Матушка

Елена Живова
В рассказе описаны реальные события. Имена, время и место действия изменены в целях конфиденциальности.

МАТУШКА

1989 год. Иван.
Семинаристу Ване Мельникову Великий пост, как всегда, давался с трудом. Особенно первая и последняя неделя. Ещё вчера вечером он с однокурсником договорился поехать к его двоюродному дяде отцу Анатолию за книгой Бердяева «Философия неравенства», и теперь они вдвоем тряслись в утренней электричке. Вернее, трясся Ваня от голода, так как перед причастием есть не положено. Приехать надо было еще до того, как начинали читать часы. Затем долгая служба и только потом трапеза… Ваня, сглотнув, поднял рукав свитера и посмотрел на часы. Двадцать минут седьмого. А вдруг еще будет панихида или молебен, а то и крестины?
Александр, однокурсник Вани, часто рассказывал ему о протоиерее Анатолие, настоятеле храма Казанской иконы Божией Матери, который жил в красивом старинном городке недалеко от Москвы. Ваня давно хотел познакомиться с отцом Анатолием, но всё время что-то мешало: то вдруг наваливались какие-то дела, то сессия, и только сейчас, впервые за два года, друзьям, наконец, удалось выбраться к нему.
Служба была долгой, Великим постом в воскресный день причастников было больше обычного, поэтому очередь на исповедь тянулась медленно: отец Анатолий очень обстоятельно, подолгу беседовал с каждым. Наконец, в двенадцать Ваня, Александр и отец Анатолий со своим гостем иеромонахом Георгием приступили к трапезе.
Вдыхая ошеломляюще аппетитный запах нежного, с золотистой корочкой пирога, возвышающегося, как гора, над тарелочками и мисочками с хлебом, квашеной капустой и овощными салатами, Ваня хлебал кисловатый борщ.
- Разрезай, Клавдия, - кивнул, посмотрев на пирог, отец Анатолий, обращаясь к седой старушке в чистеньком белом переднике, заваривающей чай.
Пирог оказался с гороховой начинкой. Едва откусив первый кусок, Ваня понял, что запах его не обманул – пирог оказался просто сказочный.
- Удивительный пирог, - не удержался он.
- Да, у батюшки каждый Пост гости собираются, чтобы фирменный пирог отведать, - засмеялся отец Георгий и подмигнул отцу Анатолию.
- Да ничего особенного, - пробурчал тот в густую бороду, - начинка обжаривается на постном масле с луком, и приправ добавляется побольше.
- Приправы Луша сама с лета заготавливает, таких в магазинах нет. А тесто? Тесто-то какое! Пышное! Сочное! Такое только твоя Луша может готовить, – сказал отец Георгий, отправляя в рот очередной кусок.
- Можно мне еще? – робко спросил Иван, взглянув на Клавдию.
Она кивнула, улыбнулась и положила Ване на блюдце четвертый кусок.
Доев пирог, Ваня почувствовал, наконец, что наелся. Ощущение было такое, что он разговелся на Светлой седмице.
- Чревоугодник! Нет, Ваня, не быть тебе монахом, - засмеялся Александр.
- Это точно. Спаси Господи, отец Анатолий! Пирог очень вкусный и, главное, сытный! Если бы у меня была жена как у вас, которая печет такие пироги, я бы любил ее всю жизнь, какая бы она ни была, пусть даже злая и некрасивая. И все бы ей прощал – лишь бы готовила, - сказал Иван и покраснел, осознав вдруг, что, кажется, сказал что-то не очень умное.
Почему-то покраснел и отец Анатолий, переглянувшись с Александром и отцом Георгием.
Иван смутился еще сильнее. Он не знал, что супруга отца Анатолия, матушка Вера, умерла при родах восемнадцать лет назад.
Все молчали еще пару минут. Потом отец Анатолий громко сказал:
- Клавдия! Позови Лукерью!
Минут через пять в трапезную вошла девушка. Стройная, в длинном синем платье, с густой золотистой косой, спускающейся ниже пояса. Её длинные темные ресницы были скромно опущены.
- Ангела за трапезой, - сказала она и вопросительно взглянула яркими бирюзовыми глазами на отца Анатолия.
- К тебе жених, дочка, - сказал отец Анатолий, кивнув в сторону Ивана.
Девушка изумленно подняла тонкие изящные брови и посмотрела Ване в глаза.
- Ну что, Иван? Дочка моя, поди, не хуже пирогов, которых печет. Отвечаешь за слова свои, или как, - спросил отец Анатолий, сверкнув на Ваню ясными глазами из-под густых бровей.
***
1992 год. Луша.
- Ванечка! У меня не будет детей! Никогда! Понимаешь, никогда! - плакала Лукерья.
Плакала она со вчерашнего дня, как только узнала о своем диагнозе, который ей сообщили в московской клинике, где она проходила обследование.
- Гипоплазия матки первой степени. Ни зачатие, ни вынашивание в вашем случае невозможно, - тихо, твердо и, как показалось Луше, безжалостно произнёс врач.
Приговор отдавался долгим эхом, пронзив насквозь сердце молодой женщины: каждое мгновение Лукерья помнила о своем несчастье.
- Лушенька, значит, на то воля Божия, ты же понимаешь. Нам с тобой неведом Его промысел. Надо смиряться.
- Смириться? Принять с миром то, что я никогда не стану мамой? Не смогу дать жизнь малышу? Теперь нам только и остаётся, что по монастырям разойтись!
- Ну, уж нет! Ни за что! – обиделся Иван и крепко прижал жену к себе.
- Зачем, для чего я тогда буду жить? Я не понимаю, Ванечка, для чего мне теперь жить, - рыдала Лукерья, уткнувшись в плечо мужа.
- Как это для чего? Для того же, для чего ты жила всегда. Для того, чтобы спасаться.
- Я не знаю, как мне теперь жить и чем спасаться.
- Не гневи Бога, - услышала Лукерья знакомый голос. Она подняла голову и увидела отца.
Строго посмотрев на дочь, отец Анатолий добавил:
- А чем спасаться – Господь укажет.
Лукерья вытерла слёзы и хотела было что-то возразить отцу Анатолию, но он, погладив её по голове, тихо сказал:
- Бесплодие тоже подвиг.
***
Через два дня, убедившись, что Лукерья взяла себя в руки, отец Анатолий сказал:
- Значит, так. Есть у меня духовное чадо, раба Божия Евгения. Заведует отделом опеки. В субботу придёт на исповедь, я ей про вашу беду расскажу. Может, она чем и поможет.
- Поможет? Взять малыша из Дома ребёнка? – обрадовалась Луша.
- А наш духовник? Отец Николай? Надо взять его благословение, - сказал Иван и посмотрел на тестя.
- С отцом Николаем мы вчера беседовали. Он этот вариант и предложил. Но предупредил, что будет очень трудно. Причём, не только вначале, а всегда. Будет трудно всегда. Так что вам решать, - отец Анатолий потеребил густую бороду и посмотрел на Ивана.
- Ванечка, пожалуйста! Давай возьмем малыша! Мальчика! Помнишь, ты так хотел сына! Он будет с тобой в алтарь ходить! – умоляюще сложила руки Луша.
Иван молча обнял жену и погладил ее по голове.
- Ну, пожалуйста, Ванечка! А искушения… они и так всю жизнь будут. От них никуда не денешься.
***
В воскресенье после службы отец Анатолий принес несколько книг, положил их на стол и сказал:
- Сначала всё прочитайте и обдумайте, а потом, если решитесь взять ребенка, звоните Евгении, её домашний телефон записан сзади карандашом на белой брошюре.
Четыре книги Луша прочитала за сутки, лишь иногда вставая из-за стола, чтобы заварить себе и Ивану крепкий чай.
- Ну, что пишут? – спросил Иван, войдя на кухню после того, как вернулся со службы, удивляясь серьезной озабоченностью своей молодой жены – такой Лукерью он ещё не знал.
- Ваня, я сделала закладки, обязательно прочитай те страницы. А вот эту книгу ты должен прочесть всю, - предупредила Лукерья, протянув Ивану небольшую книжицу.
- «Тайна усыновления». Хорошо, прочитаю. А где обед? - спросил Иван и зевнул.
- Потом, - отмахнулась Луша.
- Понятно,-  обиделся было Иван, но, взглянув на жену, обреченно вздохнул и открыл книгу.

На рассвете к Ивану, задремавшему за книгой, подошла жена и сказала:
- Ванечка, как только прочитаешь всё, мы обсудим нашу ситуацию.
- Давай ты просто перескажешь мне самое важное? – попросил Иван, потирая глаза.
- Нет. Всё слишком сложно и всё очень важно. Я даже не думала, что так сложно. Будет у нас ребенок или нет – решать тебе, а я соглашусь с твоим решением, каким бы оно не было.
- Вот тебе и раз. А я-то думал, что ты ни за что не откажешься от возможности стать мамой, - удивился Иван.
- Прочитай. И все поймешь. О таких сложностях я и не подозревала. В общем, не буду на тебя давить. Прочитай и подумай несколько дней, а как примешь решение, поговорим, - ответила Лукерья, опустив голову.

Три дня спустя Иван с осунувшимся, но решительным лицом подошел к жене.
- Лушенька, я всё решил. Берем мальчика. Вдруг будет епископом…
- А наследственность? – спросила Лукерья, глядя на Ивана невозможно счастливыми глазами.
- Луша, ведь с нами Бог! Если мы подарим семью, любовь и заботу одинокому, никому не нужному человечку, если будем его регулярно причащать, рассказывать о Боге, о нашей вере, введем в алтарь, он просто не сможет стать плохим! По крайней мере, мы сделаем всё возможное, чтобы наш сын сам сделал правильный выбор – каким ему быть. А мы с тобой будем примером для него во всём.
- Я знала! Знала, что ты самый лучший на свете! – прошептала Лукерья, обнимая мужа.
- Просто я хочу, чтобы ты была счастлива, - едва слышно прошептал Иван.

На другой день Иван, Лукерья и Евгения Борисовна сидели в маленьком кабинете отца Анатолия.
- Вы решили взять в семью новорожденного ребенка и сохранить тайну усыновления? - спросила Евгения Борисовна.
- Не обязательно новорождённого, - ответил Иван и вопросительно посмотрел на жену.
- Вы готовы к пересудам, насмешкам и косым взглядам? Вам я скажу откровенно: есть несколько причин, из-за которых лучше, чтобы тайна усыновления была сохранена.
Во-первых, каково будет ребенку? Вы готовы не обращать внимания на сплетни? А ребенку предстоит расти, зная, что он оставлен родными папой и мамой, понимая, что его взяли в семью из милости, учиться в школе среди «родных» детей, учителя будут искать в нем пороки – ведь он рожден от «плохих», бросивших его родителей. И, в конце концов, не исключено, что, поссорившись с кем-то из детей, он услышит обидное слово «подкидыш».
Во-вторых, где бы вы ни жили, вас неизбежно будут донимать постоянными вопросами, разговорами. Кто настоящие родители ребенка, откуда он, почему вы не можете иметь своего, какие проблемы со здоровьем, и так далее – ваша семья будет под прицелом любопытных людей, готовых прицепиться к любой мелочи и, что самое неприятное, сплетни и слухи будут сопровождать вашу семью всегда. Хотите быть темой для разговоров, жить, что называется, «за стеклянной стеной»?
В третьих, Луша, я помню тебя с детства. Ты всегда говорила, что у тебя будут четыре сыночка и лапочка дочка, помнишь? Как в твоем любимом мультфильме про зайца. Зная тебя, которая лет с трех нянчилась с соседскими малышами, я могу предположить, что одним ребенком вы не ограничитесь. Ведь так? – Евгения Борисовна посмотрела Лукерье прямо в глаза.
- Возможно, - ответила Луша, не глядя на Ивана, и услышала, как он обречённо вздохнул.
- И еще… - помолчав несколько секунд, Евгения Борисовна продолжила. – К сожалению, в наших домах малютки часто существует порочная практика давать детям снотворное на ночь, а иногда и днем. Да-да, не смотрите на меня так, - она тяжело вздохнула и продолжила:
- Если ребенок получает седативные препараты систематически, то наступает зависимость. Такой малыш, оказавшись в семье, проявит себя чрезмерно капризным и раздражительным, к тому же, чем старше ребёнок, тем тяжелее проходит адаптация, и конечно, тем больше малыш будет отставать в развитии. Чем старше ребенок, тем труднее его реабилитировать, понимаете? Госпитализм, депривация – придётся многое преодолевать. А к маленькому ребёнку вам самим будет легче привыкнуть, и, подрастая, малыш уже не вспомнит то время, когда был без вас.
Единственное, почему некоторые семьи не берут маленького - это из-за болезней, особенно психических, проявляющихся не сразу: олигофрения, например. А шизофрения вообще может проявиться в любом возрасте. Ну и об особенностях, передающихся генетически, вам известно? Вы прочитали всю литературу, которую я передала?
- Да, Евгения Борисовна. Мы уже всё обдумали. Генетически ведь и мы не идеальны, у нас тоже есть, так сказать, свои особенности, которые не хотелось бы передавать детям. Например, грех чревоугодия, - сказал Иван.
- Но вы представляете себе, что такое грех чревоугодия по сравнению с девиантным поведением?
- Конечно, - уверенно кивнула Лукерья.
- Значит, начинайте собирать документы. Вот список, в первую очередь закажите справку об отсутствии судимости. - Евгения Борисовна протянула Лукерье тонкую папку.
Луша взяла папку и спросила:
- Если мы решим, что все останется в тайне, то как быть с тайной усыновления? Нельзя говорить никому? Ни подругам? Ни сестре двоюродной?
- Естественно, никому. Даже свекрови. Помнишь пословицу: «То, что знает один, не знает никто. То, что знают двое, знают все» - кажется, так она звучит. Достаточно того, что ситуация известна твоему отцу и вашему духовнику. Потихоньку становись похожей на беременную. Но не уточняй, какой у тебя срок.
- Если мы решим усыновить совсем маленького ребёнка, то как долго Луша должна быть похожа на беременную? – спросил Иван.
- Пока оформите документы, пока появится ребёнок – такие дела быстро не делаются. Я пока оповещу моих коллег, чтобы дали знать, когда на горизонте появится младенец. До последнего не говорите знакомым, где Лукерья собирается рожать. Обычно, до тех пор, пока малышу не исполнится месяц, гостей в дом не приглашают. Детки все по-разному развиваются, и через некоторое время уже никто точно не определит, сколько ребенку: плюс-минус месяц, два, или три. Если, конечно, это не специалист: педиатр, невролог, или мама многодетная, которым хорошо знакомы особенности развития детей раннего возраста, - вздохнула Евгения Борисовна и продолжила:
- К тому же, как вы знаете, у отказников почти всегда бывают задержки развития. Они позже начинают переворачиваться, плохо держат головку и прочее. Это связано с асоциальным поведением их матерей – они ведь, как правило, курят, выпивают и ведут неправильный образ жизни, а в результате страдает ребенок, чей организм как раз находится на этапе закладки, и о развитии которого они думают меньше всего.
- Понятно, - ответил Иван.
- Может быть, вам нужно еще какое-то время на обдумывание? Ведь если решите потом сдать ребенка обратно, у него будет серьезный стресс. Может случиться такое, что малыш окажется больным, с трудным характером, но вы узнаете об этом слишком поздно.
- Мы уже всё решили, - хором ответили Иван и Лукерья, и удивленно переглянулись.
- Ну, хорошо, тогда собирайте документы и ждите моего звонка, - улыбнулась Евгения Борисовна.

***

- Лукерья, ты что, беременна?
- Да, - улыбнувшись, ответила Луша продавщице в магазине, где покупала хлеб.
- Ой, поздравляю! Наконец-то! Сколько вы уже с супругом живете? Года два? Надо же! Давно пора! И какой срок?
- Рожать буду зимой.
- Зимой? Когда? В начале или в конце зимы?
- Прости, Нина, тороплюсь, - Лукерья помахала рукой продавщице, взяла сдачу и вышла из магазина.
Как же она устала от этих вопросов! С тех пор, как мужу дали отпуск, и они приехали погостить к отцу, казалось, весь городок не давал ей покоя – каждый так и норовил выведать все подробности о её «беременности». Сильнее всех Лукерью терроризировала Лида, соседка, мама троих детишек, с которой она дружила с детства. Лида то животик пыталась погладить, то обсудить особенности того или иного периода беременности: в первом триместре тошнит, во втором полнеть начинаешь, и так далее. Зная, как отчаянно Лукерья хотела стать мамой, Лида очень радовалась за нее, а Луше было противно обманывать подругу. Лидия не понимала, почему Лукерья от нее отдалилась, но прощала: беременность – состояние непредсказуемое, гормоны бушуют…
Тяжело вздохнув, Луша вошла в подъезд и увидела Лиду, спускающуюся с лестницы с коляской, в которой сидел её полугодовалый сын. Следом, дружно взявшись за руки, шли, что-то обсуждая друг с другом, дочки Лиды трёх и пяти лет. Луше захотелось сказать подруге что-нибудь приятное.
- Лидушка, легка на помине! Только что о тебе вспоминала. Привет, малыши!
- А что вспоминала? – оживилась Лида.
Луша, немного замешкавшись, сказала:
- Думала о том, как тяжело с тремя детишками… давай я тебе коляску помогу спустить с лестницы?
- Ты что?! Не вздумай поднимать тяжести! У тебя долгожданный малыш, а ты так невнимательно относишься к своему состоянию! – возмутилась Лида.
- Лидушка, я всё время забываю о том, что можно и что нельзя… потому что чувствую себя хорошо, - Лукерья погладила живот и виновато посмотрела на подругу.
- Ну, ты даешь! Как можно забывать о своем состоянии? – Лида покачала головой и спросила:
- Ты когда, наконец, на учет по беременности встанешь? Сколько тянуть можно? Тебе необходимо срок уточнить, и анализы сдать. Вдруг гемоглобин низкий? У меня почти всегда был низкий, мне таблетки прописывали…
- Лидушка, я побегу. Вот, хлеб к ужину купила, Иван ждет. Прости.
Чмокнув подругу в щеку, Лукерья быстро пошла по лестнице, доставая ключи.
- Странная ты какая-то стала… ты хоть не беги так! Беременным нельзя бегать! Может произойти отслойка плаценты! – крикнула вдогонку Лида.
Лукерья открыла дверь, вошла в квартиру, и, не раздеваясь, села на мягкий пуфик, закрыв лицо руками.
- Что случилось? – спросил неслышно подошедший Иван, держа в руках полотенце и только что помытую тарелку.
- Папа дома?
- Нет ещё. Сегодня должны ремонт ступеней закончить, он в храме остался. Что случилось? – переспросил Иван.
- Ничего не случилось. Всё как всегда. Приходится всех обманывать. Я больше так не могу! Расскажу все Лиде!
- Не смей. Я тебе запрещаю, - тихо, но твердо произнес Иван.
- Но я устала врать, - прошептала Луша и посмотрела в окно.
Небо потемнело.
- Кажется, скоро начнется дождь. Вовремя ты успела домой, а то бы промокла. Пойдем на кухню. У меня для тебя новость, - сказал Ваня.
- Звонила Евгения Борисовна? – спросила Луша, вскочив с пуфика.
- Нет, но новость не менее важная. Жду тебя на кухне.
Войдя на кухню, Лукерья с изумлением посмотрела на стол. Нарезанная неровными ломтиками копченая колбаса, которую Луша купила вчера на последние деньги, чтобы послезавтра отвезти на день рождения свекрови, открытая коробка шоколадных конфет, приготовленных в подарок Евгении Борисовне, когда она найдет малыша, бутылка шампанского, прибереженная «на всякий случай»…
- Что мы празднуем, Ванечка? – спросила Лукерья, посмотрев на мужа широко открытыми от удивления глазами.
- Какая ты у меня красивая, Лушенька, - восхищенно произнес Иван.
Лукерья, убрав непокорную прядь волос, выбившуюся из белокурой косы, ответила:
- Прекрати всё время мне это повторять. А то я возгоржусь.
- Ладно, прости. Мы пока ничего не празднуем, просто такая радостная весть, что я не удержался и накрыл стол. Солнышко мое, меня рукополагают! Я буду служить в Москве! - обрадовав жену, Иван подхватил ее и закружил по кухне.

Поздно вечером Лукерья сидела на кровати и смотрела в окно. Отец Анатолий уже давно вернулся и читал в своей комнате, Иван спал, и выглядел счастливым даже во сне. В темноте Луше даже казалось, что он улыбается.
Начавшийся несколько часов назад тёплый августовский дождь лил как-то неистово, стук капель по карнизу был таким громким, что, казалось, заглушал все остальные звуки.
- Как же я буду скучать по своему любимому городку! Даже шелест листьев, которые скоро уже начнут опадать, и шум дождя кажутся родными, - сказала Луша своей старой кошке Кэтти, глядя в её зелёные, светящиеся в темноте глаза.
Хоровод мыслей кружился, один вопрос сменял другой. Кэтти, тихо мяукнув, потёрлась ухом о подол ночной сорочки Лукерьи. Кустик комнатной розы на подоконнике казался совсем черным на фоне окна – кажется, начинало светать.
***
Уже в конце сентября Иван и Лукерья обосновались в маленькой двухкомнатной квартирке на первом этаже пятиэтажного дома, находящейся недалеко от метро ВДНХ. Она принадлежала бабушке Ивана, которая в ней не жила уже полгода – после того, как у неё случился тромбоз, она переехала к своей старшей дочери, тётке Ивана, проживающей в соседнем микрорайоне. 
Ремонт сделали быстро, дружно и весело - подключились однокурсники из семинарии. Друг Ивана, которого рукоположили во дьякона самым первым из всего курса, отец Александр, знал толк в ремонте – его мама была профессиональным маляром.

Перед Рождеством позвонила Евгения Борисовна:
- У нас появился мальчик! Наследственность более-менее и, кажется, почти здоров. Документы все готовы? Медицину прошли?
- Да, прошли. Ждём только справки об отсутствии судимости, они должны быть готовы на днях, - огорченно сказала Лукерья.
- Как жаль! Я ведь предупреждала, что начинать надо именно с этих справок! Придержать ребенка нет возможности. Надо действовать оперативно. Может, приедете, посмотрите малыша?
- Конечно! Не знаю, сможет ли Иван, а я могу приехать хоть завтра.
- Записывай адрес: Зарубин, улица Чехова, 23. Это Дом ребёнка. Спросишь Раису Васильевну, скажешь, что от меня.
Луша положила трубку. Сердце тревожно билось: всё ли получится, неужели она, наконец, станет мамой? Ваня должен прийти домой после вечерней, сейчас только одиннадцать утра, а телефон в храм еще не провели…
День тянулся медленно – от нетерпения Лукерья решила постирать тяжелые чехлы с дивана и кресел, налив воду в ванную. На это ушёл последний стиральный порошок, и, когда Луша вспомнила, что Иван просил постирать его старенький подрясник, который он носил ещё в семинарии, порошка не осталось совсем.
Лукерья решила спуститься в хозяйственный магазин, находящийся в доме напротив. Она оделась и выскочила было за дверь, но вовремя вспомнила о своем накладном животике – наполовину сдувшемся упругом резиновом мяче, одна сторона которого, прижимаясь к животу, становилась плоской, а вторая оставалась круглой. Лукерья закрепила мяч эластичным бинтом, и вздохнула:
- Ух, как мне надоел весь этот маскарад…
Денег на стиральный порошок не хватило – в 1992 и 1993 году всё дорожало почти каждый день. Луша вернулась домой. Через полтора часа должен прийти Иван. Вот почти прошел, наконец, этот бесконечный день.
Лукерья постирала подрясник мужа шампунем, аккуратно повесила его на вешалку и посмотрела на часы. Половина девятого, а Ивана все нет.
Не пришел он и в десять. Лукерья уже места себе не находила, в третий раз подогревая нехитрый постный ужин – гречку, обжаренную с луком и морковью, как услышала звук открывающейся двери.
- Что случилось, почему ты так долго? – спросила она мужа, прижимаясь щекой к его жесткой короткой бороде, мокрой от таявших снежинок.
- Иеговисты. Упёртые в своей прелести, - ответил Иван, целуя жену в затылок.
- Потом расскажешь. У меня такая новость, Ванечка! Родился наш сынок! Надо срочно ехать!
- Завтра у меня служба, затем крестины, и одно отпевание. А послезавтра я договорился с этими иеговистами. На час дня, - Иван снял резинку с промокших волос и растерянно посмотрел на жену.
- И что же нам делать? – спросила Лукерья.
- А после послезавтра Рождество, - ответил Иван.
Увидев, что глаза Лукерьи наполнились слезами, он предложил:
- Поезжай одна.
- Нет. Это же наш с тобой сын. Мы должны поехать вдвоем, - сказала Лукерья.
- Справки будут готовы через неделю, после праздников. Может, тогда сразу и поедем? – предложил муж.
- Дело в том, что у этого мальчика хорошая наследственность, к тому же он новорожденный, кроме этого он находится в другой области, и Евгения Борисовна опасается, что его заберут раньше, чем мы сможем приехать.
- Солнышко, но я не могу пропустить службу. Это исключено, ты же знаешь. Может быть, ты всё же поедешь одна?
- Без тебя не хочу – вдруг малыш тебе не понравится?
- Лушенька, я люблю тебя. Если понравится тебе, то придется по душе и мне, будь уверена.
- Что же делать? Наверное, действительно придётся ехать одной, - задумалась Лукерья.
 - И вообще, ребёнок есть ребёнок. Как он может не понравиться? - сказал Иван, обнимая жену.

На следующее утро Лукерья проснулась рано. Она все-таки решила поехать в Зарубин без мужа.
- Возьми деньги на дорогу, занял вчера у старосты. А почему, кстати, мой подрясник пахнет как-то странно? – спросил Иван, вешая высохший подрясник в шкаф.
- Порошок кончился, поэтому я постирала подрясник лавандовым шампунем, который подарила мне твоя мама. Я им пользоваться всё равно не буду, - не переношу этот запах, он такой противный, - сказала Луша.
- О, ужас, теперь буду благоухать, как девица,- прошептал Иван.
- Не как девица, а как моль, - засмеялась Лукерья.
- Почему моль? – удивился Иван.
- Потому что моль травят лавандой, - сказала Луша и, улыбнувшись, поцеловала растерянного мужа в нос.
- Главное, чтоб благоуханным не прозвали, – вздохнул Иван.
***
Уже два часа Лукерья ехала в холодной электричке, и ей казалось, что она не доедет никогда: кругом тянулись бесконечные заснеженные поля, леса, маленькие поселки и деревеньки, которым будто бы не было конца. К концу третьего часа совсем замерзшую Лушу толкнула в бок старушка:
- Дочка! Конечная…
Зарубин встретил Лукерью колючим снегопадом, сразу забившимся за воротник её полушубка.
- Ага, вот и автобусная станция. За деревьями, совсем рядом с вокзалом. Хорошо, - тихо сказала Луша самой себе.
- Что, дочка? – спросила старушка, та самая, из электрички.
- Ничего. Ой, я хотела спросить, какой автобус идет до улицы Чехова? – спохватилась Лукерья.
- Любой, милая. Кроме тройки. На тройку не садись – увезет до Газова, - уверенно ответила старушка и для убедительности погрозила коричневым, узловатым, словно высохшая ветка, указательным пальцем.
- Спаси Христос!
- Что, милая? – удивилась старушка, и глаза ее увлажнились.
- Спасибо вам большое! – ответила Луша и побежала к остановке, к которой уже подъехал автобус номер пять.
Старушка еще долго стояла, глядя вслед отъезжавшему автобусу.
Через двадцать минут Лукерья вышла из трясущегося, пропахшего бензином автобуса, с наслаждением вдохнула морозный воздух и сразу увидела дом номер двадцать три. Дом ребенка.
- Добрый день. Я к Раисе Васильевне, - обратилась Лукерья к хмурой пожилой женщине в сером застиранном халате, сидящей за старым потертым полированным столом и читавшей какой-то пёстрый журнал.
- Добрый, - женщина грузно поднялась, и, как-то хитро, оценивающе прищуриваясь, посмотрела на Лушу. Потом неторопливо встала и пошла вразвалочку по длинному, казалось, бесконечному коридору.
От нечего делать Луша стала разглядывать картинки, лежащие под стеклом. Открытка – поздравление с восьмым марта, чья-то детская фотография, еще одна, и еще, а вот – полноватая, улыбающаяся во весь рот женщина в белом халате до колен, с кудрявым «бараном» волос на голове, держащая на руках одновременно четверых туго запеленатых младенцев…
- Здравствуйте. Вы ко мне?
Луша, вздрогнув, подняла голову. Она увидела ту же самую улыбку, как на фотографии, и короткий белый халат, обнажающий полные круглые колени маленькой коренастой женщины. Женщина не была крупной, как показалось Лукерье. Просто дети, которых она держала на руках на той фотографии, были очень, очень маленькие…
- Добрый день. Вы Раиса Васильевна? Я – Лукерья Мельникова, от Евгении Борисовны.
- Так-так… задумчиво произнесла Раиса Васильевна и огорченно вздохнула.
- Могу я посмотреть мальчика?
- Вы, к сожалению, опоздали. Через несколько дней его заберут. Сегодня с утра подписали согласие, - ответила Раиса Васильевна.
- Как жаль, - тихо сказала Лукерья и встала со стула.
- Лукерья, подождите. Раз вы проделали такой путь, познакомьтесь с нашими малышами, и с этим мальчиком – тоже. Может, поймете, что он не ваш, и не будете так расстраиваться.
- Просто муж мечтал о сыне. Но хорошо, спасибо вам, я рада возможности увидеть детишек.
- Оставьте шубу и сапоги в гардеробной, наденьте халат, тапочки – они там, в углу, у тумбочки, и поднимайтесь. Шура, дай халат для посетителей! – последние слова были обращены к женщине, сидевшей за письменным столом.
Переодевшись, Лукерья поднялась по лестнице. Раисы Васильевны нигде не было видно. Увидев справа большое окно в стене, Луша подошла к нему. На пеленальном столике лежал ребенок. Малыш старательно запихивал в ротик малюсенький кулачок. Волосики младенца были светло-рыжими, они смешно топорщились в разные стороны и казались очень густыми. Подошла медсестра и начала быстро и ловко пеленать ребенка: вынула кулачок из его рта, выпрямила ручки вдоль крохотного тельца, и, укутав малыша с головы до пят, словно кокон, туго затянула пеленку где-то на уровне колен. Луша видела лишь маленький носик и ротик – не было видно даже глаз ребенка. Младенец жалобно заплакал. У него не было никого и ничего, и даже не осталось возможности подержать во рту свой собственный кулачок.
Медсестра давно унесла малыша, а Луша все стояла и смотрела на пустой пеленальный столик.
- Лукерья,- услышала она и почувствовала, как чья-то рука легла на ее плечо.
- Раиса Васильевна… кто этот ребенок? – спросила Луша.
- Кого ты имеешь в виду? – спросила Раиса Васильевна и внимательно посмотрела Луше прямо в глаза.
- Только что тут был малыш. Его запеленали и унесли, - растерянно прошептала Лукерья.
- Пойдем, поищем, - широко улыбнувшись, Раиса Васильевна взяла Лушу за руку и повела по коридору. Дойдя до стеклянных дверей палаты, она сказала:
- Заходи.
Лукерья зашла и посмотрела по сторонам. В центре небольшой комнаты стояли три включённых обогревателя, а вдоль стен были расположены несколько металлических кроватей с высокими бортиками, в каждой из которых лежал малыш. Некоторые детишки были побольше, а некоторые – совсем маленькие. Малыши поменьше были запеленаты точно так же, как тот ребёночек: словно коконы, с головой, наружу выглядывали лишь красноватые, сморщенные личики.
- У нас второй день холодно. Здание старое, проблемы с отоплением, вот и укутываем наших детишек, - улыбнулась Раиса Васильевна.
- Здесь нет этого малыша, - твердо сказала Луша.
- Как? Не может быть. Здесь сейчас все, кто младше пяти месяцев.
- Ребенка, которого я видела, здесь нет. Пожалуйста, помогите мне найти его. Мы возьмем его, какая бы у него не была наследственность.
- Но тут абсолютно все… хотя, подожди, - сказала Раиса Васильевна и вышла в коридор со словами:
- Галя! Где сегодняшний подкидыш?
Лукерья вышла вслед за ней и услышала тоненький голосок невидимой Гали из соседней двери:
- Девочку сейчас осматривает педиатр.
- Девочка? – удивилась Луша.
- Рыжая? Ты ведь ее, наверное, имела в виду? Надо же – даже других распеленывать для тебя не пришлось, сразу запомнила ее личико. Да, это девочка. А что, ты передумала?
- Нет. Я не передумаю ни за что и никогда, - ответила Лукерья.
- Ну, пойдем. Как раз сейчас поговоришь с доктором, - Раиса Васильевна протянула руку в сторону одной из дверей.
В процедурной было почти темно из-за сильного снегопада. Врач, хмурая женщина лет пятидесяти, уже заканчивала осмотр. Крошечная девочка с рыжей копной волос на голове жмурилась от яркого света направленной на неё лампы.
Подходя к раковине, чтобы помыть руки, врач скомандовала молоденькой медсестре:
- Все. Заворачивай.
- Ну, и как наш рыжик? Для нее уже нашлась мамочка, представляешь?! – сказала Раиса Васильевна врачу, кивнув в сторону Лукерьи.
- Не советую, - покачала головой доктор, одевая очки.
- Почему? – удивилась Лукерья, любуясь малышкой.
- Потому что вряд ли мы когда-нибудь узнаем, что представляют из себя её кровные родственники. Хотя, если не бояться плохой наследственности, то, в общем, пока ничего страшного я не наблюдаю. Возраст примерно неделя, вероятнее всего, домашние роды и омфалит, кстати. Вес два восемьсот. Рост сорок девять. Рая, ты сказала мамочке, что это подкидыш?
- Девочка была подброшена сегодня ночью. Милиция была, до утра тут сидели, - сказала Раиса Васильевна и, зевнув, посмотрела на Лукерью.
Потом, повернувшись к врачу, она спросила:
 – А как предварительные анализы?
- Воспалительный процесс. Но в принципе, ребёнок в удовлетворительном состоянии. Видимо, девочка находилась на улице недолго.
- Она была завёрнута в детское одеяльце и старый плед. Лежала в грязной спортивной сумке с оторванной молнией на скамейке, на автобусной остановке напротив наших ворот. Её плач услышал мужчина, вышедший из последнего троллейбуса. Он сразу понёс её к нам, прямо в сумке. Видимо, мужчина боялся, что девочка погибнет от переохлаждения, ведь на улице почти минус 10 градусов! Повезло малышке – он был единственным пассажиром, который выходил на этой остановке.
- Пожалуйста, никому ее не отдавайте! Через несколько дней будут готовы последние документы, и мы заберем девочку, - попросила Луша.
- Кажется, ваш муж хотел мальчика? – уточнила Раиса Васильевна.
- Она понравится ему, я уверена, - сказала Лукерья и умоляюще взглянула в глаза Раисе Васильевне:
- Можно взять ее на руки?
- Подержи, только надень маску, - ответила она, протянув Луше марлевый прямоугольник на завязках.
Таких маленьких детей Лукерья ещё никогда не держала на руках, но, тем не менее, уверенно взяла малышку, поддерживая одной рукой головку, а другой – поясницу.
- Клади на предплечье. Правильно! – удивилась врач.
- Да уж, этих приемных мам и пап всему надо учить! А ты будто бы всю жизнь таких крох на руках носила, - улыбнулась Раиса Васильевна и многозначительно посмотрела на врача.
Луша молчала, разглядывая малышку. Крохотный розовый носик, малюсенький, скорбно сжатый ротик, нахмуренные бровки, необыкновенно взрослый, будто бы всё понимающий взгляд, кругленькое личико… Лукерья не слышала своих рыданий и не чувствовала, как намок от слез казенный белый халат…
Раиса Васильевна и врач, имени которой Лукерья так и не узнала, переглянулись.
- Её дочка, правда. Рожает. Рожает сердцем, душой, - прошептала Раиса Васильевна.
- Да, в который раз убеждаюсь, что детей не выбирают – приходят за ребенком определенного пола и возраста, а берут другого, - согласилась врач.

Домой Луша вернулась в половине второго ночи. Иван спал на кухне, положив руки, голову и могучий торс на красивую, расшитую кружевами скатерть.
- Ванечка! У нас дочечка! Она такая! Она как солнышко! – тихо, словно боясь разбудить, шептала Лукерья, сев около Ивана и положив голову к нему на колени.
Иван проснулся сразу, но не пошевелился, только открыл глаза.
- У нее носик маленький, как крохотная пуговка, и волосики как солнечные лучики, такие мягкие и нежные, нежнее чем пух, а я и не знала, что здесь, в нашем мире, есть такая нежность, как волосы только что родившегося ребенка… дитя – это такое чудо, его может дать только Бог, Ванечка!
Иван, едва улыбаясь, внимательно слушал жену.
- Ваня, ты меня слышишь? – спросила, наконец, Лукерья, пытаясь поймать взгляд мужа, устремленный куда-то в темный квадрат окна.
- Пусть будет дочка, солнышко. Она такая же, как ты?
- Не знаю, Ваня, но у меня такое чувство, словно это наша дочь! Будто бы произошло досадное недоразумение, и эта малышка пришла в наш мир через другую женщину, но ее настоящая мать – я, понимаешь?
- Пусть будет, как ты хочешь. Аминь, - сказал Иван и посадил жену к себе на колени.
***
Рождество Лукерья впервые за то время, что была знакома с Иваном, встретила вдали от мужа, в храме Архистратига Михаила. Она сообщила всем близким, что едет в роддом, а сама приехала в Зарубин, чтобы быть поближе к дочке, пока ждала, когда будут готовы последние документы.
На Рождество народу в храме было много. Лукерья обрадовалась, увидев ту самую старушку, которая подсказала ей номер автобуса.
- С Праздником! – поздоровалась Луша.
- А, это ты, дочка! Здравствуй! С каким праздником? – удивленно спросила старушка.
- С Рождеством Христовым! – улыбнувшись, ответила Лукерья.
- А, с этим… тогда да! И тебя также! С Праздником! - сказала старушка, улыбнулась Лукерье и почему-то поклонилась ей.
- Баба Прасковья, и ты здесь? – удивленно спросила старушку неслышно подошедшая женщина.
- Да, да… - почему-то застеснялась старушка, плотнее закутываясь в серый пуховой платок.
- Это хорошо! Давно пора воцерковляться, - сказала женщина и улыбнулась Луше:
- С Праздником!
Женщина пошла к свечной лавке, а старушка обиженно сказала Лукерье:
- Вот! И в церковь нельзя зайти!
- Почему? – удивилась Луша.
- А вот потому. Потому что смотрят на меня. А что им всем на меня смотреть?
- Но почему вы решили, что на вас смотрят? Люди в церковь к Богу идут, а не для того, чтобы смотреть друг на друга.
- Вот и я думаю – что им на меня смотреть? В первый раз зашла, в тот день, когда с тобой познакомилась: смотрят. Пришла через день: снова смотрят. И сегодня опять смотрят! Ты, дочка, молодая, вот и не понимаешь, а я-то все подмечаю! – кивая головой, ответила бабушка Прасковья.
Лукерья глубоко вздохнула и сказала:
- А даже если и так, то пусть смотрят. Бог дал людям глаза, возможность видеть и свободную волю, поэтому, если желают смотреть, то пусть смотрят. А вы не обращайте внимания. Вы же к Богу пришли? Поэтому, не смотрите на тех, кто смотрит на вас, а смотрите туда, - Луша показала на алтарь, и следите за службой.
- Ой, что-то ты мудрёно говоришь, дочка… - удивилась старушка.
 – Бог вам в помощь, - ответила Лукерья и подошла к клиросу.
Несмотря на то, что храм был старый, очень бедный и плохо протопленный, в нем было как-то по-Рождественски уютно, и служба была очень красивой. Она вспоминала, как пела на клиросе в храме, где служит ее отец, но ей не было грустно: у нее начиналась новая жизнь. Новая жизнь с маленьким рыжим солнышком, словно осветившим все вокруг.
***
Следующие несколько дней Лукерья, за исключением трех часов в день, когда ей разрешалось навещать девочку, провела одна. Она то читала, сидя в крошечной комнатке маленькой холодной двухэтажной гостиницы, то бродила по заснеженным тихим улицам городка, то заходила в маленький магазин, где продавались товары для детей, и часами рассматривала скудный ассортимент: вот платьице, а вот коричневый плюшевый мишка – совсем как в её детстве, а еще зелёные малюсенькие резиновые сапожки, но это потом… потом и мишка, и сапожки, и платьице. Их девочка была совсем крохотная, да и денег сейчас не было, а то Луша купила бы всё сразу, и еще те кубики, и мячик, и смешную розовую шапочку с тремя помпонами…
Вещей у малышки было достаточно: прихожане отца Анатолия, узнав, что Лукерья ждёт ребёнка, приносили целые сумки. Им отдали почти новую детскую кроватку, вполне приличную белую немецкую коляску с большими окошками и даже непонятную конструкцию, состоящую из сиденья и двух железных кругов, один из которых был на маленьких колесиках – всё вместе это называлось «ходунки». Правда, одежда была в основном на мальчика – Луша ведь была уверена, что у них будет мальчик. Хотя, пару пакетов с платьицами, сарафанами, кружевными кофточками и яркими колготами Лукерья всё же оставила в надежде, что может быть, когда-нибудь появится в их семье и девочка. Как же всё замечательно складывалось! Все вещи Лукерья давно постирала, перегладила, заштопала и положила в специально купленный высокий комод из тёмного дерева – под цвет детской кроватки, стоявшей тут же, напротив дивана, на котором спали они с мужем.
И долгожданный день, наконец, наступил: Иван приехал за Лукерьей и малышкой. Он увез их из холодного, неуютного городка, по которому ездили старые, дребезжащие автобусы; дома были маленькими, покосившимися, и какими-то угрюмыми, а кривые и узкие улицы завалены грязным, серо-коричневым снегом.
***
Первые две недели малышка, названная Ольгой, почти всё время спала, и Луше даже приходилось будить ее, чтобы покормить смесью. Когда Оленьке исполнился месяц, она стала похожа на всех малышей, которых знала Лукерья: кричала, если её не брали на руки, просыпалась ночью, иногда по два раза, чтобы её покормили, и почти научилась держать головку.
С педиатром из детской поликлиники им повезло - она оказалась не назойливой, не пытала Лушу, из-за чего та не кормит грудью, и не ставила непонятных диагнозов.
Иван тоже полюбил Оленьку и, приходя вечером домой, качал ее, пока Лукерья собирала ужин. Поужинав, они вдвоем купали малышку, после чего Лукерья уходила укладывать её спать. Засыпала Оленька легко: устав от купания и высосав всю смесь из бутылочки до последней капли, она прикрывала глаза и благодарно улыбалась Луше, которая, вынув бутылочку, быстро, без промедления, давала ей пустышку, всегда держа её наготове. С пустышкой медлить было нельзя: если замешкаешься, то Оленька долго кричала, пока не засыпала – такое случалось всего трижды, но Лукерья помнила этот кошмар: ребенок, орущий минут пятнадцать, которого ничем нельзя было успокоить.
- Уложила?
- Да, спит.
- Вот что значит режим! Я всегда был уверен, что режим – залог здоровья и успеха. Был в семинарии у нас один деятель. Он читал до половины четвертого, потом ходил вечно невыспавшийся и злой, экзамены, кстати, частенько заваливал, хотя знал много. А сейчас, став-таки священником, постоянно опаздывает на службу, словно архиерей – сказал Иван.
- Архиереи как раз не опаздывают на службу. Ванечка, я хотела с тобой серьезно поговорить.
- Что случилось, милая? Пожалуйста, не пугай меня!
- Ничего не случилось, но помнишь, ты хотел сына? Ты еще не передумал? – воспользовавшись тем, что ошарашенный муж молчал, Луша продолжила:
- Я всегда мечтала, чтобы у наших с тобой детей была маленькая разница в возрасте – тогда им будет веселей. Не такая, как у моей подруги, Лиды, а ещё меньше – год.
- Помню. Но что ты имеешь в виду? – настороженно спросил Иван.
Он предполагал, что Лукерья вернется к вопросу о сыне, но не думал, что так скоро.
- Ничего особенного. Просто я вот подумала: что, если мне еще раз походить с этим дурацким мячом? Я его, кстати, не выбросила! Ведь часто так бывает, что, родив ребенка, женщина снова быстро беременеет? Вань! Можно я позвоню Евгении Борисовне? Ну пожалуйста…
- Солнышко, если честно – я пока не готов.
- Ты священник. Несешь свой нелегкий крест, служа Богу и людям. Я тоже хочу служить Богу так, как могу. Тебя нет дома целыми днями, я сижу дома с ребенком. С одним-единственным ребенком. Почему бы не взять еще малыша? Не ради нас, а ради того ребенка, у которого будет семья?
- Лушенька, то, что ты говоришь - верно. Но я прошу тебя, давай вернемся к этому разговору позже, когда Оле исполнится хотя бы месяцев шесть. А пока обсудим этот вопрос с духовником. Ладно?
- Ладно, я завтра позвоню отцу Николаю. Пойдем спать, – сказала Лукерья, обнимая стоящего в задумчивости мужа.
***
- Эх, дочка, дочка… не бывать тебе епископом. У тебя слишком серьёзное каноническое препятствие, понимаешь?
Оля смотрела на Ивана широко раскрытыми, по-младенчески мутными серо-голубыми глазами и радостно улыбалась.
- Чему ж ты так улыбаешься? Похоже, ты ничего не понимаешь, - грустно констатировал Ваня и услышал смех.
Луша, держащая в руке бутылочку со свежеприготовленной смесью, оглушительно смеялась.
- Нехорошо подслушивать, однако! – насупился Иван.

***

2002 год. У храма.
- Глянь, Наташа! Поповская жена, похоже, снова на сносях?
- Обалдеть! Троих детей мало? Во, озабоченные! – захохотала Наташа.
- Да уж… может, поэтому и рожают без конца  – ведь когда женщина беременная, то она уже не забеременеет. Можно заниматься любовью, сколько влезет, - предположила Людмила.
- Ну, Люда, ты скажешь. А вообще – может быть, ты и права. Ведь аборты делать и предохраняться - грех. Единственная возможность не отказывать себе в удовольствии – это беременеть каждый год-два, ответила Наташа.
- Да ладно тебе! Какой грех? А что – всех рожать, что ли? У меня б тогда уже пятеро было, - пожала плечами Людмила, и, поежившись, добавила:
- Не дай Бог!
- Бог-то как раз даёт, да мы не принимаем, - ответила Наташа.
- А куда их всех, скажи? В мою двухкомнатную конуру, вернее, в одну комнату, где мы с Петей и Сашкой, а за стенкой постоянно недовольная маман? Хорошо хоть, комнаты изолированные.
- Они, кстати, тоже в двухкомнатной живут. В «хрущёвке», а комнаты смежные, - сказала Наташа, и, немного подумав, добавила:
- А может, они просто предохраняться не умеют.
- Ну и пусть рожают, если такие смелые. Каждому своё. А мне сына вырастить надо, да и для себя пожить хочется, - усмехнулась Людмила.
- Да, тебе Саню надо на ноги ставить, его одного хватает – болеет без конца.
- Вот и я про то же. Надо всё с умом делать.
Людмила и Наталья ходили в храм два раза в год. На Пасху и на Крещение.
В этом году на Пасху людей в церкви было много: очередь освящать куличи, очередь за свечками, и, в конце концов, настоятель распорядился поставить дополнительно столик у калитки, чтобы избежать столпотворения.
- У вас свечи свечёные? – спросила Людмила.
- Что? – не поняла молодая женщина, стоявшая за ящиком и продававшая красные Пасхальные свечи.
- Свечёные свечи для куличей или нет, я спрашиваю? Или свечёные только в церкви продают? Что ты на меня так смотришь? – рассердилась Людмила.
- Свечи… да, они освящённые, - растерянно сказала продавец.
- Четыре шутки давай, - сказала Людмила, удовлетворенная тем, что ее, наконец, поняли.
Женщина, продававшая свечи, протянула четыре свечки:
- Двадцать рублей, пожалуйста.
- Двадцать! Ничего себе! В прошлом году они по три рубля были!
- Это в позапрошлом. В прошлом году свечи были меньше, а в этом завезли партию больших, - ответила продавец.
- А зачем вам четыре? Свечей надо брать три штуки, сказала молодящаяся женщина средних лет, тоже стоявшая в очереди за свечами.
- Да? Это почему, интересно? – спросила Людмила.
- Примета такая, - со знанием дела ответила женщина, поправляя прядь ярко-малиновых, крашеных волос, выбивающуюся из-под платка.
- Девушки, можно побыстрее, а то скоро священник выйдет, освящать начнут? - попросил пожилой мужчина, стоявший за ними в очереди.
- Мы быстрые! Это продавец копается, - сказала Людмила и улыбнулась.
Женщина за ящиком покраснела и тихо сказала:
- Покупать свечи можно в любом количестве.
- Ну, конечно! Человек, поди, старше тебя, ей и виднее! А тебе бы лишь продать побольше, чтоб заработать, - сказала Людмила и хитро подмигнула продавщице.
- Четыре – четное число. Покупают только на кладбище, - просветила всех старушка, стоявшая за мужчиной.
- На Пасху на кладбище вообще не ходят! – тихо, но твердо сказала продавец свечей.
- Ишь, умные какие пошли! Это, получается, пойти родителей помянуть вы за грех считаете? – возмутилась женщина с крашеными волосами, а Людмила ее поддержала:
- Вот-вот! Они всё грехом считают! А надо просто жить! Как все нормальные люди живут. И, повернувшись к женщине, продающей свечи, сказала:
- Давай три свечки.
***
2009 год. Луша.
Жизнь Лукерьи разделялась на «до» и «после». То есть, до того, как она уложит детей спать, это была одна жизнь, а после, когда все малыши, накормленные и помытые, лягут спать и уснут, начиналась совершенно иная жизнь: в квартире наступала удивительная тишина. Луше даже казалось иногда, что она оглохла – так привычен был шум, ставший, будто бы, фоном, звуковым сопровождением всей её нынешней жизни.
Жизнь «после» начиналась около десяти вечера, а заканчивалась всегда в разное время. Это могло произойти и до полуночи, и в час ночи, и в четыре часа утра – в зависимости от того, какого возраста был младший ребенок, и насколько он был спокоен или не спокоен, и от того, были ли дети здоровы, или болели.
С появлением Димы Лукерья вообще забыла, что такое жизнь «после»: часто она просто «вырубалась» от усталости сразу после того, как Дима, наконец, засыпал.
Диме недавно исполнилось пять лет. Это был неугомонный, вертящийся, как юла, маленький худенький шустрый мальчик с постоянно спадающими с крохотного носика очками. Сегодня они снова проходили очередное обследование, и ему все-таки поставили, ко всему прочему, СДВГ, ЗПР и ОНР.
- Синдром дефицита внимания и гиперактивность, задержка психического развития, общее недоразвитие речи. Недоношенные детки всегда проблемные, врачи нас предупреждали, - сообщила Лукерья за ужином Ивану в тот же вечер.
- Ну, и ничего страшного. Не переживай, перерастет, - успокоил её муж.
- Да, это не так страшно по сравнению с тем, что пророчили ему врачи. Просто сложно и мне, и ребенку, и другим детям. Он ведь всех «заводит».
- Могло быть и хуже – помнишь тот кошмарный первый год его жизни, когда вы с ним не вылезали из больниц?
- Никогда не забуду тот год. Действительно милость Божья, что те диагнозы сняли, - порадовалась Луша и взяла ложку, чтобы положить мёд, который она всегда добавляла Ивану в чай вместо сахара.
- Да, такой крохотный был… килограмм всего, и пятьдесят грамм. Никогда не забуду, как я крестил его – честно, был уверен, что не выживет, - задумчиво почесал бороду Иван.
- А как покрестил, сразу на улучшение пошел, – вспомнила Луша и улыбнулась.
- Ну и что врач? Таблетки выписал? – Иван взял очередной кусок пирога.
- Как обычно. У него ведь профессия такая: находить болезни, и таблетки выписывать, - пожала плечами Луша.
- Что будем делать?
- Я против того, чтобы травить ребёнка лекарствами. В первый год жизни он действительно не мог обходиться без препаратов, потом его состояние улучшилось, лекарства постепенно отменили. Сейчас его состояние стабильно, он развивается. Есть сложности, конечно, но нельзя же всю жизнь пить лекарства! И вообще, наш невролог всегда раздувает из мухи слона. Когда прихожу к нему, почему-то сразу вспоминаю один анекдот, - сказала Луша, протягивая мужу рецепты, которые врач выписал Диме.
- Какой анекдот? – спросил Иван, вглядываясь в неразборчивый почерк врача.
- Идет психиатр на прием к гинекологу и размышляет: «А если он такой же гинеколог как я психиатр?».
- Я тебе давно предлагал сменить врача. Если бы ты давала нашим детям всё, что он прописывает, по горсти таблеток каждому утром, днём и вечером, неизвестно, что бы с ними было, - покачал головой Иван и отложил рецепты.
- Сменить врача? Зачем портить отношения с заведующей поликлиникой? – пожала плечами Лукерья.
- Семёна будешь вызывать? – догадался Иван, доедая последний кусок пирога.
Семён Викторович был врачом-травником, уже несколько лет успешно лечившим всю семью.
Лукерья встала и подошла к раковине – в их большой семье, сколько не перемывай посуду, в раковине всегда стояла то грязная чашка, то тарелка с лежащей в ней вилкой или ложкой
- Нет. Не вижу смысла. Он же назначил лечение. Я, конечно, позвоню ему – может, что-то скорректирует. Но вызывать его, мне кажется, не стоит, - покачала головой Лукерья.
- Смотри сама, - сказал Иван и встал, - а что касается меня, то я тоже против того, чтобы давать Димке те лекарства, которые выписал врач. Нам всем надо взять себя в руки и потерпеть. Думаю, с возрастом его поведение улучшится. Всё, я в ванную, и спать. Сил у меня нет вообще, сегодня проснулся в три, к лекциям готовился. Иди и ты ложись. Время почти двенадцать.
- Сейчас стол протру и пойду. Хочу Библию почитать.
- Поздно уже. Почитай лучше днём.
- Думаешь, днём я могу найти время на чтение? Нет ни минуты: надо готовить, убирать, по три раза в день загружать стиральную машину и разгружать её, вешать, а потом снимать и раскладывать бельё, и при этом успевать присматривать за всеми. И ещё мы целыми днями бегаем то на молочную кухню, то в школу, то из школы, то в сад, то из сада, то в кружки, то в школу искусств, то на массаж, то в спортивную школу. Поэтому, волей-неволей приходится общаться с людьми. Представляешь, сегодня Ирина Генриховна, Настина учительница по сольфеджио, такую ересь гнала!
- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Иван.
В этот момент у батюшки зазвонил телефон.
- Луша, это из храма. Сторож. Что же случилось? Видать, и сегодня не придется мне выспаться. Слушаю! - сказал Иван, поднимаясь из-за стола.
***
2009. Ольга.
- Оля, ты куда собралась?
- Мам, я пойду погуляю!
- Но уже вечер, на улице темнеет!
- Да весна уже! Стемнеет ещё не скоро! – весело ответила Оля.
Луша вышла в коридор и обомлела: рыжие волосы Оли были так сильно начесаны, что топорщились, как щётка, щёки были красными от румян, глаза подведены (и где она только раздобыла косметику?), но, что самое ужасное, на ней были надеты джинсы в обтяжку, из-под которых виднелась тонкая полоска трусиков. Короткая курточка едва прикрывала поясницу и живот.
- Ольга!
- Мама? – с вызовом ответила Оля и посмотрела на мать.
- Откуда у тебя эти брюки?
- Юлька дала! А что? Я иду кататься на скутере! Не ехать же мне в юбке!
- Олюшка… но у тебя поясница голая, эти штаны слишком коротки тебе! – попыталась образумить дочь Лукерья.
- Мам, ты ничего не понимаешь! Сейчас мода такая! – презрительно скривила губы Оля.
- Всё я понимаю. Мода – это состояние души. Если в твою голову пробрались мысли о блуде, и твоя душа откликнулась и приняла эти мысли, посланные врагом нашим, то и моду ты воспримешь соответствующую состоянию своей души. Вот, посмотри на свою младшую сестру – она тоже одета модно, но при этом красиво и скромно!
- А я не хочу быть как она, я другая! – крикнула Оля.
На ее крик из комнаты выскочили младшие дети.
- А какой «другой» ты хочешь быть? – спросила Лукерья, поднимая на руки двухлетнюю Катюшу.
- Человека нельзя судить по одежде! – громко возразила Оля.
- Не кричи, пожалуйста. Судить нельзя, но есть такая пословица: «по одежке встречают, по уму провожают». Какой тебя в первый раз увидят, так к тебе и будут относиться, и первое впечатление о человеке потом изменить бывает очень трудно.
- Меня уже не в первый раз увидят. Я иду туда в третий раз, - ответила Оля, подкрашивая губы сиреневым «блеском».
- Оля, чья это помада?!
- Юлькина.
- Прекрати это делать! Это негигиенично! – рассердилась Лукерья.
- Ой, мам, перестань! Причащаемся мы из одной и той же Чаши, одной и той же ложкой, и ничего!
- Оля! Не сравнивай эти вещи! На Божественной Литургии мы, подобно апостолам на Тайной Вечери, причащаемся из рук самого Господа Иисуса Христа. Божественный огонь опаляет любую болезнь. «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем.» (Ин 6:54-56)
- Мама, всё! Прекрати проповедовать! – поморщилась Оля, завязывая кеды.
- Ольга, я запрещаю тебе выходить на улицу в таком виде. И ты сказала, что была там уже два раза. «Там» - это где? С кем? И когда?
- Мам, потом расскажу, я опаздываю, - крикнула Оля, открывая дверь.
- Ольга, ты меня слышишь? Я не разрешаю тебе идти! Ты никуда не пойдешь! – тихо, но твердо сказала Лукерья и посмотрела дочери в глаза.
- Пойду! – звонко крикнула Оля и быстро выскользнула на лестничную клетку через полуоткрытую дверь.
Лукерья стояла, глядя вслед быстро сбегающей вниз по лестнице дочери, и не знала, что делать. Кричать? Поставить Катюшу и бежать за ней?
Мимо Луши, как стрела, пронёсся Дима, тащивший на верёвочке огромный самосвал, с сидящим в нём Саввой. На повороте колесо самосвала зацепилось за угол шкафа, и Луше едва удалось поймать чуть не выпавшего из кузова Савватия. Она закрыла дверь, отдала Катю четырнадцатилетней Даше и молча пошла в свою спальню. В комоде лежала записная книжка. Просмотрев несколько страниц, она увидела номер домашнего телефона Юли. Посидев ещё минуту, Лукерья встала – она поняла, что звонить и говорить с Юлиными родителями она пока не готова.
Вместо этого Лукерья позвонила мужу. Но в ответ раздались лишь длинные гудки. Как всегда, Иван был занят своим служением. Но иначе не может быть, ведь сейчас Страстная седмица, а он – священник и настоятель храма.
Луша подошла к балконной двери и посмотрела на недавно уснувшего двухмесячного Сеню. Убедившись, что с ним всё в порядке, она хотела пойти на кухню и накрыть на стол – пора было кормить детей, но из игровой комнаты донесся визг, за ним плач.
- Снова Дима с Саввой что-то не поделили, - прошептала Луша самой себе. Она положила телефон на тумбочку и пошла в игровую комнату.

Большая квартира, в которую они переехали три года назад, состояла из двух квартир:  трехкомнатной и двухкомнатной. Их объединял между собой небольшой холл, где отец Иван поставил общую железную дверь. В квартире было шесть комнат, так как одна из кухонь была переделана под спальню. Всего детских спален было три: одна для мальчиков, вторая для девочек, а третья – для самых маленьких детей, где стояли детские кроватки с высокими и низкими бортиками. Рядом со спальней для малышей располагалась спальня родителей. Самая большая комната называлась «игровая». Одна из стен этой комнаты была заставлена стеллажами со стоящими на них пластиковыми коробками, доверху наполненными игрушками. Здесь дети прыгали, бегали, лазили по шведской стенке, играли и смотрели мультфильмы. В последней, самой дальней комнате, дети рисовали, клеили, лепили и делали уроки. Она называлась «классная», по аналогии со словом «класс». В разных концах коридора их совмещённой квартиры находились два санузла. В одном из них была ванная, в другом – небольшая, но очень функциональная душевая кабина.
- Мама, Савва снова бьет Диму! – пожаловалась матери Даша, которая уже выбежала из игровой в поисках мамы.
Луша подошла к сердитому трёхлетнему малышу, который с грозным видом катал большой танк.
- Савватий! Ты почему дерёшься?
Ребенок молча посмотрел на мать и, отвернувшись, переключился на танк.
- Почему ты дерёшься? – строгим голосом повторила вопрос Лукерья.
Все молчали.
- Кто-нибудь может мне объяснить, что произошло? – спросила Луша, демонстративно нахмурив брови.
- Я не знаю, я рисовала, - ответила Настя, прибежавшая из классной комнаты.
- Он опять меня бьё-о-о-от, - протянул Дима.
- Савватий катал танк. К нему подошел Дима и попытался забрать его, - отчиталась шестилетняя Вика.
- Дима, но почему? Почему ты не даешь никому свои игрушки? – спросила Лукерья, положив руку на плечо сына.
- Это мне крёстная подарила… - всхлипнул Дима.

Крёстную Димы звали Ангелина. Она работала стоматологом в престижной клинике. Ни мужа, ни детей у нее не было, и всю свою нереализованную любовь и нежность, вместе с зарплатой, она тратила на своего крестника, которого баловала безмерно: покупала мальчику дорогие машинки на пульте управления, автомобили-каталки, мотоцикл на аккумуляторах, и не только это. К сожалению, Ангелина не понимала, и не хотела понимать, что своими дорогими подарками крестнику она сеет раздор между ним и остальными детьми. Сколько Луша не намекала ей, что лучше подарить что-то подешевле, но не забыть и остальных детей, например, принести им какие-нибудь маленькие простенькие недорогие игрушки, крестная Димы считала, что всё делает правильно: она говорила, что отвечает за то, чтобы у крестника было всё необходимое. У Димы было всё, что нужно, и даже больше: финские комбинезоны, дорогие ортопедические сандалии, ботиночки и сапожки «Экко». Если шапочки – то «Рейма», если курточки – то мембранные, если джинсы – то из детского бутика «ТИППИ». Дима очень любил свою крёстную. Конечно, все его вещи доставались «по наследству» Савве, но с каждой курточкой и футболкой Дима расставался неохотно, а то и с ревом:
- Не отдам я Савке мою футболочку! На ней Донателло!
- Дима, но она тебе давно коротка!
- Ничего! Я спать в ней буду, - обиженно бурчал Дима, натягивая синюю, слегка полинявшую футболку с изображенными на ней зелёными черепашками-мутантами.
- Дим, она у тебя под мышкой уже порвалась. Ну ты и жадина!
- Жадина-говядина! – показала брату язык Настя, а Вика добавила:
- Легче будет верблюду пройти в игольное ушко, чем тебе – в Царствие Божие!
Комод Димы буквально разламывался от одежды, но он всё равно запихивал туда всё, что было ему мало. Лишь уверения приходившей раз в месяц с подарками крестной, обещавшей, что купит новую футболку, заставляли Диму отдавать свои старые вещи младшему брату Савватию, которого он презирал: крестная Саввы у них не появлялась, так как регентовала на другом конце Москвы и имела четверых собственных детей. Крестным отцом мальчиков был друг отца Иоанна отец Александр. Отец Александр очень любил своих крестников, да и остальных детей тоже, и часто бывал у них дома.

«Надо позвонить отцу Александру, как он? Что-то неделю не звонит», - подумала Луша и строго сказала:
- Подойдите к иконостасу и молитесь. Как вам не стыдно? Вы оба неправы. Ты, - она посмотрела на Савву, - дерешься, вместо того, чтобы спокойно отдать то, что тебе не принадлежит.
Савва встал, отложил танк, молча подошел к иконам и встал на колени.
- А ты, - продолжила мать, взяв Диму за руку, - согрешил перед Богом тем, что жаден к своим ближним. Иди и кайся, - подтолкнула Луша мальчика.
- Не буду, - возмутился Дима, - он взял мой танк без разрешения!
- А что толку спрашивать разрешения, если ты всё равно не разрешишь? – встряла Настя.
- Но ты же берёшь без разрешения его бинокль и лошадку? – спросила Диму Лукерья.
- Подумаешь, - скривился Дима, - облезлую лошадку! Она даже уже «и-го-го» не говорит, потому что старая! Это ему Настя отдала!
- Не отдала, а подарила на день рождения! – звонко уточнила Настя.
- Не важно. Это его лошадка, и он не жадничает, сказала мама и посмотрела на Настю:
- Ты сделала математику?
- Нет, - опустила голову Настя.
- Я тебя уже третий раз за последние полчаса прошу сесть за уроки! – умоляющим голосом сказала Лукерья.
- Я садилась! – попыталась оправдаться Настя.
- Садилась и рисовала, а математику не делала, - доложила Вика.
- Ябеда! – обиделась на сестру Настя.
- Почему же ты так не любишь математику? - вздохнула Лукерья и взяла дочь за руку.
- Не знаю, - пожала плечами Настя и потянула мать в «классную».
- Опять весь стол завален! – упрекнула Лукерья, глядя на Настин письменный стол с разбросанными на нём фломастерами, карандашами и цветными ручками.
Настя открыла рюкзак и достала папку.
 - Убирай всё, а то учебник и тетрадь положить некуда, - сказала мама.

Через некоторое время в комнату заглянула Даша:
- Мам! Папа звонит, держи телефон.

- Лушенька, привет. Ты звонила? Я не мог подойти, ко мне тут люди приезжали.
- Иван, ты когда приедешь? – спросила Луша.
- Через минут десять выезжаю. Что купить?
- Ничего. Съезди, пожалуйста, к старой школе, той, которая за гастрономом, когда будешь домой ехать.
- Зачем? – удивился муж.
- Ваня… Оля ушла из дома. В джинсах стрейч. И сказала, что будет кататься на скутере. Мне кажется, она там: несколько раз, вечером, я проходила мимо той школы, когда шла из поликлиники, и видела у крыльца компанию ребят на скутерах и мотоциклах.
- Зачем ты ее отпустила? Ты на часы смотрела?
- Я ее не отпустила… она ушла сама, - тихо сказала Луша и вытерла подступившие слезы. На душе её было очень тревожно.

- Мам! Пора Катю купать, - крикнула Даша, - я начну ее раздевать?

- Ванечка, я побежала, надо математику с Настей доделать, и уже пора детей мыть и укладывать, - поспешно попрощалась с мужем Лукерья и подошла к письменному столу. Насти в комнате уже не было. Под столом стоял раздувшийся как мяч розовый рюкзак.
- Настя? Ты переписала пример с черновика? – крикнула Луша.
- Да, мам!
- Собрала портфель?
- Да, мам!
- У тебя завтра труд. Цветную бумагу положила?
- Да, мам!
- И физкультура. Взяла мешок с формой?
- Да, мам!
- Молодец.
- Да, мам!
- Что у вас там грохочет? – насторожилась Лукерья. Из игровой, куда убежала Настя, раздавалось подозрительно громкое жужжание и стук.
- Купать! Купать! – крикнула Катюша, стаскивая с себя колготы.
- Мам! Катя уже сама раздевается! – снова услышала Лукерья голос Даши.
- Дашенька, раздень ее, и поставь в душевую кабину. Дай ей ведерко и леечку, и постой с ней. Проследи, чтобы вода была теплая! – быстро проинструктировала Луша дочку и побежала в игровую комнату, откуда снова раздался рев: Вика с Настей, взяв две Димины машинки на пультах управления, играли в «аварию» - они направляли гоночную машину и джип друг на друга, машины сталкивались, девочки смеялись, а Дима стоял около иконостаса и отчаянно плакал.
- Зачем вы издеваетесь над младшим братом? – возмущенно спросила мать, забирая у девочек пульты.
- Потому что он жадина! – с вызовом ответила Настя.
- Ты должна думать не о грехах брата своего, а о своих грехах! – укорила её мать.
- А я и о своих грехах думаю, и о его грехах тоже, - нашлась Настя.
- А от тебя, Вика, я такого вообще не ожидала, ведь ты всегда была доброй и порядочной девочкой, - сказала она Вике, повернувшись к ней.
- А я? Я тоже добрая и порядочная, - тихо сказала Настя, и губы ее задрожали.
- Вы понимаете, что поступили плохо? – спросила мать девочек. Она взяла их за руки и подвела к Диме.
- Да! – хором ответили Вика и Настя и, как по команде, вытерли носы.
- Плакать собрались, или у вас снова насморк? – подняла брови Лукерья и скомандовала:
- Если вы раскаиваетесь, то просите у Дмитрия прощение!
- Дима, прости нас! – робко начала Настя.
- Дима, прости нас. Мы больше не будем, - продолжила Вика.
- Что вы не будете? – уточнила Луша.
- Мы не будем играть в «аварию», - сказала Настя, а Вика добавила:
- И не будем трогать твои машинки!
- Но вы должны не за это прощение просить, - терпеливо вздохнув, сказала Лукерья.
- А за что? – удивилась Настя.
- Подумайте. Вы целенаправленно довели до слёз младшего брата и смеялись, когда он плакал. В чем вы раскаиваетесь?
- Дима, прости. Я больше не буду специально шутить, чтобы ты плакал! – сказала Вика и покраснела.
- И я не буду! – уверенно сказала Настя.
- Вот и хорошо, - сказала Луша. Она взяла Диму на руки и поцеловала. Мальчик обвил шею мамы тоненькими ручками и улыбнулся сквозь еще не высохшие слезы.
- А теперь в ванную! По очереди! - сказала Лукерья. Она подкинула Диму и поставила его на пол.
- Я первая! – крикнула Настя.
- Подожди, сначала Дима. Помоги ему раздеться, включи воду, а пока он будет купаться, начинайте чистить зубы.
- Мам! Ты долго еще? – услышала мать голос Даши.
- Сейчас! Сделай воду потеплее, – крикнула Лукерья и повернулась к Савве:
- Пойдем умываться?
Ответа она не дождалась: мальчик был очень молчалив. Луша взяла его на руки и крепко прижала к себе.
- Не дерись. Ты же очень сильный, а Дима, хоть и старше тебя, но слабее. Может быть, тебе еще придется за него когда-нибудь заступаться.
Мальчик кивнул и попытался слезть с маминых рук.
- Пойдём в душ. Сейчас я Катюшу помою, а потом тебя. Раздевайся пока. Нет, не здесь – иди в спальню, повесь вещи на свой стульчик, и приходи в душевую, - сказала Луша и побежала мыть Катюшу.
Катя сидела в полуоткрытой душевой кабине под струей воды и с восторгом наполняла лейку, а потом, смеясь, выливала из нее воду. Рядом с ней стояла Даша и вытирала намокший пол ногой, используя вместо тряпки папину футболку.
- Это же была чистая футболка! – возмутилась Луша.
- Она валялась на полу… - попыталась оправдаться Даша.
- А тебе надо было ее поднять! Папа же в ней дома ходит! Она же чистая, он ее только с утра повесил на крючок!
- Мам, не кричи, пожалуйста, - попросила девочка, и Луша увидела, что глаза дочери наполнились слезами.
- Дашенька, прости. Прости, пожалуйста. Просто я совсем закрутилась с детьми, со стиркой, с готовкой… кстати, а ужин? Мы же так и не поужинали сегодня? – вспомнила Луша.
- Да, не поужинали. Ты как раз хотела закончить с ужином, когда Оля уходила, а потом пошла делать уроки с Настей.
Лукерья вспомнила про Олю и горестно вздохнула – где она, что с ней?
- Мам, помой Катюшу, - в который раз попросила Даша.
- А ты уроки сделала? – спросила у нее Лукерья, поднимая футболку мужа и засовывая её в стиральную машину.
- Нет, конечно.
- Почему?
- Потому, что Андрей уехал к дедушке, а Оля занимается только собой, и мне пришлось помогать тебе весь день, сразу, начиная с того момента, как я вернулась из школы. Я даже пообедать нормально не успела.
- Спаси тебя Господи, дочка – покраснела Луша, - но… у тебя же завтра зачёт по музыке?
- Академический экзамен.
- А ты совсем не играла! И что ты будешь делать? Уже поздно!
- Ещё у меня завтра контрольная по физике, мам, а я не готовилась.
- Но почему? – лицемерно спросила Луша и покраснела – без помощи дочери она сегодня действительно едва справлялась.
- Мама! Я куфать хатю! – громко сообщила Катя и постучала лейкой по стеклу душевой кабины.
- Все, Даша, иди, съешь что-нибудь, а я пойду и уложу детей,- сказала Лукерья и открыла детскую пенку для купания.
- Хорошо, мам.
- Подожди! Вынь из холодильника йогурты и поставь их греться под струю горячей воды, в кастрюлю, в раковине. На всех. Я покормлю детей прямо в спальне!
- Хорошо! А они ещё не чистили зубы?
- Уже чистят, но прополоскают после еды рот, - нашла выход Луша.
Она сняла с крючка пушистое розовое полотенце, закутала Катю и скомандовала подошедшему Савватию:
- Залезай! Начинай чистить зубы, и жди, пока я приду. Если почистишь зубы, а меня ещё не будет – поиграй с леечкой.
Трёхлетний Савва удивленно посмотрел вслед маме: ему было совсем не интересно играть с лейкой. Он давно уже был большой, но мама почему-то этого не замечала.
Луша уложила Катю, помыла Диму и Савву, помогла им надеть пижамы, а потом побежала ставить чайник – скоро должен проснуться Сеня, и тёплая кипячёная вода для приготовления смеси должна быть всегда наготове.
Она снова подошла к балкону. Сеня спал. Лукерья открыла дверь и потрогала носик ребенка. Нос был тёплый, и, хотя балкон был застеклён, чувствовалось, что к вечеру заметно похолодало. Луша затащила люльку с малышом в спальню, расстегнула мешок, потом молнии на комбинезоне, и развязала завязки на шапке, чтобы сын не вспотел. Носик Сени сморщился, но он не проснулся.
- Сейчас выспишься и не дашь мне спать полночи, прошептала Луша, поцеловала мальчика в лобик и пошла укладывать спать остальных детей.

Спустя полчаса дети, помытые, накормленные йогуртом и напившиеся молока, лежали, и, засыпая, слушали музыкальную сказку про девочку со спичками. Луша, тихо читая Иисусову молитву, убиралась в классной комнате. В этой комнате всегда был беспорядок: здесь дети клеили, вырезали, рисовали, лепили из пластилина. Если вовремя не отскрести прилипший к полу пластилин, то существовала вероятность, что на другой день он окажется перенесённым чьими-то быстрыми ножками на ковёр в игровой.
Довольный Сеня, только что выпивший бутылочку смеси, копошился в колыбели, радостно агукая.
- Мама! – услышала Луша Дашин шёпот.
- Что? Ты уроки делаешь?
- Да, делаю! Ты же видишь, - показала Даша исписанную тетрадь.
- Вот и хорошо!
- У тебя на кухне телефон надрывается. Принести?
Через полминуты Даша протянула маме телефон:
- Это Андрей.
- Спасибо, - кивнула Луша и подошла к окну.
- Андрюшенька, сыночек, привет, - улыбнулась Лукерья, протирая подоконник, на котором стояли пластиковые стаканчики с кисточками, карандашами и фломастерами.
- Как дела, мам? – деловитым басом спросил пятнадцатилетний Андрей.
- Как обычно, - засмеялась Луша, - а что нового у тебя, как здоровье дедушки?
- Дел куча, отмываем храм к Пасхе. Дед кашляет. А так всё хорошо.
- Андрей, заставляй деда жилет под подрясник одевать! Он постоянно забывает! Серый такой, тоненький, помнишь его? Он тёплый очень.
- Знаю, знаю.
- И скажи бабе Клаве, чтобы чай травяной ему заваривала. В стеклянной баночке с металлической крышкой, на которой написано ГС 2!
- Понял. Значит, я ещё могу остаться? Справляетесь там без меня?
- С Божьей помощью. Оставайся, если надо помочь, дедушке привет, - сказала Луша, перекладывая начавшего хныкать Сеню на животик.

Убравшись в классной комнате, Лукерья с Сеней в переносной колыбели перешли в игровую. Кубики и железную дорогу дети сложили, но конструктор был рассыпан по всей комнате. Луша собрала конструктор, подобрала с пола несколько пупсов, откатила в угол две кукольные коляски, подняла и посадила на диван любимого Настиного зайца и включила пылесос.
- Мам, у тебя телефон снова звонит. Ты его в классной забыла.
- А ты бы внимания не обращала, тебе же уроки надо делать! Учти, не позже половины одиннадцатого ляжешь спать! Кто звонит?
- Тётя Лида.
- Принеси мне телефон, я буду убираться, и разговаривать, - попросила Луша.
- Держи, только он уже перестал звонить, - сказала Даша и протянула телефон матери.
- Спасибо. Иди, доделывай скорее уроки  и ложись. Ты ела?
- Нет ещё.
- Даша! Немедленно поешь! Ты в обед всего половник супа съела! Ну, не хочешь овощное рагу, съешь йогурт.
- Мам, йогурта не осталось – там всего шесть пачек было.
- Дарья, ну съешь что-нибудь! Не создавай мне дополнительных проблем, пожалуйста! В белой кастрюле плов с морепродуктами, подогрей в микроволновке и съешь.
- Ладно, мам, я пошла, - сказала Даша и тихо выскользнула из комнаты.
Лукерья взяла на руки захныкавшего Сеню и набрала номер Лиды.
- Привет! Ты звонила?
***
Отец Иван остановил машину на тротуаре, не доезжая до кустов сирени, которая ещё только начинала распускаться.
Он приоткрыл окно. Сквозь полуразрушенный забор хорошо просматривался школьный двор. Уже почти стемнело, но при свете уличных фонарей и включённых фар двух мотоциклов и нескольких скутеров он увидел Олю с сигаретой в руке, стоявшую между двух крепких ребят в кожаных куртках. Рядом с ними сидели на бордюре ещё несколько парней и девушек. Из-за урчания моторов мотоциклов совсем не было слышно, о чём они разговаривали, хотя говорили очень громко, то и дело разражаясь смехом.
- Что мне делать? Ей всего шестнадцать. Ей уже шестнадцать. Что мне делать? – спросил сам себя батюшка. Он открыл дверь, вышел из машины и скрылся в зарослях сирени.
С трудом пробравшись сквозь ветки, он встал почти вплотную к покосившемуся забору, прямо за которым расположились ребята.
- Так говоришь, бак поменял? – спросил низкорослый юноша в черной кожаной косоворотке тонким, почти девичьим голоском.
- Поменял. Пробился, зараза, - ответил лохматый парень в джинсовой куртке и разразился матерной бранью.
Отец Иван похолодел – он давно уже не слышал таких слов. Вернее, он слышал их всего несколько раз в жизни, потому что всегда, с юности, избегал общения с людьми, которые ругались матом.
Он был священником уже шестнадцать лет, и за это время к нему на исповедь приходили разные люди, но грубость всегда резала сердце отца Ивана. За эти годы он так и не смог, сколько не пытался, привыкнуть к житейской грязи: к блуду и разврату, к сквернословию и пьянству, к пустословию и бездействию. Тот факт, что его дочь находилась в компании людей, которые так скверно выражались, поверг его в состояние шока.
Он вспомнил крошечную малышку с ярко-рыжими волосами, их первенца, которого они с Лушей забрали из Дома ребенка. Вспомнил, как он с умилением разглядывал её крошечные ножки, её маленькие пальчики на ручках, с прозрачными ноготочками, и вот теперь эти пальчики держали в руках сигарету.

Отец Иван подошёл к упавшей части забора, лежавшей на земле, и пошёл по ней, но зацепился подрясником за кусок арматуры, торчащей из бетона, и споткнулся.
- Оппа! Пресвятой отец! Неужто вы к нам? Пивком угостить? – ехидно спросил паренёк с тонким голосом.
- Чем обязаны? – подчеркнуто вежливо спросил один из сидящих на бордюре молодых людей в кожаной куртке. В одной руке он держал бутылку пива, а в другой – зажженную сигарету.
- Ольга. Немедленно домой, - тихим голосом сказал отец Иван.
Оля молча посмотрела на отца.
- А почему, собственно, она должна идти домой? – возмутился лохматый парень, который ругался матом, и обнял Олю.
Оля покраснела, а отец Иван побледнел. Он подошел к ним и взял Олю за руку, но в этот момент почувствовал, как в его предплечье впились чьи-то пальцы.
Обернувшись, он увидел маленького паренька, который оказался ростом ему по грудь, но, тем не менее, ухитрялся смотреть на него свысока. Свет фонаря бил ему в лицо, и отец Иван увидел, что парень был далеко не молод: на вид ему было лет тридцать, а то и больше.
- Пап, иди домой. Я скоро приду, - дрожащим, но дерзким голосом сказала Оля.
- Нет. Ты пойдешь домой сейчас, - сказал отец Иван и попытался стряхнуть со своей руки цепкие пальцы молодого человека. Это ему не удалось – хватка парня была «железной», а взгляд, которым он смотрел на батюшку, колючим и жёстким.
- Оля сама решит, когда ей идти домой, она уже большая девочка. Правда, Оля? – спросил парень Ольгу и вдруг разжал пальцы и ладонью толкнул отца Ивана в плечо. От неожиданности батюшка покачнулся.
- Ну что, Оля, прокатить тебя? – спросил молодой человек и ловко забрался на самый большой мотоцикл.
- Давай, давай! – подтолкнул к нему Ольгу лохматый парень, и она вдруг решительно села сзади и обхватила руками тощую спину, обтянутую чёрной кожаной курткой.
От неожиданности отец Иван растерялся, а парень, поддав газа, быстро скрылся в темноте, увозя Олю.
- Ну, что? Будешь ждать свою дочь? – спросил лохматый и захохотал. Все остальные тоже разразились хохотом.
Отец Иван, выйдя из оцепенения, побежал по газону, не глядя под ноги, за угол школы, куда скрылась на мотоцикле его дочь, но, споткнувшись, упал, больно ударив колено.
Молодые люди, глядя на него, захохотали еще громче.
***
Оля, зажмурившись от страха, попыталась скрыть лицо от ветра, который не давал ей дышать. Она, уже месяц мечтавшая прокатиться хоть разок на мотоцикле, сейчас уже жалела о том, что села на это чудовище, напоминавшее ей огромного железного муравья.
Мимо пронеслись дома, дворики, и через несколько мгновений они уже мчались по ночному шоссе. Скорость была такая, что Оле казалось, будто они летят: фонарные столбы, проносясь мимо, превратились в нескончаемый поток света, а машин, которые они обгоняли, Оля вовсе не замечала. Она несколько раз попыталась попросить Мелкого остановиться, но ветер бил в лицо, и услышать её слов он не мог, и, видимо, не хотел.
В какой-то миг Оля совсем обезумела от страха, и вдруг в её голове застучали слова молитвы «Отче наш», которую она знала, как ей казалось, с самого рождения. Продолжая молиться, она немного успокоилась, и некоторое время спустя почувствовала, как Мелкий снизил скорость, а через несколько секунд повернул направо. Проехав еще немного, они остановились.
Ноги и руки Оли одеревенели, и она с трудом разжала их, чтобы отпустить спину молодого человека. Мелкий спрыгнул с мотоцикла, снял с лица бандану, которую он всегда натягивал на нос во время езды, и, ухмыльнувшись, спросил:
- Ну, как? Понравилось?
- Н… да… - едва промолвила Оля, растирая руки, болевшие от напряжения.
Мелкий захохотал:
- Ну, у тебя и хватка! А ты сильная!
Оля, с трудом слезла с мотоцикла и сказала:
- Спасибо. Я пойду.
- Куда? – удивился Мелкий.
- Домой, - ответила Оля.
- Домой тебе на метро полтора часа добираться. А по МКАДу ехать пятнадцать минут, - сказал Мелкий и похлопал по сиденью:
- Садись, отвезу с ветерком!
- Нет! – в голосе Оли послышался неподдельный ужас.
- А на фиг ты тогда вообще с нами тусуешься, если боишься ездить? – удивился Мелкий.
Оля молчала. Не говорить же ему, что ей нравится Сережа…
- Может, зайдем ко мне? – спросил Мелкий и кивнул на подъезд, возле которого был припаркован мотоцикл.
- Нет! – с еще большим ужасом ответила Оля, отталкивая руку парня, которую он положил, было, на ее бедро.
Мелкий разозлился:
- А что ты вообще хочешь? Зачем вы с подругой к нам приходите?
Оля заплакала.
- Перестань ныть, дура! Ненавижу, когда бабы плачут, - сказал Мелкий, и, сплюнув сквозь зубы, достал сигареты:
- Будешь? На, покури, успокойся!
Оля честно попыталась выкурить сигарету, от которой её подташнивало и начинала кружиться голова.
- Ты хоть нормально затягиваться можешь? Только сигареты переводишь, - проворчал Мелкий.
- Могу, - обиделась Оля.
Она думала о том, что же ей делать. Денег на дорогу домой у неё не было. Занимать у Мелкого не хотелось. Мобильный телефон она забыла дома, значит, сообщить папе, где она, у неё не получится. Оставался только один вариант – попросить Мелкого отвезти её назад.
- Ты поедешь обратно? – спросила Оля.
- Хочешь домой? К папочке? – ухмыльнулся он.
- Да, домой! К папочке! – с вызовом сказала Оля, откинув свисающую на лицо чёлку и дерзко посмотрев ему в глаза.
- Ну, ладно, - злобно сузив глаза, произнёс Мелкий. Он бросил сигарету, и, ловко запрыгнув на мотоцикл, скомандовал:
- Садись!
***
Сев на мотоцикл, Оля решила, что это её последняя поездка. Чем её так привлекали мотоциклы, скутеры и их хозяева – грубые парни с сигаретами в зубах? Что она нашла хорошего в этих неудобных джинсах, впивающихся в тело грубыми боковыми швами? Пожалуй, мама была права!
Оля сильно замёрзла. Ей казалось, что они едут в другую сторону. Похоже, Мелкий повёз её другой дорогой? Узкое шоссе, по бокам дороги ничего, кроме бесконечных деревьев, не было видно.
Неожиданно Мелкий резко притормозил, и свернул в лес. Дорога была мокрой, скользкой и мотоцикл то и дело заваливался то в одну, то в другую сторону. Наконец, они остановились.
- Зачем ты привёз меня в лес? – спросила Оля.
Мелкий слез с мотоцикла и, не глядя Оле в лицо, повалил её на траву. Она закричала, но, получив сильный удар по щеке, заплакала, и стала отталкивать руки Мелкого, пытавшегося стянуть с неё джинсы.
***
- Надо было предупреждать, что ты девственница! Я же не ясновидящий! Откуда я знал, что девственницы ходят с полуголыми задницами? – спросил Мелкий, сплюнул, и открыл новую пачку «Мальборо».
- На, кури, - сказал он Оле, протягивая ей сигарету.
Оля, захлёбываясь от рыданий, пыталась натянуть на себя насквозь промокшие джинсы, измазанные землёй и глиной.
- Я всё расскажу папе! – хрипло прокричала она.
Мелкий поднял брови, медленно встал, бросил сигарету и подошёл к Оле.
- Если ты вякнешь, тварь, я тебя замочу! Поняла?
- Мочи! - Оля съежилась от страха и закрыла лицо руками.
Мелкий вынул раскладной нож из нагрудного кармана и нажал кнопку. Он взял Олину руку, сжал её и легонько ткнул кончиком ножа в ладонь. Увидев выступившую капельку крови, он удовлетворённо хмыкнул:
- Если расскажешь кому-нибудь, что я был твоим первым мужчиной, я перережу всю твою семью, а не только твоего папашу, поняла, коза?
- Поняла, - ответила похолодевшая Оля. Так плохо и страшно ей не было ещё никогда.
- Сейчас поедем ко мне, - сказал он.
Оля вздрогнула и снова зарыдала, уткнувшись в колени.
- Не ной. Я тебя больше не трону. Ты не в моём вкусе, - соврал он, и отряхнул кожаные штаны от налипших листьев.
- Как мне попасть домой? - спросила Оля.
- Отмоешься, выстираешь одежду, высушишь её, а потом я вызову такси и отправлю тебя. Никто ничего не должен узнать, поняла?
- Никто ничего не должен узнать, - эхом откликнулась Оля.

Ей было больно, противно, страшно, и в душе поселилась какая-то безысходность, но она понимала, что дороги из этого леса она не знает, денег у неё нет, телефона тоже нет, она была насквозь мокрая, грязная, она замёрзла. Сил сопротивляться обстоятельствам у неё не осталось, и она снова села на мотоцикл. Но держаться за спину насильника уже не смогла. Нащупав сзади себя, под сиденьем, металлические перекладины, она ухватилась за них.
Мелкий, похоже, понял, насколько он ей противен, и глумился над Олей, то резко давая газ, от чего мотоцикл взвывал и нёсся вперёд, то неожиданно притормаживая, и, если бы не кожаный рюкзак Мелкого, прикреплённый сзади неё к спинке сиденья, она бы точно упала.
Но Оле было всё равно – она хотела умереть, желательно прямо сейчас, даже если это не правильно. Ведь в том, что случилось, виновата была именно она, и никто другой. Потому что она не послушалась маму, которая будто чувствовала, что случится что-то плохое, и запретила ей выходить из дома; она не послушалась отца, приехавшего за ней, чтобы забрать её. Зачем, ну зачем она села на этот мотоцикл? Кому и что она хотела доказать? Папе? Юльке? Нет. Сергею.
Оля тяжело вздохнула и призналась себе, что Сергею было безразлично, приходит она к школе или нет. В этот раз он стоял в стороне и курил весь вечер, разговаривая с каким-то парнем, и, кажется, даже не обратил на неё внимания.

Двадцать минут спустя они стояли в жёлтом лифте с маленькими стеклянными окошками. Глядя в одно из окошек, Оля спросила:
- А что скажут твои родители?
Мелкий захохотал:
- Родители? Я с ними не живу уже больше десяти лет. Ты хочешь, чтобы я пригласил их сейчас в гости?
- Нет, - ответила Оля.
- Заходи. Раздевайся. Одежду бросай на пол, иди в ванную. Первая дверь налево. В шкафчике внизу возьмёшь чистый халат и полотенце. И давай быстрее! – крикнул он замешкавшейся Оле, которая топталась у входа.
Увидев, что Мелкий ушёл в одну из комнат, Оля разделась и, оставив одежду на полу, скрылась в ванной.
Закрывшись, она включила горячую воду в душевой кабине и снова разрыдалась. Оля долго не могла согреться – может, час, а может, больше, но никто её не торопил. Ванная комната была очень большая и красивая – голубые стены, синий пол и белый потолок, из которого бил ровный, яркий, но мягкий свет. Шкафчики словно сливались со стенами, а одна из стен была зеркальной. Олю не покидало ощущение, что она находилась на дне бассейна. Она вышла из душа, укуталась с головой в огромное синее полотенце, села на мягкий, с длинным ворсом, ковёр, и в ту же секунду услышала:
- Выходи! Ты что там – спишь, что ли?
Оля, забывшаяся на несколько секунд, вздрогнула – она вспомнила прошедший вечер. Но плакать больше не было смысла. Она встала, положила полотенце на край джакузи, стоящего напротив душевой кабины, и надела тяжёлый синий халат.
Выйдя из ванной, Оля увидела свою одежду, лежащую на низенькой белой банкетке. Джинсы, блузка, куртка и всё остальное было чистым. Она взяла вещи, зашла в ванную и переоделась. Всё было почти сухим, лишь швы на карманах джинсов остались немного влажными.
- Постирал и высушил в сушильной машине. Деньги в кармане куртки. Такси у подъезда.
- Да, - сказала Оля, натягивая промокшие кеды.
- Может быть, выпьешь текилы?
- Нет, ответила Оля, завязывая шнурки.
- Значит, ты меня поняла. Никому ни слова, если хочешь, чтобы члены твоей семьи оставались живыми и здоровыми. И в милицию не суйся – у меня там всё куплено. Ясно?
Оля встала, выпрямив спину, и посмотрела ему в глаза. Она никогда не боялась дать сдачи, но сейчас понимала, что драться, и даже разговаривать, было бессмысленно. Надо как можно быстрее вернуться домой, как там мама? А папа? Возможно, он сейчас ездит по улицам на машине, ища свою дочь, а ведь завтра Страстная пятница, у него тяжёлый день!
- Ясно, - ответила Оля и посмотрела на белый зеркальный шкаф-купе, дверца которого была отодвинута. Белый шкаф, в котором висят чёрные кожаные куртки, чёрные брюки и чёрные водолазки, белая полка для обуви, на которой стоит много чёрных сапог и ботинок. Почему у него такой белый коридор? Белые обои, пол из белой плитки с подогревом, белые картины в белых рамах, на которых изображены непонятные белые деревья с белыми листьями серовато-сиреневых оттенков… Оля открыла огромную, до потолка, тяжеленную белую дверь и пошла к лифту.
Мелкий задвинул тугой бронзовый засов, сел на белую танкетку, взял в руки телефон и набрал номер Сергея.

Оля вышла на улицу. Напротив неё стояла жёлтая машина. Она подошла к такси и села на заднее сиденье. Водитель уточнил адрес, и машина тронулась.
Глядя в окно, Оля думала о том, почему эти парни на мотоциклах, слушающие тяжёлый рок, казались ей мужественными и романтичными, словно средневековые рыцари в кольчугах, скачущие на лошадях в бой. В бой за свободу и независимость, в бой против лицемерия и скуки… Оле было нестерпимо стыдно перед мамой, перед отцом, которые много раз беседовали с ней обо всём, что её интересовало. Они всегда отвечали на все её вопросы, объясняли ей простые истины, и, несмотря на то, что эти истины были очевидны, Оля сопротивлялась и искала чего-то своего, необычного, того, что не было похожим на окружающий её мир, но, как казалось ей, тоже было добрым и светлым, просто другим. Зачем она была так упряма? Чего она добилась в итоге?
По круглому, в веснушках, лицу Оли снова потекли слёзы, но она постаралась взять себя в руки, ведь скоро она приедет домой, где мама с папой ждут её и очень волнуются. Они самые близкие и любимые люди, и Оля не хотела их расстраивать. Поэтому плакать нельзя – мама догадается. Мама всегда догадывалась, если с Олей происходило что-то нехорошее: когда она ссорилась с подружкой, когда в первом классе разбила стеклянную дверь в медицинском кабинете, спасаясь от прививки, когда, два года назад, впервые влюбилась в одноклассника. Мама всегда была рядом, сочувствовала и помогала ей, но в этот раз Оля решила, что должна справиться со своей бедой сама.
До дома оставалось два поворота, и Оля полезла в карман за деньгами. Она вынула сложенную вдвое пачку денег, перетянутую резинкой, и обомлела, увидев в руках пятитысячные купюры. Сосчитав их дрожащими руками, она попыталась успокоиться, в который раз за этот вечер. Двадцать пятитысячных купюр и ещё одна тысяча.
- Почему он дал мне столько денег? Откуда они у него? – прошептала Оля.
Она решила вернуть все деньги, кроме одной тысячи, которую отдала таксисту, и попросила водителя проехать по бульвару, мимо старой школы. Оля надеялась, что ребята ещё не разошлись, и хотела передать деньги лучшему другу Мелкого, огромному плечистому парню с бородой, который, казалось, никогда не снимал чёрных очков, по кличке Бампер.
Но дождь разогнал всех – около школьного крыльца не было никого, лишь валялись окурки и несколько пустых банок из-под пива.
Машина подъехала к дому, и Оля вышла из такси. Домой идти было страшно. Она решила немного постоять под дождём, чтобы успокоиться, как вдруг, из-за крыльца, увидела свет фары и узнала знакомый мотоцикл. Из-за угла показался Сергей.
- Привет, - сказал он, подойдя к Оле.
Она отпрянула от него: «Где ты был раньше? Я приходила туда только из-за тебя, а ты не обращал на меня внимания!» - подумала она, и на её глаза навернулись слёзы.
Брови Сергея нахмурились:
- Что случилось? Тебя обидел Мелкий? – спросил он.
Оля, сжав в кулаке сложенную пополам пачку денег, лежащую в кармане, отрицательно помотала головой.
- Почему вас не было так долго? Мы ждали, пока не начался дождь.
- Мы катались. Долго катались. А зачем вы нас ждали? – выдавила из себя Оля.
- Просто так, - ответил Сергей.
***
- Почему, почему ты не смог привезти её домой? – в который раз спросила Луша, зашивая подрясник мужа. Глаза её опухли от слёз.
- Лукерья, я тебе всё объяснил.
- Ну сел бы в машину, и поехал за ними!
- Я катался по всему району больше часа, но откуда мне знать, куда он повёз Олю? – громко спросил отец Иоанн, обхватив голову руками.
- Тише, тише, Сеня только что уснул! – прошептала Луша.
- Тогда не спрашивай у меня ничего! Я же не требую ответить, почему ты не удержала её, когда она уходила на прогулку в таком виде! – ответил отец Иоанн.
- Уже второй час ночи. Будем звонить в милицию?
- Давай подождём ещё минут двадцать.
- У меня очень плохое предчувствие, Ваня.
- У меня тоже. Но давай подождём ещё немного. Кстати, у нас ещё одна серьёзная проблема. Крайне серьёзная.
В этот момент Оля осторожно открыла дверь своим ключом и тихо вошла в квартиру. Она сняла с себя куртку, джинсы, повесила их свой на крючок и пошла к спальне, но, услышав диалог родителей, которые сидели на кухне, остановилась.
- Ох, эта страстная неделя! Что ещё случилось? – спросила Лукерья, оторвавшись от шитья.
- Ремонт кровли закончен. Спонсор должен был несколько дней назад положить деньги на наш счёт, мы обещали выплатить их рабочим уже завтра утром. Ровно сто тысяч рублей. Но вчера вечером спонсор позвонил и сообщил, что обещанных денег не будет – у него проблемы с бизнесом. Знать бы раньше, мы бы каким-то образом набрали нужную сумму, но утром из ящиков выгребли всё. Выдали всем зарплату и, сама понимаешь, закупили свечи и прочее к Пасхе. Что делать – ума не приложу. У меня осталось 500 рублей, едва хватит, чтобы заправить машину.
Оля, недолго думая, тихо вернулась в коридор, вынула из своей курточки деньги, положила их в карман отцовского пальто, висевшего на вешалке, и, неслышно ступая, пошла в спальню девочек.
Открыв дверь, она увидела тоненькую фигурку Даши, стоящую на коленях напротив окна, у икон.
- Ты давно пришла? – спросила Даша, обрадовано вскакивая и бросаясь навстречу сестре.
- Недавно, - ответила Оля, - ты почему не спишь?
- Решила помолиться, - ответила Даша.
- Пойдём спать,- сказала Оля. Она отчаянно покраснела и была рада, что сестра в темноте не видит её лица.
Девочки обнялись и легли вдвоём на Дашину кровать.
- Оля, от тебя пахнет как-то не так. Что с тобой произошло? – спросила Даша.
Под дверью послышались шаги, и появилась полоска света – видно, родители заметили одежду Оли.
- Умоляю, давай сейчас притворимся спящими. Завтра поговорим, - попросила Оля и, натянув одеяло на голову, закрыла глаза.
Дверь в спальню приоткрылась. Лукерья зашла и посмотрела на пустую кровать Оли, потом подошла к Дашиной кровати и увидела на ней двух обнявшихся девочек, которые лежали, сомкнув ресницы.
- Ладно, спите. Завтра поговорим, - прошептала Луша, и тяжело вздохнула. Она постояла ещё пару минут, потом поправила сползшее одеяло Насти и вышла из комнаты.

***
- Оля там, она спит, - сказала Лукерья, вытирая набежавшие от радости слёзы.
- Пусти меня туда! Я с ней разберусь! – Иван, было, попытался пройти в спальню, но Луша перегородила ему путь:
- Давай оставим разборки до завтра. Ну что толку, перебудим всех детей. А им завтра в школу. У Даши академический экзамен в музыкальной школе. Пусть выспятся!
- Ну, хорошо, уговорила! Но завтра я приду пораньше и разберусь с ней. Страшно что-то мне за неё.
- Мне тоже, - ответила Луша, - Иван, я вчера разбиралась в кладовке. Старое пальто, которое мы купили после окончания семинарии, ты носить уже не будешь, наверное?
- Нет. Оно мне мало. Не застёгивается. Андрей поносит.
- Андрей уже выше тебя, - рассмеялась Лукерья.
- Ну, тогда положи его в пакет. Отнесу на вещевой склад.
- Хорошо. Там, за дверью, я три сумки поставила, забери их. Эти вещи нам уже не пригодятся, и пальто заодно захватишь, - сказала Луша и сняла пальто с вешалки, чтобы убрать его в большой пластиковый пакет.
Из кармана пальто выпала пачка денег.
- Ваня… что это?
- Не кричи! Детей разбудишь! – зашипел отец Иван.
Он поднял деньги, посмотрел на жену и пересчитал их.
- Сто тысяч рублей, - сказал он.
- Я вижу. Откуда они?
- Это я у тебя хочу спросить, откуда они? – возмутился отец Иван.
- Они из твоего пальто! – сказала Лукерья.
- Но я это пальто не видел несколько лет! Ты же сама сказала, что только сегодня достала его из кладовки!
- Да, я достала его сегодня, когда, в тихий час, дети спали, а я убирала зимние вещи и заодно решила разобрать полки, на которых скопилось много ненужных вещей. Этими вещами мы давно уже не пользовались. Я собрала самое ненужное в три пакета, а твоё пальто повесила, чтобы спросить у тебя, можем ли мы от него избавиться – вдруг ты не разрешишь его отдать? Ваня, ты меня слышишь?
Отец Иван сосредоточенно рылся в карманах пальто.
- Хочешь найти ещё деньги? – спросила Лукерья.
- Луша, объясни мне, пожалуйста, откуда эти деньги? Ведь это немаленькая сумма. Может, ты экономила? Ты что-то собиралась купить?
- Ты издеваешься? – возмутилась Лукерья, - ты же знаешь, что у нас никогда нет лишних денег! Всё тратится на еду и на детские нужды! Одному каждые полгода куртка становится мала; у другого постоянно обувь рвётся; у третьей танцы - вечно необходимы новые туфли по размеру и бальные платья для концертов; четвёртой нужна скрипка; пятой – холсты и дорогие масляные краски; шестому массажи; седьмому памперсы и питание! А наша Оля вот требует купить ей скутер…
- Подожди… может быть, Оля положила эти деньги? – тихо спросил отец Иван.
- Откуда у неё такие деньги? – перепугалась Луша.
Отец Иван потеребил бороду и подошёл к двери комнаты, где спали девочки.
- Ты сейчас весь дом перебудишь, давай я сама разбужу её, - попросила Луша.
Она открыла дверь и подошла к кровати, на которой спали сёстры.
- Оля, проснись, пожалуйста, - попросила она дочь.
Лукерья погладила Олю по голове, и она открыла глаза.
- Выйди на одну минуточку.
Оля, в длинной до колен футболке, на которой была изображена Белоснежка, вышла в коридор, потирая глаза.
- Пожалуйста, простите меня. Я буду вас слушаться! Я отдам Юльке эти джинсы и больше никогда не надену ничего подобного.
- Оля! С тобой всё в порядке? Откуда эти деньги? – спросил отец Иван.
- Со мной абсолютно всё в порядке, папочка. А деньги мне дал какой-то мужчина. Он сказал, чтобы я передала их тебе. От какого-то спонсора. В общем, я ничего не поняла и положила их к тебе в карман.
Лукерья и Иван переглянулись.
- Когда это было?
- Это было, когда я шла из школы. Мимо подъезда проезжала машина. Сидевший в ней мужчина дал мне деньги и быстро уехал.
- Как ты могла разговаривать с незнакомыми мужчинами?! А если бы он затащил тебя в машину и увёз? Почему ты не сказала об этом мне? – испугалась Луша.
- Мам, я хотела рассказать, но когда я пришла, ты Сеню мыла, он обкакался, помнишь? В этот момент Димка пролил суп, а Катюша стала развозить лужу руками по полу, и ты попросила меня срочно помыть ей руки и переодеть её. Поэтому, мам, я просто забыла про эти деньги – сунула их, и всё!
- Бред какой-то, - сказал Иван, - почему Герасин не предупредил меня, что даст наличными?
- Папочка, я не знаю! Можно мне пойти спать?
- Подожди. Где ты была так долго?
- Мы долго ехали на мотоцикле. Мне было очень страшно, и я решила больше не ездить. Обратно возвращалась на автобусе.
- Почему ты всё время чешешь глаза? Посмотри на меня, пожалуйста, – попросила Луша.
- Мам, свет очень яркий, бьёт в глаза. Я спала. Хочу спать. Можно, я пойду?
- За такое поведение раньше ставили в угол на всю ночь! На гречку, на колени! – сказал отец Иван.
- Давайте вашу гречку. Я согласна. Это будет справедливо, - сказала Оля и, тяжело вздохнув, прошептала самой себе:
- Я бы согласилась до смерти стоять на коленях на гречке, только бы стереть этот день из моей жизни.
- Что ты там бормочешь? Иди спать. Я с тобой завтра поговорю. Насчёт всего, и насчёт сигарет – тоже. Парень, с которым ты уехала, мне крайне не понравился. Поэтому, учти – на прогулку я тебе ходить запрещаю. Вообще. Из школы – домой. Из дома – в школу. Всё. Поняла?
- Да, папа. Я тебя люблю. Спокойной ночи, - сказала она и тихонько приоткрыла дверь спальни.
Когда Оля скрылась в спальне, отец Иван прижал жену к груди и сказал:
- Лушенька! Какая же ты у меня красивая!
- Что ты мне всю жизнь твердишь одно и то же? Надоело это слушать, - прошептала Лукерья, но, улыбнувшись мужу, обняла его в ответ, а потом вдруг нахмурилась:
- Подожди. Когда Оля пришла из школы, пальто ещё находилось в кладовке! Я же достала его позже, когда дети уже легли спать!
- Луша, кажется, Сеня кричит, - сказал муж.
- А у тебя снова телефон звонит. В такое время! Иди, скорее возьми трубку, может, что-то случилось.
- Иду. Надо скорее Сеню успокоить, а то он Димку разбудит, - прошептал Иван
- Да уж, тогда они нам устроят весёлую ночь, - испугалась Лукерья и побежала в спальню.

Оля лежала в своей кровати, закрыв глаза, но сон не шёл к ней. Она думала о Сергее. Оказывается, она тоже ему нравится! Ведь он ждал её у подъезда, а когда Оля собралась уходить домой, Сергей спросил, придёт ли она завтра. Оля ответила ему, что не знает, хотя для себя решила, что не пойдёт туда больше ни за что. А теперь ещё и папа запретил ей гулять. И вообще, как она теперь будет жить, после того, что случилось? Как пойдёт в храм? Как будет исповедоваться священнику? А вдруг он расскажет всё папе? Папа, разумеется, этого так не оставит, и тогда – страшно подумать, вдруг Мелкий выполнит свою угрозу? Из-за её глупости теперь в опасности вся семья! Оля, уткнувшись лицом в подушку, тихонько заплакала.
***
Мелкий лежал в джакузи и пил мартини. Как его угораздило связаться с этой малолеткой, которая, к тому же, оказалась девственницей? Вдруг она всё-таки проболтается отцу о том, что произошло? Будут проблемы, а проблем Мелкому сейчас не хотелось – три года назад он вышел из тюрьмы и с трудом наладил свой бизнес. «Свой бизнес» - так он называл торговлю наркотиками. Парень был мелким наркоторговцем – покупал «товар» у перекупщиков и распространял частным образом, для чего приобрёл мотоцикл, и завел себе несколько компаний молодых ребят в разных районах Москвы, именующих себя не иначе как «байкеры».
Его «дело» в данный момент шло успешно, никаких проблем не возникало, и вот на тебе – эта девчонка! Он злился на себя за то, что не сдержался, ведь, по её реакции, можно было догадаться, что она не просто ломалась, а что у неё действительно до него никого не было, но его ужасно взбесило то, что он совсем не нравился этой малолетке. Мелкий прекрасно видел, что Оля влюблена в Сергея, второкурсника физтеха. Сергей был сильный и рослый, он регулярно тренировался в спортзале, его родители не бедствовали и купили сыну весьма неплохую «Хонду». Уже четвертый месяц Сергей плотно сидел на героине – благо, в деньгах родители ему не отказывали.
Мелкий был рад, что Сергей согласился выполнить его просьбу, суть которой заключалась в том, чтобы начать встречаться с Олей. Мелкий надеялся, что благодаря этому она как можно быстрее забудет о произошедшем. А если, всё же, надумает вести войну против него, то он вполне смог бы доказать, что он ни при чём – девчонка нафантазировала, у неё есть парень, с которым она встречается, пусть с ним и разбираются.
Но Мелкий всё равно был в ярости, ведь ему пришлось выгрести почти все наличные деньги, которые были у него на тот момент – ему показалось, что это как-то сгладит неприятную ситуацию, виновником которой, по сути, являлся исключительно он. Мелкий очень боялся проблем. Он ненавидел проблемы, и не только проблемы, он ненавидел всех, и себя в том числе. Себя – за то, что он маленького роста, тщедушного телосложения, за свой тоненький, как у бабы, голосок. Олю ненавидел потому, что он был ей противен, а Сергея ненавидел за то, что ему легко доставались деньги, за его атлетическую фигуру и за то, что в него влюблены почти все без исключения девчонки.
***
- Лика, не злись, пожалуйста. Это ненадолго, - сказал Сергей и поцеловал девушку, лежащую с ним, в плечо.
- Как это – не злись? Ты будешь встречаться с этой малолеткой, а я должна спокойно улыбаться, глядя на вас? – Лика резко поднялась и, обхватив руками колени, села на постели.
- Мелкий попросил. Я не могу ему отказать, - виновато ответил Сергей.
- Почему? Почему не можешь? – зло прокричала Лика.
- Потому, что не хочу! Поняла? Если тебя что-то не устраивает – вали отсюда! – крикнул он ей и посмотрел на неё каким-то бешеным, звериным взглядом.
Лика испуганно вскочила и стала одеваться. Такого Сергея она боялась. Она встречалась с ним уже три месяца, и в последнее время он иногда становился каким-то странным: злым, даже, скорее, бешеным. Это бешенство на него нападало внезапно и появлялось словно ниоткуда: весёлый парень, пять минут назад бывший ласковым и добрым, вдруг превращался в какого-то монстра. Один раз он даже ударил Лику, и после того случая она сразу спешила уйти от Сергея, когда видела, что он впадал в такое непонятное, но опасное состояние.
Лика быстро, стараясь не плакать, оделась и выскочила из его квартиры. Ей было ужасно обидно, ведь именно сегодня она хотела сообщить Сергею важную новость – она ждала ребёнка. Срок беременности был всего чуть больше месяца, и, по заверениям подруг, ещё вполне можно было успеть на аборт, но Лике почему-то хотелось сохранить малыша.

Это была её первая беременность, хотя Сергей не был у неё первым. До Сергея девятнадцатилетняя Лика встречалась с преподавателем из колледжа, который был женат, а потом с парнем из своего подъезда. К сожалению, личная жизнь Лики, которая жила вдвоём с бабушкой в однокомнатной квартире, не складывалась. В преподавателе Лика нашла не только любимого мужчину, но и друга, и даже отца, но разводиться с женой, которой изменял целых полтора года, её любимый, оказывается, не собирался. После расставания с ним Лика несколько месяцев «зализывала раны», пока не столкнулась случайно с соседом, спускавшимся сверху, когда в очередной раз сбегала от бабушки покурить к мусоропроводу. Но и эта любовная история кончилась ничем. У помойки они встретились, и у помойки расстались - после нескольких месяцев бурного секса и, как думала Лика, большой любви, оказалось, что у соседа есть невеста, бывшая, к тому же, его однокурсницей.
Почему ей так не везёт? Почему она всегда была вынуждена делить своих любимых мужчин с кем-то ещё? Она думала, что с Сергеем, хотя он был немного странным, её ждало нормальное будущее и крепкая семья. То, что он был агрессивным, не казалось ей таким страшным, ведь она помнила свою жизнь до того, как её забрала бабушка - до восьми лет Лика жила с матерью, которая беспробудно пила. Поэтому драки, ругань и агрессия для Анжелики были чем-то привычным, тем более, Сергей через какое-то время успокаивался, звонил ей и снова звал к себе, как ни в чём не бывало. Он жил в маленькой, но зато своей собственной квартире, подаренной родителями на совершеннолетие. Два раза в неделю к Сергею приходила домработница, имевшая свой собственный ключ, которая убиралась так же и у его родителей. Она, видимо, обо всём им докладывала – это было видно по её цепкому взгляду, под которым Лика чувствовала себя очень неуютно.

***
На другой день у Оли, которая так и не смогла уснуть до утра, так сильно разболелась голова, что она не пошла в школу.
Тем не менее, она встала и помогла маме собрать младших детей в детский сад.
- Оля, если тебе плохо, полежи. Сейчас я отведу мальчиков в детский сад и померяю тебе давление.
- Мама! Учительница просила принести сегодня новую тетрадь для контрольных! Тоненькую! В клетку! – звонко сказала первоклассница Настя.
- Почему же ты вчера мне об этом не сказала?
- Забыла!
- Оля, сходи, пожалуйста, тетради в классной комнате, в стеллаже, в прозрачной коробке.
- Знаю, мам.
- Дашенька, одевайся скорее. Проверь, чтобы Вика ремешки на туфлях застегнула. А то вечно задники у обуви стаптывает.
- Да, мам, - ответила Даша, снимая с крючка Настину и Викину курточки, - одевайтесь скорее, опаздываем!
- Где мои кроссовки с подсветкой? Где? – ворчал Дима, перерывший все полки с обувью и сбросивший на пол всё, что аккуратно стояло ещё несколько минут назад.
Из комнаты прибежала Оля:
- Мам, в клеточку кончились.
- У меня есть одна новая, для черновиков. Возьми в моём столе, - попросила Даша сестру.
Через минуту Оля вернулась с тетрадью.
- Я не хочу такую! Она без рисунка! Я хочу с принцессами! – заныла Настя, но Вика, подтолкнув её, выскочила на площадку первой, чтобы вызывать лифт. Этого Настя пережить не могла и кинулась за ней следом, хватая рюкзак и на ходу натягивая туфли.
- Вечно сорятся, кто из них лифт первый вызовет, - засмеялась Даша
- Мам, а мы тоже такие же были? – спросила Оля у Лукерьи, завязывавшей шнурки на кроссовках Саввы.
- Почти, - засмеялась она.
В этот момент Дима, чьи поиски так и не увенчались успехом, лёг на пол и отчаянно завизжал.
Лукерья поцеловала девочек, пожелала Даше удачно сдать экзамен, перекрестила их и закрыла дверь, после чего повернулась к Диме.
- Зачем ты так кричишь? Ты понимаешь, что рядом с нами живут старички, которые любят тишину? Время ещё только восемь утра, и шуметь запрещено!
Но Дима, как обычно, визжал, не реагируя на слова, а Савватий стоял одетый и терпеливо ждал, когда они, наконец, выйдут из дома.
- Сеню я покормила, он в манеже. Если Катюша проснётся, одень её, пожалуйста. Я отведу мальчиков в сад и забегу на молочную кухню за детским питанием.
- Хорошо, мам.
- Каша на плите. Хлеба осталось немного, но на завтрак хватит, - сказала Луша дочери и повернулась к Диме.
Несколько минут она успокаивала мальчика, а Оля пыталась найти кроссовки с подсветкой. В конце концов, их обнаружили завалившимися за папину полку. Дима, наконец, успокоился, надел их, застегнул липучки и взял маму за руку.
- Ты хочешь взять в сад эту машину? – спросила Лукерья Савву, прижимавшего к себе пластмассовый грузовичок.
Савватий кивнул, а Дима снова закричал, требуя, чтобы и ему разрешили взять одну из его машин. Пришлось снова снимать кроссовки и идти выбирать машинку.
Наконец, Лукерья вышла из дома, ведя за руки сыновей, которые были уже почти одного роста: крепыш Савватий шёл спокойно, а Дима бежал, крутясь и подпрыгивая, он так и норовил вырваться и унестись вперёд.
Оля смотрела в окно на маму с братьями, и по её щекам текли слёзы. Как она могла предать Бога, семью, ту любовь, которая её окружала, тот покой, ту детскую беззаботность, то счастье, которое было частью её жизни, но которое она не ценила?
Сеня, игравший в манеже, задремал. Оля укрыла его маленьким голубым пледом и пошла в спальню для малышей. Катюша ещё спала. Она лежала на боку. Её круглая щёчка спряталась в густых тёмных кудряшках.
- Волосы почти как у папы, - улыбнулась Оля и тихо прошептала: – А на кого всё-таки похожа я?
Она легла рядом с Катюшей, на её детскую кроватку со съёмным бортиком, обняла малышку и тут же провалилась в сон.
***
Когда Оля проснулась от зудящего, как оса, виброзвонка своего мобильного телефона, то голова у неё уже не болела. Она было потянулась, но ноги наткнулись на бортик детской кроватки, и Оля вспомнила всё, что произошло этой ночью. Она ощутила такую безысходность, что ей захотелось уснуть и никогда не просыпаться. Оля спрятала голову под небольшое детское одеяльце и закрыла глаза, но вновь зажужжал телефон. Номер был незнакомый, единственное, что она заметила – он состоял почти из одних пятёрок.
- Это кто же у нас такой отличник? – спросила она, нажимая «ответить».
- Алло, Оля? – услышала она – кажется, это был Сергей!
- Это я. Да, - сказала Оля, растерявшись.
- Как дела?
- Нормально, в общем, - попыталась бодро ответить Оля, но у неё перехватило дыхание, и она чуть было не заплакала.
- Когда у тебя уроки закончатся?
Оля, пытавшаяся сдержать рыдание, ничего не ответила.
- Я хочу тебя встретить. Эй! Ты меня слышишь?
- Это Юлька дала тебе мой номер? – спросила Оля.
Она выключила телефон и разрыдалась. Почему Сергей не позвонил ей вчера? Вчера, в это же время, когда всё было так прекрасно?
Поплакав несколько минут, она немного успокоилась и включила телефон. Три неотвеченных вызова и смс: «Жду в 14.30 у ворот школы, за ларьком».
Оля снова выключила телефон и села на кровати, вцепившись руками в свою густую рыжую шевелюру. Она не собиралась мстить Мелкому – Бог ему судья, лишь бы он оставил её в покое, но она была влюблена в Сергея и, как все влюблённые девушки, была уверена в том, что он самый лучший на свете. Он обратил на неё внимание! Значит, это её судьба, иначе и быть не может! Она выйдет за него замуж, и тогда мама и отец никогда не узнают о том, что случилось этой ночью, никто не будет волноваться и всем будет хорошо. Оле показалось, что это единственный выход из создавшейся ситуации.
Было уже начало второго. Оля решительно встала с кровати, и тут в комнату вошла мама с Катюшей на руках.
- Ты проснулась? Пора укладывать спать Катеньку, - сказала Лукерья. Она посадила малышку рядом с Олей и попыталась пригладить Олину чёлку, которая торчала вперёд и почти закрывала её глаза.
- Мам, у меня сегодня в половине третьего электив по алгебре. Я должна пойти, не могу пропустить. Ты же знаешь, впереди экзамены, а с алгеброй у меня неважно.
- Сегодня снова электив? Что, у вас они теперь каждый день? Ты же сегодня школу пропустила. Я твоей классной с утра смс отправила, что ты не придёшь. Ты себя хорошо чувствуешь?
- Да, нормально. Сегодня был английский, русский, литература, физкультура и физика. Алгебру я не пропускала, потому что сегодня её не было. Я схожу на электив?
Катюша, которую переодевала Лукерья, захныкала, и Оля, воспользовавшись моментом, быстро выскользнула из спальни.
Она умылась, схватила яблоко, лежавшее на большой тарелке, стоявшей посреди стола в кухне, и подбежала к своему шкафу.
- Что мне одеть? Вот в чём вопрос! – спросила она у себя самой.
Она открыла дверцу шкафа и вывалила прямо на пол свои юбки, джинсы, толстовки, платья, рубашки и футболки. Но всё показалось ей каким-то слишком скучным и детским. В Дашином отделении шкафа тоже не было ничего интересного. Разве только эта чёрная юбка из тонкой джинсовой ткани?
Оля вспомнила, как эту юбку ей купила год назад мама, но она отказалась её носить и отдала Даше. Оля влезла в юбочку, которая плотно села на неё, и оказалось, что длина вполне подходящая - юбка едва прикрывала её колени.
- А что? Мне в ней гораздо лучше, чем Даше! Сидит точно по фигуре. Даша уже с меня ростом, но тощая, как вобла. А это что?
Оля взяла одну из вешалок, на которой аккуратно висела тёмно-серая рубашка с рукавами чуть ниже локтя и маленькими блестящими пуговками. Примерив её, Оля присвистнула:
- Вот это да! И зачем я к Юльке за вещами ходила, когда в соседнем отделении шкафа у нас  целый бутик? На Даше эти вещи как на вешалке, а на мне всё классно сидит!
Чёрные лосины, чёрные кеды (ещё не совсем высохли, но чистые - и когда только мама их успела отмыть?), любимый чёрный рюкзак – и всё, она готова. Оля посмотрела на себя в зеркало. Из сказочной глубины на неё смотрела хрупкая, словно фарфоровая, белокожая девушка. Одежда подчёркивала белизну её кожи, а непокорные, выбивающиеся из чёрной резинки вьющиеся светло-оранжевые волосы озаряли её круглое личико, как лучи солнца.
Она забежала на кухню, схватила последнее яблоко и открыла дверь.
- Даша?! – от неожиданности Оля, собиравшаяся улизнуть незаметно, выронила яблоко.
- Оля!? Ты куда собралась? Папа и мама запретили тебе выходить из дома!
- Успокойся ты. Я в школу, - покраснела Оля и опустила ресницы.
- Зачем? – удивилась Даша, уроки уже закончились.
- У меня электив, - обречённо соврала Оля.
- Ты уверена? Вроде бы, все ваши ушли после пятого урока.
Тихо скрипнула дверь, и девочки увидели мать, которая, едва ступая, выходила из комнаты.
- Даш, это дополнительный… ну всё, я поскакала.
- А зачем ты одела мою рубашку? И… ты забыла свои тетради! – крикнула вдогонку Даша, но Оля уже забежала в лифт, на котором приехала Даша, и нажала кнопку «1». Она вытерла лоб, вспотевший от стыда и волнения.
______________________
Продолжение рассказа читайте в книге