Наши лошади иногда уходили от нашего таёжного лагеря. Как-то ранним утром я проснулся, а наш начальник Шубин был, как всегда уже на ногах, он говорит – А коней-то нет.
Что делать, надо мне идти и искать их. Далеко они не уходят обычно, и я, с пустыми руками, быстро пошел искать своих лошадей. А моего напарника в это время в лагере не было – он с другими лошадьми куда-то был отправлен по экспедиционным делам.
Обшарил я таежные тропинки и полянки вокруг лагеря, искал по признакам – смятым травам, сломанным веткам, на тропинке – по следам копыт. Лошадей не было. Значит, направились к своему дому, в сторону далеких дорог.
Кони в тайге прекрасно ориентируются. Например, по глухой тайге, без дорог и без тропинок, я проеду верхом или с ними пешим ходом один только раз в таёжный лагерь. И через пару дней или через неделю надо пройти по этому же пути – без дорог и без тропинок, по кустам и по травам, которые давно поднялись и скрыли все следы. Я отпускаю поводья, и просто, сидя верхом, читаю книгу. А конь идёт сам, безошибочно выбирая путь. И не ошибается никогда.
Ушёл я в поисках коней далеко. Вышел на просёлочную дорогу, которая шла от пасеки к пасеке. Мы знали только одну из них, километрах в семи - десяти от нашего сегодняшнего лагеря. Вдоль заросшей дороги шли столбы с телефонными проводами. Дошёл до пасеки. Уже был почти обед, судя по солнцу.
Пасечник, мужик лет тридцати пяти – сорока, говорит – Нет, не видел. Не заходили кони. Налил мне в литровую банку жидкого свежего мёда, и говорит – Пей. Я не понял сразу, потом немного струсил – как можно пить мёд? Да ещё его так много!
Делать нечего, приложился к банке, отхлебнул несколько раз – и больше не могу.
Пасечник немного жалостливо посмотрел на меня. Взял банку и начал пить сам – мол, смотри, как надо. Он весь мёд не выпил, но около половины банки точно.
Мы с мужиками как-то помогали ему с косьбой сена на зиму. Мужики выпили медовухи, поднялись. Был солнечный вечер. Все довольны. Пасечник доволен, потому что сено поставили. Хватит на зиму. Ребята довольны – поработали от души, но и поели, выпили, да ещё и дает пасечник медовухи на завтра.
Пасечник говорит –Ребята, кто с моим сыном поборется?
А мальчику лет двенадцать, но крепкий. Белобрысый, стеснительный. Наши мужики смотрят смущённо - как-то это не по мужски, бороться с ребёнком.
А пасечник – Да не жалейте вы его, он у меня крепкий!
Один из наших раззадорился, и приступил к схватке. Мальчик преобразился, стал весёлым - серьёзным. А мужик-то наш так его и не переборол!
А ребята наши были горняками, копали шурфы по три – пять метров глубиной, а то и больше. Второй мужик взялся за борьбу, но так паренёк и выстоял против них. А мне и не предлагали, надо было пасечнику показать своего сына. Ну не против же меня его выставлять.
Вернусь к своим поискам. Спрашиваю у пасечника, много дров-то надо на зиму? А он – У меня штольня вон там за деревьями.
Точно, склон, зарос травой и кустами, а в самом низу чернеет, чуть приметно, если приглядеться, угольная сажа.
Вот так, пасечник и шахтёр в таёжной глуши.
Я пошёл дальше в сторону далёких деревень, по тропинкам. Кони здесь не проходили, обошли пасеку и дорогу, если направились туда, куда, я думал, им надо идти.
Уже и дождик летний прошёл. Солнце выглянуло. А я иду по еле приметным таёжным тропинкам. Чувствую, кто-то наблюдает за мной. Насторожился, иду. Смотрю, на тропинке, на голой глине след медведя. Только что прошёл – ещё в углубление не перелилась вода из соседней лужи. Приложил две свои ладони, а они один след и не накрыли. А руки у меня с тех пор и не увеличились. В прошлом году я валил в экспедиции деревья, и вырос полностью, почти стал мужиком по габаритам рук.
Делать нечего, страха нет – у него свои дела, у меня свои. Следит где-то рядом, идёт бесшумно. С меня брать нечего, у него сейчас свои интересы, о которых я не знаю, наверное, ягоды, малина, хоть вблизи не вижу малинника – тёмная, глухая тайга кругом. Вековые пихты стоят.
Так мы с ним и разошлись. И коней своих, а тогда ушли из лагеря две лошади, я нашёл.
Уздечек при мне нет – не думал, что придётся целый день почти искать их. Сел на одну лошадь верхом, направил в сторону лагеря, и мы поскакали – я на передней лошади, а сзади вторая лошадь, за нами. Уздечки нет, седла нет, верёвки нет.
Выскочили на ту самую просёлочную дорогу, которая тянется между пасеками, а тут внезапно появляется легковая – «козлик» открытый. И удивленно оттуда выглядывают мужики, один из них с лицом, который лоснится – начальник, видимо, над пасеками.
И он удивлённо спрашивает – Как ты с ними без уздечки-то?
Понятно ему, народ-то здесь дикий, и лицо у мальчика азиатское. Может, шорец. Смеётся по-доброму, и машина проезжает.
Вот так я искал и нашёл лошадей, которым почему-то захотелось домой.
А Шубин промолчал, и наметил потом работу мне на следующий день.
А я решил, что надо было мне костёр развести для лошадей на ночь, чтобы их мошкара не донимала ночью и на раннем рассвете, пока я спал.