздником, на который несут цветы, а глубокой трагедией. Букет можно принести, будучи уверенным, что его примут с благодарностью и слезами, а не просто возьмут из вежливости. Иначе всё это будет выглядеть картинно и ненатурально. Да, этот нескладный мальчик преподал ей урок.

    27
    Иван уезжал в лагерь с надеждой, что новая жизнь сотрёт тягостные воспоминания. И действительно – вдали от Нади ему стало легче. Он не мог забыть её, но хотел, чтобы она забыла это глупое и ненужное, как ему теперь казалось, признание в любви.

    Пионерский лагерь представлял собой ранее неведомый для него новый пласт жизни. Лагерь был санаторного типа, то есть смена длилась не 24 дня, а месяц, и дети там якобы должны ещё и лечиться, кому это было необходимо. Но дети были самые обыкновенные, они не хотели и не лечились: они приехали отдыхать. Такой режим работы лагеря приводил к тому, что вожатые в сентябре получали около 20 дней законных отгулов.

    Ивана поставили на 5-й отряд, в котором в первой смене были дети 11-12 лет. Лагерная жизнь закрутила Ивана необычными для него заботами: зарядка, кормление, организация досуга и укладывание спать. Но самым главным занятием поначалу для него было постоянное объяснение "почему так делать нельзя" и "что надо делать".

    В начале смены Шурик, вожатый 6-го отряда, сидел нога на ногу возле корпуса. Наблюдая за своими и покрикивая то одному, то другому, он с интересом прислушивался к воспитательной беседе Ивана с очередным пионером. Когда Иван отпустил уставшего от нотаций дитя, Шурик, зевнув, обратился к Ивану:

– Философ, садись: я тебе лекцию прочту.

    Шурик образования не имел, на предприятии работал слесарем, ездил в лагерь уже третий год и что почём здесь знал хорошо.

– Вань, ты мужик хороший, но глупый. Ты пойми: не твоя забота их воспитывать, пусть родители этим занимаются, у тебя их три палаты, ты всё равно не успеешь. Для вожатого главное что: сохранить поголовье – первого числа принял 30 человек, а в последний день столько же здоровых сдал. Ты должен знать – где у тебя кто. Спрашивает Сергеич: "Чем у тебя сегодня дети заняты?" А ты ему в лоб: "Четверо в кружке рисования, трое в библиотеке готовят политинформацию, 10 человек Вера повела на экскурсию к ручью, а с этими я вот сейчас иду в футбол играть". И всё – Сергеич доволен. Приезжают родители к ребёнку и спрашивают: "Как тут Вовочка себя ведёт". А ты им: "Ведёт хорошо, но кушает плохо". Он, может, жрёт за троих, но это не важно. Родители что думают: "За нашим Вовочкой здесь следят". И начальнику лагеря опять же хорошо – родители приезжают и на предприятии говорят: "У Сергея Сергеевича в лагере порядок".

    Шурик прервался, дав очередное краткое указание ребёнку и пригрозив ему, и продолжил:

– И ещё очень важное: детей бить нельзя, да они тебе этого и не позволят, потому что ты для них чужой, а наказывать надо. Подзатыльник ему, кулаком погрозить, пообещать дать пинка, но всё шутя. Вот, правда, с бабами не знаю как – у меня не очень получается, ну, это пусть моя вожатая возится.

    Иван с интересом выслушал, что-то принял к сведению, согласился с Шуриком не во всём, но "воспитывать" стал реже и меньше.

    28
    На конец июня в лагере был намечен праздник для детей. Сценарий написал всё тот же Шурик – балагур, по комплекции похожий на Колобка и не сильно дисциплинированный. Пару раз за смену он мог расслабиться после отбоя, но к утру неизменно бывал трезвый, хотя и сонный. Но для начальника лагеря он был незаменим, потому что мог за день подготовить любой праздник: расписать роли, придумать костюмы и написать стихи для персонажей. Дети всегда оставались довольными. В сценарии был момент, когда Доктора Айболита злой Бармалей гипнотизирует и усыпляет, чтобы творить чёрные дела. При этом он укладывает его на три стула, что-то шепчет, чертит на песке какие-то знаки и, чтобы убедиться в эффекте заклинаний, убирает из-под него средний стул. И в таком состоянии – опираясь на стулья только пятками и затылком – Айболит лежит несколько минут, оставаясь прямым как струна.

    Сразу возник вопрос, где взять такого Айболита. На что Шурик сказал: "Это не проблема. Вон Ванька хоть час пролежит: я на днях тут видел его гимнастические выкрутасы". Так что роль Ивана даже не обсуждалась и его возражения не принимались. Дети от живого представления, да ещё со своими вожатыми, были в восторге и в каждом отряде пытались повторять трюк со стульями. Для Ивана же исполнение роли Айболита привело к очень неожиданным событиям, причём в тот же день.

    Вечером после ужина он был вызван Главным врачом лагеря Марьей Васильевной. Лагерный день вожатого начинался в 6 утра и кончался около 12 ночи, поэтому Иван в 9 вечера шёл в медсанчасть уставший от суеты дня и озабоченный вопросами, которые надо было до конца дня ещё решить. К тому же впервые за 20 дней он зачем-то понадобился главврачу. Когда он вошёл, он был озадачен ещё более. Марья Васильевна и три женщины, все в белых халатах, сидели за столом с угощениями. Они пригласили его присесть с ними, и Марья Васильевна начала: "Мы поздравляем вас с тем, что вы сегодня влились в наш славный коллектив медиков, и хотим вместе с вами отпраздновать это событие".

    Иван не понимал – чего врачи от него хотят. Трое из женщин были примерно сорока или чуть более лет. Они были чем-то смущены. Они говорили и предлагали угощение, но как-то невпопад и при этом переглядывались. А четвертая, всё время молчавшая, была молодой миловидной девушкой, которую впоследствии он окрестил "медсестричкой Зиночкой". В разговорах ни о чём прошло более четверти часа. Наконец Марья Васильевна, видя, что Иван застыл в напряжённой позе, его удивление нарастает и на простые вопросы он не может дать даже односложного ответа, решила открыть карты и заявила в лоб:

– У нас для красна молодца есть товар – красна девица. Вот наша Зина хочет с вами познакомиться.

    Иван открыл рот, но сказать ничего не сумел. После изумлённой паузы он начал: "Не понимаю…", но продолжить опять не смог. Вихрь мыслей пронёсся в его голове, но ни одной дельной – как выйти из глупейшего положения. На помощь пришла Елена Андреевна.

– Извините, проболтали мы с вами, а у нас ещё дела. Да и вам пора укладывать спать своих сорванцов. Мы после продолжим.

    Что продолжать, она не знала, но Иван был рад представившемуся случаю ускользнуть. Неудавшееся "сватовство", организованное, как потом выяснилось, по просьбе медсестры, до крайности удивило Ивана. Он эту Зину, может быть, и видел за истекшие дни с начала смены, но совершенно не помнил этого. За столом он смотрел на неё как будто в первый раз. А Зина, вероятно, заприметила его сразу. Иван не представлял, чем он произвёл на Зину такое сильное впечатление: какие слова при ней произнёс или какие поступки совершил?

    Вернувшись в корпус, он ничего никому не рассказал, а о причине вызова к врачам отшутился. После отбоя в корпус пришли, якобы с проверкой соблюдения гигиены, Марья Васильевна и Елена Андреевна. Зашли в душ, туалет, проверили чистоту полотенец. Раньше они никогда этого не делали, из чего Иван понял, что они пришли по его душу. Свахи ещё раз извинились, просили воспринять всё как шутку и не придавать этому серьёзного значения.

    После ухода медиков Валерка спросил: "Чего они припёрлись?" Иван только пожал плечами и ничего не стал рассказывать. В последующие дни он, погружённый в повседневные заботы, и вовсе забыл о случившемся. Но история имела удивительные последствия. Весь лагерный персонал: врачи, повара, руководители кружков и вся обслуга – были с одного предприятия и знали друг друга годами. Вся женская половина, или почти вся, уже через несколько дней делилась подробностями. Когда же слухи просочились до Шурика и Валерки, Иван отказался с ними обсуждать и зубоскалить.

    29
    Поведение Ивана сделало ему блестящую характеристику среди женской половины лагеря, особенно после дальнейших событий вокруг Зинки. После неудачного знакомства она стала принимать по ночам всех желающих. В детском лагере такое поведение было недопустимым, и её в начале второй смены поспешили по-тихому удалить.

    В одном из младших отрядов, состоящем из вчерашних первоклашек, работали две женщины. Одну звали Люба, она была почти ровесница Ивана, на предприятии работала в соседнем отделе, но по работе он с ней не пересекался и знаком не был. Девушка была безупречной красоты, год назад окончившая МВТУ им. Баумана. Так же, как и Иван, она пошла в школу с 6 лет. Удивительно, как, окончив такой "мужской" институт и при её красоте, она до сих пор не вышла замуж.

    Другую женщину звали Нина. Ей было за тридцать, она также была не замужем, потрёпана жизнью и в лагерь ездила шестой год подряд. Она хорошо знала и начальника лагеря и старшего пионервожатого и соглашалась работать в первую и вторую смены на младших отрядах, а в третью – обязательно на первом отряде.

    Они обсудили события вокруг Зинки и Ивана и невольно стали внимательно к нему присматриваться. Обе они оставили свой след в его судьбе. У Нины был свой интерес – ей нужно было выбрать напарника на третью смену. Числа 25 июля Нина встретила старшего пионервожатого, с которым они были давними друзьями, и, держа его за пуговицу, сказала: "Виктор, в третью смену я буду работать на отряде с Лукиным, ты там с Сергеичем поговори".

    Иван об этом не знал, он во вторую смену работал на третьем отряде, но на первый попасть не надеялся. В конце второй смены по итогам работы и даже как бы с учётом пожеланий объявляли расстановку вожатых на август. Виктор, дойдя до фамилии Лукин, сделал паузу, нашёл глазами Ивана, заулыбался и сообщил, что он назначается на первый отряд. Весь его хитрый вид как бы говорил: "Знаю, знаю – не ожидал... но вот так". Только спустя время Иван узнал о руке Нины и понял причину хитринки во взгляде Виктора.

    Кроме помощи в устройстве на первый отряд Нина своими настоятельными рекомендациями фактически решила за Ивана, и за ещё многих других вожатых, вопрос, который они стали себе задавать в августе, – куда поехать на отдых в сентябре после лагеря.

    30
    В предпоследний день второй смены стояла сильная жара, и Люба повела детей на речку. Они пришли к тому месту, где был песчаный пляж и очень мелко. Без родительской ласки дети сильно привязались к ней за месяц. Девочкам она постоянно заплетала косы, а те говорили ей, что хотят быть такими же красивыми, как она. Мальчишки любили её за то, что вместе с ними она гоняла мяч и была очень непосредственной и весёлой.

    Люди всегда желают вступить в контакт с понравившимся им человеком, а способ зависит от возраста и конкретной ситуации. Дети в преддверии расставания прыгали вокруг неё и брызгали водой, а потом решили повалить её в воду. Она интуитивно понимала причину шалостей детей, ей тоже жаль было с ними расставаться. В этот момент на берегу появился проходивший мимо Иван. И она неосознанно сделала то же самое, что делали дети, – она вступила с ним в контакт. Если бы ей пояснили истинный мотив её действий, она бы смутилась.

    Когда она увидела Ивана, она закричала: "Вот кто хочет купаться. Дети, ату его! Быстрее, а то он убежит". Все тридцать человек, как муравьи, облепили его и потащили к воде. Разбросать их было нельзя, а сопротивляться не хватало сил. Оторвав ему на рубашке пуговицы и сбив задом наперёд пионерский галстук, они медленно затолкали его в реку и под хохот Любы повалили на мелководье. Кроме того, в этих водных процедурах куда-то пропала кепка от солнца. Все вместе долго её искали, но не нашли.

    30 июля после завтрака смена выехала в Москву, а через день с утра нужно было забрать на площади у Дома культуры последнюю третью смену и снова в лагерь. По приезде Люба всласть наговорилась с мамой и братом и, накормленная пельменями, блинами и вареньем, развалилась на родном диване, но вдруг ей в голову пришла какая-то мысль. Она вскочила и со словами: "Мама, я сейчас вернусь" – выбежала из квартиры. Вернулась скоро и с новой кепкой в руках.

– Люба, она же мужская, – удивилась мама.

– В лагере от солнца подойдёт любая, – уклончиво ответила Люба.

    Вечером она на место магазинной бирки прикрепила аккуратно вырезанный кусочек ватмана. На нём безупречным шрифтом – сказалась школа МВТУ – было написано: "Кепка бесценная. В воде не тонет и в огне не горит". В первый день третьей смены кепка была с удивлением и благодарностью принята.

    31
    У Ивана в первом отряде были две палаты девочек и одна палата ребят. Во втором отряде у Шурика – наоборот. Так они решили по желанию Шурика. Возраст первого и второго отрядов был примерно одинаков – в основном 16 лет, несколько человек по 15 лет. Но были и совсем необычные "пионеры": Тане Бархоткиной было 18 лет, Татьяне Самусик было 17 лет, но выглядела она как вполне сформировавшаяся молодая женщина. Среди мальчиков был у него в отряде 17-летний долговязый Володя. Он был широк в плечах и выше Ивана. Когда в конце смены Иван шутя спросил его – не собирается ли он приехать на следующий год, Вовочка серьёзно ответил: "Если в армию не заберут". Как такие "пионеры" попадали в пионерский лагерь, Иван не понимал: может быть, папочка большой чин имел?

    С девочками отношения сложились очень тёплые и другими быть не могли.

    Во-первых: он относился к ним уважительно. Это уважение, как ни странно, сформировалось у него не от общения с реальными женщинами – здесь, скорее, всё было наоборот, а от знакомства с замечательным литературным персонажем. На чердаке дачи, когда он освобождался на третьем курсе от макулатуры, ему попалась в руки покрытая пылью книга. Он бы её никогда не прочёл, но она уже не умещалась в рюкзак Мити. Книга называлась "Джейн Эйр".

    К любовной истории героини он остался равнодушен, но его поразила неимоверная сила духа маленького создания. Мужик часто может добиться цели, опираясь на свою физическую силу. Здесь же хрупкая маленькая девочка, к тому же некрасивая, обладала такой внутренней духовной силой, что сумела выстоять в тяжелейших испытаниях. Он пришёл к выводу, что женщиной быть гораздо труднее, поэтому у него не было априори к ним пренебрежения. Он, в отличие от Шурика, не говорил с ними приторно ласково, допуская шутливые намёки двусмысленного содержания. И девочки почувствовали, что Ваня не будет с ними слащав, но и не будет смотреть на них свысока и как на объект для шуток.

    Во-вторых: он относился к ним покровительственно. Если на работе Лена и Надя над ним верховенствовали, считая себя старшими товарищами, то здесь Иван считал себя и был, бесспорно, старшим. В отношениях с ними у него не могло быть комплексов. Он с улыбкой наблюдал за юными взрослеющими созданиями, старался не замечать их невинные женские хитрости и был терпелив к мелким нарушениям.

    С ребятами отношения также сложились хорошие, правда, здесь помог случай. В первые дни смены, проходя мимо корпуса, Иван заметил, как на задворках корпуса его пионеры по очереди безуспешно корячатся вокруг гири. Гиря была весом в 16 кг. Иван усмехнулся и, не останавливаясь, бросил на ходу:

– Что, металлолом собираете? Как в пятом классе?

– Сам-то поди подыми: пупок развяжется. – Пионеры были настроены весьма ехидно.

    Иван был примерно одного роста с ними, за исключением Вовочки, который выше его сантиметров на пять, но Иван был на 6 лет их старше, в его возрасте взрослеющий организм уже не вверх растёт, а набирает мышечную массу. Он спокойно подошёл, поднял гирю по два раза каждой рукой и сказал:

– Ребята, поживёте с моё, так же сможете.

    Пионеры сразу не нашли что сказать, кроме междометий. Но, вероятно, они говорили и что-то другое, когда вожатый ушёл.

    Работа на первом отряде, да ещё в третью смену, существенно разнилась от предыдущих смен. Отправляясь в лагерь, Иван брал с собой безотказное, как ему думалось, оружие – его логику. Но в разговоре с пионерами логика была абсолютно бесполезна, тем более на первом отряде. Недоросль не слушал никакие логические доводы или просто ждал паузу, чтобы потом опять продолжить своё: "А почему нельзя? Да мы недолго. А кому от этого плохо? Да мы туда и обратно". Для того чтобы воспринимать аргументы, нужен был или родительский авторитет, если таковой был в семье, или развитое собственное мышление.

    К удивлению Ивана, с мышлением у некоторых из этих старшеклассников были большие проблемы. Обнаружилось это совершенно случайно. Почти весь день в корпусах звучала музыка. Однажды Иван услышал, как ребята обменивались фразами по поводу только что прозвучавшей песни Андрея Макаревича "Гимн забору". Задав им несколько вопросов, он обнаружил, что им невдомёк, о чём поёт Макаревич, – они полагали, что речь идёт о том заборе, что деревянный и с гвоздями. Они не подозревали, что речь идёт об административных барьерах и идеологических клише.

    После этого случая он перестал налегать на логику, а отвечал просто: "Я против, а если уйдёте, я доложу начальнику лагеря – я за вас отвечать не хочу". Он не махнул на обязанности вожатого рукой, он просто сконцентрировался на другом – на доскональном владении ситуацией: он знал всё. Нина, именно благодаря которой он и работал с ней на первом отряде, его целиком в этом поддерживала.

    Его знания мелочей были поразительны. Однажды он застал двоих своих ребят, когда они устроили в палате потасовку. Они вырывали друг у друга полотенце: каждый считал его своим. Следом за Иваном в палату на шум вошли Сергей Сергеевич и физрук лагеря, заглянувшие в корпус по другим делам. На вопрос начальника лагеря: "Что здесь происходит" – один из пионеров заявил:

– А что сразу я! Он моим полотенцем мух по стенке гонял.

    К безмерному удивлению физрука, Иван очень быстро решил спор:

– Это не твоё полотенце, у тебя полоски по краю не оранжевые, а красные, и они в два раза шире. Вон какое-то полотенце валяется под кроватью.

    Действительно, это было то самое полотенце. Иван не ставил целью изучать полотенца детей, получилось это непроизвольно. Дело в том, что вожатые спали в одной палате с детьми, поэтому Ивану полотенца примелькались. Какой рисунок на полотенцах девочек он не знал. Вожатые-девушки тоже этого не знали, так как они спали в отдельной комнате на троих.

    На физрука событие произвело такое сильное впечатление, что, выйдя из корпуса, он сказал: "Сергеич, на следующий год, если Виктор не поедет, ставь Ваньку старшим вожатым – с ума сойти: он даже знает, какие у детей полотенца".

    Недалёкие люди, задумавшие завоевать уважение других, пытаются совершать некие значимые поступки, не понимая, что уважение приобретается каждодневными мелочами, которые просто невозможно проконтролировать. Иван ляпнул про полотенце, совершенно не думая о каком-то эффекте, но эффект получился.

    В конце смены сдавали нормы ГТО. Зачем они нужны детям в лагере? Никто так вопрос не ставил. Надо – значит надо. Но девочки Ивана бежать и подтягиваться не хотели. Каждый день он с трудом выводил их на зарядку, а тут – бежать мимо трибун, на глазах у всех.

    Некоторые бежать стеснялись: они были склонны к полноте и считали, что они будут выглядеть некрасиво во время бега на скорость. Группа его девочек бежала дистанцию в целый круг – 400 метров. И на финише две девушки из группы под комментарии и свист ребят почти совсем сникли. Иван, не раздумывая, перемахнул через перила, вклинился между ними, схватил девушек за руки и вместе с ними финишировал, подняв их руки под взрыв аплодисментов. О чём он думал? Об авторитете? Нет – просто он понял состояние двух Танечек, и ему захотелось им помочь. Девочкам нормы зачли, свой зачёт сдал и Иван.

    Из таких проходных мелочей и складывается общее впечатление. По итогам работы за лето Иван был награждён Почётной грамотой. Как и обещал, Сергея Сергеевича он не подвёл.

    32
    Смена подходила к концу, и все стали строить планы: куда поехать на отдых на заработанные отгулы. Нина всю смену уговаривала всех отправиться в Планерское, бывший посёлок Коктебель, – место с удивительными горными пейзажами Карадага и великолепными бухтами, где до сих пор можно найти какие-то полудрагоценные минералы. Она с таким упоением и упорством рассказывала, что сманила семерых вожатых, к которым присоединились их друзья и вожатые прошлого года. Всего набралось 12 человек, среди них – Люба и Иван. Сама Нина поехать не смогла, а может быть, и не собиралась, полагая главным другое – отправить двух понравившихся ей людей на отдых вместе.

    Утром 2 сентября Иван и все вдохновлённые рассказами прибыли в Планерское. В противовес рассказам Нины Карадаг их встретил неприветливо: было хмуро и моросил дождь. День прошёл в обустройстве. На краю улицы Жуковского они нашли отдельный двухкомнатный домик и разместились там вдесятером. Люба и Анюта нашли комнату рядом и расположились там втроём с некой студенткой Таней из Рязани.

    К вечеру небо прояснилось. И с улицы Жуковского им открылся свободный от туч величественный пик Сюрю-Кая. Горные вершины Карадага вулканического происхождения были относительно невысокие, но скальные, с причудливыми формами, – на Любу и Ивана, выросших в городских кварталах и никогда не видевших ни моря, ни гор, они произвели сильное волнующее впечатление.

    Наутро они всей компанией пошли на разведку к бухтам. Выйдя к городскому пляжу, они свернули направо, но когда они уже шли вдоль моря по петляющей по склону горной тропинке, ведущей их к цели, они вдруг решили подняться выше, к отрогам Кок-Кая. Дорога вверх, хотя и достаточно пологая, была скользкой после вчерашнего дождя. Из разношёрстной компании большинство было недовольно сменой маршрута, некоторые вообще не понимали – зачем нужны какие-то бухты с минералами и горы, если на городском пляже море такое же, а пиво совсем рядом.

    В дальнейшем пивная компания проводила дни по отлаженному сценарию: поздний подъём после вчерашних возлияний, городской пляж с трёхлитровыми банками разливного пива, вечерние приключения и воспоминания о них с хохотом наутро. Что с ними случалось вчера, не поддавалось нормальному объяснению. Итог подводил Анатолий: "Объясняю научно – бывает". И на следующий день снова по кругу.

    Одна из таких историй, случившаяся через неделю, Ивану запомнилась надолго. Он возвращался с Любой из магазина, уже смеркалось. Они увидели смехотворную картину: два милиционера держали за руки Павлика, а третий доставал у него из-за пазухи камни. Павлик был в своём роде замечательной личностью, в прошлом году в лагере он был заместителем физрука, а на предприятии работал снабженцем. У него была необычная кличка "Хуже не будет", происхождение которой Ивану рассказали на следующее утро.

    Когда они с Любой подошли, выяснилось, что Павлик бежал по улице с очумелыми глазами, держась за живот, – так показалось из патрульной машины. На самом деле он прижимал к животу камни, чтобы они не бряцали. Полупьяный и взволнованный, он ничего не мог пояснить милиционерам. Люба и Иван попросили отпустить его и обещали "взять его на поруки". Так как он в принципе ничего не совершил, а возиться патрульным с ним не хотелось, его и сдали друзьям. Мало ли они перевидали лиц с очумелыми глазами? А насчёт камней – может быть, он в бухтах минералы собирал.

    Когда патрульная машина уехала, а Павлик успокоился, он рассказал, что они с какой-то компанией подрались, и он побежал за подмогой в лице Серёги. Серёга занимался каратэ, но к тому времени был уже мертвецки пьян и с кровати встать не мог. На вопрос: "Чем же пьяный Серёга может помочь?" – он ответил: "Ну и что. Его бы Колька стал сзади держать, а он бы стал всех ногами бить".

    С интеллектом у Павлика даже на трезвую голову были проблемы. Свою странную кличку "Хуже не будет" он получил на работе при следующих обстоятельствах. Ему в отделе снабжения поручили звонить по Москве и другим городам в поисках нужных материалов, подвели к телефону и объяснили, как звонить. Тот телефон заводской сети имел одну особенность: чтобы выйти на московский номер, нужно было предварительно набрать цифру 7, а чтобы позвонить, например, в Рязань или Воронеж, нужно было предварительно набрать цифру 8. Поручивший ему звонить подошёл через какое-то время с вопросом "Как идут дела?" и с удивлением обнаружил, что тот вместо цифры 7 или 8 набирает сначала 7, потом сразу 8 и затем один из телефонных номеров по вручённому ему списку. Изумлённый начальник ему говорит: "Ты что делаешь? Выход в Москву через семёрку, а в другие города через восьмёрку! Зачем ты одновременно набираешь и 7, и 8? Так нельзя". Своим ответом Павлик ввёл начальника в совершенный ступор. Он сказал: "Ну? Хуже-то не будет". Так он получил свою замечательную кличку.

    Когда наутро его спросили, куда он бежал с камнями, он поведал, что Серёгу он не нашёл и бежал обратно к ним. Если бы даже он добежал до своих уже со "снарядами", то найти никого бы не удалось: всё давно кончилось, и без потерь, не считая очков Шурика. Шурик, лёжа в кровати, как бы даже с удовольствием и со смехом рассказал, как он потерял очки: "Меня держали двое за руки, а третий бил, но попался интеллигентный гад и прежде, чем вмазать, аккуратно снял с меня очки со словами: "По очкам не бью", а потом только и помню, что я уже в кустах". Впрочем, очки после обеда нашлись – в тех же кустах.

    33
    Но сегодня, в разведочном походе на Карадаг, вся компания ещё была вместе. Когда они поднялись, открылась во всём величии панорама моря и гор. Ивана и Любу охватил изумлённый восторг, но проявлялось это по-разному. Иван замолк и неподвижно смотрел на очертания гор на фоне чистейшего неба и на бесконечные переливы цветов поверхности воды. Люба, войдя почти в щенячий восторг, то улыбаясь ослепительной улыбкой, то бессмысленно хохоча, подпрыгивала на месте, поджимая в прыжке под себя ноги, как ребёнок. Она подошла к краю обрыва и продолжала и там прыгать. Все равнодушно наблюдали за ней, не понимая её.

    И здесь Иван, не задумываясь о приличиях и последствиях, в грубой форме накричал на Любу. Он осторожно подошёл к ней, резко и жёстко схватил её за руку, оттащил от пропасти и, не отпуская и глядя ей прямо в глаза, почти прокричал: "Ты что – тупая, ты что делаешь? Ты подумай – что мы станем говорить твоей матери, – при этом он поднял руку и потряс открытой ладонью у неё перед глазами, – если ты сорвёшься?"

    После этих слов Иван, осознав их, смутился и отпустил Любину руку, на которой остались пятна. Но странное дело – Люба не обиделась. Мгновенно протрезвев, она только виновато улыбнулась, и вместо обиды в ней поднялось чувство благодарности. Она услышала не оскорбление в свой адрес, а заботу о ней и слова Ивана о незнакомой ему, но самой родной для неё, маме.

    Постояв ещё немного, все решили возвращаться. Трое, среди них Люба и Иван, наметили вернуться завтра, когда просохнут горные тропы. Остальные же больше на Карадаг не ходили и средой обитания сделали место на городском пляже по соседству с пивным ларьком.

    На следующий день Иван и Люба на Карадаг не попали: вечером соседка Любы по комнате, Татьяна, уговорила их совершить визит на биостанцию. Случайная соседка Любы была студенткой пединститута из Рязани. Она приехала в Крым одна, вела исключительно правильный образ жизни: ложилась спать ровно в 10 вечера, соблюдала строгий режим и диету. Возможно, по предположению Любы, оттого что желала похудеть. Она была маленького роста, обладала пышными формами и какими-то бесцветными чертами лица. На биостанции – с другой стороны Карадага – у неё были то ли родственники, то ли знакомые. На биостанции занимались изучением дельфинов, которых ей обещали показать.

    34
    В путь с раннего утра собрались четверо: Татьяна, Люба, Иван и Вадим. Последнего за глаза окрестили фотографом, потому что прошлый год он работал в лагере фотографом или, может быть, потому, что весь предыдущий день ходил с новенькой кинокамерой "Аврора" и снимал горные пейзажи и поход на Кок-Кая. За день у камеры сели батарейки, и он её с собой не взял. Все, кроме Ивана, позавтракали. Вернуться надеялись к обеду, так как, по словам Татьяны, до биостанции было не более 6 километров. Идти Татьяна предложила не через горную тропу Карадага, а морем через бухты, которые, как ей кто-то говорил, переходят одна в другую, и так они морем и доберутся до биостанции. Все, кроме Ивана, были легко одеты: девушки в лёгких платьях, а Вадим в футболке и шортах.

    Иван же снарядился основательно. Отправляясь на юг, он ещё дома купил новенькие резиновые ласты, маску с цельным стеклом и трубку. Не взять всё это, отправляясь на биостанцию через бухты, он не мог. Кроме того, он взял с собой бинокль – рассматривать вершины, игральные карты – на всякий случай, перочинный ножик и туристическую карту Карадага. Он был одет в джинсы, а джинсовую куртку взял с собой в сумку – много она не тянет. Помня вчера ветер в горах, он думал предложить её Любе, если вдруг будет холодно. В отличие от остальных на ноги он надел ботинки с хорошей подошвой – на случай, если обратно они решат вернуться горной тропой. И вот за эту предусмотрительность при сборах – за счёт завтрака – он потом себя долго ругал.

    Шли не торопясь, по пути любуясь скальными и морскими пейзажами. Когда дошли до бухт, в каждой из них задерживались, наслаждаясь чистотой воды и её разными оттенками в зависимости от цвета подводных водорослей. Прыгали в воду с огромных камней, которые были разбросаны и на берегу, и на морском дне. На них взбирались и прыгали в набегающие волны. Бухты сменяли одна другую: Большая Лягушачья, Малая Лягушачья, Ливада, Сердоликовые…

    Солнце уже давно перевалило через зенит, когда добрались до закрытых бухт, в которые можно было попасть, только прошлёпав по мелководью вокруг выступающей в море скалы. Потом бухты стали доступны, если только вплавь обогнуть скалу.

    В очередной раз выплыв из бухты, они не попали в следующую, а стали плыть вдоль бесконечной отвесной стены. Все четыре пловца оказались в разной ситуации. Татьяна за счёт комплекции держалась в солёной воде как поплавок. Лёгкое короткое платье, хотя и мокрое, не сковывало её движений. Люба, с детства занимающаяся плаванием и имевшая первый разряд, плыла с одной рукой, в другой она держала над водой своё платьице. Вадим, в шортах, футболке и лёгкой матерчатой обувке, также не испытывал особых трудностей. Он был худой, ростом под 190, с длинными руками, которыми взмахивал как огромными рычагами. В самом трудном положении оказался Иван.

    Он, хотя и был сильным и жилистым, был обременён сумкой, в которой находилось всё предусмотрительно собранное им в дорогу: маска, бинокль, ножик, намокшие карты, одежда, ботинки и Любина нетонущая кепка. Только ласты на ногах ему помогали. Всё остальное тянуло вниз. Поначалу, переплывая из бухты в бухту, он держал сумку на весу. Но плыть постоянно с сумкой в руке он не мог. Сумка теперь была постоянно в воде. Зацепив её за ручки брючным ремнём, он периодически дёргал ремень правой рукой, придавая сумке горизонтальный ход и не давая ей утонуть.

    На беду, солнце скрылось и поднялся ветер. Плыть близко к скале было нельзя, так как волной бросало на камень. Приходилось плыть на некотором расстоянии от стены и возвращаться к ней осторожно, для того чтобы отдохнуть, держась за наросшие на камни водоросли, больше похожие на мох. Но всё равно без ушибов и ссадин не обошлось. В какой-то момент Иван понял, что назад он уже не доплывёт. Проблему легко можно было решить, бросив сумку, но ему было ужасно стыдно сделать это. Если бы он был один, он, возможно, так бы и сделал.

    Но тут им на пути попался небольшой карниз на стене, на который они с трудом забрались и передохнули. На счастье, на время выглянуло солнце. Они просидели около получаса, когда появился экскурсионный теплоход по маршруту вдоль Карадага. Тогда, в 1979 году, в отличие от сегодняшних дней, они ходили совсем близко к скальному массиву. Все фигуры на палубе хорошо просматривались. Незадачливые путешественники закричали: "Снимите нас!" В ответ они услышали одобрительные аплодисменты, а экскурсовод как бы с восхищением заметил: "Эти скалы со стороны моря никем никогда не покорялись. Здесь живут только птицы, питающиеся мошками". И под хохот и повторные бурные аплодисменты теплоход удалился.

    Что им было делать? Они попрыгали в воду и опять поплыли. В районе скалы Маяк Иван окончательно выбился из сил. Все поплыли дальше, а Иван решил отдохнуть. Уплывшие обнаружили его отсутствие только метров через сто или двести, когда они забрались на выступающий камень и увидели Ивана на прежнем месте. Они стали кричать и махать ему руками, а он в ответ: "Плывите, я отдохну немного".

    В этот момент произошло совершенно неожиданное. Люба, не раздумывая, бросилась на помощь Ивану. Он был так поражён её поступком, что бросился ей навстречу, чтобы не заставлять её плыть весь обратный путь к нему. Они встретились на середине и поплыли вместе к камню, где за ними наблюдали Татьяна и Вадим. После этого случая Иван стал смотреть на Любу совершенно по-другому. Он был восхищён её поведением, но молодость скупа на похвалы, и своё изумление и восторг он никак не выразил словами.

    Солнце уже стояло низко, когда они проплыли мимо Золотых ворот, которые так хотели посмотреть, а теперь уже не обращали на них внимания. Наконец они добрались до бухты, где с удивлением обнаружили палатку и человека, который в ней жил. Он удивлён был не менее: и тем, что они так неожиданно появились, и тем, с какой стороны они выплыли. Он жил здесь с женой, которая с утра отправлялась с научной целью на Карадаг изучать минералы, а он, ожидая её, рисовал пейзажи. Он никак не мог поверить, что они добрались до них морем из Коктебеля.

    Пловцы за день ужасно промёрзли и устали, особенно Иван. На вопрос: "Как добраться до биостанции?" – художник махнул в сторону моря и сказал: "Да тут осталось недалеко уже". Никому снова в море не хотелось, а Иван сказал:

– Нет, я умру в горах.

– Ну, тогда только по тропе вверх, но это дальше, и она очень крутая. Мы с женой по ней и ходим.

    Прощаясь с художником, Иван замешкался и хотел что-то спросить, но удержался. Он потом всю жизнь вспоминал этот момент. И ему было стыдно за минутную слабость, за тот несовершённый, но возможный, поступок. Так как он с утра не позавтракал, а по сложившейся привычке на ночь он не ел, то получалось, что уже сутки, как у него ничего не было во рту. У него промелькнула мысль, не попросить ли у отшельника кусочек хлеба, но, к счастью, он справился с собой.

    Вдохновлённые твердой почвой под ногами и миновавшей опасностью моря, путники забрались по скальной тропе и относительно скоро подошли к биостанции, которая уже закрылась. Но они уже не думали о дельфинах, потому что после дня в воде и огромной физической нагрузки им сильно хотелось есть. Деньги были только у Ивана. Четыре мокрых рыжих рубля были извлечены из мокрой куртки. Но вокруг ничего не было, и они двинулись к рядом расположенному посёлку Курортное.

    Каждый взял по рублю и размахивал им, стараясь высушить. Со стороны картина была замечательная: какие-то идиоты, мокрые и полуголые, шли по дороге и трясли руками. Уже смеркалось, когда они вошли в посёлок. Все попавшиеся магазины и ларьки по советской традиции уже закрылись. Прохожий подсказал им, где находится причал и время последнего рейса в Планерское.

    Проходя мимо частного дома, они заметили во дворе женщину, которая переносила с одного места на другое пустые молочные крынки. Иван тут же сообразил: если есть пустые, значит – есть и полные. Но женщина наотрез отказывалась продавать. Наконец она сдалась, но сказала, что молоко только прокисшее, а хлеб чёрствый. За два влажных и просолённых рубля они приобрели это богатство и тут же за грязным садовым столом приступили к трапезе. Хозяйка скрылась в доме. Буханка была такая крепкая, что сломать её можно было только через колено. С помощью Иванова перочинного ножа они раскромсали хлеб и, поочередно отхлёбывая прокислое молоко, съели всё. Промелькнувшую у кого-то мысль о том, что этим снадобьем, припасённым хозяйкой для свиней, можно отравиться, они быстро отбросили.

    Они повеселели и направились к причалу. На оставшиеся рубли и мелочь они купили билеты и уже по темноте с последним рейсом теплохода вернулись домой. Весь путь обратно занял у них менее получаса. Проплывая мимо Карадага, они не смотрели на него, да он и не был виден при хмуром беззвёздном небе.

    35
    На удивление, но наутро никто из четверых не заболел. Вероятно, нервное возбуждение у них было таким сильным, что отмобилизованный организм превозмог и холод, и усталость, и сомнительную пищу. Повалявшись подольше, вся четвёрка собралась вместе к полудню и тут же решила на экскурсионном теплоходе со стороны посмотреть на свой вчерашний путь.

    И только сегодня им стало страшно, они смотрели с палубы и не верили, что они могли всё это расстояние при неспокойном море преодолеть вплавь. Экскурсовод рассказывал про ревущий грот, про нору Ихтиандра, про Золотые ворота и про всё то, на что вчера они не обращали никакого внимания, так как боролись за жизнь. Если бы вначале они увидели свой путь, они никогда бы не решились на столь безрассудную затею. Люба очень точно выразила общее мнение: "Зато мы никогда этого не забудем и будем всю жизнь вспоминать". Она была права.

    На биостанцию они так и не попали, так как Татьяна вскоре уехала. Иван и Люба стали почти каждый день ходить на Карадаг. Облазили его весь. Могли с утра пойти в бухты, а оттуда – подняться наверх. Или, нашатавшись по горным тропам, усталые и вспотевшие, они спускались к воде. Напоследок они решили взобраться на Сюрю-Кая. Вершина, как и все на Карадаге, была небольшая, всего 507 метров, но – островерхая и величественная.

    На любую гору можно подниматься разными маршрутами, они нашли самый плохой. В другом месте можно было подняться относительно легко, а они – продирались через заросли, забирались на карнизы, потом спускались, так как дальше не было хода. Где-то они попали на покатый склон. Люба была чуть выше и левее Ивана. Росточек, за который она схватилась, вырвался из земли. Она упала на живот и стала медленно сползать вниз к краю обрывающегося склона. Она не видела ситуации сзади и не испугалась. Испугался за неё Иван, он распластался на мелких осыпающихся камнях, и ему повезло – нога нашла опору. Ладонь левой руки он подставил под скользящую ногу Любы, её нога нашла опору, перестала скользить, Люба перебралась на участок правее и полезла дальше.

    Ладонь была немного поранена об острые камни – пришлось обвязать её носовым платком. Когда Люба увидела проступившую через платок кровь, она удивилась:

– Ой, Вань, ты где это?

– Ободрал о колючий кустарник, – ответил Иван.

    Дальнейший путь оказался лёгким, и они вскоре были наверху. На вершине их более всего удивили не открывающиеся просторы, а то, что вершина, снизу казавшаяся острым монолитом, на самом деле представляла собой нагромождение огромных камней. Было ощущение, что они, словно муравьи, находятся на вершине песчаной кучи и вершина вот-вот расползётся под ними.

    Они немного постояли, перевязали ладонь чистым Любиным платком, а из окровавленного платка и палки сделали флаг. Установив его, стали спускаться. Спуск прошёл легко, так как они попали на пологий маршрут, который не смогли найти на подъёме. Придя домой, они стали в бинокль отыскивать флаг, но не нашли его: то ли ветер свалил его, то ли бинокль был слабый.

    Отпуск подошёл к концу, нужно было возвращаться домой, но они твёрдо решили, что на следующий год они обязательно вернутся. Однако они не знали, что тогда, в 1979 году, крымские власти летом приняли решение об организации на Карадаге заповедника, но сразу руки не дошли, и весь бархатный сезон и бухты, и горный массив в последний раз были открыты для свободного доступа. Теперь только бакланы и орлы свободно летают и наслаждаются красотами.

    36
    Чем ближе был момент выхода на работу, тем тревожнее было на душе у Ивана. Он не знал: как вести себя с Надеждой. И ещё он опасался, что Надежда могла рассказать о случившемся Лене и он станет объектом молчаливых насмешек окружающих. Опасения оказались напрасными, его радостно встретили и долго расспрашивали о лагере, в том числе Надежда. Когда она улучила момент поговорить наедине, он с удивлением узнал, что его "приключения" с Зиночкой сарафанное радио донесло и до неё. Более того, по интонации и словам он понял, что её оценка не только удивлённая, но и одобрительная.

– Наслышаны, наслышаны, товарищ Лукин, о вашем поведении. Хвалю, – с загадочной улыбкой сообщила Надежда.

– О каком поведении? – сразу не понял Иван.

– Я про Зинаиду Павловну Сорокину, медсестру.

    Иван очень удивился: оказывается, его "медсестричку Зиночку", в отличие от него, знают не только по имени, но и по отчеству, и по фамилии. Он хотел что-то сказать, но Надя не дала ему и перевела разговор на другое.

    В первые дни после возвращения Ивана она так поставила себя и задала такой тон общению, будто бы ничего в мае между ними не произошло и они добрые друзья. Иван мучился – самый ли разумный выход остаться друзьями? Неодолимая сила тянула его к ней, а гордость нашёптывала ему, что унизительно быть рядом с женщиной только по её милости, но надежда снова тихо заползла внутрь. Свои слова о невозможности общения, которыми он предварил объяснение в любви, он не хотел вспоминать.

    Чем больше он узнавал её, тем более восхищался. В простых вещах он находил необычное. Постепенно Надя приобрела над ним власть, которую он уже не оспаривал и, что поначалу было ему самому странным, даже не имел желания оспаривать. Он провожал её до дома на улице Лесной, когда она разрешала. Она так и говорила:

– Товарищ Лукин, разрешаю вам сегодня меня проводить.

    Она брала его с собой в магазины после работы. Он был счастлив просто быть с ней, но однажды тихо поинтересовался:

– А зачем я тебе?

– Как зачем? Ну не я же из всех своих последних дамских сил должна таскать сумки.

    Она управляла им как ребёнком, а он был послушен. Сумки были вовсе не тяжёлые, да и покупали они чаще какую-нибудь мелочь: то перчатки, то хлеб или сладости. Могли просто глазеть на витрины. Ивана поражала та искренняя радость, которая её охватывала, когда иной раз она видела какую-нибудь забавную мягкую игрушку или милую рожицу на открытке. "Смотри, какая прелесть!" – говорила она. Заметив его равнодушие к такого рода вещам, она спросила:

– Тебе что, не нравится?

– Не знаю. Я понимаю, когда смотришь как заворожённый на "Девятый вал" или "Джоконду", а лубочное искусство меня оставляет равнодушным.

– Товарищ Лукин, ты ничего не понимаешь в искусстве.

    Один раз они зашли в универмаг, Надя стала что-то искать. Не доходя до нужного ей места, Надя повернулась и, уперев ладонь в грудь Ивану, сказала:

– Тебе со мной нельзя. Мне надо купить одну вещичку. Погуляй тут, я тебя найду.
Она направилась к прилавку нижнего женского белья, а он забрёл в отдел кухонных принадлежностей. Когда они снова встретились, Иван сиял от радости:

– Пойдём, я покажу замечательное средство для похудения.

    Подойдя к витрине, Надя посмотрела на ложку с дырками и усмехнулась:

– Деревня, это называется шумовка. Ей пену снимают. Но оригинальность мышления у вас есть.

    Хождение по магазинам включало в себя и болтовню на парковой скамейке, и бесцельные прогулки, и мороженое. За мороженое она платила всегда сама. Иван к этому привык, но это неизменно его огорчало. Однажды, получив эскимо и сдачу мелочью, Иван нагнулся и спросил в окошко:

– Девушка, я вам три рубля давал, ещё два рубля нужно.

– Молодой человек, я вам всё отдала – ищите в карманах.

    Перебранка результата не дала – женщина успешно отбрёхивалась изнутри. Тогда Иван достал ещё одну купюру в три рубля, порвал её на мелкие кусочки и бросил их внутрь киоска со словами: "Извините, немного намусорил". Окошко киоска молчало, видно, на этот выпад внутри аргументов не нашлось.

    Надежда уже не первый раз убеждалась, что тот, которого она год назад считала бесхарактерным, мог проявить характер, совсем не сахарный. С ней он был неизменно терпелив, а другим он прощать ничего не хотел.

– Ты уверен, что ты прав? – спросила Надя, хотя про себя считала, что да.

– Ты делаешь вывод в условиях неполноты данных.

– Математик, переведи, – рассмеялась Надежда.

– Давай сейчас я для тебя выверну все карманы и ты убедишься, что у меня нет этих двух неполученных рублей. Значит, если у меня их нет, – они остались в киоске, а если они в киоске, то прав я.

– Априори вся полнота информации в части отсутствия у тебя двух рублей у меня есть, – передразнивая Ивана интонацией и принимая важный академический вид, продекламировала Надя и рассмеялась.

– А прав ли ты в своём поведении? – добавила она.

– Другого способа доказать ей мою правоту и выказать ей моё презрение не существует. На мой последний довод она ничего не смогла возразить.

– Просто она таких дураков, рвущих деньги, ещё не видела и сразу не нашлась, что сказать, – подытожила Надя, но сама была на его стороне.

    Они сидели на скамейке, Иван всё ещё был возбуждён. В этот момент из-за кустов напротив вышел явно пьяный мужик, остановился в трёх метрах и уставился на них стеклянным взором и с той непосредственностью, которая простительна только совсем малым детям.

– Мужик, тебе чего надо?

– А… который час?

– Ровно семь.

    Ответ никак не помог мужику в его ориентации ни во времени, ни в пространстве. Иван, видя его полную растерянность, с усмешкой уточнил: "Вечера… семь часов", после чего пьяный удалился. Надя рассмеялась и заметила:

– Что ты ему ещё не сказал, что сегодня вторник?.. Мне кажется, что ты про себя думаешь, что ты – добрый, а в тебе иногда столько злобы и желчи. Что скажешь?

– Странно: из твоих слов вытекает, что я не должен обращать внимание на хамское вторжение в моё личное пространство только потому, что он нажрался.

– Он же был совершенно безобидным.

– А я его никак не оскорбил... – начал Иван, но решил не продолжать спор, полагая, что проиграть женщине иногда выгоднее, и поэтому вдруг завершил словами: – Хорошо, сдаюсь.

    37
    Надя обладала удивительной способностью сходиться с людьми, которые, как казалось Ивану, были совершенно не её круга. Ей было 22 года, когда она пришла на работу, и в тот же год она сдружилась с женщиной, которой было 36 лет. Женщина была крупная, с пышным телом и круглым добродушным лицом. Она имела смешную украинскую фамилию – Заика. Надя познакомилась с Леной в электричке, на которой она по выходным ездила к родителям. Она с ней ходила обедать, иногда подолгу разговаривала на работе. Ивану была непонятна их связь, а на его невысказанный словами вопрос, что их связывает, Надя отвечала: "Лена – очень добрая".

    В одну из пятниц вечером Иван провожал Надю домой и в электричке они встретили Лену. Иван и Надя сидели недалеко от двери, и они увидели её через стекло двери в тамбуре. Лена была не одна – с ней был рядом мужчина чуть её старше. Надя некоторое время наблюдала за ними, а потом скомандовала Ивану:

– Сиди, я сейчас вернусь.

    Иван, раньше не обращавший внимания на пару в тамбуре, теперь стал наблюдать. Разговор между Леной и Володей был крайне напряжённый. Через несколько минут Надя вернулась и сказала:

– У меня очень важное дело, ко мне не подходи – я потом тебе всё объясню.

    Иван уже стал наблюдать, не спуская глаз с троицы и стараясь услышать отдельные слова, когда дверь открывалась. Он увидел, что Лена ушла в другой вагон, а Надя стала что-то говорить Володе. Как позже узнал Иван, Лена и Володя поссорились, а Надя пыталась исправить ситуацию. Более всего Иван был поражён тем, что видел – сорокалетний мужчина почти плакал, у него дрожали губы.

    Когда Надя вернулась и вкратце объяснила случившееся, Иван сказал:

– Мне кажется, что вторгаться в отношения двоих нельзя – только они сами могут разобраться.

    Надежда резко оборвала его:

– Ты ничего не понимаешь. Они безумно любят друг друга, если я им не помогу, то больше некому им помочь. Я себе никогда не прощу, если они расстанутся. Я завтра поеду домой к Лене. Любящим людям нужно помогать.

– А что ты говорила Владимиру?

– Что Лену надо понять и простить и она простит его.
– А что у них произошло?

– Да ничего не произошло: один что-то сказал, другой не так понял и подумал совсем не то, а потом слово за слово.

    Ивану потому запомнился этот случай, что для него Надя была непостижимой женщиной, которую он боготворил, а здесь она вдруг представала самой обыкновенной и понятной, и от этого – ещё более дорогой. От всего сердца она хотела устроить личное счастье другой женщины.

    38
    Многочисленные, всех мастей, знакомые Надежды не могли бы дать ей общую характеристику – с каждым она была своя, она могла подстраиваться и под дурака, и под простофилю, подыгрывая каждому в его амплуа. Этот необыкновенный артистизм самому Ивану был недоступен в исполнении, но он чувствовал все нюансы этой игры, когда становился случайным зрителем. Единственное, что не понимал Иван, – зачем всё это.

    Как-то мимоходом она обмолвилась, что ей нравится срывать покровы с людей, обнажая их истинные желания и суть, часто нелицеприятную. Она ставила эксперименты над людьми, но куда заведёт её эта игра? Не поставит ли жизнь над ней самой когда-нибудь опыт?

    С Иваном Надя тоже была разная: то дерзкая, то насмешливая, то очень серьёзная. Однажды она поразила его необыкновенной заботой о постороннем человеке.

    Переходя улицу и обернувшись случайно назад, она увидела ковыляющую бабушку, вернулась и помогла ей. Она с каким-то необъяснимым удовольствием уступала место в метро. Иван этого никогда не делал, просто потому, что рядом с Надей всегда стоял. Однажды она его спросила:

– А ты место старшим уступаешь?

– Нет. Уступаю место только беременным женщинам.

– Ты смеешь мне это говорить? – сказала она удивлённо, но не поверила.

    Видя, что Надя ждёт объяснений, он сказал:

– Когда я вижу старого человека, я просто встаю и ухожу, делая вид, что мне выходить.

– Зачем? – теперь Надя уже искренне удивилась.

– Быть может, этот старый человек достоин уважения, а быть может – нет. Я этого не знаю. Я просто оставляю место. Старый человек хотел сесть, и он достиг своей цели. Ты уступаешь место со словами "Пожалуйста", а я – молча. Но ведь результат тот же самый.

– Разница есть: ты не уступаешь, а бросаешь ему место, как собаке.

    Иван надолго замолчал, а Надя не торопила – она знала, что он продолжит. Через несколько минут он сказал:

– Совсем плохой я выхожу у тебя... Мне вспоминается один человек, он на тридцать пять старше меня, через десять лет он будет совсем старый, а я ещё нет. Я его знаю, но не знал раньше его историю, которую узнал в 15 лет от своей бабушки. Когда началась война, мой дед ушёл и не вернулся. А Андрюшка Корнеев, так его все звали в деревне, стал прятаться по сеновалам и погребам, потом после войны отсидел пять лет за дезертирство и вернулся чистеньким. Более всего меня поражало то, что моя бабка и такие же, как она, что проводили и не дождались, говорили: "Андрюшка – молодец, самостоятельный мужик: не пьёт и работящий". А его сосед – Сергунчик, пьянь, для меня после этого как-то по-другому увиделся: хроменьким Серёга после войны воротился. И вот как я должен уступать таким место: отворачиваясь в сторону или с доброжелательной улыбкой?

– Ну, ты же не знаешь ничего о других, которые – не Андрюшка. Да и сам ты не воевал.

– Не воевал, да и отец мой не воевал: маленьким ещё был… Согласись, что когда ты уступаешь место, ты получаешь плату в виде благодарности: словами или взглядом, а я уступаю место "бесплатно".

– Бескорыстный ты наш! – стала смеяться Надя, а потом продолжила :– Кроме того, насколько я понимаю, старших ты не уважаешь, их жизненный опыт для тебя ничто.

– Неправильно. Правильно будет сказать по-другому: я никого не уважаю заранее, так сказать авансом.

– Если ты никого не уважаешь заранее, значит, ты всех на всякий случай презираешь, чтобы потом не ошибиться в оценке?

– Нет, поначалу ко всем отношусь нейтрально. А относительно жизненного опыта считаю, что он измеряется не количеством прожитых лет, а количеством прожитого.

    Надежда задумалась, она поняла мысль Ивана, но, решив послушать разъяснения Ивана, стала на него смотреть. Он продолжил:

– Помнишь у Пушкина строки: "… деревенский старожил лет сорок с ключницей бранился, в окно смотрел и мух давил…". Вот скажи, какой такой у него жизненный опыт, что за совет лично тебе может дать этот поживший господин.

    Не показывая вида, Надя чаще всего соглашалась с Иваном, а противоречила ему для того, чтобы послушать его объяснения. Он бывал неуклюж, стеснителен, неуверен в своих поступках, но она научилась вскрывать его, добираясь до сути. И, обнажая его, она открывала для себя, что он во всём необычен, его невозможно было представить в толпе, на всё он имел свой взгляд. И сегодня она задумала ещё немного из него выжать:

– Так-так, товарищ Лукин, если я правильно вас понимаю, вы ни с кем в доме, где живёте, не здороваетесь: так, на всякий случай, – чтобы не пожелать здоровья соседу, который вдруг окажется недостойным.

    Никогда прежде Иван не встречал человека, который бы его так тонко чувствовал, так точно развивал нить разговора, предугадывая неизбежные следствия сказанного. Иван восторженно посмотрел на Надю и медленно и удивлённо проговорил:

– Да, ты угадала. Я здороваюсь со старичком, которому как-то помогал поднять в квартиру письменный стол, с соседкой тётей Валей, что ходит к нам поболтать, и женщиной с какого-то верхнего этажа, сыну которой я на третьем курсе помогал с математикой. И всё.

– А с мальчишкой, которому ты помогал, почему не здороваешься?

– Я здоровался с ним год, а потом он перестал почему-то: вырос, наверное, – я с ним здороваюсь, а он не отвечает, ну я и перестал.

– Остальных ты знать не хочешь?

– Остальных я уважаю.

– Это интересно, я горю от нетерпения узнать, каким образом ты их уважаешь?

– Около подъезда на лавочке в тёплое время года собираются местные старухи, они знают всё: у кого сколько мужей и жён сменилось, у кого муж пьёт и какую бьёт; они всем, и жильцам и случайным прохожим, выставляют оценки. При этом они подобострастно здороваются со всеми, но я не верю, что они уважают своих подшефных.

– Ты отвлёкся на старушек, ты про себя скажи, – перебила Надя.

– Так вот, я гораздо более этих старушек уважаю соседей уже только тем, что не знаю, не обсуждаю и не стремлюсь узнать подробности их личной жизни.

    Вечером, перебирая свои слова, Иван решил, что сказал всё правильно, – рисоваться перед Надей лучше, чем есть на самом деле, не стоит.

    39
    Первое время после возвращения из лагеря вожатые ещё собирались вместе: ходили в ресторан, на ВДНХ и парк Горького. Люба, прыгая на обрыве скал Карадага, ничего не боялась. Здесь же на огромном колесе обозрения ей было страшно, но очень хотелось. Она поколебалась и решилась: "Хорошо, но я сяду с Ваней". Потом в парке они играли на автоматах. Люба, к его удивлению, выиграла у него в "Космический баскетбол", как он ни старался победить. Ему стало вначале обидно, но затем он решил, что проиграть женщине – всё равно что сделать ей комплимент. Спустя время вожатые стали видеться реже и в основном на работе. Но с Любой Иван виделся постоянно, один раз он был у неё дома и мама кормила их пельменями.

    У Любы был младший брат. Ещё когда Люба училась в школе, они все вместе смотрели мультфильм "Малыш и Карлсон". Потом они стали разыгрывать небольшие сценки, которые сами и придумывали и где у каждого были свои роли: брат был Малыш, мама – фрекен Бок, а Люба – Карлсон.

    Иван был знаком с Любой почти полгода, когда произошло пустяшное событие, его сильно поразившее. Люди составляют первый взгляд на других людей по тем первым впечатлениям, которые для них наиболее важны или которые очень яркие, и не замечают чего-то, на что обращают внимание сторонние наблюдатели. Люба была для него прекрасным и замечательным человеком, с которым он отработал три месяца в лагере, и тем человеком, который бросился к нему на помощь на Карадаге. Это было самое важное. То, что она красива и умна, было для него как бы само собой разумеющимся и второстепенным.

    И вот как-то после выхода из столовой к нему обратился его знакомый с неожиданным вопросом:

– А ты с кем сейчас разговаривал?

– Где разговаривал?

– Ну там, в столовой, с какой-то девушкой.

– Люба, я с ней в пионерском лагере вместе работал. А что?

– Необыкновенно красивая.

    Иван только под воздействием внешнего толчка посмотрел на Любу другими глазами. Не он сам, а его знакомый, о котором он был невысокого мнения, открыл ему глаза. Люба была не просто красива, а изумительно красива, а он мог запросто к ней подойти и разговаривать, а его знакомый мог об этом только мечтать. После долгих размышлений Иван так и не смог понять, откуда происходит такая выборочная слепота.

    Если Иван с третьего курса начал заниматься историей, то Люба увлеклась мифологией и живописью. Нет, она не рисовала и не пыталась, но знала историю живописи, художников, стили письма, и, что более всего поразило Ивана, она могла объяснить, какой мифологический сюжет лёг в основу картины. Они посетили и Третьяковку, и Пушкинский, и другие музеи Москвы, и везде Люба была его персональным гидом. Когда картина касалась исторических событий, пояснения давал Иван.

    40
    Однажды Иван спросил Любу, как она попала в МВТУ. Люба рассказала удивительную историю.

– В МВТУ я попала по чистой случайности, а инженером стать хотела: у меня мама – инженер. А ещё не хотела отставать от ребят, они у нас в классе такие "головастики" были: всё задачи из журнала "Квант" решали и по олимпиадам ездили. А я не ездила, а про себя решила – не уступлю.

– И ты вместе с ними решила поступать?

– Не, они в МИФИ и МАИ пошли, а про МВТУ я вообще ничего не знала. Слышала, что есть какой-то Бауманский, да и только.

– Так как же всё-таки в него попала?

– Я, как и все, купила справочник вузов. Там про все институты подробно расписано. Открываю, веду пальцем по оглавлению: институт, институт, институт… бац – училище. А у меня в голове училище – это профессионально-техническое, где на токарей учат. Не понимаю и читаю ещё раз – Московское высшее техническое училище им. Н.Э. Баумана. Так вот он Бауманский-то какой оказывается. Всё – выбор сделан. Мне уже не важно – какие там факультеты и специальности. Главное – все в институты поступают, а я – не как все, я в училище.

– Ты по конкурсу как – легко прошла?

– По конкурсу прошла, но могли не принять, даже документы не взять.

– Это почему?

– Ты, когда медицинскую справку по форме 286 оформлял, у тебя как там название вуза было написано?

– МГУ.

– Вот. А я, по глупости, написала не МВТУ им. Баумана, а Московское высшее техническое училище.

– И что?

– Врачиха из названия прочла только слова "техническое училище" и, решив, что я, верно, иду учиться на портниху, дала направление на анализы, которые нужны для поступления в профтехучилище. Это я потом уже выяснила. Короче, у меня в форме 286 не было анализа мочи.

– А какие проблемы сдать?

– Дело в том, что я пришла подавать документы в последний день. Там сидели две женщины на приёме документов. Одна посмотрела мою справку и сказала, что не может такую принять. Может быть, она не очень компетентна была, но мне-то что делать? Справку она не берёт. Уже никак не успеть принести другую. Я пошла на подлог справки.

– А где ты могла взять другую?

– Нет, справка моя и печати там настоящие, но в графе "Моча" ничего нет, и я решила заполнить её сама. Стою в коридоре с намерением поймать какую-нибудь девушку с лицом попроще. К ребятам я обращаться стеснялась, а девушек там мало, но я жду. Смотрю – идёт простушка, ну, думаю, – моя. Я к ней: "Девушка, вы мне не поможете?" Она: "Да". А я ей и говорю: "Дай, пожалуйста, мочу списать". Тут простое лицо моей простушки приняло совсем простое выражение и застыло в этом состоянии.

    На этих словах Люба не могла больше удерживаться от смеха. Иван тоже прослезился, а когда успокоился, сказал:

– Всё правильно, у неё в школе какой-нибудь Вовка списывал физику, а Катька – математику. Она пришла в Бауманский, а тут ты с мочой. И у неё мысли – не в дурдом ли я попала? Надо было её как-то подготовить к твоей удивительной просьбе.

– Надо было, но я минут двадцать ждала, а тут она идёт. Но просто так списать не удалось.

– Она отказала?

– Нет, но, чтобы списывать, надо хотя бы понимать, что пишешь, а медики они как пишут-то – у них выходит что-то среднее между клинописью и крючками.

– Ну и как же?

– Всё просто: справку на справку и на стекло и так аккуратно всё перекопировала. Потом она ушла подавать документы, а я ждала ещё примерно полчаса. Но, прежде чем она ушла, я попросила её снять кофточку и очки.

– А это ещё зачем?

– Пока она сдавала документы, я сбегала в туалет, намочила волосы и вся моя шикарная причёска, которую я специально сделала, превратилась в прилизанные волосы, собранные сзади в пучок. Когда Сашенька вернулась, я надела её зелёненькую кофточку, которая совершенно не подходила под моё платье, нацепила очки, больше на нос, чем на переносицу, и пошла уже к другой женщине со своей справкой.

– Если к другой, то зачем маскарад?

– Так они сидели почти рядом, но, к счастью, стул стоял так, что я оказалась спиной и немного боком к первой. При этом я старалась менять голос, странно косила глазами из-под очков и в своём кошмарном одеянии и с влажными волосами, наверное, имела придурковатый вид.

    Иван прыснул, в голове родилась блестящая фраза: "Ну, для МВТУ – это нормально", но он удержался и сказал другую: "Люба, с твоей красотой сыграть дуру невозможно, в театральный с этой ролью ты бы не прошла".

    Люба с благодарностью посмотрела и спросила: "Как думаешь – с чужими анализами теперь мой диплом действителен?"

– Я никому не расскажу.

    Ивану запомнился рассказ Любы. Так как сам себя он не представлял следующим за толпой, ему приятно было обнаружить, что Люба при выборе института руководствовалась тем же принципом, что и он – "не как все".

    41
    После Нового года в ходе разговоров с Надей, как обычно – обо всём, они случайно выяснили, что оба были несколько лет назад в Ленинграде. У молодых сборы недолги – тут же решили поехать снова, на выходные. В пятницу вечером они уже сидели в поезде, купе было не заполнено: с ними ехала только одна женщина, погружённая в горестные раздумья. Они не собирались лезть с вопросами, но женщина за чаем сама стала говорить.

    Она возвращалась в Ленинград от сына, которого навещала в больнице в Москве. Сын попал в страшную аварию, у него повреждена рука и раздроблено колено – так что неясно, когда будет ходить, да и будет ли нормально работать сустав. Она говорила минут двадцать, молодые люди молча слушали про то, что лечение долгое, машина совершенно разбита, жена у него не работает, денег совершенно нет, а дети...

    Через некоторое время Иван на очередном повороте её рассказа вдруг спросил:

– А что, машина перевернулась?

– Да там обе машины вдребезги.

    После этого Надя стала больше с интересом наблюдать за Иваном, чем слушать женщину, которая продолжала жаловаться на судьбу. Иван сидел как на иголках, и Надя чувствовала, что он порывался к какому-то поступку. Она не понимала, что он задумал, но прекрасно видела его волнение. Женщина не замечала ничего и скоро затихла, благодарная прекрасной молодой паре, выслушавшей её боль. Наутро, сойдя с поезда, она пожелала им счастья.

    Когда женщина удалилась, Надя спросила:

– Чего ты вчера хотел натворить? Рассказывай.

– А что, разве было заметно?.. Женщина ни о чём не догадалась.

– Для математика с мехмата ответ неправильный, потому что в купе были две женщины, – сказала Надя тоном уставшего учителя нерадивому ученику.

– Надя, как всегда, твоя житейская логика бьёт мою, математическую.

    Надя, улыбаясь, ждала, и Иван объяснил:

– Когда мамаша сказала, что в аварии было две машины, я стал сомневаться в том, что её сын попал в аварию. Может быть, он не попал в аварию, а сам её спровоцировал, а в той, другой машине, как раз и находятся невинные люди, которым надо посочувствовать. Тогда жалобы этой женщины будут омерзительными.

– Ты что, хотел ей об этом сказать? – перебила Надя.

– Нет, не так прямолинейно. Я намеревался принять как можно более участливый вид и с чувством сострадания к её горю и, взывая к справедливости, спросить: "А виновник аварии подох?"

– Ты злой и жестокий… Ты это понимаешь? – Надя остановилась и стала ждать ответных слов.

– Нет, я не жестокий. Жестокость – это немотивированное, ничем не обоснованное зло, а вот беспощадность – просто ответная реакция на зло, лицемерие, лживость. И потом, за что ты меня осуждаешь? Я ничего не совершил, я удержался.

– Что же тебя удержало?

– Я подумал, что, может быть, виновник был во второй машине или была третья машина, которая спровоцировала и уехала, тогда мой вопрос не достиг бы цели. Была ещё одна причина: я подумал, что наверняка ты бы так не поступила, и не стал ничего говорить.

    Последняя причина, настоящая или пусть даже выдуманная Иваном, Наде польстила.

    42
    Они вышли из Московского вокзала ещё по темноте, возбуждённые предстоящими выходными. У них были обратные билеты, и их ничто не заботило. В те времена на Московском вокзале было нечто вроде ночлежки, где можно было переночевать в многоместных раздельных мужских и женских комнатах, предъявив обратный билет. Но на перроне, отвлечённый разговором о женщине-попутчице, Иван забыл об этом, а на Невском проспекте возвращаться уже не хотелось.

    Они прошли пешком до Невы, сделали круг по набережным через два моста, были в Петропавловке, постояли около Кронверка и Ростральных колонн. Иван вспоминал знакомые места, но вдвойне был счастлив оттого, что постоянно в непосредственной близости была Надя. Решили Эрмитаж отложить на завтра, а сегодня заглянуть в Кунсткамеру, где раньше они не были и не представляли, что там. От увиденного впечатление у них сложилось неприятное – они это почувствовали. Выйдя, Иван и Надя долго шли молча, не знали, что сказать, и не стали.

    Уставшие и почти не евшие с утра, они решили возвращаться на вокзал, чтобы решить вопрос с ночлегом. На Невском свернули в переулки, заблудились и попали в "историю". Проходя мимо какого-то старого дома, вероятно дореволюционной постройки, они увидели вылетевшую из окна пятого этажа кость. Огромная кость – мосол – ударила по голове женщину, идущую с ребёнком впереди них. Женщина вскрикнула, а ребёнок заплакал. Реакция Нади и Ивана была одинаковая, за время знакомства они не раз про себя это отмечали.

    Нашли опорный пункт милиции, оттуда – к участковому, но женщина с ними уже не пошла. Участковый по окну вычислил квартиру, поднялись, постучались, дверь открыл небритый пьяный мужик, сзади выплыла грязная взлохмаченная баба. Они ничего не знают и ничего не бросали. Капитан, уже послуживший и седой, "отработал", как положено, обращение граждан, но ничего сделать не мог, да и не хотел. Молодым людям он сказал: "Пострадавших нет, заявления от них нет, фактов тоже… Спасибо, вы идите, я с ними потом разберусь".

    Они промёрзли, Надя, в лёгком пальтишке, стала дрожать. Иван стал её уговаривать зайти в подъезд – он хотел, чтобы она надела вниз его отстёгивающуюся от пальто подстёжку. Уговоры были бесполезны, Иван расстроился – "его Надя" ничего от него не хотела брать. Когда они, наконец, пришли на Московский вокзал, мест в комнатах для ночлега уже не было.

    Но им случайно повезло: на платформе они встретили женщину, предлагавшую ночлег в одной из комнат своей квартиры. Ехать надо было около часа, но, вымотавшиеся за день, они были рады.

    Небольшая комнатка имела две кровати. Надя ушла умываться и чистить зубы, потом пошёл Иван. Когда он вернулся, Надя уже лежала на своей кровати лицом к стене. Иван разделся, но тут он обнаружил, что нигде на стене нет выключателя. Он сделал несколько шагов в разные стороны, но выключателя не увидел. Что делать? Ему стало стыдно предстать перед Надей без брюк, если вдруг она возьмётся помогать ему. Наконец он сообразил, что выключатель может быть только за ковром.

    Когда он улёгся, Надя рассмеялась:

– Насколько я понимаю, ты метался в поисках света?

– Да… – облегчённо выдохнул Иван, – не понимаю: зачем прятать выключатель?

– А если подумать?

– Если в спокойной обстановке, то теперь я понимаю: ковёр на стене появился позже выключателя.

    Улёгшись, молодые люди заснуть не смогли: наслоение впечатлений дня требовало эмоционального выплеска и причудливое сцепление разных фраз и мыслей отогнало сон.

    43
    Оба они были великолепными собеседниками, потому что умели слушать, что для разговора неизмеримо важнее, чем правильная речь. Если перебивать говорящего, не желая понять его и не давая ему раскрыться, то взаимное наслаждение от общения получить невозможно. Силовое насаждение своей "правды" обоим было не свойственно, интереснее было понять чужую – не принять её, а понять. Впрочем, за полтора года знакомства они уже видели, что на подавляющее большинство вещей они смотрят одинаково.

    Обменявшись впечатлениями по сегодняшнему дню, Надя спросила:

– Ты говорил, что раньше уже был в Ленинграде. Когда это было и что тогда тебе запомнилось?

– Пять лет назад, в 1975 году. Кроме архитектуры и Эрмитажа запомнились две встречи, одна из них с Ростиславом Пляттом.

– Не может быть!.. Как ты с ним встретился?.. И как он?

– А что: Плятт как Плятт.

    Надя рассмеялась.

– Ты говоришь об этом, как об обыденном походе в булочную за хлебом, лучше расскажи: где и как.

– Я шёл вдоль линии воды на Заячьем острове, вижу: он идёт навстречу с немного опущенной головой, вероятно погружённый в свои мысли (спутать его ни с кем нельзя – слишком колоритная у него внешность). Метров за двадцать до него я сворачиваю под прямым углом к крепости и иду какое-то время вдоль стены, а когда он прошёл, я вернулся назад.

    Надя молчала, стараясь понять сказанное, потом спросила:

– Я не поняла, зачем ты свернул?

– Я подумал, что для таких известных людей самое ценное и самое сложное – возможность побыть наедине, а всякие поклонники, тем более с просьбой автографа или заглядывающие в глаза, надоели как собаки. Я уважаю его и потому решил не нарушать его спокойствия.

– Но, если бы ты молча прошёл мимо, он бы просто не заметил тебя. Зачем было делать крюк?

– Раньше на мои детские вопросы ты часто говорила мне: "Сам подумай".

    Уличный свет от фонаря проникал в комнату, и Иван увидел на лице Нади небольшое замешательство. После паузы, связанной не с обдумыванием ответа, а, скорее, с удивлением, что Иван её подловил аналогичным образом, она сказала:

– Да, да, ты прав. Такие люди от одного присутствия рядом посторонних людей уже внутренне напрягаются, ожидая назойливости.

    Некоторое время они молчали. Потом Надя спросила: "А вторая встреча?"

– Вторая встреча произошла на Невском проспекте со случайной женщиной, которая обидела меня, и я так удивился, что не смог ей ничего ответить.

– Женщина обидела мальчика: тогда тебе ещё и 18 не было! Это интересно.

– Я прогуливался по Невскому проспекту, наслаждаясь видами. Впереди меня шла молодая мамаша, разинув рот на платья в витринах магазина. Её ребенок шёл сзади в двух метрах от неё. Вдруг он спотыкается, падает и плачет. Вот скажи – какая могла быть моя мгновенная и естественная реакция?

– Как какая? Ребёнка поднять.

– Правильно! Но в момент, когда я поднял ребёнка, мамаша обернулась и смерила меня таким ненавидящим взглядом, убеждённая, что это я сбил её ребёнка, что я растерялся и молча ушёл.

– Бедненький… Скажи – а где ты ночевал в тот раз?

– Полусидя, полулёжа на Московском вокзале.

    44
    Наступило молчание, которое прервал Иван:

– Расскажи мне о своих родителях. Чем они занимаются?

– Да, ходят вокруг дома два таких бочоночка.

– Очень ёмкая и необычная характеристика… Мне кажется, что просто ты не хочешь говорить.

– Лучше я расскажу о дяде, он у меня военный моряк, капитан первого ранга, но это не главное: гораздо интереснее его судьба; о его личной жизни можно роман написать.

    Надя какое-то время обдумывала, что рассказать Ивану, а что опустить из жизни дяди Володи как малозначительное. Потом рассказала историю любви и расставания дяди со своей первой женой, о событиях после разрыва, о его занятиях музыкой, об удивительных результатах его самообразования и главное – как это повлияло на решение Нади снова сесть за фортепиано.

– Интересно – эта женщина повторно вышла замуж... уже за принца? – спросил Иван.

– Нет, не вышла: принцам такие, с претензиями, не нужны, да я и не слышала, чтобы принцы замуж с ребёнком брали.

– У них ребёнок остался?

– Да, дядя Володя каждый год ездит на день рождения к дочке, с которой его разлучила её мамочка… Он после тридцати второй раз женился и у него всё хорошо: и жена хорошая, и замечательные двойняшки растут… Но более всего меня поражает в этой истории то, что он до сих пор любит эту стерву.

– Разве ты можешь это знать? Я не могу представить, чтобы он кому-то об этом говорил.

– Ваня, есть области жизни, о которых женщины знают всё или, по крайней мере, – на два порядка больше, чем мужчины… Я не раз от мамы полунамёки какие-то слышала, а мама от папы что-то узнала, или она сама поняла – у меня очень умная мама.

– Ну хорошо. А как ты можешь это объяснить?

– Не знаю… Мне кажется, что эта женщина его унизила и оскорбила, но она же дала ему в жизни своеобразный толчок. Перенесённое унижение не позволяло ему вернуться к ней, а глубоко в душе осталось нечто вроде противоречивой благодарности.

– А твой отец – он тоже моряк?

– Нет. Он у меня лётчик… и разведчик, и учёный.

– Нет, эту загадку я точно не осилю, – после паузы произнёс Иван.

– Всё просто: он – командир эскадрильи, одно время занимался изучением физики грозовых фронтов, несколько лет занимался разведкой с воздуха нефтяных месторождений на Печорском море.

– Я не слышал о таком море.

– А если привлечь твою математическую логику?

    Иван надолго задумался: ему не хотелось ошибиться, в итоге пришёл к следующей версии:

– Вероятно, Печорским морем специалисты называют ту часть Баренцева моря, где в него впадает река Печора. Правильно?

– Молодец, – удивилась Надя.

    Иван от похвалы взорвался внутренним ликованием, но не хотел этого обнаружить, поэтому не стал долго удерживать паузу.

– А он ещё летает? – моментально спросил Иван, что совершенно неважно было для него в тот момент, так как он продолжал думать о предыдущем вопросе.

– Да, он по-прежнему – комэск, вот недавно вернулся из длительной командировки, привёз мне оттуда часы, которые тебе очень понравились.

– Мне кажется, у вас должна быть машина: не может же лётчик пешком ходить.

– Да, есть, но не потому, что лётчик, а потому, что мой "папашка" – очень отчаянный и водила ещё тот.

– Например? Наверняка были какие-то случаи.

– Был случай, когда он вернулся домой на машине, изрядно набравшись, но самое удивительное, что вернулся он в сопровождении ГАИ, они передали его маме с рук на руки.

– Не могу себе представить, как могла развиваться предыстория такой ситуации, – очень удивился Иван и даже привстал на постели.

– Очень просто: он встречался с друзьями, с которыми когда-то летал. Когда они всё вспомнили и за всё выпили, он вспомнил, что обещал маме вернуться в тот же день. Ему надо было возвращаться через два поста ГАИ, а на втором его помнили – он с ними давно не ладил. Его там постоянно останавливали, и никак этот пост нельзя было объехать. И что он придумал: он останавливается на ближайшем посту, заходит к ним со словами: "Товарищи офицеры, помогите лётчику…" К счастью, одни недолюбливали других, из соседней области. Вот они на трёх машинах, да ещё и с сиреной, мимо того ГАИ и приехали прямо к дому: одна – спереди, другая – сзади, а он – посередине.

– Очень нестандартный выход он нашёл. Наверное, он – хороший лётчик.

    Надя не ответила, Иван через некоторое время продолжил:

– Ты говорила, что у тебя есть старшая сестра, расскажи мне о ней. Она похожа на тебя?

– Нет, она вся такая мягкая и домашняя… вот только муж у неё…

    Иван почувствовал, что Надя хотела сказать что-то резкое, но сдержалась и молчала.

– А чем он тебе не нравится?

– Сестра живёт отдельно от нас, по выходным иногда приезжает к нам… с ребёнком, с вещами, по набитым электричкам и автобусам… мне приходится ехать к ней, чтобы привести её… а этот – слов нет.

    Надя говорила зло, потом замолкла. Иван понял и не стал более расспрашивать про сестру. На то, что именно она сейчас говорила со злобными интонациями, обвиняя иногда его в этом же, он не стал обращать её внимание.

    45
    Как продолжить разговор, он не знал, но Надя неожиданно спросила его о Любе:

– Ладно, хватит обо мне, ты из меня потихоньку-потихоньку, а уже много вытянул, лучше скажи – где ты познакомился с Любой?

– С Любой?.. – Иван удивился этому неожиданному вопросу, поэтому ответил с небольшой задержкой: – В лагере, три месяца вместе лямку тянули. Знаешь, это – такая работа, которая очень сближает…

    Иван хотел ещё что-то сказать про лагерь, но Надя перебила:

– Я слышала, что она окончила Бауманский.

– Да, – ответил Иван, не понимая: в какую сторону повернётся разговор.

– А ты с ней в каких отношениях?

– В очень хороших.

– Прямо-таки – дружба навек?

– Я не верю в вечную дружбу между мужчиной и женщиной.

– Это почему же?

– Как только женщина выходит замуж, она перестаёт дружить с ранее знакомыми ей молодыми людьми... Поэтому я думаю, что она – не друг, а очень хорошая знакомая. В любом случае моё уважение к ней совершенно искреннее.

– А ты не находишь, что с ней что-то не так?

– А что с ней не так?

– Она – такая смазливая, шесть лет училась в Бауманском, а замуж никто не взял? Там ведь почти как в песне: "На десять девчонок по статистике целая сотня ребят".

– Смазливая – это красивая, но недалёкого ума или даже с "глупинкой" в лице, но я никогда у Любы глупость не наблюдал. Что касается наличия огромного количества потенциальных претендентов на руку, то тут ты не права. Я по своей группе сужу: у нас в группе было двадцать пять человек и только две девушки…

– Раньше ты про них говорил другие слова – "две штуки", помнишь?

– Помню, – Иван вздохнул и продолжил: – Так вот, мы на наших девушек смотрели как-то равнодушно, безразлично. Нет, мы не проявляли к ним неуважения, мы просто их не замечали.

– Я тебе когда-то уже говорила, что не замечать женщину – очень для неё оскорбительно. Ваши девушки поступили на мехмат, только за одно это они уже достойны уважения.

– Да, ты права, но мы были молоды и глупы…

– Некоторые и после диплома ещё не совсем повзрослели, – Надя не могла удержаться и не сказать эту последнюю фразу.

    Иван продолжил:

– Я о нашем отношении к девушкам потом думал. Чем они могли нас удивить? Математикой? Нет – мы сами её знали. Вот если бы они, например, на гитаре играли, каратэ занимались или ещё что-нибудь необычное, тогда может быть. У Любы, в Бауманском, я полагаю такая же картина: мужиков много, а женихов нет.

    Во всё время диалога про Любу Иван слушал и отвечал на вопросы Нади, но одновременно с нитью разговора другое занимало его. Он не мог объяснить себе явное нарушение логики у Нади, чего раньше не наблюдал за ней. Нестыковка заключалась не в словах, а в несоответствии между только что произнесёнными словами и прежними словами и всем поведением.

    Люба и Надя были одногодками, и неважно, где они учились: поклонников у Нади было не меньше. Почему же тогда она обвиняет Любу, что её никто не нашёл или она до сих пор никого не выбрала? За время их знакомства Надя постоянно демонстрировала приверженность к свободе. Почему же свою ровесницу она "обвиняет" в том, что та не замужем? Но более всего Ивана озадачивали не его вопросы без ответа, и даже не почему Надя противоречит сама себе, а почему она не видит этого. Но не видит ли? Или, может быть, желая сказать что-то важное, просто не обращает внимания на такую "мелочь"?

    Следующая фраза Нади ясности не добавила:

– У меня знакомая есть, очень миловидная девушка, на которую посмотришь и будто видишь ангела с крылышками. Одним словом – совершенная Мальвина во плоти, а на самом деле – откровенная шалава.

    Иван не знал, как продолжить разговор. Неужели она проводит какие-то параллели между Любой и этой своей…? Нет, не может быть… Тогда зачем она это сказала? Сбитый с толку, он всё же ответил:

– Насколько я понимаю, ты осуждаешь не столько её поведение, как рассогласование между поведением и внешним обликом, вот только одно мне непонятно: ты говоришь об этом так уверенно, как будто она сама перед тобой хвасталась своими приключениями.

– Мне говорили другие, и сама я видела.

– Не понял: что видела? – воскликнул Иван.

– Я попала с ней на одну "вечеринку", как потом оказалось, запланированно переходящую в ночь. И в самый интересный момент я включила свет, хотя мне со всех сторон кричали: "Не включай", а я включила и убежала. Вот в такой ситуации я побывала с ней.

    Иван, не поворачивая головы, посмотрел в сторону Нади, но в полумраке выражения лица и, тем более, глаз было не разглядеть, так как уличный фонарь к тому времени погас. Тогда Надя его спросила:

– Ты что молчишь, что ты об этом думаешь?

– Ну… о твоей Мальвине я ничего не думаю. А о тебе... думаю, что "луч солнца, падающий в грязь, сам остаётся чистым".

– Кто это сказал?

– Не знаю. Неизвестный гений. Где-то давно прочёл, потом год спустя перерыл все свои книги, но так и не нашёл.

– Надо сходить в Ленинскую, там есть всё.

– Чтобы там найти, нужно имя автора, а если бы я его знал, то и ходить незачем… Впрочем, совет-издёвку оценил.

    46
    Опять наступило молчание, Надя о чём-то думала, Иван надеялся, что она думает о его словах про солнечный луч, но спустя какое-то время она сказала как будто даже и не связанное с предыдущим:

– Женщины всегда ценят в мужчинах галантность.

– Не скажи. Был у меня случай, что теперь самому стыдно вспоминать.

– Так! Что ты там натворил?

– Как-то после школы мы решили собраться классом на квартире у одного из нас. Пришли не все, а примерно половина. Нас сидело в большой комнате уже человек десять, когда вошла Ирина. Уж не знаю: то ли книжек тогда начитался или чёрт меня дёрнул, но я встал и слегка поклонился Ирине, – Иван остановился и спросил: – Вот не догадаешься, что за этим последовало.

– Тут и догадываться нечего: зная тебя, я представляю, на каком счету ты был в классе, поэтому – все посмотрели на тебя как на свихнувшегося.

– Ты совершенно права, именно так и должно было случиться, но… – мне повезло: никто ничего не заметил. Я это мгновенно сообразил и сделал шаг к книжной полке, изображая естественный для меня интерес к книгам, чтобы окружающие ничего "плохого" про меня не подумали.

– Лучшие свои качества нужно проявлять перед достойными людьми, только они оценят, а перед остальными ты со своими порывами будешь смешон.

    Они продолжали говорить, не замечая времени. Никогда ещё их беседа не была такой продолжительной и откровенной. Увлекшись, они давно перестали контролировать громкость разговора. Прошло уже пять часов.

    47
    Вдруг в три часа ночи хозяйка постучала в дверь и недовольно пробурчала: "Молодые люди, не пора ли спать". Но теперь уж заснуть не могла. Какие-то попались ненормальные: говорят и говорят, чего говорить-то? С головной болью наутро она намеренно стала греметь посудой. Идиоты, пусть подымаются и проваливают: спать совсем не дали.

    Пришлось просыпаться. При сборах произошёл эпизод, который удивил Ивана и запомнился. Застёгивая рубашку, он оторвал пуговицу. Надя тут же скомандовала: "Снимай, пришью". Он растерялся и подчинился не сразу. Впоследствии, надевая эту рубашку, он смотрел на пуговицу и вспоминал давний случай.

    Почти весь день они посвятили Эрмитажу. К вечеру уставшие от впечатлений, они зашли в кафе, а потом стали бесцельно бродить по городу, так как до поезда было ещё долго. Случайно они оказались возле театра, случайно девушка предлагала два своих билета, оказавшихся лишними, – Иван давно заметил, что рядом с Надей постоянно возникали непредвиденные ситуации, будто судьба им подбрасывала возможности. Они смотрели "Жизель". Иван никогда раньше не был на балете, ему понравилось, скорее всего потому, что с ним была Надя.

    Но всё закончилось: два дня, в течение которых Надя беспрерывно была рядом, промелькнули как миг. Они уже прибывали в Москву; на работе она также будет близко, но сравнить это с блаженством двух дней было нельзя. До работы оставалось несколько часов, и они разъехались по домам. Иван наполнился грустью: непонятная тоска или как будто невозвратная потеря томила его.

    Так бывает, когда в дом приходит много гостей. Шум, пляски, пение, разговоры – нет ни одной свободной минуты. Всё внимание и заботы гостям: кому-то нужна пепельница, другому надо показать фотографии, вот уже десерт пора нести. И всё же праздник кончается, за последним гостем закрывается дверь, и в звенящей тишине дома образуется щемящая пустота, будто гости вместе с собой прихватили частичку тебя.

    48
    Надя пришла на работу вовремя, а Иван опоздал на два часа. Надя спросила его:

– У тебя что-нибудь случилось дома? Почему опоздал?

– Нет, дома всё нормально, просто я обещал Вере Васильевне учебник по физике для её сына и совсем забыл под впечатлениями Ленинграда, поэтому пришлось возвращаться.

– Так это было при мне, она просила тебя привезти на неделе, почему нельзя было завтра привезти? – удивилась Надя.

– Да, она просила на неделе, но я обещал в понедельник, если ты помнишь.

– Я помню, но не понимаю – к чему весь этот педантизм.

    Надежда смотрела, улыбалась и ждала. Иван молчал, потом, не отрывая взгляда, сказал:

– Надя, я давно понял, что ты только делаешь вид непонимающей, а на самом деле понимаешь гораздо больше, чем говоришь… в отличие от большинства, что надувают щёки "с учёным видом знатока"… Что скажешь?

    Теперь Иван с улыбкой ждал. Надежда рассмеялась, но приятное чувство скрыть за смехом не смогла, потом завершила разговор:

– Что сказать? Скажу: "Хороший малый, но педант".

    Лёгкая улыбка тронула её губы – завершившуюся поездку ещё несколько дней назад она представляла себе несколько иначе.

    49
    В начале марта Надя спросила Ивана:

– Я от Валентина слышала, будто у тебя в субботу "деловая" встреча?

– Да, в субботу у меня святой день: мы с группой ежегодно встречаемся в первую субботу марта.

– Верно, около здания МГУ?

– Нет, в центре Москвы, возле Большого театра, и место встречи изменить нельзя, как в кино.

– С утра начнёте пить? – более утвердительно, чем вопросительно, сказала Надя.

– Нет, спустя одну учебную пару, как солнце доберётся до зенита, а окончание – как получится.

– Ты опять умничаешь, астроном? – ехидно заметила Надя.

– Извини… в момент твоего вопроса я действительно вспоминал астрономию и примечательную особу, которая меня оконфузила года три назад, поэтому и вырвалось.

– Какую особу? Марсианку, что ли, а ну-ка расскажи, – заинтересовалась Надя.

– Нет, она не с Марса, но откуда такие берутся – для меня загадка. Я встретил её на какой-то вечеринке, где она стала поучительно и серьёзно рассказывать о зодиакальных созвездиях, зодиакальных знаках и совместимости людей по этим знакам. Я слушаю, слушаю и понимаю, что она не понимает, о чём говорит, вернее – она не знает, что такое зодиакальные созвездия. Я сдуру начал ей объяснять и старался говорить проще, не употребляя наверняка незнакомых ей понятий, таких как эклиптика или наклон земной оси. Начал я, как мне казалось, абсолютно простыми словами: "Земля вращается вокруг Солнца, и если провести луч из центра Земли через Солнце, то он будет чертить на звёздном небе линию…" Тут она меня срезала так, что я потерял дар речи.

– Чем же она повергла тебя в шок?

– Она сказала, что не Земля вращается вокруг Солнца, а наоборот. К такому "аргументу" я был абсолютно не готов и не знал, что отвечать. Сказать ей, что она дура, так ведь не поверит. Что для меня было самым удивительным, так это то, что она только что окончила институт, значит – в школе она училась совсем недавно и астрономию проходила.

– Значит, женщина тебя победила и слов ты не нашёл?

– Нашёл, целых два, но не сразу.

– Каких?

– Я сказал: "Ну да" и стал ковырять салат.

– Каков вывод: любая женщина может вырубить любого умника самыми простыми словами, – рассмеялась Надежда, потом ей на ум пришла какая-то хитринка и она продолжила: – Вот я тебе сейчас загадку задам: ты кто по знаку?

    Иван задумался, почувствовав подвох: она точно знала, что он родился 13 сентября, и знала, что он – Дева. Чего же тогда она спрашивает?

– Ну Дева, – вопросительно ответил Иван.

– Неточно: ты – старая Дева, а я – молодой Лев. Ты так старой Девой и проживёшь всю жизнь.

– Я таких зодиакальных созвездий не знаю.

– Всё просто: ты родился в третьей декаде знака Дева, значит – сам понимаешь, кто ты… А я родилась в первой декаде своего знака, значит, я – молодой Лев, в самом расцвете сил.

    50
    В конце марта на предприятии затеяли проводить Ленинский зачёт, так чтобы к 22 апреля уже закончить. Ивану по графику выпадало на 24 марта.

    Комиссия состояла из трёх человек, среди которых ему была известна только Галина. Возглавлял Комиссию и фактически проводил зачёт представитель парткома. Это был мужчина лет пятидесяти, сухой, подтянутый, в строгом костюме и – к моменту захода Ивана – с уставшими глазами. Предыдущих он спрашивал про последний съезд КПСС, международную обстановку и уже выслушивал про национально-освободительное движение, поэтому последнему аттестуемому он решил задать другой вопрос.

    Когда вошёл Иван, он согнал с лица улыбку, вопросительно помолчал, глядя на нового, и, пока не заглядывая в папку с его делом, спросил:

– Как вы относитесь к диссидентам?

– К диссидентам не имею никакого отношения, – спокойно и равнодушно произнёс Иван.

– Как так? Вы же должны иметь какое-то мнение.

– Я к их числу не отношусь, среди моих знакомых таковых нет, и меня никогда не интересовало – по поводу чего они бузят.

– А что вас интересовало?

– Я пять лет учился в МГУ, это само по себе требует большого времени. Кино, книги интересовали, с третьего курса занимался историей.

– Какой историей?

– Исключительно средних веков.

– А новейшей? – удивился партийный человек.

– Нет.

– Почему? – он уже нахмурился.

– Не знаю.

– Ну хорошо, с диссидентами вы не знаетесь, а про академика Сахарова слышали?

– Слышал. В газете его писатели осуждали, – Иван опять произнёс эти слова, как будто говорил о чём-то обыденном.

– Не только писатели, вначале его осудили академики.

    Проверяющий помолчал и добавил:

– А вы не согласны?

– С чем не согласен?

– С оценкой его политических взглядов, – уже с расстановкой сказал Василий Петрович.

– А я с ними незнаком. Там ведь в статье что сказано: "Сахаров – плохой, его надо осудить".

– Ну не совсем так.

– Может быть, но главное, что мне ненавязчиво, но всё же предлагают осудить человека с чужих слов.

– А вы что же, не доверяете уважаемым людям? – при этом проверяющий оторвал руки от стола и развёл их в стороны.

– Я бы сказал по-другому: эти уважаемые люди не доверяют мне. Они считают, что я не в состоянии сам разобраться. Вы дайте мне не комментарий, а прямую речь Сахарова, – я, может быть, его первый заплюю. Поэтому, так как я не знаю, о чём идёт речь, я и не интересуюсь этим вопросом.

– Насколько я понимаю, в партию вы вступить никогда не стремились? – задал провокационный вопрос представитель парткома.

– Я пока только в школе учусь.

– В какой школе? – насторожился ведущий, а Галина напряглась – она по слухам знала, что от Ивана можно ждать непредсказуемых шагов.

– В школе коммунизма – у меня в профсоюзном билете на каждой странице написано: "Профсоюзы – школа коммунизма".

    Представитель парткома не знал, как реагировать, он был в явном затруднении: поставить зачёт он не мог, так как комсомолец явно проявлял идеологическую незрелость, но, с другой стороны, ничего крамольного он и не говорил, вот только вёл себя странно: то апатично, то вроде как насмешливо и совершенно непохоже на других. Он немного помолчал и сказал:

– А вы, молодой человек, не считаете ли, что комсомолец должен иметь активную жизненную позицию, а не пассивную, как ваша?

    И, не дожидаясь ответа, обратился к комсоргу:

– Галина, а он ведёт в отделе хоть какую-то общественную работу?

    Галина, умница, всё это время хранившая молчание из-за опасения только навредить и как будто ждавшая обращения к ней старшего товарища, ответила уверенно, громко и без тени сомнения:

– У нас к нему нет никаких претензий, все поручения выполняет, а главное – перед вами вожатый 1-го отряда, за свою работу в прошлом году получивший Почётную грамоту от предприятия.

    Василий Петрович новыми глазами внимательно посмотрел на этого странного комсомольца: "Так вот он какой, этот "Ванечка", о котором с восторгом рассказывала вернувшаяся из лагеря дочка".

    Третий член Комиссии решил тоже задать вопрос:

– И чему вы в лагере детей учили?

– Ничему не учил и лекций не читал. Там главное другое: пересчитать, накормить, спать положить.

    Члены Комиссии рассмеялись, напряжение спало. С лёгким сердцем, подобревшими глазами, но по-прежнему с серьёзным лицом Василий Петрович предложил аттестовать комсомольца Лукина и пожелал ему успехов в лагере предстоящим летом.

    За дверью Ивана ожидали Валентин и Надежда:

– Ну что – поставили зачёт?

– Сдал. По-моему, с оценкой "удовлетворительно".

– На зачёте оценок не ставят.

– Ну… значит – сдал.

    Они ещё стояли, когда вышла Галина и, обращаясь к Ивану, сказала:

– Так, я там говорила, что ты активный и все поручения выполняешь, – правда, не знаю какие. Считай, что ты мне должен, ты рисуешь хорошо, вот тебе комсомольское поручение – нужна стенгазета к 1 апреля.

    Иван стоял, скрестив руки, в этот момент ему пришла на ум блестящая фраза, он готов был сам рассмеяться над ней, но усилием воли сдержался, для чего ущипнул себя. Между словами Галины и его ответом не было никакого промежутка.

– Не, ко Дню смеха никак не успеть, разве что к Пасхе… берусь исполнить комсомольское поручение, – произнёс он с напускным кисло-усталым видом, неимоверными усилиями сохраняя серьёзность.

    Валентин и Надя взорвались хохотом, с некоторым запозданием и сомнением к ним присоединилась и Галина. Иван торжествовал: оказывается, что он тоже может шутить, сохраняя невозмутимость.

    51
    В конце апреля после работы Надя пригласила Ивана пройтись с ней домой, не пояснив, однако, зачем. Впрочем, Ивана мало интересовало, куда вместе с Надей он идёт и зачем, но на Лесную улицу шёл с волнением. Единственный раз он был там прошлой весной после поездки в Абрамцево, и эти воспоминания для него были тягостными.

    Когда пришли на квартиру, Надежда оставила рабочую сумочку дома, переменила пальто на плащ, что-то взяла, а что-то выложила из карманов. Они снова вышли, при этом она всё время поглядывала на часы. Сделав небольшой круг, они снова вернулись, потому что ей, по её словам, стало холодно. Она предложила войти в соседний дом и немного погреться. Они поднялись почти на пятый этаж. Здесь было лестничное окно на улицу, из которого открывался хороший обзор на подъезд, в котором жила Надя.

    Они встали возле окна и потекла обычная беседа ни о чём. Иван на сей раз больше слушал и просто смотрел на Надю, чем говорил. Через какое-то время он обратил внимание на то, что Надя расположилась таким образом, что она видела Ивана и в то же время смотрела на улицу. Иногда на несколько секунд она отворачивалась от него и просто смотрела в окно. Он тоже посмотрел, но ничего не увидел. Потом ещё раз, уже вслед за ней, и опять ничего не увидел, что могло бы заинтересовать их.

    Они проговорили чуть более часа, потом спустились вниз и подошли к её подъезду. Она попрощалась с ним, а Иван ушёл в раздумьях. По дороге домой он пришёл к выводу, что неспроста они грелись на лестнице в соседнем доме. Вероятно, она ожидала возможного визита к ней в установленный час кого-то, о ком Иван не подозревал и о ком ему вовсе не нужно было знать. Когда он оборачивался, то видел только пустынное пространство около подъезда и изредка входящих и выходящих людей. Надя же наблюдала постоянно и наверняка видела больше.

    Он расстроился из-за этой маленькой женской хитрости и навязанной ему проходной роли в её важном деле. "Кого она ждала? И приходил ли он? С какой целью?" – эти вопросы крутились в голове у него весь вечер. Однако совсем другие, более важные, вопросы мучили его несколько дней: "Неужели она думает, что я не догадаюсь – зачем мы там стояли? Или, может быть, ей безразличны мои догадки?"

    52
    На следующей неделе после работы Надежда опять взяла Ивана с собой и в дороге пояснила: "Мне нужна помощь в поиске торта. Ты, конечно, в этом деле ничего не понимаешь, но мне одной скучно".

– А зачем тебе торт?

– У меня сегодня вечеринка в весёлой компашке, можно сказать – гульбище. Заодно меня и проводишь, это, правда, далеко – почти МКАД.

    Иван незаметно вздохнул и после небольшой паузы спросил:

– А про вино ты не забыла?

    Надя внимательно посмотрела на Ивана и поняла. За простыми словами она почувствовала не просто слова, а главное – то, что побудило их сказать.

– А по вину у нас есть другие специалисты.

    Слово "другие" она произнесла нараспев, наблюдая за реакцией Ивана. Надя не заботилась о том, что какие-то слова и поступки могут причинять ему боль. Она готова была защищать свою свободу всеми средствами и, хотя Иван никогда не посягал даже в мыслях на её право жить, как ей хочется, упреждала заранее такие возможные попытки. Ей нравилось наблюдать свою полную власть над ним.

    Поездив и побродив за тортом, они оказались на станции Чухлинка, и Надя предложила доехать до Новогиреево на неожиданно подошедшей электричке. Станцию они случайно проехали и очутились в Реутово. Теперь отсюда проще всего было попасть на улицу Сталеваров только пешком через МКАД.

    Они уже опаздывали, а МКАД, даже в те годы, – это по три полосы в каждую сторону почти непрерывного потока. Надя, всегда отчаянная, готова была побежать, но Иван схватил её за руку.

– Ты что, боишься? – улыбнулась она.

– Рядом с тобой мне ничего не страшно. Страшно только за тебя. Просто на дороге так нельзя, давай договоримся на берегу. В опасных ситуациях командовать должен один.

– Ты что, командовать мной собрался?

– Ну что ты? Я бы не дерзнул. Командуешь ты. Но, команды должны быть простые: "Бежим – стоим. Бежим – стоим". Я же только выполняю. Фразу: "Я бы не дерзнул" – он произносил, напустив придурковатый вид. Надежда оценила и рассмеялась:

– Ну ладно, согласна – командуй.

    Преодолев в несколько приёмов шесть полос, они по пустырю добрались до улицы Сталеваров.

    Уже смеркалось. Дойдя до нужного дома, Надежда повернулась на одной ноге, согнув в колене другую, и сказала: "Ну всё. Дальше тебе нельзя. Взять с собой я тебя не могу: для таких компаний ты слишком умный – тоску на всех наведёшь".

– Да, я – так-о-о-й.

    Последнее слово он произнёс с грустью и горечью. Безусловно, она почувствовала и поняла тональность, подтвердив это взглядом и улыбкой. И он тоже наперёд был уверен, что она поймёт правильно.

    Эту фразу он говорил во второй раз. В первый раз никто из окружающих не понял подтекста. На прошлой неделе рассказчик в мужской компании травил очередную байку и перед завершающими словами, за которыми должен был следовать смех, для усиления эффекта сделал паузу. И в этой паузе Иван за него абсолютно точно закончил сюжет, который только так и мог завершиться. Все удивились – не сидел ли он рядом в кустах, и похвалили: "Иван – молодец, голова".

    Ивану тогда моментально пришла в голову мысль сыграть роль полного дурака, которого умные дяди с издёвкой похвалили за пустячное дело, и дурак, даже не понимая, что над ним смеются, произносит: "Да, я – так-о-о-й!" Удивительно и обидно было то, что никто не понял, что он в этот момент "играл роль на сцене", а вовсе не гордился своим умом.

    С Надей такого случиться не могло – она всегда чувствовала тончайшие нюансы, она была самым умным человеком, которого он когда-либо встречал в своей жизни.

    Назавтра в обеденный перерыв они пошли гулять: Надя обедать не хотела, а Иван хотел хоть что-нибудь услышать про вчерашний вечер. Но Надя ничего не рассказывала, они взяли мороженое и посидели на лавочке, потом посидели на корточках возле пробивающейся зелени. Дети, возвращающиеся из школы, не понимали, чего рассматривают в луже взрослые дядя и тётя. Потом заметили собаку и решили покормить её колбасой, благо были рядом с магазином. Но собака почему-то опасалась подходить близко, Иван сидел с серьёзным видом и больше думал о вчерашнем вечере, чем о собаке. Оторвав кусочек, он бросил его и обратился к Наде:

– Чего она не подходит?

– Сделай лицо попроще, а то она тебя боится.

– Боится? Не может быть… Я думаю – уважает.

    Надя рассмеялась, а Иван грустно смотрел в сторону: о прошедшем вечере Надя вовсе не упомянула.

    53
    Иной раз её поведение было ему совершенно непонятно.

    Перед вторыми майскими праздниками всё начальство отдела с утра уехало на какие-то торжественные мероприятия, и отдел остался беспризорным более чем на полдня. Народ расслабился. К Надежде зашёл какой-то её знакомый. Это был высокий и красивый молодой человек, безупречно одетый. Он приходил не первый раз, но этот визит был особенным. На сей раз они сели рядом и, склонив головки, о чём-то мило ворковали.

    Иван сидел на своём рабочем месте, на расстоянии трёх метров от них. Он старался чем-то заниматься, старался не прислушиваться, но через полчаса он не выдержал и ушёл. Обойдя всех знакомых и выпив крепкого кофе в буфете, он через час вернулся. Они всё так же сидели. Он стал перебирать на столе бумаги, нашёл то, что искал и опять ушёл по своим делам. Бумаги были такие, которые можно было выбросить в урну в коридоре, что он и сделал. Он снова вернулся через час, но зашёл с другой стороны помещения и, приоткрыв дверь, опять увидел их спины. Тогда он ушёл совсем и вернулся только после обеда одновременно с начальством.

    Иван ни секунды не сомневался, что Надя знала, что он находился рядом, когда пришёл её знакомый, и что она видела, как дважды Иван уходил. Почему нельзя было поговорить со своим знакомым в другом месте? Почему надо было так жестоко себя вести? Эксперимент над ним ставит? Или, может быть, надо мной? А потом приходил к мысли, что он сам виноват в том, что тешит себя какими-то бесплодными надеждами. Она ему ничем не обязана, а его личные переживания никого не волнуют.

    Через несколько дней он, случайно увидев визитёра проходящим мимо корпуса, проследил за ним. Тот вошёл в соседний корпус. Иван расслышал, как он, входя в лифт, сказал: "Мне четвёртый". Зачем он стал следить за ним и что, собственно, он мог выследить, он объяснить себе не мог. Он был расстроен, и ему хоть что-то надо было делать. Иван не стал подниматься за ним сразу, а вернулся только после обеда и на четвёртом этаже увидел его фотографию на доске передовиков. Победитель соревнования имел редкую фамилию – Ватрушкин, а имя по инициалам было угадать сложно.
    Возвращаясь в свой корпус, он встретил друзей, среди которых была и Люба. Его спросили:

– Ты что такой грустный?

– Да вот сегодня, оказывается, именины Ивана, а я до сих пор трезвый.

– У Иванов столько в году именин, что можно и спиться, – засмеялся Шурик.

    Люба же серьёзно сказала:

– Знаю отличный и недорогой ресторан, предлагаю после работы, доберёмся за 20 минут.

    Действительно, всё оказалось замечательно, а официант был очень любезен. Посидели недолго, пили лёгкое вино и налегали на сладости. В книгу отзывов написали официанту благодарность. Когда Иван провожал Любу, она сказала, что не сможет поехать в лагерь, так как не хочет оставить маму, которая не очень хорошо чувствует себя в последнее время.

    До начала лагерной смены оставалось две недели, нужно было давать ответ Сергею Сергеевичу – едет он в лагерь или нет. Он поколебался и сказал: "Да".

    54
    За неделю до отъезда Ивана Надя случайно увидела приказ о его командировке. Ещё через два дня она спросила: "Говорят, ты уезжаешь?" Он ответил утвердительно. У обоих от этого бессмысленного вопроса и ответа осталось чувство досады.

    Они за два года научились чувствовать друг друга, предугадывать мысли и реакции, понимать истинные причины сказанных слов, слышать несказанное, оборванное на полуслове, но оставалось ещё совсем чуть-чуть.

    Она не понимала его, вернее – не хотела понимать. Год назад он признался в любви, после чего вёл себя совершенно пассивно. Он не был похож ни на одного из её знакомых. Другие ухажёры надоедали ей до тех пор, пока она не прогоняла их. Этот – нет. Здесь была какая-то замечательная и непонятная интрига. Свои слова о том, что она ждёт великое и светлое чувство, она, конечно, помнила. Но женщины так часто произносят, мысленно или вслух, удивительно "логичную" фразу: "Я сказала? Ну и что? Мало ли, что я сказала!", что не видят в ней ничего странного. Так и Надя – слова помнила, но не придавала им абсолютно никакого значения.

    Она, прекрасно видевшая его несомненную самобытность мышления и удивительное своеобразие поведения, не желала понять, что он не может вести себя как все. Иногда ей хотелось просто подразнить его. Ей было интересно, что он будет делать дальше, а он ничего не делал – он просто был рядом. "Что же, пусть помучается", – решила она, а он просто взял и уехал.

    Скажи она: "Не люблю сейчас, но быть может…", у него была бы надежда и цель. А так – она просто друг, и нет у неё перед ним никаких обязательств, а у него – нет никакого права ревновать "друга" к её образу жизни… и вряд ли появится.

    Иван слова Нади об ожидании великой любви воспринял очень серьёзно. Он, с его отточенной за годы обучения на мехмате логикой, всегда стремился к абсолютно точным и конкретным формулировкам. Она сказала, что не может ответить взаимностью и что ждёт великое и светлое чувство. Иван объяснил себе эти слова однозначно: в её душе любви к нему нет. Это понятно. Что такое женское ожидание "некоего чувства", он не мог себе вразумительно объяснить. Своей любви он мог дать единственное и безупречно точное определение: любовь – это Надя. Но его Надя ждёт какого-то другого человека, которого полюбит. И это тоже понятно.

    Для него его любимая была не просто обворожительной женщиной, она была ярчайшей личностью. Он не понимал, что женское начало в женщине всегда первично, а всё остальное – наслоённое, второстепенное и подчинённое. Женское начало невозможно истребить ни образованием, ни интеллектом. Женщина, пусть даже самая-самая, всего лишь и прежде всего – женщина.

    55
    1 июня Иван уехал в лагерь. Многие, кто был в прошлом году, не смогли. Старожилы Шурик и Володька поехали, Иван попал с ними в корпус старших отрядов. С ними стали работать совсем новые девушки, к которым надо было привыкать.

    Одна из них, Катя, по жизни играла роль возвышенной и утончённой особы. Все эти возгласы из серии "Ах, театр. Ах, искусство" раздражали Ивана. Её глупая чрезмерная восторженность была фальшивой. Демонстрация утончённости чувств была смешной. Она проникновенно говорила: "Мы отдыхали в Феодосии и не могли не посетить музей Айвазовского. Так замечательно!" Или ещё: "На картинах Шишкина такая удивительная прорисовка мельчайших деталей, просто чудо".

    Когда же Иван спросил её: "Почему у Шишкина только на одной картине изображены животные, а на остальных голые пейзажи", она удивилась и после раздумий ответила, что, вероятно, только там они уместны. Раньше Иван и сам не знал, что медведей в сосновом лесу на картине Шишкина нарисовал Константин Савицкий, но об этом ему рассказала Люба. Эти и многие другие детали из мира живописи он узнал от Любы, которая говорила ему о них без ненужного пафоса, как говорят знающие люди, а не те, кто пускает пыль в глаза. Не меньшие знания Люба проявляла в области театрального искусства и современной эстрады. Он невольно сравнивал знания и манеру держать себя Любы и глупой Екатерины – сравнение было явно не в пользу последней.

    К тому же в самом начале смены к Кате наладились ходить её подружки, работающие вожатыми в другом корпусе. Они не просто ходили по нескольку раз в день, они ещё и приставали с вопросами к нему, Шурику и Володьке о том, что и как надо делать с детьми.

    Иван, помня свои прошлогодние трудности, делился с "гостями" чем мог. Но потом это стало его настораживать – он заметил в их поведении фальшь. Они иногда спрашивали одно и то же, наверное забывая об этом, а к советам не прислушивались. В их вопросах и глазах он увидел не интерес к работе, а интерес к мужской части коллектива. Такой плохо спрятанный интерес вызывал у него внутреннюю усмешку. Он отвечал на вопросы, но уже с еле заметной улыбкой.

    Обеим подружкам шёл 26-й год. Одна из них, Вика, была за главную. Другая, Марина, вела себя потише. У Вики в ранней молодости случилась любовь, но мальчик быстро сбежал. Потом появился ещё мальчик, ещё мальчик, а потом – аборт. Мама тогда кричала, кричала и сказала: "Дура, у них у всех одно на уме!" Для усиления аргументации она сказала даже более ёмко: "Ду-у-у-р-р-ра…" с ударением на последнем слоге, но не помогло. Не помогло потому, что у Вики хватило смелости себе признаться, что только "это одно" и у неё самой было на уме. Но годы шли, и бесшабашная свобода стала страшить, грозя перерасти в "никому-ненужность". Она решила, что пора замуж, тут подвернулся лагерь, и она поехала, захватив с собой Марину, с которой они дружно сходились в том, что все мужики – сволочи. По недалёкости ума они не понимали, что, давая такую характеристику мужчинам, они дают убийственную характеристику прежде всего себе. Рядом с настоящими женщинами сволочи задержаться не могут, а вокруг Вики и Марины только такие и крутились.

    Многолетняя лёгкая доступность отразилась на их манере общения – она была развязная, но они считали её просто лишённой бабушкиных предрассудков. Марина, менее разговорчивая, изображала из себя женщину-загадку. Иван про обеих ничего не знал, да и знать не хотел, а "загадочная" улыбка Марины оказывала на него тошнотворное действие.

    Вскоре случилось событие, после которого их как ветром сдуло. В середине смены в гости в лагерь приехали Люба и Анюта. Сергей Сергеевич никогда не препятствовал приезду старых вожатых, был рад их видеть и кормил в столовой. Увидев их и поговорив с ними, Иван загрустил.

    Когда они собрались уезжать, Иван пошёл провожать их до ворот и шёл молча. Любе и Анюте тоже было тоскливо оттого, что не смогли в этом году поехать в лагерь. Любе, кроме того, было грустно видеть рядом с Иваном красивых женщин, и она, не отдавая себе отчёта в истинной цели своих слов, сказала: "Какие у вас в корпусе девушки красивые ходят". Она не их хвалила, она просто хотела узнать о них мнение Ивана. Если бы Иван стал уверять Любу и Анюту, что это не так и что Люба с Анютой лучше, они бы восприняли это как пустой комплимент. Но Иван ответил то, что думал, и ответил с раздражением и досадой: "Да что нам с Володькой до их красоты, они для нас чужие, нам хочется, чтобы на их месте были вы".

    Это было так неожиданно и искренне, что они не знали, что ответить. Он произнёс не дежурный комплимент, не придуманные слова, а слова, шедшие от сердца. Вернулся он в корпус расстроенным, и первыми, кого он увидел, были пришлые Катины подружки. Он не стал с ними общаться, а, когда они ушли, он уже не мог сдержаться и наговорил Кате грубостей – но не лично в её адрес, а в адрес её подружек. Он не стал говорить о своих подозрениях относительно истинных целей хождения подружек, но накричал, что не понимает, почему они сюда таскаются и торчат здесь по часу, будто у них в своих отрядах нет своих забот.

    Катя, конечно, не могла не рассказать всё своим подружкам и в тот же день. После этого они перестали бесцельно ходить в корпус. Через несколько дней Иван пришёл к выводу, что зря он сорвался и что ничего плохого девушки не делали. Да, красавицы были глуповаты, но он вспомнил слова Лены, однажды переданные ему Надей, о том, что девушкам без общественной работы никак нельзя. Иван пожалел, что сорвал их "общественную работу" по расширению круга своих знакомств.

    И главное, что он понял – родные лица Любы и Анюты спровоцировали этот срыв. Когда они прощались у ворот, они договорились о непременном возвращении на Карадаг. Люба взяла на себя опрос желающих, возможные сроки в сентябре и билеты.

    56
    Иван работал на первом отряде. Катились лагерные будни, однообразные и одновременно непохожие день на день. Они отличались от рабочих дней на предприятии одним существенным моментом: здесь не было свободного времени и выходных, а каждая твоя минута была нужна детям. Если на предприятии Ивану можно было несколько часов ничего не делать, его могли послать на месяц на стройку или в колхоз, и в отделе бы этого никто не заметил, то здесь без него ничего не могло происходить. И это ощущение своей нужности оправдывало тяжёлый, по своей сути, труд вожатого, когда целый день проходит в психологическом напряжении. Но для молодости эти нагрузки не страшны.

    В конце июня, к удивлению Ивана, он получил письмо от Надежды, которого совсем не ожидал. Она писала, что находится в отпуске с подругой в Краснодарском крае в посёлке Архипо-Осиповка: "Делать здесь особо нечего, купаемся, загораем. Есть краеведческий музей с чучелами животных". В конце письма была нарисована смешная рожица с маленькими глазками, длинными усами и козлиной бородкой. Под рисунком была надпись: "Это – ты".

    Иван в тот же день ночью написал ответ, рассказав про жизнь в лагере, что весьма трудно доходчиво передать человеку, незнакомому с ней. Письмо Нади его обрадовало, но больше удивило. В конце июля он послал ещё одно письмо, в котором ничего не писал, а просто вложил поздравительную открытку с вежливыми словами к её дню рождения. Поздравительную открытку он заготовил заранее, но сомневался: стоит ли беспокоить Надю напоминанием о себе; с получением от неё письма сомнения исчезли.

    После окончания второй смены был один день отдыха, в который Иван позвонил Любе. Оказалось, всё плохо: Карадаг окончательно закрыли под заповедник, доступ в Карадагские бухты невозможен, а ехать ради городского пляжа и созерцания вершин только издали никто не хотел. Люба предложила поехать дней на 10 в ущелье вблизи Пицунды, но уже с другой группой. По словам сманивших её, место совершенно дикое, рядом с реликтовой сосновой рощей, жить в палатках, еда на костре. Они вместе погрустили об утерянном Карадаге, Иван согласился на Пицунду и уехал в лагерь.

    20 августа Иван снова получил письмо от Нади. Она сообщала, что она на стройке, куда её послали на месяц, и вернётся она на работу не ранее 11 сентября. Она писала: "Познакомилась здесь с твоим тёзкой, Иваном. Он у нас – помощник бригадира, полный дурак. Всё бы ничего, но активный очень". Потом просила написать его о своих девочках: "Ты опять на первом отряде, опять в малиннике, они у тебя великовозрастные, как в прошлом году? Напиши мне о них". В конце письма в разделе "p.s." она написала: "В своём ответе на моё первое письмо ты совсем ничего не сказал про твой портрет, мною нарисованный. Я поняла, что портрет тебе не понравился, поэтому больше рисовать не буду".

    Второе письмо от Нади сильно взволновало его, он не сразу ответил, а думал весь день перед тем, как написать. Если первое письмо могло быть эмоциональным женским всплеском и случайностью, то что означало второе? Ему захотелось увидеть её, посмотреть в глаза, но билеты в Пицунду были уже куплены, а Надя раньше середины сентября на работе не появится. Он так и не смог ничего себе объяснить и просто написал ответ. Рассказывать о том, как он здесь живёт, не имело смысла, так как лето через неделю кончалось. В первых строках он сказал, что рад её письму, а потом написал о своих девочках.

    Девочки были самые обыкновенные, им было по 16, они окончили 9-й класс, следующий год будет для них выпускной, а потом всё лето будет занято. Но для них эта лагерная смена была необыкновенной, потому что была в их жизни последней. Они многие годы ездили в этот лагерь и мечтали завершить свой последний лагерный сезон только в первом отряде.

    Распределение детей в первый отряд для Ивана началось сразу после погрузки в автобус. До лагеря было два часа дороги, но две девушки сразу пристали к Ивану, чтобы он записал их себе в отряд. Это были Кадырова Ирина и Антонова Вера, он их прекрасно знал по прошлому году, когда они были у Шурика во втором отряде. Знал он их лично, потому что за месяц в одном корпусе они примелькались ему, и знал понаслышке от Шурика об их прошлогодних выкрутасах.

    Брать этих двоих он не хотел, но они обещали себя хорошо вести и так просили, что Иван растаял. Он вспомнил себя, как в прошлом году сам хотел попасть на первый отряд. Фактически тогда его взяла с собой Нина. Обе палаты девушек Иван записал к себе уже в автобусе, а палату ребят сформировали в лагере. Он не пожалел, что взял Иру и Веру. На удивление, в этом году они были совершенно другие. Он взял в отряд всех, кто просил, и дети отплатили ему.

    В середине смены первой палате взбрело в голову сходить в ресторан. Мысль, засевшую в молодой женской головке, выкорчевать невозможно. Они прыгали вокруг него, как первоклашки. Потом стали упрашивать Сергей Сергеевича. Начальник лагеря сдался: "Пойдёте с Ваней, пионерские галстуки снимите". Насчёт галстуков он, конечно, глупость сказал. Их никто надевать и не собирался. С утра гладили наряды и причёсывались. Ресторан назывался "Сказка", внешне он был выполнен в виде многоглавого деревянного терема. Идти надо было по полю, к автомобильной трассе, несколько километров.

    Иван привёл девушек и остался ждать их около ресторана. Примерно через час они вышли счастливые, полакомившись досыта сладостями и кофе. И теперь стали прыгать вокруг него уже от радости. В этот момент подъехал автобус с иностранными туристами: ресторан был образцом русского деревянного зодчества, славился интерьерами и русской кухней и потому к нему возили туристов. Иностранцы, увидев Ивана в окружении десяти наряженных молодых девушек, стали цокать языками и щёлкать фотоаппаратами. Иван был заметно старше своих девушек. Что могли подумать глупые иностранцы, он мог только догадываться. Но к раздражению на иностранцев примешивалась в его душе частичка приятного чувства.

    В письме к Наде он обо всём этом и написал, но об иностранцах упоминать не стал. В конце смены девочки подарили ему незатейливую картину пастелью на куске фанеры. Не Почётная грамота от предприятия, а эта картина была ему особенно дорога, как память о лагере. На обратной стороне девочки написали: "Дорогой Ваня, спасибо тебе за всё. Мы тебя никогда не забудем. Нам эта последняя лагерная смена запомнится навсегда. Помни о нас. Девочки 1-го отряда. 1-я палата. 3-я смена. 1980 год". Таня Чернышова подарила ему жёлтого слонёнка, сшитого на кружке рукоделия.

    Он помнил их всех, потому что часто вспоминал свою последнюю лагерную смену. Однако тогда Иван об этом ещё не знал и думал, что вернётся.

    57
    30 августа в обед он сдал смену, бросил дома вещи и помчался к знакомым за палаткой – ему надо было успеть собраться на вечерний поезд.

    На вокзале его ждали Люба и Галина.

– Моя лучшая подруга, – так её представила Люба.

    Они тут же вручили ему огромный рюкзак с едой, который привезли на такси. В нём было всё необходимое, закупленное строго по списку. Список Люба составляла сама, так как доверить это другим она не решалась. Часть продуктов уже была в Пицунде вместе с приехавшими туда двумя днями раньше. Компания отдыхающих была разнообразная: она состояла из знакомых Любы и знакомых её знакомых. Люба не уехала с ними раньше, потому что ждала Ивана, Галине же она сказала, что ждёт субботы. Кроме того, на месте к ним потом присоединились двое из Грузии, познакомившиеся с кем-то из компании года два назад – неизвестно, как и где.

    Место, куда им предстояло добраться, было Первым, или Монашеским, ущельем, располагавшемся рядом с реликтовой сосновой рощей. Идти с грузом пришлось частично по прибрежным камням, но на середине пути их встретили уже ожидавшие их.

    Всё доступное место в ущелье было заполнено десятками палаток, в том числе семейными парами с детьми. Шум никогда не стихал. Иван ни с кем, кроме Любы, знаком не был. Он не играл на гитаре, не пел и в большой незнакомой компании не мог не потеряться. На работе к его причудам, нестандартному поведению и непредсказуемым реакциям привыкали долго – чтобы оценить его правильно, потребовался год. Здесь же за неделю его понять никто не мог и не стремился. Он выглядел спокойным молчаливым субъектом, почти единолично следящим за костром и ходящим за дровами и водой.

    Один день был похож на другой: приготовление еды, бесконечное купание, а вечером – смех, шутки, рассказы и гитара у костра. Днём Иван ходил по окрестностям. Но если Карадаг представлял собой преимущественно голые скалы, то здесь это были предгорья – огромные холмы, поросшие лесом. Ходил один: Люба постоянно была с Галиной, а других желающих не нашлось.

    В один из вечеров рассказчиком выступал Малхаз. У него была редчайшая в Грузии, как он сам утверждал, фамилия. Её носил какой-то монах и он, единственный наследник древнего рода. Так как монах детей иметь не может, а он, Малхаз, жениться не собирается, то его род прекратится. Он рассказал совместно с товарищем, который больше поддакивал, чем говорил, несколько историй. Ивана особенно удивила одна, как Малхаз в составе группы проходил по какому-то таинственному маршруту Кавказа и они никак не могли найти дорогу домой, потому что неведомые тёмные силы заставляли их несколько дней кружить по кругу.

    Когда он с товарищем ушёл, в ответ на впечатление Галины кто-то сказал:

– Да болтун. Насочинял чего-то. Я эти, одни и те же, истории от него уже третий год подряд слышу.

    Иван ничего не рассказывал, чем ещё более утвердил остальных в своей невзрачности. Главное же, что произошло в этой поездке, – он обидел Любу, сам того не желая. Случилось это на седьмой день, он страшно переживал и совсем замкнулся. Самое обидное было то, что он дважды повторил свою бестактность и ошибку. Он искал причины своей ошибки и нашёл их в далёком прошлом.
Лет за пять до этого он, будучи студентом, ездил из Сокольников до Университета по красной ветке со случайным знакомым с факультета биологии. Его звали Паша. Отношения были добрые, но всё-таки до поры напряжённо-деликатные. Оставалась какая-то тонкая ледяная корочка. Она непременно исчезает, если выпить по какому-нибудь случаю, но они не пили. В очередной поездке Иван читал книгу, а Павел приставал к нему с разными глупыми вопросами и отвлекал. И тогда у Ивана случайно, интуитивно сорвалось с языка:

– Пашка, надоел ты мне, отвали.

    Удивительно, но вдруг льдинка растаяла и Пашка заулыбался. После этого они стали друзьями. Иван потом долго думал над этим парадоксом: он сказал грубость, а она их сблизила. Он назвал его не Паша, а запанибратски – "Пашка". И это не вызвало какого-либо отторжения.

    И вот теперь Иван, совершенно не желая обидеть, тем более Любу, которую безмерно уважал, ещё в поезде назвал её Любкой. Более всего его удручало то, что он тогда не соотнёс исказившееся на секунду лицо Любы со своими словами. На седьмой день в разговоре у костра он снова повторил свою ошибку. Обсуждая обеденное меню, он небрежно бросил хамские слова:

– Ну и что? Скормим уху Любке – она любит рыбу.

    Люба на сей раз не стала сдерживаться, накричала на него и сказала, чтобы он не смел больше называть её так. Вот так нелепо были перечёркнуты их прежде добрые и очень уважительные отношения. Спустя несколько дней обида сгладилась, а может быть, просто глубоко спряталась в душе Любы.

    Последние два дня непрерывно лил дождь, пришлось сидеть в палатках, сварить что-то на костре было невозможно. С утра в день отъезда они не выдержали и ушли, чтобы день провести в Гаграх и отдохнуть от дождя перед вечерним поездом. На обратный путь их было четверо: к ним добавился Сергей. Они полакомились горячим в ресторане, но до поезда было ещё долго.

    Сергей с девушками собрался в кино, а Иван решил пройтись по магазинам: ему нужна была зубная паста, да и кино это он уже смотрел. Однако, когда девушки покупали билеты, а они с Сергеем стояли недалеко, он обратил внимание на двух непонравившихся ему субъектов, которые перешёптывались и сверлили взглядами девушек. Люба и Галина отошли от кассы, а Иван слышал, как они взяли билеты на соседние места. Он забеспокоился, а потом подумал: "Ладно, Сергей разберётся".

    До сеанса было ещё более часа. Они расстались. Каково же было удивление Ивана, когда в городе он встретил Сергея.

– Ты куда?

– Я вспомнил, что мне нужно срочно позвонить в Москву. Вот ищу междугороднюю.

– А Люба с Галиной?

– А они в кино.

– А где твой билет? Давай мне.

    И ничего не объясняя, скрылся за углом. Он успел к началу сеанса, но Галина была явно недовольна его возвращением. Во-первых: он прибежал вспотевший и сел не со стороны Любы, а рядом с ней – таким образом, чтобы быть между девушками и странными субъектами. Во-вторых: что это за мужик – скажет одно, а делает другое.

    Обо всём этом лучшая подруга Любы не преминула сказать ей уже в Москве. Другие знакомые Любы также сочли Ивана странным субъектом.

    58
    12 сентября в пятницу Иван вышел на работу, а Надя – за день до него. В пятницу Надя не ждала его, но ждала со дня на день и потому обрадовалась, не скрывая этого.

– Как там твои пионеры? Расскажи, – задала вопрос Надя, но по тону Иван радостно почувствовал, что её это мало интересует, а интересует её он.

    Наступила упоительная пора: они много времени проводили вместе, ходили в кино, он провожал её на волейбол, до дома, просто шатались. Но их отношения всё так же были неопределёнными. Ивана порой охватывала тревога, он не понимал – что же дальше? Она была то добра, то равнодушна, она не прогоняла его, но и не приближала. Она как будто изучала его, а он тяготился, как ему казалось, бесперспективностью их отношений. Снова говорить ей о любви представлялось ему неправильным: ведь не могла же она забыть сказанное. Он считал, что молчаливое, ненавязчивое, ни на что не претендующее восхищение женщиной – лучшие слова и лучший ей комплимент. И всё же после долгих сомнений он решил повторить при случае признание, но иносказательно, если получится, как бы полунамёком.

    Случай представился через неделю. В тот день они особенно много ходили по магазинам и много говорили, на какое-то время Иван замолчал. Надя посмотрела на него и спросила:

– Ты почему такой хмурый, ты устал, или тебе надоело со мной?

– Ну что ты! Мне кажется, что когда-нибудь я буду вспоминать время, когда я ходил с тобой по магазинам, как самое лучшее время в моей жизни.

    Эти слова Иван произнёс с какой-то безнадёжной грустью. Надя нежно посмотрела на него, взяла его под руку и прижалась к нему. Внутренняя дрожь пробежала по телу Ивана, он хотел положить свою ладонь на руку Нади, но она вынула руку.

– Надя, ты даже не представляешь – какая ты прелесть, ты – лучшая из женщин.

    Надя улыбалась, но молчала. Иван не знал, что ещё говорить и зачем. По сути – он заново признался ей в любви. Разговор продолжился уже разрозненными малозначимыми фразами, потом они подошли к Надиному подъезду и Надя с обычной улыбкой сказала: "До завтра", но так, как будто чем-то была довольна.

    На следующий день к Лене по делам зашёл Дмитрий. Это был добродушный недалёкий человек немного за тридцать, уставший от жены и детей. Простуженный, он ходил на работу и давно уже кашлял. Надя проявила к нему живейшее участие: налила ему горячего чая с молоком, достала у кого-то мёд. Она гладила его по головке и приговаривала: "Поправляйся, Димочка, поправляйся". Потом участливо стучала его по спине, когда он поперхнулся крошкой. Иван не ревновал, он завидовал: с ним она бывала и добра, и откровенна, и даже иногда хвалила его, но никогда не бывала нежной.

    59
    Как обычно, по пятницам Надя отправлялась на выходные домой к родителям. В одну из пятниц её провожал Иван и нёс сумку с вещами. Они сели в электричку, было уже темно, вагон был полупустой. Надя взяла в руки новый дипломат Ивана, который она заприметила ещё на работе, и стала его рассматривать. Иван давно хотел дипломат и приобрёл его только вчера через знакомого. Надя похвалила вещь и со вздохом сожаления вернула. Иван, перехватив её взгляд, тихо и серьёзно спросил, с надеждой ожидая ответ:

– А можно мне подарить его тебе?

– Нет, я не могу взять такой дорогой подарок.

    Иван сделался печальным, отвернулся к окну, потом попытался ещё раз:

– Отчего ты не можешь сделать для меня такую малость? Мне было бы очень приятно.

– Потому что он по цене равен моему недельному заработку.

    Иван опять замолчал. Тогда Надя предложила Ивану продать дипломат. Иван молчал, на скулах ходили желваки, он не знал, что делать. Не продать – обидеть Надю, продать и выбросить деньги в окно – нет, так ещё больше обидеть. Эти театрально-картинные жесты в глазах Нади будут выглядеть фальшиво. Что делать?

– Хорошо, 5 рублей, – наконец сказал он.

– Ты за пять рублей "копеечную" ручку покупал, я помню, – засмеялась Надя. – Дипломат стоит не меньше 25 рублей.

    Они стали торговаться: Иван занижал цену, Надя её поднимала. Сошлись на 18 рублях. Надя открыла дипломат, он был к вечеру уже пустой, там только лежала небольшая брошюра "Математическая мысль Древней Руси". Эту книжонку, случайно увиденную и купленную на книжном развале, сегодня в обед ему подарила Надя со словами: "Великому математику".

    Иван положил книгу в карман, а Надя стала перекладывать вещи из сумки в дипломат. В какой-то момент она сказала:

– Ваня, не подглядывай: у меня здесь интимные вещи.

    Иван отвернулся к окну и стал смотреть в черноту. Возвращаясь назад, он скомкал и выбросил в мусорную урну полученные деньги.

    60
    Поздней осенью, в пятницу, гуляя однажды после работы, они попали в противный осенний дождь возле заводского Дома культуры. Михаил, муж Лены, там работал директором. Его, инженера, как-то послали на месяц на подсобные работы при ремонте Дома культуры, а потом предложили исполнять обязанности директора на срок до полугода. Мишкины окна на втором этаже ещё горели, и они зашли к нему переждать дождь. Его на месте не было, а рядом в фойе стоял рояль. Побросав одежду на стулья, они подошли к роялю.

    Надя стала играть. В полутёмном зале зазвучала очаровательная музыка, а может быть, она была очаровательна для Ивана потому, что любимая женщина снова играла для него. Он неотрывно смотрел на неё и поймал себя на мысли, что для него неважно, что играет Надя. Проходящая уборщица с вёдрами и женщина с бумагами не могли их отвлечь от музыки. Надя сыграла "К Элизе", "Полонез Огинского" и ещё что-то хорошее, но неизвестное Ивану.

– А последнее, это что было? – спросил Иван.

– Это из Водецкого.

– Не знаю такого.

– Збигнев Водецкий, польский певец и композитор.

    Погас свет, и они спустились к выходу. Надя к родителям в тот день не поехала, поэтому Иван проводил её до квартиры.

    Вечером и последующие выходные он снова спрашивал себя, к чему идут их отношения. В возможность бесконечной дружбы он не верил. Надя подшучивала над ним, запросто распоряжалась его временем, иногда была с ним ласкова и серьёзна. Он был рад каждой минуте рядом с ней, но не понимал её. Весной прошлого года он признался ей в любви, она сказала, что не может ответить тем же. Совсем недавно он полунамёками повторил слова. Ответа не было. Что он ждёт? Не малодушно ли и не смешно ли ждать, как будто выпрашивая, ответный отклик? Может быть, ей трудно прямо отказать и она ждёт, когда он сам поймёт? Но все эти рассуждения ни к чему не приводили: он не находил в себе сил оторваться от неё. Он мечтал ей подарить огромный букет, если бы она ответила: "Да". Счастливый, он принёс бы его на работу. Он был абсолютно убеждён, что сначала – слова, а букет и всё остальное потом, и только так.

    61
    В понедельник она спросила его:

– Товарищ Лукин, что вы делали в выходные?

– Вчера знакомые пригласили на чай, – ответил Иван.

– Ты неточен в словах. Мужики на чай не собираются, значит, надо было сказать, что пригласили на чай не знакомые, а знакомки. И много у тебя таких знакомок?

    Ответа она не дождалась: отвлечённая чужим вопросом, она отошла.

    Вечером того же дня они с большой компанией шли с работы на метро. Иван шёл рядом с Надей, чуть впереди шла Люба. Люба рассказывала своей сослуживице, что она несколько дней назад простудилась и теперь лечится народными средствами: горячие ванны на ноги, чай с маминым малиновым вареньем и горчичник на грудь. Услышав про горчичник, Надя переспросила:

– Куда, куда горчичник?

    Люба не почувствовала интонацию лёгкого сарказма и, повернувшись, простодушно показала приложенной ладонью, куда именно она его накладывает. Получалось, что не на грудь, а несколько выше.

– Боже, какие подробности, – полушёпотом произнесла Надя, так чтобы слышал только Иван.

    На следующий день Надя, как бы вскользь, заметила:

– Ты не находишь, что Люба несколько простовата и суетлива?

    Иван растерялся и был озадачен. Да, вчера Люба проявила милое простодушие. Ну и что? Он вспомнил, что как-то он говорил Наде, что не любит суетливых людей. И вот теперь Надя приписывает Любе суетливость, хотя из вчерашней сцены это никак не просматривалось. Он начал отвечать, медленно подбирая слова, и было видно, что он сильно изумлён.

– Я удивлён твоим словам в отношении Любы, и, если бы мне эти слова сказал кто-то другой, я стал бы опровергать их, но слышать эти слова от тебя… – Иван запнулся и потом продолжил: – Мне приятно слышать эти слова именно от тебя.

    Лёгкая тень краски пробежала по лицу Нади. Иван понял, что угадал причину нападок на Любу. Надя, женщина, отгоняла от Ивана другую женщину. Он поспешил её успокоить.

– Люба – замечательный человек, я помню, как она, не раздумывая, бросилась меня спасать, но, к сожалению, сейчас она сильно обижена на меня.

– За что?

– Я допустил по отношению к ней грубость и бестактность.

– На тебя это похоже, я тебя ещё не до конца обтесала, – с удовольствием и уже весело произнесла Надя; как именно нагрубил Иван, её, видимо, не интересовало.

    62
    В очередной заход по магазинам Иван рассказывал о Древнем Риме. Когда он не был взволнован и видел, что его слушают, он говорил хорошо: он делал нужные паузы, изъяснялся образно, играл интонациями. Надя слушала уже минут десять и вдруг спросила:

– Откуда ты всё знаешь, наверное, много читал?

– Я бы сказал по-другому: я никогда не читал всё без разбора. Помнишь – нам в школе задавали на лето читать, да чтоб ещё в тетрадку обзор прочитанного записать. И вот я в конце лета встречаюсь с двоюродным братом. Ну… я за лето одолел штук семь, а у него, с ума сойти, 32 книги. Я ему: "Врёшь, неужели всё прочёл?" А он: "Да, особенно мне понравилась вот эта". И начинает мне пересказывать. Я его спрашиваю: "Кто написал?", а он не знает.

– А ты, значит, читал только тех, с кем лично был знаком?

    Надя, как замечательный собеседник, всегда внимательно слушала, её острый ум находил мельчайшие неточности и придавал прослушанному рассказу неожиданные повороты. Иван улыбнулся.

– Нет, лично знаком не был, они всё больше жили в прошлом веке, но это были проверенные авторы. Я, помню, пришёл где-то в 8-м классе в библиотеку за какой-то серьёзной книгой – Жюль Верн там или Дюма, передо мной стоит молодая особь женского пола и на всю библиотеку обращается к библиотекарше: "Дайте мне что-нибудь про любовь".

– Что вы, товарищ Лукин, имеете против любви?

– Дело не в этом, просто я бы постеснялся вот так восклицать на всю библиотеку, как та моя сверстница.

– Почему?

– Не знаю, не могу объяснить, но не стал бы я на людях трепать о любви, а во-вторых: во всех этих "книгах про любовь" я думаю, что её вовсе нет.

– Откуда ты знаешь, что нет, если не читал?

– Мне кажется, все эти любовные сказки имеют один сюжет, только с разной аранжировкой. Живёт Золушка – кладезь всех достоинств, а принц её не замечает. Вдруг она превращается в удивительное создание. Принц ведёт её под венец, и они живут счастливо.

    Иван помолчал и продолжил:

– Всё это красиво, но в жизни по-другому. Меня поразила одна любовная история у Конана Дойля.

– А разве он писал любовные романы?

– Нет, это роман об экспедиции на затерянное плато, где чудом сохранились доисторические чудовища. Но роман вставлен, как в рамки, в очень жизненную, как мне кажется, историю.

– Я вся внимание.

– Молодой журналист влюблён в девушку. Наконец он решается на признание, но она, почувствовав это, останавливает его и желает остаться только другом. Она уже влюблена в нарисованный ею идеал мужчины. Она говорит, что полюбит человека дела, человека действия и бесстрашного героя, отблеск славы которого падёт и на неё. И только эту великую любовь она готова ждать. А её друг не соответствует её идеалу. Расстроенный, он уходит. Но судьба благоволит ему: он отправляется с группой отчаянных людей на край света, где они, ежедневно рискуя жизнью, проявляют и мужество, и бесстрашие, и совершают удивительные научные открытия. И вот они возвращаются домой героями. Молодой человек в радостном возбуждении стоит у двери возлюбленной. Ему открывает дверь маленький рыжий человек в засаленном на животе жилете. И этот никчёмный субъект, служащий где-то мелким клерком, теперь является мужем его Глэдис… Вот это – правда.

– А как же Глэдис объяснила случившееся?

– А что слова? Главное – поступки. Она сказала, что, верно, он вовсе не любил, раз бросил её ради приключений.

– А ещё что ты про любовь читал?

– У Джека Лондона есть произведение "Белый клык". Там есть замечательный эпизод из жизни волчьей стаи с четырьмя персонажами: Ведущая самка, Матёрый вожак, Молодой трёхлеток и Старый волк. Последнему в борьбе за самку ничего не светит. Все трое надоедают самке, она их кусает, но они несколько дней терпеливо её преследуют. Развязка наступает неожиданно. Старик и Вожак набрасываются на Трёхлетка и вдвоём расправляются с ним. Вожак победоносно смотрит в сторону самки, оставляя незащищённой шею. Старик молниеносным ударом вспарывает ему шейную артерию. Самка равнодушно наблюдает за происходящим. Достаётся она Старику. Любви тут, конечно, нет. Но ведь и баснописец пишет про зверей, а видим мы людей. И пол здесь не важен, может быть и наоборот – три самки и один самец.

– Ну и какова же мораль у твоей басни?

– Не у моей, а у Джека Лондона. Мораль такова: в любви побеждает не самый достойный, а тот, на чьей стороне сыграет случай.

– А какие женщины тебе в жизни встречались?

– Ой, разные! Про "медсестричку Зиночку" ты слышала. Или вот из той же серии. Года три назад жду поезда на Курском вокзале. Сижу, думаю о своём, садится рядом женщина. И как-то подозрительно мне стало: чего она так близко села, если вся лавка свободна. А отодвигаться как-то неудобно мне. Ну ладно, думаю. Тут она меня толкает локтём. Я ей: "Что сие значит?" Она мне: "Понравился, значит". Я посмотрел на неё. Описывать её облик не стану, но мне показалось, что спала она под лавкой и неделю не умывалась. Я удивлён был безмерно. Думаю: "Я побрит, прилично одет, шляпа у меня новая – как она во мне родню нашла?"

– Ну и чем кончилось общение с родственной душой?

– Я сказал: "Некогда мне" – и быстро ушёл. Я потом долго думал, но так и не смог ничего понять, а только удивлялся. В общем – разные встречались. Проще сказать – какие никогда не встречались.

– И какие же?

– Мне ни разу в жизни не встречались великодушные женщины.

    Надя удивлённо и вопросительно посмотрела на Ивана, но он, предугадывая её мысль и слова, жестом остановил её:

– Я понимаю тебя: говорить подобное бестактно и оскорбительно, как говорить рядом с красивой женщиной, что красивых не бывает…

    Надя не дала ему продолжить:

– Какой ты неотёсанный ещё, товарищ Лукин, – рядом с любой женщиной нельзя говорить, что красивых женщин нет.

– Согласен, согласен, но ты могла бы понять и оценить, почему я оговорился в последней фразе: ведь я разговаривал с тобой.

– Ну хорошо – я тебя великодушно прощаю, – она сделала театральный величественный жест рукой, – продолжай.

    В разговоре с Иваном Надя часто играла роль царственной особы, снисходящей до её подданного. Иван это прекрасно понимал, он не обижался, а восхищался её картинно-сценическими жестами. Он знал, что она испытывает к нему добрые чувства, иначе она не стала бы проводить с ним столько времени. Вот только одних добрых чувств от неё ему было мало.

– Так вот: мне не встречались великодушные. Но! Есть одно маленькое "но". Великодушие – не повседневная вещь, как утреннее приветствие, оно, если оно есть, проявляется в исключительных обстоятельствах. Вероятно, в моей жизни и в жизни встреченных мной женщин не было таких исключительных обстоятельств.

– Как знать, может быть, ещё встретишь.

    Иван задумался после этих слов Нади и возбуждённо произнес:

– Нет, совсем забыл – была ещё одна женщина, встреча с которой меня ввела в неописуемое изумление.

– Что, такая красивая?

– Красивая? Странно: у всех женщин неискоренимый предрассудок, будто в женщине главное – красота.

    Как всегда, Надя мгновенно и точно парировала удар:

– Это потому, что мужчины их постоянно в этом убеждают… Ну ладно, продолжай.

– Нет, здесь дело не в красоте... Хотя ты права… но в ней была красота особая – просветлённая красота простых лиц, я такие лица позже встречал в Троице-Сергиевской лавре.

    Надя удивлённо посмотрела на Ивана, хотела что-то сказать, но удержалась. Иван же рассказал действительно странный случай:

– Дело было так. Я ехал на электричке к родственникам. Путь был дальний – более часа. Садится напротив женщина, одета просто, с корзиночкой на коленях, с которой ходят по грибы. Ей лет 60, в платочке, в корзине у неё сверху батон, яйца и лук торчит. Через две остановки подсаживается к нам мужик, совершенно посторонний для этой женщины. И как-то мне странно стало, что они так быстро сошлись. Уже через пять минут они обсуждали, как редиску сажать и как правильно пить вино: надо налить в рюмку, закрыть ладошкой вот так, а потом залпом выпить. А мне их разговоры непонятны и мелочны. Я на следующий год получаю диплом МГУ. Я сижу и с серьёзной рожей чванливо думаю о высоком, а тут обыватели несут какую-то чепуху. Я стараюсь не слушать, смотрю в окно и думаю о своём. Потом мужичонка уходит. Женщина посмотрела на меня и стала как будто к чему-то прислушиваться. Знаешь, так бывает, когда человек хочет что-то услышать, он поводит головой, направляя ухо к источнику звука. Но слушать было нечего – обычный шум поезда. Уловив какие-то неведомые для меня сигналы, она мне вдруг говорит:

– А хотите, молодой человек, я вам про вас всё расскажу?

– Расскажите, – говорю я с невольной улыбкой, а сам думаю: да откуда что она знает, если я ни слова не произнёс, а видит она меня впервые.И тут она спустила меня с моих высот, так что я в буквальном смысле открыл рот – я даже почувствовал, как он открылся. Я смотрю на неё широко открытыми глазами и не могу ничего сказать: так я был удивлён.

– И что же такое она тебе сказала – удивилась уже Надя.

– Она сказала, что я целеустремленный, надёжный, человек долга и ещё много хороших слов. Не стану их перечислять, главное другое – именно таким я себя тогда считал. Я, когда опомнился, говорю ей: "Это всё хорошие слова, а скажите что-нибудь плохое". Она мне отвечает: "Плохого не стану говорить".

– Она плохого не нашла? Странно, она просто тебя пожалела, – с доброй улыбкой заметила Надя.

    Иван помолчал и продолжил:

– Не в том смысле, что ей нечего сказать обо мне плохого, а что она просто не станет этого говорить… А мне ужасно хочется ещё что-нибудь узнать, но я уже подъезжаю к своей станции, а теперь вот корю себя: надо было остаться. Просто мне можно было сойти сейчас, а можно было ещё проехать десять минут. Но я постеснялся остаться: я думал, если она так прочла меня всего насквозь, то она почувствует, что я хочу остаться. Я теперь не понимаю, чего я стыдился – ведь ей это ничего не стоило, а мне, быть может, польза.

– А что ты ещё хотел узнать у неё?

– Не знаю. Я думаю, что она сама бы сказала: может быть, предостерегла от каких ошибок, которые я совершу. Судьба свела меня с провидицей, а я упустил свой шанс. Но на прощанье она мне сказала и вовсе загадочную фразу, которую я не понимаю.

– Какую? – заинтересовалась Надя.

– Она со мной, сопливым юнцом, говорила уважительно и обращалась на "вы", а последнюю фразу произнесла особенно доброжелательно.

– Ну давай, не томи, какую фразу?

– Вот дословно её слова: "Вы, молодой человек, будете всю жизнь медленно-медленно идти в гору".

– Да, действительно, фраза загадочная, теперь всю жизнь её будешь разгадывать. И ещё: раз совета не испросил, придётся вам, товарищ Лукин, всю жизнь…

– …жить своим умом, – закончил Иван.

– Как ты догадался?

– Я тоже научился угадывать некоторые твои мысли… Жаль, что не все.

Надя надолго задумалась, потом печально сказала:

– Все угадать невозможно, я сама не все свои мысли, которые вдруг придут, угадываю.

    Иван внимательно посмотрел на Надю: шутит ли или что-то не договаривает? Про себя же подумал: "Чтобы её понять, мне, верно, всей жизни не хватит".

    Потом Надя продолжила:

– Мы отвлеклись. Видишь, какую женщину встретил, а говорил, что не встречал великодушных женщин.

– Нет, великодушие – это когда ты чем-то жертвуешь ради другого или прощаешь его за причинённую боль. Здесь другое – доброта, бескорыстие, желание помочь…

    63
    Какое-то время шли молча. О чём думала в эти минуты Надя, для Ивана, вечером вспоминавшего разговор, осталось неясным, но она вдруг возбуждённо заговорила о замужестве.

– Я не понимаю, почему вопрос замужества всем представляется таким важным: будто все девушки только и думают, как бы поскорее выскочить замуж. Разве стремление к общению и разнообразию друзей есть только стремление найти себе пару? Меня раздражает это давление всеобщего мнения на женщин. Зачем нужно скороспелое замужество?..

    Иван слушал и не понимал, зачем она ему это говорит. Она бы ещё продолжала рассуждать, но он перебил её.

– Хорошо, замуж ты не хочешь – здесь каждая вольна выбирать… – эти слова, как свою первую, ещё не обдуманную реакцию на тираду Нади Иван произнёс с досадой, потом, после паузы, нашёл продолжение: – Но я не понимаю причин твоего жара и отпора. Разве тебя твои родители собираются выдать замуж силой?

    Надя осеклась, действительно – её слова не вытекали из их с Иваном разговора, но они логически вытекали из её мыслей, навеянных недавним разговором с мамой, о чём она не хотела говорить Ивану. Мама из фраз дочери, её телефонных разговоров и своих наблюдений сделала вывод, что Надя, заводя множество знакомых, удивляется необычным персонажам, играет с ними и, поняв суть и мотивы одних, находит других подопытных. В лаборатории жизни всё время кипели эксперименты. Родители не хотели торопить её с замужеством, а пытались мягко предостеречь от ситуации, когда настанет время уже и выбор делать, а он вдруг станет невелик.

    Вокруг Нади было такое множество молодых людей, добивающихся или ожидающих её внимания, что ей казалось, что она сделает свой выбор, притом – лучший выбор, тогда, когда сочтёт нужным. Мама считала по-другому: собирать грибы на грибной поляне после полудня, когда через неё прошло столько желающих, поздно. Опасения мамы были не беспочвенны: старшая дочь тому пример.

    Научившись понимать поведение Нади в мелочах и предугадывать в диалогах развитие её мысли, Иван теперь не понимал, как ему казалось, главного – её небрежного и легкомысленного отношения к созданию семьи. Оно, это её отношение, ему представлялось неестественным. Для молодой девушки не может быть это вопросом третьей степени важности – это противоестественно.

    Иван не знал о последнем разговоре с мамой и посчитал, что слова Нади навеяны давно прочитанной книгой. Он как будто прозрел и понял – откуда выросли последние слова Нади. Это был, быть может, единственный случай, когда он ошибся. У него в мозгу промелькнуло: "Вот оно что. Так это же образ Таис Афинской – идти по жизни играя, находить достойных людей, дарить им своё обаяние, вдохновлять их и снова искать новых и играть с ними. Вот он – её кумир". Он вдруг понял, почему ему казался фальшивым образ Таис: его измыслил Иван Ефремов. Другое дело – Джейн Эйр: её образ Шарлотта Бронте, женщина, писала с себя, поэтому он жизненный и убедительный.

    Возникшую паузу прервал Иван и также сказал слова, которые Наде тогда были непонятны, но которые позже она будет не раз вспоминать. Как всегда, когда Иван хотел сказать что-то важное, он предварительно обдумывал и начинал говорить медленно, как бы на ходу выверяя слова.

– Надя, я хочу сказать тебе следующее: ты делаешь большую ошибку, когда на основе наших прежних и сегодняшних отношений экстраполируешь их в будущее.

– Лукин, я тебя сейчас по голове стукну. Математик, ты можешь по-человечески сказать?

    Иван долго смотрел под ноги, думал и, наконец, нашёл слова:

– Если совсем просто, то это будет звучать так: товарищ Лукин появился в твоей жизни вчера, товарищ Лукин есть в твоей жизни сегодня, но это вовсе не значит, что товарищ Лукин будет в ней завтра.

– Куда это ты собираешься убежать? Мы тебя никуда не отпускаем, – безапелляционно заявила Надежда.

    Иван криво улыбнулся под ноги и еле заметно покачал головой, потом, обращаясь более к себе, глубокомысленно произнёс: "Да", что означало, что объяснять что-то бесполезно. А Надя уже думала о другом.

    Расставшись, Иван продолжал обдумывать слова Нади о замужестве и в конце концов пришёл к тому, что говорила она их не просто так: "Тогда, давно, на моё признание в любви она ответила, что не может мне ответить тем же. Совсем недавно я фактически повторил признание, хотя и не так явно. И вот теперь, вроде бы отвергая замужество, она вовсе не отвергает его, она не допускает его со мной. Именно это она и хотела мне мягко и как бы ненароком сказать! Как я сразу, идиот, этого не понял?"

    У Нади таких сложных мыслей не было. Она удивилась бы, узнав, что Иван сможет расшифровать её слова таким образом – она просто не думала о каких-то вариантах трактовки своих слов и о том, как они отзовутся.

    64
    В начале декабря, когда листья уже давно опали, а высокий бурьян на обочинах ещё не весь поломан ветром и не накрыт снегом, они брели по дорожке вдоль стадиона. Надя шла и отставленной вбок рукой касалась верхушек растений, как бы на ходу поглаживая их. Не останавливаясь и не глядя, она сломила случайную верхушку и подала Ивану со словами:

– Вот тебе мой подарок, храни его.

– А что это за растение? – спросил Иван.

– Товарищ Лукин, женщина дарит тебе подарок, ты должен радоваться, а не спрашивать, что это такое. А потом – откуда я знаю, ты же у нас ботаник.

    Верхушка сломленного растения имела пирамидальную форму. Тонкие веточки были усеяны семенными корзинками, размером с гречишное зерно, между ними были редкие перистые или раздельные листья серебристо-тусклого цвета. Иван аккуратно засунул подарок в боковой карман, а придя домой, достал ботанический атлас, купленный ещё год назад. Полистав его, он нашёл в нём подаренный "цветок". Подарок был веточкой полыни горькой. Иван где-то слышал, что полынь является символом разлуки.

    На следующей неделе они строили планы на декабрь. На предприятии повесили объявление о подборе нескольких пар для поздравления детей сотрудников с Новым годом. Надя предложила записаться и в костюмах Деда Мороза и Снегурочки ездить с поздравлениями. Иван не представлял себя в роли скомороха, но с Надей готов был и эту роль сыграть.

– С тобой хоть куда согласен, но там же угощать будут, а не пить нельзя, да и под ёлкой станцевать не смогу… Ты за меня одна станцуешь?..

– А я всегда хотела записаться на курсы бальных танцев и научиться танцевать вальс… Вальсы – они такие прекрасные.

– Что же тебя останавливало? – удивился Иван. – Это же гораздо легче твоей музыкальной школы.

– Что в детстве мешало, уж теперь не помню, а сейчас туда лучше идти парой. Ты пойдёшь со мной?

– А разве нас возьмут: нам же не по 10 лет? – усомнился Иван.

– Есть такие кружки, где возраст не важен.

– Если у меня не будет получаться, ты не прогонишь меня?

    Надя не отвечала и о чём-то задумалась. Иван не стал повторять вопрос, немного помолчал, не желая прерывать мыслей Нади, а потом предложил:

– Пойдём в субботу в цирк, я никогда не был в цирке. А ты была в цирке?

– В цирк? Нет, я в эти выходные не могу. Томочка, лучшая подруга, 13 декабря выходит замуж – я должна быть у неё свидетелем.

    У Ивана заныло в груди и смутное тревожное чувство закралось в сердце. После длительной паузы он с бьющимся сердцем произнёс:

– Свидетель будет с другой стороны, а ты будешь свидетельницей.

    Надя поняла прямо не высказанное и успокоила:

– Не расстраивайся: в цирк пойдём как-нибудь потом, цирк от нас никуда не уйдёт.

    Успокоительные слова прекратили своё действие, как только наступил одинокий вечер пятницы – завтра Надя пойдёт на свадьбу.

    65
    Сюжет жизни соткан цепочкой случайных событий. Предчувствия не обманули Ивана: жених Тамары видел несколько раз подругу своей невесты и пригласил одного из своих друзей, Игоря, именно в свидетели, с целью познакомить его с Надей. Однако, приглашая, сказал:

– Я общался с ней и со слов моей Тамары много слышал, поэтому я думаю, что она тебе не по зубам.

    При этом он хитро улыбался.

– Посмотрим, – равнодушно ответил Игорь, потом, видя, что улыбка не сходит с лица друга, добавил: – Нет, нет, спорить с тобой я не буду: я на женщин не спорю.

    Что там произошло на свадьбе и как развивались события в течение двух дней выходных, Иван не знал, но в понедельник утром Надя на контакт не шла и отделывалась вежливыми короткими фразами, как с малознакомым человеком. Вся неделя прошла как понедельник: Надя после работы сразу исчезала, в течение дня была сильно занята, Иван же чувствовал, что она просто избегала общаться с ним.

    Наступила последняя декада года. Он забыл и про цирк, и про Деда Мороза, и про танцевальные курсы. Всё, что было на прошлой неделе, казалось ему теперь бесконечно далёким. Он перебирал дорогие ему памятные вещицы, связанные с ней: два письма, рекламу балета в Ленинграде, записную книжку, веточку полыни, три фотографии, но только травил себе душу.

    С двух маленьких фотографий размером 2х3 см, смотрело на него лицо юной восьмиклассницы. Одна была содрана, вероятно, с какого-то документа; другая была руками оторвана от блока в шесть фотографий. Эти фотографии он выпросил год назад у Нади. На одной она была с милыми ему мальчишескими чертами. На другой фотографии, которая ему очень нравилась, она была с двумя косами на плечах.

    Третье фото было чуть покрупнее, здесь она была в возрасте, когда они познакомились. Она чуть улыбалась уголками губ, именно ей он признался в любви. Эту фотографию ему подарила сама Надя, но она ему сразу не понравилась своей обратной стороной. На обороте карандашом было написано: "Другу Ване, оставайся им всегда". И подписано: "Надя". Беря тогда эту фотографию и прочитав слова, он помрачнел. Теперь же эти слова приобретали и вовсе зловещий смысл: она своей рукой ещё год назад приговорила им навечно остаться друзьями.

    Далёкое предложение дружбы от любимой женщины теперь звучало как издёвка. Он не находил себе места, и самое трудное было видеть её рядом и совершенно чужой. Этого "друга" нельзя было пригласить в кино, с ним нельзя было поболтать, наслаждаясь переливами её мыслей, нельзя было таскать её сумки в походах с ней по магазинам.

    Он хаотично перебирал в памяти эпизоды их долгого знакомства и приходил к выводу, что его надежды на что-то большее были абсолютно беспочвенны. После того как она не ответила на его чувства, зачем он снова поверил в несбыточные мечты?

    Множество их общих знакомых, опасаясь её или не видя в ней ничего особенного, даже не стремились завоевать её. Мишка, любящий свою Ленку, смотрел на неё и вовсе скептически, хотя и доброжелательно. Иван слышал, как он говорил Надежде: "Ветрова ты Ветрова, ветер у тебя в голове".

    Недавно Борис и Наташа, с которыми они были вместе в профилактории, поженились. Борис был доволен: он всегда накормлен, пиво с друзьями он пил по-прежнему, Наташа смотрела ему в рот и всегда была к его услугам. С другой женой, которая вдруг могла оказаться умнее его и более требовательной, ему бы вместе не ужиться. Борис полагал, что удачно и вовремя женился.

    Михаил, Борис и многие другие были счастливы своим счастьем, а на Надежду смотрели как на курьёз, как на что-то недоступное, непонятное, колючее и от этого – ненужное. Будь Иван проще и непритязательнее в своём отношении к женщинам, он обошёл бы Надежду стороной. Он мог вовсе и не повстречать её в жизни и теперь не мучился бы.

    Но он её встретил и "заболел", и никакие безупречные логические доводы не помогали излечиться от горячки. Ещё совсем недавно она играла для него полонез Огинского, теперь вечерами он часто слушал его часами. Композитор прощался с родиной, а он прощался с Надей.

    Всё вокруг, никак не связанное с ней, теперь напоминало её. Вот с визгом играет в снежки маленькая девочка – когда-то Надя была такой же. Вот двое пьяных в обнимку бредут и самозабвенно что-то горланят – им хорошо и не знают они Нади и знать не хотят. Вот завсегдатаи тёплой летней лавки, встретившиеся в лифте, видно, никак не могут расстаться и чешут языками – его Надя никогда не будет такой же.

    66
    По осени Иван дал почитать Надежде книгу и забыл о ней. Теперь же, перед Новым годом, он решил воспользоваться этим, чтобы поговорить, – если удастся. В пятницу вечером он подошёл к ней.

– Надя, я тебе книгу "Женщина в белом" давал. Мне нужно её вернуть. Она не моя, – соврал он.

– Хорошо, я тебе принесу в понедельник.

– Мне нужно её в выходные отдать. Можно я у тебя её заберу сегодня?

– Можно, поехали.

    Всю дорогу, когда не мешал транспортный шум, Надя говорила не переставая. Иван просто, не отрываясь, смотрел на неё. Прислушиваться не имело смысла: её монолог-ассорти просто заполнял паузы между гулом метро. Он понял, что разговора не получится. Они приехали, книга была возвращена, Иван начал разворачиваться к выходу, но вдруг Надя подошла к этажерке, взяла фотографию и подала Ивану со словами:

– Как считаешь – можно что-нибудь сказать о человеке по фотографии?

    С фотографии на Ивана смотрело лицо молодого человека с очень спокойным и уверенным взглядом. Иван едва заметно улыбнулся уголками губ. Эту улыбку он перенял у Надежды и вспоминал её, когда так улыбался в минуты грусти. Возвращая фотографию, он ответил:

– Наверное, можно, но я не умею. Как его зовут, чем он занимается?

– Игорь, он – альпинист. Он говорит, что там, в горах, лучше погибнуть, чем проявить слабость. С такими людьми спокойно. Вот посмотри, какие он стихи написал.

    Иван взял листочек и прочёл. Стихи были очень хорошие. Их нельзя было сравнить с пушкинскими строками, но они были хороши тем, что предельно точно передавали образ Нади. Особенно поразили Ивана три строки, где Надя сравнивалась с настоящим солнцем, а остальные женщины – с фальшивыми светилами. Эти три строки он запомнил и потом их много раз про себя повторял.

– Да, стихи очень точные.

    Иван, как мог, старался выглядеть спокойным и равнодушным. Он посмотрел на часы, но не понял – который был час, так как его мысли были заняты другим.

– Ладно, пойду. До понедельника. Мне сегодня нужно ещё в одно место забежать.

    Иван опять в этот вечер врал. Ему некуда было спешить. Он не собирался ни к кому заходить, тем более в таком состоянии. Придя домой, он с остервенением бросил книгу в угол, да так, что обложка у неё отвалилась.

    Он понял, что проиграл, и опять винил себя за веру в несбыточные миражи. Можно ждать весну в лютую январскую стужу и в февральские метели, потому что точно знаешь – весна придёт. А что ждать ему? Ведь она смеётся – стихи показывает. Он столько раз подвергался насмешкам и не обижался, восторгаясь игрой её ума, но здесь было другое – она выражала не насмешку над его поступками и словами, а проявляла небрежение к его чувствам. В любовном угаре она была невосприимчива к чужой боли.

    В середине января Надя пришла на работу с большим фолиантом. Это была прекрасно оформленная книга репродукций картин Эрмитажа. Лена была в восторге, бережно листая её.

– Товарищ Лукин, вы не хотите посмотреть знакомые места? – с обворожительной улыбкой счастья обратилась Надя к Ивану.

Иван подошёл. Книга действительно была очень дорогая. Лена, закрыв книгу и осторожно держа её в руках, спросила:

– Откуда такая ценная вещь?

– Это мне молодой человек подарил.

    Лена загадочно и многозначительно улыбнулась в ответ. Иван ещё немного постоял с ними для приличия и отошёл. Его расстроила не сама книга, а сравнение, которое он моментально сделал. Она осенью отказалась принимать от него в подарок дипломат, а книга была дороже, и именно это и удручало его. Иван не сомневался, что книга была подарена Игорем. В мозгу засела мысль: "От меня ничего не хотела брать, а от Игоря приняла".

    Эта последняя капля раздавила его. Ему казалось, что, если бы она сказала: "Извини, Ваня, я тебе ничего не обещала, ни словами ни намёками, останемся друзьями. Я встретила своего единственного человека", он бы понял. Он не понимал, зачем нужно на нём, на живом, делать вскрытие без наркоза. Зачем нужно было показывать фотографию, стихи, книгу? Сам он никогда и ни с кем не мог поделиться своей интимной жизнью.

    Он мучительно перебирал в памяти цепочки прошлых событий и их следствий, конструировал возможное развитие их отношений, и получалось, что если бы он сказал, то было бы это, а если бы он сделал так, то вышло бы другое. На каком-нибудь "если" всё вдруг складывалось хорошо, он впадал в сладкие грёзы, но тут же, ужаленный реальностью, начинал снова расплетать и заплетать болезненные узлы случившихся и возможных событий.

    67
    Два месяца сильнейшего стресса не прошли бесследно: Иван заболел и был вынужден обратиться к врачу, но от больничного листа наотрез отказался, так как не желал разговоров в отделе на эту тему. Молодой организм постепенно справился, но психологически он был в таком плачевном состоянии, что если бы в этот момент пришла Люба и просто забрала его, он бы ушёл с ней безвозвратно. Он вспоминал, как на Карадаге она бросилась ему на помощь, а он поплыл ей навстречу. Сам приблизиться к Любе он не мог. Ему казалось это низким и недостойным поведением. Наверняка кто-то уже донёс Любе, что Надежда отвернулась от Ивана, и ему было стыдно в этой ситуации искать сближения с Любой.

    По сравнению с Надеждой у Любы был только один, но неисправимый "недостаток", неведомый ей и не осознаваемый в то время Иваном: в его жизни она была по времени вторая. Она была умная, безупречно красивая, всесторонне образованная, нравственно чистая… Если бы он встретил её раньше Надежды, то главные слова он сказал бы именно ей и, быть может, ему посчастливилось бы дождаться и однажды услышать ответный отклик. И тогда Надежда в его глазах была бы достойна уважения, но не более. Но другие люди, нелепые события и глупость молодости помешали Любе и Ивану сблизиться.

    После Пицунды возникла невидимая, но ощущаемая, вежливая дистанция. Они ещё встречались, но уже случайным образом или по делам работы. Он решил обязательно попросить у неё прощения, когда забудется её обида, но так и не успел – другие события обрушились и закрутили его.

    На всю жизнь он сохранил о ней самые тёплые воспоминания. Помнил её дом в Вешняковском проезде, телефон и день рождения, но никогда не звонил. Он искренне, как никому другому из своих друзей, желал ей счастья. Он был бы рад с ней встретиться и просто поговорить, но каждый ли муж поверит в невинность их прошлых отношений и чистоту их возможной встречи.

    Долгие годы спустя у него возникло чувство вины перед этой естественной и правдивой женщиной за то, что не сказал ей многих прекрасных слов, которых Люба была не менее достойна, чем Надя.

    68
    Так как Иван не хотел, чтобы женщины отдела судачили об их отношениях с Надей, то поначалу он иногда старался разговаривать с ней, поддерживая для окружающих видимость их прежних отношений, однако давалось это непросто.

    Она персонально не поздравила его с 23 Февраля, было только общее поздравление в отделе. Он стал мучиться – поздравить или нет её с 8 Марта. Сначала решил не уподобляться женщине, а поздравить как ни в чём не бывало. Потом пришёл к выводу, что назойливость отвергнутого лишь раздражает женщину.

    После 8 марта он избегал смотреть ей в глаза. Он порой не замечал сослуживцев: смотрел на них и о чём-то напряжённо думал. Он окончательно убедил себя, что глупо ему было на что-то надеяться. Он решил, что после его бессмысленного признания в любви у неё возникли к нему просто тёплые чувства на закваске жалости. Этим и объяснялась их дружеская близость. Кто он для неё? Настоящий мужчина должен быть таким, как её отец, командир эскадрильи. Вокруг неё постоянно вьются красивые молодые люди. Если бы он что-то значил для неё, она бы не вела себя с ним так безжалостно.

    Прошёл ещё месяц. Весна набирала силу. Иван не догадывался, что в душе Надежды также происходили напряжённые внутренние сдвиги. Умная женщина неизбежно назавтра правильно осознает случившееся, но сегодня она живёт чувствами. В момент знакомства с Игорем паутина эмоций обволокла сознание Нади, но потом что-то пошло не так в их отношениях.

    Два года назад она говорила Ивану, что для неё любовь – это великое и светлое чувство. Она тогда верила, что надо просто дождаться, когда оно придёт. Теперь она вдруг с беспощадной ясностью уложила в сознании, что это объект любви приходит извне, а великое и светлое чувство рождается внутри. Но зародившееся внутри это великое чувство невозможно взрастить в одиночку, чтобы оно оставалось великим и расцвело, нужно, чтобы встречное было таким же. А если великое и светлое сталкивается с мужским, часто эгоистичным и утилитарным, то неизбежно блекнет и увядает.

    Она поняла, с кем вместе она только и может вырастить великое и светлое чувство. Её Ваня все эти годы был рядом, а она не видела его таким, каким вдруг увидела сейчас. "Хорошо, что я вовремя это поняла", – повторила она про себя дважды.

    Она отчётливо увидела, как под её влиянием он прошёл путь от смешного ботаника до единственного достойного мужчины, готового меняться ради неё. Он фактически повторил удивительные перипетии судьбы её дяди. Она вспомнила, как он не стал нарушать спокойствия Ростислава Плятта, как ему было стыдно только за одну мысль попросить кусок хлеба у художника, как постеснялся быть назойливым перед пророчицей в электричке и как больной приехал на работу отдавать долг только потому, что обещал вернуть в среду. Все его шаги и жесты были не похожи на поведение окружающих. Он бывал неловок и неуклюж, но был и, несомненно, благороден. Кусочки смальты отдельных поступков сложились в цельную мозаику удивительного образа. Она своими руками его вырастила, а главное – осенённый её любовью он сможет достичь большего.

    69
    Странно, но если раньше ей не нужен был повод поговорить с Иваном и она просто могла позвать его: "Ваня, а ну иди сюда", то теперь она не знала, как начать. Она хотела сделать это в пятницу, но решила ещё раз продумать слова за выходные. Потом в понедельник она уже было решилась к концу дня, но подумала, что сегодня, в понедельник 13 числа, лучше не надо и перенесла на утро вторника, забыв, что для него 13-е число – счастливое. Во вторник с утра он не появился на рабочем месте. Валентин ей сказал, что он на сегодня взял отгул, и добавил: "По-моему, у него что-то дома случилось".
– Что случилось? – спросила Надежда, хотя тут же поняла, что Валентин не знает.

– Не знаю, спрашивать бесполезно. Он же – скрытный, говорил только, что сегодня у него очень важное дело. Какой-то он – подавленный, может быть, заболел кто.

    Если бы несколько дней назад или хотя бы вчера Надежда могла знать, что за дела у него намечены на вторник, она примчалась бы к нему с растрёпанными волосами, не думая о словах, но во вторник она не могла себе такого представить. В среду с утра Надя сразу нашла нужные слова: "Ваня, мне нужна после работы твоя помощь. Всего на час – ты же не можешь отказать женщине".

    Иван внимательно посмотрел на Надю, как-то осунулся и сказал: "Хорошо".

    Выйдя из проходной, какое-то время шли молча. Так идут чужие или очень близкие люди, которым просто хорошо рядом и нет нужды искусственно поддерживать разговор. Но здесь было другое: Иван ждал, а Надя снова не знала, как начать.

    Наконец она начала щебетать обо всём, но заметила, что Ивану с трудом даётся поддерживать разговор. Час давно прошёл, они забрели на опустевший заводской стадион. Сделали круг, присели на лавочку, снова круг и снова сели. Она вспомнила, как они ходили осенью по магазинам, болтая небрежно, или бесцельно брели и тогда, в молчаливой тишине, не возникало напряжения. Теперь же она чувствовала, как в Иване нарастает тревога – уж она-то за эти годы хорошо узнала его. Вдруг, не в тему предыдущей фразы, она сказала: "Товарищ Лукин, а не махнуть ли нам на праздники в Ленинград, прошлый раз зимой мы с тобой не попали в Летний сад. Там всё расцветёт. Я хочу с тобой погулять по Летнему саду".

    Он молчал. Она посмотрела на него и увидела того прежнего Ваню, который никак не мог произнести в Абрамцево дорогие теперь ей слова и которые он с неимоверным трудом выдавил из себя уже вечером. Ей захотелось взять его под руку и прижаться к нему, но четырёхмесячная размолвка мешала ей.

    Они встали и снова пошли. После долгого молчания, которое она не решалась нарушить, он произнёс:

– Я не могу с тобой поехать…

    Она с нежностью посмотрела на него.

– Ванечка, я почти такую же фразу уже слышала два года назад. Ты повторяешься. Тогда ты говорил, что не можешь со мной больше встречаться, потому что... Я всё помню.

    Он молчал и снова, как два года назад, не мог завершить. Тогда, давно, она просто с удивлением и интересом ждала – хватит ли у него сил признаться. Теперь же другое, радостное, чувство переполняло её.

– Я знаю всё, что ты хочешь мне сказать. Не дуйся. Давай поговорим обо всём в Ленинграде.

    Но то, что она услышала, было невозможным, невероятным – она отказывалась в это верить. Те далёкие слова "…потому что я люблю тебя" он произносил, глядя ей прямо в глаза, сейчас же он отвернулся и произнёс в сторону другие, страшные, слова:

– Я не могу с тобой поехать, потому что у меня свадьба… Вчера подали заявление.

    Надя вздрогнула, не разбирая, прошла по луже, окружающая картинка перед глазами куда-то ушла, сжало в груди, она услышала свой голос:

– Где ты её нашёл?

– Мы с детства живём в одном подъезде.

– И в школе вместе?

– Нет, я же в математической школе, а в какой она школе и где после школы – я не знал.

– И как же встретились? – она спрашивала машинально, ужас произошедшего овладел ею.

– Лифт сломался, мы шли, у неё из сумки вывалился кефир, я был тремя ступеньками ниже и весь кефир вместе с осколками оказался у меня на брюках.

    Надежда задумалась, гримаса страдания исказила её лицо.

– Как ты не понимаешь – это же всё женский спектакль, она просто хотела познакомиться.

– Даже если так, какое это имеет значение?

– Сколько ей лет?

– Двадцать шесть. Это важно?

– Для женщины – это критический возраст. Она просто хочет замуж.

– Ты осуждаешь её за подобное желание? И почему ты говоришь о ней так зло?

    Какое-то время они шли молча, а потом Надежда ответила:

– Она украла у меня моё.

– Нет, она подобрала ничейное, брошенное.

    Правда слов навалилась на неё. Она, которая никогда не лезла за словом в карман, не находила что сказать. С неё слетела наносная шелуха, она превратилась в обыкновенную женщину и спросила:

– Ты ей сделал предложение?

    Иван не отвечал, тогда Надя продолжила:

– Меня ты замуж не звал.

    Иван медленно глубоко вдохнул, задержал дыхание, потом с трудом медленно выдохнул. Ответил не сразу. И в его голосе смешались и досада, и боль, и злость.

– А разве моё признание два года назад после Абрамцево ничего не стоит? А разве не говорил осенью, что ты самая лучшая и высшее счастье для меня быть рядом? Чего же более сказать? И разве не является оскорблением и не отдаёт пошлостью предложение женщине идти под венец, если она не находит у себя ответного чувства?

Она молчала. Он продолжил.

– Ты исчезла из моей жизни на четыре бесконечно долгих месяца. Даже тяжелее – я постоянно видел рядом женщину, ставшую вдруг безвозвратно чужой. Где ты была?

– Ты не понимаешь женщин. Ты должен был бороться.

– Бороться? С кем бороться? И потом – я не олень, мне не самка нужна была, мне нужна была женщина.

– Как её зовут? Расскажи мне о ней.

– Вера. Она чудесная, замечательная, но… – Иван замолчал и, вероятно, подбирал слова и никак не мог найти, что же после "но".

Надя ждала. Наконец он сказал:

– Не знаю, как сказать, но она – другая. Ну, например, она не будет кормить бродячую собаку колбасой и в причудливых проталинах на кучах мартовского снега не увидит величественных гор и скал, не увидит ничего, кроме грязного снега.

– Нашёл петух жемчужное зерно. – Надя помолчала и добавила: – Я хотела бы с ней поговорить.

– О чём?

– Я бы ей сказала: "Вера, пойми: не твоё это!"

– А чьё?

– Всё, на сегодня хватит.

    Надя развернулась и почти побежала, Иван еле успевал за ней. Она остановилась и жёстко сказала:

– Не надо со мной.

    70
    Придя на квартиру, она долго не раздевалась, потом разбросала снятую обувь и плащ, бросилась на кровать, но сразу вскочила. Всё вокруг её раздражало. Она была унижена и ужасно оскорблена: как он мог предпочесть другую. Он за всё время не дал ей повода усомниться в своей преданности, она так уверовала в свою власть над ним, что даже не допускала мысли, что он может принадлежать другой женщине.

    Она, со всем её умом и женской проницательностью, не смогла предвидеть простой житейской ситуации, что его, брошенного и раздавленного горем, может увести другая, перед которой у него возникнут обязательства, и он не сможет через них переступить.

    Женщина любит примерять, она перемеряет десять платьев и вдруг понимает, что первое было самым лучшим, возвращается, а его уже взяли. Неумолимым барабанным боем звенела в голове песня "За полчаса до весны"; её слова, раньше воспринимаемые равнодушно, теперь звучали как выстрел.

    События, связанные с Иваном, хаотично всплывали в её памяти и приобретали уже иной смысл и звучание. Его гордость, подавляемая рядом с ней, вызывала теперь не улыбку, а уважение. Она всегда чувствовала его ранимость, но часто причиняла ему боль, зная, что он простит, как прощает мать. Но более всего ругала себя за то, что не поняла и не осознала слова, когда он говорил, что Иван был её жизни вчера и есть сегодня, а завтра... И вот это "завтра" наступило, а его рядом уже нет.

    Заснуть она так и не смогла. Под утро она написала письмо, запечатала и на конверте размашистым почерком, без заглавных букв и запятых, написала "вскроешь его завтра или вернёшь его мне если я приму такое решение". Когда она пришла на работу, Лена спросила:

– Надя, что с тобой? Ты выглядишь очень уставшей.

– Голова разболелась, плохо спала.

    После обеда она отдала письмо Ивану. Он положил его в карман, а потом в дальнем конце коридора у окна долго читал надпись на конверте. Рой вопросов крутился в его голове. Что она там написала? Зачем нужно письмо, если он рядом? Почему нельзя просто сказать? Надпись на конверте его обидела, особенно слова "если я приму решение", то есть лично она примет решение, которое он должен выполнить. Звучало как команда собаке: "К ноге!".

    К концу рабочего дня Надя подошла к Ивану:

– Ваня, мы вчера не договорили с тобой, давай продолжим.

    Они вышли из проходной, нашли относительно безлюдное место, и Надя без прелюдий начала говорить:

– Ваня, я много передумала со вчерашнего дня. Я, может быть, не совсем логично себя вела с тобой, но главное, что для себя-то я давно решила, что мы всегда будем вместе.

– Вот только меня ты забыла поставить в известность.

– Я не могу тебя потерять. Я мучила тебя, потому что…

– Мучила? Зачем? С человеком, который тебе не безразличен, надо обращаться бережно, – тихим и спокойным голосом медленно произнёс Иван.

– Не перебивай меня, – она помолчала и продолжила: – …мучила, потому что прекрасно видела все твои сомнения и метания.

– Какие сомнения? Разве я из нескольких женщин выбирал одну? Передо мной не стояло никакого выбора – только к одной я принёс слова любви.

– Ты сейчас предаёшь свою любовь.

– Предать свою любовь, предать свои мечты – это предательство самого себя, а со своей совестью я разберусь сам. Женщину я не предавал, просто женщине… не нужна моя любовь и она не захотела выбрать меня…

    Он хотел завершить фразу словами: "…женщина выбрала другого", но в последний момент изменил концовку, не желая намекать на Игоря.

– Ты не понимаешь женщин.

– Я вчера это слышал. Какой-то театр абсурда – женщина обвиняет мужчину не в измене, а в незнании женщин. Я не понимаю женщин?! А зачем мне их понимать, если я не понимал единственную. Почему нельзя подсказать человеку то, что он не понимает? Или это какое-то тайное знание тайного женского сообщества?

    Надя не знала, что говорить. Вдруг она спросила:

– Разве ты любишь Веру?

– Я убеждён, что о своей любви следует говорить только с любимым человеком… Мы подали заявление, этим шутить нельзя. А мои мечты, кроме меня, никому не интересны.

– А о чём ты мечтал?

– Я когда-то мечтал подарить одной женщине огромный букет цветов.

– Почему же не подарил?

– Нужно иметь на это право и быть уверенным, что его примут с восторгом.

– Любая женщина всегда рада цветам просто потому, что она же-е-енщина.

– Нет, не так. Представь счастливую девушку, которой её молодой человек подарил замечательную книгу. Если другой мужчина ей в тот же день принесёт букет, будет ли она рада? Нет, она будет поставлена в неловкое положение. Чувство досады, а не восторг у неё возникнет.

    Надя поняла намёк Ивана и не знала, что ответить. Она помолчала и снова сказала, что пришло ей в голову:

– Ты не любишь её, ты обманываешь её, поэтому никогда не сможешь сделать её счастливой. Поверь мне, я старше тебя, наконец – я женщина: я знаю, что говорю.

– Когда я встретил тебя, ты действительно была старше меня… – и даже не на календарный год, а лет на пять, если судить по моему тогдашнему сознанию. Но за годы нашего знакомства, благодаря именно тебе, я вырос, а ты осталась прежней. Теперь я лет на пять тебя старше.

– Ты не сможешь с ней из чувства долга прожить всю жизнь, ты сломаешься и сопьёшься. Она будет пеленать тебя заботой, а крылья расправить ты не сможешь.

– Я кажусь тебе таким слабым?

– Дело не в слабости. Моя мама любит биографии артистов собирать. Так знаешь, что она говорит: сильные в расцвете сил и погибают. Чтобы жить и творить, им надо, чтобы кто-то рядом их вдохновлял. Это мох растёт недвижим, а высокие цветы ураган валит на землю. Ты – человек с тонкой душевной организацией. Ты сгниёшь рядом с домохозяйкой… Кстати, что ты в ней нашёл?

– Знаешь, такие простые вещи, как доброту, понимание… Нет, нет, вру – не то это, не это главное… Не поверишь – нашёл тихую уверенность в завтрашнем дне: не любовь с оглядкой, не призрачное счастье на пороховой бочке, не туманные перспективы ожидания неизвестно чего, а удивительное спокойствие, которое есть сегодня и кажется, что будет всегда.

    Надя обречённо молчала.

    Дураки постоянно всем выказывают свою дурь. Но самые глупейшие ошибки совершают умнейшие люди. Под оболочкой слов и жестов они видят скрытую от окружающих истинную суть происходящего. И вот, когда некогда думать, когда надо быстро найти выход и принять решение сердцем, они начинают мучительно и бесплодно в простом искать сложное и никак не могут его там найти.

    Надя пыталась убедить Ивана, что он делает ошибку, что он не будет счастлив с Верой, что он предаёт свою любовь. Она говорила о чём угодно, только не о главном. А он не понимал – чего она добивается. Все эти умнейшие доводы были бы не нужны, скажи она сразу: "Я люблю". Сколько раз она сама ему говорила: "Не умничай, говори проще" – и вот совершила ту же самую ошибку. Ложная гордость не позволяла ей сказать единственно действенные простые слова. Она была уязвлена тем, что он уходит, и сказать о своей любви в этом случае ей казалось унизительным. А он представить не мог, что эти слова уже были у неё внутри. Если бы он только услышал их, он побежал бы к Вере и упал бы перед ней на колени: "Прости, не могу".

    На его признание в любви два года назад любимая женщина ответила: "Для меня это великое и светлое чувство, которое вдруг приходит и поглощает тебя всю. Я не могу вот так просто произнести эти слова". Она готова была ждать свою любовь. Всё – ложь. Этим женским словам верить нельзя, потому что женщина не имеет силы, а чаще – возможности воплотить их в жизнь. Часто словами она просто защищается с целью скрыть своё внутреннее состояние. Он же искренне верил в эту непреднамеренную неосознанную ложь. И теперь он не понимал, чего она хочет. Если она не отвечает словами любви, значит – ей просто обидно, что он уходит, и она снова хочет поиграть с ним, снова посадить сбежавшую собачонку на поводок. Так он рассуждал, и помочь ему было некому.

    71
    В пятницу Надя пришла на работу, оформила отгул по семейным обстоятельствам и уехала к маме. Относительно запечатанного письма она ничего не сказала Ивану. Мама удивилась, когда увидела входящую дочь.

– Надя, что случилось?

– Мама, просто я соскучилась и хочу побыть с тобой.

    Мама не поверила, стала поить дочь чаем, внимательно её рассматривать и ждать. Её настораживала наигранная весёлость Нади. Когда они перешли в полутёмную гостиную на диван, Надя вдруг сказала:

– Мама, я потеряла любимого человека.

– Наденька моя, ты прости меня, я даже рада – мне сразу не понравился твой Игорь.

– Мама, ты не поняла...

    Договорить она не смогла, разрыдалась и никак не могла остановиться.

– Наденька, глупенькая, ты молода, у тебя вся жизнь впереди, кого-кого, а таких Игорьков ещё много встретишь… Что у тебя с ним произошло? Ты так его любишь?

    Но она не отвечала, а только плакала, а очередной вопрос лишь вызывал взрыв рыданий. Мать перестала спрашивать, а просто прижала дочь к себе и гладила её по голове. Наконец она затихла, долго молча лежала на плече, а потом сказала совершенно непонятное:

– Ничего с Игорем не произошло. Да и не любила я его, так – мимолётное увлечение, а когда поняла – кто мой единственный, уже вернуть ничего нельзя. Я сама во всём виновата.

– Кто он?

– Ваня. Я тебе рассказывала о нём. Он пришёл к нам на работу в тот же месяц, что и я.

– Да я помню, но ведь ты так несерьёзно всегда к нему относилась, да и с улыбкой назвала его потом ботаником. Последний год ты вообще о нём ничего не говорила.

– Да, мама, это – он.

– Ничего не понимаю. У вас было так всё серьёзно? Ну ладно. И что? Он не простил тебе Игоря?

– Нет, дело не в Игоре, всё страшнее. Когда я встретила Игоря, я отвернулась от Ивана – ну как бы перестала замечать. Нет, я не бросила его, я так вообще не рассуждала – я просто отвлеклась на Игоря. А он был со мной, он был во мне, он был частью моей жизни – я только теперь это поняла.

– Надя, ты сейчас оправдываешься сама перед собой. Лучше расскажи мне о Ване.

    Всё, что передумала Надя за два дня, она теперь стала пересказывать маме. Она сбивалась, возвращалась, что-то давно забытое всплывало в её памяти. Она выплёскивала гнетущие мысли – и ей становилось легче. То вдруг она осознавала, что была в том далёком эпизоде не права, и слёзы увлажняли глаза.

    Мама слушала, многого не понимала, но более всего её поражала внешняя разительная перемена, произошедшая с дочерью. Ещё совсем недавно она была самоуверенной, не терпящей мягких советов, считая их назойливыми, говорила, что сама разберётся в своей жизни. И вот теперь она видела её глубоко несчастной и, что самое удивительное, растерянной.

    От волнения и долгого рассказа у Нади охрип голос. Мама смотрела на неё, не зная – продолжит ли она, но она смотрела в окно и думала. Тогда мама спросила:

– А что ты знаешь о его невесте?

    Надя внутренне вздрогнула – так её поразило слово "невеста". Она знала её как какую-то Веру, а мама невольно открыла ей другую, горькую, правду.

– Почти ничего не знаю, да дело и не в ней – не любит он её.

– Откуда ты знаешь? Неужели он сам говорил?

– Мама, я хорошо знаю Ваню. Все женщины мира не могли бы оторвать его от меня, если бы я просто была рядом.

– Тогда в чём же дело?

– В его дурацком чувстве долга. Он не может нарушить своего слова.

– Какого слова?

– Подача заявления в ЗАГС сродни обещанию. Для него отказаться – это обман доверившегося человека. И вот ведь что непостижимо и постыдно: я сама перед собой изовралась.

– В чём?

– Я всё время считала и говорила другим, что самое ценное в мужчине – неспособность к измене, а теперь вот хочу, чтобы он бросил Веру.

– Надя, если хочешь вернуть его, надо сказать, что любишь его, а со своими обещаниями он разберётся сам.

– Если бы я была уверена, что верну его этим, я бы так и сделала. Я сильно обидела его. В детстве, чтобы я ни говорила любимым игрушкам, они всё равно любили меня, но он-то был живой, ему было страшно больно. Когда-то я говорила ему, что нельзя хвалить женщину в присутствии другой, а сама вела себя как дура: я показывала ему фотографию Игоря, а его фотографии у меня не было ни одной, я даже не догадалась их попросить – что он должен был думать.

– Надя, любящий человек прощает всё. Тот, кто любит, может быть, и не хочет этого делать, потому что обида, злоба, неумолимая логика мешают ему, но он всё равно прощает, потому что любит.

    Надя слышала и не слышала – другая очень важная мысль пришла ей в голову:

– Самая большая моя ошибка не в том, что я за столько времени не разглядела его и не поняла, что мы очень похожи, а в том, что я считала его своей собственностью, принадлежащей только мне.

    Надя встала, стала бесцельно ходить по комнате, новые и новые мысли приходили ей в голову:

– Ослеплённый любовью, он считал меня лучше, чем я была. Как я теперь хотела бы измениться ради него… Сам он, со времени знакомства, изменился до неузнаваемости, а я самонадеянно считала – что под моим влиянием, теперь же понимаю – под влиянием своей любви… – комок подступил ей к горлу, она замолчала.

– Любящие люди лечат недостатки друг друга… – мама запнулась и не закончила, потому что другой, более важный, вопрос ей пришёл в голову:

– А почему за два года ты не дала ему никакого ответа?

– Я считала, что он должен был добиваться… да и куда мне было спешить – он всегда рядом.

– И он больше не повторял свои слова?

– Вслух признание не повторял, но постоянно повторял его поведением. Впрочем, осенью полунамёком он всё-таки сказал.

– Что сказал?

– Что я – лучшая из женщин и для него счастье ходить со мной по магазинам.

– А ты что же?

– А я – как будто глухая была. Только сейчас я поняла, что моё двухлетнее молчание он в конце концов воспринял как мой отказ.

    Мама вздохнула и сказала:

– Женщина, может быть, и не должна говорить слова любви первая, но не отвечать на них – неправильно, что-то нужно сказать: или "Да", или "Нет". Неопределённость всегда хуже.

    Надя снова заплакала, немного успокоившись, продолжила:

– С Игорем хорошо на карнавале, а с Ваней тихий праздник каждый день. Игорь преподнесёт грандиозный подарок, но не будет смотреть на пробивающуюся в грязной луже весеннюю зелень, севшая рядом бабочка ему безразлична – я одинока с ним. Я для него – его военный трофей, он оберегает меня и гордится победой… но надолго ли это? Я встретила его и подумала, что вот он – "орёл степной". И только позже я увидела в нём что-то от павлина.

    Мама подождала, пока дочь закончит, потом неожиданно заговорила о кинофильме "Доживём до понедельника":

– Помнишь, там есть замечательная фраза: "Счастье – это когда тебя понимают". Я не верю, что 15-летний Генка Шестопал мог сказать её. Я думаю, что эти гениальные слова мало кто понимает. Эти слова могли высказать режиссёр или сценарист, умудрённые жизнью, но никак не школьник. Почему их говорит мальчик, а не учитель истории? Великое счастье, когда два близких родных человека живут и чувствуют в унисон. Тогда они счастливы только оттого, что они рядом.

    Мама и дочь просидели, проговорили и проплакали около шести часов, почти до прихода с работы отца.

    72
    С утра в понедельник Иван спросил у Нади:

– Что мне делать с письмом? Ты говорила, что примешь решение.

– А, порви его. Лучше будет, если порвать, – проговорила она дрожащим голосом и отвернулась, скрывая увлажнившиеся глаза.

    Волнение Нади его озадачило. Вечером он долго мучился – прочесть или нет? Принимал то одно, то другое решение. Наконец вскрыл и, не читая, сжёг тетрадный листочек, конверт же с обидными словами "вскроешь его завтра или вернёшь его мне если я приму такое решение" оставил. Потом он долго ругал себя – не надо было этого делать, а надо было вернуть со словами: "Твоё письмо, твоё решение – рви его сама".

    Сказав, чтобы Иван порвал письмо, в душе Надя надеялась, что он не порвёт, но когда она наутро спросила:

– Что ты сделал с моим письмом?

    Он ответил:

– Уничтожил по твоей просьбе. Сжёг.

– Ну и хорошо.

    В оставшиеся дни до майских праздников Надя была безудержно весела. Никто на работе не понимал, да и не вникал в причины такого поведения. Только Иван чувствовал неестественность её смеха – за ним она прятала боль. Она вовлекала всех в разговор, и Ивана тоже, иногда невпопад смеялась или вдруг надолго уходила, а когда возвращалась, Иван видел на лице оставшиеся следы отнюдь не веселья.

    За два дня до праздника она спросила Ивана:

– Что вы делаете на праздники, товарищ Лукин?

– Помогаю родителям на даче, – ответил Иван и почувствовал, что ей не важен его ответ, а важно желание, как бы ненароком, сказать своё.

    И он, угадывая её желание, спросил: "А ты?", и она, ожидая именно этого вопроса, спокойно оповестила его:

– А у меня 9 мая состоится помолвка.

    Иван ничего не ответил, перед праздниками это был последний их разговор. Она оформила отгулы и исчезла на 10 дней.

    73
    После всех праздников 11 мая она вышла на работу, была спокойна и задумчива. В среду в конце рабочего дня она обратилась к Ивану:

– Ваня, я никогда не была у тебя дома. Покажи мне, как ты живёшь.

    Немного пройдя пешком в разговорах ни о чём, в тот день они решили поехать на автобусе. К ним неожиданно пристроился 10-летний мальчишка, и она проговорила с ним всю дорогу, пока он не вышел. Ивана поразило то, с какой серьёзностью Надя обсуждала с мальчиком дырку в стекле: то ли от пули она, то ли от рогатки. У Ивана стало тревожно на душе.

    Когда они сошли с автобуса, нужно было пройти пешком около 10 минут. В этот момент Надя спросила:

– Ваня, в каком ресторане у тебя будет свадьба?

– Сейчас за углом покажу.

    Указывая на здание, Иван сказал:

– Здесь.

– Ну это мы ещё посмотрим.

    Иван с удивлением посмотрел на Надю – он ничего не понимал. На третий этаж они поднялись пешком – так захотела Надя. На середине пути Надя остановилась и грустно улыбнулась. Иван понял без слов. Когда они вошли в квартиру, а потом в комнату Ивана, Надя осмотрелась и сказала:
– Аскетизм во всём. Я так себе и представляла.

    Затем она подошла к окну, посмотрела на растущую под окном берёзу. Берёза была высокая и доставала ветками до окна Ивана.

– Берёза, – задумчиво произнесла Надя и через несколько секунд неожиданно для Ивана завершила визит: – Всё, спасибо, провожать меня не надо... пожалуйста, не надо, я тебя очень прошу.

    Надя ушла, Иван не знал, что думать. Через час после её ухода небо потемнело, а в 8 часов начался ливень с грозой и сильным ветром. Капли косого дождя били, а ветви берёзы хлестали по стеклу целый час.

– Неужели это Надя рвётся ко мне в окно? – осенила его мысль.

    Он долго, как заворожённый, смотрел на окно, ему захотелось её увидеть, и немедленно, но он сдержался. И тут же ещё одна мысль пронзила его: "Неужели она любит?"

    Надя, выйдя из квартиры, снова постояла на лестнице – где-то тут этот проклятый кефир, у неё покатились слёзы, она захотела вернуться, но удержалась.

    74
    Два дурака наконец поняли совершенно очевидные вещи. Она поняла, что обязательно нужно сказать ему о своей любви, и сделает она это завтра. Он, собрав все её невообразимые слова и странные поступки за последний месяц, с тягостным чувством безысходности обнаружил, что она его любит. Не может быть! Нет, всё сходится.

    Назавтра после работы они снова пришли на заводской стадион. Оба были возбуждены. Надя вдруг сказала:

– Я вчера, особенно как пришла от тебя, всё думала и думала о тебе – вернее, о нас.

– Во сколько ты пришла? – взволнованно произнёс Иван.

– В восемь вечера.

– Да, да, именно в восемь, я почувствовал это, именно в восемь почувствовал.

– Как почувствовал? Почему в восемь?

– Берёза стала рваться ко мне в окно.

– Видишь, как мы на расстоянии воспринимаем мысли друг друга.

    Иван не отвечал, он не мог говорить. Надя увидела его сильное смятение и решила сказать задуманное:

– Ваня, я бы поговорила с твоей мамой, но мне стыдно – что она обо мне подумает.

    Иван всё понял, он оцепенел, лицо его сделалось каменным, глаза перебирали мелкие предметы перед взором: травинки, камешки… Она обращалась к нему не уничижительно – "Ванечка", не игриво-насмешливо – "товарищ Лукин", а просто и с нежностью – "Ваня". Надя просящим нежным голосом продолжила:

– Ваня, ты только сам можешь во всём разобраться, только ты сам можешь помочь себе… и мне… Я… – она запнулась, увидев, что Иван что-то хочет, ещё чуть-чуть, и она скажет главное.

    Иван посмотрел на неё. Не стало её иголок, и можно было прижать к себе это мягкое тело и сломать условности, но стена внутри не давала ему этого сделать. Теперь, когда увидел в её глазах любовь, когда прочёл вот-вот готовые сорваться с её губ слова любви, которые он безнадёжно ждал два года, смятение охватило его. Обидно проиграть, когда все силы отдал борьбе, но ещё горше – выиграть после финальной сирены. Теперь, когда сшито свадебное платье и куплены свадебные кольца, никакого выхода он не видел. Чтобы сохранить самообладание, он прокусил внутреннюю сторону губы. Он молчал и не мог говорить, он сглатывал сочившуюся кровь. Наконец он справился.

– Помочь себе?.. Мне теперь может помочь только Крымский мост.

    Надя побледнела – она не ожидала такой развязки. Она загнала его в смертельный капкан. Словами любви его можно было вернуть месяц назад, а сегодня было уже поздно; она снова опоздала, как в прошлый раз. Теперь шаги к нему навстречу не сближали, а сталкивали его в пропасть. Она почувствовала, что словами любви его можно было оторвать от Веры, но он не смог бы с этим жить дальше. И вместо вчера заготовленных слов она неожиданно сказала совсем другие:

– Верни мне мои письма.

– Хорошо, я тебе их перешлю, по почте.

– Нет, мои письма ты должен принести мне лично, завтра. Пойдём – проводишь меня.

    Иван, возвращаясь домой, безуспешно гнал от себя мысли, в которых уже не сомневался: "Как поздно Надя проснулась. Что же теперь делать?.. Нет, предать Веру я не могу – Вера ни в чём не виновата".

    75
    Надя пришла домой в ещё худшем состоянии, чем месяц назад, когда он отказался ехать в Ленинград. Письма ей были не нужны – просто она хотела спасти его от непоправимой беды, для жизни. Она сама подвела его к краю пропасти, теперь его нужно было спасти. Полночи она думала, что делать. Наконец её блестящий ум, мятущийся в лихорадке, и любящее трепещущее сердце нашли единственный, поистине дьявольский, выход.

    Чтобы спасти его, надо было предстать в его глазах дрянью, надо было оскорбить его, надо было ударить его в самое больное место, надо было опорочить себя в его глазах – только так можно было его спасти. Она твёрдо знала, что пройдут годы, может быть десятилетия, и он обязательно поймёт, её Ваня не может не понять, что своим поступком тогда она отвела его от края пропасти. Он поймёт и скажет: "Моя Надя в своём великодушии смогла подняться до высот Беатриче".

    Наутро она передала ему чистый запечатанный конверт со словами: "Но только прочти его дома". Он подал ей два её письма.

– Нет, оставь их себе. Я женщина – я передумала.

    Вечером он достал из конверта маленький листок, чуть больше игральной карты, и бумажную ромашку с чётным количеством лепестков – Иван пересчитал их. По краю диска ромашки мелкими буквами были написаны слова "глубоко обдуманное поэтически выраженное решение". На листочке был написан небольшой стишок:

                Я был молод, и мечтал,
                И любви особой ждал.
                Ждать её теперь устал,
                И умом мудрее стал,
                И всю душу истрепал,
                Всё пока чего-то ждал.

    Слова "особой" и "чего-то" были выделены жирным. На обратной стороне листочка он обнаружил фразу: "Я желаю тебе счастья, потому что счастлива сама".

    Надя всё рассчитала правильно – Иван был взбешён несправедливостью и ложью. С её слов выходило, что это не она ждала какое-то "великое и светлое чувство", а именно он искал несуществующую особую любовь. Она приписала ему мысли, которых у него никогда не было, и теперь сама в этих мыслях его же и обвиняла. Он перечитал стих много раз, пытаясь найти тайный смысл, но бесполезно. Чувство обиды мешало ему хоть что-то понять, кроме явно написанных слов оскорбления, насмешки и лжи.

    Свою любовь он давно выразил ясными словами, объект его любви был конкретен – она, Надя. Но она сказала, что не может ему ответить тем же, она фактически отказала ему тогда, под предлогом ожидания мифического обезличенного чувства. Зачем же теперь она врёт?

    Искренность всегда была её отличительной чертой, он никогда не замечал в ней даже тени кривлянья. Более того, он полагал, что её слова не противоречили и её мыслям. Однажды он предложил вопросительным тоном:

– Я провожу тебя сегодня на тренировку?

– Я не пойду сегодня: не очень хорошо себя чувствую.

– Ты простыла?

– Нет, просто не очень хорошо.

    И, увидев его готовность к дальнейшим вопросам, мягко и без намёка на какое-либо раздражение добавила:

– И не надо меня спрашивать.

    И дальше, заметив краску на лице Ивана, с улыбкой закончила:

– И таблеткой от головной боли меня тоже угощать не надо.

    Другой раз, рассказывая о своём походе на байдарках, он спросил:

– А ты ходила в походы?

– Да, но давно, ещё в школе всем классом, с ночёвкой.

– А потом?

– Больше не была. Девушка не со всякой компанией может идти в лес, не рискуя стать объектом навязчивых приставаний.

    Он не смог вспомнить ни одного случая, чтобы она лукавила или её слова противоречили её поведению, поэтому никак не мог найти разумного объяснения теперешним словам.

    Всевозможные слова о необыкновенной, одухотворённой и возвышенной любви свойственны именно женским сокровенным мечтам. Мужчина, который безумно любит, не использует в словах и мыслях какую-то причудливую терминологию. Его любовь всегда чувственна, но вознесённую на пьедестал женщину, которая подхватывает предложенную ей роль богини, он боится обидеть откровенным проявлением этих чувств.

    Его, Ивана, возвышенное понимание настоящей женщины и образ Нади, обожествлённый им, она разом низвергла с высот на землю. Она явилась перед ним без грима и с насмешливой улыбкой на устах, прямо сказав ему, что он был смешон в своих трепетных и бездейственных мечтах.

    Человек в момент оскорбления, которое сильно задевает его, редко может мыслить здраво. Самым обидным и несправедливым Ивану казалось то, что она, не сделавшая ни одного явного шага ему навстречу, обвиняла его в пассивности. Ложь его угнетала, он только не мог понять, где она врала – все эти годы своим поведением или теперь своими убийственными словами.

    Только после многих-многих лет и событий "человеку с истрёпанной душой" откроется истинная цель прощального послания.

    Когда люди понимают, что им не суждено быть вместе, и расстаются, прощая обиды, то оставляют в памяти светлый образ любимого. Но в этом случае часто бывает так, что чувство вины перед прежде любимым человеком за то, что так сложилось, тяжелее всего гнетёт и не даёт жить дальше. Скандал и оскорбления при расставании оправдывают разрыв и освобождают от нравственного груза прошлого и угрызений совести.

    Какая женщина способна на такое! Женщина может отдать жизнь, жертвуя собою, но опорочить себя ради спасения любимого может не каждая.

    Иван несколько дней был подавлен несправедливым обвинением, но клевета одновременно подействовала на него как лекарство, и он смог убедить себя, что конечная разлука изначально была неизбежна – значит, надо с достоинством её принять. Ложь и оскорбление питали его обиду несколько дней, дольше злиться на неё он не мог. Несмотря на всю боль, доставленную ему за эти годы, он чувствовал, что очень многим в себе он обязан этой женщине. И неважно, что он уже сомневался, о какой женщине он сам с собой говорил: о той – какой она в действительности была, или о той – какой он её видел.

    И вот теперь два сродных человечка, созданных слепой природой друг для друга и случайно сведённых вместе насмешливой судьбой, расставались – и уже ничего нельзя было изменить.

    76
    На работе о предстоящей свадьбе Иван решил никому не говорить и просил об этом Надю. Однако в какой-то момент все узнали. Источник сведений мог быть только один. Когда он напрямую её об этом спросил: "Зачем ты о свадьбе рассказала?", она ответила совершенно неожиданно: "Я?.. Да нет… вряд ли".

    Из простейших односложных слов она слепила пронзительную фразу, отражающую её взгляд на его секреты и на его свадьбу. Но главное – в ядовитой форме она показала свою глубокую обиду. В этом была она вся: искромётная, остроумная. Эту фразу он вспоминал всю жизнь. Только она была способна так точно передать состояние.

    Они долго стояли и смотрели друг на друга. За её улыбкой он видел боль. Кому она достанется? Будет ли он способен понять её?

    На следующий день в обеденный перерыв Надя, Иван и Валентин сидели в кафе, взяв кофе и мороженое. Валентин, узнавший почти последним о предстоящей свадьбе, был до крайности удивлён и не мог удержаться, чтобы не высказаться. Ни о чём не догадываясь, он обратился к Наде:

– Иван у нас – настоящий мужик. Витька даже не поверил мне. Мы никогда ни одного слова от Ивана про женщин не слышали, мы даже думали, что он не знает, с какого бока к женщине подходить, и вдруг – женится.

    Иван при этих словах мгновенно посмотрел на Надю и, увидев, что её губы готовы задрожать, переключил внимание Валентина на себя пустым вопросом о вкусе мороженого. Надя быстро справилась и ответила в своей неподражаемой манере:

– Да, товарищ Лукин у нас скоропостижно женился.

    И под смех Валентина добавила:

– И что-то мне подсказывает, что это не он женится, а его берут в мужья.

    У Ивана промелькнула мысль: "Какую бесподобную женщину я потерял!", он попытался улыбнуться, но глаза не соглашались с движением губ, а Валентин ещё пуще залился смехом. Потом смех сменился удивлением:

– Да, вероятно, ты права. Я думаю, что такая интерпретация очень понравится Витьке.

    77
    За две недели до свадьбы, когда все приглашения были вручены, Иван подошёл к Наде со словами:

– Надя, извини, но я не могу не пригласить тебя на свадьбу, хотя и понимаю, что ты не придёшь – сам бы я не смог.

– Спасибо за понимание, я не приду.

    Иван молча и еле заметно покачал головой, как бы подтверждая, что иного он и не ожидал. Несмотря на то что он был абсолютно уверен в том, что она не придёт, он долго мучился – приглашать её или нет.

    Его сомнения проистекали из её явно противоречивого поведения. Когда-то давно, даря ему свою фотографию, она на обороте карточки предлагала ему свою дружбу. И всё это время она не переступала границ дружбы, потом она встретила Игоря. Какие неприглядные поступки совершил за это время её "друг"? Друг решил жениться, но разве это может быть поводом для обиды? В чём же виноват её "друг"? Почему не идти к нему на свадьбу? Ответы на эти вопросы Иван прекрасно знал, но другие вопросы были дня него неразрешимы.

    Иван мучительно рассуждал и никак не мог понять женщину, которая совсем недавно, 16 апреля, ему говорила: "…главное, что для себя-то я давно решила, что мы всегда будем вместе". То есть она "давно решила", но продолжала играть роль друга. Зачем? Зачем нужна была эта глупая роль друга, которую она разыгрывала последовательно и настойчиво? И главный вывод напрашивался сам собой – оказывается, это роль с какого-то момента стала её маской, а всё её поведение стало осмысленно лживым. Какой цели она хотела достичь? "Она говорила что-то про то, что хотела помучить меня. Неужели сладость безраздельной власти так притягательна, что ради неё она могла проводить надо мной натурные эксперименты? Нет, не верю. Тогда, как всё это можно понять?.." – все эти размышления не привели его ни к какому логичному результату.

    78
    Последние годы Надя легко и свободно плыла по реке жизни, она не думала с тревогой о туманном будущем, как её подруги. Она, на пороге своего 25-летия, не подозревала, что уверенность в будущем проистекала не изнутри неё, а уверенность ей давал Иван, который ни на что не претендовал, но всегда был рядом. И теперь река выносила её в открытый океан, и рядом не было Ивана – берега, к которому всегда можно пристать.

    Очень и очень давно судьба послала ей странного посетителя. Он осторожно постучался в её жизнь, она встретила его снисходительной улыбкой и продолжала жить своей жизнью, изредка одаривая вопросительным взглядом. Он скромно потоптался на пороге и, так и не дождавшись приглашения войти, тихо и незаметно удалился, стараясь не хлопать дверью. Ей и мысли не было удерживать его – пусть стоит. И только, когда он исчез, оказалось, что огромный мир вокруг Нади опустел.

    Чтобы заглушить боль, она кинулась к бесчисленным друзьям, но не помогло – шум разговоров и веселье теперь только раздражали её. Она слышала, что лучшее лекарство от любви – новая любовь, но организм отказывался принимать лекарство. Тогда она решила кардинально сменить обстановку. Она написала заявление об уходе, завербовалась на три месяца подсобным рабочим в археологическую экспедицию и в начале июля уехала в северный Казахстан.

    Смена места пошла ей на пользу, но старые мысли ещё долго не отпускали. Ей казалось, что оскорбительным стихом она ставит точку. В отношениях с Иваном – да, но сама для себя она хотела разобраться – почему так всё произошло. Маятник мыслей метался из стороны в сторону: то винила его, то себя, потом – какие они оба были дураки. В конце концов она утвердилась в мысли, что виноват Иван: он – мужчина, он должен был вести себя дерзко, и в Ленинграде, и вообще. И удивительное дело – стих, который она написала с определённой целью, теперь ей представлялся безусловно истинным: это не она, а он верил в какую-то необыкновенную любовь, а в жизни всё проще. Такая метаморфоза в её сознании произошла потому, что так ей было легче пережить утрату.

    После возвращения из экспедиции она выбросила из головы когда-то ей же самой придуманные глупости про ожидание великого светлого чувства и желала просто встретить достойного человека, – не такого, как у сестры, с которым можно создать семью с простым и незатейливым женским счастьем.

    Такая блистательная женщина, как она, не могла остаться незамеченной и одинокой. В 26 лет, в критический для женщины возраст, который когда-то сама для себя определила, она встретила такого человека и, не мучая ни его, ни себя, вышла замуж.

    Женщина – существо более приземлённое. Она, за счёт большей гибкости поведения и умения приспосабливаться, может находить счастье среди самых простых вещей. Самцы рвутся в неведомые дали: покорять Эверест, искать затерянные миры, или какая-то сумасбродная идея их влечёт всю жизнь. Женщина способна довольствоваться малым.

    Мы все не раз наблюдали, её невозможно не заметить, ту явственную и удивительную перемену, которая происходит с замужней женщиной. Она вдруг начинает словами, поступками, всем поведением откровенно демонстрировать, что жизнь проще и не нужно её усложнять. После расставания с Иваном она избегала разговоров о замужестве и лишь ночью подушке доверяла свои тревожные мысли, теперь же она двоюродной сестре и незамужним подругам давала бескорыстные советы, как выйти замуж и как общаться с мужчинами.

    Надя обросла новыми родственниками, знакомыми и друзьями. Мучительные раны прошлого затянулись, а она не желала их более бередить. Она нашла себя в бесконечных семейных заботах и с удивлением и радостью обнаружила, что самое желанное для неё счастье – это быть нужной своим близким. Необыкновенный восторг её наполнил, когда первый раз её первенец, этот крохотный мягкий комочек, взял грудь. Когда-то давно она говорила Ивану, что её сестра – "вся такая мягкая и домашняя" и что она совсем на неё непохожа, а теперь она бы так не сказала. Она не перестала быть яркой личностью, но женщина в ней вышла на первый план. Случалось, что Надя спрашивала себя – зачем в молодости так долго она разыгрывала чуждую и непонятную теперь ей роль.

    Женщина может забыть всех своих любовников и спустя годы стать безразличной к тем, кто вёл себя с ней подло, но необычное, выходящее за рамки, выкинуть из памяти невозможно. Иван показал Наде любовь, не похожую на любовь в исполнении большинства, любовь, какой она может быть. В ней не было ничего общепринятого, даже её ладонь никогда не лежала в его руках. Удивительно, но это "ничего" не смогло раствориться во времени.

    79
    Иван после возвращения из свадебного путешествия по Байкалу вышел в середине июля на работу и, выходя, уже знал, что Нади больше нет. Но всё равно опустевший Надин стол сильно поразил его и постоянно притягивал взгляд. На нём изо дня в день ничего не менялось: из пластмассового стакана торчали два карандаша и рядом лежала стопка ненужных бумаг. Уберёт ли их кто-нибудь? Но никому не было дела. Так же, как и она, он не мог находиться в месте, где всё её напоминало, особенно – пустой стол. Через три недели он уволился.

    Надя была далеко, за тысячи километров – он это точно знал, но, вопреки рассудку, он стал, как ему казалось, постоянно видеть её, и повсюду. Вот она мелькнула в толпе, не может быть!.. Нет, не она! Она идёт ему навстречу, неужели?.. Нет, опять мираж… Вот он оборачивается и выхватывает вдалеке знакомый силуэт. Что это?.. Что со мной?.. Через несколько месяцев видения пропали.

    Спустя какое-то время к нему стал приходить один и тот же сон: то часто, то редко, потом – по нескольку раз в год. Разнясь в деталях, главный сюжет был одним и тем же. Мрачная полутёмная комната в серых тонах с низкими потолками или несколько комнат, соединённых между собою множеством переходов. Вдруг ниоткуда появляется она. Он хочет её что-то спросить, но отвлекается на чужой голос, а её уже нет. Он начинает метаться и искать по комнатам, но там никого: ни её, ни того, кто помешал ему. Или она проходит мимо, он не в силах ничего сказать и пошевелиться; вот она исчезает за дверью, он бросается за ней, а там – пустота. Утром, перебирая детали, он не может вспомнить её наряд – только что-то невзрачное и серое. Единственное, что помнит ярко, – это её лицо: абсолютно бесстрастное, неподвижное, без намёка на улыбку.

    Навязчивый сон из раза в раз кончался тем, что он просыпался, будь то полночь или под утро. Всегда возникало тягостное чувство какой-то недоговорённости, недосказанности. Он стал себя убеждать и настраивать, что в следующий раз, когда она придёт, надо ей задать простой вопрос: "Как ты живёшь, Надя?" Он повторял многократно этот вопрос, но бесполезно: в очередной ночной визит он снова ничего не мог сказать, а она по-прежнему хранила молчание.

    Однажды ему приснился другой сон, её там не было, но это был сон о ней. Величественный огромный зал с высокими потолками и колоннами, залитый ярким светом и чудесными красками. В зале много людей в прекрасных бальных нарядах: мужчины в строгих чёрных костюмах, а женщины в роскошных белых платьях. Вот-вот должен грянуть бал, но вдруг появляются простые девушки в пёстрых цветных нарядах и с цветными лентами в волосах. Толпящиеся расступаются, девушки начинают водить хоровод, источая пронзительно простой незатейливый напев: "Вот кто-то с горочки спустился. Наверно, милый мой идёт". У него мелькает мысль: "Моя Надя могла бы быть такой же" – и он проснулся.

    В жизни не раз человек оказывается на сложном перепутье. Когда Иван не мог определиться с выбором, он спрашивал себя: "А как бы она поступила?.. какой путь одобрила?.." – и это ему помогало.

    80
    Перед свадьбой и последующим отпуском Ивана, в последний их совместный рабочий день, она, уже зная о дате своего отъезда в Казахстан, сказала на прощанье:

– Ваня, ты не пропадай, звони… Знаешь, иногда так хочется кому-нибудь поплакаться в жилетку.

    Какие хорошие – своей простотой – слова она произнесла. Как ему раньше не хватало подобных слов. От её облика веяло женственностью и добротой. Он ответил не сразу:

– Как было бы хорошо, если бы ты была моей сестрой… Я позвоню, но обещаю, что надоедать слишком не буду.

    Он позвонил через год, она как будто была рада, потом ещё раз через год, на третий раз среди прочего она сказала: "Ваня, Ваня, а ты всё такой же". Умные люди, хорошо знающие друг друга, обладают тончайшим слухом на мельчайшие оттенки интонации любимого человека. Через телефонную трубку он безошибочно понял, что она хотела сказать, и перевёл её слова абсолютно точно: "Глупый, глупый, зачем ты звонишь?" Оказалось, что даже и эти короткие разговоры, всего лишь на пару минут, ей не нужны.

    При расставании она просила его звонить, он опять ей поверил, как когда-то давно поверил в то, что она будет ждать "великое и светлое чувство". Снова пустота женских слов предстала перед ним. Слова женщины – продолжение её эмоций – не выражают ничего, кроме её сиюминутного состояния.

    За миллионы лет эволюции природа так сформировала женщину, что она отличается от мужчины: у неё шире угол зрения, у неё богаче восприятие цветовой палитры, осязание и обоняние у неё гораздо лучше – и ещё много в чём она превосходит. Проигрывая в силе и потому, не имея возможности достичь силой своих целей, она гораздо хитрее, тоньше, у неё сформировалась значительно более широкая гамма эмоций. Беда не в том, что эмоции переполняют её, а в том, что меняются они непредсказуемо, как в калейдоскопе.

    Поэтому строить достоверные заключения о её завтрашнем поведении на основе её вчерашних слов нельзя. Она ершится иголками, а сама желает, чтобы их срезали. Она отстаивает свою свободу, а сама всё делает для того, чтобы привлечь внимание. Слово "Нет", сказанное со взволнованным испугом перед неизвестным, со временем может переродиться у неё в "Да", но женщине произнести его неимоверно сложно, и вместо этого она задаёт себе вопрос: "А чего он ждёт, почему ещё раз не спрашивает?" Она противоречит себе так естественно, что сама не замечает этого. Ивану показалось, что он наконец постиг смысл слов А.Толстого: "Женщина лжёт самим фактом своего существования". Чтобы понять эти парадоксальные слова, надо произнести их с чувством искреннего уважения к женщине и чувством невозможности ничего исправить и ничем ей помочь.

    Зрелый человек понимает и принимает естественную врождённую противоречивость женской сущности, а Иван, в свои в двадцать с небольшим, – не смог разобраться. Глупая женщина возмутится этой "клеветой", а умная – с горечью и сожалением скажет: "Да, это так".

    Более он не стал беспокоить её звонками, сама же она никогда ему не звонила, и они потеряли друг друга из вида. Все свои жизненные радости и горести они порознь разделили с другими.

    Уже в обеих семьях росли дети, когда судьба случайно забросила Ивана в тот район, где они вместе работали и бродили по вечерам. Иван вспоминал знакомые места, и нелепая щемящая мысль ему пришла: "Хорошо бы встретить её здесь". А следом – более реальная: "Зачем? И что ей сказать: “Здравствуйте, Надя. Как вас теперь называть?”" А потом понял, что не её он хочет встретить, а просто, вспоминая, прислушивается он к странному томительному чувству внутри.

    81
    Прошли десятилетия. После долгих лет безвестья встретились и сидели в кафе две школьные подруги: Надежда Васильевна и Тамара Сергеевна. Были они в том возрасте, когда большую лужу без возгласа "Оп-па" преодолеть уже сложно, но друг для друга они по-прежнему были Надюшка и Томочка.

    После вскриков радости и обрывочных фраз без продолжения перешли на самое дорогое для женщин – на детей: "Как там Георгий, уж, верно, женился… Чем занимается?.. Да, а что так?.." – "Ну а твоя Катенька как?.. С тобой живёт?.. Всё-таки поступила? Умница!" Когда немного улеглись первые эмоции, заговорили о себе.

– Тома, а почему ты с мужем рассталась?

– С мамой моей, Царство ей небесное, мы ужиться не смогли: всё она нос совала и жизни учила. В общем, уехали мы на Дальний Восток и Катеньку взяли: не захотела я её маменьке оставить, хотя она просила… – Тома задумалась и молчала.

– И что потом? – робко спросила Надя.

– Потом?.. Денег нет, работы нормальной нет… Ну и посадили его на два года… Воротился он совершенно другим, не смогли мы больше вместе. И приехали мы с Катенькой назад к маме, в первый класс она уже здесь пошла.

– А ты так больше никого и не встретила?

– Почему, встречались, но не задерживались… Мама всё так же советы давала: кто годится мне в мужья, а кто – нет. Я уж говорю ей: "Позволь мне свои ошибки самой совершить, не лезь". Но нет – она не учить не могла. В итоге ушла я, стали мы с дочкой к ней только в гости приходить… Личная жизнь так и не сложилась. Всё больше по домам отдыха ездила, каждый раз самой противно было, а потом всё равно снова ехала мимолётное счастье поймать. Так и прошли годы. Теперь вся жизнь в Катеньке.

– Она замуж не собирается?

– Ой, что спрашиваешь, разве сама не знаешь: какая сейчас молодёжь… Я совсем ничего не понимаю. А главное – весь наш жизненный опыт абсолютно бесполезен. Я даже не знаю, чем мы можем помочь или хотя бы что сказать тем, кто сегодня смотрит "Дом-2".

– А сама-то смотрела?

– Смотрела и не раз, но дольше нескольких минут не выдерживаю. Однажды решила: всё, досмотрю до конца… Ну чтобы понять, что их там так притягивает? Нет, не смогла: только семь минут продержалась. Сплошная залакированная похоть и реклама суррогата любви – такая гадость! Просто неприкрытое оскорбление женщин!

– Я думаю, что здесь оскорбление не только женщин, здесь – оскорбление человека.

– Что, и мужиков тоже? Ну не знаю… – усомнилась Тамара Сергеевна, потом снова вернулась к дочке: – Боюсь я за неё.

– Она у тебя самостоятельная: работает, второе образование получает…

– Я ей всё это говорила: второй диплом будет – точно не пропадёшь, а сама не верю, что это – главное. Самый важный и самый страшный для женщины вопрос – вопрос возможного одиночества. Одиночество – это такое паскудство!..

    Женщины замолчали, они сидели в тишине, нарушаемой лёгкой музыкой, и почти одни: народу в полдень было ещё совсем мало. Бутылку "Мартини" они лишь слегка начали. Надя ждала, потом Томочка продолжила:

– Мне многие говорили, что я неправильно воспитываю: только всё для неё и делаю, из сил выбиваюсь, чтобы у неё было не хуже, чем у других. Может, они и правы, но пойми и меня: кроме неё у меня никого… Не знаю, можешь ли ты это понять – не теоретически, а кожей ощутить. У тебя и дети, и муж, и сестра, и родители, слава Богу, живы, а у меня только дочь…

– Вот Катенька тебе внуков нарожает, и опять у тебя жизнь закрутится заботами и радостью.

– Не знаю. Мне иногда дикая мысль приходит, что нельзя жить только для детей: для них это вредно. Вообще, жить по чувству долга, жить по чужим лекалам, жить только для других – глупо. Мать, бросающая своего ребёнка, мне непонятна и неприятна. Но жизнь даётся человеку только раз, чтобы он прожил её для себя… А я – то маму боялась расстроить, то ребёнка ущемить. Я разрывалась между своим счастьем и дочерью, я жертвовала собой ради неё, а теперь вот прихожу к мысли, что одинокая женщина – неполноценная мать.

– Не наговаривай на себя, ты – хорошая мать: одна дочку подняла, да ещё в какие тяжёлые годы. Но в чём я согласна с тобой, так это в том, что чрезмерное чувство долга может быть разрушительным. Встречала я, очень давно, такого субъекта с гипертрофированным чувством.

    Так бывает, что разговаривают два человека, всё слышат, но откликаются особенно остро только на то, с чем перекликаются их собственные воспоминания. А Тамара снова вернулась к своей боли:

– Я помню, как мама с благими целями беспардонно вмешивалась в мою жизнь, поэтому я не хочу вести себя с дочерью так же. А как помочь, не вмешиваясь, я не знаю... После выпускного бала она казалась мне такой чистой и наивной, что мне было непонятно, почему она тянется к парням, которые ногой открывают двери, которые притягивают взоры наглым поведением и от которых все шарахаются.

– Извечная проблема восторженных женщин: душа стремится ввысь к светлому и чистому, а тело тянется к земному.

– Как ты деликатно выразилась. А если проще, то будет точнее: ждёт принца, а льнёт к самцам… Она по-прежнему ласковая и добрая, но стала насмешливо-циничной. А главное – в её цинизме нет злобы, а есть безразличие.

– Тамара, не знаю, что тебе сказать. У меня и сестры всё по-другому, а суть одна: мы тоже многого не понимаем в своих детях. Мы с Таней часто говорим – поговорим, поговорим, да так ни к чему и не придём.

    За окном уже смеркалось. Тамара столько всего сокровенного открыла подруге, что у Нади возникло сложное чувство: и благодарность за доверие, и неловкость от проникновения в семейные тайны, и чувство какой-то виноватости за то, что у неё всё хорошо, а у Тамары всё не так. И это сложное чувство породило желание встречной откровенности. Тамара же, выплеснув все свои тревоги и облегчив перед подругой душу, решила переключить разговор:

– Надя, ты – молодец: это я рано замуж выскочила, а ты торопиться не стала и дождалась своего счастья.

– Сама-то я так не считаю. Да, у меня всё хорошо, как хорошо у всех, у кого хорошо, но могло быть как в сказке, но опоздала я с замужеством – надо было задолго до тебя…

– Как задолго?.. Ты же в те годы вовсе не собиралась.

– Да, не собиралась. Я прошла мимо своей сказки, а когда вернулась, дверь уже закрылась.

    Тамара внимательно посмотрела на подругу, но ничего не поняла. Немного подумав, она повторила свои сомнения:

– Но в те годы, насколько я помню, у тебя и мыслей таких не было.

    В её словах сквозили удивление и вопрос, но Надя не отвечала, а только отпила от бокала, тогда Тамара решилась ещё спросить:

 – А что, был претендент на твою руку?

– Не просто на руку, а на всю мою жизнь…

– Я его знаю? Или ты нам его не показывала?

– Нет, не показывала.

– Боялась, что лучшие подруги уведут? – рассмеялась Тамара. – Впрочем, у такой, как Надюшка, разве уведёшь!

– Нет, не боялась: все мои знакомые по нему лишь бы небрежным взглядом скользнули, его надо долго изучать.

– И сколько ты его изучала?

– Три года… почти.

    Тамара с недоверием посмотрела на Надю, потом посмотрела на бутылку – сколько оттуда махнула Надюшка, потом, расплывшись в улыбке, вкрадчиво спросила:

– За три года, поди, столько всего было… А ну-ка расскажи.

– Так много всего было… и не было ничего.

– Это как?..

– Это – когда ничего не было, а всю жизнь это "ничего" вспоминаешь.

– Но ведь что-то было, если ты до сих пор вспоминаешь: верно, столько событий, страстей и измен! Что же так запомнилось на всю жизнь?

    Надя ответила не сразу, вероятно, что-то долго перебирала в памяти, наконец сказала:

– Его признание в любви и единственная ночь с ним.

    Тамара на несколько секунд замерла от неожиданных слов, затем изумлённым голосом произнесла:

– Надя, или я ничего не понимаю, или ты… притворялась раньше – я столько раз в те далёкие годы слышала твои требования к мужчинам, что никак не могу искусство в постели поставить в один ряд с теми достоинствами, которыми, по твоим словам, должен был обладать твой избранник.

– Если я расскажу тебе про эту удивительную ночь, ты всё равно не поверишь и скажешь, что такого не бывает, или сочтёшь меня… – Надя запнулась и не знала, как закончить.

– Ну ладно, а что за объяснение в любви было? Как в песне: миллион алых роз? Или он спел серенаду?

– Не было ни роз, ни серенады… Не мучь меня: я не смогу найти таких слов, чтобы объяснить: для этого надо рассказать все три года, а вспоминать всё мне уже не по силам.

– Как вы расстались? Опять какие-нибудь чудеса?

– Нет, всё банально просто: я отвлеклась ненадолго и его увела другая.

– Мужика без пригляда оставлять нельзя – слизнут в момент… А что с ним потом стало?

– Не знаю: я с ним больше не встречалась… никогда.

– А хотела бы?

– Нет, наверное. Вернуть ничего нельзя… Посидеть напротив и с комком в горле посмотреть друг другу в глаза? Зачем? Сказанные слова давно сказаны, а несказанные – сказаны мысленно и передуманы сотни раз. Теперь слова нам не нужны: наши давние поступки и ошибки нам обоим ясны без слов. Вот в замочную скважину посмотреть – мы бы согласились.

– Мне непонятно – почему ты говоришь за двоих?

– Люди, одинаково чувствующие окружающий мир, думают и поступают одинаково.

    Возникла пауза, Тамара молча пожала плечами, но ничего не говорила, но потом всё же решила:

– Надя, извини, но я не понимаю тебя: от добра добра не ищут, миллион баб тебе позавидовать могут, а ты зачем-то ворошишь прошлое… Давай лучше выпьем.

– Давай! За что?

– Чтобы нам никогда больше не терять друг друга из вида: знаешь, иногда так хочется кому-нибудь поплакаться в жилетку.

– Томочка, я согласна, – Надя улыбнулась и добавила: – Вот только не я ворошу прошлое, а прошлое ворошит мою память… Даже этой последней фразой про жилетку… Эти слова когда-то давно я сама говорила…

                25.07.2016