АЛЬКИНО СЧАСТЬЕ
...Прошлое тенью над бором плывёт
В дымке растаявших лет...
Ю. Запевалов
ПРОЛОГ
Матрёна – старшая дочь Гаврилы Степановича, поселившегося с братьями на Алтае в конце 19 века, – в годы гражданской войны вышла замуж за Кузьму Кузнецова, в село Ненинка. Там-то после свадьбы молодожены и стали жить. А через год Матрёна родила темноволосую, как и сама, девочку, которую назвали Шурой.
Раскулачивание не коснулось семей Гаврилы Степановича и Матрёны: слишком бедно жили. В начале тридцатых годов решили Матрёна с Кузьмой сменить место жительства. Оставив у младшей сестры Екатерины, жившей в Бийске, слепого овдовевшего отца, они, в поисках лучшей доли, отправились в Казахстан, где в поселке Киалы Матрёна стала работать сторожем, а её муж – кузнецом. Спустя годы у Матрёны родилась и вторая дочка, Аня.
Потаскала же Матрёна своего пьяного мужа! Покосившаяся от времени кузница, в которой он работал, стояла на краю села. Кроме основной работы, Кузьма чинил сельчанам инвентарь. Рассчитывались самогоном. Намахавшись за день увесистым молотом, он к вечеру напивался и брёл домой, спотыкаясь о каждую кочку. Вскоре его ноги подкашивались, и он кулём сваливался в переулке, где и находила его Матрёна. Однажды, после очередного «отдыха» в сугробе, Кузьма тяжело заболел и вскоре от воспаления лёгких скончался.
Началась война. Вовсе стало Матрёне с младшей дочкой (старшая была уже замужем) жить невмоготу. Пришлось предоставлять ночлег за плату проезжавшим в соседние сёла крестьянам. Её домик стоял у дороги. И вот однажды соблазнилась, купила у молодой женщины костюм для старшей дочери. А фуфайку, приобретённую раньше, продала. Соседи донесли, и за спекуляцию суд приговорил Матрену к пяти годам лишения свободы. И осталась её восьмилетняя Анечка на руках у старшей – Шуры.
Срок отбывала Матрёна Гавриловна на Сахалине. В тайге, где виден был только кусочек неба да пролетавшие в вышине птицы, валила она с осуждёнными женщинами лес. Сначала Матрёна с Шурой переписывались, потом письма стали теряться, и в конце концов ниточка оборвалась.
Весной 1942 года Шура с мужем решили выполнить наконец-то просьбу его родителей, у которых жили, переехать на жительство в Воронежскую область.
Матрёна не раз слышала разговоры сватов о переезде на родину и была против. Очень уж не хотелось ей отпускать дочку в неведомые края. Шутка ли – бросать насиженное место!?
Напориста была Шура. Что уж вобьёт в голову – не отступится. Билеты на поезда в военное время достать было очень трудно. И Шура нашла выход. Положила в сумочку узелок с маслом (родители корову держали) и на свой страх и риск отправилась к начальнику станции. Открыв дверь кабинета, застыла у порога в нерешительности. Колени тряслись. Собравшись с духом, выложила перед ним узелок и спросила о билетах.
Начальник станции сдвинул косматые брови, заворочал глазами и вдруг как заорал:
– Это что!? Посажу!
Потом, снизив голос до шёпота, сказал адрес, куда принести масло.
На новом месте нашлись для Шуры с Дмитрием и работа, и жильё. Очень переживала Александра за свою отбывавшую срок мать. И, чтобы как-то успокоить душу, всё ходила гадать на картах к старушке-ворожее: жива ли мать. И выходило, что жива.
***
Прошли четыре тягостных для Матрёны года. До «звонка» пробыть ей в тюрьме не пришлось: попала под амнистию. До нужного пункта осуждённым, отбывшим сроки наказания, выдавался билет. Начальник тюрьмы строго спросил Матрёну.
– Куда поедешь?
Матрёна, пожав костлявыми плечами, ответила отрешённо:
– Куда ехать? Связи с родными нет...
Неожиданно пришла мысль: «В Воронежскую область! Там должна быть Шурка!»
В селе Ершовка нашла Матрёна своих дочерей. Неподалеку от Шуры жила в землянке немощная старушка, за которой и стала Матрёна ухаживать. В знак благодарности та завещала ей жилище после смерти.
И опять беда! На заводе, где работал муж Шуры, произошёл взрыв. Дмитрия не спасли. Но беда не приходит одна. Заболела Александра туберкулёзом лёгких. Долго и терпеливо лечилась. Ездила в Воронеж на обследование и лечение на товарных поездах, случалось, и на крышах вагонов. И болезнь отступила.
После окончания войны засобиралась Александра с матерью назад, в родимый Алтайский край, где жила сестра Матрёны. Написали ей письмо. Ответ пришёл быстро. «...Не рыпайтесь, – предупреждала та, – жизнь везде одинаковая...»
Но Шуру было не остановить. Запаковала вещи и с матерью, дочкой Валей и сестрой Анной приехали в Бийск. Остановились у Матрёниной сестры с мужем, у которых была всего одна комнатка, половину которой занимала печь, за ней ютился топчан Гаврилы Степановича.
Утром пошли мать с дочерью обустраивать свою жизнь. В посёлке Пригородном нашли они себе пристанище. Совхоз дал им квартиру и работу. Здесь и познакомилась Александра с Василием, только что вернувшимся в один из осенних дней из армии. И закружилась Шура в любовном вихре. Не ждала, не гадала – забеременела. С беспокойством сказала об этом Василию.
Не женился на ней Василий. По настоянию родителей взял в жёны богатую невесту.
Из барака в Пригородном вскоре семья перебралась в барак Бийска. Шура не хотела рожать, да взмолилась Матрёна:
– Шурка! Не делай ты ничё! Кто знает, что с тобой будет после аборта! Соседка вон так и не оклемалась. У тебя Валька ещё мала. Рожай! Вырастим.
Так вот и появилась у Александры ещё одна дочка Аля.
Матрёна жила в районе мясокомбината (в простонародье называемом Копай-горой) в землянке с глиняными полами, где и растила Альку. Шура, работая в строительно-монтажном управлении треста, брала её домой только на выходные.
***
Когда Альке исполнился год, в бараке появился некий Иван, который стал настойчиво ухаживать за миловидной одинокой женщиной, матерью двоих детей.
– Шурка! – сокрушалась Матрёна. – Он ведь цыган!
– Ну и что?! – пожимала плечами дочь. – Цыгане тоже люди! Да где они, другие-то мужики?! Война повыхлестала!
Не послушалась Шура матери, хлебнувшей сполна горькой доли. Вышла она замуж за Ивана, тем более, что он обещал удочерить её Альку. Обещание сразу выполнил.
Вот тут-то и закружилась, как в сумасшедшем вихре, Шурина жизнь. Новый муж за выпивку стаскал из её дома всё, что можно было, вплоть до посуды. Выгнала его Александра. Сама осталась с грудным ребёнком, которого опять приняла на свои руки её мать Матрёна, вернувшаяся жить к дочери.
Рано утром Шура уходила на работу, её старшая дочка Валя – в школу, а Матрёна Гавриловна водилась с детьми. Теперь её девяностолетний слепой отец, Гаврила Степанович, тоже жил с ними. По утрам он отправлялся на заработки: целыми днями стоял у магазина с шапкой. Вечерами Матрёна встречала отца. Бывало, наломает сухарей в миску, добавит толчёного сахарку, который тоже подавали, да и накормит детей.
Начало шестидесятых. В Бийске шло активное строительство. И вот в один из двухэтажных, ещё не сданных в эксплуатацию домов самовольно вселилась Шурина семья. Вскоре и милиция явилась.
– Что ж, выкидывайте детей и слепого деда на улицу, – отрешённо сказала Александра.
Не выкинули.
Жить стало полегче: Шура устроилась на работу в школу-интернат поварихой, туда же определила Альку, в надежде поправить на хорошем питании её слабенькое здоровье. Матрёна Гавриловна, работая дворником, младшую внучку брала с собой. А Гаврилу Степановича вскоре похоронили.
***
А годы летели так быстро, что и обернуться Александре было некогда. Работа, дом, дети. Старшая её дочь Валя вышла замуж и уехала в другой город. Алька училась в восьмом, её сестренка – в пятом. Одиноко было Шуре. Все знакомые женщины замужем. А Виктор, с которым её познакомила подруга, был таким внимательным, ласково называл Сашенькой. И душа её от тепла и ласки встрепенулась, вновь расправила крылья навстречу счастью. Без сожаления оставила она квартиру в городе и поехала за Виктором в неведомую даль, на его родину в Казахстан. Матрёна Гавриловна тоже поехала с дочерью. Семья обосновалась на окраине города Караганды, в поселке Тихоновка, в котором жило много ссыльных.
По соседству с Виктором и Шурой в такой же землянке ютилась большая семья Евгении Николаевны. Подружившись с Александрой, Евгения рассказала о том, как судьба жестоко обошлась с ней и её мужем Владимиром Степановичем. Она – дочь миллионера Николая Курбатова, родившаяся за два года до революции на Гавайских островах в городе Гонолулу.
Он – уроженец Тамбовской области, в семнадцать лет признан социально-опасным по классовому признаку и, как кулак, выслан.
Евгения Николаевна, по словам её матери, – праправнучка одного из декабристов, а её прабабушка была крепостной. Однажды пьяный барин стал домогаться крепостной девушки, и она в разорванной кофточке в панике выбежала на улицу, где была остановлена молодым мужчиной, португальцем по национальности, приехавшим в Россию по каким-то делам. Он ласково поговорил с ней, чем вызвал у девушки доверие. Выбора у неё не было, и она согласилась бежать с ним в Америку.
Впоследствии уже дед Евгении Николаевны жил в России в селе Курбатово, имел конезаводы. Его сын Николай Курбатов учился в Америке в высшем учебном заведении и собирался там жениться на американке, но судьба распорядилась по-другому. Однажды он по дороге в поместье отца заехал к их общим знакомым. Подходя к большому каменному дому, в окне увидел печальную девушку с чёрной косой на груди. По сердцу пришлась ему черноокая красавица. Узнав, что она исполняла обязанности прислуги, и что с ней плохо обращались, Николай долго не раздумывал. Забыв о своей американской невесте, женился на этой девушке и увёз её на остров Оаху. После окончания вуза в городе Гонолулу он стал там работать инженером. У него с женой родилось пять детей: Мэри, Мария, Константин, Николай, названный в честь отца, и Евгения. Спустя полтора года после рождения Жени семья решила переехать в Ленинградскую область, где в помещичьем имении Курбатово жил брат Николая. Мэри, будучи к тому времени замужем, с родителями не поехала.
Вскоре началась революция. Семья Николая хотела вернуться в Америку, да не успела: при посадке на пароход в суматохе потерялся их сын Коля. Когда он нашёлся, пароход уже отчалил, и семье пришлось вернуться к брату Николая в Курбатово.
Месяцем позже революционно настроенные рабочие, разгромив имение, скинули хозяина в реку и забросали камнями.
Ненадолго пережил брата Николай Курбатов. Внезапно заболел и умер. Следом за ним ушла красавица жена, надломленная горем. Их сын Константин, будучи комсомольцем, работал в сельском Совете, Евгения училась в местной школе, а сестра Мария, выйдя замуж, уехала на Алтай. Спустя некоторое время к ней перебрались Константин, Николай и Евгения. Английский язык, родной для них, они не забывали. Опасаясь посторонних, разговаривали на нём шёпотом. Время было тревожное: слышались отголоски гражданской войны.
***
Беда не приходит одна. В 1930 году комсомольца Константина Курбатова арестовали за неподчинение Советской власти: отказался раскулачивать многодетную семью – и выслали в Казахстан. С ним поехал его брат Коля и несовершеннолетняя сестра Евгения.
Колонну, охраняемую конвоирами, погнали в степь. Остановили в нескольких десятках километрах от города Темиртау. Здесь ссыльные и обосновались, слепив себе из самана жильё. Посёлок значился под номером 22. Позднее он стал называться Трудовым.
Евгения Николаевна вышла замуж за Попова Владимира Степановича. В посёлке семьи Поповых и Курбатовых называли немцами за то, что они разговаривали между собой на непонятном языке. Хотя и говорили вполголоса, но село есть село – утаить от людей что-либо невозможно.
Судьба всё же оказала детям Николая Курбатова некоторую милость. Распорядилась так, что ещё в гражданскую их документы были потеряны. По новым – значилось место их рождения Кубанская область, Армавирский район.
Начало сороковых. Время сталинских репрессий. К «социально-чуждому элементу» относили дворян, торговцев, кулаков и так называемый «спецконтингент». К нему относили людей несоюзных национальностей: поляков, немцев, латышей и др. Можно представить, что стало бы с детьми Николая Курбатова, узнай НКВД о их происхождении.
Война. Мобилизовали на фронт Константина Курбатова, его брата Николая, работавшего до 41-го года в КГБ водителем. Ушёл воевать и муж Евгении Николаевны, Владимир, оставив жену, которая работала в пекарне, с тремя детьми.
Константин воевал в составе 16-го миномётного полка до июля 1944 года. По ранению он был освобождён от дальнейшей службы. А Николай, мечтавший стать лётчиком, погиб при форсировании Дуная.
В 1943-м году привезли в посёлок Трудовой женщин-чеченок с детьми. Из жалости взяла Евгения двух сирот. Вместо троих детей у неё стало пятеро. В тесноте, да не в обиде. Жили в землянке дружно. Ребятишки по очереди пасли корову Зорьку, помогали матери по хозяйству. Константин с семьёй жил неподалёку, помогал сестре, чем только мог.
Наконец, Евгения дождалась с фронта мужа, у которого долго сказывалось последствие ранения в лёгкое. В посёлке, который назывался уже Красная Нива, родилось у них ещё двое сыновей. Только через семь лет после окончания войны смогли семьи Поповых и Курбатовых выбраться из злосчастного посёлка. Пешком добирались до Тихоновки, до которой было более тридцати километров и где жила сестра Жени и Константина, Мария. В просторной землянке всем хватало места. Владимир первое время перебивался случайными заработками. Женя родила ещё двоих детей.
Боясь всю жизнь «разоблачения», прожил Константин в страхе за свою семью. Однако был патриотом и много лет часть своей заработной платы отдавал в Фонд Мира. В 1981-м году он умер, так и не поведав семье ничего о своём детстве. Много лет прошлое было покрыто глубочайшей тайной. И лишь незадолго до перестройки рассказала Евгения Николаевна детям историю своей семьи.
СОСЕДИ
В посёлке Тихоновка в шестидесятых годах деревянных домов почти не было. Угрюмыми рядами, нахохлившись, словно старые птицы, десятилетиями стояли просторные низкие землянки, сделанные руками ссыльных из самана, с кудрявившейся травой на крышах. На солончаковой земле редко кто выращивал овощи. Александра всё же посадила привезённую с Алтая картошку, уродившуюся с «горох». А многочис - ленная семья Поповых даже не пыталась заниматься овощеводством на земле, покрытой белесым налётом.. Даже вода в колодцах была солоноватой. Чему радовалась Александра, приехав с Виктором в Караганду к его матери, так это изобилию дешёвых продуктов. «Правительство заботится о шахтёрах, – с удовлетворением говорила она новому мужу, – здесь даже мясо дешёвое есть!»
На всей улице телевизор с крошечным экранчиком, перед которым стояла огромная линза, был только у Поповых. В посёлке так и говорили: «Пойдём к Поповым на телевизор?» Вечерами собирались у них человек по двадцать. Сидели на полу: стульев не хватало. Глава семейства Владимир Степанович смотрел передачи, лёжа на диване.
Однажды Алька с подружкой тоже пришла к Поповым «на телевизор». Ей, голубоглазой, с распущенными светлыми волосами очень шло ситцевое платьице в горошек, сшитое её мамой. На крыльце их встретил Виталий. Увидев незнакомку, он вдруг растерялся и торопливо пригласил девчонок в дом. В сенях землянки незаметно глянул в висевшее старое зеркало: причёска была в порядке.
Специально для Альки Виталий где-то отыскал стул и поставил перед ней. Искоса глянув на парня, та застенчиво улыбнулась и присела на краешек. Подружка примостилась рядом...
С тех пор в течение двух лет Виталий, тщательно наведя стрелки на брюках, брал с собой гитару и шёл вечером к Альке, жившей неподалеку. И, сидя на лавочке около дома, они часами болтали обо всём на свете, а Виталий пел и пел свои песни. Истинным удовольствием было для Альки слушать его. Пел он и правда здорово.
***
Школа, наконец, закончена. Куда поступать учиться, Алька ещё не решила. Да и в аттестате красовалась тройка по математике. Получала-то она эти тройки потому, что сидела на предпоследней парте и не видела написанного на доске. Шура, замотанная на работе, не знала, что у дочки ухудшалось зрение. Алька мучилась и молчала. На уроках выручала подружка, списывала для неё задания с доски. Позже очки у Альки были. Круглые. Не модные. Однажды на уроке она всё же их надела. Одноклассник, сидевший впереди, вдруг обернулся и хохотнул:
– Как бабушка!
С тех пор очки Алька не надевала.
***
В конце лета рано утром Виталий с Алькой ехали на велосипеде на озеро, находившееся от города в семи километрах. Сидя на раме, девушка без умолку болтала. Тишина и покой разлились по округе, разве что ветерок вздыхал и ласково гладил в бескрайном поле полновесные колосья пшеницы, мимо которых они проезжали. Алька, тряхнув копной пшеничных волос, воскликнула:
– Помнишь, когда я училась в восьмом классе, то решила с пацанами переплыть озеро и чуть не утонула! Вот дурёха была! – она обернулась, и Виталий успел поцеловать её в щёку. – Подружка тоже хороша! Гребёт вёслами сзади нас и похохатывает, а я уж из сил выбиваюсь. Ты рядом плывёшь, а я вида не показываю, что устала. И как только доплыла до того берега!
А солнце, разукрасив алым облака, усердно карабкалось по небосклону всё выше и выше. Вот оно словно застряло в тополиных ветках, высвечивая розоватым светом их стволы. Стоявшие вдоль укатанной машинами дороги берёзы в тёмных юбках, покачивая ветками, хвалились нитями золотистых бус. А белоснежные стволики молодок так и сияли весёлыми конопушками.
Внезапно Виталий соскочил с велосипеда и предложил:
– Давай пшеницы пожарим? Знаешь как вкусно! Мы с пацанами раньше жарили, – он тут же набрал в горсть колосков. Потерев между ладонями, провеял и высыпал на подвернувшуюся жестянку. Соорудив костёрчик, поджарил зёрна. Более приятного, своеобразного запаха хлеба Алька не ощущала. Они весело хрумкали зёрнышки и хохотали, глядя на испачканные сажей лица и руки.
День разыгрался тёплый, ласковый. Где-то высоко в небе радостно пела птаха. Деревья, начавшие седеть, переговаривались грустно: скоро придётся снять красивый наряд и стоять всю зиму обнажёнными, мёрзнуть.
Неожиданно Виталий, будто впервые, увидел синие глаза любимой. Их бездонность его заворожила. Руки непроизвольно потянулись к её рукам, и Аля вдруг ощутила, как через кончики его пальцев потоки энергии начали разливаться по её телу, вызывая неведомое сладостное чувство. Будто магнитом потянуло к парню...
***
А осень запоздала чего-то. Уж давно земля покрылась багряно-золотыми листьями, которые высохли, стали шуршащими словно бумага, а всё стояла теплынь. Но откуда-то вдруг налетел ветер, поднял, завертел залежавшуюся бурую листву, и небо враз стало серым. Алька сидела за столом и тоскливо смотрела в окно. Опускались сумерки. Сгустком тьмы виделся соседский тополь с последними, купавшимися под дождём листочками. Недавно она поняла, что беременна, и ужаснулась: «Что делать?! Сказать матери? Да нет... Не сложились с ней доверительные отношения».
Наверно, всё же есть в том вина Александры, совершенно не занимавшейся воспитанием дочерей. Хотя, что можно взять с полуграмотной женщины, у которой забота о детях заключалась лишь в том, чтобы накормить и одеть их.
Алька осунулась. Тенью бродила по дому и всё думала, думала. Как-то, сидя в своей комнате у окна, она тоскливо глядела во мрак ночи и завидовала звёздной безмятежности. Было тихо. Казалось – живое всё вымерло. Неожиданно услышав сквозь стенку тревожный голос бабушки Матрёны, Алька вздрогнула и прислушалась.
– Шурка, – говорила та тихо. – Смотри, не ругай её. А то как бы в петлю не залезла.
Александра давно заметила угнетённое состояние дочки, да всё не решалась заговорить с ней. С горькими мыслями она отправилась к Евгении Николаевне.
Поговорили о том, о сём, и когда младшая дочка соседки ушла в школу, Александра выдохнула с болью:
– Жень, мне кажется, Алька беременна! Что делать-то будем? – и заплакала.
– Шура, да не переживай ты так! – вздохнула Евгения Николаевна и легонько коснулась её руки. – Сегодня же поговорю с сыном. Если это так, то женится Виталька! Не будет же ребёнок расти без отца! Алька девчонка хорошая, не избалованная...
Через день после разговора родителей, поздно вечером, чтоб не видели соседи, Виталий перенёс к себе в дом Алькино приданое.
За две недели перед тем, как уехать Виталию на службу в армию, собрали вечер: тут тебе свадьба, тут и проводы. Накануне Шура, посоветовавшись со сватьей, сшила дочке розовое платье. Фаты, конечно, не было. По этому поводу Аля не расстраивалась. Матерям виднее. В свои неполные восемнадцать она, в сущности, была ещё ребёнком. И сейчас, сидя рядом с женихом, за праздничным столом, в своём розовом одеянии была похожа на нераспустившийся цветок, на который Шура глядела сквозь слёзы. «Как сложится судьба дочки? Зять уходит служить на три года! Евгения, конечно, женщина добрая. И всё же...»
Отец Виталия, Владимир Степанович, был против ранней женитьбы сына, даже сказал ему об этом. Но всё решала Евгения Николаевна, и мужу пришлось смириться. Да и был он в то время тяжело болен, и вскоре его не стало.
Как-то Алька пошла на колонку за водой. Поднимая наполненные вёдра, соседка, пожилая, полная женщина с добрыми глазами, сказала с грустью:
– Что ж ты, доченька, за такого хулигана замуж-то вышла?
Алька улыбнулась грустно-счастливой улыбкой. Ей вспомнилась первая брачная ночь. После ухода последних гостей легли спать. Свекровь подошла к их кровати, и, прошептав молитву, перекрестила.
Возбуждённые, они лежали, тихо перешёптываясь. От резкого стука в окно Алька вздрогнула.
– Кто бы это? – спросила тревожно.
Виталий вскочил с кровати, поспешно надел брюки, рубашку и выскочил в сени.
Алька в подаренной золовкой нарядной, длинной до пят сорочке, тоже соскочила с кровати, и, босая, торопливо пошла следом. Притаившись за дверью, услышала резкий шепот друга мужа:
– Наших бьют!
Вернулся Виталий на рассвете в разорванной рубашке, в той самой, в которой сидел за праздничным столом.
***
И вновь Виктор уговорил Шуру на переезд, теперь уже в село, расположенное неподалёку от города Алма-Аты, где жила его сестра, в письмах обещавшая помочь первое время брату и его новой семье.
И вправду помогла, дав на первое время им угол.
Вскоре Александра с Виктором начали строить себе дом. Так как строительные материалы в Казахстане были очень дорогими, решили делать саманы и класть из них стены. Много же переворочала глины Александра с Виктором и со своей матерью . Шура работала в совхозном саду за гроши, а после работы помогала мужу. Потом была работа в третью смену. Александра обшивала почти всех женщин небольшого села. Ручная машинка Подольского завода, купленная в молодые годы, всегда была с ней, куда бы её судьба ни забросила. Шура ласково называла её «кормилицей».
СЫН
…Невесёлые денёчки переживала Алька. Первое время после ухода мужа в армию писала ему письма каждый день. Писала обо всём: об успехах в школе его младшего брата и сестрёнки, о своей работе на швейной фабрике, на которую её приняли с трудом по причине беременности, и о многом другом. Выльет вечером на бумагу всё, что накопится, и легче станет.
Виталий писал редко, ссылался на занятость. Со временем и Аля уже реже бралась за перо. Работать в цехе становилось всё труднее. Духота, шум от машин изматывали. Лицо мужа как-то стало забываться. Она всё чаще стала прислушиваться к своему организму, в котором зародилась Жизнь. Плод временами давал о себе знать резкими толчками, и Алька с замиранием сердца клала руку на увеличивавшийся живот, нащупывала бугорок, который то появлялся, то исчезал. «Сын будет!» – с затаённой улыбкой думала она и даже имечко для него придумала – Женя.
Подошёл день, вернее ночь, когда у неё начались предродовые схватки. Евгения Николаевна, беспокоясь за сноху, которую она давно уже поселила в своей комнате, спала чутко. В ту февральскую ночь, услышав Алькины тихие стоны, тут же подошла к ней.
– Живот болит? – спросила с тревогой.
– Да, – прошептала Аля, болезненно кривя лицо от очередного приступа.
– Нужно срочно в больницу! – сказала мать тоном, не допускавшим возражения. – Я побегу к соседям вызывать «Скорую». Всё будет хорошо! Вот увидишь, – она, стараясь скрыть тревогу, мягко улыбнулась и ласково заглянула ей в глаза. – Главное – не бойся. Я вон семерых родила!
Высокий, черноволосый мужчина, врач «Скорой помощи», внёс роженицу в приёмную роддома на руках. Сама Аля выйти из машины не смогла: подкосились ноги. Дежурный доктор, осмотрев её, что-то быстро сказал медсестре. Та торопливо раздела пациентку и повела за собой. Будущая мама испуганно озиралась. Встретив растерянный взгляд свекрови, через силу улыбнулась.
Лишь только забрезжил рассвет, Аля, изрядно помучившись, родила крепенького малыша со светлыми волосиками. Пока акушерка производила над ребёнком какие-то действия, Аля от усталости, напряжения и страха чуть было не впала в забытьё, однако миловидная женщина не дала ей расслабиться, вскоре поднесла завёрнутого в пелёнки сына. Безмерно счастливая молодая мама не могла оторвать от него лучистых глаз, при этом испытывая чувство облегчения, тихой радости, гордости. Но когда Алевтину доставили в палату, на неё навалилась тоска оттого, что ко всем женщинам палаты, кроме неё и одной мамы-девочки, приходили с цветами и передачами мужья, громко выкрикивая под окнами их имена.
– Маша! Опять девка?! – увидев за окном жену, расстроено кричал конопатый мужчина, размахивая руками.
Чуть приоткрыв форточку, Маша счастливо улыбалась сквозь стекло.
– Ты там с ума спятила! Пятую притащила! – крупное лицо папаши с мясистым носом выражало досаду.
– Бракодел ты мой, – ласково пропела та. – Я, чо ли, виноватая?
Аля, держа фотографию улыбавшегося ей Виталия, лежала, отвернувшись к стене, с завистью слушала шутливую перебранку явно любящих друг друга людей и глотала от обиды слёзы: в такой счастливый день ей приходится быть одной.
В палату устало вошла пожилая женщина-врач.
Жена многодетного папаши торопливо замахала перед окном руками: уходи, мол, обход!
Доктор в первую очередь подошла к кровати мамы-девочки.
Та сразу насупилась и уставилась в пол.
– Так и не возьмёшь дочку? – протяжно вздохнув, спросила врач.
В палате воцарилась тишина.
– Я тебе говорила, и не раз, что поможем с приданым для новорождённой, – опять вздохнула врач. – Дочку ни разу не покормила. Она ведь плачет. Ей мамино молочко нужно.
Уговоры были напрасными.
Аля крепко прижимала к груди своего ненаглядного сыночка, будто его собирались отнять, и с ужасом смотрела на горе-маму...
Забирать из роддома сноху с ребёнком приехала на такси Евгения Николаевна с младшим сыном, который в знак благодарности отдал медсестре коробку конфет, заулыбался во всё лицо и осторожно взял племянника. Евгения Николаевна, приоткрыв кружевной уголок одеяльца, сказала с гордостью:
– Мой внук! Мой!
– Его Женькой зовут, – с лукавинкой в глазах произнесла Аля и добавила с ясной улыбкой на слегка осунувшемся лице. – В вашу честь.
Бабушка вздрогнула и выпрямилась. Её темно-карие глаза увлажнились…
***
Вскоре свекровь за скромным ужином озабоченно сказала снохе:
– Что если попробовать Витальку из армии вызвать? Ребёнка нужно регистрировать. Не на твою же девичью фамилию его записывать! Да и вам бы зарегистрироваться...
Аля, не надеясь на успех, написала письмо командиру части.
Виталий прибыл домой так неожиданно, что у Альки от радости чуть сердце не выпрыгнуло. Порадовал он семью и сногсшибательной вестью: на основании вышедшего указа служить ему не три года, а два!
Весь день Алька не отходила от него, то и дело прижимаясь к плечу, с замиравшей душой заглядывая в угольные глаза. Виталий за несколько месяцев службы заметно возмужал: в плечах стал шире, тело стало более мускулистым. Наступавшую ночь Аля ждала с некоторой боязнью: отвыкла от него в разлуке.
А утром ни свет ни заря явился его друг. Откуда и пронюхал о приезде. У Альки от нехорошего предчувствия сразу заныла душа: с этим алкашом только свяжись!
– Аль, мы пивка попьём и скоро придём, – мягко сказал Виталий. – Сама понимаешь, столько дома не был...
Аля жалко улыбнулась.
– Мы же хотели завтра в загс идти.
– Ну и пойдём! – живо отозвался Виталий. – О чём речь! – он поцеловал её в губы.
Ночевать Виталий не пришёл. Наплакавшись в подушку, всю ночь Алька пропялилась в потолок, отчётливо слыша, как за стеной вздыхала свекровь. Аля провалилась в забытьё, когда заря весело расцветила восток.
Утром выяснилось, что парни ввязались в драку и попали в милицию. А на следующий день Виталий вынужден был ехать в свою воинскую часть, и его сыну некоторое время пришлось носить фамилию матери.
***
Трудно было Евгении Николаевне содержать семью на свою маленькую зарплату и пенсию на детей, по потере кормильца. Когда внуку исполнилось два месяца, она с ласковой настойчивостью сказала:
– Аль, декретный отпуск закончился. С фабрики надо увольняться. Иди работать в ясли няней, сынок при тебе будет.
Безумный страх за ребёнка отразился в Алькиных глазах: «И как он там будет один?! Мне ведь работать надо! Возить кроху в автобусах?!»
Перечить свекрови она не посмела. Сглотнув горький ком, не вымолвила ни слова. К утру от тягостных дум у неё под глазами обозначились тёмные круги.
Пошатываясь от усталости, Евгения Николаевна пришла домой с объекта, где проводила санитарно-противоэпидемическое обслуживание, к обеду. Внимательно посмотрев на осунувшееся личико снохи, тяжко вздохнула и несколько месяцев о яслях не вспоминала. Желая выказать благодарность, Аля старалась помогать по хозяйству изо всех сил: топила в землянке печь, готовила обед, ежедневно проводила в доме влажную уборку (свекровь была ревнительницей порядка), а вечерами усердно помогала делать уроки мужниным сестре и брату.
***
Наконец, Евгении Николаевне, как многодетной матери, дали трёхкомнатную благоустроенную квартиру в новом микрорайоне города Караганды. Когда мать сообщила новость семье, то её ребятишки, и Алька в том числе, заплясали от радости. Ещё бы! Ведь они оставят землянку с травяной крышей!
Боковую небольшую солнечную комнату заняла Аля с ребёнком, который уже бегал.
Стояла глубокая осень. Затянувшиеся дожди всё же прекратились, и освободившееся от туч светило весело гуляло по серо-голубому полю небосклона, играя в прятки с сизыми облаками, яркими лучами давая всему живому насладиться тёплыми деньками перед скорыми морозами. И вот в один из таких ласковых дней, когда Аля с интересом наблюдала за сыном, отчаянно пытавшимся надеть колёсико на ось машинки, в дверь позвонили. Открыв дверь, она так и застыла в изумлении…
На пороге стоял улыбавшийся Виталий.
***
У Виталия появился ещё один друг, Валерка – безродный шебутной парень со вставными железными зубами, работавший в магазине грузчиком. Он каждый вечер, не удостоив Альку взглядом, нагло вторгался в их помещение, небрежно скинув у порога всегда грязную обувь, шлёпал на кухню и со стуком бухал на стол бутылку вина. Выпивали с Виталием, который с удовольствием брал в руки гитару и пел мягким приятным голосом новые песни, привезённые со службы. Иногда ему подпевала мать, тоже в молодые годы игравшая на гитаре. Вина, как всегда, оказывалось мало. Ребята, взяв гитару, шли в магазин, расположенный неподалёку. Встретив на пути знакомых парней, отправлялись в пивбар и засиживались там допоздна. Евгения Николаевна, конечно, переживала за сына. Как-то в сердцах сказала снохе:
– От хорошей жены муж гулять не будет!
Алька ушла в ванную. Открыв воду, тихо плакала от обиды. Она всей душой любила мужа, переживала за него, когда он с друзьями где-то пил, а потом (случалось, и под утро) возвращался домой. И когда, едва лишь смеркалось, свекровь просила Альку, чтобы она шла искать сына по пивнушкам в округе, Алька искала. Найдя, терпеливо ждала в сторонке, пока муж не наговорится с парнями. Виталий злился.
– Чо пришла!? Иди домой! – бросал сквозь зубы.
Алька отворачивалась и упорно стояла у окна. Здесь, рядом с ним, ей было куда спокойнее, чем дожидаться дома, слушая тяжкие вздохи свекрови да изводя себя жуткими мыслями: ведь редкий день её муженёк по дороге домой об кого-либо не чесал кулаки, и на его левый глаз припечатывалась чья-нибудь увесистая гиря. Ссадин на выпуклых скулах да синяков под глазами он уже не стеснялся.
В этот вечер из пивнушки они шли домой в обнимку. Еле держась на ногах от чрезмерно выпитого, Виталий внезапно остановился, в упор поглядел на жену злыми глазами и дико закричал:
– Из армии меня как встретила?
– Как? – Аля в недоумении остановилась.
– А то не знаешь, – процедил Виталий и оттолкнул её от себя. –У тебя кто-то был! Сука!
Алька отшатнулась как от удара. Вспомнилась первая ночь после его прихода со службы. После горячих ласк её муж неожиданно высказался:
– Холодна, как... – он скрипнул зубами, ища подходящее слово. Неожиданно, вперив жёсткий взгляд в глазевшую в окно луну, выдохнул, – как вон тот ледяной шар!
Заверениям жены в том, что у неё никого нет и не было, Виталий не поверил. Стоя посреди дороги на нетвёрдых ногах, ослеплённый невесть откуда взявшейся яростью, он хлестнул её по щеке. Алька с расширенными от обиды глазами приросла к месту, стараясь понять причину недоверия. Потом, залившись слезами, не разбирая дороги, бросилась бежать. Споткнулась, ударилась лбом обо что-то твёрдое, ободрала руку и, не чувствуя боли, вновь побежала...
Вот тут-то её душа превратилась в ледышку. Но прошло несколько дней, и от скупой ласки мужа Аля стала забывать происшедшее. Но ей только казалось, что обида забылась...
Однажды Алька вышла из подъезда своего дома, озабоченно посмотрела на звёздное небо и вновь отправилась по настоянию свекрови на поиски мужа. Сыпал снег, мешавший вглядываться близорукими глазами в раскрашенные тьмой другие подъезды. И вот от двери соседнего, залитого огнями дома-великана отделились двое парней. Тот, что был повыше, напомнил ей фигуру Виталия, и она поспешила к ним. Очутившись в объятиях незнакомца, Аля обмерла. Память выдала случай из школьной жизни, когда вот так же неожиданно из тьмы возникший парень вдруг приставил к её животу нож. Чего он хотел? Хорошо, что тогда мимо проходил мужчина.
Коренастый, в полушубке нараспашку, хохотнул и, словно клещами сдавив её тело, прижал к своей широкой потной груди.
Алька, обезумев от ужаса, подняла глаза и содрогнулась. Скуластое, узкоглазое, блестевшее, словно намазанное жиром, лицо, щерилось в злорадной улыбке. Она зашлась в рыданиях.
– Да брось ты девчонку! – раздражённо скривился его друг. – Баб тебе мало!
Скуластый помедлил, потом с нервным вдохом отшвырнул добычу и выдохнул со странным звуком, напомнившим всхрап.
Не помня себя, Алька залетела на свой четвёртый этаж. Евгения Николаевна, взволнованно посмотрев на её побелевшее лицо, спросила с затаённой тревогой:
– С Виталькой что?!
– Да нет, – ответила Аля, скрывая под вымученной улыбкой обман. – Не нашла я его, – и торопливо направилась в ванную, чтобы смыть с лица и рук будто налипшую на них грязь.
С тех пор искать по злачным местам своего непутёвого мужа она перестала.
***
Профессию водителя колёсных машин Виталий получил ещё до армии и теперь мотался по автобазам, не задерживаясь на одном месте более полугода. Увольнялся, два месяца устраивался в другую организацию. Через некоторое время, не поладив с начальством, вновь увольнялся. Доработался до того, что его выгнали с автобазы по 33 статье (за пьянство). Денег в дом он практически не приносил.
Аля работала на заводе сначала учеником токаря. Вскоре ей был присвоен 2-й разряд, затем 3-й. Ей нравилось читать чертежи и по ним точить на станке детали к машинам. Она подумывала поступить учиться на заочное отделение Политехнического института, но такого в Караганде не было.
До слёз обижалась, когда слышала ворчание свекрови:
– Отдают одну зарплату на семью и считают, что хватит!
Эту зарплату отдавала ей до копейки Аля, не оставляя себе денег даже на обед в столовой. Обходилась бутербродами.
ОТ ТЮРЬМЫ ДА ОТ СУМЫ...
В один из майских дней 1972 года Виталий с двумя охапками сирени вихрем влетел в дом. Отдав одну матери, чмокнул её в щеку. Другую – протянул жене.
– С днём рождения!
Алькины глаза засияли. Она взяла букет и уткнулась лицом в нежно-сиреневые соцветия, вдыхая их чудный аромат.
– Спасибо. Надо же, сирень распускается именно к моему дню рождения!
Она вдруг озабоченно сдвинула бровки и стала вглядываться в цветы. Виталий с матерью переглянулись. Алька подняла глаза:
– Смотрите! – и стала показывать на крохотный пятилепестковый цветок. – Сиреневая звёздочка! Говорят её находят на счастье...
На другой день Виталий весело объявил:
– Я завербовался перегонять скот из Монголии в Семипалатинск!
Алька от неожиданности онемела.
А Евгения Николаевна удивлённо всплеснула руками:
– Как это?! У тебя семья!
– Ну и что! – беззаботно отмахнулся сын. – Я ведь временно. Денег заработаю.
Евгения Николаевна подумала с облегчением: «Может, и правда заработает? Долгов скопилось...» – и тихонько поманила сноху в другую комнату.
– Тебе с ним надо ехать! Боязно одного отпускать! – сбавив тон, продолжила просительно. – Съезди в эту контору, узнай...
– А Женька как?
– Что Женька? Со мной будет. Не такой уж он маленький.
Оказалось – Але можно поехать с мужем, только надо пройти медицинскую комиссию.
Вскоре Виталий с женой летели в Семипалатинск на небольшом самолёте, и у Альки замирала душа, когда он попадал в воздушные ямы. Она шептала: «О, Господи!» При выходе самолёта из разрежённого воздушного пространства она успокаивалась и восторженно восклицала:
– Виталя! Смотри! Домики как спичечные коробки! А дороги вьются словно ленточки!
Из самолёта Алька вышла оглохшая. В ушах сильно ломило. По дороге в гостиницу она то и дело с досадой дёргала себя за уши: в них словно пробки забили:
– Виталь, у тебя тоже уши заложило?
– Да вроде нет.
Утром они отправились в контору. Когда подошли к длинному деревянному зданию, в котором располагалась контора «Скотоимпорта», то увидели много народа. Аля удивленно воскликнула:
– Людей набрано, наверно, со всех концов Казахстана!
В Караганде представитель конторы «Скотоимпорт», принимая на работу, с особой строгостью проверял трудовые книжки, паспорта. Видя это, Алька тогда с удивлением подумала: «Надо же! Кого попало не берут!» – она имела в виду мужчин, уволенных с работы по 33 статье за пьянство, судимых. Тут же мелькнула мысль: «А Витальку-то как взяли? У него же – статья за пьянство...»
Из Семипалатинска до Колгуты, пункта назначения, расположенного в нескольких километрах от границы с Монголией, добирались на крытых машинах несколько дней. Оттуда и до китайской границы недалеко.
В первый день проехали километров 250. Алька, с непривычки шатаясь от усталости, зашла вместе со всеми в барак. Там прибывших покормили горячим обедом. Начальник базы, коренастый мужчина с седеющей бородкой, строго сказал:
– С завтрашнего дня будем выдавать на продукты деньги. Варить обеды будете сами.
Светловолосый парень от удивления присвистнул. Спросил с усмешкой:
– Где?
Начальник поскрёб бородку и широко улыбнулся:
– На берегу речки! Дрова имеются.
Алька стала поварихой. Раздобыв котелок, варила в нём супы, кашу на четверых. Виталий познакомился с двумя парнями. Светловолосого звали Андреем, другого – Мишей; парни в шутку окрестили его полковником, узнав, что он имеет сержантское звание. Оказалось, что все они земляки, потому решили держаться вместе.
После обеда купались в маленькой речушке с холодной водой. Ходили в лес. Из партии приезжих женщин было две. Аля и Лена – рослая белокурая девушка, прибывшая сюда со своим парнем. Виталий, познакомившись с будущими перегонщиками, узнал, что некоторые вернулись из мест заключения. Боясь попасть к ним на язык, старался не выражать своих чувств к жене, разговаривал с ней жёстко. Понимая, она не обижалась. Зато Лена со своим любимым уходили далеко в лес, вызывая непристойные насмешки мужчин. Некоторые позволяли себе хлопать её пониже спины, отчего девушка приходила в бешенство.
В одной комнате спали пятнадцать человек. Аля в спортивном костюме, спрятав под платок светлые косы, спала на кровати, стоявшей рядом с кроватью мужа, и боялась даже во сне положить на него руку. И мужчины уважали её, некоторые называли дочкой. Ни единого обидного слова не слышала она в свой адрес.
Неделю прожили как на туристической базе. Погода стояла великолепная. Лето вступало в свои права.
Потом – двенадцать часов по ухабистой дороге в кузове грузовика. Алька шла до барака с трудом. Её кидало из стороны в сторону. Вечером, помывшись в бане, почувствовала себя вновь народившейся на свет. Спрятав, как всегда, волосы под платок (боялась насекомых), надела спортивный костюм и отправилась получать продукты.
Несколько дней отдыха, и снова в дорогу.
Наконец преодолены последние сотни километров по гористой местности. На равнинном плоскогорье расположилась база Семипалатинской конторы «Скотоимпорт». Увидев побелённые домики, Алька подумала: «Наверно, приготовлены для нас!» Оказалось – в них жили работники базы. На здании барачного типа красовалась вывеска – «Столовая».
Все с шумом ввалились в помещение и расселись за столиками. Из рассказов бывалого перегонщика уже знали, что сюда, в Колгуты, из Монголии пригоняют сарлыков, козлов и баранов, которых, оказывается, перегонять легче, потому как они более спокойные. Аля узнала, что большое стадо животных называется гуртом. А руководитель бригады, перегонявшей стадо, – гуртоправом.
Вечером развели первый свой «рабочий» костёр из дров, заготовленных начальством. Смолистые поленья давали хороший жар. Алька быстро приготовила ужин, пока Андрей получал палатку, кошму, фуфайки, полушубки – всё это снаряжение, сказали, пригодится в горах. На случай дождя ещё полагались брезентовые плащи с капюшонами.
Ужинали молча. Каждый обдумывал, кого из них троих (Алька в счёт не шла) выбрать гуртоправом. Впрочем, кандидатура Миши-полковника тут же отпала: слишком молод, да и наблюдалась в нём какая-то задумчивая рассеянность, беззаботность. На должность гуртоправа оставалось двое: Виталий и Андрей.
Виталий, съев кашу, подал миску жене и сказал сухо:
– Добавь ещё, – задумчиво посмотрев вдаль, сдвинул чёрные, как у цыгана, брови и взглянул на Андрея. Тот сосредоточенно ел кашу и, казалось, ни о чём не думал.
– Надо Андрея выбрать гуртоправом, – твёрдо сказал Виталий.– Он всё-таки постарше нас.
С предложением тут же согласились. У Андрея на худощавом лице проступила едва заметная краска: он был польщён.
Утром Андрей получил пару коней и двух выносливых монгольских быков (предназначенных для перевозки необходимых в пути вещей и продуктов), которым пробили носовые перегородки и вставили металлические кольца. За привязанные к ним верёвки Виталий подвёл животных к Альке:
– Тебе одной придётся идти с ними... А, впрочем, посмотрим. Возможно, пока с Мишкой-полковником погоните их.
Получили всё необходимое и остальные пять бригад. Вместе они назывались связкой. Показывать дорогу перегонщикам должен проводник Гриша. Связку обязан сопровождать ветврач.
Надо было приучить быков к переноске груза. Алтаец-Гриша посоветовал:
– В мешки накладывайте булыжники, навьючивайте на быков. Пусть привыкают.
В первый день животные пытались сбрасывать ношу, но в последующие дни покорно ходили с мешками вокруг палатки.
Кони были объезжены. Длинноногого, в белых сапожках и со звёздочкой на лбу, за его окрас звали Рыжим. Его облюбовал Андрей. Другой, в серых яблоках, по кличке Серко, достался Виталию.
– На нём как на табуретке скачешь! – психовал он. – Кто его так испортил?!
Но пришлось смириться. Другого коня не было.
Альке тоже хотелось забраться на Рыжего, но обуревал страх. Поверив пожилому мужчине, возившему в столовую на старой лошади воду, что его «кляча», как он в сердцах её называл, спокойная, Алька всё же залезла на неё.
На другой день она смело взобралась с бугра на Рыжего. Держась одной рукой за узду, другой за седло, вскоре она уже скакала, пришпоривая коня. Высокий, сильный, он нёс её легко.
* * *
Послушали совета бывалого перегонщика и взяли баранов – 2500 голов.
И опять проверка документов – зона-то приграничная. У Виталия, как на грех, отклеился в паспорте уголок фотографии. Пока вопрос урегулировали, прошли сутки.
На следующий день, как только взошло солнце, к палатке подъехал на коне проводник Гриша и показал проторённую животными дорогу. Она представляла собой множество узких полос, называемых трассой, и вначале шла только в гору. Гриша описал маршрут и пришпорил коня: путь лежал к следующей палатке. Наскоро попив чая, навьючили на быков недельный запас продуктов, палатку с кошмой и тёплыми вещами и отправили с ними Михаила.
Виталий и Андрей с бичами в руках гарцевали на конях по бокам стада взад и вперёд. Алька с прутом шла позади него. Поднимались на один из хребтов Северо-Восточного Казахстана до самого вечера. Усталости Аля не чувствовала. Горный воздух! Дышалось легко! Алька подгоняла и подгоняла отставших баранов, пытавшихся ухватить в стороне сочную травку. Поднялись на высокогорное плато. Аля огляделась и ахнула. Снега искрились! Синели гряды гор, волнами уходя вдаль! Голубоватая дымка, проплывающая мимо, – облако.
Когда порыв восхищения прошёл, Алька оглядела себя. Проводник ничего не сказал про тёплые вещи! Виталий отдал жене куртку и подвёл коня.
Подъехал озабоченный Григорий.
– Михаил с быками будет часа через два. Ох, и мужик валовый!
Наконец-то показались неторопливо шагавшие быки, а следом Михаил.
– Ты где пропал? – взвихрилась на него Алька. – Я чуть не замёрзла! И варить надо! Все голодные!
– А чо я? – невозмутимо пожал широкими плечами Михаил, скривил толстые губы в лёгкой усмешке и поскрёб затылок. – Быки так идут.
– Их вообще-то подгонять надо, – жёстко вставил Виталий, убеждённый, что с Михаилом в пути нахлебаешься киселя.
Поставили палатку. Тёплая одежда наконец-то согрела и Альку. Набрав сухой помёт животных (его на трассе хватало, до них прошла не одна партия скота), разожгли костёр. Вскипятили ведёрко воды, заварили чай, вылили в него банку сгущённого молока. Алька сварила кашу. Умаявшись за день, бараны, тесно прижавшись друг к другу, отдыхали.
– Ох, и попсиховали же мы с ними! – вздохнув, сказал Виталий жене, показывая глазами на стадо. – Увидев в горах траву, шарахаются в сторону и накидываются на зелень. Сдвинуть некоторых с места было просто невозможно! Приходилось брать за шкуру да толкать к стаду. Наверно, потеряли барана. Может, и не одного...
Обсудив у костра свой первый рабочий день, решили: так как, по распоряжению Григория, подъём будет в пять утра, то с вечера и до восхода солнца каждому члену бригады выпадает по два часа дежурства.
В эту ночь с девяти до одиннадцати часов вечера дежурила Алька. Она уже знала, что бараны – такой «народ»: стоит только задремать, как тут же поднимается один из них и ведёт стадо за собой. Куда? А куда глаза глядят.
И Алька зорко следила за ними. Услышав возню, направлялась туда и щёлкала бичом. Животные успокаивались.
Под утро дежурил Михаил. Подстелив у костра свой тулупчик, свернулся калачиком и на рассвете сладко захрапел.
Почуяв неладное, Виталий первым выскочил из палатки. Стада не было. Охваченный ужасом, огляделся.
На соседнем склоне шевелилось белое пятно.
– Андрей! – дёрнув полог, закричал истошно. – Баранов нет!
Подъехал Гриша. Сразу всё понял, прищурил и без того узкие глаза:
– Андрей, Виталий, седлайте коней!
Обернувшись к поникшему Михаилу и растерянной Альке, распорядился:
– А вы вьючьте быков! Потом направляйтесь мимо гряды камней. Затем будет лесок, ещё камни. За ними ставьте палатку. Дальше – речка. До неё не доходите...
Солнце уже поднялось высоко, когда они погнали быков. Аля в живую «ощущала» облака! Бело-серые клубы плыли мимо, и она совала в них руку! Иногда волнистые клубы доходили до груди, и она не видела своих ног! Искрящиеся снега скоро остались позади. Теперь шли по травянистому лугу, настороженно вглядываясь во множество узких тропок, проторённых животными. Ширина трассы – около десяти метров.
Миновали гряды рисунчатых камней, бархатистый лесок. Вдали показались синеющие скалы.
– Проводник велел там остановиться, – сказала Алька, показывая вперёд.
– Нет! – категорично заявил Михаил. – Надо идти за речку!
– Около скал! – звонким голосом кричала Алька.
– Я тебе говорю, идти дальше надо! – орал «полковник», размахивая руками. – Ты что, глухая была?! Гриша говорил: «За речкой надо ставить палатку!»
– 25 километров уже прошли, – чуть не плакала от досады и усталости Алька.
– Нет, не прошли!
Двинулись дальше.
Вот и речка! У каменистого берега течение тихое, едва заметное. А вода прозрачная, как слеза! На дне поблескивали разноцветные камушки. Так и хотелось их потрогать, взять. И Алька протянула руку за полосатеньким, напомнившим аквариумную рыбку, но вода была ледяной – руки не выдерживали.
«Родники здесь, что ли? Как на ту сторону перебраться? Ширина немалая...»
Михаил, уцепившись за седло быка Аполлона, легко переехал на его крупе на другой берег.
Алька, сбросив плащ, тоже надумала таким же образом пересечь речку на другом быке, Моргане. Освободила от поклажи краешек вьючного седла, умостилась на нём.
– Пошёл, пошёл! – похлопала быка по мощной шее. Седло съехало, и Алька плюхнулась плашмя в воду и судорожно пробормотала:
– Брр – ну и водичка! Придётся идти пешочком. Не заболеть бы.
Течение было бурным и стремительным. Ноги заломило от холода.
Ну, слава Богу, вот и берег.
Алька, дрожа, сняла одежду, выжала её и натянула на себя. Глянула на тот берег. Душа заныла при виде брезентового плаща, сброшенного в спешке. Застонав от досады, холода, она вновь полезла в воду.
Назад, держа плащ над головой и постукивая зубами, двигалась осторожно, боясь поскользнуться.
Пришлось вновь выжимать спортивный костюм.
– Чего расселся!? Костёр надо разжигать! – зло бросила Михаилу.
Тот, швырнув потухшую сигарету, взял мешок и отправился за топливом. Алька натянула палатку.
Михаил сложил скотские лепешки домиком и поджёг. Сухие травинки, торчавшие из помёта животных, вспыхнули синеватым пламенем, и дымок извилистой сизой ленточкой заструился ввысь. Подсушиться около жаркого костра Алины вещи не успели. С потемневшего неба повалили хлопья снега.
Нашедший их проводник проворчал:
– Куда вас унесло! Лишний десяток километров отмахали! Говорил, не доходите до речки!..
Алька смерила Михаила презрительным взглядом и отвернулась.
– Ладно, ночуйте здесь одни, – устало продолжал Гриша. – К обеду ждите своих. На пути у них тоже речка. Бараны сегодня через неё не пошли. Поздно уже.
– А завтра – пойдут, что ли? – удивлённо спросила Алька.
– Куда денутся! Бросим пару штук в воду, шуганем их, остальные следом кинутся...
Готовить ужин Аля не стала. Перекусили хлебом со сгущёнкой. Укрывшись полушубком, она вскоре крепко спала, уткнувшись носом в спину Михаила.
К обеду действительно появились напарники и стали ругать Мишу-полковника. Тот молча слушал упрёки, виновато опустив голову. Решили брать его с собой замыкающим. Алька с быками пойдёт с Геннадием Васильевичем, соседом, пожилым мужиком, тоже гнавшим быков.
Утром следующего дня он зашёл за Алей, и они отправились догонять других погонщиков.
Шесть пар быков неторопливо шли по трассе, иногда пытаясь отойти в сторону. Строгий окрик хозяина и звук бича возвращали их на место.
Алька, с облупленным от солнечных лучей носом, слушала приключенческие рассказы парней и строжилась над Аполлоном и Морганом. Васильевич тоже включился в разговор.
– Был я в гостях у брата Володьки на Алтае. Он живёт прямо на берегу Катуни. Ох, и своенравная река! Старожилы помнят, как четыре улицы посёлка смыла! Красотища, скажу я вам... Я сам-то живу в Павлодаре. Дело было осенью. Решили мы с Вовкой на его лодке с мотором переплыть на остров порыбачить. Наловили на дне протоки бикарасов.
– Бикарасов? Кто это?
– Серо-чёрные, похожие на гусениц, насекомые с рожками на голове. Живут они только в чистой воде, – повернувшись к Альке и неторопливо меряя шагами дорогу, терпеливо объяснял ей Васильевич. – Увидишь на дне ручья камушки, затянутые паутиной, значит там они есть. И что интересно, возьмёшься за один камешек, приподнимешь, а к нему ещё два-три маленьких прилеплено А там он, голубчик, сидит!
Алька брезгливо сморщилась.
– Так вот, – продолжал рассказчик с весёлой усмешкой. – Оделись мы по-осеннему тепло: сапоги резиновые, куртки тёплые. Когда на моторной лодке плывёшь, здорово пронизывает. Плывём. Ветер в ушах посвистыват. Увидели впереди три водоворота. Прошли их. И тут на пути берёзина! И только обогнули её, как мотор заглох! Лодку течением потащило на берёзу. Левый буль полез на неё, правый под воду – и нас перевернуло.
– А что такое буль? – перебила Алька.
Парни, шагавшие рядом, недовольно покосились на неё.
– Були – это воздушные подушки сбоку лодки.
Васильевич продолжал:
– Я, короче, не растерялся. Быстро скинул под водой сапоги, куртку и вынырнул. Глянул по сторонам и обомлел. Нет брата. С трудом догнал вставшую на дыбы (мотор-то в воде) нашу лодку. Душа разрывалась при думах о Володьке. На нём ведь тоже были куртка и сапоги. А куртка брезентовая. Намокнет – колом встанет. Вконец уж отчаялся увидеть брата живым. И тут он неподалеку вынырнул. Глаза шальные. Головой крутит. Ору: «Давай сюда! К лодке!» А он с перепугу ломанулся к далёкому берегу, который вдобавок валился. Как он выкарабкался? Узнал потом, что Володька, зацепившись за что-то, куртку под водой разорвал: брезентовую-то! А меня с лодкой несло. Вцепившись в неё, орал изо всех сил: «Помогите!» Надеялся, что услышат парни, рыбачившие с островов, мимо которых я плыл.
Они услышали крик. Подплыли и посадили меня в свою лодку, а мою взяли на буксир. Я, стараясь перебить шум мотора, кричу им: «У меня брат, наверно, утонул! Чо делать-то?!» Смотрим, а Володька на берегу машет нам майкой, – Васильевич от волнения закурил и вдруг рассмеялся, показывая кривые зубы. – С этим Володькой хохма однажды вышла. Поплыли мы со всей его семьёй за грибами. Груздей на островах бывает великое множество. А в тот раз как-то мало попадалось. Володька остался сторожить лодку (случаи воровства бывают) да рыбачить. Кружили, кружили мы с его женой и дочками в поисках грибов по большому острову, да и заблудились. Сложив руки лодочкой, все кричим: «Вовка!!» Не отзывается. Женщины уж из сил выбились бродить по острову. Сами наткнулись на Володьку. Все разом как заорём на него: «Ты почему молчал, когда тебя звали?!» А он – так спокойненько: «Я думал, вы между собой перекликаетесь». Жена от злости на него аж с кулаками кинулась, – Геннадий Васильевич, вспомнив картину, расхохотался.
Среди перегонщиков оказался ещё заядлый рыбак, Егор, тоже, как и Виталий, карагандинец, высокий, сутуловатый мужчина с густыми, будто посыпанными мукой бровями, с отёками под глазами и крючковатым носом.
– Я тоже порыбачить люблю, – прищурив серо-зелёные глаза, посмотрел почему-то на Альку, тряхнул шевелюрой, выгоревшей на солнце. – Пришёл на ум случай, можно сказать, из детства. Я, кстати, родом с Алтая. У отца была лодка «Казанка» – дюралевая такая вместительная посудина. Ну, и решил я сплавать на ней, порыбачить. Вышел из дома. Погода что надо. Дело тоже было поздней осенью. Иду к реке с удочкой на плече, в руках канистра с бензином. Смотрю, ворона на дереве сидит и так с интересом глядит на меня. Я ещё подумал: «Чо-т подозрительно смотрит!» Ну, да ладно. Завёл двигатель и поплыл. Нашёл затончик. Рыбачу. Хорошо клюёт! Не заметил, как и солнце за лесок скатилось. В какой-то тревоге поднял от воды, враз потускневшей без солнечных лучей, голову и увидел желтоватую надвигавшуюся тучу. От отца знал: просто так такая туча не пройдёт. И точно. Ветер так дунул, что лодку вместе со мной выбросило на дресву. Темно стало. И снег повалил. Враз покрыл всё пространство. Что делать? Нашёл я сухой пень, зажёг его, чтобы согреться. Он разгорелся так ярко, глаза будто от сварки слепило. Согревшись, отпихнул я от берега лодку, прыгнул в неё и поплыл на вёслах. Темнота – глаз выколи! Вдруг берег на меня надвинулся и лодка об него. Бух! Я чуть в воду не свалился. Понял, что это дамба. Дом недалеко.
Шагавшие рядом с рассказчиком перегонщики, увлечённо слушая историю, остановились, забыв о быках. Те, пользуясь случаем, свернули с тропы и накинулись на свежую траву, не затоптанную ранее прошедшим скотом.
– Короче, меня крутануло, – продолжал Егор, – и понесло. Почувствовал, как лодка скребнула об камни. Мелко! Я выскочил из неё, держа за цепь, пригляделся. Две протоки. Одна вела домой, другая – в соседнее село. Меня потянуло туда. В лодке наполовину воды и вычерпать её нечем. Кое-как нос посудины вытащил на берег. Пока оглядывался, лодка опять поплыла. Я за ней, да вплавь. Кое-как домой добрался, – Егор мотнул крупной головой, явственно увидев «живописную» картину, и передёрнул плечами. – Как только не заболел!
Парни, сочувственно глянув на Егора, облегчённо вздохнули.
Связка, состоявшая из шести гуртов, перемещалась каждый день на расстояние 20–25 километров. Шла по холмам, оврагам, ручьям и Алька с пятью погонщиками. А какой километраж в день наматывали парни, кружась на лошадях около баранов, козлов, сарлыков, одному Богу известно! Первое время избивали заднее место в кровь.
Через семь дней перегона – днёвки. Мужики забивали барана или козла, в зависимости от того, каких животных гнали.
Первая днёвка выпала на воскресенье. Андрей с Михаилом остались хозяйничать, а Виталий с Алькой, наскоро позавтракав вчерашней кашей с чаем, погнали баранов на луг. Пастбища распределял проводник, и ему надо было следить, чтоб гурты не сошлись.
На лугу бараны с жадностью накинулись на сочную траву. Алька гарцевала на Рыжем вдоль правой стороны стада, не давая баранам разбредаться. Вдруг загрохотало так, что у неё заложило уши, и она отчаянно стала их тереть. Ослепительные змеистые молнии стали кромсать небо. Алька с Виталием под хлёсткими струями дождя сидели на конях, вздрагивая от вспышек молний и зловещих раскатов грома. Бараны орали.
Продрогшая до костей, Аля спрыгнула с лошади и, держа её за повод (отпусти – и понесётся, подгоняемая страхом, неизвестно куда), прикрыла глаза рукой и направилась к мужу, сидевшему неподалёку на лошади, словно нахохлившаяся в стужу ворона. Скользя по прибитой дождём траве, подошла к нему сзади и закричала:
– Виталя!! Может, домой пойдём!
И тут шарахнуло так, будто небо раскололось пополам. В горах ухнуло, и совсем близко от Виталия и Альки что-то затрещало.
– О, Господи!
Серко взбрыкнул. Стоявшая позади него Алька, выпустив повод, отлетела на несколько метров. Кроме них, двадцати четырёх перегонщиков, проводника и ветврача на большом расстоянии – ни души!
Виталий кинулся к Альке.
Та, успев оглядеть себя, вяло улыбнулась и стала подниматься:
– Вроде живая.
Вскоре иссиня-чёрная туча, цепляясь рваным боком за выступы соседней горы, скрылась. Засияло солнце. Облегчённо вздохнув, Виталий кинулся выгонять из карагальника животных, от страха жавшихся друг к другу.
Оправившись от испуга, промокшая до нитки Алька отыскала бугор и подвела к нему Рыжего.
Показалось, что подпруга ослабла, и она стала подтягивать ремни. Лошадь слегка куснула её за бок. Алька ласково погладила коня по атласной морде и заглянула в умные карие глаза:
– Не кусайся! Зубы-то у тебя...
В следующий раз ремни подтягивала, сидя в седле.
В тот день Васильевич за Алей не зашёл. Она давно уже ходила с ним на пару: так было сподручнее. Его упрямый бык, по кличке Борька, не захотел утром подняться, как его хозяин не бился, даже умудрился костёрчик под хвостом быка разжечь. Тот орал трубным голосом на всю округу, но не вставал. И бичом-то его стегали, и уговаривали. Тогда Геннадий Васильевич догадался отломить кусок хлеба и дать быку. Борька неторопливо пожевал, невозмутимо поглядел на хозяина и встал на колени. Наверное, подумал, глядя в даль: «Может, всё же лечь? Или опять мерить километры?» Протяжно вздохнул и поднялся.
Виталий, окриком подняв своих быков, помог жене погрузить на них походное снаряжение, и они двинулись в путь. Проходить в день более двадцати километров Алька уже привыкла. Животные её слушались и, помахивая хвостами, шли неторопливо. Верховодил более крупный, коричневой масти бык Аполлон, зачастую пытавшийся сойти с проторённой дороги. Допускать этого было нельзя: могла потерять крошечные тропки. Туман. Дорожки скрылись из вида. Даже на расстоянии двух метров она их не видела. Алька взяла верёвку, соединявшую животных, намотала на руку и села на подвернувшийся мшистый камень. Быки, шумно вздохнув, легли рядом.
Она никого не боялась. Гриша говорил, что диких животных здесь нет. Надо сидеть и ждать проводника. Он найдет её! Спать нельзя! Она усилием воли стряхнула дрёму и стала думать о сынишке, оставленном со свекровью. Как они там? Евгения Николаевна стала болеть. Письмо по дороге в Колгуты отправила. Следующее послать можно, когда с гор спустятся...
Проводник нашёл Альку, когда туман стал редеть. Сверкая белоснежными зубами, появился внезапно, словно призрак.
– Устала, наверно. Не женская это работа...Садись на лошадь, я провожу. Ваши тут недалеко.
Алька знобко передёрнула узкими плечиками. Сняла с головы платок, пригладила ладонью волосы и перевязала его заново, оставив косу снаружи.
– Боюсь на твоего иноходца садиться. Вдруг сбросит.
Гриша весело рассмеялся:
– Не трусь! Звездочёта поведу за повод.
Он достав из кармана кусочек сахара. Конь одними губами осторожно взял лакомство и благодарно посмотрел хозяину в глаза.
– Смотри, не ревнуй! – погрозил пальцем Гриша.
Алька взглянула на худого, низкорослого, с миндалевидными чёрными глазами проводника с ласковой улыбкой: «Звездочёт, поди, не чует его веса, носит по горам как пёрышко!»
Бледная луна, обливая синим мерцанием пространство, пялилась на Альку, а толпившиеся невдалеке горы напоминали ей, диноко сидевшей во время дежурства у тлевшего костра, великанов из забытой сказки. Алька дежурила с часу до трёх. Какая досада! Последние оставшиеся в их группе часы два дня назад она потеряла! Приходилось ориентироваться по луне. Обойдя в очередной раз гурт, Алька села у костра, зачерпнула из ведра тёплый, сладкий чай. Достала из мешка кусочек мяса. Повертела в руках, повела носом, и снова положила. Есть его она не могла: случайно увидела, как Виталий перерезал горло дымчатому барану. Обычно в такие моменты уходила подальше, а тут не успела. В глаза так и бросилась хлынувшая алая кровь, которая вмиг окрасила буревшую траву. Парной дух мяса запомнился, наверно, на всю жизнь.
Время тянулось нескончаемо долго. Сколько времени прошло с тех пор, как заступила на свой пост, Аля не знала. Час прошёл? Может, два. И луна, как нарочно, зарылась в косматую тучу! Алька встала с мешка, в котором хранилось её и мужа сменное бельё, заглянула в палатку. Умаявшиеся за день мужики сладко храпели. Виталий вскрикнул и что-то забормотал.
– Наверно, бараны снятся, – посочувствовала мужу Аля.– Ох, и надоели же они! – она вновь пошла оглядывать стадо. Животные, чувствуя за собой пригляд, подогнув ноги и тесно прижавшись друг к другу, спокойно дремали.
Чтобы узнать, который час, Аля решила сбегать в другую бригаду. Их костёр полыхал совсем близко. Посмотрев на свой, равнодушно подумала: «Приду, надо будет кизяков подложить. Виталька свежий чай хоть утром заварит».
Дежуривший Васильевич, услышав шорох, заполошно вскочил.
– Кто там? – крикнул срывающимся голосом.
– Это я, Алька!
– А-а. Чо надо-то?
– Время скажи. У нас часов нет.
Геннадий Васильевич достал из кармана брюк круглые, словно маленький будильник, часы с порвавшимся ремешком. Поднёс к костру, пригляделся.
– Два тридцать. Тебе до скольки дежурить?
– До трёх.
– Может, поешь?
Алька махнула рукой.
– Какой там! Эти тварюги почуяли, наверно, что меня нет!
– Тогда иди.
Шла быстро. Потом огляделась. Тревога закралась в душу. Ничего нет, чтобы напоминало о костре.
– Потух!.. Ёлки-палки! Заблудилась!
Не теряя времени, повернула назад.
– Васильич! – ещё издали закричала жалобно. – Я заблудилась!
Мужчина что-то спокойно сказал своим, взял фонарь и двинулся ей навстречу чтобы проводить до лагеря.
Стада у Алькиной палатки не было. Отправилось – куда глаза глядят. Алька панически заорала:
– Виталя!! Бараны ушли!
Парни пулей выскочили из жилища и обеспокоено закрутили взлохмаченными головами. Наскоро выслушав объяснение, вскочили на рассёдланных коней и кинулись в разные стороны. Миша с Васильичем, освещавшим фонарём путь, тоже пошли на поиски.
Стадо оказалось недалеко, и вскоре его вернули на место. Алька виновато посмотрела на мужиков, облегчённо вздохнула и полезла в палатку. Спать оставалось чуть более часа.
К вечеру следующего дня проводник подъехал к Але, подходившей к стоянке:
– Ваши бараны опять не пошли через речку! Ночевать одной придётся. Да ты не бойся. Я ещё наведаюсь, – он похлопал по холке Звездочёта и, ловко вскочив на него, поскакал к следующему гурту.
Алька подошла к быкам:
– Не буду вас развьючивать. Темно уже. Так отдыхайте. Руки дрожат. И ноги как ватные, – Аля часто разговаривала с этими животными, ласкала их, подкармливала хлебом. И они добром отплачивали ей. Сделались совсем ручными.
Палатку Аля ставить не сочла нужным, да и не было сил. Притулившись спиной к огромному камню, который напомнил ей поднявшегося на дыбы виденного в зоопарке медведя, закрыла усталые глаза: напряжение не отпускало. Как наяву возникла бурая тропа, шедшая над пропастью, по которой она пробиралась днем. Ослабив верёвку, соединявшую быков, тревожно погладила их морды, и с лаковыми словами направила вперёд. Первым, как более сильный, потихоньку двинулся Аполлон. За ним, крайне осторожно переступая ногами, пошёл белолобый Морган. С замиравшей душой Аля следила за ними. Ведь если быки сорвутся, у бригады не будет ни еды на неделю, ни походного снаряжения! А животных будет как жаль!
– Слава Богу! – вырвалось у неё, когда быки миновали опасный участок.
Отвернувшись, чтобы не видеть пропасти с ревущей внизу рекой, она, цепляясь рукой за острые выступы скалы, на четвереньках преодолела эти десятки метров.
Смеркалось. Морщинистые горы на глазах чернели, и глядеть на них Альке было жутковато. А под горой разожгли огонь соседи. Их костёр быстро разгорался, весело выкидывая голубоватые языки пламени. Ей страшно захотелось туда, к людям и теплу.
Она подвела быков к одиночному дереву и крепко привязала их к нему.
– Оставайтесь, мои хорошие. Утром приду, – вздохнула и, ещё раз с беспокойством оглянувшись, пошла влево. Там, ей показалось, спуск положе. Идти по мягкой траве было приятно, даже захотелось пройтись босиком. Кое-где ноги пружинили на кочках. Вдруг перед ней стеной встал малинник. Запах диких ягод одурманивал. Продираясь сквозь колючие заросли, Алька со страхом подумала: «А вдруг тут медведи?! К малинке-то придут! – тут же отогнала навязчивую мысль. – Мы же в горах. 500 километров прошли! Скоро должны спуститься. Вот там-то, может, и водятся звери!»
Послышался шум воды. Алька в недоумении остановилась, подумала и решила идти дальше. Вскоре под ногами зачавкало. Она, осторожно ступая, продвинулась чуть вперёд и наткнулась на пенившийся от бешеной скачки по камням поток.
– Сколько же в горах ручьёв! – развернулась и с горьким вздохом опять полезла в кустарник...
Аполлон с Морганом лежали рядом, касаясь мохнатыми боками друг друга. Высокая трава вокруг них была съедена. За быков она не волновалась. Это были умные, неприхотливые животные. Когда Алька с ними разговаривала, ей казалось, что они всё понимают, глядя на неё большими добрыми глазами. Она обняла их головы и, касаясь щекой лба Моргана, заговорила грустно:
– Придётся здесь спускаться. Не обижайтесь, что не развьючила вас. Кто знает, что будет утром. Вдруг Борька Васильича опять заупрямится... – она достала из мешка кусок хлеба, разломила поровну и дала быкам. Те, благодарно взглянув на хозяйку, стали неторопливо жевать. Алька хмуро поглядела на крутоватый склон, хладнокровно примерилась, где лучше спуститься. Потом села на влажную траву, оттолкнулась и поскакала по «трамплинчикам» вниз.
Метнувшаяся от костра коренастая фигура с факелом кинулась ей навстречу.
– Это я! – со всей силы крикнула Алька, поняв, что охранник испугался за стадо.
– Я уж думал, зверь какой, – облегчённо вздохнул Васильевич.
Виталий однажды сказал Альке, что Геннадий Васильевич отбывал срок за какую-то драку. Егор – тоже. Алька тогда ахнула от изумления и сказала нервно:
– Когда принимали на работу, проверяли трудовые книжки! Ведь рядом с Колгутами граница с Китаем, Монголией. Не брали уволенных за пьянство. А тут – судимости!
Виталий тогда жёстко бросил ей в лицо: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся!»
– Чо у тебя там? – обеспокоено спросил Васильевич, опустив факел.
– Гриша сказал, что бараны опять не пошли через ручей. Я быков на горе оставила – и к вам. Боюсь одна ночевать.
– Ну и правильно. Есть будешь? Я кашу сварил.
– Буду!
Васильевич подал миску с гречневой кашей. Налил в кружку чай.
– Ешь, да обувь сними, я посушу, – по-отечески распорядился он. – Потом полезай в палатку и дрыхни до утра.
Каша была с мясом. Алька в последнее время стала непарное мясо немного есть.
Поблагодарив за ужин, она разулась, сняла верхнюю одежду и на четвереньках забралась в палатку. Дремавшие мужики тотчас подали ей полушубок и отвернулись. Умостившись между их широкими спинами, Алька укрылась, осторожно потянулась, зевнула. Голова уже затуманивалась сном, когда она услышала глухой голос Егора. После первой фразы сразу насторожилась:
– Первый раз я залетел, когда в училище учился. Это было сразу после армии. Дали два года общего режима и отправили в Комсомольск, – Егор вздохнул и продолжал ровным голосом. – Отсидел я там год и семь месяцев. Хорошо сидел. Работал на заводе. Всё на автоматике. Кормёжка хорошая.
– Стычек не было? – поинтересовался Васильевич, отхлебывая густо заваренный чай.
– Был один раз бунт. А между собой стычки были постоянными. Но не будешь же лезть. Зона была маленькая, всего шестьсот человек.
Альке были плохо слышны тихие голоса бывших заключённых из-за храпа мужиков. Она с досадой посмотрела на них и, не в силах больше сдерживать любопытства, выползла из палатки.
– Егор, Геннадий Васильевич, разрешите послушать, а? Так интересно! – она изобразила на лице жалостливо-комическую гримасу.
Егор замялся, отпил глоток чёрно-коричневого чая и, по возможности не засоряя язык приобретённым в зонах жаргоном, продолжил:
– А дальше – пошло-поехало. В посёлке Приамурском отработал на кирпичном заводе всего два дня. Жил в общежитии. Пришёл с работы выпивши. Мужики в комнате тоже сидят пьют. Перед ними таз с вином, а в нём рыба.
– Зачем рыба-то? – изумилась Алька.
– Я сам удивился. Который поздоровше всех, начал на меня наезжать. Я терпел, терпел, да как дал ему по башке табуреткой! Те, восемь человек, сразу на меня.
– Помахался от души? – подавшись вперёд, с интересом спросил Геннадий.
– Ково там! Меня сразу вырубили. Очнулся, они пьют да орут. Встал. Ещё одного банкой с водой отоварил. Меня опять вырубили. Ещё потом кого-то зацепил. Изметелили меня – живого места не было. На первом этаже майор с солдатами жил. Встретились мы с ним внизу в коридоре. Я умываться шёл. Он так зло: «Чо кровишь!» Я на него матом. Эти парни на меня же в суд подали. Медэкспертизу сняли. Все царапины собрали. И майор туда же. Если б не он, то была бы обоюдная драка. На показательном суде сунули мне за избиение восьмерых человек, да за оскорбление майора два с половиной года строгого режима, – Егор шумно втянул носом воздух и так же шумно выдохнул.
Альке неожиданно вспомнился ненавистный Валерка (друг Виталия). Он у них дома заваривал пачку чая на раз.
– Егор, хочу спросить. Кайф от чифира какой? – эти необычные слова она слышала от Валерки.
Егор с удивлением посмотрел на Альку:
– Сердце быстрей работает и веселей становится. А чай был в зонах запрещён, не знаю как сейчас. Через запретку его кидали. Кто как пронесёт. Способов разных много.
– Почему запрещалось-то? Состояние-то от него какое? – допытывалась Алька. (Она хоть и не замечала за мужем тягу к чифиру, но знать об этом «напитке» ей было необходимо. И вообще по природе она была страшно любознательной, даже настырной, за что муж не раз её ругал).
– Повеселей становится, конечно. Сунешь кружку на палке в огонь, все зашевелятся, заговорят. Договор по два или по три глотка.
– Глотки-то разные бывают, – не унималась Алька.
– Надо умеренно, чтоб холодильника внутри не было, – он непроизвольно улыбнулся, обнажив щербины. – Всё же, когда чифир пьёшь, наступает вялость, уже ни работать не охота, ни чо.
–А скоко народу с этим чаем пересадили в изоляторы! – воскликнул до этого молчавший Геннадий Васильевич. – 15 суток давали, могли месяц, а то и три.
– Я когда первый раз сидел, его не пил, – задумчиво проговорил Егор. – Это уж потом втянулся. И по сей день пью. Проснёшься, голова болит страшно – надо заварить чай крепкий. Выпьешь – голова не болит. Привыкает организм, как к куреву. Опять же здорово-то его пить нельзя. Сердце не выдержит.
– У нас один был, – возбуждённо заговорил вдруг Васильевич. – В тот день ему освобождаться надо было. Он шмутки выдавал. Завсклад, в общем. Позвал друзей. Чая нормального не было, он заварил зелёный, в плитках. Заварил крепко. Мужики ничо, а тот с радости, что освобождается, больше всех хватил. И... не освободился. Десять лет отдубасил! Вот тебе и чай!
Замолчали. Высоко в бархатном небе приклеилась к облаку льдинка-луна, скупо освещая дремавшую землю. Тишина окутала горы, весьма напоминавшие спины гигантских драконов. Бараны сопели, тесно прижавшись друг к другу.
– Буквально полгода прошло после второй отсидки, как я попал в зону в третий раз, – проговорил с горечью Егор.
Алька глянула на него с изумлением.
– Ехали мы с другом на попутке из Горно-Алтайска в Бийск. Выпивши были. Подъезжаем к Долине Свободы, друг и говорит мне:
– Давай выйдем?
Вышли. Выпить охота. Пошли в магазин. А он закрыт. Время-то уж позднее было. Друг был хромой. У него в костыле арматурина вделана. Подломили мы ей дверь магазина и напились там. Он витрины перевернул, бутылки отвёрткой проткнул. Мимо шли парни. Увидели в магазине свет и дыру в двери. Позвонили в милицию. В магазине нас и забрали. Мне дали шесть лет, другу – пять. Работал я на лесоповале. Разборки были каждый день! Кто в карты проиграет, кто не так сказал... На съёмах бывало...
– На съёмах? – быстро спросила Алька.
– Ну, да .Это когда зеков с работы сымают. Все заключённые подходят к воротам. Если в толпе кого-нибудь ширнут, то все промолчат. Никто никогда не полезет, а то утром можешь не проснуться. Такая вещь.
Егор опять потянул носом воздух. Видимо у него вошло в привычку такое вот шумное втягивание воздуха.
– Около ворот лента проходит с древесными отходами, которые сыплются в яму. В ней постоянно сучья горят. Грохнут человека – и на ленту. Не досчитается начальство зека, загоношится. Прежде чем подавать в розыск, сначала ищут останки в яме. Тушат в ней огонь, золу раскапывают. Через сито просевают. Чьи-нибудь кости находят. Каждый день сирена воет. Чо-нибудь, да чо-нибудь. Три гудка – это побег. В зоне надо мастями жить: работать, ни к кому не лезть. В карты не играть. Проиграешь, отдавать нечем – отвечать придется. Не грубить. Ну, и за себя надо стоять.
– А приходилось? – сочувственно спросила Алька.
– Ну, а как иначе? Тогда вообще запихают на парашу. Там люди-то о-ё-ёй! Раз не дашь сдачи, значит всё.
– А потом, когда второй раз идёшь, то всё знаешь. И там в зоне про тебя все знают. Насильникам плохо приходится. Если по 117-й за малолетку, то их, бывает, опускают.
– Куда?
Егор вздохнул, покосился на Альку с досадой (она явно мешала ему выговориться) и сказал раздражённо:
– Их тоже насилуют!
Ошарашенная, Алька на время прикусила язык.
– Если за женщину попал, ещё туда сюда. Ведь всяко бывает, – Егор замялся, не зная, как при Альке выразиться, глянул на соседа, внимательно его слушавшего, потом всё же бухнул напрямик:
– Может баба дать, а потом написать, что изнасиловал. Волосы там на себе вырвет. Всяко быват. А вот уж за ребятёшек попадут, таких – не любят. Обвинительное заключение приходит – вся зона читает. Кто такой, откуда, чем дышишь.
– Если ты плохой,– подал голос Геннадий,– с тобой рядом исть не сядут и спать где-нибудь отдельно будешь.
– Из этих опущенных у нас отряд был, – задумчиво произнёс Егор, глядя на чёрные поросшие редколесьем громады скал.
– Начальство беспокоилось, чтоб отдельно их? – Алька впилась любопытным взглядом в его лицо – где ещё такое услышишь!
– Ну, конечно. Кому они нужны. В нашей бригаде, к примеру, такой не был нужен.
– А кто опускал? Свои, что ли?! – опять вмешалась Алька.
Васильевич не выдержал, рассмеялся. Напориста же ночная гостья! Как допрос ведёт!
– Почему? – невозмутимо продолжал Егор. – Где-нибудь в другой зоне. Когда, может, первый раз попался. По малолетке или где.
– И уже всё о нём известно?
– Конечно, а как? Попади хоть через двадцать лет, все знают. Господи! Еще в КПЗ сидишь – зеки уже всё знают. В зоне уж тебя ждут.
– Вообще-то могут прибить и до пересылки, – будто отвечая на свои мысли, задумчиво вымолвил Васильевич, глядя на тлевший в костре сухой помёт животных. – Пока до зоны дойдёшь, до хрена всяких мест, где пришибить могут. Хоть в той же бане...
От жуткого рассказа мужиков Альку брал озноб, но она, забыв про сон, всё расспрашивала. Очень хотелось узнать жизнь неведомого мира.
– За изнасилование детей что там бывает?
– Убивать не будут, но задолбят. Жизни не рад будешь.
Геннадий Васильевич не спеша достал из кармана сигареты. Закуривая, спросил Егора:
– Так до звонка на лесоповале и был?
Тот отпил глоток чифира, подкинул в костёр пару «лепёшек» и вновь заговорил хрипло.
– Одна треть срока прошла, меня вывели на бесконвойку: возить лес на биржу. Три раза за пьянку закрывали.
– Это как? – встряла Алька, уже опасаясь, как бы не прогнали в палатку.
– Обратно в зону отправляли! Попадался. То водку провезёшь, то сам нажрёшься. Сначала отхреначат хорошо, потом на пятнадцать суток. Рёбра-то погнут, чтоб не нарушал.
– Здорово били? – крутнул лысой головой Васильевич.
– Хорошо. Есть кому. Не промахнутся. Натренированные ребята.
– Ты молчал? – ёрзнула на фуфайке Алька.
– А чо скажешь-то? Что в лесу водку передали? Попался – молчи. Скажешь – зеки грохнут. Меня после изолятора – снова на бесконвойку. Я кричу: «Не пойду!»
– Пойдёшь! Как не пойдёшь! Колотят и снова в изолятор.
– А почему не хотелось на бесконвойку-то? – изумилась Алька. – На свободе же.
– Толку-то. В пять утра вставать. Норму не сделаешь, п.... получишь, – Егор смутился, виновато глянул Альке в глаза. – Извини.
– Да ладно, – махнула та рукой. – Я понимаю. От кого получишь-то?
– От начальства. Машина сломалась – значит сам сломал. Приедешь с рейса, машину поставишь, а утром там фар нет. Те же гражданские снимут или зеки. Снимут да на свою поставят. Начальник автоколонны орёт: «Ты договорился!»
Раз я в аварию попал. Шпонку на рулевом срезало. Там горы страшенные. С них лететь – лишь бы дорогу поймать. Я и летел. На пол кабины бахнулся, волосы дыбом: «Всё! Крышка!» Машина с лесом боком в ров полностью вошла. Удачно приземлился. Лесины выше кабины прошли. Начальник автоколонны на меня: «Ты сам вытащил шпонку!» Я ему: «Для чего? Чтоб убиться?» «Ты не убьёшься! – орёт он. – Ты хитрый!» Все зеки хитрыми считались. Потом он давай хлестать меня шлангом. Попробуй руку подними, срок сразу добавят. Машину вытащили, сделал я небольшой ремонт, и мне опять: «Иди работай!» Кричу: «Не пойду! Мне год осталось!» «Куда денешься! Вперёд!» И опять попёр я возить лес на биржу за 100 километров. Так до последнего дня и хе…, – Егор запнулся, взглянув на разинувшую рот Альку, поправился, – работал.
– В этой зоне много было заключённых? – спросил Геннадий, щурясь.
– В одной зоне тыщ пять было. Посредине забор. За ним ещё зона – там тыщи четыре. Я в обеих был.
Егор опять втянул носом воздух, приподнял мускулистые руки и, глядя на Геннадия, неожиданно зевнул во весь рот.
– Ну, что? Пойду вздремну часок. Разбудишь потом.
Повернулся к Альке:
– Тебе тоже поспать надо. Вот дурёха! И охота было слушать! Спала бы лучше.
– Да нет. Я много нового узнала... И где сейчас мои мужики? Васильич, утром проводишь до горы, где я быков оставила. А то сама, поди, не найду.
– Конечно, – ответил тот, бросая окурок в костёр.
Поёживаясь от предутреннего холодного ветерка, Алька полезла занимать место между спинами храпевших мужиков. Егор примостился у выхода из палатки...
* * *
Бухтарминское водохранилище неоглядной синью открылось перед взорами Васильевича и Альки.
– Сколько воды! Ни разу столько не видела!
– Алька, не отвлекайся! – донёсся до неё тревожный строгий голос напарника. – Обрыв рядом! Быков не гони! Пусть сами идут.
Алька, держась за выступы камней с непонятным рисунком, спускалась, тихонько переставляя ноги. Не оглядывалась. Знала, Васильевич рядом. Тревожно поглядывала на быков. Привычные к горной местности, они шли гуськом крайне осторожно. Первым – Аполлон. Животные первыми и подошли к воде. Стали пить. Долго. С наслаждением.
Наконец-то Алька ступила на земную твердь!
– Васильич, страшно было-о! Быки-то как шли! Будто крались! Баранов другой дорогой гнали. Почему?
– Кто знает, – мужчина снял фуражку и почесал лысину. – Проводник распоряжается.
Они с интересом смотрели на языки волн, которые слизывали с берега цветные камешки. А в оставленную ими беловатую пену Альке так хотелось забраться ногами!
Она вдруг вспомнила заключённое в агатовую чашу крошечное озеро с небесной водой и с сожалением посмотрела на оставленные серо-синие громады. Скала, с которой они спустились, круто обрывалась к воде. А дальше горы отступали от берега, становились пологими, виднелись даже зелёные лужайки с буйно цветущими травами и цветами.
Аля сняла ватную безрукавку, облегчённо вздохнула и устало посмотрела на ватный костюм Васильевича. Тот, собираясь его скинуть, вдруг истошно заорал:
– Быки поплыли! – сбросил только фуфайку и кинулся следом.
Приплясывая от нетерпения, Алька с ужасом следила за «пловцами». Две пары быков, выстроившись в линию, мерно загребая ногами воду, устремили пустые взгляды на линию горизонта. Навьюченные на них мешки касались воды.
– Продукты на четыре дня! Без палатки что делать!?
Васильевич торопливо плыл, с силой выбрасывая над водой то одну руку, то другую.
Вскоре настиг быков и развернул их к берегу.
– Это ж надо, а?! – сокрушался он, скидывая набухшие ватные брюки. – Чуть быков не упустили!
Набрав в лёгкие воздух, с шумом выпустил его и поскреб заросшее щетиной лицо.
– Альк, вот романтика, а?! – он вдруг расхохотался, вспомнив плавание в брюках. – И куда нас понесло!? Ты хоть молодая, бестолковая. А я-то!? Старый пень! Тут не только заработаешь – без штанов останешься!
Алька от смеха то и дело хваталась за живот. Перед глазами всё стояли невозмутимые морды плывущих быков.
Она вдруг погрустнела и стала развязывать верёвки.
– Хлеб раскис. Кошма мокрая. Как спать на ней?
– Не горюй! – Васильевич весело похлопал её по плечу. – Хоть поймал этих крокодилов – и то слава Богу!
Аля вдруг подумала, что за пройденный путь не слышала от мужиков не единого мата. Удивительно! Есть ведь среди них и судимые. Всё же в человеческом подсознании заложен страх перед Природой! Она не прощает дурости. И очищает...
– Ну-ка, пошли! – зыкнул своим быкам Васильевич, потряс бичом. – Я вам! – и направился на свою стоянку.
День клонился к вечеру, но солнце, купавшееся в жемчужных облаках, ещё слепило золотом. Алька подняла голову и сразу зажмурилась от брызнувших в глаза лучей. Подумала удовлетворённо: «Успеют вещи высохнуть!»
Она привычно развьючила быков, сняла с них мешки. Хлеб действительно подмок. «Съедим», – выкладывая его на подстилку, подумала равнодушно. Расстелила кошму. Перебирая крупы, озабоченно сказала:
– Что сварить на ужин? Кашу! Чего ещё-то? Мяса нет...
Аля огляделась и решила разбить палатку неподалёку от блестевшей битым стеклом воды.
Критически осмотрев поставленное жилище, осталась довольна. Теперь надо искать по песчаному берегу сушняк. Белопенные гребни волн иногда выбрасывают из пучины щепу, а то и увесистые сучья, которые приносит в водоём Бухтарма, подхватив в пути дерево и разбив его о скалы.
Вскоре ветки задымились кудрявым сизым облачком. А раздуваемые ветерком искры-звёздочки весело полетели к воде, в которой играла рыба.
Пока Аля готовила ужин, языкастый оранжевый закат потух. Парней со стадом всё не было. Она с беспокойством в душе съела постную кашу. Взяв миску, пошла к воде, чтобы её помыть. Погрузила руки и невольно вздрогнула. На свинцовой ребристой поверхности распластанным багровым чудищем отражалась луна. Желто-красный свет струился в водоём, насыщал его до дна и поднимался на поверхность. Глядеть на это чудо природы Альке было жутковато. Да, где же мужики!? Скоро ночь!!
Горестно вздохнув, она подошла к палатке, положила у входа топор. Легла. Мысли, одна страшнее другой, теснились в голове.
Услышав приближавшийся конский топот, Алька несказанно обрадовалась и пулей выскочила на волю. Виталий раздражённо крикнул:
– Поехали!
– Что случилось? – с упавшим сердцем спросила она.
– Андрюха напился! Барана продал! – Виталий натянул вожжи. Лошадь, задрав морду, делала своеобразные движения ногами, словно пританцовывая.
– Местные теперь так и будут нас стеречь! Бутылку водки – за барана!
– Ничего себе! – возмущалась Алька, торопливо привязывая к дереву быков. Умостившись на седле впереди мужа, деловито сказала:
– Всё! Поехали.
Вспомнив о вещах, обернулась:
– Снаряжение наше никто не возьмёт?
– Не возьмёт! За несколько километров селений нет.
Подъехали к густому кустарнику. Бараны, нацепив на себя море колючек, разбрелись по нему. Андрей лежал на выгоревшей поляне, раскинув руки, и безмятежно спал. Конь привязан к ноге. Виталий со злостью пнул напарника по сапогу, развязал повод и, вскочив на Рыжего, бросился в кустарник.
Алька, увидев неподалёку Михаила, свернувшегося калачиком, подскочила к нему. Истерично закричала:
– Гады!! Алкаши!! Убирайтесь! Без вас догоним!
Михаил очнулся. В недоумении сдвинул брови и стал сосредоточенно чесать стриженую голову.
– Хорош орать! Припёрлась! – тяжело поднимаясь, раздражённо бросил Андрей, уколов её неприязненным взглядом стальных глаз.
Алька нервно дёрнула плечом и отвернулась. Гуртоправа она недолюбливала за пренебрежительное отношение к женщинам. Как-то из разговора у костра поняла, что в Скотоимпорт он сбежал из-за околдовавшей его, как он зло высказался, бабы, годившейся ему в матери. «Ну, это твои личные проблемы, – с усмешкой подумала тогда Алька. – А остальные женщины при чём? На меня-то чего крысишься?»
Она легко вскочила на коня «в яблоках», подняла его в галоп и, трясясь в седле как припадочная, кинулась догонять мужа. Остановив Серко около мужа, простонала:
– Господи! Как на тебе Виталя ездит!?
Виталий яростно размахивал хлыстом, выгоняя из кустов животных. Непонятливых хватал за шкуру и выбрасывал на поляну.
Наконец стадо пригнали на вытоптанный (около палатки) круг без единой травинки, называемый тырлом.
Вскоре с виноватыми лицами приплелись Андрей с Михаилом.
* * *
Алька запаковала ставшие ненужными тёплые вещи в мешок. Проходить с напарником 25–30 километров в день налегке стало куда приятнее. Геннадий Васильевич заходил за ней, помогал навьючить Аполлона с Морганом. Парни, наскоро позавтракав, уходили со стадами раньше. Гнать животных надо было скоро. Следом шла следующая партия, за ней другая... Боялись слияния гуртов.
«Откуда силы берутся у этой маленькой остроглазой девчонки преодолевать каждый день такое расстояние?! Да ещё от короткого ночного отдыха отрывать два часа на дежурство, да накормить «семью» из четырёх человек! – с восхищением думал Геннадий Васильевич, по-отечески глядя сбоку на мерно шагавшую рядом Альку. – А парням как достаётся! Покружись-ка день-деньской около бегущей и орущей орды в более чем 2000 голов! С козлами ещё хлеще! Скачут по горам, только так!»
Однажды, к Андрею с Виталием в гурт сверху лавиной обрушилось стадо козлов. От страха выпучив глаза, бараны с рёвом кинулись врассыпную. Попсиховать пришлось парням, пока сбили животных в кучу. «С соседнего гурта отбилось стадо или с партий, что прошли несколько дней вперёд? – с сожалением подумали тогда Андрей с Виталием. – Кто-то за них заплатит...»
Однажды Виталий передал Альке их с Андреем разговор, произошедший в начале пути.
– Спорим на ящик шампанского, что Алька не выдержит! – сузив глаза, с ехидцей сказал тогда ему Андрей. – Ленка вон с хахалем сошли с трассы...
Виталий, уверенный в жене, поспорил.
Алька обиделась на него и весь вечер не разговаривала. Стала ещё упрямей. Топала и топала рядом с Васильевичем по примятой скотом траве или по пыльной, проходившей вдоль полей дороге, всё чаще думая о том, как отправить домой томившееся в кармане курточки письмо. Когда проходили мимо села, отдала его встретившейся молодой женщине. Та с готовностью пообещала бросить письмо в почтовый ящик.
Васильевич о себе ничего не рассказывал, только промолвился однажды, что исколесил Россию-матушку вдоль и поперёк.
– А жена? Дети? – поинтересовалась Алька.
Он глубоко вздохнул, посмотрел выцветшими глазами вдаль и с горчинкой в голосе сказал:
– Есть дочка. Теперь уже взрослая, – и замолчал, уйдя в свои думы.
Алька, почувствовав к нему, большому и одинокому, жалость, больше о семейной жизни не расспрашивала. Зато сама, зорко следя за Аполлоном и Морганом, неторопливо шедшими впереди быков Васильевича, с удовольствием рассказывала яркие эпизоды из своей жизни. Вспомнив, как объедались с ним в июле клубникой, залилась серебряным колокольчиком:
– А помнишь те ягодные поляны! На животах с тобой ползали, собирая клубничку!
– Как не помнить? – сдержанно улыбнулся Васильевич.
– Она тогда уже кое-где подсохла. Зато в траве! Раздвинешь зелёные стебельки, а там – красно! Счас бы я её поела...
От дум, что скоро Аполлон и Морган (Алька сама так назвала быков) попадут на бойню, у неё разболелась душа. Быки такие терпеливые. На их спинах от сёдел образовывались раны. Оводы и мухи постоянно кружились над ними, откладывая в них яйца, из которых вскоре выводились толстые черви. Они на глазах пожирали мышцы бедных животных! С содроганием Алька лила в раны чёрную жидкость. Белые твари, будто угорев, вываливались оттуда, и она, морщась от брезгливости, выковыривала остальных из-под кожи палочкой. Проходило совсем немного времени, и всё повторялось сначала.
* * *
Наступила последняя в этом перегоне тёмная, осенняя ночь. Завтра должны сдать бесновавшееся море голов: бараны чувствовали свою кончину.
Два часа дежурства показались Альке пыткой. Она бегала и бегала с кнутом в руках вокруг стада. Животные не хотели лежать на тырле и то с одного, то с другого конца ломились куда глаза глядят. От бессилия у Альки лились слёзы.
Почуяв неладное, Виталий проснулся и сменил жену.
К обеду следующего дня гурты стали подходить к большому одноэтажному зданию.
Гурт Андрея приблизился первым. На огороженную площадку-весы баранов загнали через узкие воротца. Посчитали и тут же взвесили. Потом туда завели огромного седого козла, здесь «работавшего». Козёл, задрав рогатую голову, потряс сивой бородой и важно пошёл вдоль стада, окидывая его вылупленными с прозеленью глазами. У ворот бойни зовуще помекал громким с хрипотцой голосом и первым шагнул в помещение. Толпа животных, радостно блея, повалила за ним. Козёл же мигом развернулся и выскочил на волю. Наблюдая картину, Виталий покачал головой и усмехнулся:
– Недаром рабочие его предателем кличут.
Через некоторое время рогача подпускали к другому стаду...
Наконец-то Аля с Виталием – вольные казаки!
Андрей проспорил-таки Виталию ящик шампанского. Несмотря на все трудности, Алька дошла до конца пути и была счастлива. Бригада, получив расчёт и взяв билеты на самолёт, отправилась в ресторан. Выдали денег более чем за пятьдесят дней перегона с гулькин нос. Весь июнь, за исключением нескольких дней пути на машинах почти до монгольской границы, они проотдыхали, да неделя июля в Колгутах, пока ждали скот, – всё это время в счёт не шло. Вычли за потерянных и погибших в тысяча двухсоткилометровом пути баранов (всех ветврач списать не мог), за тех, что съели в дороге, за продукты, полушубки...
Алька и этим деньгам была рада. Могло быть хуже. Парни с их связки, мало того, что потеряли в пути десятки животных, так, когда спустились с гор, ещё продавали их местным жителям за водку, потому и оказались по уши в долгах, за которые пришлось отрабатывать на мясокомбинате.
Забрав через день документы, Виталий с Алей здесь же, в Семипалатинске, купили себе кое-что из одежды, подарки сыну и матери и, попрощавшись с товарищами, поехали в аэропорт.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Услышав звонок, Евгения Николаевна отбросила вязание и кинулась к двери. Сердцем почувствовала – это дети. Со дня на день ожидала их возвращения.
Маленькая, сухонькая, она суетливо бегала по кухне с чайником (забыв налить в него воды) и торопливо рассказывала о своих переживаниях:
– Генка с соседнего дома тоже там был! И сбежал! Говорил, из-за невыносимых условий! Сказал: «Хорошо, что вовремя!»
Мать наконец-то вспомнила про чайник и стала наливать в него воды.
– Каково мне было! – говорила чуть не плача. – День и ночь об вас думала. Хорошо, что ты, Аль, письма прислала. Хоть какое-то облегчение. Как вы там жили-то? – она села за стол и положила на него морщинистые руки.
– Нормально! – весело сказала Алька, целуя белокурую головку сына, притихшего на коленях. – В отличие от некоторых товарищей, ещё денег немного привезли! – она посмотрела на подаренный свекрови цветистый полушалок, накинутый на её плечи и улыбнулась.
Вечером, когда семья собиралась ложиться спать, явился Валерка.
– И откуда пронюхал о приезде! – с досадой прошептала Алька.
– Витальк, надо разобраться тут с одним, – прошепелявил гость. Заметив у него щербины, Алька с мстительной усмешкой подумала: «В драке, наверно, повыхлестали! Вечно неймётся!»
Виталий молча надел рубашку, свитер, и они, слегка хлопнув дверью, поскакали по ступенькам подъезда.
Предчувствуя неприятности, Алька выскочила из подъезда в тот момент, когда широкоплечий парень корейской национальности, сжав кулаки-гири, с угрожающим видом приближался к её мужу. Валерка, засунув руки в карманы потрёпаных брюк, покачиваясь словно маятник, недобро усмехался. Виталий, в секунду поняв, что ему не свалить этакого «быка», махом вырвал из скамейки, стоявшей около дома, один из брусков и глухо процедил:
– Не подходи!
Кореец подошёл. От его увесистого кулака Виталий успел увернуться. Не дожидаясь прилёта второй гири, он взмахнул палкой и ударил. Парень упал. Виталий недоумённо посмотрел на странно белевшее в сумерках скуластое лицо: врезал-то не сильно. Увидев на конце бруска торчавший гвоздь, испугался и побежал к соседям вызывать «Скорую».
Корейца положили в больницу. Странно, но милиция Виталия не беспокоила.
А вскоре после этого случая под вечер, когда лучи уходящего солнца золотили окна соседних домов, Аля из окна своей квартиры увидела, как Виталий, отбиваясь кулаками от наседавших на него парней, в конце концов схватил лежавшую рядом свою гитару и разбил её об голову одного из нападавших. Алька схватила ключ от входной двери, щёлкнула замком, пулей вылетела из подъезда и лицом к лицу столкнулась с мужем. Не говоря ни слова, тот нырнул в дверной проём. Несколько парней, матерясь, погнались за ним.
Оставив позади четыре пролёта лестницы, Виталий толкнул плечом свою дверь. Заперто. В соседнюю – то же самое. А разнобойный топот ног «противника» неумолимо приближался. Недолго думая Виталий сиганул выше и, держа кулаки на уровне груди, застыл в напряжённой неподвижной позе. Парни накинулись. Сначала он отбивал их злобные выпады. Потом его сшибли с ног. В этот момент и подлетела к мужу Алька. Ни о чём не думая, она плюхнулась на него со всего маху. Вжав голову в плечи, судорожно вцепилась в него так, что если б Виталий даже захотел, то не вырвался бы. Краем уха Алька слышала, как открылась рядом дверь. Кто-то из «гостей» прорычал:
– Закрой! – дверь с треском захлопнулась.
Толпившиеся в недоумении парни не трогали лежавшую сверху Виталия женщину, только кто-то из них, выматерившись, зло буркнул:
– Вот сука-то!
Мужчины, забивавшие неподалеку «козла», видели драку. Помогли соседу тем, что подпёрли дверь подъезда спинами и вызвали милицию.
Почуяв западню, защитники корейца развернулись и сыпанули по ступенькам вниз. Мужики держали дверь с той стороны крепко.
Услышав на площадке подъезда шум, одноногий дед приоткрыл дверь, с любопытством высунулся, и тут же, от толчка в хилую грудь, загремел протезом и рухнул лицом вниз. Перепрыгнув через деда, хулиганы выскочили на улицу через его окно, выходившее на противоположную от подъездов сторону дома.
Чтобы не обострять отношений с корейцами, в милиции Виталий никаких показаний не давал. Запретил и Альке. Та, обнаружив у себя на бедре лёгкую колотую рану, не испугалась, а скорее удивилась: не выдержал-таки кто-то из парней, отвёл душу ножичком. Боясь разборок с корейцами, Виталию рану не показала. Только потом, когда всё утряслось, содрогнулась при воспоминании о происшедшем: «Не подоспей я вовремя, Витальку ведь могли убить!»
И всё же корейцы отомстили за своего выздоровевшего вожака.
Стоял ноябрь. Снежок уже лёгким пухом выстелил подмёрзшую землю. В новом микрорайоне, расположенном на окраине города, в котором жил Виталий с семьёй, посаженные кое-где деревца так и не взялись толком за силу (почва-то солёная), от ветерка печально покачивали хилыми ветками. Холодно будет стоять им зимой на пронизывающих насквозь ветрах. Солнце в тот двадцать пятый день рождения Виталия как с утра спряталось за серую завесу туч, так ни разу и не выглянуло. Виталий с бутылкой коньяка за пазухой возвращался с работы домой. Сумерки уже окутали город. В далекой вышине застыло тёмное, похожее на диковинного дракона облако. Виталий, сойдя с автобуса, пошёл к дому. Увидев чудо-облако, улыбнулся и прибавил шаг. Однообразные новые коробки-дома подмигивали ему многочисленными огнями. Справа – вывеска магазина «Сатурн» била по глазам неоновым светом. Чуть впереди строился кинотеатр. В это не столь позднее время многие жители из страха перед хулиганами старались не выходить из своих квартир. В микрорайоны заселяли людей разных национальностей: казахов, корейцев, русских... Между парнями постоянно возникали стычки, заканчивавшиеся драками. Поэтому в этот час кругом не было видно ни души. Не доходя до угла магазина, Виталий от внезапного удара тяжёлым предметом по голове свалился ничком. Очнулся он далеко за полночь. Душно. Почувствовав на плечах тяжёлый груз, стал с невероятным усилием его сбрасывать. «Кирпич? Где это я?» Осторожно потрогал саднивший висок. Пальцы стали липкими.
«Ого! Кровищи-то… Надо выбираться из-под завала», – подумал он. Выполз с трудом, тяжело дыша; огляделся. Понял, что находится на стройплощадке, неподалёку от дома. Каждый шаг до него стоил ему невероятных усилий.
Алька с матерью не спали. Услышав за дверью возню, обе с замиравшими сердцами кинулись открывать. Ввалившись в квартиру, Виталий сразу потерял сознание...
***
Судьба вновь посмеялась над Шурой. Когда они с Виктором достроили дом, и ей осталось оштукатурить только одну комнату, приехал к ним сын Виктора, недавно вернувшийся из армии. Следом за ним прикатила его мать, Ефросинья, от которой Виктор в своё время сбежал. И теперь он стоял в сторонке и помалкивал, глядя на разборки жены и сожительницы. Разъярённая Ефросинья так и пыталась вцепиться в волосы соперницы. В конце концов Виктор отдал Шуре небольшую сумму денег за труд на строительстве дома и проводил её в Караганду.
Многие годы прожила Александра в поисках счастья. Да ведь счастье, что солнышко: улыбнётся и скроется. Не каждой женщине суждено его испытать. И тут уж ничего не поделаешь. НА СЧАСТЬЕ НЕТ ЗАКОНА...
***
Матрёна Гавриловна, бабушка Альки, ни с того ни с сего слегла. Совсем перестала есть. Тихо лежала на старенькой кровати с панцирной сеткой и читала Псалтирь, а когда и этого не могла делать, то, глядя в потолок комнатки, выделенной ей Шурой в землянке, в которую они вернулись из «тёплых краёв», думала о своей нелёгкой судьбе.
Оставляя мать одну, с тяжёлым сердцем уходила Александра на шахту, где работала штукатуром-маляром и где её сразу поставили на очередь для получения благоустроенной квартиры.
Матрёна ни на что не жаловалась. Боли в области живота переносила стойко и в один из весенних дней тихо скончалась на руках Шуры.
Похоронив любимую бабушку, Аля настойчиво сказала свекрови:
– Мам, я много думала и решила. Нам с Виталей надо отсюда уезжать. Витальку здесь или посадят за драку или убьют!
– Куда ехать-то? – горестно произнесла Евгения Николаевна, думавшая с ними доживать свой век.
– На моей родине, в Бийске, живёт сестра бабушки Матрёны. Думаю, она пустит пожить у неё несколько дней. Сразу работу найдём, квартиру снимем, – Алька тяжело вздохнула и продолжила, выжидательно глядя на свекровь. – Женьку придется с вами оставить.
Евгения Николаевна, вымученно улыбаясь, тоже тяжело вздохнула:
– Конечно, куда ж его... А на Алтае мы когда-то жили, – от внезапно нахлынувших воспоминаний её карие глаза, до сих пор сохранившие цвет и блеск, заискрились. – Помню реку Бухтарму. Холодна же в ней водичка!
НА НОВОМ МЕСТЕ
На вокзал Шура приехала раньше дочери с зятем. Стоя на перроне, она от волнения переминалась с ноги на ногу и, с болезненной гримасой на полном лице, зорко вглядывалась в подходивших к поезду пассажиров. Альки с мужем всё не было. Незадолго до отправления поезда, надсадно дыша от большого груза, тянувшего руки, они наконец-то торопливо подошли к вагону. За плечами у Виталия покачивался большой узел. Алька тревожно искала глазами мать. Наконец их взгляды встретились, и обе, печально улыбнувшись, поспешили навстречу друг другу.
Мать, поставив на землю матерчатую сумку с продуктами, достала полиэтиленовый пакетик и, вдруг закашлявшись, произнесла осевшим голосом:
– Аль, здесь деньги на дорогу и письмо моей тёте Кате. Попросила её, чтоб приютила вас на время. Дочь, ты уж, пожалуйста, пиши. Я очень переживаю, – её выцветшие глаза под широкими темными бровями покраснели и наполнились слезами, готовыми вылиться.
Обернувшись к подошедшему зятю, сказала с мольбой, заглядывая в его дегтярно-чёрные глаза:
– Виталь, сынок, Не обижай её, пожалуйста.
– Ладно, мать, – не перенося душещипательных сцен, зять болезненно скривился. – Всё будет нормально.
Состав запыхтел, заскрежетал колёсами и пополз, оставляя позади себя двухэтажное с колоннами здание вокзала. Сквозь мутные стёкла вагона Алька с болью в сердце смотрела на вытиравшую слёзы мать. Душа заболела от жалости к ней, неизвестности, и она тоже заплакала.
***
Ночь Алька проспала беспокойно. Ворочалась с боку на бок.
Солнце, золотя верхушки берёз, пробегавших за окнами поезда, разбудило Алю тёплыми ласковыми лучами. От занимавшегося ясного дня на душе сделалось светлее. Она улыбнулась, глянула на спящего мужа и резко вскочила. Заправив постель, взяла полотенце и всё для умывания, быстрым шагом направилась в туалет. Стоя в тамбуре, Алька нетерпеливо поглядывала на заветную дверь, за которую хотелось попасть многим желающим. Досадовала на себя. Надо раньше было встать! Наконец-то мужчина, за которым стояла в очереди, освободил кабинет, и она нырнула туда.
С махровым полотенчиком через плечо, Алька озабоченно втиснулась в свое загромождённое купе, окинула равнодушным взглядом похрапывающих соседей и прикоснулась к плечу мужа.
– Виталь, поднимайся завтракать.
– Неохота вставать. Ешь, я потом, – ответил он и накрыл голову простынёй.
Выложив на столик испечённые матерью пирожки, сваренные вкрутую яйца, Аля с задумчивой грустью смотрела сквозь запылённое окно на берёзовые колки, в которых ещё высились сугробики потемневшего снега. Вот и зима убралась. Листочки-ласточки скоро выпорхнут из своих крошечных гнезд и запахнут, засияют в ярких солнечных лучах. От бегущих берёз прямо в глазах рябит! Красотища! Не то, что в Караганде! В их микрорайоне (помнится будет долго) – вечно прилипавшая к обуви глина да чахлые деревца, посаженные дворниками у подъездов. А на пробившиеся из под глиняной корки островки щетинившейся травки люди не наступают. Берегут.
Восхищённая природой Алтая, Алька не сдержала эмоций и хлопнула мужа рукой.
– Витальк, хватит спать! Глянь, где солнце? Зависло в берёзовых макушках! А земля на полях такая чёрная! Какие-то смоляные птицы по ней важно разгуливают...
– Это грачи, – с добродушной улыбкой пояснил ей сосед по купе, пожилой грузный мужчина.
Виталий поднялся и взглянув на часы, озабоченно произнёс:
– Завтра будем на месте. Как нас твоя баба Катя встретит? Она тебе двоюродная бабушка?
– Ну, да.
– Слушай, а в Барнауле нам до следующего поезда сколько сидеть?
Алька, выражая неопределённость, тряхнула головой и приподняла плечо:
– Два часа, – вновь пояснил сосед, с интересом наблюдавший за молодой парой.
– Это ещё ничего, – Виталий (как и его жена), пребывая в волнении перед неизвестностью, вздохнул. – Пойду в тамбур покурю...
При виде небольшого вокзала родного города у Альки вдруг защемило сердце: с этого места десять лет назад увозили её с младшей сестрёнкой Людой мать с отчимом в неведомый Казахстан. Аля даже вспомнила, в каком углу зала ожидания сидели они вечером в ожидании поезда.
– Альк, ну что, пошли? – с любопытством озираясь, весело сказал Виталий и, взвалив узел на плечо, подхватил тяжеленный чемодан с привязанной к нему авоськой.
Волоча сумки с пожитками чуть не по земле, Алька молила Бога, чтобы материна тётушка была дома. Её поиски привели молодых людей на берег реки Бии к двухэтажному деревянному зданию, расположенному по улице с необычным названием – Крепостная. Измученная дорогой Алька с облегчением освободилась от сумок у крыльца нужного дома. Нашла в себе силы ещё полюбоваться искрившейся в солнечных лучах рекой. С восторгом заметила блеснувшую серебром пойманную мужиком рыбёшку. Вспомнился рассказ матери о том, как в войну её дед Гаврила жил здесь с дочкой Екатериной. К ней-то, сестре бабушки Матрены, они сейчас и приехали.
Екатерина Гавриловна, маленькая седая, болезненного вида женщина с круглым лицом и очень добрыми серыми глазами, встретила их приветливо. Алька обняла её и огляделась. Крошечная комнатка, в которой она вырастила двоих детей, похоронила мужа, блестела чистотой. Ничего лишнего, вплоть до самой мелочи.
– Аль, вы пока умывайтесь, а я письмо пробегу глазами. Очень уж интересно. Да завтракать будем.
Екатерина Гавриловна надела очки с круглыми толстыми стёклами и принялась читать короткое письмо племянницы.
– Конечно, помогу детям, – прошелестели её сухие губы. Она задумчиво отложила письмо и сказала ласково:
– К столу, мои дорогие гостенёчки. Чем уж Бог послал.
Сама она ничего не ела, только всё расспрашивала о племяннице Шуре. Узнав о смерти сестры Матрёны, заплакала. Услужливая память тут же унесла её в далёкое прошлое.
Аля с Виталием, сочувствуя бабушке, хлебали вчерашний суп и молча поглядывали друг на друга.
Со вздохом вытерев кружевным платочком горестные слёзы с пухлых щёк, старушка ласково улыбнулась:
– Вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь!
– Баб Кать, мы можем снять где-нибудь квартиру? – обеспокоено спросила Аля. – Благоустроенные снимать, наверно, дорого. Нам бы попроще.
Екатерина Гавриловна задумалась, глядя в маленькое, покрашенное голубой краской окно.
– В основном жильё сдают в Заречье, – проговорила тихим мягким голосом. – Сейчас весна. Студенты ещё не съехали с квартир. Трудновато будет найти жильё, но попробуйте.
– Завтра и пойдём! – громко сказала Алька и вопросительно взглянула на мужа. – Да, Виталь?
– Конечно. Работу потом искать будем?
– Посмотрим, – Алька пожала остренькими плечами. Растерянность мелькнула в её потемневших, чуть запавших от забот глазах.
***
Вот уже третий день они ходили по Заречью в поисках жилья, и всё попусту. Хозяева домов смотрели на них кто с презрением, кто с сочувствием. В ограде одного из богатых особняков Альку чуть не укусила огромная, выскочившая из-за угла собака. Когда молодые люди вконец отчаялись найти жильё, на их просьбу неожиданно откликнулась пожилая, толстая женщина с конопатым лицом. Узнав, что Виталий по профессии водитель, она обрадовано воскликнула хрипловатым голосом:
– Шофера нам нужны! Пойдёмте, покажу вам боковушку. Напротив у меня тут студентки живут.
Идя следом за шаркающей ногами хозяйкой, Аля мельком глянула в большой огород, в котором девчонки лет восемнадцати копали землю. «Витале, наверно, тоже надо будет здесь что-то делать. А может, и мне», – подумала с горьковатой усмешкой. И не ошиблась. Женщина в тот же день нашла новому квартиранту работу.
– Виталь, сынок, – запела она ласковым скорбным голосом, – помоги завалинку вокруг дома разобрать. Тепло стало. Стены скоро преть зачнут. Да, может, завтра звонок починишь?
Виталий согласно кивнул. Оценивающим взглядом посмотрел на землю, насыпанную толстым слоем вдоль стен, украдкой вздохнул и взялся за стоявшую около разбитого крыльца лопату.
Аля постелила на сетку железной кровати привезённый матрац. На ватное одеяло и подушку надела сшитое матерью постельное бельё (с большим трудом она раздобыла ситца). Достала из чемодана вещи и повесила в хозяйский шкаф.
Вечером хозяйка, Анна Петровна, стала расспрашивать их о жизни. Откуда они родом, зачем приехали... Потом, прищурив с хитринкой глаза, доверительно сказала:
– Вижу, ребята вы хорошие. Помогу вам с жильём. Напротив бабулька замуж собралась. В свой домик хочет квартирантов пускать. Я ей вас и порекомендую.
На другой день Виталий устроился водителем в лесозаготовительную контору, находившуюся здесь же, в заречной части города. Алька считала, что складывается у них с Виталием жизнь на новом месте как нельзя лучше: работу нашли (ей предложили потрудиться в этой конторе токарем), с жильём пока определились. Всё бы ничего, да машину её мужу дали допотопную, без конца ломавшуюся. А за ремонт платили крохи. Аля точила на устаревшем токарном станке, из-за которого её едва было видно, детали к машинам. Зарплату платили мизерную.
Через неделю соседка Анны Петровны переехала к новоявленному мужу. Она всё же пустила Алевтину с Виталием на квартиру в свой аккуратный домик. Наказов было!.. В огород не ходить! Помойную яму, находившуюся там, не засорять! За домом следить! Сказала даже о том, что в случае освобождения ими дома вычистить за собой туалет. Виталий, при последних словах бабульки, нервно дёрнул щекой. Алька перевела недоумённо-удивлённый взгляд с молодившейся старухи на мужа. Тот незаметно ткнул её в бок локтем и с каменным лицом прошептал с досадой:
– Ты чо, дура совсем?! Дерьмо за собой надо будет убрать!
Едва за длинноносой хозяйкой закрылась дверь, Алька прытко побежала в огород и заглянула в круглую дыру туалета. Там было чисто.
– Ёлки-палки! Это чем же добро с такой глубины выгребать-то будем!?
На семейном совете, состоявшемся вечером на диване, Виталий, давясь смехом, внёс рационализаторское предложение:
– В дыру туалета опустим старое ведро (их за домом целая куча), которое потом можно вытащить крючком и закопать в углу бабкиного огорода.
Алька добросовестно следила за покрашенным в зелёный ядовитый цвет домиком. Когда бы нарядно одетая хозяйка не явилась (а любила она это делать внезапно), дома и в ограде был всегда порядок. Алька мужу строго наказывала:
– Не вздумай пить! Выгонит, куда пойдём? Скоро за сыном ехать. Может, мать твоя Женьку привезёт? Воздухом хоть свежим здесь подышит. Наша благодетельница, Анна Петровна, обещала по блату сына в садик устроить, – она вздохнула и посмотрела мужу в глаза. – Тебе, я думаю, за хлопоты надо будет у неё отработать...
***
Зловредная баба не была в восторге от добавившихся в её дом квартирантов: матери Виталия с внуком. Скрепя сердце она протерпела месяц, а когда Евгения Николаевна уехала домой, тут же предложила квартирантам съезжать.
– Внуку с женой негде жить, – поджав накрашенные тонкие губы, сухо пояснила она.
И снова забота о жилье занозой засела в Алькину голову. На этот раз ей повезло. Совсем не пришлось в поисках угла рыскать по улицам. В обеденный перерыв, стоя в очереди в рабочей столовой, Алька поделилась «горем» с техничкой, женщиной добродушной, отзывчивой. Не успела та посочувствовать, как слесарь Серёга, неказистый мужичонка, не раз обращавшийся к Альке с просьбой поскорее выточить ту или иную деталь, с готовностью воскликнул:
– Дак ко мне приходите! – и смущённо пригладил потрескавшейся от мазута ладонью припылённые, будто мукой, волосы. – Я счас один живу.
– Вот спасибо! – засияла Алька. – А то уж не знаем, что делать!
Женщина, мывшая в конторе полы, сверлила Альку укоризненным взглядом, пока та договаривалась с Сергеем. Уже сидя за столом, тихо сказала:
– От него ведь жена с детьми уехала!
Алька горестно вздохнула:
– А что делать-то? Нам деваться некуда, – обернулась и, прищурив глаза, внимательно посмотрела на Сергея, торопливо хлебавшего суп. Со страдальческим видом взяла ложку и взглянула на собеседницу:
– Чего уж поди с ним делить?
– Смотри, Аль, сама. Было бы мне, где вас приютить, приютила бы. Сама горе мыкаю с детьми в одной комнатёнке. А у Сергея дом большой...
Переехали к Сергею. Аля без всяких худых мыслей о его жене выбелила все три, не белёные года два комнаты, разложила по местам вещи и тихо радовалась: с хозяином общаться куда проще, чем с хозяйкой.
Отработав в боксе по ремонту машин смену, Сергей споласкивал под краном умывальной комнаты гаража худощавое лицо, покупал бутылку водки и, придя домой, со стуком ставил её на кухонный стол. Скинув в углу верхнюю одежду и обувь, выпивал полстакана водки, брал гармонь и пел под неё почти до утра жалостливые песни. Одну ночь квартиранты вынесли. На вторую, взяв матрац и одеяло, пошли спать в огород под яблоню.
«Деваться некуда. Надо терпеть», – вздыхая, думала Алька, разглядывая при лунном свете висевшие над головой яблочки.
Глядя на поникшие овощи в огороде, Алька жалела их – так и хотела подвязать кусты помидор, выдергать траву с грядок. Но, боясь соседских пересудов, к овощам не прикасалась.
Спать, хотя и в соседней комнате, под грустные песни хозяина квартирантам всё же надоело. Зима придёт, под яблоней спать не будешь. Квартирный вопрос встал ребром…
Куда бы Аля ни шла, в магазин ли, на работу, её ищущий взгляд непроизвольно устремлялся на столбы, где обычно в Заречье висели объявления. С затаённой надеждой спрашивала всезнающих старушек: не знает ли кто, где сдаётся...
Однажды в магазине Аля увидела полную кудрявую молодку в пёстром халате. Стоя в очереди, та от нечего делать рассматривала свои накрашенные красным лаком длинные ногти. Такого же цвета помада на её пухлых губах слегка размазалась, и они казались ещё толще. Потихоньку передвигаясь с хвоста очереди вперёд, к прилавку, Аля с интересом рассматривала людей: укоренилась в ней привычка пялиться на них. Однажды в автобусе так загляделась на симпатичную молодую особу, что та ей сделала замечание. Вдруг Алькина память «прокрутила плёнку назад». Из далёкого прошлого высветились детские черты. Точно! Молодка ей знакома! И она мучительно стала вспоминать: «Где пересекались наши пути? В интернате или в пятой школе?»
Чувствуя пронизывающий взгляд, молодка обернулась, внимательно посмотрела на худенькую молодую женщину и расплылась в улыбке.
– Алька!?
– Да.
– Я тебя сразу узнала! Ты почти не изменилась! Мы же с тобой здесь в Бийске в шестом классе учились! Вы потом уехали куда-то в Казахстан.
– А теперь с семьёй вернулась на родину! – тоже, несказанно обрадовавшись встрече, воскликнула Алька и засыпала одноклассницу вопросами. – Ты как? Семья, дети?
– Сынок у меня. А муж – знаешь кто? Валерка Петров. Помнишь его? Наш одноклассник, рыженький такой.
– Надо же! – удивлялась Алька. – Столько лет!
– Вы где живёте? – спросила Наташа.
– Тут недалеко. У нас опять проблема. Срочно надо квартиру снять. Хозяин пьёт...
– Слушай! – Наташа дружески коснулась её руки. – Мы тоже живём на квартире. У моих хозяев большой двухэтажный дом. Там раньше ещё их родственники обитали. Сейчас подвал пустой.
– Подва-ал, – разочарованно протянула Аля.
– Ну да! – с неожиданным подъёмом зачастила Наташа. – Он вполне жилой! Там две комнаты! – сбавив тон, продолжила так же воодушевлённо. – Там есть печь, которая отапливает и второй этаж, то есть наши комнаты. Сначала мы внизу жили. Теперь наверх перебрались.
– Я что-то не пойму, – Аля недоумённо пожала плечами, – дом на два хода?
Наташа чуть сморщила полное лицо, отчего обозначились милые ямочки на щеках.
– Как-то не совсем. Посредине он разделён лестницей. Вроде и вместе живешь с хозяевами, и в то же время отдельно. Короче, все семейные дрязги как на ладони!
В тот же день Аля пошла смотреть подвал. Жить в нём было можно, если только навести порядок. Договорившись с миловидной хозяйкой о цене, она побелила в выходной день помещение, убрала мусор, и вечером они с мужем перенесли туда свои пожитки.
На новом месте Аля не заметила, как подкралась осень, листьями-конопушками выстелив землю. Картошка, которую они с Виталием сажали в поле (производство, по договору с каким-то совхозом, выделило землю), выкопана. Топливо, купленное пополам с Натальей, заготовлено. Виталию, наконец-то, дали новую машину, и он теперь пропадал в командировках. Аля как-то наткнулась в газете на объявление, которое её сразу же заинтересовало. «ПТУ-4 ведёт набор учащихся на дневное и вечернее отделение по специальностям...» Специальность – мастер по холодной обработке металла – ей подходила, ведь она работала токарем. Посове-товавшись с мужем, Аля решила этот год учиться на вечернем отделении ПТУ, а шестилетнего сына (как ни жаль его было) перевести в детсадовскую группу «круглосуточников».
После работы она ехала в другой конец города на занятия. Обессиленная, возвращалась домой поздно. Топила печь. Наскоро приготовив ужин, ела и ложилась спать.
Наталья стала проявлять недовольство. Им в верхних комнатах было прохладно, а топить печь, находившуюся в подвале, она не хотела и мужу запретила. Потому и перебрались на второй этаж, чтобы избавится от топки печи!
Крещенские морозы вдруг резко ослабли: видно, небесная канцелярия сжалилась над Алькой. Уж очень тяжко было ей после занятий поздними морозными вечерами с другого конца города добираться домой.
Метель в этот вечер разыгралась так, что Алька, сойдя с автобуса, света белого не видела, пока доплелась до заметённых дверей дома. Наскоро переоделась и пошла в сарай за дровами, с досадой думая: «Опять Наташка вопить будет из-за печки!» Вспомнив, что та собиралась к матери с ночёвкой, облегчённо вздохнула.
Когда дрова разгорелись, Аля засыпала уголь. Попив чай с булочкой, прилегла. Натальин муж Валера (караулил он соседку, что ли?) беззвучно приоткрыл незапертую дверь её «апартаментов» и, проскользнув худым телом в проём, щёлкнул выключателем. С приклеенной глупой улыбкой хлопнулся рядом с Алькой. Различив в сумраке комнаты (тусклый свет от уличного фонаря проникал сюда) длинную фигуру Валеры, Алька опешила, потом, подскочив как ужаленная на хозяйской старенькой кровати, в бешенстве прошипела с угрозой:
– Включи свет! Закричу!
Саркастическая улыбка заиграла на веснушчатом лице Валерия. Однако, не дав волю язвительным словам, он неторопливо встал, едва не касаясь головой низенького потолка, и так же бесшумно (не дай Бог, чтоб хозяйка увидела), мягко ступая и озираясь, отправился на второй этаж.
Сына Аля забирала из садика в среду и субботу. Он там не плакал и маму ждал с большим нетерпением, а уж при встрече буквально забрасывал её вопросами, на которые она едва успевала отвечать.
Как-то Аля попросила сына слазить в подполье за картошкой. Картошку варить она раздумала, и клубни средней величины так и остались в миске на столе. Утром зашедшая за солью Наталья машинально глянула на стол и вдруг, положив руки на крутые бёдра, пронзила Альку острым неприязненным взглядом:
– Нашу картошку едите?! Конечно, крупную легче чистить!
Аля вспыхнула от обиды и вперила недоумённый взгляд в клубни. Действительно, они были вроде немного крупнее. Да и по цвету будто бы отличались. Надеясь развеять свои подозрения и Натальи, стоявшей в прежней позе, но теперь уже со стеклянным блеском в потемневших от гнева глазах, Аля открыла подполье и строго спросила собиравшегося в садик сына:
– Покажи, где вчера картошку брал!
Мальчик невозмутимо направил указательный пальчик в сторону чужой перегородки.
– Я тебе где сказала набрать? – взвизгнула Алька и пунцовея, словно уличённая в воровстве, повернулась к соседке.
– Наташ, извини, пожалуйста. Со своими проблемами не обратила вчера внимания на то, где Женька взял эту злосчастную картошку. – Аля приложила руку к груди, готовая от стыда провалиться на месте, продолжила с жаром. – Это первый раз, честное слово! Я сама в своей ямке всегда брала!
Убедить Наталью было невозможно. Она твёрдо уверилась, что одноклассница с мужем едят их картошку. Не долго думая, она пожаловалась хозяйке, с которой дружили и работали в одном магазине. Та в этот же день зашла к Але. С удовлетворением оглядев прибранные комнаты (она никогда сюда не заходила, считая свои визиты оскорбительными для квартирантов), вздохнула и сказала с сожалением:
– Аль, извини, но вам придется искать квартиру. Надоели Натальины жалобы. То печка, теперь вот картошка...
До весны Аля с Виталием кое-как дожили здесь. (Она избегала встреч с одноклассницей как только могла). И теперь мысли о новом жилье не давали покоя ни днём ни ночью. Куда деваться? Виталию пока ничего не говорила. Жалела его. Не сладко мужу было на такой работе: возить из далёкого леса брёвна в город. Изматывался донельзя.
Уже вся округа была ей исхожена. И вдруг на одном из столбов линии электропередачи она увидела свежее объявление о сдаче комнаты в частном доме. Тут же побежала узнавать.
Крепкие дубовые ворота ей открыл дед лет восьмидесяти с постриженной пегой бородой. Его красное мясистое лицо прямо-таки дышало здоровьем.
– Я по объявлению, – чуть отдышавшись, выпалила Алька. – Комнату ещё не сдали?
Дед помолчал, довольно продолжительное время разглядывая смущённую девчонку, потом отрывисто произнёс суровым голосом:
– Проходи! Дома поговорим!
Сжавшись в комок непонятно отчего, Алька двинулась следом за дедом. У порога дома хотела разуться, но, потоптавшись на месте, раздумала, увидев в сенях ошмётки грязи. Подав стул, Захар Петрович грузно сел сам и спросил деловито:
– Ты одна хочешь угол сымать?
– Да нет, – будто оправдываясь, что имеет семью, зачастила Аля. – Муж у меня есть, сейчас он в командировке. Ещё сынок. Ему осенью в школу.
Дед задумался. Квартирантов с ребёнком ему, как и другим хозяевам, пускать не хотелось, но молодка показалась ему больно приветливой, и он согласился.
Солнце ещё не закатилось за горизонт, как неожиданно приехал Виталий. За ужином Аля торопливо выложила ему всю подноготную о конфликтах с Натальей. Она боялась его взрывного характера (мог не сдержаться и вспылить), потому о происходивших дрязгах в доме ему не рассказывала. А тут не сдержалась. Видимо, сдали нервы.
– Придётся снова съезжать, – заключила со вздохом. – Квартиру я нашла.
Виталий, ковыряя вилкой жареную картошку, хмурил густые брови. Алька, с беспокойством поглядывая на него, наскоро собирала вещички, которых у них было не так много. В этот же тёплый весенний вечер они переехали.
Чувствуя неловкость перед бывшими квартирантами, хозяйка подарила Жене коньки своего сына.
Купив извести, Аля с энтузиазмом вычистила и выбелила трёхкомнатный дедов дом. Закопчённые стены давно не видели щётки.. Да что тут говорить! Захар Петрович вот уже много лет жил один. Жена умерла. Дети где-то на севере. По его словам, даже не навещают.
Однажды, увидев, как Захар Петрович варил себе на неделю ведро лилово-красной прошлогодней свёклы, Аля удивленно подумала: «Лицо у него прямо здоровьем пышет! Со свёклы что ли?» – и стала приглашать его к своему столу. Глядя, как дед закладывал в стиральную машину постельное бельё в один приём с рабочими брюками и носками, подумала с жалостью: «Стирать бельё ему всё же надо».
Захар Петрович большую часть времени находился во дворе. Всё что-то строгал. Копался в огороде. И всегда, несмотря на жару, ходил в кирзовых сапогах. Входя в дом, никогда не разувался, даже не счищал грязь с сапог о ребристую жёсткую сетку, найденную Алькой недалеко от дома на свалке. Сделать ему замечание по этому поводу она не могла и поэтому стала каждый день тщательно подметать, а потом мыть полы. Деду это не понравилось. Нахмурив седые косматые брови, он проворчал:
– Полы мне сгноишь!
С грязью пришлось бороться с помощью мокрого веника, а изредка, стараясь, чтоб дед не видел, – влажной тряпки.
Экзамены Аля сдала успешно. Получив специальность «мастер по холодной обработке металла», она стала искать другую работу. Женьке, как будущему первокласснику, в детском саду на выпускном вечере подарили красивый портфель со школьными принадлежностями. Радости было!.. Ему-то в радость дома сидеть, а ей забота: оставлять одного на целый день! Теперь Аля работала на машиностроительном заводе в отделе технического контроля. Уходя из дома, строго-настрого наказывала сыну:
– За ворота не выходи! Не смей срывать у деда какую-либо ягоду!
Захару Петровичу понравилось, что мальчишка не пакостный. И он сам с удовольствием угощал его и Альку ягодой. Но раздражало деда, что парнишка слишком любопытный! Что бы он ни мастерил, всегда тот рядом вертится! И ямы роет!
– Всю ограду перекопал мне! – бурея лицом, жёстко бросил вернувшейся с работы квартирантке и зашагал по комнате так, что половицы жалобно застонали.
Алька в глубоком отчаянии вышла во двор и с беспокойством огляделась. «О каких ямах-то речь? – она недоумённо пожала плечами.– Чего ярится!»
С тяжёлым сердцем Аля сготовила ужин. Налив в миску суп, отнесла в комнату Захара Петровича, а сама вышла во двор.
– Жень, сынок, хватит играть! Пошли кушать да спать.
– Ма-ам, – протяжным плаксивым голоском заныл ребёнок. – Можно ещё поиграю. Жучок из домика сейчас вылезет...
– Из какого домика? – насторожилась мать и торопливо подошла к сыну, сидевшему на корточках у забора. Из выкопанной мальчиком канавки, переступая мохнатыми лапками по «ступенькам» крошечной лесенки, терпеливо лез на волю изумрудный жук. «Вот тебе и ямы!– ахнула Аля. – Что стар, что мал! Ей Богу!»
Август, сухой и тёплый, подходил к концу. Скоро Жене идти в школу, а костюм Аля ему ещё не купила. В воскресный день собиралась поехать за ним на базар. А в пятницу вечером, когда после работы вернулась домой, Женя бросился к ней со слезами:
– Мама! Меня дед целый день в дом не пускал!
– Как не пускал?! – вскрикнула мать с чувством, похожим на ужас. Ребёнок весь день был голодный!
Аля едва сдержалась, чтобы не выплеснуть деду обиду. Когда же вернулся из рейса муж, расплакалась и с болью поведала ему о новой причуде хозяина.
Виталий, как ни странно, даже не вспылил. Вытер шершавой ладонью её слёзы и, глубоко вздохнув, произнёс сочувствующим тоном.
– Опять тебе объявление искать!
Как на расписной карете промчалось мимо Альки душистое лето. В бесконечных заботах и не заметила ни ласковых солнечных лучей, ни жемчужных облаков, плывших над головой. Прожила эти месяцы как в тумане.
Бабье лето на удивление выдалось погожим. Берёзы и тополя разоделись в золото. Женя пошёл в первый класс и радовал мать успехами. Похоже, их мытарства с углами наконец-то закончились. Нашлась для них избушка в Заречье прямо около леса, хозяйка которой жила на севере. Она попросила сестру, учительницу начальных классов, подыскать квартирантов. К кирпичному белому дому этой моложавой симпатичной женщины и привели Альку поиски жилья.
Чтобы не обидеть своим уходом деда, Аля солгала ему:
– Захар Петрович, Витале от производства комнату дали. Завтра переезжаем. Спасибо вам за всё.
Дед растерянно заморгал. В покрасневших глазах появился блеск. Чтобы скрыть вдруг нахлынувшее душевное беспокойство (не хотел, чтоб Алька его покидала) засуетился, как-то беспомощно заоглядывался. Потом торопливо прошлёпал в огород и принёс квартирантам ведро спелых помидоров.
Штукатурка внутри и снаружи сданной им избушки кое-где отвалилась. «Ничего! – ободряла себя Алька, прикидывая, с какого угла браться за ремонт. – Баба Матрёна всю жизнь прожила вот в таких хоромах! Не пришлось, бедной, пожить в хорошей квартире... Ну да ладно! У нас с Виталей всё впереди!»
В выходной день Аля засучила рукава и принялась наводить порядок. Лепить на стенах заплаты, мотаясь по углам, она научилась. Отыскала на улице глину, спросила у соседей, державших живность, охапку соломы и принялась за дело. Старательно залатала плешины избушки изнутри и снаружи, побелила. Чтобы полусгнившее бревно, называемое маткой, внезапно не обрушилось, Виталий подставил под него столбик: пришлось украдкой срубить в лесу дерево.
– Крышу бы рубероидом до зимы перекрыть, – произнёс задумчиво и добавил в сердцах. – С такой работой ничего не успеваешь дома делать! И платят копейки!
Учительнице работящие квартиранты понравились, и она сказала ласково:
– Живите сколько хотите, – и назначила минимальную плату.
Работа контролёра на машиностроительном заводе Алевтине нравилась, и она с большой ответственностью относилась к ней. Хотела подать в профком заявление, чтобы поставили на очередь для получения квартиры. Оказалось, ждать очереди надо было пятнадцать лет!
И всё-таки плохо ли, хорошо, но пока проблема с жильём отпала. Слава Богу! Сидя как-то у экрана телевизора (муж как всегда в командировке), Але вдруг пришли на ум слова бабушки Матрёны, произнесённые ей незадолго до смерти. Помнится, стоял холодный февральский день. Аля приехала в Тихоновку посоветоваться с родными насчёт переезда. «Алька! – сказала тогда уже серьёзно болевшая бабушка, глядя задумчиво на внучку, – а ведь в Бийске твой отец живёт! Терентьев Василий...» Занятая мыслями о переезде, Аля тогда как-то пропустила эти слова мимо ушей. Почему-то нисколько не задела мысль об отце. Жила и жила себе без него двадцать три года. И мать свою, как некоторые дети, не донимала расспросами. А сейчас, когда её отец, возможно, живёт где-то рядом, ей очень захотелось увидеть его. Какой он? Ведь она его совсем не знает! Надо же! И мать никогда о нём не рассказывала! Аля решила поискать его.
Нашла в малознакомом ей городе паспортный стол. Смуглая девушка с круглым лицом спросила возраст Терентьева Василия. Краска стыда бросилась Але в лицо. Она замялась, прикидывая в уме: «Сколько же отцу лет? Если маме 52, то он должен быть немного постарше, может, помоложе. Что ж я у матери-то не спросила?!»
– Где-то около пятидесяти, – ответила Аля, смущённо улыбаясь.
Отвернувшись, круглолицая что-то долго искала в картотеке, потом повернулась с улыбкой:
– В городе два Василия с такой фамилией. Зрелого возраста и молодого.
– Давайте адрес старого.
Девушка записала на листе бумаги улицу, номер дома и квартиры мужчины зрелого возраста и подала его Алевтине.
***
Всю неделю Аля думала об отце. В воскресенье сказала Виталию:
– Давай съездим по адресу, что мне в справочном дали. Женьку надо взять...
– А вдруг – мимо! – высказал своё предположение Виталий.
– Съездить всё равно надо! – решительно сказала Алевтина и стала собираться.
Ранним утром, глянув на восток, Алька подумала с радостью: «Денёк будет золотым! Заря вон как расцветила горизонт!» Да не тут-то было. День выдался пасмурным. Через час откуда-то взявшаяся серая завеса туч зашторила солнце, и теперь оно тусклым пятном просвечивалось сквозь неё. Не смотря на погоду, Аля с Виталием и сыном всё же поехали.
На улице Разина (хорошо, что паспортистка написала название остановки) нужный номер дома они нашли быстро. Квартира под номером 41 находилась на нижнем этаже.
У подъезда с аккуратными крашеными лавочками Аля взволнованно и деловито распорядилась:
– Виталь, подождите с Женькой у подъезда. Толпой неудобно заходить. Да ещё и неизвестно ничего.
Долго она топталась около двери, обитой чёрным дерматином, не решаясь позвонить. Блестящие цифры 4 и 1 прямо резали глаза, когда она на них взглядывала. Рука сама потянулась к соседнему звонку. Зачем? Наверно затем, чтобы взять себя в руки: уж очень колотилось сердце, да и ноги подрагивали.
– Вам кого? – мелодичным голосом спросила Алю кареглазая девушка, приоткрыв дверь.
– Извините. Не подскажете, в какой квартире живёт Василий Терентьев?
– Здесь, – кареглазая показала пальцем на соседнюю дверь и скрылась.
И Аля позвонила. Послышались шаркающие шаги. Она расправила плечи и вся подобралась.
Наконец, в дверном проёме показалось полное лицо черноволосой женщины, с прорезанными на высоком лбу бороздками. Запавшие, маленькие угольные глаза смотрели на неё удивлённо.
Алька сглотнула ком и спросила дрогнувшим голосом:
– Василия Прокопьевича можно?
Тут женщина толкнула дверь и впилась в лицо молодой женщины пронзительным взглядом.
– Аля?
– Да.
Затянувшаяся пауза била Альку по нервам. Переступая с ноги на ногу, она не знала, что делать. Ещё несколько секунд – и сорвётся с места.
– Проходи! – наконец выдавила женщина, отступив вглубь коридора.
Аля замялась:
– Я не одна. Муж во дворе и сын.
– Что ж, зови, – великодушно разрешила жена Василия; похоже, это была именно она.
Войдя в комнату, женщина с иронической усмешкой сказала мужу, лежавшему на диване:
– У нас гости!
Василий с недоумением встал и неторопко направился в прихожую, где лицом к лицу столкнулся с молодой женщиной. Внимательно посмотрев на неё, он вдруг побледнел и часто заморгал.
– Аля? – произнёс шёпотом.
Алька приросла к месту и растерянно уставилась в какое-то измождённое лицо отца. На случай, если он её не узнает, взяла с собой фотографию матери. Хотя Василий дочь узнал (в раннем детстве он с ней общался), она зачем-то вытащила из сумочки фото и сунула отцу. Тот молча взял его и с грустью долго разглядывал молодое лицо Шуры, то покрываясь легким румянцем, то бледнея.
Жена исподтишка наблюдала за мужем из комнаты. Виталий, стоявший с сыном у двери, заметил в её ледяном взгляде почти ненависть. Хотел толкнуть Альку локтем, да сдержался.
– Одна живёт? – глухо спросил отец.
– Да, – грустно ответила Аля, с волнением рассматривая его лицо, покрытое сеткой мелких морщин, находя при этом свои черты: тот же с горбинкой нос, губы, линия бровей и та схожа.
– Валь, на стол собери, – обернувшись, тихо попросил Василий жену.
– Проходите! Что ж в прихожей-то стоим! – засуетился он.
– Это ваш внук Женька! – взяв за плечи жавшегося к Виталию сына, Аля подвела его к деду.
– Я уж понял, – улыбнулся тот, погладил мальчика по голове и пошёл показывать ему аквариум, занимавший приличную часть комнаты.
– Рыбок собирает, – ехидно бросила вслед Валентина.
– У каждого человека свой интерес, – обернувшись, задумчиво сказал Василий. – Мужики вон с нашего двора в домино штаны протирают.
Оставив внука у аквариума, отец вернулся в зал, где сидели на диване зять с дочкой, и примостился рядом.
– Расскажите, как живёте-то?
Аля коротко поведала отцу о своих мытарствах по квартирам. Василий, обняв её тонкой рукой за плечи, внимательно слушал, иногда тяжко вздыхал. Когда Аля закончила свой невесёлый рассказ, он опустил лысевшую седую голову и растроганно произнёс:
– Ты прости меня, дочь. Так уж жизнь сложилась.
– Да я ничего, – Аля протяжно вздохнула. – Очень захотелось найти тебя. Познакомиться.
– Молодец, что нашла.
Он вдруг оживился, отодвинулся, внимательно разглядывая её черты, потом произнёс мягким глуховатым голосом:
– У тебя ведь братья есть! Василий и Михаил. У Васьки всё чо-то с жёнами не ладится! А Михаил – ничо. Работает. А я вот болеть стал. Сердце шалит. До пенсии, наверно, не доработаю.
– А ты кем работаешь?
– Грузчиком. Цемент фасуем в мешки да грузим на машины.
Оглядев его худые руки и впалую грудь, Алька ужаснулась. Ничего себе, грузчик! Душа от жалости к отцу сжалась.
В это время, надев на лоснившееся лицо маску радушия, в комнату вошла Валентина с подносом в руках.
– Вам помочь? – Аля с готовностью поднялась.
– Да нет, сиди. Угощение наше нехитрое. Знали бы, что приедете, так приготовились бы. Хорошо, что бутылка есть. Отцу за какой-то калым дали.
Выпили по стопке водки. В незапертую дверь тихо вошла соседка (мать кареглазой девушки) с сизоватым лицом, наверняка зная, что здесь найдётся для неё угощение. Валентина поморщилась, однако налила и ей. Вылив в рот содержимое стаканчика, соседка затарахтела про своё.
Женю с трудом оторвали от аквариума. Почти во всю стену, он прямо-таки завораживал гостей. Рыбок! Каких только там не было! И полосатые, и багрово-красные, даже золотые рыбки плавали! Дед затаённо улыбался, глядя на внука, у которого от восторга расширились глаза.
– На развод дам, если Виталий приобретёт аквариум, – пообещал он.
На прощание отец просил Альку забегать. Записал её адрес.
– Ты нас тоже навещай, – сказала она радостно и повернулась к его жене. – Тёть Валь, может, вместе с отцом соберётесь к нам в гости? Братьям привет передавайте. Пусть приезжают.
Брат Василий вскоре прикатил. Алька как раз проводила мужа в рейс и теперь с задумчивой грустью сидела у окна, глядя на раскидистую соседскую берёзу. Катившийся к горизонту диск солнца освещал её, золотокосую, как-то по-особому: танцевавшие от ветерка листочки отсвечивали то янтарём, то жемчугом. «Вот уж действительно золотая осень!» – с восхищением подумала Аля. Услышав тихий стук в соседнее окно, она насторожилась. «Может, Виталька вернулся?» – подумала с тревогой и пошла к двери.
– Кто?
– Брат твой! Василий! – услышала весёлый голос.
Открыла.
Молодой высокий мужчина, не подумав у порога снять обувь, крепко стиснул её в объятиях и развязной походкой двинулся к столу. Бухнув донышками двух «огнетушителей» об стол, обернулся и произнёс деловито:
– Стаканы в доме есть?
Алька, прочитав на этикетках название вина – «Вермут», брезгливо поморщилась и, насторожённо поглядывая на крепкую фигуру брата, подала один.
– А ты?
– Я не пью.
Василий налил себе полный стакан вина и сказал обиженно:
– Хоть стопку за встречу со мной выпей.
Аля принесла фужерчик и плеснула в него вина. Порезала сало, хлеб.
– Суп будешь?
– Не. Не хочу, – вылив багрово-красное вино в широко открытый рот, он бросил туда кусочек сала и стал с нескрываемым интересом оглядывать сестру с ног до головы.
– Где живёшь? Работаешь? С женой как? – засыпала та его вопросами.
– А! – брат небрежно махнул волосатой рукой, налил себе ещё и, опрокинув в горло жидкость, продолжил. – С женой поругался! На работе – не лады! Невезуха, одним словом! Живу пока у отца.
– Как он? – с тревогой спросила Аля.
– Нормально! – покачивая ногой, беспечно произнёс Василий и взглянул с интересом на сестру такими же, как у неё, синеватыми глазами. Налил себе ещё...
Аля с опаской покосилась на быстро пустевшую бутылку:
– Виталька, как нарочно, уехал сегодня в командировку! – сокрушалась она. – Помогать какому-то совхозу в уборке урожая! В каждую дыру его суют!
– Молодец! Пусть работает! – лишь бы поддержать разговор, сказал Василий и с игривой усмешкой взглянув на сестру, потянулся за второй бутылкой.
– Хватит! – опередив его, жёстко сказала та и поставила её за стол. – Эту – завтра возьмёшь с собой!
В упор разглядывая захмелевшего братца, подумала с досадой: «Не выпроводишь ведь его! Трамваи уже не ходят!»
На чернильном небе ярко высвечивались звёзды. Розовощёкая царица ночи озабоченно шествовала по небосклону, обливая синим мерцанием дома и улицы, а так же и Алькину кособокую избушку.
Аля достала свежее бельё и постелила брату на диване сына. Её с мужем кровать стояла напротив. На полу кухоньки стелить ему постель она не решилась: может обидеться. На всякий случай (мало ли что) оставила там свет включённым.
Василий снял одежду и небрежно бросил её на спинку стула.
Алька, обратив внимание на его бицепсы, иронически усмехнулась: «Здоров, как бык! По разговору видать – лодырь несусветный! И, похоже, зашибает здорово».
Не снимая фланелевого халата, застёгнутого до самого подбородка, легла, подвинув сына к стене. Натянула одеяло до самой шеи. Жарко. Сон совсем пропал. В звонкой тишине слышала, как ворочался брат. Старенький хозяйский диванчик под ним аж взвизгивал. Она пялила в полынью окна воспалённые глаза и злилась. «Когда же эта чёртова ночь закончится! Ещё идиотская луна таращится!»
Перед рассветом Алькины веки всё же сомкнулись. Во сне она чувствовала лёгкое, будто дуновение ветерка, прикосновение к волосам. Но, услышав рядом жаркое дыхание, мигом разлепила ресницы. В глаза тут же бросился облитый лунным сиянием силуэт братца, сидевшего на её кровати в одних плавках. Алька подскочила как ошпаренная. С грохотом опрокинув в темноте стоявший на пути стул с вещами брата, ругнулась при этом и бросилась на кухню. С колотившимся от ярости сердцем ткнула пальцем выключатель. Свет резанул по глазам. На секунду зажмурившись, она схватила табуретку и, сузив блестевшие глаза, прошипела:
– Ложись на место!
– Я с женщиной три месяца не был, – подпирая головой потолок, Василий от возбуждения хрипло дышал.
Тут Алька взорвалась. Двигаясь с табуретом на него (забыла его поставить), не думая о спавшем сыне, кричала срывавшимся до визга голосом:
– К женщине пришёл!! Не к сестре! К женщине!!
Василий лёг на диван и с опаской посмотрел на Альку: «Пантера!! Глаза выдерет!» – отвернулся к стене и захрапел.
Успокоившись, Аля взглянула на голубую полоску рассвета, протяжно вздохнула и легла. Заботливо укрыла одеялом сопевшего рядом ребёнка. Спать не хотелось. Проворочавшись с боку на бок два часа, встала, взяла вещи и пошла переодеваться в баню. Когда вернулась, братец уже оделся. Не глядя на него, она приготовила сыну завтрак. Сама есть не стала, гостю демонстративно не предложила, протянула оставшийся «огнетушитель». Нервно надела светлый плащ. С непроницаемым лицом Василий взял бутылку и сунул в карман брюк. Надел куртку и, с сожалением хлопнув хозяйку по плечу, вышел.
***
Через несколько дней после знакомства с братом Аля поехала навестить отца (не поверила Василию, что у него всё в порядке). Дверь открыла Валентина. Не ответив на приветствие, она вдруг развернулась и, несмотря на полноту, вихрем пронеслась мимо гостьи в спальню. Та, почувствовав дуновение ветра, с изумлением посмотрела ей вслед, в недоумении потопталась в прихожей, потом разулась и решительно прошла в гостиную. Отец сидел в кресле и смотрел телевизор. На звук шагов он резко обернулся. Его слегка запавшие глаза засияли от радости.
– Тётя Валя чего-то сердитая. На меня, что ли? – тихо спросила Аля.
Отец болезненно скривился. Не боясь, что услышит жена, произнёс с досадой:
– Войну открыла! Ревнует.
– К кому?! К маме, что ли? – удивлённо воскликнула Алька и специально, чтоб слышала Валентина, повысила голос. – Так она в Казахстане живёт! Столько лет прошло!
Раздосадованный отец тоже заговорил на высоких тонах:
– Объясни вот ей! Езжай, говорит, к своей Шурке! Больно нужен я Шуре с моим больным сердцем!
Пройти в спальню, откуда демонстративно не выходила жена отца, Аля не осмелилась. Села рядом с ним на диван, спиной чувствуя её пронзительные взгляды.
– Как ты? – спросила с беспокойством и положила руку на его кисть.
– А! – отец обречённо махнул рукой. – Слабость. Еле ноги таскаю.
Алькино сердце зашлось от жалости к нему. Ничем-то она не могла ему помочь, разве только, не обращая внимания на неприязнь жены, навещать почаще.
Аля вздохнула и невесело усмехнулась, вспомнив братца.
– Васька пьяный приезжал, – она знобко передёрнула узкими плечами и, глядя в сторону, сама того не ожидая, выплеснула зло. – Женщину ему, видите ли, захотелось!
Скорбными вдруг сделались глаза Василия Прокопьевича, с болезнью потерявшие блеск и голубизну. Он пожевал сухими губами и горько произнёс:
– Ни стыда у человека, ни совести...
Валентина в тот вечер из своей боковушки так и не вышла.
***
Зимний день, когда промёрзший Виталий (в дороге сломалась машина) вернулся из рейса домой, был особенно морозным. Даже их Дружку, подобранному Алькой на улице, встречать хозяина не захотелось. Виталий поцеловал кинувшуюся на шею жену и, сняв у порога обувь, подошёл к пышущей жаром печке. Наклонился над ней, с удовлетворением чувствуя, как благодатное тепло постепенно разливается по телу. Согревшись, посмотрел на Альку и сына вдруг заблестевшими глазами. Улыбка прямо-таки озарила всё его продолговатое смуглое лицо:
– Мне знакомый механик работу предложил и квартиру пообещал!
– Где? – Алька от радости даже подпрыгнула.
Виталий не спеша прошёл в комнату, включил телевизор. Поглядывая с лукавинкой на жену, нарочито медлил.
– Чего резину-то тянешь?! – ещё минута – и Алька от нетерпения вцепилась бы ему в отвороты пиджака. – Где квартиру пообещали?
–В селе, которое рядом с городом. Работать буду в гидрогеологической партии, пока помощником буровика.
– Снова командировки? – упавшим голосом спросила Алька, собирая на стол.
– Ну, да. Работа вахтовым методом. Две недели в поле, две – дома.
– А что за квартира?
– Не знаю. Завтра поедем, посмотрим.
– Мне, наверно, увольняться надо будет, – Аля с сожалением посмотрела мужу в глаза, – работа такая хорошая...
***
Село расположилось на живописном высоком берегу горной реки Катуни, протяжённость которой составляет 688 километров. Привле-чённые близостью города, плодородными землями, лесом и рекой, высланные в Сибирь первые поселенцы появились здесь в тридцатых годах 19 века. Первоначальное название села – Ярки. Позднее по каким-то причинам его переименовали в Верх-Катунское. Пятнадцать километров до села ехали Виталий с Алевтиной знаменитым Чуйским трактом на рейсовом автобусе. От остановки шли торопливо (не дай Бог, начальство гидрогеологической партии куда уедет с утра) по расчищенной трактором дороге, окаймлённой могучими, застывшими, как изваяние, тополями. День выдался яркий, солнечный. Чистый, не загазованный машинами снег сверкал повсюду радужными искрами. Алька с восторгом вертела головой:
– Виталь, ты только глянь! Красота какая! В городе обочины дорог будто сажей посыпаны! А тут, смотри-ка, всё чисто...
Низенькое деревянное здание конторы гидрогеологической партии в центре села нашли быстро. Механик, пожилой мужчина с добрым морщинистым лицом, разговаривал с водителями, когда Виталий подошёл к нему. Пожав руку, он тут же быстрым шагом повёл его к начальнику, а потом – показывать жильё. Алька, стоявшая в стороне, поспешила следом. Две комнаты в старом деревянном бараке на восемь квартир, конечно, были не ахти. Но молодые были в восторге: сами себе хозяева!
Обустраивалась Аля на новом месте одна: Виталий с бригадой молодых мужиков сразу уехал на буровую.
Спустя месяц Аля в магазинчике для геологов с интересом наблюдала, как одна из бригад партии собиралась на вахту. Кроме взятых на складе под зарплату продуктов, запасалась и спиртным. Стоя в очереди за дефицитным товаром (многое тогда было в дефиците), она видела, как низенький бородатый мужик покупал двадцать бутылок дешёвого вина. Каждую бутылку, как великую драгоценность, он бережно, с любовью ставил в объёмистый рюкзак. От собранных бригадой денег у него осталось 60 копеек. До бутылки «Осеннего сада» не хватало ровно половину. Нервничая, он стал шарить мелочь по карманам. Пусто. Очередь заволновалась: времени у всех в обрез. Послышались недовольные голоса:
– Долго ещё копаться будешь?
– Сколько можно?!
Мужик умоляюще посмотрел продавщице в глаза.
– В долг не дам! – отрубила та. – Надоели алкаши до чёртиков!
Глядя на монеты, рассыпанные на прилавке, продавец смягчилась:
– У тебя осталось ровно на две консервы «Завтрак туриста». На закуску-то дать?
Обветренное скуластое лицо буровика скривилось как от зубной боли. Спрятавшиеся под крутым лбом, как под козырьком, маленькие серые глаза выразили такую грусть, будто у него от сердца что-то очень дорогое оторвали. Он помедлил с ответом, потом с шумным вздохом махнул жилистой рукой:
– А!.. Давай!
Алька тогда ни о чём серьёзном не подумала. Посмеялась над мужиком, как и некоторые в очереди бабы, от души.
А Виталий втянулся в пьянство. На вахте пили и работали. Работали и пили. Сдав смену, буровики приезжали домой, получали аванс или зарплату, собирались группами на берегу Катуни и опять пили. Раздав долги за спиртное, Виталий приносил домой остаток: едва хватало на существование.
В феврале Аля почувствовала, что беременна.
– Крыша над головой есть, – рассуждала сама с собой. – Сын большой, помогать будет. Может, Бог даст девочку... Конечно, Виталька пьёт часто, но вкалывает, и то ладно. Надо срочно идти в отдел кадров совхоза. Соглашаться на любую работу, чтобы через пять месяцев хоть декретные получить. А там – пробиться бы год. Потом ребёнка в садик... Конечно, хорошего места первое время не предвидится. Ну, может, в будущем...
Предложили поработать Але в строительном цехе маляром.
Срок беременности у Али был уже приличный, но мужу она ничего не говорила. Не было желания. В пьяном виде он стал беспричинно изводить её ревностью. Не так, видите ли, встретила его из армии. Холодно. Алька хорошо помнила ту осеннюю ночь. За два года службы мужа она от него отвыкла. Утром он ничего ей не сказал. Но в подсознании видимо что-то отложилось. Да ещё соседка по площадке масла в огонь подлила. Угодливо сообщила, что видела Альку на улице с его другом. Трезвый Виталий ничего не говорил, но по пьяни – будто бес в него вселялся! Хватал за грудки и тряс как грушу. А то начинал воспитывать сына. Тот нервничал. Засыпал Виталий далеко за полночь. От перегара, шедшего от мужа ночью, Аля задыхалась. Боясь его разбудить, вставала и шла на кухню, где спал сын, пытаясь притулиться с ним рядышком. Виталий тут же вскакивал, стаскивал её с дивана и хрипло кричал:
– Иди на место!
Однажды скинул с кровати так, что она ударилась головой об угол тумбочки. Даже сознание на миг потеряла. Когда сказала ему о беременности, он немного приутих со своей ревностью.
Тяжело Алевтине было до декрета работать на строительстве: приходилось белить, красить полы, мыть.
Совхоз каждый год выделял молодым парам, отработавшим по два-три года, новые квартиры. Аля работала в совхозе одна: ей с жильём не светило.
История этого совхоза началась с того, что в 1925 году хозяйство зажиточного крестьянина села Усть-Катунь было национализировано. Оно и явилось базой для создания Катунского племенного совхоза, организованного в 1927 году. Уже в начале 40-х годов свиньи продавались в совхозы, расположенные от Урала до Дальнего Востока. С 1969 года государственный племенной завод «Катунь» утвердился постоянным участником ВДНХ СССР. В конторе завода на видном месте под стеклом хранились дипломы и почётные грамоты, полученные за высокие производственные показатели, и Аля гордилась тем, что переехали с Виталием на жительство именно сюда. А какая в совхозе конеферма! О ней знали далеко за пределами района.
***
Виталий так обрадовался рождению дочки, которую назвали Олей, что пить перестал. Через год им дали отдельный шлаколитой домик на берегу Катуни. В этих ведомственных домах можно было жить, пока работаешь в геологии. Правда, после десятилетнего стажа работы в геологии квартира остаётся за жильцами.
Однажды подвыпивший парень сказал Альке с усмешечкой:
– Я Витальку с геологиней в лесочке видел...
Аля не поверила ему. А вскоре сельчанка повстречалась ей на улице и сообщила:
– К соседке Гальке вечером пошла за солью. Скажи ты, ну вся вышла! Суп посолить нечем! Дёрнула дверь. На крючке. Странно. Окно занавешено. Я в щёлку гляжу. На кровати твой Виталька полёживат!
– Может, вы ошиблись? – с упавшим сердцем спросила Аля.
– Что я, Витальку твоего не знаю!
Когда Аля передала мужу разговор, не называя имя женщины, он коршуном налетел на неё:
– Ты что?! С ума сошла?! Чтобы я...
Время шло. Деревенские сплетни вокруг них то затихали, то возрождались. Нестерпимой болью прошивали они Алькино сердце. Много сил отнимала дочка. Росла неспокойной, даже нервной. Алкоголь отца повлиял на её нервную систему. Благо, хоть умненькой росла девочка.
***
И опять подошла осень. Она выдалась сухая, нарядная. Зато всё лето лили дожди, да бывало с градом! Откуда их прорвало?! Картошка на их песчаной земле уродилась. А в округе на чёрных жирных землях копать было нечего. Люди горевали. Пока дочка днём спала, Аля с сыном успевали убирать картошку. Когда малышка просыпалась, с ней водился Женя, а мать копала одна.
Виталий явился к вечеру навеселе. Накопав два ведра картошки, буркнул:
– Мне на зиму хватит! – взял гитару и пошёл на берег реки, где его с нетерпением дожидались собутыльники.
Аля уже не плакала, когда муж отправлялся «по делам». Не беспокоилась, как раньше, за него, не искала поздними вечерами по пивнушкам. Из-за пьяных выходок душа постепенно опустошалась. Бесконечная стирка, готовка. Постоянное безденежье. Сын, чтобы купить себе костюм к школе, собирал по берегу Катуни облепиху и сдавал её.
Болела у Али душа и за отца. Как он? Последний раз была у него несколько месяцев назад. Васька куда-то провалился, как сказал тогда отец. Валентина, его жена, так с ней и не разговаривала. Всё злилась.
В один из ясных сентябрьских дней Алевтина с дочкой на руках отправилась навестить отца, несмотря на неприязнь Валентины. В автобусе Олечка всю дорогу спала, зато потом, когда вышли, стала покряхтывать да покрикивать. «Наверно, мокрая, – обеспокоено подумала Аля. – Ну, да ничего, скоро придём...» Войдя в подъезд, нажала на кнопку звонка. Долгое время ей никто не открывал, и она, раздосадованная, хотела возвращаться домой. Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге изваянием застыла растрёпанная Валентина с чёрными кругами под глазами.
Аля вздрогнула, прижала дочку к груди и растерянно спросила:
– Можно войти?
– Входи, – произнесла та отрешённо и, пропустив гостью с младенцем на руках вперёд, безучастно взглянула на ребёнка…
– Отец дома?
– Нет!
– А где он?
– На кладбище.
Альку будто током пробило. Шутит что ли?! Но, вглядевшись, поняла: не шутит. Она, с трудом удержавшись на ногах, привалилась к стене прихожей и судорожно вцепилась в ребёнка, боясь его выпустить.
– Когда случилось? – спросила незнакомым приглушённым голосом.
– Четыре месяца назад, – проговорила Валентина, глядя мимо Альки в угол. – Сердечный приступ.
У неё брызнули слёзы. Они текли ручейками по бороздкам морщин некогда пухлых щёк и терялись в кожных складках шеи.
– Почему не сообщили!? Адрес ведь есть!
– Не до тебя было.
«Конечно, – глотая слёзы, с горькой обидой подумала Аля. – Кто я для их родни, которая, может, и не знала о моём существовании. Явилась бы! На тебе, дочь! – Алька всхлипнула и вытерла ладонью глаза. Вздохнула тяжко. – Всё правильно...»
– Где похоронен-то?
– На горе, – у Валентины от тяжёлого вздоха приподнялись полные плечи. Она резко отвернулась и, не отрывая от пола ног, отправилась на кухню.
«Что ж, надо идти. Делать здесь мне, похоже, больше нечего», – Аля прикрыла лицо дочки кружевной накидкой, выглядывавшей из-под нарядного одеяльца, и тихо вышла. Подумала: «Никто из них мне, конечно же, показывать могилу отца не станет!»
***
В те не такие уж далёкие советские времена растить детей без поддержки бабушек и дедушек было непросто. Как, впрочем, и сейчас – во времена рыночных отношений. В конце 70-х годов, когда у Алевтины родилась дочка, матерям полагался оплачиваемый декретный отпуск четыре месяца (как и раньше). И до года – без содержания. И всё. Живите с ребёнком без денег, как хотите. Пока ребёнку не исполнится год, в садик его не устроить, естественно, маме с ним сидеть дома. Трудненько пришлось Але в то время с двумя детьми; хорошо ещё, что Виталий работал.
Когда дочке исполнился год, Аля определила её в ясли, а сама пошла работать в госплемзавод «Катунь» токарем – другой работы пока не предвиделось.
В марте завод начал продавать рабочим племенных поросят. Правда, выбракованных. Зато по сходной цене.
Вечером Аля заговорила с мужем на эту тему:
– Виталь, надо обзаводиться хозяйством! Поросёнка я думаю взять. Сарай есть, корма выписывают. Ты как?
– Как хочешь, – равнодушно произнёс Виталий, уставясь в телевизор.
Уходя утром на работу, Аля озабоченно сказала мужу:
– После обеда на ферму приди. Будут выдавать молочных поросят.
Виталий спросонья недовольно пробурчал:
– Одна что ли не можешь?
– Не могу! – отрезала Аля. – Могла бы, не просила! – и ушла, хлопнув дверью.
Отпросившись с работы, она торопливо шла на скотный двор, держа мешок под мышкой. Полы рабочего халата, наспех надетого поверх пальто, развевались по сторонам. Вскоре показались побелённые длинные здания фермы. Ещё издали она увидела около местной конторы толпу людей. Мужики в фуфайках, резиновых сапогах кучковались около неё. И Виталий с ними. В кремовой курточке, в праздничных серых брюках (любил красиво одеться) он белой вороной красовался среди серо-чёрной толпы.
Подвезли на санях большой короб. Открыли. В нём кружились пятьдесят розовых малышей с загнутыми в колечко хвостиками. По этому признаку – здоровые. А народу человек семьдесят. Мужики, побросав сигареты в снег, рванули к коробу. Перепрыгивая через измазанные навозом перекладины, хватали кто за ухо, кто за ногу испуганных животных. Засунув в мешки, тащили к весам. Визг стоял неимоверный!
Алька перевела растерянный взгляд с выфранченного мужа на убывающих в коробе поросят, вздохнула и, приподняв полы пальто, попыталась перелезть через высокий барьер. Куда там!
Всех поросят растащили. Остался один – маленький, дохленький. Хвостик верёвочкой висит. Никто на него не позарился. Будут ещё выдавать поросят или нет – неизвестно.
– Что делать? – раздражённо обратилась к мужу. – Ты куда вырядился!?
– Откуда я знал! – огрызнулся тот.
– Лезь! – скомандовала Аля. – Постираю потом...
Знакомые подвезли их к самому дому. В сарае Аля вытащила из мешка нового жильца и опустила на подстилку. Провела рукой по животику и обомлела. На ферме она забыла его обследовать! Люди говорили, что у поросят может быть грыжа. И точно! На животике она обнаружила шишку!
– Виталя! – закричала расстроенно. – Иди сюда!
Виталий нехотя подошёл.
– Посмотри, какая твёрдая опухоль! – сразу обессилев, Аля опустилась на стоявший рядом ящик.
Он взял поросёнка за ухо, приподнял.
– Где? Не вижу.
– Да вот! – Аля раздражённо показала на обнаруженное уплотнение.
Виталий, глядя на животик визжавшего поросенка, захохотал:
– Эх ты, кулёма! Боровок это! Как это ты его от свинки отличить не могла? Как назовём-то?
Аля сконфуженно заулыбалась, потом залилась смехом.
– Давай Яшкой, – еле выговорила она.
Прошло два месяца. Не растёт Яшка. Уж Аля ему и молочка в супчик польёт, и хлебца серого накрошит (специально покупала для него две булки. Хлебушком-то в те времена разбрасывались. Чёрствый – так на помойки горожане выбрасывали). Съедает поросёнок весь корм, а не растёт. И загончик на улице Виталий сделал, чтоб Яшке вольнее было. Не растёт – и всё тут! Туловище покрылось длинной белой шерстью. Нос вытянулся. Рёбра Аля даже посчитала. И вдобавок стал покрываться коростами! Пригласила совхозного ветеринара. Тот внимательно осмотрел поросёнка.
– Мази я дам, – сказал задумчиво. – А почему он такой носатый? По правде говоря, такую «породу» ещё не встречал. Вы его около конторы привяжите.
Ветеринар улыбнулся.
Аля стала терпеливо ухаживать за поросёнком. Мазала лекарством его болячки, купала, вкусно кормила. И мало-помалу её питомец стал поправляться. Округлились бока. Карие глазки с белыми ресничками уже весело поглядывали на хозяйку. Он взбрыкивал в тесном загоне, всё пытаясь вырваться наружу.
В работе и семейных заботах Аля не заметила, как и осень прошла. Яшку кормить стало нечем. Мелкая картошка с огорода им съедена. Хрупкие от заморозков капустные листья – тоже.
– Виталь, в субботу надо Яшку колоть, – глядя на разрисованное морозом окно, озабоченно сказала Аля.
Виталий беззаботно кивнул и забренчал на гитаре.
В субботу он взял у соседа для этой цели большой нож. Привёл «кольщика» и ещё двоих знакомых парней. Поросёнок вырос килограммов на тридцать. Да где ему в рост было войти, последышу! Аля недовольно глянула на мужа: «Навёл мужиков! Тут двоим-то делать нечего! А ведь их потом напоить надо, свежатиной накормить, да с собой мяса дать! Что ж нам-то останется?!» С тяжёлым сердцем, чтоб не слышать поросячьего визга, она ушла на время из дома.
А вечером мужики, выпив литр водки, закусывали жареным мясом. За «работу» Виталий отхватил каждому по хорошему куску свинины.
***
Чего-то сердилась на сибирский люд в этот год небесная канцелярия! То взвихрится сногсшибающий ветер да поднимет до небес снежную пыль, а то ледяная крупа, будто под напором, сверху сыпанёт. Ну, а если снежинки-пушинки надумают падать, то уж несколько дней подряд. Успевай только откапываться. В морозные дни закутывала Аля дочку в одеяло, садила на санки и брела по сугробам (трактора расчистят дороги лишь к обеду) сначала в садик, потом на работу. Олечка не плакала. Катиться на санках ей нравилось, и она с большим любопытством поглядывала глазками-смородинками по сторонам. Чтобы не видела мама, высунет ручонку из-под одеяла, зачерпнёт искрившегося снега, да и слизнёт украдкой.
А на весну-красну Аля не могла нарадоваться. Как-то незаметно сошёл с крыш снег, и ручьи на улицах быстро отзвенели. Ласковое солнышко так и слепило глаза, усердно прогревая напоённую землю, чтобы потом из неё дружно взошли семена. А в один из майских дней Женя принёс домой воронёнка.
– Мам! – закричал радостно. – Смотри, кого я в кустах нашёл!
Мальчик взял кусочек хлеба и дал птице. Воронёнок быстро проглотил и требовательно закричал:
– Кар!
– Какой клюв у него большой! – восторгался Женя. – А раскрывает как широко!
Он дал ему кусочек мяса.
– Ну и жадина! Всё подряд глотает! Давай назовём его Пашкой?
Аля улыбнулась:
– Ладно. Только вы с папой за ним тоже ухаживайте.
Дни шли. Пашка рос. Учился есть сам. Поражались его прожор-ливости. Отросли чёрные крылья и хвост. Теперь он взлетал на забор, что рядом с домом стоял. Это его любимое место. А то забирался по лестнице под самую крышу дома, с любопытством поглядывая на мир. С высоты видна Катунь. Течением несло подмытые с островов деревья. Пашкины беспокойные родичи стаями кружились над макушками тополей.
– Паша! – кричала Аля по утрам.
– Кар, кар, – летел он низко над землёй из садика.
– На, дружок, мяска, – Паша с жадностью проглатывал кусочки и прыгал ей на плечо.
– Хороший Паша, – она с любовью гладила его головку, тихонько перебирала на шейке мягкие пёрышки. Он от удовольствия закрывал глаза, потягивался.
– Милый ты мой! Какой добрый!
Однажды его острые когти больно впились в руку.
– Ну тебя! Красные следы оставил! – ругалась в шутку. – Лезь на ветку!
Понесла курам зерно. Пашка скакал следом.
– Сюда не подходи! Попадёт от петуха!
По двору важно расхаживал рыжий красавец. Всеми цветами радуги переливался хвост. Петька внимательно следил, чтобы чужак не подошёл к его куриному гарему. У задней стены дома на солнышке грелись пёстрые куры. Они с интересом поглядывали на гостя.
Не обращая на них внимания, Пашка забрался в кормушку. Петька был поражён! Подняв мощные крылья, он с воинственным криком кинулся к нахалу. Горланя, куры тоже набросились на ворону. В несколько секунд Пашка остался без хвоста.
Услышав гвалт, Алевтина прибежала с огорода и, подхватив птицу, заговорила с жалостью:
– Дурачок! Как летать теперь будешь? Без хвоста, наверно, не сможешь. И крылья испорчены.
Посадила инвалида на столик у крыльца.
В понедельник пришла с работы, а ключа от дома на месте нет!
– Где же он? – недоумённо посмотрела на гвоздик, что вбит под карнизом – на него ключ вешали. Пашка сидел прямо над Алиной головой, на крыше веранды. Свесившись, хитро поглядывал то на неё, то на гвоздик.
– Паша? Где ключ? Как домой попаду?
Тут её озарило. Пашка! Он таскал блестящие предметы. Гайки у мужа сколько раз воровал!
Ругаясь, Аля полезла наверх. Тщательно проверила все уголки. Пашка беспокойно бегал за ней, что-то молотя на своём вороньем языке. Так и есть! Под доской она обнаружила пропажу.
За ужином мать рассказала сыну о проделке вороны. Женя хохотал до слёз.
– Смех-то смехом, – стараясь придать лицу серьёзное выражение, говорила ему Аля. – Но если б не нашёлся ключ, что бы тогда делать? Мне в садик через час бежать. Тебя с отцом в какой стороне искать, чтоб дужку замка перепилить? – она с укором посмотрела на только что вернувшегося от друзей Виталия.
После захода солнца Аля высадила в грунт рассаду баклажан и помидоров.
А утром она застала Пашку на участке. Тот обрывал с рассады баклажан голубые цветки и носил их в кучку!
– Ах, ты, проказник! Оставишь без овощей!
Воронёнок удивлённо посмотрел на неё глазами-бусинками.
– Пошёл вон! – Аля с силой захлопала в ладоши. – Пошёл! Пошёл!
Боязливо оглядываясь, Пашка торопливо побежал.
Аля пугала его сильнее, чтоб отвадить с огорода. Пашка Алевтину невзлюбил.
Утром, прежде чем накормить кур, она позвала:
– Паша!
Не откликался. Нахохлившись, сидел на заборе.
– Чего злишься, пакостник, – она пыталась его погладить.
Подняв перья, воронёнок зашипел и отодвинулся.
– Ну, не ругайся. Всю рассаду кто испортил?
Аля подала на ладони кусочки мяса.
– На, ешь.
Недружелюбно косясь, Паша с жадностью схватил корм.
– То-то! Голод не тётка!
Воронёнок дал себя погладить. Кажется – мир!
Не успела она оглянуться, как он искупался в ванне, где она полоскала бельё, и вдобавок нагадил туда! Пришлось воду снова носить! Пока ходила за водой, он подкрался к спящему в палисаднике Мурзику и защемил клювом его ухо. От боли тот заорал на всю улицу! Алька бросила вёдра и кинулась спасать кота.
Глядя на мокрую ворону с пробором на голове, она, грозя пальцем, сказала:
– Доберусь я до тебя!
А вечером без телеграммы и письма приехала в гости Алина свекровь Евгения Николаевна. Увидев впервые внучку Оленьку, она так и ахнула.
– Чистая португалочка!.
Бросив мимолётный взгляд на сноху, долго любовалась кудрявой смуглолицей малышкой:
– Надо же, а? Что гены-то делают!
Аля с Виталием удивлённо переглянулись.
Евгения Николаевна пояснила:
– Мой прадед, по словам матери, был по национальности португаль-цем. Виталь, – повернула она к сыну лицо с благородной простотой линий, – я же тебе нашу родословную рассказывала.
– Да я почти ничего не помню, – признался тот смущённо.
Аля укоризненно посмотрела на него.
Сидели за столом допоздна. Евгения Николаевна рассказывала о богатых родителях, о репрессированном брате Константине, с которым она, несовершеннолетняя девчонка, поехала в Казахстан, о сёстрах. В заключение добавила со вздохом:
– Возможно, старшая сестра Мэри, не поехавшая тогда в 17-м году из Америки с нами в Россию, жива. Закрутила нас тогда судьба, завертела...
Она замолчала. Память унесла её в далёкие детские годы, в богатый дом со множеством комнат. На её высокий лоб с большой родинкой у переносицы легли глубокие бороздки. Живые, до сих пор красивые агатовые глаза затуманились. Вдруг она встрепенулась и, показав в улыбке ровные зубы, сказала:
– Из всех моих семерых детей старшая дочь Юля такая же смуглокожая и черноволосая, как Олечка! Вот и глазки у неё такие же большие и открытые, как у Юли.
– Это сейчас дочка посветлела немного, – светясь от счастья, вставила Аля. – А родилась – ну чистый негритёнок! Я уж грешным делом подумала, что мне её в роддоме подменили! Вот где разгадка-то! Всё же удивительно! – она задумчиво покачала головой. – У Жени светлые волосы и белая кожа, а глаза карие, как и у отца с бабушкой. Ольга же, ну, правда, португалочка! – Аля расхохоталась. – Соседи уж интересовались: не от разных ли мужиков у меня дети?
В воскресенье Аля понежилась в кровати чуть дольше обычного. Вышла на крыльцо и, сладко потягиваясь, прошлась по своей любимой ограде, где на клумбах цвели астры, маргаритки, фиалки. С восхищением поглядела на горы изумительных, отливавших жемчугом облаков. Красота! Термометр, висевший на углу веранды, показывал плюс восемнадцать. «На речку бы сегодня сходить. Может, Евгения Николаевна пойдёт с нами. И что-то Пашки не видать?»
– Паша! – крикнула громко.
Тихо. Не откликается.
Виталий с удочкой тоже вышел во двор. Стёпка, пушистый белый пёс с чёрным ухом и хвостом, чувствуя прогулку, крутился рядом.
– Виталь, Пашки что-то не видать.
– Вчера я его из переулка принёс. Иду к реке, вижу, он на дереве сидит. Около него вороны кружат, орут, и он будто с ними разговаривает. Я постоял, посмотрел, снял его с ветки и принёс. Как бы опять туда не ускакал.
– Сходи! Может, он снова там! Ведь собаки могут поймать или коты.
В переулке, по которому уходил Виталий, растопырив жгучие иглы, стеной высилась крапива.
Тем временем Аля с сыном заглядывали во все уголки своего большого двора. Проходя мимо старого колодца, вдруг услышали странный слабый звук. Заглянули туда и увидели Пашку! Уцепившись за сучок, он повис вниз головой!
Аля суетливо забегала по ограде, не зная чем помочь: колодец-то глубокий! Неожиданно стукнула калитка. Увидев отца, Женя, размахивая руками, закричал:
– Папка! Сюда! Пашка в колодце!
Виталий нашёл длинную суковатую палку и опустил её в колодец.
– Паша, лезь, не бойся. Так. Так.
Ворона с опаской наступила на сучок, потом зацепилась за него клювом и лапами.
– Молодец! – с восторгом воскликнул Виталий.
Извлекли его, перепуганного. Аля с трудом отцепила Пашкины когти и клюв от палки, с нежностью прижала птицу к себе и погладила по блестящей головке. Та сердито заворчала, вывернулась и спрыгнула на землю.
На реку пошли Виталий с женой и сыном. Евгения Николаевна осталась с внучкой. Она и рада бы пойти, да здоровье уже не позволяет. Сюда-то кое-как доехала. Возможно, в последний раз в жизни пришлось побывать на Алтае, ведь с ним у неё связано столько воспоминаний.
Стёпка, повиливая хвостом-колечком, бежал впереди, облаивая по пути всех собак, что выглядывали из подворотен.
Вспомнился случай, когда Стёпка нарвался на неприятность. Кинулся, как всегда, к забору, да не рассчитал! Овчарка-то была отвязана. Свирепея от визгливого лая шавки, она боднула головой калитку, вылетела на улицу и, одним махом перевернув Стёпку, вцепилась в его горло. Благо, что у того шерсть густая. Зубы так и завязли в пуху. Хорошо, что хозяин собаки вовремя выскочил. Отодрал её от Стёпки.
Аля всегда изумлялась: куда бы она ни шла, Стёпка обгонит, глянет в глаза, будто что-то в них прочтёт, и побежит в нужном ей направлении!
Подойдя к Катуни, Виталий внимательно посмотрел на искрившуюся от яркого солнца воду. Около затончика вынул из кармана рыбацкие принадлежности и пшено для подкормки рыб. Нанизал червяка и забросил удочку. Крупненький серебристый чебак будто ждал толстого извивав-шегося на крючке червяка, тут же заглотнул его. Виталий, довольно улыбнувшись, снял рыбку и кинул в бидон с водой. Вновь взмахнул бамбуковым удилищем.
Аля забрела в протоку: «Холодновата! Но теплей, чем в Катуни». Съёжившись, она быстро окунулась. Кожа сразу покрылась пупырышками. Аля ещё раз присела и, оттолкнувшись от песчаного дна, поплыла на спине. Она наслаждалась исходящим от солнца теплом, водой, приятно обнимавшей тело. В синем небе держали путь на север кипенно-белые пушистые облака, разноцветные камешки на берегу глядят как с полотна художника.
Палящие лучи скоро стали припекать голову, внося дискомфорт в её блаженное состояние. Надо было шляпу надеть! Аля повернулась на живот, глянула на берег и увидела плывущего к ней Стёпку. Она развернулась и направилась к нему. Когда до Стёпки осталось совсем немного, протянула руку и ласково погладила собаку по мокрой голове:
– Ну, что? На берег пора?
Стёпка скосил карие умные глаза и поплыл за хозяйкой.
Из воды они вышли вместе. Радостный Стёпка отряхивался так, что купавшиеся в солнечных лучах брызги летели от него во все стороны. Аля накинула на плечи махровое полотенце, присела и стала отыскивать на берегу красивые, на её взгляд, мелкие гальки. Дома в картонной коробке собралось их немало: и в крапинку, и в полоску. Есть сахарные кругляши. Щедра всё-таки Природа! Надо будет покрыть камешки лаком, да, может, подарить кому при случае вместо сувенира. На щетинистом зелёном островке она расстелила старенькое покрывало и с наслаждением легла на него. Стёпка, от души повалявшись в песке, встряхнулся и плюхнулся рядом с хозяйкой. Аля повернула к нему голову:
– Привет! Тебя тут не хватает! Ну-ка, пошёл отсюда!
Опустив лохматую голову, расстроенный Стёпка поплёлся в кусты.
Аля с досадой выхлопала покрывало. Из-за грязных собачьих следов пришлось его споласкивать. Сразу появилась мысль о доме, и она крикнула рыбачившему неподалёку мужу:
– Виталь, я домой пойду!
– Стёпку возьми!
– Степан! – строго позвала собаку Аля.
Из кустов тут же вышел знакомый мужик.
– Чо?
Аля смутилась.
– Извини, пожалуйста! Я свою собаку зову.
Худощавый Стёпа, прозванный в селе за высокий рост Каланчой, с обиженным видом скрылся в кустарнике.
Не решаясь больше звать пса, Аля пошла домой одна.
***
Осенью Евгения Николаевна уехала в свой Казахстан, где жила в благоустроенной квартире с младшим сыном и снохой Надей, которую хвалила. Уехала со спокойной душой за сына и его семью. Виталий, пока мать жила с ними, держался. Зато после её отъезда наверстал упущенное сполна: две недели пил беспробудно. Никакие уговоры на него не действовали. Мало того, что приходил к полуночи, так потом до первых петухов срывал откуда-то бравшуюся злость на жене.
– Проститутка! – глядя на неё невидящими глазами, орал он чуть не с пеной у рта. Тут же хватал за грудки, тряс и спрашивал свирепо:
– Ты меня любишь?
– Люблю, – кривила душой Аля, чтобы только вырваться из цепких пальцев мужа, хотя в этот момент все её тело содрогалось от неприязни к нему.
– Врёшь!
Алька летела в угол. В такие минуты она мужа ненавидела и зло думала:
– Когда ты водкой подавишься! – выскакивала из дома и потом с замиравшей душой заглядывала в окна, боясь, как бы Виталий не упал на ребёнка. Спрятавшись от дождя под карнизом крыши, терпеливо ждала, пока у него пройдёт приступ ярости. Убедившись, что в доме спокойно, она, боясь скрипнуть дверью, проскальзывала в проём, неслышно раздевалась и ложилась рядом с мужем. Чтобы не слышать перегара, отворачивалась к стене. Виталий во сне тут же обнимал её. Тепло его рук вызывало отвращение, она, пересиливая это чувство, пыталась заснуть. Уйти на диван к спавшему сыну, как бы ей этого ни хотелось, не могла. Проснувшись, Виталий всё равно бы притащил её на «место», да ещё взъярился бы при этом. Але тоскливо думалось: «Что же происходит с его душой в пьяном угаре?»
***
Весной Аля надумала развести кроликов.
– Хоть какое-то да мясо будет, – говорила она мужу с хозяйскими нотками в голосе. – Женька кролов травой обеспечит. Ты клетку сделаешь?
– Ну да, – соглашался Виталий.
– Из шкурок пошью всей семье шапки, – мечтала Аля. – Надо будет потом у соседки выкройки взять...
Алька вспомнила, как ещё в Караганде купила мужу цигейковую шапку, и расхохоталась. Это было в начале семидесятых, как раз в тот год, когда они с мужем перегоняли от границы Монголии в Семипалатинск скот. Вернулись они осенью, а в начале зимы Аля поехала на базар сама покупать Виталию шапку. Никогда в магазин его не вытащишь, не то что на базар! Помнится, падал снег. Крупный. Пушистый. Людей на рынке было много. Ни пройти, ни проехать. Не зря его называли толкучкой.
Это сейчас, почти при расцвете рыночной экономики, во всех городах и районных центрах места для торговли огорожены металлической оградой, внутри которой стоят покрашенные в один цвет металлические столы. На них продавцы кладут вещи и дорогие, и подешевле. Подешевле – это китайские. Их почти сейчас не берут. А десяток и более лет назад на рынках не было никакой культуры! Правда, базарная площадь была чем-то огорожена. Прямо на земле стелились клеёнки, на них вещи – и новые, и бывшие в употреблении. В магазинах-то было пусто, вот и шли люди за покупками на базар в надежде что-либо приобрести. Аля тогда долго ходила вдоль рядов, прицениваясь к шапкам. И вот по сходной цене она приглядела одну. Слегка отряхнув её от снега, хозяйка, толстая, с лоснившимся от жира тёмным лицом женщина, отведя в сторону маслянистые глаза, пропела слащавым голосом:
– Посмотри, милая, посмотри. Размер большой...
– Мне большой и надо.
Аля надела изделие на руку (вторая была занята) повертела, оглядывая со всех сторон, заглянула вовнутрь и осталась довольна. Теперь она впопыхах не брала на рынке вещи. Однажды, вот так же на базаре второпях, взяла с клеёнки понравившуюся кофточку, рассчиталась с хозяйкой, и пошла, сунув покупку в сумку. А дома, примеряя обновку, ужаснулась: у ворота кофточка оказалась выгоревшей! (видимо, под сарафаном носили). Чтобы нагреть покупательницу, ловкая торговка поясок с пряжкой на спинку кофточки вывернула!
Отворачивая лицо от метавшихся в воздухе крупных снежинок, Аля шла на остановку, тихо радуясь: наконец-то взяла мужу шапку! Размер головы у него большой, не так просто купить. Народу в автобусе, как сельди в бочке! Альке не терпелось примерить Виталию шапку, и она время от времени ласково трогала её. Жарко. Аля протёрла ладонью лоб. Заметила, что пожилая женщина, сидевшая напротив, как-то странно посмотрела на неё. Аля подумала с недоумением: «Чего это она?»
Из автобуса толпа людей Альку вынесла. На остановке ей захотелось узнать, который всё-таки час. Она приподняла рукав пальто и обомлела: часов на руке не было! Аля беспомощно огляделась.
– Потерять часы я никак не могла! Браслет застёгивался хорошо! Господи! Сняли часы!
Горестный взгляд остановился на правой ладони.
– Где это я вымазалась? Ну и поездка! – она потёрла снегом ладони, вытерла их носовым платком и, расстроенная, отправилась домой.
Услышав звонок, дверь открыла Евгения Николаевна
– Миленькая ты моя! – всплеснув руками, испуганно воскликнула она. – В чём у тебя лицо?!
Алька опрометью кинулась к маленькому зеркальцу, стоявшему на холодильнике в прихожей, и глянула в него. Отражение было полосатым.
Она ахнула и тут же вспомнила недоумённый взгляд женщины из автобуса. Подозрение пало на покупку. Не глядя на растерянную свекровь, Алька выхватила из сумки намокшую от снега покупку, и стала лихорадочно её мыть под краном. Шапка оказалась в полоску.
***
С надоевшей зимой, кажется, распрощались. На пригорках появились проталинки с пожухлой травой, а кое-где на них проглядывали зелёные островки. У нерадивых хозяев ползут с крыш уплотнившиеся снеговые пласты. Движутся, движутся, да как ухнут под окна, а то и во двор. Алькина крыша дома тоже от снега стала широкой. Того гляди слетит с неё под ноги колкая перина. Потом плачь да вооружайся лопатой: муж на вахте. Ещё неделька – и растопит солнышко побуревшие остатки снега. И закурится земля! Успевай только рукава засучивать!
В эту пору нежданно-негаданно приехала в гости Алина мама, Александра Кузьминична. Не прожив у дочери и недели, поняла, как трудно той живётся. Задумка перебраться к ней поближе появилась у Шуры давно, старость уже не за горами. Приехала она и погостить, и присмотреться. Часть привезённых, накопленных с пенсии денег отдала Але. На её счастье, соседка срочно продавала домик, и Александра тут же купила его в рассрочку. Целыми днями теперь она сидела за швейной машинкой, когда-то подаренной дочери. Обшивала всех соседок-старушек, у которых отрезы ситца лежали с давних времён. Ткани, как и многое другое, постепенно исчезали с магазинных полок. В селе на двухэтажном здании магазина давно уж замок повесили. Сельмаг разместился в крохотной конторе, да и теперь в нём продавались только товары повседневного спроса: хлеб, сахар, соль...
Виталий вдруг не поехал на вахту. Ушёл, как говорится, в запой.
– На что пьёт? – недоумевала Алька. А вскоре обнаружила пропажу алюминиевой лодки с мотором.
– Лодка где? – спросила со злостью.
– Украли, – буркнул Виталий и ушёл, хлопнув дверью.
– Может, и украли, – с горечью сказала Аля пригорюнившейся матери. – Замка на ней сроду не было. Катайся, кто хочет.
Виталия уволили с работы за пьянство. Але было стыдно за него перед матерью. Терзали и мысли о ведомственном доме, в котором жили. Квартиру надо освобождать, пока через суд не выселили.
Мать, глядя на страдания дочери, переживала молча. Однажды, тяжело вздохнув, сказала:
– Аль, пока работы в огороде не начались, переезжайте в мой домик. Постепенно я сама выплачу оставшуюся за него сумму. Я ведь из своей землянки не выписалась. Хоть и на пенсии, а через год-два должна по очереди получить от шахты благоустроенную квартиру.
Виталий сразу нашёл машину, и они переехали. Домик матери был маленький, но зато свой! Александра тут же предложила зятю подстроить комнату.
– Виталь, я сама её оштукатурю.
Зять, облокотившись о спинку дивана, задумчиво глядел в телевизор и, казалось, не слышал тёщи. Александра, прижав полные руки к груди, горячо убеждала его:
– Ты только гравий да шлак привези! Аля в совхозе цемент выпишет...
И стройка началась. Все вместе залили небольшой фундамент. За месяц выросли стены из шлака и цемента. Штукатурили потолок и стены пристройки Аля с матерью.
Александра помогла дочери с уборкой картофеля и с тяжёлым сердцем уехала домой: зять так и не работал, пил. Дочкиной зарплаты хватало только на самое необходимое: хлеб, молоко, крупы и жиры. И она решила: «Помогать дочке надо!» Присылала крупы, кое-какую дешёвенькую одежду внукам. Снабжение в Казахстане было лучше.
***
Всё же нет, наверно, в Алтайском крае села красивее Верх-Катунского, расположенного на правом берегу реки Катуни. Её звонкая песня начинает пробиваться с апреля. В паводок река делается строптивой, и жители опасаются её крутого нрава, ведь в былые времена, как говорят старожилы, смыто четыре улицы! С недавних пор стремительные воды Катуни стали вновь подмывать правый крутой берег, и он стал каждый день обваливаться по метру, а то и по два. С помощью высшего руководства была построена дамба, но всё равно каждую весну жителей села обуревает беспокойство: вдруг да прорвет её? Что тогда?
Присмиреет Катунь, когда мороз скуёт её зеленоватые воды, и тогда можно будет ходить по льду на острова бить облепиху (если успеешь вперёд птиц). Больших деревьев там нет, тополёчки да берёзки. Хоть и запрещено, но верхкатунцы заготавливают на островах дрова.
Живописной лентой тянется вдоль села и знаменитый Чуйский тракт, вдоль которого высятся великаны тополя с пахучей, нежной по весне листвою. С июня и до средины августа под дуновением ветра эти богатыри преображаются: стоят, словно в серебряных кольчугах, упёршись крепкими ногами в землю. Защищают село и совхозные поля от бурь своей зелёно-серебристой мощной грудью. А теперь, в средине сентября, с них посыпалась золотая листва. Трудно отыскать под ней грибочки-подтопольники. Казалось бы, в тополях – какие грибы? А вот! Дарит земля алтайская людям и такую радость!
За грибами Алька с Виталием поехали на велосипедах туда, где верхкатунские совхозные поля отделены друг от друга стройными рядами тополей.
Держа за руль велосипеды, шли по лесополосе медленно, внимательно вглядываясь в шуршавшую под ногами янтарную листву. Не видно грибочков. Хорошо прячутся! Вдруг Алька наступила на что-то упругое. Тут же положила на землю велосипед и разгребла листву. А там притаилось целое семейство! Крохотные пуговки не срезает. Жалеет. Пусть подрастут!
– Виталь! Ты нашёл что?
– Да нет, – отозвался Виталий и достал пачку сигарет.
– Сюда иди! Вон там под большим деревом, однако, гриб здоровый! – охваченная азартом Алька торопливо срезает грибочки, а глаза так и рыскают по округе.
Виталий закурил и подошёл к старому тополю.
– Точно гриб? – спросила она озабоченно.
– Точно. Тут ещё есть.
Срезав на своей полянке грибы, Алька подскочила к мужу и выхватила у него сизоватый гриб с изогнутой шляпой.
– Ого! Какой дедуля! – повертела его и положила в корзину. – А рядом деток и внучат сколько! Ты режь, я дальше пойду, – деловито распоря-жалась она, – может, ещё попадутся.
Пройдя лесополосу до конца, всё же ведёрко подтопольников набрали, потом сели на велосипеды и покатили с бугорка на бугорок по просёлочной дороге домой.
Лес от Верх-Катунского тоже недалеко. Километров шесть. В нём, конечно, и грузди есть, и опята. Но туда надо бы на своей машине ехать. А коль транспорта нет, то Виталий с Алькой и подтопольникам рады.
***
Алина мечта наконец-то сбылась. Она купила у знакомых парочку молодых кроликов, а Виталий сделал для них клетку.
В феврале крольчиха надёргала с живота пуха и устелила им своё гнездо. Через положенное время принесла восемь голеньких, похожих на мышат, детёнышей. Зато через месяц они стали такими хорошенькими, что Аля с дочкой им все лобики исцеловали. Потом крольчиха ещё порадовала выводком...
Всё бы ничего, но когда пришёл черёд забивать кролов, у Альки душу защемило: до того их жалко. Да к тому же на забой пришлось самой отбирать. Сосед научил, как это делать.
– Подуешь у кролика в нескольких местах на шёрстку, – говорил он. – Если нет на коже тёмных пятен, значит шкурка хорошая. Крола можно забивать. В ноябре самое время.
Есть мясо кроликов Аля не могла: не принимала душа. Купленное в магазине – другое дело. Из выделанных самой шкурок сшила к зиме шапки мужу, сыну и дочке.
Виталий без зазрения совести сидел дома. Не потому, что в совхозе не было работы: трудиться можно было где угодно. Но работа строителя, слесаря, кочегара его не устраивала. Водителем работать он тоже не хотел: «пахали» они в совхозе с весны и до осени почти без выходных.
Утром, как только Аля отправлялась на работу, к нему красным солнышком нарисовывался друг Коля, и они рыскали по деревне в поисках спиртного. Небритый, нестриженый Виталий являлся домой поздно вечером и начинал «качать» права.
Однажды утром, откидав от крыльца снег, Аля пошла кормить кроликов и трёх, самых больших, не досчиталась. Со слезами вбежала в дом:
– Виталя! Кролов украли! – от переполнившей её обиды она не выдержала и разрыдалась. Успокоившись, тяжко вздохнула, посмотрела на отвернувшегося от неё мужа и произнесла задумчиво:
– В милицию, что ли заявлять?
Виталий ничего не ответил и тенью выскользнул из комнаты.
Заявлять в органы Аля не стала. Крупные вещи мужики воруют, и то сходит им с рук, а тут... кролики.
Через день Аля пришла домой в обеденный перерыв раньше обычного: болела душа за дочку, которую отправила в садик недомогавшую. Олечку она напоила купленным лекарством и теперь со спокойной душой подходила к калитке своего дома. Воткнувшись недоумённо-злым взглядом в спину незнакомого не то мужика, не то парня, топтавшегося на крыльце, раздражённо выпалила:
– Опять Виталькин собутыльник припёрся!
Тут мужик повернулся. И Алька, увидев в его руках ободранного кролика, остолбенела.
Виталий никак не ожидал появления в это время жены и поэтому от неожиданности вздрогнул. Чувство растерянности лишь на миг высветилось на его заросшем лице. Он тут же взял себя в руки и, стрельнув по жене наглыми глазами, с независимым видом сунул в карман полученные за крола деньги. Резко бросил растерянному мужичонке с лицом, похожим на сушёную свёклу:
– Валим!
Не глядя на Альку, топтавшуюся около крылечка, Виталий вместе с покупателем боком прошмыгнули мимо неё. Она как стояла онемевшая с ужасом в глазах (брал от детей!), так и проводила мужа до ворот этим взглядом, чувствуя, как в области сердца произошел толчок. Сразу Аля не придала этому никакого значения, а позднее поняла: это был поворот её души. В тот злополучный час она отвернулась от Виталия.
Потом из сарая «украли» курей. Всех. Вместе с петухом...
***
Шёл 1985 год. Весной в стране был взят курс на перестройку.
Вскоре газеты запестрели заголовками. «Каждой семье к 2000 году – отдельную квартиру!» В них говорилось о гласности, перестройке общества. Жители всего Союза, в том числе и Алевтина с Виталием, с большим интересом и пониманием слушали по телевидению выступления Михаила Сергеевича, веря в идеалы справедливости, которые несёт партия.
Даже когда секретарь парткома госплемзавода, на котором Аля работала теперь кладовщиком, сказал, что может дать ей рекомендацию для вступления в партию, она, несколько испугавшись, ответила, что считает себя неподготовленной для принятия столь важного решения.
Многие люди поверили в Горбачёва. Приняли его международную политику нового мышления, понимая, что так жить, как раньше, больше нельзя. Правда Алевтина, слушая по телевидению слова Михаила Сергеевича об усилении борьбы с пьянством путём сворачивания торговли спиртными напитками, даже сухих вин и пива, недоумевала:
– Мужики ведь что попало будут пить!
И правда. Хватали с прилавков полуопустевших магазинов одеколоны, даже очистители для стёкол. Аптечные спиртовые настойки тоже годились для опохмелки. Однажды Аля оказалась свидетелем гульбища. В мастерскую по ремонту тракторов мужики принесли банку клея БФ. Высыпав туда горсть соли и добавив воды, мешали клей палкой до тех пор, пока на неё не намотались скользкие волокна. Мутную спиртовую жидкость потом выпили.
Самогон продавали на всех углах села. Подростки тоже изощрялись. Чтобы получить кайф, надевали на головы целлофановые мешочки и дышали парами ацетона, клея. Появились наркоманы, о которых раньше и не слышали.
***
Виталий всё же устроился на работу на один из заводов Бийска. Олечка пошла в этом году во второй класс. Аля решила повышать своё образование. Возраст несколько смущал: 35 лет, не так уж и мало. Так как она много лет работала с металлом, то поступила учиться в механико-технологический техникум на заочное отделение. Контрольные работы муж делать не давал. Приходил с работы пьяным, бросал её учебники к порогу, рвал чертежи. Аля стала заниматься от него тайком. Три года учёбы она всё же вынесла, и диплом защитила на четвёрку.
«Сын взрослый, дочка тоже подросла, надо искать работу по душе в городе»,– думала Аля. Она хотела уж устроиться на бийский машзавод, на котором раньше работала в отделе технического контроля, да побоялась оторваться от совхоза: время стало совсем непонятным. Зарплату и в совхозе, и на городских предприятиях выдавали частями, а то и вовсе задерживали на долгое время. Дефицитными стали даже хозяйственное мыло и стиральные порошки, которые выдавали по талонам. Инвалиды, для поддержки, получали гуманитарную помощь в виде упакованной в ящички банки импортного растительного масла, килограмма риса, чечевицы. Прилагался и рецепт её приготовления. Жалея россиян, доброжелатели из-за границы отправляли поношенные вещи в виде гуманитарной помощи. Однако «новые русские» мигом сориентировались: продавали в специальных отделах магазинов обноски на вес. Обнищавшая часть населения покупала «обновы» именно там. Выручали россиян и китайские предприниматели. Бийские «челноки» на китайском рынке в Новосибирске закупали у них товар и, накрутив в два раза цену, продавали его у себя на рынке.
Однажды Алевтина, получив 20% от зарплаты за несколько месяцев, решила на эти деньги приодеть семью. Чтобы не переплачивать за вещи у себя на базаре, она вечерним поездом поехала за ними на китайский рынок в Новосибирск. Помнится, мороз с леденящим ветром аж за душу хватал. Продрогшая до костей, она всё же купила кое-что себе, детям. Мужу приобрела пуховик. Это надо ж было китайцам придумать! В этой одёжке вместо ватина утеплителем служили куриные перья! Они проклёвывались сквозь ткань и сползали со спины и груди курток, образовывая внизу плотные валики.
А Виталию все трудности семьи были нипочём! После работы он шёл с друзьями на берег реки, где они с выпивкой превосходно проводили время. Приходил домой поздно и придирался по пустякам. Какие только мысли не приходили Але в голову в те моменты. Однажды, после очередного скандала, промочив ночью слезами подушку, тупо подумала: «Напиться бы таблеток да не проснуться. Дочка!! – отрезвляющая мысль больно кольнула мозг и сердце. – Да что же это я! Она-то кому нужна будет!? Надо разводиться. А там...»
Осторожно сказала о разводе сыну, собиравшемуся на службу в армию. Тот внезапно побледнел, плотно сжал губы и нервно заходил по комнате.
«Господи! Зачем ляпнула-то!» – прикрыв рот, будто боясь, чтоб ещё не вылетело какое необдуманное слово, мать вглядывалась в сына испуганными глазами, потом обняла его за широкие плечи и, скрывая душевную боль, тихо вымолвила:
– Служи спокойно, сынок. Всё будет нормально. Это я так...
***
19 августа 1991 года Аля с Виталием, сидя на диване у экрана телевизора, смотрели вечером «Новости» и не верили своим глазам! В далёкой от них Москве происходили ужасные события! Перед зданием правительства сооружались баррикады! Ополченцы ожидали штурма.
Спустя несколько дней Алевтина с тревогой прочитала в «Огоньке» статьи обозревателя журнала А. Головкого об этих событиях. Он со слов премьер-министра России писал:
«... Делегация российского руководства летела в Крым вызволять из осады Президента Михаила Горбачёва.
– Да, произошёл государственный переворот во главе с горсткой авантюристов. Они заслуживают самой суровой кары.
Главная угроза расправиться с российским руководством, захватить Белый дом исходила от КГБ. Крючков, используя доверие Президента, получил в своё распоряжение целую воздушно-десантную дивизию. Это была грубейшая ошибка Горбачёва».
Перестройка, конечно, коснулась и Казахстана. Та же безработица, задержка на производствах зарплат. Пенсии не выдавали по несколько месяцев. За коммунальные услуги стало платить нечем, и жителей лишали тепла и света. У Александры Кузьминичны, Алиной матери, трубы зимой тоже были холодными. Благо, что в её двухкомнатную, не так давно полученную от шахты квартиру заглядывало солнышко. Горюй не горюй, а выживать надо. Александра вспомнила свой военный «бизнес». «Конфет в магазинах нет, – рассуждала она, – а сахар в продаже есть. Не заняться ли мне опять леденцами?»
Формочка для этой цели нашлась. В неё она заливала сваренный с водой и уксусом сахар, предварительно добавив туда пищевой краситель. Прозрачные алые петушки оборачивала купленным целлофаном и продавала на базаре. Дешёвые леденцы ребятишки с удовольствием раскупали. Денег от продажи петушков Шуре на существование хватало.
Русские, имевшие возможность переехать в Россию к родственникам, бросали квартиры и уезжали. Александра по совету дочери тоже решила ехать к ней. Братья и сёстры Виталия с семьями тоже хотели бы уехать со своей родины в Россию, да куда? Кроме Виталия, никого у них там не было. Из письма золовки Аля с болью узнала, что Евгения Николаевна совсем ослепла. Из-за отсутствия денег сделать ей операцию на глазах не было никакой возможности. Медицина в Казахстане, как и в России, стала платной.
***
Алевтину уволили с госплемзавода по сокращению штатов. Свет померк в её глазах. Более двадцати лет она изо дня в день работала на производствах. А тут! На тебе! Не нужна!
Заводы Бийска, как и заводы края, работали с перебоями. Некоторые производства прекратили существование. Кое-где зарплату рабочим совсем перестали платить. Под неё, в малом количестве, выдавали наценённые на двадцать, тридцать процентов продукты.
Виталий приносил с работы (в счёт зарплаты) по две булки хлеба в день. И в такое тяжкое время он не расставался с рюмкой! Мужики тащили с завода, что ни попадя! Сбывали краденое и брали спиртное. Растащиловка царила на всех производствах! В городе и в сёлах откры-вались пункты приёма цветного металла. Поначалу его собирали на свалках. Потом очередь дошла до садовых домиков. Воровали всё, вплоть до вилок и кастрюль. В ход шёл и банный инвентарь: баки, ковши.
Однажды Аля утром не смогла открыть дверь.
– Виталь! – закричала истошно. – Заперли нас, что ли?!
Виталий с силой нажал на входную дверь плечом. Алюминиевая проволока, связывавшая петли замка, лопнула. Аля кинулась в баню: бака из нержавейки как не бывало!
***
Получив за зиму на своём «бизнесе» мало-мальский доход, а также пенсию за несколько месяцев, Александра Кузьминична оставила долгожданную, теперь не отапливаемую квартиру дальней родственнице, а сама поехала жить в Алтайский край к дочке Алевтине. Старшая и младшая её дочери тоже жили в России.
По мере возможности она помогала управляться Але с большим огородом и вновь обшивала соседок. Годы давали о себе знать: Александра разменяла уже восьмой десяток. Как-то, оглядев оценивающим взглядом только что сшитое платье, повернулась к дочери, присевшей на минутку рядом:
– Аль, давай попробуем варить леденцы? В войну они нас здорово выручали! В Казахстане леденцы помогли мне выжить.
Аля недоверчиво, с удивлением посмотрела на мать.
– Да. Да! Не удивляйся! – мать грустно улыбнулась. – На всякий случай я формочки привезла, краску пищевую. Сахар в магазинах есть, уксус – тоже.
– Ой, мам! Ты и так нас, считай, кормишь!
– Ничего! – она тяжко вздохнула и подумала о чём-то своём.
Дело пошло. Александра Кузьминична варила леденцы-петушки, вставляла в них деревянные палочки, которые строгала сама. Потом оборачивала свои изделия целлофаном и клала в холодильник. Аля возила разноцветные, прозрачные будто льдинки, «петушки» на небольшой базарчик, находившийся на окраине города. За полтинничек ребятишки с удовольствием раскупали их. Первое время от стыда она готова была провалиться сквозь землю. Без конца озиралась, боясь встретить кого-либо из знакомых. Вдобавок надо было ещё издали увидеть человека в милицейской форме и вовремя собрать в сумку свой товар. Милиция гоняла торговцев подпольной водкой и таких вот горемык, как Алевтина. Без лицензий торговать запрещалось.
Ближе к осени вдобавок к леденцам Аля накладывала в большую сумку молодую картошку, кое-что из зелени и, согнувшись в три погибели, тащилась по утрам на остановку. А цены на проезд в автобусах и продукты неумолимо росли...
***
Виталий уволился с работы: за бесплатно «вкалывать» он не дурак. А госплемзавод «Катунь», ставший Альке за много лет работы родным (она всё ещё не могла смириться с потерей на нём рабочего места), уже не месяцами, а годами не выдавал зарплату. Но люди трудились в надежде хоть в будущем получить свои деньги. Да и кидаться было некуда. В городе творилось то же самое. Чтобы как-то получить заработанное, доярки совхоза приспособились так: у каждой в группе было несколько коров, у которых жирность молока была выше, чем у остальных. После дойки это молоко женщины выливали в отдельную тару, выписывали его под зарплату, и отправляли с матерями или с детьми-подростками в город, где те стояли в трескучий мороз каждый на своей «точке».
Совхозные механизаторы осенью не дремали: для домашнего скота корм добывали с совхозных полей.
Былая слава государственного племенного завода «Катунь», расположенного на территории верх-катунской администрации, осталась далеко позади. В стране произошли события, в результате которых хозяйство, как и многие хозяйства страны, оказалось в долгах, выбраться из которых стало невозможно.
Але было досадно и обидно до слёз содержать здорового мужика. Она понимала, что оплачиваемую вовремя работу найти Виталию непросто, и всё же злилась: хотя бы по хозяйству помогал! Так нет! Каждый день на «ушах»! Где только берёт «пойло»!
После окончания училища их дочь Оля теперь стояла часами на рынке, торгуя чужой одеждой, зарабатывая при этом копейки. Возвращалась домой к вечеру, окостеневшая от мороза. Чтобы быстрей согреться, наливала в таз горячей воды и совала туда руки. Глядя на неё, у Алевтины болела душа. А что было делать? Она сама тоже промерзала до костей со своими «петушками» и картошкой на базаре, чтобы хоть как-то свести концы с концами.
А Виталию – всё нипочем. Мысли – только о выпивке.
Терпение Алевтины лопнуло, когда, спасаясь от внезапно нахлынув-шей ярости пьяного мужа, ей пришлось прятаться под кроватью и там ночевать. В эту глухую ночь её душа крутилась винтом.
– Всё! Хватит! Надо разводиться! Ждала, пока сын отслужит, дочь школу закончит, потом училище. Теперь всё!
Не сказав утром ни слова храпевшему Виталию, она поехала в суд и подала заявление о разводе. Когда пришла повестка, сразу показывать её мужу Аля побоялась: вдруг изобьёт. Неделю до суда ходила сама не своя. Накануне, бледнея от страха, подала мужу бумагу. Тот взглянул на неё и побагровел лицом.
– Поедешь завтра на суд? – резко спросила Аля.
Он метнув на жену яростный взгляд:
– Нет!
Почувствовав, что грозы не будет, Аля взяла ручку и, подавая её, сказала спокойным голосом:
– Тогда напиши в повестке, что не возражаешь против развода.
Виталий нацарапал: «В разводе не возражаю».
Алевтина едва заметно усмехнулась над нелепостью словосочетания. А по душе – словно иглой скребнуло. С какой лёгкостью он зачеркнул прожитые с ней многие годы!
Из старинного двухэтажного здания народного суда Алевтина вышла опустошённая. На сердце навалилась такая тяжесть, что не приведи Господь. Со скорбным лицом она достала из сумочки таблетку валидола, положила под язык и прислонилась плечом к какому-то дереву. Выписка из решения суда, которую она ещё зачем-то держала, гласила: «Именем РФ Бийский городской суд рассмотрел в открытом судебном заседании...» Читать дальше не было сил. Аля отыскала взглядом скамейку около административного здания и нетвёрдым шагом направилась к ней.
***
Виталий теперь не общался со своими собутыльниками. Большую часть дня проводил на диване, глядя передачи по телевидению, не обращая на бывшую жену никакого внимания. Алевтине нужна была помощь по дому, и она обращалась за ней к Виталию.
– Я тебе никто! – с налившимся кровью лицом орал он.
Дрогнув нутром (всё же боялась его рук), она смотрела на него долгим печальным взглядом и говорила спокойно:
– Живём-то под одной крышей. Значит надо помогать. В огороде и доме дел невпроворот.
Виталий, чтобы не раскалиться добела, хлопал дверью так, что сыпалась штукатурка, и вылетал во двор.
Горькие думы роились в Алиной голове: «Так дальше жить нельзя. Даже за столом невозможно с ним сидеть, кипит злобой. Какой найти выход? Из дома он никуда не уйдёт. Надо бы мне. А куда? К сыну не пойдёшь, у него теперь своя семья. Слава тебе, Господи!»
Аля перекрестилась и добавила вслух:
– Хоть их не содержать, как некоторые родители. Сами за жизнь цепляются...
Александра Кузьминична, глядя на осунувшуюся дочь, тяжело вздыхала. Большую часть времени она проводила в своей комнатке за шитьём. Заработанные деньги, а также пенсию, которую стали иногда выдавать частями, она отдавала дочери.
***
Однажды Аля, съёжившись от холода, стояла со своими леденцами и картошкой около большого городского магазина. Прохожие, уткнув носы в воротники пальто и курток, торопливо проходили мимо. Лишь иногда какая-нибудь старушка, видимо вспомнив о внучатах, останавливалась около Али и покупала гостинчик.
«Скоро ребятишки со школы пойдут да купят сколько-нибудь леденцов, – потирая озябшие руки да притоптывая ногами в китайских сапогах-дутышах, успокаивала себя Аля. Она не случайно выбрала это место для торговли. Правоохранители порядка сюда не заглядывали. А на рынке её не устраивали местные «законы» торговли. Попробуй-ка продай своё ведро картошки без очереди! Или перебей покупателя у соседки. Завсегдатаи базара могут и нос расквасить.
После трёхчасовой стоянки Аля почувствовала, как мороз запустил свои иглы под шубу и стал нещадно драть кожу.
– Ещё хоть с полчасика надо постоять, может, картошку продам, – передёргиваясь от озноба, уговаривала себя Аля и стала пересчитывать «нетрудовые» доходы.
– Совсем мало! На проезд, на хлеб да на килограмм пшена, – она тяжело вздохнула и вытерла варежкой непроизвольно выкатившуюся слезу.
Белая «Нива» остановилась как раз напротив её. Увидев в открытую дверь за рулём знакомого мужика, Аля немного взволновалась: «Вот он-то должен купить моих петушков!»
Обладатель машины, русоволосый мужчина невысокого роста и крепкого телосложения был её постоянным покупателем. Небрежно хлопнув дверцей, он быстрыми шагами приблизился к Але.
– Замёрзла? – широко улыбнувшись, он показал недостающие впереди зубы.
«Вставить, наверно, не может», – равнодушно подумала Аля.
– Продай-ка пяток леденцов для внучки, – мужчина выгреб из кармана меховой куртки мелочь и добавил, – она их страсть как любит.
Сдвинув седоватые кустистые брови, посмотрел на укутанную в матерчатой сумке картошку:
– Дома – ни картошинки! Её тоже возьму.
Аля благодарно посмотрела на него и, отбивая «чечётку» зубами, протянула руку с озябшими пальцами, чтобы взять деньги.
– Ты, однако, совсем замёрзла! – сочувственно произнёс он приятным баритоном. – Поедем ко мне, хоть кофем напою. Я тут рядом с матерью живу. Она у меня парализована.
Передёрнувшись от озноба, Аля неожиданно для себя выдохнула.
– Ладно! А то мороз уж вконец пробрал.
Она сняла с картонной коробки, служившей ей столиком, белую салфетку, аккуратно свернула и положила в эту же коробку вместе с оставшимися леденцами. Негнущимися пальцами кое-как обвязала её верёвочкой.
– Пошли. Ноги, однако, обморозила. С работой такой!
Мужчина взял из её рук невесомую ношу, подхватил сумку с картошкой и быстрым шагом направился к машине. Аля, поспешая следом, боязливо думала: «Если матери в квартире нет, сразу уйду!»
Уставившись в аккуратный затылок малознакомого мужика, она беспокойно ёрзала на сиденье: шутка ли – в гости!
Молча зашли в подъезд пятиэтажного дома с выметенными площадками и довольно чистыми стенами. Это Аля сразу отметила. А то ведь в иные подъезды зайти невозможно! Штукатурка обвалена, везде мусор. Страна нищает. Понятно. Но за собой-то жильцам мусор убрать можно! Да и побелить в подъездах самим можно...
Её знакомый отомкнул английский замок и распахнул настежь дверь, обитую чёрным дерматином с выпуклой цифрой шесть.
«Мысли мои, что ли, читает!» – удивилась Аля, увидев с порога лежавшую на кровати седую женщину. Сразу успокоившись, смело вошла. Дохнуло теплом, уютом. Знакомый снял с неё искусственную шубу и повесил на вешалку.
– Давай хоть познакомимся, – весело усмехнувшись, он протянул жилистую руку с длинными пальцами. – Меня Николаем зовут.
Женщина смущённо коснулась ладошкой его руки и тут же опустила её.
– Аля.
– Сейчас я тебе согревающего дам, – добродушно рокотал хозяин, доставая из объёмного холодильника початую бутылку коньяка и плитку шоколада, при этом то ли специально, то ли случайно оставил дверцу на некоторое время открытой, и Аля успела заметить там приличный ассортимент продуктов.
«Живут же люди...» – вздохнула она, вспомнив свой давненько пустовавший холодильник, который даже пришлось отключить.
Николай налил в крошечные стопочки коньяка и со значением положил перед гостьей пачку дорогих сигарет.
Аля весело рассмеялась:
– Я не курю! А выпить – выпью. Надо согреться, а то и заболеть недолго.
Она отпила несколько глоточков коричневато-золотистой жидкости и сразу почувствовала, как тепло стало приятно разливаться по нутру, согревая, как ей казалось, и душу. Щёки разрумянились. Глаза, затенённые густыми ресницами, заискрились.
– Шоколад-то бери! Тебе кофе или чай? – суетился Николай. – У меня пироги с капустой есть, утром напёк.
– Тесто сам, что ли, ставишь? – откусывая кусочек пышного пирога и разглядывая его ноздреватость, спросила гостья с интересом.
– Ну, да. Мать-то болеет. Я и хлеб иногда пеку, – без тени само-довольства быстро говорил он, наливая в чашки кипяток.
«У нас в доме даже хлеба вволю нет. Кашу не позволяем себе сварить или рожки. Крупа только в суп...» – с горечью подумала Аля и тяжко вздохнула.
Николай неожиданно замялся, пристально посмотрел на аккуратно кушавшую гостью круглыми серыми глазами.
– Аль, я всё спросить хочу. Ты замужем?
– И да, и нет, – грустно протянула Алевтина, разглядывая на стекле окна бриллиантовые ёлочки.
– Если да, то как же тебя мужик в такие морозы отпускает торговать?! – Николай недоумённо поскрёб лысевшую голову.
– Ему всё равно, – спрятав чуть не выскочившую слезу, Аля внимательно глянула в его искренние глаза. – А ты один живёшь?
– Один. Жена давно умерла. Сходился тут с одной, – он усмехнулся, непроизвольно выставив на миг тёмные пеньки зубов. – Характерами не сошлись.
«Что ж зубы-то не вставит! – скривилась теперь уже от досады и некоторой неприязни Аля. – Вроде есть на что!»
Считая неудобным задерживаться дольше, она поднялась:
– Спасибо, что накормил меня – пироги, кстати, очень вкусные – напоил. Согрелась я. Теперь и домой пора ехать.
– А куда ехать-то?
– В деревню.
Николай от удивления присвистнул. Встал с недавно покрашенной табуретки и, касаясь плеча гостьи, вдруг предложил:
– Пойдём, я тебе комнаты покажу!
Аля охотно последовала за ним, с интересом разглядывая интерьер квартиры.
Мать спала. Может, нет. На неё Николай не обращал ни малейшего внимания. Алевтине это не понравилось. Тем не менее, с большим интересом она разглядывала приличную мебель и размышляла: «Чего это он меня к себе позвал? Неспроста комнаты показывает. Если предложит выйти замуж, может согласиться? Уходить из дома всё равно надо, хоть на время. Виталя потом, может, уедет в Казахстан».
– Музыку включить? – будто издалека донёсся до неё бархатный голос Николая, когда они вошли в спальню. Не дожидаясь ответа, он нажал кнопку магнитофона. Красивая мелодия заполнила комнату, навевая умиротворение.
– Пойдём потанцуем?
Не успела гостья опомниться, как хозяин взял её за руку и вывел на средину комнаты, обхватил тонкую талию и, слегка прижимая к себе, повёл в такт музыки.
От запаха чужого пота у Алевтины вдруг, словно пружины, напряглись мышцы, и она дёрнулась.
Почуяв окаменевшее тело партнёрши, Николай ласково потёрся крутым лбом о её волосы, вдыхая их изумительный аромат. Лёгкая дрожь пробежала по телу.
Алины волосы, скреплённые заколкой, вдруг распались и золотыми струями растеклись по прямой спине, искрясь звёздочками от солнечного луча, пробившегося сквозь стекло. Заворожённый Николай не мог отвести от них восторженных глаз…
От чувственного взгляда нового знакомого Аля покраснела, поспешно подняла с пола заколку и торопливо собрала волосы в пучок. Чтобы заглушить в нём вспыхнувшую страсть, которую почувствовала, она тихо произнесла:
– Давай фотографии посмотрим?
Николай с кислой миной выключил магнитофон и подал гостье семейный альбом. Сел рядом и, будто разглядывая фотографии, близко приклонил голову к её лицу. Его большое тело вдруг затряслось, он, не давая себе отчёта, цепко обхватил женщину, и впившись губами в её рот, повалил на широкую кровать.
Цепенея, Аля испытывала от поцелуя чувство брезгливости. Опомнившись, сумасшедше рванулась, ужом вывернулась из цепких рук и с расширенными от испуга глазами опрометью кинулась в прихожую. Впопыхах обулась, сунула под мышку свою допотопную шубу, кроличью шапку-ушанку, сшитую осенью, схватила стоявшую тут же в прихожей свою коробку и нервно затопталась у двери: задвижка не открывалась. С силой дернула её ещё раз. Дверь неожиданно приоткрылась, и Алевтина пулей вылетела из неё. С бухавшим сердцем огляделась (не видит ли кто?), быстро оделась и, застёгивая на ходу пуговицы шубы, торопливо зашагала к остановке.
– Вот дура-то, а!? Попёрлась к незнакомому мужику!! Хорошо, что не настиг, пока с его замком возилась!
Вспомнив про свою клетчатую сумку, в которой так и осталась картошка Николая, досадливо поморщилась:
– А, чёрт с ней!
***
Наконец-то затяжная зима показала хвост в виде хлёстких колючих метелей.
Звонкие капели да разноголосый щебет птиц, последовавшие за снежными круговертями, теперь радовали душу, да и солнышко поласковей смотрело на землю.
Аля всё так же ездила со своим самодельным товаром в город. Торговля не радовала. В магазинах и киосках стали появляться всевозможные сладости, и ребятишки переключились на них. И тут совершенно неожиданно знакомый Виталия предложил ему работу, сказав, что с хозяином он договорится. «Фирме» нужен экспедитор. Возможно, и Алевтину возьмут.
«Ссоры ссорами, а зарабатывать на жизнь надо», – думала Аля, втайне радуясь свалившемуся на них счастью.
С восходом солнца она получала на совхозной ферме тонну молока (документ, удостоверявший его качество, ей выдавали), которое заливалось в прикреплённую к машине жёлтую бочку с надписью «Молоко». Затем в городе, на огороженной площадке Алевтина с продавщицей Ирой вёдрами разливали молоко по другим молочным бочкам, потом вдвоём с Виталием развозили их по «точкам», где уже их ждали продавцы. Оставшимся в машине молоком Аля торговала около девятиэтажного дома. На ферме при его взвешивании она внимательно смотрела на стрелку весов и никак не могла понять, какой вес в точности принимала. В посудину сливалось шедшее по прозрачным трубам молоко. Стрелка весов, не успев остановиться, чтобы показать вес, тут же рвалась на исходное место: заведующая молоканкой, Вера, переключала рычаг и молоко бежало в огромную ванну. В конце смены у Алевтины не хватало два ведра молока. Она молча вкладывала свою каждодневную зарплату раз, другой. Говорить о недостаче хозяйке, молодой, крикливой бабёнке, обвешанной золотом и торговавшей в киоске привезённым Алей молоком, остерегалась.
Аля молча обследовала на ферме весы. Навешанных магнитов нигде не обнаружила. Заведующая, молодка с хитрым и колючим взглядом зеленоватых глаз, исподтишка наблюдала за ней и затаённо улыбалась.
При следующей приёмке Аля опять во все глаза пялилась на метавшуюся стрелку на круглом диске. Поняла: с весами разбираться бесполезно. Руганью тоже ничего не добиться. Надо по-доброму.
Пожаловалась заведующей молоканкой:
– Вер, представляешь, у меня ежедневно не хватает по два ведра молока! Что за причина?
– Может, продавцы мухлюют? – с притворным сочувствием предположила рыжеволосая Вера…
– Да нет! – сокрушалась Аля. – Сама же разливаю молоко. Отчитываются они передо мной как надо. У меня в машине не хватает. Проторговываться каждый день я никак не могу... Слушай, нельзя ли мне два ведра молока у тебя подешевле покупать? Естественно, чтоб никто не знал. Покрывать недостачу чем-то надо.
Верины кошачьи глазки заискрились.
«Ещё бы не радоваться! – раздражённо подумала Аля. – Приличную сумму в карман каждый день класть будет!»
Говорить Виталию о своих махинациях Аля ничего не стала: вдруг проболтается. Греха потом не оберёшься. Недостачи теперь у неё не стало, даже оставалась пара литров себе.
Работа была тяжёлой, ведь после продажи молока надо было собрать с водителем по городу шесть бочек, вручную цепляя к машине каждую за дышло. Потом мыть их шлангом (купал их, правда, водитель, Аля только помогала). И так каждый день с раннего утра и до вечера, и в мороз, и в жару. Платили не сказать, чтобы приличную, но вполне сносную по тем временам зарплату. Аля даже купила себе зимнее пальто, конечно, китайское. Виталию – тёплую куртку. Вещи с Китая были уже не те, что раньше. «Куриных» пуховиков не было в помине.
Прошёл год.
Душа Виталия оттаивала после развода, который больно ударил по его самолюбию. Он уже не орал на Алю, не отвечал злобно на её просьбы. Но жили они как соседи. Даже за одним столом не обедали. Но на работе, видя, как Але тяжело поднимать дышло бочки, выскакивал из кабины и помогал. Она под его хорошее настроение говорила:
– Ну и что, что разведены. Подумаешь, бумага не та. Только не пей да работай. Так и будем жить...
Хозяйский старенький «газик» должен быть всегда на ходу.
– Хоть ночью ремонтируйте машину! – жёстко говорил хозяин, когда какая-нибудь деталь выходила из строя. И Виталий часами лежал на снегу, устраняя неисправности. У Алевтины болела душа: «Так и чахотку недолго схватить!»
Однажды, не доезжая до города, машина встала: отказал сложный механизм. Налетел ветер и, поднимая недавно выпавший снег, закружил в морозном воздухе. До ближайших домов было далеко. Пока Виталий пытался устранить поломку, Аля, задыхаясь от ветра, бежала к домам. В одной из квартир ей всё же разрешили позвонить. Их подвыпивший хозяин, только что вернувшийся со свадьбы, сухо ответил:
– Выходите из положения сами!
Что делать!? Тонна молока! Алька хваталась за голову.
Виталий, оставив бесполезную затею с ремонтом, немного пораз-мыслив, остановил на дороге грузовик. Водитель за приличную плату согласился зацепить их машину и дотащить до стоянки, где они разливали молоко. Торопливо разлили его по бочкам. Виталий вновь кинулся на поиски попутной машины, чтобы растащить эти бочки по местам. Продрогшие продавцы чуть было не разошлись по домам.
Отторговались только к вечеру. На свой страх и риск алюминиевые бочки пришлось оставить на местах. Утром их могли бы не досчитаться. За ночь предприимчивая молодежь распилила бы бочку на куски и сдала в пункт цветного металла, которых расплодилось по всему городу уйма. Однако, Бог миловал.
На одной из точек хозяина, у продавщицы Иры – незамужней женщины, имевшей трёх малолетних детей, – в конце смены всегда были излишки молока. Вырученные за них деньги она всегда отдавала хозяйке. Та радовалась и хвалила её за хорошую работу. Аля недоумевала: «Откуда Ира брала излишки? Ведь за выданное количество литров она отчи-тывалась предо мной сполна!» Потом выяснилось. По секрету сообщила ей об этом медноволосая парикмахерша, вынужденная работать здесь. Она по-дружески предупредила:
– Аль, будь осторожнее. Нехорошие разговоры идут вокруг тебя. Ирка подлизывается к хозяйке. Молоко не доливает людям, отсюда излишки. Метит на твоё место.
Через несколько дней хозяйка, подавая Алевтине литровую банку скисшего молока, в которой было наполовину сыворотки, скривила губы в ядовитой усмешке:
– Вчера женщина с руганью принесла! Здесь же половина воды!
Удивлённая и растерянная Аля вдруг покраснела, будто чувствовала за собой вину. Взяла злосчастную банку и с минуту тупо рассматривала её. В голове мелькали обрывки подозрительных мыслей. Уверенная в подвохе, Аля впилась гневным взглядом в бегавшие рысьи глаза хозяйки:
– Я сейчас с этой простоквашей съезжу в санэпидемстанцию. Выясню, что это за молоко!!
Маленькое тонкогубое лицо «предпринимательши» позеленело: ей явно не хотелось неприятностей. Безграмотная, скрывая доход, кроме налоговой инспекции она панически боялась и санэпидемстанции.
Всю дорогу Аля сидела как на иголках. Она была до того возмущена случившимся, что забыла постучать в дверь кабинета врача санэпидем-станции. Быстро прошла к столу и, протянув банку, торопливо выпалила:
– Скажите, пожалуйста, есть ли здесь вода?
Пожилой мужчина в роговых очках, глянув на расхлёстанную от езды простоквашу, с досадой ответил:
– Женщина! Надо же знать, что в молоке восемьдесят семь процентов воды!
Аля вспыхнула от стыда и попятилась к двери...
При виде красного, словно бурак, лица бывшей жены Виталий приподнялся и с тревогой выжидательно уставился на неё.
– Позорище! – судорожно переводя дух, вскрикнула Алька. – Торгуем молоком, а не знаем, что оно больше чем наполовину состоит из воды!
Забравшись на сиденье машины, вздохнула. Задумчиво глядя сквозь стекло банки на серовато-зелёную жидкость, произнесла осипшим голосом:
– Что этой выдерге сказать-то?
– Скажешь, что воды здесь нет! – нашёлся Виталий.
***
Решив поставить на место Алевтины угодливую продавщицу Иру, которая помогала Але в разливе по бочкам молока, «предпринимательша», а занималась бизнесом именно она (муж проходил только по документам), решила «поймать за руку» своего экспедитора. В тот февральский ясный день, после того как Аля привезла молоко, она отправила её на точку Иры, а ту – торговать молоком с машины. Когда Аля с молочным ведром и ковшом подходила к киоску, возле которого собирались в конце смены продавцы, то ещё издали увидела взволнованную парикмахершу, от нетерпения (когда же вернётся Аля!) то и дело выбегавшую из киоска. Увидев подругу, тут же ринулась к ней.
– Слушай! У меня не хватило ровно ведра молока!
– Не расстраивайся. Значит, оно в машине. Как это мы с Иркой при делёжке просчитались?
Приехавшая вскоре с Виталием Ирина, подняв остроносое лицо, торжественно заявила:
– В машине лишнее ведро молока!
Хозяйка, изменившись в лице, так и подалась к ней.
Продавцы недоумённо переглянулись.
– Ну, да, – спокойно сказала Аля, приготовившись принимать у продавцов деньги. (Отчитывалась перед хозяйкой она в конце недели). – Мы с Иркой обсчитались. У неё, – она кивнула на парикмахершу, – не хватает ровно десять литров.
– Вы сговорились! – выпучив глаза, завизжала хозяйка. В уголках ниток-губ даже пузырьки пены образовались. Она испепеляюще поглядела на Алевтину и крутнулась на каблуках. Аля с опаской отстранилась. Ещё в волосы вцепится!
– Ты!.. Ты!.. – от ярости хозяйка, не находя подходящего оскорби-тельного слова, в бессилье тыкала пальцем воздух . Обретя, наконец, дар речи выдохнула:
– Берёшь на ферме себе молоко и торгуешь на моей точке! Тварь!
– Ну, вот что, – бледнея, тихо произнесла Аля, доставая из сумки восемь тысяч рублей, вырученных продавцами за три дня. – Больше работать с Виталей в твоём гадюшнике мы не будем! За ту неделю я отчиталась, – она спокойно посмотрела в глаза притихшей хозяйке, усмехнулась и продолжила:
– Деньги ты взяла. Роспись есть. Сейчас напишу отчёт за три дня.
– Неделю-то хоть доработайте! – взвизгнула хозяйка.
Алевтина отрезала:
– Нет!
Наткнувшись на белые глаза предпринимательши, добавила, скривив губы:
– Поверь. Отольются тебе мои слёзы.
Отлились. Совхоз по какой-то причине не стал продавать ей молоко, а мужа кто-то жестоко избил, нанеся увечья. Мать двоих детей, она практически осталась без работы.
***
Алевтина заболела. Боли в животе беспокоили давно, но с «молочной» работой было не до лечения. Теперь она решила обратиться к врачу. После обследования её положили в районную больницу, ведь в их селе был только медпункт.
– Времена не те, когда медицина была бесплатной, – с горечью сказала она опечалившейся матери. – Буду брать лекарства подешевле. Хоть немного надо подлечиться, а то сейчас гастрит желудка, а дальше – больше. Болезнь может вылиться во что посерьёзней.
– Конечно, дочка. Ложись в больницу, не переживай. Дома всё будет нормально, – торопливо произнесла Александра Кузьминична, боясь, что дочь раздумает лечиться.
Между процедурами, обедом и ужином Аля читала книги: взяла несколько штук с собой. Когда женщины в палате, наговорившись вволю, укладывались спать, она выходила с книжкой в коридор и усаживалась на резной лавочке у окна рядом с кустистым деревом с подёрнутыми пушком листьями. Бледно-розовые соцветия источали тончайший аромат, и Аля с упоением нюхала его.
В тот тёплый весенний день, когда с крыш уже падала звонкая капель и птицы засуетились, думая о потомстве, Алевтина за ужином заметила обращённый на себя любопытный взгляд мужчины зрелого возраста.
«Пусть смотрит, если делать нечего», – подумала равнодушно. Выпив чай, взяла бокал и ложку и, не взглянув в его сторону, направилась в палату.
Поздно вечером с объёмной книгой в руках она подошла к окну коридора, посмотрела в антрацитовую мглу, увидев в стекле своё отражение, отвернулась и села на расписную лавочку. Мужчина, будто карауля её, тут же вышел из палаты и подсел к ней.
– Извините, с вами – можно?
– Да, пожалуйста, – Аля вяло улыбнулась и принялась читать. На очереди был исторический роман Джованьоли «Спартак». Фильм она по телевидению видела, но книга – это совсем другое.
Смысл текста в голове не укладывался – мешало присутствие мужчины. Она даже дыхание его ощущала и оттого нервничала. Аля положила книгу на колени и вопросительно посмотрела на него.
Поправив пышную седую шевелюру, он мягко улыбнулся, при этом взгляд сделался задорным. Аля обратила внимание на его ухоженные руки с аккуратно подстриженными ногтями и подумала, скрывая усмешку: «Похоже, белоручка!»
– Меня Иваном зовут. А вас?
– Алевтина. Тоже, значит, в больницу попали? Вы… из какого села?
– Местный я. Всё тянул со своей болячкой, тянул. Пришлось всё-таки оставить рабочие дела, да лечь подлечиться.
– А что с вами, если не секрет?
– Желудок болит, – он вздохнул.
О своих болячках Аля говорить воздержалась. Зато в последующие дни она рассказала ему и о них, и о своей расстроившейся семейной жизни. Впрочем, чего греха таить, налаженной она у ней никогда и не была. После развода – особенно. Почему именно этому мужчине Аля открылась, она и сама не знала. Вероятно потому, что невыносимо было носить тяжёлый груз в себе.
Иван работал в селе, находившемся недалеко от города, инженером и вот уже несколько лет, как остался вдовцом.
– Жена была хорошей женщиной, – печально рассказал он как-то вечером свою историю. – После её смерти осталась десятилетняя дочка. Теперь она заканчивает школу...
Из больницы их выписали в один день. Иван, подавая Але листок с номером своего телефона, попросил обязательно позвонить. Почему-то вспомнив цепкие пальцы Николая, пригласившего её, продрогшую до костей, на чай, Алевтина знобко передёрнулась и подумала иронично: «Замуж не напасть, лишь бы замужем не пропасть». Однако листочек взяла и положила дома в какую-то коробочку, про которую вскоре забыла.
***
Алевтина с Виталием – безработные. В городе на частных предпри-ятиях рабочие нужны были, но хозяева брали молодых да здоровых, чтобы те могли работать по двенадцать часов в день, а то и по суткам. Ещё и нагло заявляли: «Не устраивает такая работа, на твое место десять придут!»
Пенсии Александры Кузьминичны не хватало даже на хлеб. Оля, работая у хозяйки на рынке, приносила домой крошечную зарплату. Хорошо, что овощи с огорода выручали. Да за квартиру ежемесячно не надо платить. Горожане за коммунальные услуги каждый месяц отдавали более половины зарплаты, а тот, кто не работал, копил долги. Аля представить не могла, как они существовали!
Алина сноха, Оксана, хваткая по натуре женщина, довольно быстро сориентировалась в рыночной экономике. Поработав некоторое время продавцом киоска, сама с мужем занялась торговым бизнесом. С долгами они через полгода рассчитались и теперь оказывали родителям некоторую материальную помощь. Однажды сноха категорично заявила:
– Мать, бери в долг шестьсот рублей и принимай на них бутылки. Везде их полно! С ценой определишься сама. Раз в неделю будете ездить на нашей машине в город и сдавать их.
Всё лето дети и взрослые тащили бутылки со всех концов села. Алевтине приходилось по несколько мешков в день их мыть. В выходные с Виталием ездили за бутылками по соседним деревням, где ходили с мешками по дворам. Появился хоть какой-то заработок.
Из Караганды пришла телеграмма: умерла Евгения Николаевна.
Оглушённый горем, Виталий заметался по комнате. Наткнулся на стул, опрокинул его и встал столбом. Судорожно прикурил неизвестно когда вытащенную из пачки сигарету и уставился на Алю растерянным взглядом.
– Ехать тебе надо, – до боли сжимая пальцы, сказала она как можно спокойнее. – Вдвоём – невозможно. Денег хватит только одному.
Аля горько вздохнула и смахнула набежавшую слезу: жаль было свекровь.
– Скажи золовке, что помочь нам совсем нечем.
Взяв сумку со сменным бельём, Виталий уже через час отправился в путь.
Судьба в последние годы жизни Евгении Николаевны Курбатовой-Поповой была особенно немилостива к ней. Мало того, что она ослепла, так ещё пришлось перенести операцию. Когда образовался тромб, в больницу, как настоял врач, она сразу не легла, а уже через сутки ей ампутировали ногу. После операции в сознание она так и не пришла…
ВЕК НОВЫЙ
Начало третьего тысячелетия многие жители России встречали с некоторым опасением: старики издавна твердили: «По писанию Господь дал жизнь на Земле на 2000 лет!» Про конец света и бабушка Алевтины, Матрёна Гавриловна, изучавшая Библию, тоже не раз говорила ей. Но... прошёл и один год нового тысячелетия, и второй, и третий... Жизнь продолжается. Природа-матушка ой как терпелива! Но от человеческого безобразия, творившегося на Земле, и её терпение порой иссякает. По телевидению то и дело видишь, как в какой-то стране люди пострадали от наводнений, где-то от землетрясений... Бийск тоже потряхивало. Некоторые городские здания дали серьёзные трещины. От колебаний земной поверхности пострадал и Алин дом: тоже треснул. Но стоит, родимый. Почти на берегу коварной Катуни. Алевтина каждый год с приходом весны опасается паводка; ведь старожилы помнят, как несколько десятилетий назад течением снесло много домов.
А Верх-Катунское и окружавшие его сёла потихоньку становятся на ноги. Хотя былая слава государственного племенного завода «Катунь» и осталась далеко позади, но не всё потеряно. Вот уже предприниматель Володин Сергей Михайлович возглавил хозяйство соседнего обанкро-ченного совхоза. Затем к нему присоединили сельхозпредприятие «Катунь», в следующем году – отделение «Ключей», совхоз «Семеновод». И достижения есть! За четыре года – второе место в крае по надою молока. Первое – по Предгорной зоне.
А в городе митингуют. Митинги стали привычным явлением. В один из солнечных весенних дней 2005 года городское отделение общест-венного движения «Всероссийский женский союз – Надежда России» для привлечения внимания городской администрации использовало экстравагантные атрибуты. Участники митинга около здания городской администрации барабанили поварёшками по мискам и кастрюлям, требуя повышения зарплат и пенсий...
Вечером Алевтина, пряча невольную улыбку, рассказывала вернув-шемуся с работы Виталию (его, несмотря на предпенсионный возраст, всё же приняли в один из крупных магазинов города разнорабочим):
– Сегодня я случайно попала на митинг...
– Слышали мы стук поварёшек, – хмыкнул Виталий, – колонна воинственно настроенных женщин прошествовала мимо нашего «Алтиана».
– Кошмар! – Аля протяжно вздохнула и покачала головой.
– Кроме повышения зарплат и пенсий женщины требовали снижения оплаты за коммунальные услуги. Подняли их – выше некуда! – она налила в тарелку борщ, сваренный на голых косточках, купленных в магазине по дешёвке, продолжала задумчиво. – В селе всё же полегче жить. И ведь что интересно! Перебраться в частные дома не так много желающих! Из всех моих городских знакомых ни один в селе жить не хочет! Ведь на огороде и по дому вкалывать надо! Опять же от удобств в квартире трудно отказаться.
Внезапно Аля сменилась с лица и посмотрела на Виталия с внезапно вспыхнувшей надеждой:
– Вообще-то и мне бы хотелось под старость лет пожить в благоустроенной квартире.
– А мне – нет! – отрубил он.
***
Лето в тот год было тёплым. Нет-нет, да прольёт дождь. Овощи росли как на опаре. Во время уборки картофеля Александра Кузьминична вдруг, превозмогая боль, вскрикнула:
– Нога!
Алька со всех ног кинулась к матери.
– Что, мам. Что?
Мать кое-как довели до постели. И вот уже год как она не сходила с неё: в тот злополучный для неё день у ней случился инсульт, в результате чего произошла частичная парализация тела.
По утрам Аля приносила ей тазик с тёплой водой. Мать кое-как садилась. Вымыв лицо и руки, крестилась, кушала и снова ложилась, и всё думала, тяжко вздыхая.
– Мам, о чём думаешь-то? – озабоченно спрашивала Аля.
– О жизни, дочка...
Как-то раз совсем неожиданно для Али мать тихо произнесла:
– И зачем я замуж столько раз выходила? Лучше б детям побольше помогала...
Думая, как бы облегчить её душевное состояние, Аля предложила:
– Мам, может, Библию почитаешь? Бабушка так в последнее время её из рук не выпускала.
– Не могу. Глаза плохо видеть стали.
– Что у тебя болит? – допытывалась Аля.
– Душа... Ноет и ноет... – глаза матери застилались слезами. Чтобы не расстраивать дочь, она изо всех сил сдерживала их.
– Мам, тебе надо исповедоваться, – утвердительно произнесла Аля, ласково поглаживая её худые морщинистые руки...
Вскоре после службы в сельском храме, построенном питерским предпринимателем, проведшим детство у бабушки здесь, в Верх-Катунском, Алевтина пригласила священника отца Владимира.
Пока шло таинство исповеди, она сидела притихшая, в другой комнате, считая, что присутствовать при этом не должна.
Александра Кузьминична теперь большую часть жизни проводила во сне. Просыпалась она к обеду. Молча сползала на стоявшее рядом подобие унитаза, потом умывалась. Аля приносила ей на подносе тарелочки с едой и, тяжело вздыхая, спрашивала:
– Как ты сегодня?
– Хорошо. Что-то я спать столько стала?! – глянув в окно на высокое солнце, сокрушалась она.
– Это хорошо, что спишь! Соседка вон, баба Аня, все ночи напролёт у окна сидит. Тебе Боженька хоть сон даёт.
– Слава тебе, Господи! – говорила мать и, прошептав молитву, крестилась, деловито брала ложку.
Однажды сказала:
– Аль, ты узелок мой найди!
– Не беспокойся. Тут он, в шифоньере, – протяжно вздохнув, достала смертные вещи матери, завязанные в большой цветастый платок, и положила на кровать.
Мать, отставив пустую тарелку в сторону, перекрестилась и подняла повязанную белым платком седую, как лунь, голову:
– Спасибо, дочка.
Она неторопливо развязала узел, достала шитое самой шерстяное платье с расцветкой «в огурчик». Всю жизнь Александра почему-то любила именно такие ткани. Бывало, наберёт ситчика и пошьёт себе и дочкам обновы. Себе зачастую, именно «в огурчик».
– Аль, это платье наденете на меня, когда умру, – спокойно сказала мать, разглядывая «огурчики» на свет: не почикала ли моль. – Здесь чулки, тапочки...
Она вскинула поблёкшие глаза и строго посмотрела на дочь:
– Платки моим знакомым старухам раздашь! – развернув шали с кистями и полюбовавшись яркими цветами на них, Александра аккуратно сложила их стопочкой, вздохнула:
– Пусть поминают.
– Да ладно тебе, мам, собираться!
– Думать надо и об этом, – печально произнесла мать. – Года мои большие...
Аля присела рядом с ней на кровать, обняла за полные плечи.
– Потрудилась же ты на своем веку! Не каждый так сможет!
– Помогала детям, как могла, – тихо откликнулась мать.
– Только ли детям! Сестре твоей, оставшейся после смерти мужа с троими, сколько добра сделала!..
Мать и дочь, тесно прижавшись друг к другу, какое-то время сидели у окна, глядевшего на юг; каждая думала о своём... Потом Аля положила узелок на место, собрала с материнского столика посуду и пошла заниматься хозяйством.
***
Сразу после Рождества у Александры Кузьминичны отнялась вторая нога и левая рука. Непослушным стал язык. Последними словами в её жизни стали имена дочерей.
Аля, подгоняемая страхом за мать, бежала в больницу. С безумными глазами ворвавшись в кабинет фельдшера, выдохнула:
– Маму парализовало! Шевелит только одной рукой...
У самой вдруг сдавило сердце. Положив руку на грудь, ждала от медицинского работника не ведая какой, но помощи.
Сельский фельдшер, зная состояние Александры Кузьминичны (это уже второй инсульт), задумчиво сказала:
– Помочь ей ничем нельзя.
– Сколько она может пролежать в таком состоянии! – не скрывая слёз, вскрикнула Аля.
Фельдшер тихо пояснила:
– Обычно в таком состоянии больные находятся до двенадцати дней...
Пошатываясь, Аля медленно вышла из кабинета. Приходя в себя, несколько минут постояла в коридоре, всё так же сдавливая рукой сердце.
– Надо хоть валидол купить.
Дома она попыталась накормить мать супом. Тщательно растолкла в нём картошечку и поднесла ложку к губам. Жидкость пролилась мимо.
Понимая, что обречена, мать заплакала. Но тут же взяв себя в руки, вытерла слёзы и больше не позволяла им пролиться: щадила дочь.
– Мам, покажи, где болит? – склонившись над ней, допытывалась Аля. – Я хоть обезболивающее куплю да сама буду уколы ставить! – Тут же с горечью подумала: «Наверно не помогут, раз фельдшер ничего не сказала...»
Мать молча показывала на область сердца.
Когда-то, читая в молитвах про упоминавшуюся там огневицу, Аля представить себе не могла, о чём шла речь. Теперь не то что представить, она почти физически ощутила её.
Чтобы потушить разгоревшийся в груди матери пожар, требовалось огромное количество воды! Дозволь, она бы выпила и ведро!
– Мам, ты губы смачивай, – умоляла дочь. – Нельзя столько пить.
Александра послушно обмакивала в кружку намотанный на ложечку бинт и прикладывала к губам, при этом жадно и тщательно высасывая из него воду.
Глядя на страдания матери, Аля, с трудом сдерживая потоки слёз, достала из шкафа молитвенник, купленный в церкви. Долго, истово листала его, пока не нашла молитву «о болящих».
«...Боже наш, рабу твою Александру немощствующа, посети милостию твоею, – с жаром читала она, сидя рядом с безучастной ко всему матерью, глядевшей в потолок. – Прости ей всякое согрешение вольное и невольное. Ей, Господи, врачебную твою силу с небес низпосли, прикоснися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся...»
Закончив эту молитву, принялась за другие. И терзавшие её душу муки будто покидали её. Казалось, что и матери становилось от молитв легче. Дыхание её стало более ровным.
К вечеру Александра заснула. Тут уж Аля дала волю слезам, а к утру забылась в дрёме. Почувствовав лёгкий толчок, распахнула глаза, недоумённо огляделась. Забрезживший рассвет создавал в комнатах полумрак. От тихого постукивания её прошиб озноб. Мать! Аля опрометью кинулась в её комнату и застыла на пороге.
Александра, умоляюще глядя в дверной проём, робко стучала пустой кружкой по столику. Брызнувшие слёзы Аля сдержать не могла.
– Сейчас мам, дам тебе воды. Сейчас... – дрожащим голосом говорила она, беря у матери кружку.
Набрав из ведра воды, приподняла голову матери. Та, будто не видевшая воды много дней, припала к кружке и пила, пила. С мольбой просила глазами: ещё и ещё...
Упав перед иконой Иисуса Христа на колени, Аля клала поклоны и исступлённо шептала:
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных. Спаси, Господи, рабу твою Александру и даруй ей здравие душевное и телесное... – сколько времени читала Алевтина, она не знала. Время остановилось. Благодаря её молитвам или ещё чему, но чудо свершилось. Жажда у матери прекратилась. Ночь она спала спокойно. Аля время от времени подходила к ней, прислушивалась к дыханию. Виталия она не будила: утром ехать в город на работу. Она, женщина предпенсионного возраста, как и многие другие, оставшиеся по разным причинам без работы, сидела на крошечном пособии по безработице; дожидались пенсий. Да о какой работе речь, когда мать в таком состоянии!
На дворе – январь. Морозы – будто осатанели! Навалились, лютуют. Так оно и не зря говорят: крещенские. Через разрисованные окна не видно ни заметённой дороги, ни околевших от стужи деревьев. Куда солнце-то подевалось?
С тревожным сердцем Аля вошла в комнату матери. Та спала спокойно. Аля вздохнула облегчённо и тепло подумала о Виталии: «Ушёл на работу, я и не слышала! – тень легла на её увядавшее лицо. – А раньше-то! На работу шёл со скандалом. Кто бы где не испортил настроение – зло срывал на мне. Теперь изменился... Тьфу! Как бы не сглазить!»
Одевшись, Алевтина пошла в сарай за дровами и углём. Думы о Виталии всё не выходили из головы: «Приду, бывало, с работы весёлая, а он обронит ненароком: „Намяли, видать, тебя вволю“. Потом стала надевать перед домом унылую маску. И опять: „Тебя сегодня, видно, не полапали!“ О, Господи! Лучше уж не вспоминать! Вычеркнуть из памяти всё плохое. Да и этот десяток лет после развода. Как только вынесла?»
Едва открыв входную дверь, услышала стон. Бросив у порога поленья, кинулась к матери. Её грудь от надрывного дыхания глубоко вздымалась. Вдруг глухой вскрик сорвался с её розовых губ и как-то сразу, не открывая глаз, она обмякла. Аля схватила повисшую тонкую в запястье руку матери и судорожно нащупала едва различимый пульс. О, Боже! Он вдруг исчез!
Потрясённая гранью между Жизнью и Смертью, Аля с минуту сидела оцепеневшая. Потом кинулась к шкафу. Торопливо зажгла церковную свечу в изголовье матери, боясь глянуть в её восковеющее лицо, и стала бубнить молитвы. Сознание прояснялось. Надо было что-то делать!
Куда-то бежать? И она ринулась к соседям звонить сыну.
Открывшая дверь старушка, которую почему-то в селе звали Полинкой, едва взглянув на соседку, всё поняла...
– Женя! Скорее! – выдохнула Аля в трубку. Нашла в себе силы ещё позвонить в медпункт.
– Тёть Поль, – взмолилась она. – Помоги обмыть мать.
– Ладно, дочка, – охотно отозвалась богомольная старушка, – только ещё кого-нибудь позови.
Аля кинулась по соседям. Никто не соглашался. Мужики – так от страха замахали на неё руками.
Прибежавший сын сразу отправился хлопотать насчёт гроба. Обмывала Александру сердобольная Полинка. Але пришлось держать сидевшую на полу покойницу. Боясь за свой разум, она старалась не смотреть на ту, кто была её матерью, и думать о чём-то постороннем, но чувство ужаса переполняло её. Сердцу не хватало в груди места.
Полинка, ласково разговаривая с усопшей, надевала на неё платье «в огурчик»...
Проблема встала в том, как поднять грузное тело на уложенные Алей на табуреты доски.
– Давай простынь! – скомандовала после некоторого раздумья жилистая старушка. – Да покрепче!
Аля достала новую простыню.
– Подстилай так, чтоб Шура на ней оказалась. Эх! – помогая её переворачивать, воскликнула с досадой. – Мужика здесь надо!
– Обежала всех соседей! – всхлипнула Аля. – Никто не пошёл!
– Ладно! Бери за концы. Я – за другие...
Не иначе, как с Божьей помощью справились две женщины с нелёгкой задачей: водрузили не выболевшее тело Александры на жёсткое ложе. Тут и белокурая медсестра появилась. С жалостью посмотрела на усопшую, потом на Алевтину, сказала ей какие-то сочувствующие слова и ушла.
...На кладбище Але почему-то всё казалось, что мать неправильно положили в могиле. «На Восток надо класть ногами или головой?» – билась в мозгу неотступная мысль. Бредовые сомнения высказала светловолосому парню, опустившему с друзьями гроб.
Бережно обняв её за плечи, он сказал тихо:
– Не беспокойся, тёть Аль. Всё нормально. В первый раз, что ли...
***
Алевтине казалось, что после смерти матери жизнь остановилась. Но спустя год сердечная боль утихла, сжалась в комочек и притаилась на донышке души. Не зря говорят: «Время лечит». А тут, к большой радости Алевтины и Виталия, на свет появилась их третья внучка Алёнка с изумительными серо-зелёными глазами и светлыми волосиками. У их средней внучки, Алины, волосы тоже светлые, как у папы. Но глаза! Через несколько поколений проклюнулись ростки той, Курбатовской породы, дошли до девочки распахнутые агатовые глаза и молочно-шоколадный цвет кожи.
Дед Виталий с бабушкой Алей души не чают в своих внучках. Глядя, какой любовью светятся при виде их глаза деда, Алевтина задумалась: «Пора, однако, за него замуж выходить! Двенадцать лет в разводе... Не разлучила за эти годы судьба, значит, тому и быть. Да и куда уж кидаться, через пару месяцев пенсионеркой стану...»
Как-то вечером , присев рядом с Виталием, поделилась мыслями.
– Юбилей мой подходит. Надо будет всем родственникам собраться. А ещё, я думаю, пора наш брак зарегистрировать. Отметить надо нормальной семьёй.
В дегтярно-чёрных глазах Виталия мелькнуло что-то похожее на радость, однако он тут же нахмурил густые тёмные брови, взгляд сделался колючим:
– Зачем?
Хорошо понимая, что разводом задето сильно развитое самолюбие мужа, Аля не обиделась на его вопрос и заговорила мягко:
– Видишь ли. Живём всё равно вместе и доживать, похоже, нам тоже вместе. Не разбежались за эти годы – ЗНАЧИТ, НЕ СУДЬБА. А старость не за горами. Болезни уже дают о себе знать.
При воспоминании о внучках её лицо расплылось в счастливой улыбке:
– А золотинки-то наши! Куда мы без них?
При упоминании о малышках колючие льдинки в глазах Виталия растаяли и его смуглое лицо озарилось тихим светом.
– Да. Юбилей надо отметить нормальной семьёй... – вздохнув, повторил он её слова.
Всю ночь Алевтина не спала от терзавших дум. Вдруг она совершает ошибку! Тут ещё душа. Она прямо взбунтовалась! Алевтина ласково погладила себя по плечам и груди и попросила душу, чтоб не обижалась. И душа смирилась.
До здания администрации, где должна произойти регистрация, «молодые» шли гуськом. Алин будущий муж был тяжёлый после первомайских праздников. Его жутко мучил похмельный синдром. Несколько лет не брал в рот спиртного, а тут... Глядя на узкие плечи и лысевшую голову Виталия, Алевтина с усмешкой думала: «Всё у нас не путём! И когда в первый раз выходила замуж – за драку у Виталия были разборки в милиции, и сейчас вот...»
***
На юбилей Алевтины кроме прямых родственников были приглашены родственники со стороны зятя и снохи, а так же её подруги, соратники по перу, Рита и Галина.
Муза посетила Алевтину 20 лет назад, и вот уже десять лет она является членом старейшего в крае городского литературного объединения, в котором и нашла близких по духу друзей, и даже издала за это время три книжки.
Аля не афишировала своё повторное с Виталием бракосочетание: мало ли что перемелют жернова Жизни. Но – шила в мешке не утаишь.
После поздравлений Рита в сочинённой ей шуточной песенке, посвящённой юбилярше, тонко заметила:
...Смотри, как одевается,
Как складно говорит,
Какие книги пишет!
А скромная на вид!
Хоть трижды она бабушка
И дважды она мать!
Да и супруга дважды –
Приходится признать*...
Оксана, озорно сверкнув глазами, спросила свекровь с едва заметной иронией:
– А горько-то будет?
Алевтина вспыхнула, потупила от смущения глаза, потом весело рассмеялась. Виталий в это время занимался на улице с младшей внучкой.
– Отец! – подмигнув золовке, закричала в окно Оксана. – Иди сюда!
Не подозревавший подвоха Виталий с внучкой на руках вошёл в дом.
– Алёнку отцу отдай, – скомандовала Оксана, одетая в необычайно красивое тёмно-зелёное вечернее платье. – Садись с матерью!
Передав внучку сыну, Виталий послушно опустился на стул рядом с женой и стал есть салат.
– Горько! – закричала Оксана, поднимая стопку с вином.
Алины сватовья и зять недоумённо заозирались. Приняв тост дальней родственницы за неуместную шутку, стопки всё же подняли.
Виталий, не выпивший за вечер ни капли спиртного, уткнувшись в блюдце, невозмутимо продолжал работать вилкой. Волнение выдавали зардевшие желваки.
Алевтина обняла мужа за плечи и, лукаво взглянув на гостей, чмокнула его в щёку.
– Целоваться, что ли, разучились?! – не унималась Оксана, держа изящную стопочку из сервиза, подаренного Виталием бывшей супруге на пятидесятилетие.
– Разучились, – улыбалась захмелевшая Алевтина, глядя в круглые от недоумения глаза зятя.
– Две недели, как мы – муж и жена!
Под весёлым смехом скрывала Алевтина неловкость перед сватовьями и зятем. Что ж оставалось? Смеяться, да и только. Неожиданно память выдала ей казавшуюся сейчас не совсем весёлой картинку, а тогда...
К замглавы администрации, на которую возложена обязанность ведения ЗАГС, она специально зашла в тот момент, когда людей около её кабинета не было. Опустив глаза, в шутливой форме (что-то всё весело было) заявила:
– Я тут за Виталия замуж хочу выйти второй раз! Как это сделать?
От необычного тона посетительницы у работника администрации, миловидной женщины с тонкими чертами лица, вспыхнули в глазах весёлые огоньки, которые она тут же притушила. Сдвинув бровки, ответила:
– Приходите вдвоём с документами и пишите заявление.
На следующий день они пришли в администрацию села рано. Хотели попасть на приём первыми.
Напряжённо вошли в кабинет. Поздоровались. Зная, с чем пожаловали посетители, женщина с ласковой улыбкой тут же подала бланк заявления.
Присели за соседний стол.
Скосив глаза на Алевтину, Виталий буркнул:
– Заполняй сама!
– Нельзя самой-то! – с досадой прошептала та.
Показывая концом ручки на слова, напечатанные столбиком, терпеливо объясняла:
– Видишь – две колонки. Свою заполняй сам!
Списывая с паспорта данные, отвечая на поставленные вопросы, от волнения Алевтина споткнулась. Взглянув на женщину, ведущую записи актов гражданского состояния, сказала с лёгкой грустью:
– Забыла, как заполняется такой документ!
– Не надо было разводиться! – съехидничал Виталий, всё порывав-шийся выйти «покурить».
Для верности ещё раз прочитав написанное, Алевтина со значением посмотрела на будущего мужа и дала ему ручку.
Виталий, глядя на образец, с трудом заполнил свою колонку. Облегчённо вздохнув, выскочил на крыльцо.
Аля тщательно спрятала в глазах разыгравшегося бесёнка. Чтобы не растянулись в иронической улыбке губы, собрала их трубочкой:
– Нельзя ли с обрядом попроще? Жених чего-то нервничает...
На торжественной церемонии кроме них двоих и работника админи-страции никого не было...
Галина, почувствовав своей тонкой натурой, что подруге от недоумённых взглядов гостей неуютно, рискнула сменить тему. Она встала, подняла изящную руку с красивой открыткой и произнесла тихим завораживающим голосом:
– Я оду в честь юбилярши сочинила...
Заинтригованные гости сразу повернулись к ней и приготовились слушать.
Она с «Катунского причала»
В литературу подалась,
Как будто и не замечала,
Что началась над Словом власть.
А Слово долго не давалось.
Оно в больших трудах ковалось
И не давало ночью спать,
И с ней ложилось на кровать...
«Да... Писать-то я стала потому, что на душе сделалось тяжко», – подумала Аля с грустью.
Будто издалека донёсся голос подруги:
И появились «Перекрёстки»
Сплетенье множества дорог!..
А вот и сельские подростки –
Весёлый звонкий «табунок».
Наставницей она предстала,
Её «Подснежник» так расцвёл:
Он книжку юным театралам
Издал и имя приобрёл!
Аля оглядела гостей и усмехнулась: «Чтоб издать стихи студийцев, побегать пришлось по селу с протянутой рукой!» А Галина продолжала певучим голосом, с ласковой улыбкой поглядывая на Алю.
Она такая ж непоседа,
Как внучки милые её,
Пусть будет неподвластна бедам
И пишет доброе, своё:
Про Рябушку, Аксинью, Филю
И Иннокентия – кота,
И каждый – умный, смелый, милый,
И с ними ей – не маета.
Как воронёнка Пашу любит!
Как понимает их язык!?
То строжится, то приголубит...
Кто ТАК их понял и постиг?!..*
За покрытым белой узорчатой скатертью столом со всевозможными кушаньями (Аля выбилась из последнего!) воцарилась тишина. Если бы вдруг залетел комар, то его нудное пение и при таком скоплении народа было бы слышно. Алевтина со слезами на глазах впитывала в себя дорогие строчки. Не терпелось поскорее взять творение Галины в руки.
Закончив читать, Галя с ласковой улыбкой передала открытку Алевтине. Её зять тихо обронил:
– Мне б кто сочинил на день рождения...
Алевтина удивлённо посмотрела на него: творчество бийских литераторов, как впрочем, и её, он игнорировал. В шутку он это сказал или всерьёз?
Виталий стал разливать вино и водку. Галя мило улыбнулась и сообщила:
– Алевтина Ивановна очередную книжку для детей готовит к изданию, под названием «Непоседа».
– Да, кстати, – Аля обвела родственников лукавым взглядом. – Не сможет ли кто выделить из семейного бюджета небольшую сумму на издание книжки? – видя, как замялись родственники, жили-то почти все весьма скромно, она обратилась к сидевшему рядом свояку, занимавшемуся бизнесом.
– Ты как? Рублей 200 не дашь?
– Нет у меня денег! – резко ответил тот.
Предвидя просьбу моложавой тёщи, зять, в общем-то считая Алю немного выжившей из ума, пренебрежительно сказал:
– Я на всякую ерунду денег не даю.
– Ну-ну, – нисколько не обидевшись, усмехнулась Алевтина. – Это конечно, ерунда, когда книжки с миленькой мордашкой твоей дочки на обложке будут в библиотеках Москвы, Барнаула...
Зять насторожился.
– О чём книга?
– В общем-то, о детстве твоей доченьки, её проказах... А ещё там помещены рассказы о животных, которые Алина с удовольствием послушала.
По мере того, как Алевтина говорила, у зятя на полном круглом лице проступал румянец довольства.
Тут встрепенулся от внезапно пришедшей мысли свояк, молодой, сытый мужчина:
– Ты что ж, хочешь с меня за свою книжку 200 рублей содрать?
От его подозрительного взгляда Алю покоробило. Однако, взяв себя в руки, она спокойно стала объяснять:
– Деньги я прошу на издание книжки, которая должна быть с номером. А за него надо в издательство платить, как и за многое другое...
– Кому делать нечего, тот и пишет! – не дав закончить мысль, съязвила одна из гостей, крашеная блондинка лет сорока. – Я вон наработаюсь в магазине, мне не до стихов!
– Ну, это, знаешь ли, тоже работа, – растерянно произнесла Аля, непроизвольно выпрямляя спину.
– Нет, ты мне скажи! Скажи! – забыв про остывавший чай, взметнулся непьющий сват Иван. – Вот ты сказала, что писать это тоже работа! Да ещё, как я понял, трудная. Но что она тебе даёт?! – он защёлкал тремя прокуренными пальцами, давая понять, что речь шла о деньгах.
Аля пожала плечами.
– Прежде всего, духовное удовлетворение. Ну, а выход очередной книжки для пишущего можно приравнять к рождению ребёнка, – из некогда синих глаз Алевтины заструился тёплый ласковый свет.
– А деньги?! Деньги?! – не унимался Иван.
– Что деньги? – Аля вздохнула. – Денег никаких. Времена не советские. Гонораров за публикации почти нигде не платят, – она грустно улыбнулась. – Даже наоборот. Хочешь печататься – плати сам.
Её глаза вдруг заблестели, пелену грусти будто ветром сдуло.
– Сельские ребятишки, прочитав в школьной библиотеке мои книжки, стали знать меня. Издали здороваются. А это уже счастье.
– Со мной покупатели тоже здороваются. Ну, прямо как с роднёй! – засветилась от гордости блондинка.
Иван, охватив костлявый подбородок, вперил взгляд чуть раскосых тёмных глаз в Алевтину.
– Как это – работать для души? – пожимал он мосластыми плечами. – И при этом бесплатно. Хм. Я вот. Приду с работы, поем плотно, лягу на диван и смотрю телевизор. Хорошо! И ничего-то моей душе не надо!
– Что к чему, – задумчиво вставил его сын. – Сосед вот от рыбалки без ума. На бензин сколько денег тратит, а дома – шаром покати...
Оставшуюся часть вечера Иван с затаённым недоумением поглядывал на Алевтину, затеи которой остались для него, рабочего человека, выросшего в деревне, непостижимой тайной...
А после Алевтина с подругами пошли на берег Катуни. Солнце ещё висело на ладонь от земли и бросало розовые отсветы на стволы берёзок, толпившихся внизу. За рекой виднелись сосны с пышными изумрудными кронами и золотистыми прямыми стволами, шапки гнёзд на раскидистых берёзах. А внизу под самым обрывом блестела льдистая гладь протоки. Терпкий тополиный запах щекотал в носу.
– Хорошо! – выдохнули в один голос Галина с Ритой.
– Да, хорошо, – потягивая носом весенние запахи, сказала Аля и добавила, обеспокоено вглядываясь в даль. – Река-то как разлилась! К самому обрыву подошла. Каждый год опасаемся паводка. Когда-то вот на этом самом месте, как говорят старожилы, была улица, которую смыло.
– Так хочется спуститься к воде, да пора домой ехать, – с сожалением протянула Галя.
– Так приезжайте ко мне с Ритой в любой день! Я рада буду! – воскликнула Аля.
– А сколько лет вы с мужем были в разводе? – неожиданно спросила её Галина, воспитавшая без мужа двоих сыновей.
– Двенадцать... Я уж по-всякому думала, прежде чем пойти на такой шаг – вновь выйти за него замуж.
Под действием ли лучей, золотивших макушки деревьев, из-за горы облаков в вышине, или ещё отчего, решила Аля поделиться с подругами сокровенными мыслями.
– Прожили с Виталием ни много ни мало 37 лет. Первый десяток, несмотря на трудности, я была счастлива. В эти годы родились наши дети. А потом богиня Судьбы вдруг стала ко мне немилосердной. И покатилась моя жизнь по ухабам.
Аля усмехнулась, провела ладонями по накрашенным глазам, снимая с них усталость, и продолжила ровным тихим голосом:
– К старости только моя богиня сжалилась. Счастья с милым, конечно, не дала, но обеспечила спокойное существование. И то ладно.
Вдруг её губы растянулись в счастливой улыбке: из-за угла соседнего дома показался Виталий, держа за руки внучек. Издали увидев бабушку, они зачастили ножками и потянули деда за собой.
– Как же я их от него оторву! – воскликнула Аля, подавшись вперёд. – Дома ещё одна внучка. Та нынче в институт поступать собирается. Девчонки! Всё же секрет-то счастья в детях да внуках, оказывается! Это я недавно поняла.
– Аль, а ты мудрая женщина, – повернувшись к подруге, вдруг сказала Галина, задумчиво глядя на купавшееся в закатных лучах солнца свинцовое полотно реки.
– Не знаю, – беспечно пожала полными плечами Алевтина и, раскинув, будто крылья, натруженные работой руки, бросилась к детишкам, золотоволосой Алёнке и черноглазой Алине, в будущем обещавшими стать красавицами...
А Жизнь продолжается. И вполне возможно, что автор продолжит повествование об истории рода Александры и Евгении. На генеалогическом древе появятся новые веточки.
2006 г.