«Как? Как такое могло произойти? Неужели кому-то мало было того, что ему довелось испытать в этой жизни? За что ему всё это?», – он, поморщившись, коротко взглянул на глотающую слёзы молодую женщину, прижимающую к себе мальчика лет восьми. «Не смотри! – приказал он себе, - иначе дашь слабину, и вся твоя «акция» превратится в дешёвый фарс. Назад дороги нет».
Лежащий на полированной столешнице сотовый телефон завибрировал, шевельнулся, словно живой, и уже в который раз за сегодня, зазвучала ре-минорная токката Баха.
Когда телефон позвонил в первый раз, он не сумел скрыть удивление. Бах в этом погрязшем в пошлом уюте доме. Недоумение, видимо, отразилось на его лице, и поймавшая его взгляд женщина поняла, и словно оправдываясь, быстро заговорила:
- Я учителем музыки работаю, здесь, в музыкальной школе, Саша, - она не-произвольно погладила по голове прижавшегося к ней мальчика, - на фортепьяно учится… Вы нас не убьёте?
В её взгляде было столько мольбы и надежды, что у него сдавило сердце. Он встряхнул головой, словно конь, уставший от назойливых мух, прогоняя неуместную жалость, и нарочито спокойным голосом ответил:
- Всё будет зависеть от вашего мужа.
- А его… его вы убьёте? – глаза женщины наполнились слезами.
На этот раз он ей не ответил, взял продолжавший наигрывать первые напряжённые фразы токкаты телефон, и обыденным тоном обозначил своё внимание:
- Да.
- Нам всё о вас известно. Мы сочувствуем вашему горю, и предлагаем сдаться. Я полковник Мальцев. Со своей стороны я вам обещаю, что за ваши действия, учитывая ваше состояние, постараюсь свести к минимальному наказанию…
- Полковник! – если вам действительно всё обо мне известно, вы должны понимать, что я принял обдуманное решение, и от него не отступлю. Переговоры со мной вести бесполезно. Время работает против нас с вами, я уже не молод, и не думаю, что у меня надолго хватит сил удерживать рычаг гранаты. Чтобы у вас не оставалось сомнений в моих намерениях, вот вам доказательство, - он выдернул чеку, и скрываясь за стеной, выбросил её в окно во двор.
Сорок минут назад он, представившись работником коммунальной службы, вошёл в этот дом, к ничего не подозревающей хозяйке. Направив на неё пистолет, он заставил её и ребенка подняться наверх, в комнату, с окном выходящим на выложенный тротуарной плиткой двор. Затем приказал ей позвонить мужу, и изложить ему свои требования. И вот результат…
Вместо того, чтобы сломя голову броситься спасать свою семью, тот, как нашкодивший школяр, побежал докладываться начальству.
Меньше, чем через час дом окружили ОМОНовцы, в особняке напротив, засели снайперы, а на связь вышел полковник Мальцев. Оперативно… На место гибели его дочери и внучки сотрудники ГАИ прибыли через полтора часа. Тела всё это время лежали на шоссе. Приехавшие раньше медики констатировали смерть, и отказались их убирать, накрыв простынями. Он сидел на асфальте, под мелко моросящим осенним дождём, и невидяще смотрел, как проступающие сквозь полотно алые пятна размываются дождевой водой, обманчиво превращая кровь в следы от фруктового сока.
В тот день они с дочерью и внучкой договорились встретиться. Он ждал их на противоположной стороне дороги, напротив нерегулируемого перехода…
У него и сейчас, здесь, в этом доме, бесконечно мелькает перед глазами одна и та же картина: Лена и Маша, заметив его, улыбаются, машут ему руками, бегут по полоскам зебры и… чёрный внедорожник, не сбавляя хода, сносит их, как порыв ветра опавшие листья с земли, и увеличивая скорость, мчится прочь.
Не слыша своего крика, он бежит к ним, ощупывает тела… Он видел так много смертей там, в Афгане… Никаких сомнений. Дочь и внучка мертвы. Ноги отказываются его слушаться, и он так и остаётся сидеть на асфальте. Он видит, но не осознаёт, как вокруг них собираются люди, как захлебнувшись сиреной, подъехала карета скорой помощи, как его поднимают под руки, ведут к машине, делают укол, кажется «от сердца». «Зачем ему укол от сердца? – отстранённо думает он, - ведь у него его больше нет. У него больше нет ничего, из того чем он жил все эти годы после смерти жены. Вся его непростая, редкая на радости жизнь осталась лежать там, на мокром шоссе, рядом с безжизненными телами непередаваемо близких ему людей».
Водителя долго не могли найти. Только благодаря всколыхнувшейся негодованием общественности и нескольким журналистам, поднявшим в СМИ эту тему, правоохранительные органы вынуждены были взять это дело под «высокий» контроль, и всё же отыскать преступника, скрывшегося с места происшествия. Неповоротливость «органов» стала понятна, когда назвали имя задержанного. Им оказался старший следователь одного из районных отделов Москвы.
Такого унижения, и чувства абсолютного бессилия, он не испытывал никогда, даже когда его роту «духи» зажали в ущелье, и снайперы, выкрикивая оскорбления, расстреливали людей, как мишени в тире. Тогда, применив весь свой опыт, накопленный за войну, ему удалось вывести своих солдат из под обстрела, и пробиться из окружения, но сейчас… Сейчас он ничего не мог сделать, чтобы дело о гибели его близких сдвинулось с места. Бесконечные разбирательства, явные намерения представить всё так, что именно погибшие были виновниками в происшествии, и даже едва прикрытые двусмысленными намёками угрозы, доводили его до бешенства. Не стесняясь в выражениях, он сказал всё, что думает о полиции вообще, и проводившим следствие в частности, хлопнул дверью, и больше к следователю не ходил, выбрасывая повестки, с предупреждением об ответственности за неявку, в мусорное ведро.
Все хлопоты связанные с похоронами, он взял на себя, на зятя надежды было мало. Тот как впал в состояние ступора, так из его и не выходил. Не разговаривал, не ел, не ходил на работу. Лежал на диване, скорчившись в позе эмбриона, лицом к стене. Он его не винил.
Когда Лену и Машу похоронили, он узнал, что следствие по их делу ещё идёт, а виновник даже не находится в изоляторе, а сидит дома, под домашним арестом.
Сергей, зять, всё-таки сумевший взять себя в руки, узнав об этом, кричал ему в лицо, сумасшедше сверкая глазами:
- Под домашним арестом?! Убью гада! Всех этих тварей убью!
«Ох, наломает парень дров, - думал он тогда, - характер у него тот ещё, не первый год вместе живём, а вот вояка из него никакой».
Что именно подтолкнуло его принять такое решение, попытка уберечь зятя от беды, или ощущение собственной, опустошающей душу бесполезности, об этом он в тот момент не задумывался. Влепив Сергею отрезвляющую пощёчину, он сказал, что всё сделает сам…
И вот он здесь. Правдами и неправдами ему удалось узнать адрес убийцы. Какого-то особого плана у него не было. Взяв из сейфа наградной «ПМ» и подхватив с журнального столика зажигалку, точную копию ручной гранаты, он попрощался с зятем, предварительно проведя с ним успокоительно-воспитательную беседу, и вышел из квартиры, зная, что никогда больше сюда не вернётся.
На электричке, доехав до коттеджного посёлка, в котором жил следователь, он без труда нашёл шикарный, не по зарплате работника полиции дом, и увидел, как хозяин, находящийся под домашним арестом, отъезжает от ворот на своём внедорожнике. После увиденного, растаяли последние сомнения в правильности принятого решения.
Телефон продолжал раз за разом воспроизводить патетические аккорды, прерываясь на высокой драматической ноте.
Вздохнув, он взял трубку:
- Слушаю.
- Это полковник Мальцев…
- Я это понял.
- Вячеслав Алексеевич! Ещё раз прошу вас, одумайтесь. Вы же разумный человек! Вы же понимаете, что мы не можем выполнить ваши требования. Вы подвергаете опасности жизни невинных людей. Вы же офицер!
- Да. Я офицер. И мои дочь и внучка тоже были невинными людьми. А вы покрываете их убийцу. Если в полиции офицеры не поголовно превратились в продажную сволочь, пусть этот мерзавец выйдет сюда, во двор, и застрелится сам, как офицер. Слово даю, я тут же сдамся, волос с его семьи не упадёт, обещаю. Если он боится взять на себя грех самоубийцы, пусть поднимается ко мне, как я изначально требовал. Другого решения быть не может. Думайте быстрее, у меня уже кисть затекла, - он поднял руку с гранатой вверх, и покачал ей в воздухе, как будто Мальцев мог его видеть, и выключил телефон.
- Я понимаю ваше горе, - напряжённым, неестественным голосом заговорила прислушивавшаяся к их разговору женщина, - но ведь наша смерть ничего не исправит…
- А вы и не умрёте, - не дал он ей закончить мысль, - неужели вы поверили, что я смогу вас убить?
- Но вы же сказали…
- Я помню, что я говорил, но я имел ввиду только вашего мужа, бросившего мою внучку и дочь умирать на дороге, сбежав, как последний подонок.
- А если он не придёт… Если его не пустят?
- Тогда ему всю оставшуюся жизнь придётся смотреть вам в глаза, и осознавать своё ничтожество. Прощать, или презирать его – дело ваше. Простит ли он себя, вот вопрос. Поверьте мне на слово, жить с такой ношей…
Он замолк на полуслове, услышав шум за окном. Осторожно выглянув, он увидел, как через двор бежит молодой мужчина в спортивной куртке.
- Похоже, у вашего мужа осталась капля порядочности, - сказал он, и направился к выходу из комнаты, поставив на подлокотник кресла «гранату».
Женщина вскрикнула, и прижала к себе сына.
- Не бойтесь, это игрушка, - обернулся он прикрывая за собой дверь.
Вбежав в дом, мужчина начал стрелять, как только его увидел.
Он растерялся только на секунду, реакция была уже не та, что раньше, но всё же, перед тем, как почувствовать разрастающуюся, нестерпимую боль в груди, успел выстрелить сам, всадив нападавшему пулю между глаз.
«Неправильно всё это…», - затухающей искрой промелькнуло в его мозгу, пока он, выронив пистолет, сползал спиной по стене, - всё не…».