Промаявшись всю ночь в поисках ответов на заданные себе многочисленные вопросы, Лукас решительно отбросил сон с твёрдым намерением предстать перед приёмными родителями с покаянием. На цыпочках, не дыша, он спустился в харчевню и направился к выходу. Выйти тихо и незаметно, как ему хотелось, не удалось. Трактирщик неожиданно вынырнул из-под стойки и окликнул осторожного постояльца.
— Доброе утро, господин художник! Мало того, что вы не приходите ночевать, так вы ещё норовите улизнуть ни свет, ни заря.
— Доброе утро, господин Мюллер! А вас я и не заметил. Я не хотел шуметь, чтобы вас не разбудить, но вы уже не спите.
— Работа, Лукас. А вас куда нелёгкая несёт мимо завтрака?
— Решил навестить своих приёмных родителей. Давно не был у них. Извините, тороплюсь. Приду и тогда подкреплюсь основательно. Сегодня бал в ратуше, и я приглашён.
— Вот оно как! Тогда мой поклон им. Вас пригласили на бал? Лукас, это, конечно, не моё дело, но, насколько я знаю, туда обычно зовут исключительно мастеров. Что за честь, оказанная ученику?
— Затрудняюсь ответить. Могу только предположить, что ради господина Шёнвельта.
— Всё может быть. Полагаю, вам просто необходимо воспользоваться приглашением, чтобы, если, конечно, получится, самому во всём разобраться. Но, между нами, скука там смертная. Я не пойду, а вам — в добрый час!
Поблагодарив трактирщика, Лукас поспешил по намеченному маршруту. Вопрос господина Мюллера его больно уколол, а поиски ответа не давали результата. В качестве кого же он идёт на бал? Если члена семьи Кранцев, то уже год как он таковым не является. Если ученика господина Шёнвельта, то при всём уважении к наставнику бургомистр вряд ли сделает исключение из регламента. А с секретарём совета городских старшин он не в столь близких отношениях. Ни один из ответов Лукаса не устраивал, но, тем не менее, он в числе приглашённых. И этим обстоятельством необходимо воспользоваться. Относительно бала у него имелись планы помимо выяснения причин столь неожиданной и высокой чести, ему оказанной. Поскольку туда приглашаются только мастера, то и аптекарь со своим семейством почтит бал посещением. Лукас надеялся увидеть Катарину. «Хотя встреча с её отцом в тюремном замке превратила мои надежды в ничто. А если планам воплотиться не суждено, то хотя бы одним заказом разжиться получится. Так что, приглашение на бал, каким бы подвохом оно ни было, — думал молодой художник, — пришлось весьма кстати».
Вскоре Лукас взялся за бронзовое кольцо двери дома Петера Кранца и три раза постучался. Дверь открыл Густав, младший из Кранцев. Окатив равнодушным взглядом Лукаса, он провёл своего еще недавно брата через мастерскую на первом этаже, поднялся вместе с ним наверх. Густав и Лукас вошли в кухню, где завтракало семейство Кранцев.
— Доброго утра, папенька! Доброго утра, маменька! — Поздоровался Лукас с родителями.
— Доброго утра, сын, — ответил за всех присутствующих Петер Кранц, — какими судьбами? Садись. Поешь с нами?
— Если только немного.
— А много и нет. Марта! — Обратился Кранц-старший к супруге. Но та, не дожидаясь указаний мужа, засуетилась возле Лукаса.
Вялая и натужная перестрелка дежурными фразами настроила всех Кранцев на важный разговор. Прежде всего Лукас попросил Петера и Марту считать как и прежде их сыном, клятвенно заверил своих приёмных родителей, что он в любых жизненных ситуациях останется членом их семьи. В качестве залога возобновления родственных отношений, их дальнейшего сближения Лукас просил принять «небольшую сумму». Перехватив недоумённый взгляд главы семьи, он добавил, что этими деньгами не приобретается их расположение, а частично (что означает только начало!) покрываются расходы, связанные с его самостоятельностью.
— Папенька, маменька, братья! Прошу вас меня простить за то, мой уход из семьи был так похож на отказ от неё. Клянусь, отныне оставаться вашим любящим сыном и братом.
Наступившее молчание прервала Марта Кранц. Она встала со своего места, подошла к Лукасу и обняла его. Прижав его голову к груди, она целовала его в макушку, шепча: «Мальчик мой». Петер Кранц сидел неподвижно и еле заметно шевелил губами. Было похоже на то, что он собирается с мыслями.
— Лукас, мы не прекращали считать тебя своим сыном. И, — вздох и длительная пауза, — надеялись и ждали, что ты придёшь к нам и скажешь то, что сказал. И вот ещё что, — после очередной долгой паузы продолжил Петер Кранц, — никогда ни в чём и ни чем не клянись. Твоя клятва — твоё слово. За деньги благодарим. Но сейчас нам нужна другая помощь.
— Всё, что смогу, папенька, — с готовностью ответил вновь принятый в семью Лукас.
Петер Кранц пристально посмотрел ему в глаза, но тот не отвёл взгляд.
— Вот что, Лукас. За деньги, конечно, спасибо, но они уже не помогут. Дела идут из рук вон плохо. Мастерская после меня переходит к Мартину как к старшему сыну. Делить её нет смысла. Значит, есть смысл подумать о судьбе Густава. Что скажешь?
— А что он сам думает?
— Кабы я знал.
— А что он умеет делать хорошо или чем ему нравится заниматься?
— Мне он ничего не говорит. Может, тебе откроется
— Надо попробовать. Только с его и вашего согласия — наедине.
Согласие было получено. Лукас и Густав вышли из дома прогуляться и поговорить. Оставшиеся все как один смотрели им вслед, поражённые изменениями в облике «приёмыша». Петер Кранц особо отметил его твёрдый и прямой взгляд честного человека. Марта Кранц, утерев слезу, грустно сообщила, что заметила у него седые волосы. Вместе они пришли к единому мнению, что уход Лукаса из семьи был трудным, но верным решением. «Парень выбрал себе дорогу сам. Чтобы сойти с накатанной колеи и проложить свою нужны характер и умение отвечать за слова и поступки. Он стал мужчиной. А Густав хоть и старше на год, но ему далеко до Лукаса, — подвёл итог Петер Кранц, — я счастлив, что он снова с нами».
Примерно через час братья вернулись с прогулки. Семья вновь собралась в полном составе на кухне. Лукас под напором вопрошающих взглядов сообщил, что Густав имеет склонность к сочинительству и скрывал её, боясь неверного истолкования и насмешек.
— Я его понимаю. Вы скажете, что это не ремесло, которое кормит. И будете правы. Но есть ещё талант, более доходный, — голос Лукаса приобрёл торжественность и значительность, — его рука, в смысле, почерк.
— Почерк? Интересно. И в чём же его «более доходность»?
— Вы идёте сегодня на бал?
— Да, будь он неладен. А при чём тут бал?
— При том, что на нём будет и бургомистр, и городской архивариус. Густаву достаточно написать хотя бы строчку, и работа в городском совете ему обеспечена. Если нет, то можно очаровать кого-то из адвокатов или нотариусов.
Предложение Лукаса было воспринято всеми с воодушевлением. Вспомнив об обещании, данном трактирщику, он заторопился к выходу. Договорившись с родителями и братьями о встрече на бале, молодой художник покинул дом Кранцев со спокойной совестью. «Снова не один, и есть место, где мне рады, где я нужен. Господи, безгранична милость Твоя!» — Счастье захлёстывало Лукаса, оставляя в его душе лишь один островок страдания. Катарина! Почти неделю он не видел её, не слышал её голоса, не обнимал и не целовал её. Внезапный арест, скорое следствие и последовавшие за ними события развели их в разные стороны, ошеломили Лукаса, но не поколебали его волю и не сломили его дух. А теперь, после воссоединения с семьёй, он готов бороться за Катарину. Только как? План господина Мюллера хорош, но требует много времени. Кто знает, что у аптекаря на уме? Несмотря на очевидный серьёзный недостаток этого плана, Лукасу пришлось признать, что других идей просто нет.
В опустевшем доме господина Шёневельта в комнате, служившей одновременно и кухней, и гостиной, за столом сидели демоны. Их босс, Люциэль, был мрачнее тучи, хотя и старался изобразить беспечность. Никто из его команды даже не пытался нарушить молчание. Опытные сотрудники потому и стали такими, что усвоили правило «Начальник всегда прав». А новичок, Фаллетто, это сразу понял и принял всей душой, поскольку признавал только один закон — субординацию.
— Друзья мои, — неожиданно тихо, почти шёпотом, заговорил наконец тёмный резидент, — ничего страшного не случилось. Пока не случилось. Да, нами была допущена ошибка. Это прежде всего мой промах. Потому, что я доверился вашему мнению, Василиск.
Получивший нагоняй опустил голову, не смея смотреть на босса. Коллеги его поддержали.
— Конечно, — вдруг бодро и оптимистично продолжил Люциэль, — виновные понесут заслуженное наказание. Но! Не будем же забывать, что мы — одна команда. Отныне я жду от вас идей, а не безмозглого солдафонства.
На последнее обиделся Фаллетто, хотя и не показал вида. «Причём тут солдафонство? Да ещё безмозглое, — мысленно спорил он с начальством, чему сильно удивлялся. — Был бы командир толковый. А с ним и солдаты — молодцы».
— Теперь у нас не просто новый, а ключевой эпизод, — от бодрости и оптимизма голос тёмного резидента перешёл в привычную командную тональность. — Уже через несколько часов начнётся бал. Предлагаемая диспозиция: Василиск, Фаллетто и Бастет присутствуют явно, я и Астериэль — невидимо.
От пришедшей одновременно одной и той же мысли «Кто бы сомневался!» Василиск и Бастет переглянулись.
— Легенда такая, — продолжал Люциэль. — Фаллетто и Бастет — брат и сестра. Василиск — их отец. Теперь о ваших задачах. Василиск — сближение с аптекарем. Бастет — всё внимание Лукасу. Фаллетто, ваша роль... Как бы вам понятнее объяснить? Примерно так. Офицерик, приехавший из захолустного гарнизона в столицу провести отпуск и дорвавшийся до светских утех. Но! Держите себя в руках. Общество на балу думает, что оно приличное. Не разрушайте их иллюзию. Извините, Фаллетто, что я нагружаю вас несвойственными вам задачами. Считайте, что это нечто вроде курса молодого беса. Еще «спасибо» скажете. Когда-нибудь. Вопросы? Предложения?
Демоны молчали. Василиск решил не высовываться. Фаллетто блажь начальства была в принципе непонятна. Астериэль по всем законам лицедейства изображал глубокое раздумье, так как незадолго до этого заседания босс разбирал с ним предстоящую операцию. Бастет показалось, что ей всё понятно. Но поскольку стало уже дозволено высказывать своё мнение, она решила прикинуться то ли дотошной, то ли наивной.
— Босс, вы сказали, что всё внимание Лукасу. Уточните, пожалуйста, задачу. Чего я должна в итоге добиться?
— Не то, что Василиск с Фаллетто подумали, Вам, Бастет, спасибо за вопрос. Он не такой простой, каким кажется на первый взгляд. Элементарно соблазнить мало. Лукас должен вами увлечься так, чтобы смог напрочь забыть аптекарскую дочку. И предстоящий бал — самое начало его увлечения.
— Однако. Хорошо, я попробую.
Видя, что Бастет выполнила просьбу начальства, за ней потянулись и остальные.
— Босс, моя задача — сближение с аптекарем. На чём, например?
— И мне, если можно, конкретнее.
— С кем приходится работать! Всё надо расжёвывать! Вы, Василиск, купец. Читайте же свою легенду! Вот на лекарствах для его аптеки и сближение. У вас, Фаллетто, не задание, а мечта! Заигрывать с дамами, но при этом не распускать рук и не строить рогов их мужьям. Галантный балагур, обходительный весельчак, но не хам. Произвести на общество благоприятное впечатление. Чтобы во всех семьях, где есть незамужние дочери о вас говорили бы как о возможном женихе. Если вопросов больше нет, тогда по квартирам и готовиться. Все кроме Астериэля свободны. Встретимся на бале.
Демоны с озадаченно-недовольными выражениями на лицах покинули собрание.
— Ну, и как вам их мины, Астериэль?
— Босс, может, и вправду поручения для них тяжелы?
— Ничего! Пусть поработают. А то привыкли, понимаешь, в тылу на мытарствах прохлаждаться. На землю уже не выманишь. Вы свободны, дружище. Я хотел бы часок-другой вздремнуть.
Вернувшись в «Якорь», Лукас застал трактирщика, распекавшего слугу за нерасторопность и несообразительность. Увидев на пороге гостиницы своего постояльца, господин Мюллер объявил поварёнку амнистию и переключил своё внимание на молодого художника. Богатому житейским умом трактирщику хватило одного не пристального взгляда, чтобы увидеть на душе Лукаса тревогу. Молниеносно накрыв на стол, он завалил юношу вопросами.
— Лукас, вы чем-то расстроены? Как вас встретила семья?
— Слава Богу, господин Мюллер, всё прошло отлично.
— Иначе и быть не могло. Я знаю Петера больше десяти лет и только с хорошей строны. Сдаётся мне, что других сторон у него нет. Но вы чего-то недоговариваете.
— Катарина! Только эта печаль и остаётся. Вы уверены, что ваш план хорош?
— Лукас, предложите другой. Среди моих знакомых нет никого, кто имел бы свободный доступ в монастырь и в сердце его хозяйки. Или вы забыли, что аптекарь и настоятельница монастыря — родные брат и сестра? Или, может быть, у вас есть кто-то, кому бы они доверяли?
— Нет, господин Мюллер. Никого нет.
— Я почему-то так и подумал. Знаете, Лукас, не смотря на то, что все обстоятельства против, я советую вам, тем не менее, воспользоваться балом.
— Я почему-то так и подумал, — улыбнулся молодой художник. — Вы говорили, там скука смертная? А я туда не танцевать иду. О, господин Мюллер! Ваше мясо с овощами — это что-то!
— Ну, тогда — приятного аппетита! Я вас ненадолго покину. Меня вон те два господина уже заждались.
Подождав пока трактирщик со слугой отошли от стола и занялись своим места на кухне, один из посетителей, оглядывая харчевню, негромко сказал другому, сидевшему напротив:
*— Quod pulchra loco!
— Sic! Paradiso comparatu ad hoc stabulis est!*
*— Какое прекрасное место!
— Да! Рай по сравнению с ним — конюшня. *(лат.)
— Осторожнее, брат Паисий, с каламбурами. Чтобы не пришлось оправдываться, что вы имели в виду гостиницу. Но вы правы. Здесь как-то по-особенному легко дышится. Итак, бал. Ваша задача — не отходить от Лукаса. Я буду ориентироваться на даму, похожую на Катарину. Полагаю, именно так они станут приманивать парня, чтобы произвести замену. Если вопросов нет, встретимся на балу. Вы уходите первым.
Когда за Паисием закрылась дверь, его старший товарищ, немного погодя, подозвал трактирщика, расплатился с ним и тоже покинул гостиницу.
Лукас по совету господина Мюллера, человека более сведущего в церемониальных тонкостях, подошёл к ратуше несколько позже назначенного времени. Там его уже ждала в полном составе семья Кранцев. Площадь и прилегающие улицы заполнялись носилками и каретами. Из них выходили приглашённые: богатые ремесленники, купцы, чиновный люд. И все они со своими жёнами и взрослыми детьми нескончаемым и шумным потоком двигались вверх, к большим с резьбой по дереву и обитым начищенной до блеска листовой медью воротам ратуши. У ворот стоял наряд стражников и проверял у подходивших приглашения. Приметив среди поднимающихся по лестнице адвоката Фукса и нотариуса Майера, Лукас предложил Кранцам присоединиться к шествию. Преодолев подъём, они оказались внутри. Ещё несколько ступенек, и они увидели свое отражение в большом — от пола до потолка — зеркале, у которого посетители задерживались, чтобы проверить состояние одежды и, надев личины соответственно обстоятельствам, пройти в зал. А в зале вдоль стен уже стояли те, кто не решался пройти в центр танцевать. Стены, обитые гобеленом, были украшены картинами, среди которых Лукас без труда узнал работы своего наставника и других мастеров гильдии. Между картинами в позолоченных подсвечниках горели свечи. С потолка зала, расписанного сюжетами из истории Города, свисали три бронзовые люстры: одна большая посередине и две поменьше по краям. Приглашённые всё прибывали. Лукас, встревоженный отсутствием аптекаря, увидел его входящим в зал и тотчас же успокоился. Пиль-младший, пригласив даму, явно того не ожидавшую, быстро присоединился к танцующим. Катарины не было. «Что ж, — принял удар Лукас, — остаётся только помощь семье с Густавом». Юноша вертел головой в разные стороны, пытаясь увидеть господина Шенкеля, секретаря совета цеховых старшин. Но тот уже стоял на хорах рядом с бургомистром. Музыкантам был дан знак сделать паузу, и искомый Лукасом объявил, что на бале присутствует делегация купечества из союзного Бремена. Музыканты вновь заиграли, танцующие продолжили демонстрировать своё умение, бургомистр и второе лицо в ратуше исчезли с хор. Лукас, преодолевая тесноту возле стен, быстро направился к анфиладе, ведущей к лестнице на хоры. Разговор с господином Шенкелем ничего не дал из-за, по его словам, отсутствия места. «Ладно, боров, — смирился Лукас, — держи его для своего племянника или зятя бургомистра. Или ещё для кого». Отпали адвокат Фукс и архивариус. Было от чего прийти в отчаяние, но молнией сверкнула надежда. «А нотариус Майер, который оформлял купчую на мою часть наследства? Помнится, у его писаря почерк преужаснейший», — ухватился Лукас за соломинку. И она его спасла. Густав был представлен нотариусу. Тот, восхищённый каллиграфией молодого человека, пригласил его на следующее утро после бала прийти в нотариат. Пристроив брата. Лукас решил не покидать ратушу, чтобы найти заказчиков. Он всматривался в лица присутствующих. Прежде всего незнакомые. На крайний случай — прежние клиенты, которые могли бы кого-нибудь порекомендовать. Среди теснившихся у стен Лукас уже приметил несколько интересных типажей, как вдруг его внимание привлекла молодая женщина, танцевавшая в паре с каким-то хлыщом.
— Сестрица! Он смотрит на тебя. Он не сводит с тебя глаз. Да подмигни ж ты ему разок-другой, улыбнись.
— Послушай, братец! Не надо меня учить. Я его уже давно заприметила. Сейчас было бы неплохо уйти. Но до окончания танца — дурной тон.
Внезапно один из музыкантов сфальшивил. Возникшей паузой мгновенно воспользовались молодая дама и её партнёр. Они подошли к пожилому мужчине, разговаривавшему с аптекарем Томасом Пилем. «Значит, она из бременской делегации, — догадался Лукас. — Рядом с ней, вероятно, отец. А развязный малый — брат или жених». Находясь возле «отца», молодая дама, несколько раз мельком посмотрела туда, где находился Лукас. Но она всегда натыкалась на его заворожённо-восхищённый взгляд. «Как же подойти друг к другу без этих дурацких церемоний?» — Мучил их обоих один и тот же вопрос. Молодая женщина наклонилась к мужчине, с которым танцевала, и что-то прошептала ему на ухо. После чего они направились к Лукасу.
— Сударь, — запальчиво обратился спутник дамы к художнику, — вы, вожделея, смотрели на мою сестру, чем оскорбили её честь. Я не намерен оставить без внимания ваше вызывающее поведение. Прошу вас выйти вместе со мной на свежий воздух.
— Братец, угомонитесь! Может, мне это всё показалось? Кто вы, молодой человек? И как вы объясните такое внимание ко мне?
— Сударь, я прошу вас меня извинить, если я смотрел на вашу сестру как-то неприлично. Сударыня, клянусь … да чем угодно! вам показалось. Я художник и просто не мог оторвать глаз от совершеннейшего воплощения красоты. И … я к вашим услугам, Вашим и вашего брата, если он захочет.
— Сударь, — дама смущённо зарделась, — конечно же, мне всё показалось. Братец, отбой тревоге. Ступайте к папеньке и скажите ему, что со мной всё в порядке. Теперь мой кавалер ... Сударь, ваше имя?
— Лукас Кранц, художник.
— Теперь мой кавалер — художник Лукас Кранц.
Щепетильный брат удалился. Молодая женщина представилась Луизой Айхель, дочерью бременского купца. Среди музыки, танцев и толкотни у стен зала поговорить было невозможно. Об уединении не могло быть и речи. Лукас пытался что-то нашептывать на ухо новой знакомой, но к ним подошёл приятной наружности мужчина средних лет.
— Сударь, позвольте пригласить на танец вашу даму.
— Сударь, — обратился Лукас к мужчине и посмотрел на Луизу. Та поцеловала Лукаса в щёку, прошептав: «Я скоро. Договорим».
Лукас взял руку Луизы и протянул её мужчине. Женщина и её новый партнёр присоединились к танцующим. Лукас оправдывался тем, что не умеет танцевать, а Луиза делает это превосходно. И, вообще, всё что её окружает наполняется красотой и добротой. Даже её заносчивый брат такой только внешне. Просто он очень переживает за сестру. А мужчина, танцующий с ней? Он казался Лукасу прекрасным и благородным. Фотий всегда безоговорочно доверял своему внутреннему голосу. Танцуя с Луизой, он понял, что она та, кого он ищет. Не оболочку — их может быть сколько угодно, а внутренний алгоритм. «Прекрасно. Теперь какой-нибудь отвлекающий разговор, приторный комплимент и - скрыться, - рассуждал ангел-хранитель. — Мне повезло, что мой визави не куратор группы, а болван, халдей». «Прекрасный и благородный» мужчина провёл свою даму к её кавалеру и поблагодарил обоих. Даму за танец, а кавалера за отсутствие ревности, не смотря на то, что его дама обворожительна. После чего он сославшись на неотложные дела, откланялся и растворился среди присутствующих. Напрасно пытался Лукас добиться от Луизы ответа на вопрос о столь внезапных и разительных изменениях в её внешности. Горящие влажные глаза женщины, её дрожащие губы, румянец — всё говорило о пережитых ею только что мощных чувствах. К своему глубочайшему сожалению Лукас признал, что не он стал этому причиной. Но как же она восхитительна! Луиза, понемногу успокоилась и сообщила Лукасу, что ей необходимо переговорить с отцом. Договорившись о встрече с молоддым художником о встрече, она ушла, и вскоре всё семейство бременского купца покинуло бал. Лукас направился к выходу.
Оказавшись за воротами ратуши, он с облегчением дышал прохладой осеннего вечера. Немного постояв, он, закутавшись в плащ, направился в «Якорь», по дороге подводя итоги бала. Помог семье, пристроив брата на работу к нотариусу. Катарину, как ни пытался, не встретил. При мысли о Катарине Лукас, ужаснулся мысли о том, что он думал о девушке только в начале бала и отвлёкся ради поиска заказчиков. Потом его сразила Луиза. «Но я же ей восхищался как художник, — оправдывался Лукас. — На моём месте так поступил бы каждый, кто знаком с кистью и мольбертом. Будь рядом со мной Густав, он обязательно хоть пару строк, да сочинил бы. Нет, она только образ, мечта, видение. А Катарина ... Я её люблю». Лукас, неожиданно для себя став третейским судьёй в споре между ожившим видением и плотью, превращающейся, пусть в яркие, но воспоминания, понял, что без посторонней помощи не обойтись. Он ускорил шаг, надеясь ещё застать господина Мюллера на своём рабочем месте.