Ты просыпаешься во второй половине умирающего серого дня, пустой. У тебя обязательно что-то болит, обязательно похмелье и обязательные, пустые, всё никак не запоминающиеся сны. Идёшь на кухню, налить себе стакан воды, выпить, закусить красной таблеткой. Снова лечь, и может быть, родиться заново, но скорее всего – нет. Ты всё такой же нелепый мальчишка с напряженным взглядом. Ты всё такой же нелепый мальчишка с отрешенным взглядом. Пятьдесят на пятьдесят. А самому уже стукнуло двадцать четыре. Или ещё. До конца определить сложно, поэтому ты зарываешься в одеяло, закрываешь глаза и пытаешься прогнать мысли, отмахиваясь от них своей ладонью. У тебя она широкая или наоборот совсем маленькая, как у младенца? Круглая, как предзакатное солнце.
Ты смотришь сквозь окно на летнюю серость и зелень листы на осунувшихся деревьях, которые когда-то погибнут, как люди, птицы и муравьи. Вспоминаешь своё путешествие на Север. Мурманские сопки, полярное сияние, причалы в порту, заливы, стремящиеся к океану, длинный мост за которым в часе пути по немного битой дороге ждала уже совсем другая страна. Вспоминаешь Санкт-Петербург, с его замиранием на 8 месяцев в году. С тем, как этот бутон раскрывается в летнюю пору. Отовсюду валят жизнерадостные туристы, переговариваясь и смеясь на всех языках мира.
В каждом городе, где я был, мелькали длинные, волнистые, словно ветви величественных исполинских деревьев или бурлящие реки, локоны. Красные глаза, голубые, зелёные, перламутровые. Это как смерть на обочине, обнявши руками белый бордюр. И в зрачках застыли последним кадром чужие перелетные птицы, что никогда не долетают до Юга. Может быть, потому что там жарко и совсем нечего делать.
Ребёнок плакал, когда видел, как горит фабрика по изготовлению детских мягких игрушек. А поджигатель смеялся, смотря издалека, сквозь бинокль на зарево. А я смотрел на это всё сквозь свою дрёму, сжимая вспотевшими пальцами кончик покрывала. Каждый раз в руках что-то крутил или чуть щёлкал пальцами, что бы унять свои неврозы, но это не помогало, как и одна кружка кофе в час. С такой скоростью я умирал без своей Любви. Вспоминая фильм Клинта Иствуда, в котором главную роль сыграл Клинт Иствуд, “Гран Торино”. В нём дед вышел из своего дома и начал палить по всем этим хулиганам. Вот и я хочу достать где-нибудь ружьё. Но рука никогда не решится взвести курок, скорее я откушу себе палец.
Так я засыпал и просыпался каждые двадцать минут. От кошмаров, грёз и любви. От страха смерти и неразделённости. Под каждой кроватью прячется монстр. Добрый или злой это ещё предстоит узнать, отправившись в далеко не самое простое и лёгкое путешествие. А в каждом шкафу дверь в свою волшебную страну, но все почему-то одновременно перестали верить. Бросили меня на этих простынях одного с цветочным орнаментом.
И теперь лежишь, думаешь – схватить кружку воды или кружку пива? Раскинул руки и ноги во все стороны. Рассматриваешь потолок и свисающую над тобой люстру. Вспоминаешь песню – Последний герой поневоле.
Лёжа я мечтаю о твоём взгляде, застывшем на моём взгляде. О том, как мы лежим вместе, держась за руки, я глажу твоё лицо, ты гладишь моё. И мы улыбаемся светлыми лицами. Но за окном слышен лай собак, бьёт в барабаны ночь, звёзды падают авариями на автомобильные трассы. Лязг и скрежет. Шепот чужих голосов. За окном вакханалия причуд и я одна из них, помещённая в рамки собственных чувств. Того, что претит и влечёт.
Я вытаскиваю своё тело на балкон, переваливаюсь через пластиковую оконную раму и прикуриваю сигарету, смотрю, как подо мной проносятся дети, играю в детском саду и держась за руки. Он весь выцветшего зеленого цвета, вокруг его облепили веранды, резвится юность под ногами. А рядом на лавочках сидит старость. Иногда проползают насекомыми пьяные бродяги, а я смотрю на далёкие луны, увлекаемый чужими окнами, историями и бытом. Молодой парень у кустов забавляется со спинером. Мне сразу же захотелось закурить вторую сигарету и открыть книгу, делая вид, что увлеченно читаю, водя стеклянными глазами по страницам. Мне бы хотелось, что бы в один момент они все рассыпались и превратились в пыль, как древние фолианты. Ветхие, как руины.
Пока ты вдали от Любви, то похож на рыбу в маленьком аквариуме, из которого медленной струйкой вытекает вода и сквозь заплывшее стекло на тебя смотрит злой хозяин с ухмылкой беззубого тролля. Справляйся с этим, сам, как умеешь и как можешь. Что бы жить или перестать. Люди вокруг плачут и смеются, а ты груз на весах, сломанных и корявых.
Я снова лежу и перед глазами моими маятник. Что он тут делает, я не могу знать. Хватаю руками воздух, сжимая ладони в кулаки, ловлю то далёкое и неуловимое, будто это находится прямо перед моим носом. Вдыхаю запахи, но твоего среди них нет. Даже нет запаха духов или кокосового молока. Будто бы так умирал последний пион.
Я чувствовал себя ржавым морским судном, которое село на мель на всеми забытом острове, с изгибами пальм, песком, который жаром сыпется сквозь пальцы и чайками, верещащими свои молитвы. Дряхлым кораблём, в тело которого не заглядывает даже любопытная живность, в поисках пищи или так, просто, посмотреть – что это за чудо такое примостилось у их берега. Одинокий столп любви.
В последний раз, когда я уходил от тебя, мои руки пахли паприкой, и я представлял танцы в тёмной комнате, где только небольшая лампада сияет и огни от гирлянд. Красные, синие, зелёные, жёлтые. Переливаются радугой и наши тени бросаются на стены змеиным переплетением. Как у костра в пещерах дикие люди рассказывали своим детям перед сном страшные истории про таинственных демонов и призраков, что наблюдают за этим миром. Может быть, это мы и есть?
Я хочу говорить тебе каждый день “доброе утро” и тянул свою руку к твоей талии, и мы просыпались, шли вместе готовить завтрак и главное – я видел, что ты улыбаешься, много и часто. Счастье убрано в морозильную камеру и осталось вместе с выдержанным годами мясом складов военной эпохи. Машина смерти. Машина любви. Перемалывают почти одинаково.
Кости. Сухожилия. Смотанные в мотки вены. Мясо с кровью. Органы чувств и органы пищеварения. Последние знаки руками и я слышу, как с хрустом ломаются пальцы о стены собственной комнаты. Хочу проделать дыру. Хочу раскрошить бетон. Выбраться из клетки и порваться на лоскуты весь диван, алые кресла и грубую кровать. Цвет моих губ – красный. Цвет моих глаз – твои. Я умираю в последний раз на постоянном реверсе и повторе.