И так сюжеты будут жить - затравленные сюжеты, со следами копоти на тонких пластмассовых крылышках. И так будет проходить Время, покачивая секундными стрелками усов. И закат разбросает жировую прослойку туч, выплывая кардиологической, инкурабельной патологией неба. Наш отель будет называться «Полярис». И я удивлю тебе его фото, сделанным в то время, когда черное и белое ходили рука об руку, а в шоколаде – еще был шоколад. Представь, что мы – здесь, умытые неоном, и сумерки только тянут шеи из вечерней тени, и самый важный звук во Вселенной – звук закрывающей наглухо двери, отстегивающий нас от реальности.
Я расскажу тебе сказку о старом дереве, которое росло на границе Хаоса. И ветви его пили влагу оттуда, где нет власти Пространства. Растущий ввысь ствол тяготился ветвями, которые предпочитали пить из источников, что текли в полутьме, а не на свету. И оно сбросило их, тяжелые руки. В отместку ветви запрудили ручьи. Вода, не найдя выхода, рванулась к корням дерева, и громадное растение перестало расти ввысь. Они пило и пило, жадно алкало, безоговорочно и бездумно, вздрагивая земляными щупальцами, лакало, захлебывалось водой Хаоса, которая размачивала жилы древа, которое заменяло его плоть, его клетки и его твердость. Когда пришел Путник, и облокотился устало о дерево, то оно, будто мираж – рассыпалось на миллионы алмазных крошек, водных мошек, ашдваошных блошек, собранных в виде древесного ствола без ветвей и стянутых тонких жгутом коры. И то, как оно разбросалось, как оно разрушилось, как оно лопнуло – никто не увидел и никто не почувствовал.
Затем я покажу тебе человека, у которого в груди бьется девять сердец. Они качают кровь в разнобой, и он живет девятью разными жизнями. Недостаток гемоглобинового компота делает его порой раздражительным. Божество эмоций, император чувств – если стоишь с ним рядом, то слышишь громкий стук, будто внутри него ходят поезда – летние электрички и груженные сталью вагоны, уходящие в уголь горизонта, все там – кипит, шипит и плавится. И если этот человек улыбнется тебе, то не жди у себя в груди второго сердца, а жди у него – десятого. О, эта улыбка – рыбка скальпеля в хроме лампы, что сдерживает горячую черноту нетерпения. А если не побояться, и отдать тот пульсар, что сдавливает порой душу – ему, собирателю мышечных мешков, то он поведет тебя по карте швов на своем теле в место, что чревато червями. И там, хохоча и всплескивая рукам, он начнет извлекать поочередно каждый из механизмов, застрявших в сетях его зыбкой и жадной плоти, подбрасывать их вверх, и, накачанные фосфором, они будут взрываться шутихами под сводами Пустоты.
Через прикосновение ты узнаешь от меня о том факте, что фактор бессмертия – это событие, которое нельзя никогда совершать в своей жизни. Некий запрещенный Фатумом прием, табу – нарушение которого кончается, кончается тобой, кончается с тобой. Возможно, что это – глоток холодного молока, проворачивание ключа в замочной скважине, плевок на асфальт, задумчивый взгляд на полет птицы, сорванный лепесток жасмина, забытая косточка абрикоса в кармане – неважно. Стоит его сделать, обыграть, воплотить в реальность, и все, без предупреждения у тебя забирают вечность, и ты не можешь ничего изменить. Об этом мне рассказали летящие на паутинках пауки в раннюю осень, плененные в лужах весны луны, пропели зигзагами горизонта – звезды августа, шепнула – опавшая от мороза хвоя в конце января. Признаюсь, это самая жестокая и самая веселая моя история, которая ничего не доказывает, и которая, возможно, является как раз тем последним действием, и первым глотком, глубоким вздохом, стиснутым кулаком, сорванным стебельком мака, шероховатостью аромата земляники, после чего лишь интуитивное осознание - все, я смертен.
И ты, вошедшая следом за мной в номер отеля «Полярис» – смертна от этих откровений вдвойне.