ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Уже подойдя к общежитию, я замечаю, что на въезде в поселок стоит машина ГАИ. Я никогда ее здесь не видел. Что дорожной инспекции у нас понадобилось, тем более, так поздно? Это связанно с вечеринкой у Евгении, где прокурор за тамаду? Ведь должен кто-то доставить домой в стельку пьяного Сергея!
Я хочу пожелать доброй ночи нашей, постоянно жующей вахтерше, однако она отсутствует на рабочем месте. Как необычно! Женщина серьезно относится к своим обязанностям. Я с недоумением прохожу мимо ее стола, но потом возвращаюсь: на столешнице, будто его случайно забыли, лежит надкусанный кусочек хлеба. Чтобы в нашем общежитии, вот так, оставили еду на самом виду? Возможно только одно объяснение: вахтерша исчезла не по своей воле. Не потому ли, что сюда мои земляки пожаловали?
В тревоге я ищу нож за подкладкой куртки, но тут в спину упирается ствол пистолета, и слышится звук взводимого курка. От неожиданности меня прошибает холодный пот. Не передать, какое облегчение я испытываю, услышав на чистом русском языке:
– Руки медленно за спину, и без шума по коридору до конца!
Кто приказывает? Имеет ли он право угрожать оружием? Все выясняется быстро: это майор из районного отделения милиции. Он приводит меня в помещение, на двери которого висит перекошенная табличка «народные дружинники». Здесь нас ждет знакомый сержант. Милиционеры меня обыскивают, нож радует их необычайно. Майор усаживается за стол, кладет его перед собой и говорит:
– Ну, теперь ты все расскажешь! За такой ножичек срок немалый! Откуда он у тебя?
При каждом слове начальства сержант радостно хихикает. Морщась от его смеха, я сообщаю майору:
– Отец с войны принес. Трофейный нож. Мы его уменьшили до разрешенных размеров, на срок не потянет. А рассказывать, так это сколько угодно! И не только вам! Кроме вас, желающих послушать, полным – полно. Но я не знаю, о чем говорить! Надеюсь, вы не оставите меня в неведении?
Проигнорировав мой вопрос, майор говорит:
– У нас свидетели есть, что ты угрожал ножом сотруднику милиции. Они же будут понятыми! – он зовет, и из смежной комнаты к нам выходят … Валя и Ира! Причем в руках у Валентины тазик с моим бельем. А вот это фокус, так фокус!
Глядя, как девушки усаживаются на стульях в углу, я квело говорю им:
– А утверждали, что в техникуме учитесь!
– Да, – подтверждает Ира, приветливо улыбаясь мне, как давнему знакомому, и разъясняет в лучших традициях «черного юмора», – в юридическом.
Я обескуражено качаю головой и любопытствую:
– Валентина, а брат знает, какие у вас практические занятия?
– Знает! – с вызовом говорит Валентина и показывает глазами на сержанта. Я смотрю на него и думаю: как они внешне похожи! Какой я болван, что раньше не догадался! Впрочем, сейчас надо печалиться не об этом.
– Валентина, ты за меня замуж собралась! Почему от тюрьмы не спасаешь? – с укоризной спрашиваю я.
– Увлеклась, с кем не бывает! Ничего, исправится! – хохотнув, как сама нечистая сила, отвечает за подругу Ира.
Валентина молчит, опустив глаза, и перебирает пальцами бусы на шее. Становится понятно, что увлеклась она сильно. Майор неодобрительно смотрит на нее, и переводит пристальный взгляд на меня:
– Ладо, Россланов! Хватит, вокруг да около! Свобода в обмен на правду!
– Какую правду? – у меня от начинающейся истерики дрожит голос, – какую правду вы хотите услышать от телефонного инженера?
– И. о. главного телефонного инженера! Подписан приказ о твоем назначении! – задрав палец вверх, майор говорит так, словно это имеет значение и придает происходящему особый смысл.
Я намереваюсь послать его подальше, и, что для меня редкость, матом. Но едва я сочиняю витиеватую фразу, майор красноречиво моргает стоящему за моей спиной сержанту, и от милицейского удара по затылку я теряю сознание.
По мере того, как я прихожу в себя, становится понятно, что я лежу на полу, а руки у меня скованны наручниками. Сквозь щелочку между веками я вижу прокурора и майора. Ира куда-то исчезла, а Валентина сидит там же, где и сидела, и с сочувствием смотрит на меня. Создается такое впечатление, будто она хочет броситься и облегчить мое состояние. Но если Валентина не сделала этого до сих пор, думаю я, она никогда это не сделает.
Майор и прокурор спорят между собой. Стараясь побороть головную боль, я слушаю, о чем:
– Сергей Николаевич, дело не ваше, его ведем мы! – говорит майор.
– Кто – мы?– спрашивает прокурор.
– Мы – это мы! – после столь странного утверждения майор достает удостоверение, отнюдь не милицейское.
– Не надо! Не надо! – прокурор машет рукой так, словно разгоняет дым перед глазами, – про ваше удостоверение я все знаю, мне положено. Я не знаю, кому вы подчиняетесь, какие вам даны полномочия. Покажите приказ, командировочное удостоверение, неважно, что, но покажите!
– Я перед каждым прокурором не обязан отчитываться! – со злобою произносит майор.
– Да, маленькая у меня должность! За пределами района, я – никто, – говоря вкрадчиво, соглашается Сергей Николаевич, но потом его голос приобретает стальные оттенки, – однако в этом районе, я – закон! Без моего разрешения здесь комары не плодятся! И ничьи звонки не помогут, пока мое начальство имеет в этом деле интерес! Понятно?
– Ну, хорошо! – сбавляет обороты майор, при этом его глаза остаются лисьими, – в конце концов, работаем на общий результат, и какая разница, кому достанутся лавры. Никакой! Главное, чтобы они были, эти лавры! А где они? Крутим – вертим не первый месяц, Мовлади с Удугом и у вас в прокуратуре были, и у нас в милиции! Агентов к ним подсылали, и что? А ни–че–го! Что мы выяснили? Что курьера случайно убила Панкова. Что он вез? Где оно? Ведь если это было у них, они давно уехали бы! А они Россланова ищут. Может быть, он взял? Валентина, ты нашла что-нибудь?
Валентина отрицательно машет головой, при этом избегая смотреть в мою сторону.
– Да, результатов нет. – Нехотя соглашается прокурор.
– Вечно обкуренные чурки не знали, что охранять им нужно не курьера, а посылку, которую он перевозил. Побежали мстить Панковой, желая хоть как-то оправдаться перед своими. А теперь молятся, чтобы Панкова выздоровела!
– Да, показаний медсестры нам не хватает, – признает прокурор, – возможно, все–таки Россланов взял?
– Не знаю! Надо устроить Россланову очную ставку с чурками. Путь голубчики расскажут, как у них там все происходило. Курьер носил вещь при себе, ни на секунду не расставался. Значит, забрал кто-то из тех, кто там был на момент драки. – Уверенно говорит майор.
– А может, в кустах валяется, обронили в кутерьме? Вы хорошо искали? Собаку, обнюхать местность, вызывали? А вдруг еще найдем по весне? – не выдержав, я поднимаю голову в надежде, что сделаю толковое предположение. Видимо, вмешиваюсь напрасно: майор и прокурор, переглянувшись, прекращают разговор, поднимаются из-за стола и выходят из помещения.
Сразу входят сержант и Павел. С изуверскими улыбками поглядывая на меня, достают из ящика в столе веревку и на ее конце мастерят петлю. Наблюдая на их слаженными действиями, я от страха хочу заорать и разбудить все общежитие. Но тут ситуация резко меняется: стоящие в коридоре майор и прокурор, кому-то, кто только что вошел в здание, кричат, чтобы он подошел к ним и предъявил документы. В ответ слышится хлопок, похожий на выстрел из пистолета с глушителем. Павел и сержант трясущимися руками достают оружие из кобур, и, следуя за начальством, убегают куда-то.
В помещении остаемся только Валя и я.
– Помоги, Валя! Меня здесь покалечат или убьют! – тихо прошу я. Но она молчит. Я с кряхтением поднимаюсь, подхожу к письменному столу, где в канцелярском наборе ищу скрепку. Хочу открыть замок наручников.
– Нет! Нет! – восклицает Валентина и сжимает спинку стула, на котором сидит, так, что у нее пальцы белеют.
Через пару минут, не найдя скрепки, я неловко, с треском, открываю окно, заклеенное по периметру бумагой. Забравшись на подоконник, спрыгиваю с первого этажа в сугроб. Ноги уходят в снег по колено. Выпрямившись, я спрашиваю у Вали:
– Ты со мной?
– Нет! Нет! – опять отвечает Валентина. По ее лицу ручьем текут слезы, которые она не замечает.
Я вздыхаю и бегу по улице из нескольких тускло освещенных многоэтажек, пока не останавливаюсь на окраине поселка, на опушке глухого леса. Шумный боковой ветер метет из темноты, заметая мои следы, а мороз обжигает щеки. Где-то в поселке слышны то ли выстрелы, то ли звуки взрыва паров бензина в глушителе автомобиля. У мусорных баков начинают громко лаять и выть бродячие собаки, давно озверевшие от голода и холода. Интересно, куда я направляюсь? Ведь пешком тут передвигаться невозможно! Неужели придется идти обратно, в общежитие? Ни за что! Постучатся к Евгении? Нет, она меня тотчас сдаст Сергею Николаевичу. А мне будет очень обидно, что это сделала именно она.
Неожиданно я вспоминаю, что у меня есть еще один знакомый в поселке, к которому я неоднократно обращался за помощью – врач Головань. Несмотря на то, что семья у него, мягко говоря, странная, и в ночное время беспокоить их неудобно, другого выхода, похоже, нет.
Озираясь и вздрагивая от каждого звука, я пробираюсь до дома Голованя, поднимаюсь по лестнице на его этаж и тихо скребусь в дверь. Не сразу, но врач открывает. Смотрит на меня, потом на часы, и, широко зевая, говорит:
– Что случилось? Приступ? Не должен быть, я тебе лекарство хорошее выписал!
– Нет, – шёпотом говорю я, вваливаясь в прихожую, – сбежал от девушки, которая мечтает выйти за меня замуж.
– А на руках у тебя что? – удивленно спрашивает он, заметив наручники.
– Жених девушки постарался. Ревнует, – шучу я, хотя мне не до смеха.
– Ясно… – глубокомысленно произносит Головань, и лезет на антресоль за ножовкой.
После того, как он освобождает меня, я узнаю от доктора, что мне несказанно повезло: его семья уехала к бабушке в деревню, и я могу провести остаток ночи в квартире. Я говорю «спасибо» и тут же, сидя в стареньком кресле, засыпаю. Мне снятся прокурор, майор, их подручные – палачи и мои «невесты». Все они мечтают свести со мною счеты.
В семь утра нас будит звонок в дверь. Головань, не открывая, спрашивает, кто беспокоит. Неизвестный нам голос задает вопрос, есть ли в квартире посторонние. Доктор смотрит в глазок, колеблется, что сказать, но потом, вняв моим отчаянным гримасам, отвечает «нет». Когда на лестничной площадке становится тихо, Головань спрашивает:
– Ты расскажешь, что случилось? На любовные игры уже не похоже! Милиция ведь приходила!
Я вынуждено откровенничаю:
– Я попал в криминальную историю. Перед тем, как меня выгнали из больницы, я отправился на прогулку и случайно встретил медсестру Настю. Она попросила подвезти, я согласился. Но на месте выяснилось, что Настя приехала вымогать деньги у лиц восточной национальности. Они стали бить ее, я вмешался. В драке, от руки Насти, погиб один из нападавших. Потом, когда ей отомстили, и она стала недееспособной, в оперативную разработку к органам попал я. Меня хотят обвинить в преступлении, которое я не совершал: таким способом оказывают давление. Предположительно, Настя украла важную вещь, которая очень интересует следствие. Пока эту вещь не найдут, я буду на «крючке».
Головань долго молчит, пытаясь понять мою ситуацию, но затем, видимо, решает не напрягать голову, и без того заполненную проблемами.
– Что думаешь делать? Маша скоро должна вернуться, а мне в больницу пора! Я не могу тебя долго прятать! – извиняющимся тоном говорит он.
– Даже не знаю! Когда мигрировал, по наивности думал, что моя жизнь здесь будет если не лучше, то, по крайней мере, не хуже, чем на родине. А теперь получилось так, что я устал быть русским в России. Я деморализован.
– Запомни, Григорий Алексеевич, русские – это особая нация, мы рождаемся для преодоления трудностей и совершения подвигов! В этом смысл нашего исторического существования. – С вдохновенным выражением лица произносит доктор. – Больше чувствуй сердцем, что ты – русский! Сразу перестанешь киснуть и будешь искать выход из любой ситуации! – желая укрепить меня и показать дружеское расположение, он протягивает мне свой любимый бутерброд с творогом, и, за неимением чая, кипяток в металлической кружке.
– Наверное, нужно попасть к Насте, и попытаться выяснить правду. Если она что-то взяла, забрать у нее и сдать в прокуратуру. Причем, с соблюдением всех формальностей. Мне кажется, что лишь так я поставлю точку в этой истории. – Немного поразмышляв и ободрившись после завтрака, говорю я.
– Настя в реанимации Обнинска. Вход охраняется, без специального пропуска не войдешь. Но даже если ты и проскользнешь мимо охранника, то с Настей вряд ли поговоришь, она в коме. При возможности, это давно сделали бы. К ней, кто только из наших врачей, не приходил! – объясняет мне доктор.
– А сколько она будет в таком положении? Не симулирует? – спрашиваю я.
– Такое нельзя долго симулировать! Что касается вопроса, сколько … может, очнется сегодня. А может, через год. С ее диагнозом, наверняка никто не скажет.
– Но увидеть ее – единственный шанс что-либо узнать! – упавшим голосом говорю я.
– Хорошо! – соглашается Головань, и, с участием глядя на меня, предлагает, – тогда такой план: я вызову скорую, и тебя с приступом астмы отвезу в Обнинск. Там, по моей просьбе, тебя ненадолго положат в реанимационное отделение. А дальше, действуй по обстоятельствам. Более посодействовать ничем не могу!
– А ты не наживешь неприятностей?
– Нет, конечно! Ты у нас лежал, история болезни сохранилась. Отчего бывает приступ астмы, науке неизвестно. Меня могут обвинить только в том, что я перестраховался и потащил тебя в Обнинск. Но ведь ты, как я слышал, теперь у нас начальство. Следовательно, лечить тебя нужно по высшему разряду! А это у нас только в Обнинске. К тому же нашему главврачу домой позарез телефон необходим, он ради него любую бумагу подмахнет! – говорит Головань, и с довольной улыбкой подходит к новенькому телефону, который я недавно ему установил.
– Что ж! – соглашаюсь я, – вызывай скорую!
– Ну, спасибо! – иронизирует доктор, – разрешил!
Скорая не заставляет себя долго ждать. Я так натурально изображаю приступ, что уже и сам не знаю, показной он, или настоящий. Головань и водитель скорой помощи помогают мне спуститься по лестнице и сесть в машину. При этом я, как могу, прячу лицо от любопытных прохожих.
Когда мы едем в Обнинск, я все жду, что нас остановит ГАИ. Но, хотя милицейские патрули по пути встречаются, на нас не обращают внимания. Мне очень хочется узнать, чем закончилась ночные события, однако прямо спросить у водителя, который на дежурстве со вчерашнего дня, и наверняка в курсе, я не решаюсь. На мое счастье, он оказывается болтливым, и сам начинает рассказывать районные новости. Слушая его, я узнаю, что под утро в колхозной гостинице обнаружены трупы «восточных». И что прокурор поймал шальную пулю на охоте.
Ага, вот почему милиция приходила искать меня лишь на рассвете: им было не до моей персоны. А я подозревал, что майор хитрит, устраивает мне очередную инсценировку. Преследует цель если не мытьем, так катаньем вытащить из меня хоть что-нибудь. Однако игру хитроумного майора, похоже, нарушил случай.
Впрочем, не важно, что произошло в действительности. Мне лучше сосредоточиться на том, что означает насильственная смерть земляков. Ни майору, ни, тем паче, прокурору, громкое преступление невыгодно. Они могут не только крупно потерять в авторитете, но и оборвать все ниточки. Определенно, убийства совершила третья сторона, и она этой ночью проявила себя в поселке загадочным стрелком. Но для чего он приходил? Убить меня? Что это даст? Или кто-то решил, что, если нельзя вернуть пропажу, тогда нужно уничтожить всех, кто ею может обладать? Действует по принципу: «если не достанется мне, пусть не достанется никому!». Очень даже вероятно. Но я опять исхожу из предположений и домыслов…
В Обнинске, по требованию медперсонала, я отдаю верхнюю одежду Голованю. Затем шепотом спрашиваю у него, как мне отсюда выбраться.
– Позвать дежурного врача и сказать ему, что я уже выздоровел?
– На выписку уйдет много времени. Легче сбежать по пожарной лестнице. На нее можно вылезти из окна туалета, что в правом крыле здания. Мы, когда проходили здесь ординатуру, так за пивом лазали. – Говорит он.
– Тогда, будь другом, позвони к Сашке на работу, скажи, чтобы он подъехал сюда через час. Мне этого хватит. Если ничего не выясню, значит, не судьба!
Головань кивает головой, показывая, что все понял. Он и водитель скорой, кряхтя, тащат носилки, на которых я лежу, к грузовому лифту. Я переживаю, что они могут меня уронить, и покрикиваю на них, особенно в поворотах. В лифте, переложив меня на каталку, Головань вытирает пот со лба и язвительно говорит:
– В следующий раз для транспортировки, ваше телефонное величество, потрудитесь вызвать монтеров!
– Я не могу доверить им такую деликатную работу, у них организмы истощенны от бесконечного пьянства! – с искренним сожалением говорю я.
Развеселить Голованя не удается. Наверное, к лучшему: появляется миловидная женщина, врач отделения интенсивной терапии, его сокурсница. Она слушает, насколько тяжко я болен, с сильно выраженным сомнением. Уступает Володе только потому, что он обещает зайти и осмотреть ее престарелую маму, проживающую в нашем райцентре.
Мне выделяют железную койку в коридоре, на самом проходе. Я мысленно возмущаюсь – разве так лечат по «высшему разряду»? Головань помогает мне занять характерную для астматика сидячую позу, и с чувством выполненного долга уходит, пожелав удачи. Докторица, которой он меня передал, вызывает медсестру. Вдвоем они шустро ставят мне капельницу. Я хочу улучшить момент и спросить, где находится Панкова, но их вызывают к действительно больному человеку.
Коридор хорошо просматривается, по нему постоянно кто-то ходит, и я оказываюсь в тупиковой ситуации. Вот так, просто встать и пойти искать Настю, не получится. Головань у нее лично не был, лишь приблизительно сказал, где она лежит. Но разве мне позволят беспрепятственно шататься по женским палатам? Да и узнаю ли я, в коматозной больной, Настю? Разве что, кто пальцем покажет!
Я озираюсь в надежде, что в голову придет толковая мысль, однако она не появляется. К тому же от лекарств становится томно. А учитывая, что ночь была не из легких, я вдруг понимаю, что сейчас засну, и как минимум, до вечера. И без того слабое, стремление бороться с обстоятельствами пропадает. Появляются воспоминания о Валентине, которая вкусно готовит.
Дрема отступает, как только ко мне подходит медсестра и вытаскивает иглу из вены. Я вижу, что возле нее крутится техничка Марина. Меня с ней познакомил Коля, когда я захотел принять ванну в больнице. Встретить техничку здесь – огромное везение! Даже не верится, что такое возможно!
– Марина, Марина! – тихо зову я, как только медсестра отправляется восвояси, – ты меня помнишь? Я в райцентре лежал!
Марина близоруко рассматривает мое лицо. По ней заметно, что не узнала. Однако она говорит:
– Узнаю! А это, что надо?
– А ты как в Обнинске? – интересуюсь я.
– А я, это, днем здесь, ночью на пол – ставки в райцентре! Говори, что надо! Я, это, занята!
– Панкова где лежит? – спрашиваю я.
– В пятой палате. Я, это, ухаживаю! – говорит она и застенчиво сморкается в платочек.
Я использую все обаяние, что у меня имеется, и через несколько минут техничка подводит меня к кровати, на которой лежит Настя. Кроме нее, в палате еще три женщины. Они на одно лицо, бледные, исхудалые, неподвижные. Понятно, почему здесь так удивлялись, когда меня привезли: на их обычного « клиента» я не похож. Я стучу костяшками пальцев по тумбочке, у Настиной головы.
– Это, сильнее! А, без толку! – говорит, махнув рукой, Марина.
– Настя, Настя! – зову я, стараясь быть ласковее. Я уже Панкову и ненавидел, и проклинал, а теперь, видя, что с ней стало, жалею. Но она продолжает лежать неподвижно. Я понимаю, что контакт, на который я надеялся, не состоится.
На тумбочке стоит ваза с сухими цветами и фотография в рамке. Я беру в руки фотографию. Возле свежесрубленной избы стоят трое: Варвара, Коля, Настя. Молодые, красивые, счастливые, вся жизнь впереди. Сколько лет тому назад это было? Полюбовавшись ими, я ставлю фото обратно и тяжело вздыхаю. Что мне еще остается? Обыскать избу Насти? Возможно, найду, если не столь желаемую всеми вещь, то хотя бы намек, где ее дальше искать!.