“Золотые руки”
Отец Алексий давно искал кровельщика. Нужно было починить церковные купола. А купола те были когда-то великолепны! Кровля их состояла из мельчайших, мелких, средних и крупных медных ромбиков. Ромбики были искусно подогнаны и держались именно на подгонке, соприкасаясь друг с другом как в мозаике. Со временем ромбы стали выпадать. Впечатление от искусности мастерства ещё оставалось, хотя всё чаще горестное. Даже туристы качали головами: «Такое чудо запустить…»
Словом, нужно было срочно чинить купола. Сам отец Алексий очень болел за это дело. Нашлись и материалы, и разрешение, и деньги. Не было только кровельщика. То есть, дело не в том, что уж совсем мир пуст мастеровыми людьми, а хотелось найти особенного. Такого, чтобы тоже душой светился, как, наверняка, тот мастер, который давным-давно покрыл купола ещё новой церкви.
И вот настал долгожданный день, когда дьяк Серафим привёл к батюшке кровельщика, который за небольшую оплату согласился полностью перекрыть «луковички» церкви. Дьяк гордо подтвердил, что мастера он нашёл на все руки, а руки те золотые. Обещал также со своей стороны оказывать «золотым рукам» всяческую помощь.
Отец Алексий возблагодарил небо и благословил мастера на святое дело. Дело и правда пошло споро. Уже на другой день все ромбики с куполов были сняты и сложены во дворе у забора в кучу. Дьяк Серафим, как обещал, был правой рукой мастера «Золотые руки» и лихо выполнял его распоряжения: «поднести, поддержать, положить…». Старался дьяк, надо сказать, не совсем бескорыстно. «Золотые руки» обещал честно разделить с ним трапезу на извлечённый из церковной казны аванс.
Дьяк был человеком принципиальным и пил только церковное вино под названием «Кагор». Видимо, полагая, что и количество выпитого церковного вина подчёркивает его религиозный патриотизм.
Через неделю после выдачи аванса отец Алексий зашёл навестить трудящихся. Ранее их не беспокоил. Да и сейчас зашёл на церковные задворки просто поговорить с мастерами, порасспросить, не надо ли чем помочь. Картину застал следующую: на вершине горы из медных ромбиков возлежало
могучее тело дьяка Серафима, из гортани которого вырывался рокот тракторного мотора. В ногах его сенокосилкой похлипывал мастер «Золотые руки».
Отец Алексий с пониманием и болью поглядел на уставших работников и, приподняв полы рясы, тихонько удалился, решив зайти попозже. Попозже работники явились сами. Вид у них был несколько помятый, ну да не на молитву ходили, физическим трудом занимались, а запахов батюшка с детства не ощущал.
Отец Алексий принял мастеров радушно, обласкал беседой, понимающе кивал, когда «Золотые руки» жаловался на сложность работы. На робкий намёк выписать ещё аванс , незамедлительно согласился. Правда, вежливо поинтересовался, как много времени, хотя бы приблизительно, уйдёт на перекрытие куполов, так как прихожане спрашивают, когда откроется храм.
- Нечто я не понимаю, батюшка, что в таком деле торопливость
нужна. Я, батюшка, Бога никогда не забываю. Ан ведь как попало тоже нельзя, потому недельки две потерпи, а там могишь и в колокола звонить. – Дьяк сидел смирно и в знак согласия кивал головой.
Отец Алексий вполне удовлетворился обстоятельным ответом «Золотых рук». Обещал не мешать, а если нужно, оказать помощь. На том и расстались, довольные друг другом на две недели.
Чувство такта отец Алексий имел врождённое, но был аккуратен и со временем. Поэтому через две недели опять зашёл на церковный двор. Картину увидел уже знакомую, и на слух – тот же мотор трактора и похлипывание сенокосилки. Нет, сомнений в честности «Золотых рук» и своего дьяка батюшка по-прежнему не имел, но решился всё-таки подойти поближе, и даже
осмелился разбудить работников. Очень уж хотелось расспросить, как дела, что осталось сделать. Не пора ли писать объявление о скором открытии храма.
- А, эт-ты, батюшка? Вишь, притомились мы с Серафимом. С восхода солнышка уж тута за работой. Слышь, Серафим, проснись, батюшка пришли.
Серафим забуксовал и снова завёл мотор. Батюшка попросил не будить дьяка:
- Нет, нет, пусть отдыхает. Мы с вами побеседуем тихонечко.
- Небось, ты хошь спросить, когда храм открывать? Не сумливайся, батюшка, откроешь в срок. Осталась-то самая малость. Вишь, все ромбы нарезаты, а присобачить – плёво дело. Серафим подержить, я присобачу – в один день.
- А не мало ли будет одного дня? Всё же три купола. Ты уж не торопись, сын мой, сделай, как лучше. Пусть в три дня, но чтобы уж накрепко.
- Да, чего уж, ладно. Пусть в три. Эх, жисть.
- Что ты, сын мой, воздыхаешь?
- Жисть, говорю. Жена у меня, батюшка, змеище, а не баба.
Одно слово, неверующая, нехристь. Обобрала меня вчерася, пока спал, до копеечки. Срамно сказать, пообедать не на что.
- Что же ты, сын мой, ранее не сказывал?
- Да скромен, батюшка. А брюхо так и сводить, так и сводить, - найдя в отце Алексие неподдельное сочувствие, жаловался «Золотые руки».
- Ты вот что. Как закончите работу, зайди ко мне. А пока возьми вот десять рублей, с собой у меня более нет.
- Спасибо на добром слове, зайду.
Три дня подряд отец Алексий не сводил глаз с куполов. На четвёртый пошёл к мастерам, расспросить, что помешало им завершить работу.
То, что увидел отец Алексий, ступив на церковный двор, глубоко ранило его доброе сердце.
На траве возле забора, рядом с кучей разбросанных кровельных кусочков меди, сидели двое: один, сняв с шеи крест, поддевал им пробку очередной бутыли церковного вина, другой, - стоя на четвереньках, разгребал медную кучу. Видно было, что делом этим «Золотые руки» был занят давно, ибо когда-то более-менее сложенная горка меди раздалась вширь, и по всем углам двора беспорядочно валялись измятые медные ромбики, мелкие и крупные.
Заплакал отец Алексий не в голос, а безмолвно. В голос он не умел. По щекам скатывались быстрые ручьи, и он вытирал их широким рукавом, горестно осев возле того же забора, рядом с мастерами. Его, наконец, заметили. Двое юрко переглянулись и замерли. Неловко всё же – батюшка сидит под забором и плачет. И ничего не спрашивает. Дьяк Серафим, быстренько утопив крест под рубаху, прикрыл бутыль листком меди и был таков. Задом-задом, и в дырочку в заборе. То есть, в дырищу, им самим же проделанную для удобства выхода напрямую к винному магазину. Две широких доски на одном гвоздике так и захлопнулись за ним, зажав пучок бороды, которую он ловко выдернул уже с безопасной стороны забора.
«Золотые руки» ласково глянул на плачущего батюшку:
- Ну, батюшка, так негоже. Ты ж смотри, чего делаю: ромбик к ромбику по величине подыскиваю. Подыщу рядками и каждый в свой рядок. Оно, конечно, времечко ещё нужно. Не подумал я сперва, не то время тебе назвал, не рассчитал малость. Ты сам посуди, разве можно такую работу в три дня сварганить? Тебе и так бы быстрее мово никто не сделал. А я уж и нарезал всё, осталась чепуха…
- Ах, сын мой, разве можно, чтобы питьём заниматься. Ах, как это нехорошо. Да крестом бутыль поддевать.
- Да, батюшка, помощничек у меня не того. Выгони ты его к лешему. Заладил одно: дай на выпивку. Все деньги, что ты мне выписал, повытягал, мот. Что ж мне теперь из-за его, босым ходить? Ты уж дай мне в последний раз аванец. Жить-то надо. Я-то из непьющих, рази мне с ним, дьяволом-дьяком сладить?
- Да, да. Я поговорю с Серафимом. Ах, как это нехорошо.
- Аванец, батюшка, не забудь, Христа ради.
Беспокойство овладело батюшкиным сердцем. Конечно, людям надо верить… Но всё же с этого дня отец Алексий зачастил на церковный двор. Всякий раз, как только он появлялся в воротах, в дырищу, прикрытую двумя досками, выскальзывало медузообразное тело дьяка Серафима, а мастер «Золотые руки» виновато опускал глаза:
- Уж гоню его, батюшка, ан никак. Да уж простил бы ты его, кается-то, смотреть больно. О вине иначе как без слезы, вспомнить не может, всё винится, просит, чтоб я у тебя за него прощенье вымолил.
- Ах, как это хорошо, что ты говоришь. Как ты добр, однако, сын мой. Скажи ему, пусть придёт.
- Да я уж скажу. Да кто мне помогать полезить акромя дьяка. Ты ж, батюшка, чай не полезешь.
- Стар я, болен. Да и неловко. Как я прихожанам в глаза взгляну. Совестно. А ты уж поспеши, сын мой. Расстарайся, в долгу не останусь.
- А я что ж, дурака валяю? Вон уж все ромбы собраны. Дел-то с гулькин нос осталось. Да ты не ходи кажный день-то. Чего ноги утруждать. Завершу, сам приду. Аль нончи за авансом зайтить к тебе, батюшка? Как ты считаешь?
- Ну что ж, зайди. Но уж поспеши с кровлей-то. Зима скоро.
- Моё слово – закон. Жена Нюрка это знает. И ты не сумлевайся.
Всю зиму купола церкви отца Алексия сиротливо серели на фоне едва более серого неба. «Работать нельзя, зима ранняя, склизко, - это и коню понятно, - резонно рассудил «Золотые руки»…
Что делал всю зиму отец Алексий, ни «Золотые руки» , ни дьяк Серафим не знали, так как дьяк, повторив своё недостойное поведение, был изгнан добрейшим отцом Алексием, а «Золотые руки» «умыл руки» сам, потому что аванса отцу Алексию стало дать не из чего. Человеком он был хорошим, и прежде чем пришёл конец его терпению, пришёл конец его кошельку. Из фондов прихода лишних денег батюшка никогда не брал. А когда иссяк лимит на кровлю куполов, исчезнувший в бездонных желудках «Золотых рук» и Серафима, батюшка какое-то время финансировал их из своего кармана. Но обнаружив, что уже не так далеко и до сумы, перестал. И попросил «Золотые руки» сначала довершить дело, впервые проявив упорство. Это было даже не упорство, а, увы, необходимость. Прожив на свете пятьдесят с лишним лет, отец Алексий никем не был обманут. По крайней мере, был глубоко убеждён в этом. И, столкнувшись с мастером «Золотые руки», впервые озадачился. Способствовал тому ещё нечаянно услышанный им разговор работников:
- Серафим, да ведь энти ромбы друг к дружке никогда не подогнать. Это ж понять надо, никогда не подогнать, чего понятнее-то. Пока что дальше делать, не скажу, думать буду.
Кровельщика отец Алексий больше не искал, платить ему стало нечем. Через год, однако, двое прихожан покрыли церковь листовым железом, собрав подаяния с верующих. Службы возобновились. Но красоты своей церковь лишилась навсегда. Вскоре по каким-то неизвестным горожанам причинам её и вовсе снесли. Отец Алексий получил другой приход, а затем состарился и умер.
Сейчас редко кто вспомнит, что в городе Р. на улице Л-ша лет этак сорок назад находилась церковь с изумительными мозаичными куполами. Может быть, и сейчас она радовала бы людей изяществом своих куполов, найдись в своё время настоящий мастер «Золотые руки». Неужели уж таковых совсем не осталось?