Было уже почти темно, и Рона успела прикорнуть на моём плече, когда дилижанс подъехал к станции - расхлябанный и гремящий рессорами. Меня немного удивило, что он куда-то отправляется ночью - дилижансы в моём представлении предпочитали перемещаться засветло, коротая ночь на станции, но Ида сказала, что в это время года сумерки длинные и ночи светлые, а дни «уж слишком дороги, чтобы их тратить на дорогу». Впрочем, стоимость проезда, похоже, учитывала особые условия, и я добрым соловом помянул кошелёк Мэртона.
Внутри на скамье уже сидел угрюмого вида тип в точно таком же костюме и плаще, какие мы видели на всадниках, преследующих беглеца. По щеке незнакомца была размазана грязь.
- Кто такие? - бесцеремонно спросил он, уставив на нас недобрые глаза, тускло мерцающие в свете фонаря.
- С чего вы взяли, что мы обязаны вам отчётом? - пока что сдержанно откликнулся я, внутри начиная закипать. Я никогда не любил наглецов - мы оба с Холмсом не любили их, и такого вызывающего поведения нашим противникам порой хватало для того, чтобы Холмс организовал им изящное, в его стиле, но весьма болезненное наказание. Я так не умел, поэтому у меня просто зачесались кулаки.
- Мой патрон - здешний землевладелец, - снизошёл до ленивых объяснений наглец. - И ему не всё равно, кто будет тут шнырять. Так что лучше вам ответить.
- Вы из молодчиков Клуни? - подала голос Рона, и глаза у нашего собеседника в ответ на её реплику выкатились так, что я забеспокоился, как бы он их вовсе не лишился.
- Перестань пугать моих гостей, Кассий, - вмешалась решительно Ида. - Не строй из себя цербера - я же тебя помню с тех пор, как ты в длинных платьицах ходил и мамкину сиську сосал. Эти люди - мои гости, приехали отдохнуть из Англии - нечего им демонстрировать свой нрав, не то они, чего доброго, решат, будто здесь все неотёсанные грубияны, а ведь сам-то мистер Клуни - изящный кавалер. Как он только вас терпит-то, - и объяснила нам, указывая на онемевшего попутчика. - Это Кассий о`Брайан, из личной охраны господина Клуни, местный уроженец, и Магону приходится дальней роднёй - колене в четвёртом по отцу.
- И что ты только несёшь, старая хрычовка! - завопил Кассий, ударяя себя кулаком по колену. - Какая там ещё родня! Скажи ещё кому, что я родня у этого чудовища, и я вовсе тебе язык отрежу, дура старая!
- Эй, молодой человек, - не выдержал я. - А вам не кажется, что вы лишку перехватываете, распуская свой язык в адрес этой женщины?
Возможно, наша ссора зашла бы дальше. Но тут и другие люди со станции подошли к дилижансу и стали занимать места. Рона потянула меня за рукав:
- Давайте, кузен, пересядем на империал. Нужно кое-что обсудить.
Я послушался её - я уже начинал привыкать её слушаться - и мы перебрались наверх, где оказались единственными пассажирами. Между тем вечер завис на границе с ночью, не спеша, как и обещала Ида, стать ею окончательно. На западе у земли всё ещё виднелась изумрудная полоска, но небо над нами усыпали звёзды. Было прохладно, но тихо.
- Вас не просквозит? - тем не менее, заботливо спросил я.
- Меня трудно простудить. Будучи болезненной в детстве, я немало усилий приложила к тому, чтобы окрепнуть. И преуспела, - рассмеялась она. - А вас не просквозит? Потому что беседовать здесь куда удобнее, чем внизу, при всех. Да и воздух чище.
Я кивнул. Воздух вокруг, действительно, был чист. Прохладный, он не нёс никаких особых запахов, как это бывает на каменистых пустошах или над поверхностью обширных пресноводных водоёмов. Я, прежде никогда не бывавший в Шотландии так далеко от Эдинбурга, чувствовал некоторое удивление - здесь, казалось, совсем другой мир, нежели в Дартмуре или Сассексе. Здесь всё отдавало суровостью Нормандии и красотой без милоты. Можно было уже не удивляться легенде о Магоне - эти края хотелось заселить при помощи воображения могущественными духами и мрачными сказками.
- Итак, у вас тоже не осталось никаких сомнений в том, что человек, ставший на время нашим невольным попутчиком в поезде, сам Магон и есть? - спросила Рона, выводя меня из задумчивости.
- Я не увидел в нём ничего мистического, - пожал плечами я. - Несчастный загнанный бродяга. Должно быть, он что-нибудь украл или кого-то убил - вот его и преследуют так жестоко.
Досада отразилась на подвижном лице девушки:
- Я не понимаю, чем вы слушали, доктор… кузен, - поправилась она. - Ведь Ида всё вам рассказала, и про Бриана о`Брайана, и про причину неприязни к нему. Ещё интереснее, о чём она умолчала, посчитав неподходящим для моих ушей. Коль скоро, трупы, на её взгляд, меня фраппировать не должны, вернее всего речь шла о сексе. Кого-то этот Магон изнасиловал - человека или животное, за что и был избит. И чего вы покраснели, как рак, кузен? Вам ли, воину, врачу, жмуриться при одном упоминании об отношениях мужчины и женщины? Ну, а поскольку, травлей этого бедолаги занимаются, как мы поняли, преимущественно люди Клуни, стоит предположить, что и он к этой истории имел не последнее отношение. Ну да это мы узнаем рано или поздно, а меня волнует кое-что другое, - и тут она вперила в меня испытующий взгляд, настолько знакомый в своей безапелляционной требовательности и настолько пронзительный, что я почувствовал испарину и провёл рукой по лбу. Взгляд тут же смягчился:
- Вам нехорошо? Ну вот, и когда вы пытались оказать этому беглецу помощь в нашем купе, вам тоже было нехорошо, ведь верно? Чего вы испугались? В нём не было ничего устрашающего, а вы отшатнулись, словно привидение увидели.
Я облизал губы:
- Увидел, да… привидение. Рона, прошу вас. - взмолился я, - не пытайте меня, не расспрашивайте, не то меня опять потянет к бутылке, и вы силой меня не удержите. Довольно вам узнать, что Магон - буду вслед за вами думать, что это он - напомнил мне человека из прошлого, напоминаний о котором я не хочу больше. Давайте мы оставим сейчас эту тему - я и без того спать не буду.
- Жаль. А ведь это важно, - вздохнула она. - Мы ведь решили, что постараемся узнать, что от вас нужно вашим преследователям - загадок и так много, а если мы начнём таиться друг от друга…
- Возможно, и нет, - сказал я рассеянно. - А возможно, и моё воспалённое воображение сыграло со мной злую шутку. Ведь он — о`Брайан, здесь все друг другу родня, и сильная кровь… А знаете, Рона, одно время я настолько интересовался войнами алой и белой розы, что едва не начал всерьёз носить килт и играть на волынке. От музыкальной карьеры меня спасло только то, что мой старший брат пообещал немедленно убить меня, если ещё хоть раз услышит этот гнусный звук.
- У вас есть старший брат? - заинтересовалась Рона.
- Был… раньше. Он был непутёвым человеком и непутёво погиб совсем ещё молодым.
- А родители тоже умерли?
- Да, давно. Отец был военным, но он ещё неплохо рисовал - его картины даже как-то выставлялись в галерее. Мать… ну, мать была домохозяйкой, она знала геральдику, прекрасно играла на фортепьяно, занималась нашим образованием самозабвенно и неустанно. Увы, им обоим был отмерян небольшой срок.
- Так вы, действительно, совсем один?
- До встречи с вами Мэртон был единственным человеком, кто принимал во мне дружеское участие. Увы, я нередко задумываюсь, а стоит ли вообще заводить связи. Если то и дело приходится рвать их и терять любимых людей. И мне становится страшно от схожести моих мыслей со взглядами человека, уже на исходе жизни потерпевшим в них полное фиаско.
- Вы сейчас о Холмсе говорите? - догадалась она.
- О Холмсе, о Холмсе. Кажется, я вообще в последние дни непростительно много говорю и думаю о Холмсе, словно расковыриваю старый струп…
Она замолчала, очевидно, давая мне время успокоиться.
Справа в темноте заблестела вода озера, почти скрытого в кустах, чей силуэт на фоне медленно гаснущего неба оказался прорисован отчётливо, как тушью на холсте.
- Репейник! - обрадовалась кустам Рона. - Смотрите, кузен, нас чествуют гербовым венком!
- Жаль, что теперь не весна, - сказал я. - И мы не увидим цветущий вереск. О! Смотрите-ка, кузина, вот они, знаменитые земли некоего Клуни.
И, действительно, мы как раз поравнялись с довольно древней, потемневший от капризов погоды шильдой, освещённой светом кем-то зажжённой лампадки, на которой неровно, но чётко было выведено имитацией готической вязи: «Владения: усадьба, лес, заводы и охотничьи угодья - Его Преподобия капитана Клуни»
Я присвистнул:
- Ну, и титул! Так он священник, или военный, или, может. ни то. ни другое?
- А я отчего-то вспомнила Шарля Перро, - улыбнулась Рона. - «Если не скажете, что это - луга Маркиза Карабаса, король велит с вас шкуру драть живьём!»
- Похоже, - усмехнулся я. - И вполне возможно, что титул его такой же дутый, как у младшего сына мельника. Я наслышан о шотландской знати, и если здесь попадаются семейства, ведущие род от Стюартов в двенадцатом колене, живущие в халупах на хлебе и воде, то, очевидно, и обратная ситуация должна иметь место… Не хотите подремать покуда? Судя по всему, нам ещё довольно далеко ехать.
Но я ошибся: едва мы обогнули по широкой дуге озеро, следующая шильда, освещённая таким же манером, известила нас, что мы подъехали к местечку «Хизерхилл-вулидж» и, очевидно, этого было достаточно, потому что дилижанс остановился, и пассажиры стали выходить, направляясь куда-то прямо в чистое поле. Мы увидели, что Ида со своей корзиной тоже сошла, и сами спустились с империала.
- Судя по всему, мы прибыли, - негромко сказал я Роне, - но я не вижу ни единого огонька - ничего, хоть сколько-нибудь напоминающего поселение. Куда они все направились?
Мои слова были услышаны, Ида махнула рукой, указывая направление:
- За холмом и за рощицей, сразу после оврага - дилижансу там не проехать - наше поселение, Хизерхилл-вулидж, немного в стороне - Кулл-лейк-спот, а дальше - пасека.
Действительно, позже, когда рассвело, я узнал, что вся до горизонта местность напоминала нагромождение в высокой траве кротовин, только в качестве травы выступали купы кустов и деревьев, а в качестве кротовин - бесчисленные холмы. Езда по этим кротовинам была бы мучением, да и хождение не прельщало. А пока наши спутники довольно быстро ушли вперёд, потерявшись из виду. Мои ноги, привыкшие к городской мощёной прямолинейности, очень скоро заныли от усталости, поспевая за размашистым шагом Иды, и я с беспокойством косился на Рону, опасаясь, что последствия болезни, всё ещё отражающиеся на её походке, делают для неё путь и совсем невыносимым. Но она не жаловалась и не отставала.
Поселение открылось внезапно. Едва мы миновали овраг, в котором-то ночь наступила давным-давно, и поднялись на его противоположный склон, осины расступились, и прямо перед нами оказался фонарь и частокол, потемневший от времени, украшенный насаженными на колья предметами домашней утвари - я не разобрал в темноте подробностей, но, кажется, там были чугунки и горшки разных форм. Подальше виднелась россыпь огней - наутро я увидел, что это разбросанные там и сям домишки за такими же частоколами, разного размера и формы, но все наводящие на мысль о простоте, если не стеснённых обстоятельствах. Позже, впрочем, выяснилось, что некоторый аскетизм в этих местах попросту моден.
- Вот мы и пришли, - сказала Ида, пропуская нас в калитку, за которой сначала громко залаяли собаки, а потом в дверях дома показался высокий узкоплечий парень с длинными, до плеч, волосами, взлохмаченными, очевидно, подушкой, обнажённый по пояс в мешковатых штанах. Сзади, с лампой в руках, замаячил старик, такого же сложения, но кряжистый и более массивный, с седыми волосами, загорелый до черноты.
- Идэм, Кларк! - окликнула наша спутница. - Зажгите-ка огонь и накиньте что-то поприличнее на плечи - у нас гости.
Парень принял лампу у старика и поднял её повыше, и снова сердце у меня чуть не оборвалось - черты Холмса, взгляд Холмса, он мог бы быть таким в свои семнадцать лет.
- Кларк Вернер, - представился парень - у него и голос был похож, высокий, но глуховатый, как будто его обернули в картон или обили фанерой.
- Джон Уотсон, - назвался я настоящим именем, потому что во-первых, не озаботился придумать себе другого, а во-вторых - ну, Джон, ну, Уотсон, распространённее имя и фамилию в Великобритании ещё поискать.
- Как добрались? - вежливо, но формально поинтересовался он, и тут же сам посетовал, что поезд неудобный, и совершать часть пути приходится по темноте.
Мы пожали друг другу руки, хватка у него была стальная, хоть пальцы и тонкие. Старик представился, как Идэм Мак-Марель, и если, как Вернер, Холмс мог бы выглядеть в семнадцать лет, то на Идэма он, вполне возможно, сделался бы похож, доживи лет до восьмидесяти. Я уже начал привыкать к этим физиономическим проявлениям здешней крови, и даже вычислил привнесённую изящными галлами струю - в Холмсе и Роне это было, а в здешних обитателях - нет: узкие запястья, длинные пальцы, высокий свод стопы и бархатистая грациозность движений - и Вернер, и Идэм двигались довольно неуклюже, и на сравнение с семейством кошачьих не претендовали.
Рона тоже назвалась, сказала, что сирота, что знает о себе только, будто её родные живут где-то в этих местах, что воспитывалась в пансионе неподалёку, а вот теперь, когда я - её кузен по матери - приехал её навестить, она уговорила меня отправиться в паломничество и, может быть, обнаружить свои корни. Поскольку кузену быть совсем уж не в курсе личности родной тётки странно, я наплёл полуправду о девушке, обманом увлечённой в порочные сети большого города, оборвавшей из-за этого большинство родственных связей и рано умершей вдали и безвестности от родных, о собственной службе в армии - тут и врать почти не пришлось - в силу чего я сам не виделся с родителями и не поспел ни похоронить их, ни вмешаться в судьбу двоюродной сестры. Это сошло на первый случай, нас покормили не слишком изысканной и простывшей, но вкусной и сытной деревенской пищей и отвели комнаты, где оставили отдыхать с дороги. Была уже глубокая ночь.
Мне досталась комната на чердаке, скудно обставленная, но то, что мне было нужно: стул, стол, кровать, вешалка для одежды и умывальник с тусклым старым зеркалом на стене - тут имелось. Я долго не мог уснуть, слыша, как потрескивает черепица и ветер завывает в трубе. Мне думалось обо всём сразу - я осознавал, что встреча с Роной, а теперь и Мак-Марелями, переломили мою жизнь, растревожили воспоминания, и я не понимал ещё, хорошо это для меня или плохо. Конечно, то медленное угасание в хмельном чаду, которому я предавался в Лондоне, едва ли кто-то мог бы счесть благом, но сейчас, когда все мои чувства снова оказались свежи и обнажены, я чувствовал сильную душевную боль, непрестанно вспоминая Холмса, а с ним и мою дорогую Мэри, и все события, предшествовавшие их безвременной гибели. Сейчас даже таинственная угроза, связанная как-то с моим военным прошлым не волновала меня, отодвинутая на второй план накатывающими друг на друга волнами ярких воспоминаний. Они были так остры, так невыносимы, что я в конце концов, пользуясь одиночеством и темнотой, безудержно разрыдался в своей постели, и потом ещё, немного овладев собой, долго тихо плакал - до усталости, пока незаметно подкравшийся сон не охватил меня.
Проснулся я ожидаемо поздно - внизу, гремя посудой, возилась наша хозяйка, со двора раздавались звуки, опознанные мной, как раскалывание брёвен для растопки, солнце светило в чердачное окно, освещая бал пылинок, и целый хор домашней и вольной живности надрывался, явно стараясь перещеголять друг друга.
Выглянув в маленькое окошко, я увидел, что дрова колет давешний молодой человек, успевая попутно разговаривать с Роной, бесстрашно восседавшей на краю колодезного сруба. На молодом человеке была надетая на голое тело жилетка и классическая шотландская юбка. Длинные волосы его разметались по плечам и взлетали вместе со взмахами топора, мускулы туго перекатывались под бледной кожей горожанина. Рона скромно оделась в школьное платье и собрала волосы в высокий пучок под капор. Сам двор не был ни большим, ни ухоженным - вытоптанная сероватая трава, какие-то хозяйственные инструменты вроде высоких козел, вёдер или колуна, распахнутая дверь сарая внутри которого кто-то копошился. Пёстрые и белые куры деловито расхаживали прямо у молодого человека под ногами, а их горластый предводитель надзирал с вкопанного для поддержки частокола столбика.
Поплескав в лицо водой из умывальника и безуспешно потеряв зубец расчёски в моих густых и жёстких, как проволока, волосах, я оделся и спустился по лестнице, с удовольствием убедившись, что могу приходить и уходить беспрепятственно, никого не тревожа - лестница вела в маленький тёмный коридор, а уж из него можно было попасть и на хозяйскую половину. И в другую гостевую комнату, отведённую Роне, и во двор. Последней дверью я и воспользовался , сразу сощурившись от солнца.
- Ох, ну, и горазды же вы спать, кузен! - весело приветствовала меня Рона, но тут же, всмотревшись, нахмурилась. - Вид у вас не очень. Вы не заболели?
- Просто долго не мог заснуть, - признался я.
Молодой человек вогнал топор в дубовую плашку, на которой рубил дрова и шагнул ко мне, протягивая руку:
- Вчера не удалось толком познакомиться - мы спросонок, да и вы почти спали. Я назвался вам вчера, как Кларк Вернер, но чаще меня здесь зовут по второму имени - Теодор. Если хотите, можно это длинное имя сократить до Тед.
- Я - Джон Хэмиш Уотсон, - назвался я, по-прежнему не считая нужным скрывать свои имя и фамилию, распространённые достаточно широко, чтобы насторожить кого бы то ни было. - Но по второму имени меня никто не зовёт, оно даже не упоминается. Вы, без сомнения, сын Идэма и Иды?
- Отнюдь, - весело возразил Вернер. - Я - приёмыш. Мои родители умерли, и получилось в результате совсем странно. Дело в том, что здесь принято рано заводить детей - многие девушки, особенно в прежние времена, к шестнадцати годам имели уже не по одному ребёнку. Так вот, моя мать приходится Идэму внучатой племянницей, хотя между ними не столь велика разница в годах, как можно бы было подумать при такой степени родства, а я, стало быть, чем-то вроде правнука. В то же время, коль скоро Идэм теперь усыновил меня, получается, что я сам себе прихожусь не то дедом, не то внуком. Сплошная путаница, - он рассмеялся и я из вежливости ответно улыбнулся. И тут он сказал:
- Только никакой вы Роне не кузен, уж вы меня извините. В том, что она наших кровей, никаких сомнений быть не может - этот особый подъём стопы, эти пальцы, эти глубоко посаженные глаза, этот цвет волос, унаследованный нами от южной ветви родичей… В вас же нашей крови и капли нет. Пепельный блондин, гиперстеник, вы - англичанин, сэр, с хоть и ирландскими корнями, но совсем-совсем нездешними. Вы - не родственники, никак. Кстати, благодаря стараниям Идэма, я всю нашу родословную знаю до седьмого колена. Сестра Идэма вышла замуж за бельгийца, разбавив кровь галльской струёй, и уехала отсюда на юг Англии. Две её внучки, одна из которых моя мать, а другая - тётка Ингрид, вышли замуж за английских помещиков - Вернера, моего отца, и Холмса, отца моих кузенов - реальных кузенов, не таких, как вы. И как я, так и мои двоюродные братья, которые намного старше меня, очень похожи друг на друга. Больше родни у нас в этих краях - я Британию имею в виду - не осталось. Была ещё одна румынская ветка, где мы даже породнились с легендарными Цепечами, и была ветка, протянутая за океан, в Соединённые штаты, но там нет детей, подходящих по возрасту к Роне. Далее: про детей одного из британских кузенов мне известно - они трагически погибли, а новыми он не обзавёлся. Про детей другого неизвестно ничего, зато известно о его связи с женщиной, скажем так, лёгкого поведения, возникшей лет семнадцать-восемнадцать назад. Так что, если Рона воспитывалась в здешнем пансионе и носит имя Мак-Марель, самое верное - предположить, что она и есть продукт сей предосудительной любви. А, памятуя о приятеле моего кузена, упомянувшего в одной из своих занимательных новелл, по крайней мере, часть своего полного имени, и зная также, что имя Рона может происходить от имени Айрони, которое носила до замужества моя тётушка Ингрид, нетрудно догадаться, что вы, мисс Айрони Мак-Марель - сирота, дочь Шерлока Холмса и Сони Терракойт, а вы, лже-кузен - доктор Уотсон, друг и биограф моего покойного двоюродного брата. Я прав?
Надо заметить, Рона во время всего этого монолога и бровью не повела. Но тут же пояснила:
- Я так спокойно реагирую, потому что один раз он мне всё это уже изложил.
- Не пугайтесь, - спокойно сказал Вернер. - Я же сказал вам: у нас сильная кровь, а узы крови и ещё сильнее, и благополучие родственников - даже самых дальних - свято для нас. Так что, если вам угодно сохранять инкогнито, сохраняйте. Я не стану болтать об этом налево и направо, и вряд ли кто-то вычислит вас так же легко, как вычислил я - для этого нужно разделять страсть Идэма к родословным деревьям. С другой стороны, я ни за что не поверю, что вас мог сюда пригнать зов крови, внезапно проснувшийся в Роне на шестнадцатом или семнадцатом году жизни. Тем более, в вашей, доктор, компании.
После этого, выговорившись и, не дожидаясь нашего ответа, он снова взялся за топор и вернулся к прерванному занятию.
Я подумал, что, пожалуй, при первом взгляде он показался мне моложе своих лет за счёт худобы и длинных волос - тогда я решил, что ему лет семнадцать-восемнадцать, но сейчас, при ближайшем рассмотрении, я увидел в углах его глаз наметившиеся «гусиные лапки», и понял, что на самом деле ему, пожалуй, к двадцати пяти - просто очень субтильный и моложавый.