Н А Л И Ч Н И К И
Ранним воскресным утром дед Егор, покряхтывая, забрался на чердак. Зачастил он на чердак уже недели с две. И ни разу не был пойман бабкой Надей. Лестницу предусмотрительно затаскивал за собой наверх, на случай, если всё же (не дай бог) бабка, по своей вредной привычке совать нос куда не следует, вздумает проверить, не слоняется ли дед без дела.
Вечером, пока бабка в обществе соседок набиралась у колодца великих деревенских новостей, дед заготавливал подходящие доски, инструменты и быстро, как муравей, перетаскивал всё необходимое для предстоящей работы на чердак. Работал всегда только в отсутствие бабки Нади. И вот сегодня спозоранку опять принялся за дело.
Бабка Надя, подоив корову, ушла с бабами в лес по малину. А это, дед знал, надолго, успеть можно много. Дед успел. Вбив последний гвоздок в новенькое изделие, он отошёл на несколько шагов. Самокритически оглядел со всех сторон готовую работу, полюбовался, довольный собой. Неторопливо поставил лестницу на место и стал спускаться, уверенно нащупывая ступнями перекладинку за перекладинкой.
- Дед, а дед, ты чего на потолке-то делал? Искал что ль чего? Погляди-тко, сколь малины, да крупная, нечервлёная ноне уродилась.
Дед чуть с лестницы не свалился, услышав нежданный родной голосок.
- Да я тута вот… Счас, погоди маленько Я это… косу вчерась сюда положил. Счас косить буду, канавка в огороде совсем осокой заросла, тебе ж тижало к ей с лейкой пробираться.
- А где ж коса-то? – ядовито спросила бабка.
Дед проворно полез назад, наверх, и хотел, было, уже затащить за собой лестницу, но бабка крепко ухватилась за берёзовую перекладинку. – Куда? И чего врёшь неумеючи? Косу он на потолке забыл, как же. Отродясь ты её на потолке не держал. Говори, старый, спать что ль там собрался, чтоб бабка Надя не нашла да не заставила ту саму траву у канавки скосить? Вон коса-то в сенях стоит, на тебя глядит, на бессовестного. Слезай счас же, да бери косу, не успел глаза продрать, опять спать собрался. Высписся на том свете.
- Это верно. Высплюсь, ещё как высплюсь, не долго уж осталось ждать светлого дня.
- Ты чего это о ей… Нечего о ей… говорить живому. Придёт, никуда не денется, а счас бери косу.
- Я с косой в руках ещё больше на смерть походить стану.
- Гляди-тко, как ему косить не хочется, лодырь. Ну и сиди там, на потолке, дрыхни.
Бабка отдёрнула лестницу, повалила её на пол и, обиженно-гордо запрокинув голову, взяла стоящую в углу сеней косу.
- Пусть я на смерть походить буду, а ты дожидайся своей косы на потолке ещё сто годов, коль совести нет.
- Да как же я косить пойду, ты ж лестницу убрала. И чего к словам цепляешься? Пошутковал дед, посмеялась бы, да и дело с концом. Приставь-ко лестницу, слезать буду.
Бабка миролюбиво подняла лестницу и приставила к стене. Дед, привычно нащупывая опору, стал охотно спускаться. На голову бабке Нади посыпались стружки, гвоздики и, в довершение ко всему, увесистый деревянный петух, словно в защиту деда, больно «клюнул» бабку в темечко.
- Господи, да что ж это такое, а? – совсем не сердито, а радостно запричитала бабка Надя.
- Дед, что ж ты сразу не сказал. Никак наличники на окна новые затеял? Сколь лет-то дожидалась. Петух какой справный у тебя вышел. Много изготовил уж?
- Да… Ещё не всё. Вот довершу, увидишь. Чего несделанную работу казать. Ить запилишь, скажешь ить, раз начал, давай, дед, день и ночь наличники стругай, будто важнее дел нету.
- Да разве я что говорю… Работай помаленьку, мешать не стану. Иди малинки поешь с молоком.
Дед не заставил себя упрашивать, но лестницу всё же снёс подальше на двор, чтоб бабка не проявила ненужного любопытства.
Потом дед , бодро мурлыча под нос любимую песенку, косил осоку у канавки, а бабка, завершив домашние дела, сунула деревянного петуха в необъятный карман передника и пошла к Нюшке Сёминой, закадычной своей приятельнице, которой любила ведать свои беды и радости.
- Ню-у-ш! Варенье-то малиново сготовила? У меня цельный бачок вышел, на всю зиму хватит нам с дедом лакомиться. У, да у тебя ещё боле. Мёду добавляла? Сколь?
-тоо
Надя, как бы невзначай, вынула из передника дедовского петуха.
- Погляди-тко, мой чего состругал. Пока, мол, ты, бабка Надя, за вареньем гуляешь, я тоже без дела сидеть никак не могу. Наличники новые почти уж готовы, да пока не кажет. Доделать, мол, надо, тогда и любуйся.
Баба Нюша похвалила петуха, восторженно поахала, крутя его за бравый гребешок. Бабка Надя, довольная, бережно положила петуха назад в карман и отправилась домой.
На другой день о новых наличниках деда Егора знала вся деревня. И хотя никто их ещё не видывал, со слов Нюшки Сёминой и самой бабки Нади, наличники должны быть готовы со дня на день, и пусть тогда все приходят полюбоваться, как «избушка на курьих ножках» превратилась в расписной терем.
Дед Егор помалкивал и косился на лестницу. Лестница стояла на месте. Бабка держала слово, хотя и с трудом, но всё же не лезла к деду с указаниями, не совалась и на чердак, ждала.
Неделя пролетела, другая. Всё шло своим чередом, бабка о наличниках не поминала, словно их и не было вовсе. Но дед знал свою жёнушку полвека и пугливо ждал того дня, когда у бабки лопнет терпение. Надо было скорее что-то решать. Как-то полез дед на чердак, чтобы подумать в одиночестве, как вести дальше политику с бабкой. Досок больше не было, об изготовлении наличников не могло быть и речи. А то…, что дед на самом деле мастерил, в тайне от бабки Нади, решил ночью закопать на усадьбе, вырыв часть картошки. От осенившей мысли облегчённо вздохнул… Так и сделал. Ночью, дождавшись мелодичного бабкиного храпа, улизнул из избы… Под утро, как ни в чём не бывало, юркнул на свой любимый лежачок за печкой. Бабка спала богатырским сном, это точно.
- Дед, ты чего это до полудня залежался? Приболел что ль? Аль нет, вставай, я уж за грибками пробежалась. Ешь вон жареные. Аль, правда, приболел?
- Да нет, здоровый. Так что-то, продремал. Встаю уж.
Дед встал, надел валенки, потом всё к ак-то вдруг поплыло перед глазами. Очнулся он в больнице на другой день. Белые койки, тумбочки рядом, всё как полагается, но, дед думал, только не для него. Люди чужие лежат, отдыхают, кто читает, кто спит. Тихо очень, скучно. Дед пощупал руки, ноги, всё целёхонько. Попробовал оторвать голову от подушки, да не тут-то было, тяжесть в голове такая, будто свинцом налитая.
Медсестра вошла, оживилась:
- Дедушка, очнулись! Вот и хорошо. Давайте, я вам укольчик сделаю, маленький, небольный.
- Да что ж небольный, что я, красна девица, такой безделицы пужаться. Коли. Скажи ты мне, сестричка милосердная, чего я тут делаю, не помер ещё?
- Не помер, не помер, дедушка. Вы у нас молодцом. Теперь ещё сто лет будете жить-поживать, добра наживать. Ничего такого, это давление у вас подскочило. Гипертонический криз называется. Сейчас позову доктора, Татьяну Ивановну, вы её слушайтесь и скоро всё будет совсем хорошо.
Татьяна Ивановна и объяснила деду, что надо отдохнуть, попить таблеточки. Поколоть укольчики, а через недельку его выпишут домой. А пока вставать не нужно, всё необходимое ему принесут сюда, в палату.
Во второй половине дня вошла в палату к деду бабка Надя. Так и засветилась, увидев деда сидячим на кровати.
- Я уж приходила, да не пустили, спишь, говорят, тревожить нельзя. Ох, напугал ты меня вчерась. Я тута и ночевала, в кресле в колидоре сидела. Вся душа изболелась, хыть успокаивали, ничего, мол, выберется. На вот, я тебе пильсины купила.
- Ну чего ты, зачем тратисся. Лучше б соли принесла, несолёна вся еда, как таку есть станешь. Вон, попробуй кашу овсяную, на тумбочке, ложка аж сама изо рта норовит вылетить.
- Нельзя тебе солёно-то, мне уж говорили. Потерпи маленько до дому.
Дед быстро шёл на поправку, но выписали его не через неделю, а через две, не смотря на то, что он давно считал себя здоровым.
В день выписки бабка Надя с утра сидела на скамеечке в больничном садике, ждала деда. Они сели в автобус, доехали до своей остановки и потихоньку, вдоль железной дороги, а потом знакомым леском, дошли до деревни. В начале улицы бабка, наконец, отважилась начать разговор:
- Вчерась Вася приехал, хотел вместе со мной за тобой в больницу ехать, да я отговорила. В отпуск, цельный месяц рыбачить будете.
- Вот и хорошо, - обрадовался дед.
- Наличники-то… он поставил. Красиво получилоссь… - Бабка всё поглядывала на деда, не решаясь продолжать… Так и не нашлась, что сказать дальше. Всхлипнула, утёрлась рукавом. Собравшись с духом, почти у самого их дома уже, на одном дыхании выпалила:
- Картошку-то с того места, где гроб зарывал, куда ночью перетаскал? Что же ты удумал? Али я смерти твоей жду?
Дед ласково погладил бабулю по седоё головёнке, весело усмехнулся:
- Да будет тебе. Я ить чего думал: сделаю, как сам хочу, зарою. Пусть себе ждёт меня хыть сто лет. Ато помрёшь, такую мне домину оттешут, лежать противно будет. Рази кто сумел бы, как я? Обобьют доски-то нетёсаные материей, лежи, дед, радуйся. Куда приглядней с петухами.
- Что ж ты хотел, чтоб над тобой и над мёртвым люди смеялись? Петухов-то на наличники ставют.
- Ладно тебе, на наличники, значит, на наличники. Перекроить недолго.
- Вася уж перекроил, погляди. Дом и впрямь теремом стал расписным.
- А то как же! Я тебе ещё на сарай петухов наделаю.
- Курам на смех?
- У тебя всё на смех. Сама ж говорила, дом ровно терем стал.
- Господи, да делай что хочешь, только по ночам картошку больше не выкапывай да не болей. Без этих твоих глупостев. А завтра с Васей на рыбалку сходи, он уж и снасти заготовил. Да не мели ему чепухи-то, гроб не поминай, он сам не спросит.
- На рыбалку, так на рыбалку. Надо ж Васе отдохнуть, кто ему, окромя меня, таку рыбалку устроит, рыба сама в руки поплывёт.
- Да ты точно, на все руки мастер.