Наталья Сафронова
Рецепт
Уверенность в себе - от отца, и неуверенность - от него же. Нам с братом не повезло, досталось второе. Сначала достался такой отец, а потом все из этого вытекающее. Когда Витька пригласил на концерт Антонова, я пришла, чтобы поддержать брата. Пригласил меня с мужем, мою подругу с мужем и своего друга с женой. А сам пришел без жены, у них уже что-то не ладилось. Моя подруга, кстати, из нашего общего детства, но у нас с братом были разные друзья. Когда мы выросли, страна, закрыв глаза, шагнула в фазу капитализма, все стали крутиться, вступать в товарно-денежные отношения. Брат предложил подруге поработать у него бухгалтером. Он о чем-то разговаривал с Таней, и я видела, что смущается, неловко шутит. Представился Витьком, хотя сто лет знакомы. Таня тоже от смущения поучает его:
- Лучше Виктор.
А мне его жалко, как всегда было жалко отца. Витька умный, добрый, красивый и сильный, но все равно жалко. Антонова тоже жалко, как вообще всех стариков, куда ему ездить с концертами, лежал бы дома на печи. Отец теперь тоже старый, но уже смолоду почему-то ассоциировался у меня с дедом Алеши Пешкова из "Детства". Было в нем всегда что-то жалкое и гаденькое одновременно. Из-за этого гаденького почему-то было его особенно жалко. И когда приходил пьяный, и когда трезвый скрывался в своей комнате. Сейчас он тоже любит уединение. Выползет, пошарит по кастрюлям, спросит у матери:
- Мы обедать-то будем?
И даже если она очень занята огородом, подает ему борщ, котлеты и чай.
Брат изредка берет его к себе на побывку, он живет сейчас отдельно от жены, поэтому отец там никого не раздражает. Как он может не вызывать чувство отвращения у сына, мне непонятно. Может быть, брат выдумал себе такое послушание. Он читает псалтирь в определенные часы, я не выучила, в какие именно. И молится, иногда разговариваешь с ним, а он молчит, оказывается, читает молитву, даже если в это время чистит картошку или ведет машину. Однажды подвез меня по делам, благодаря ему я много успела, говорю:
- Спасибо за помощь.
- Бог помог, - отвечает.
Кстати, мама не выдерживает долгих побывок отца у брата, звонит, просит вернуть его домой. Чтобы было, с кем ругаться, чтобы кто-то держал ее в привычном нервном напряжении. Это тоже своего рода наркотик, драматургия, без которой жизнь кажется пресной.
Однажды мама была в отъезде, а я опекала отца. У меня была своя семья, но с работы я ехала сначала в родительский дом. Мыла посуду, потом готовила. Он смотрел насмешливо, как я ставлю перед ним тарелку с супом. А мне снова вспоминался дед Горького с его "Эх, вы-и", и чувство было, как у Алеши, "скучное и зябкое". Нравится ему, что ли, быть идиотом? Но мы с Витькой не роптали, может быть, потому, что ощущали в себе отцовскую кровь. Нездоровую, но не сольешь ведь, чтобы промыть.
Мама жаловалась, отец цедил сквозь зубы "дура, сволочь", а у нас не получалось ее защитить. Когда брат вырос, врезал ему однажды, тот замолчал на некоторое время. Не будешь ведь бить отца. Отец-то маленького Витьку бил, позволял себе.
Я иногда думаю, что если бы у меня была возможность прожить жизнь заново, мне пришлось бы ее повторить. Что у меня, маленькой, было такого, чтобы я смогла что-то изменить? Но порой кажется, что могла. Например, закричать так громко, чтобы они замолчали и опомнились. И остановились. Есть ведь у отца хоть какое-то чувство сострадания, любви? Если есть любовь, даже запертая на сто запоров, как Василиса у Кощея, она услышала бы. Но я молчала, удивляюсь, что я вообще научилась говорить, не выросла немой. Сейчас родители старые оба, мне кажется, что они были бы моложе, если бы я когда-то давно нашла рецепт счастья. Хотя мама думает, что благодаря ей отец выглядит, "как огурчик". Пусть думает, должны же у нее быть какие-то достижения и награды.