Чёрной гелевой, криво - назло всем бессмысленным бланкам, которые приходилось заполнять, расчерченным, сухим бланкам, - писала о людях, декабре и стеклянных куполах. Мне было светло. Потому что в них - и в людях, и в декабре, и в стеклянных куполах был свет - неострый, но льющийся, маслянистый, уютный.
А потом кто-то подошел со спины и закрыл мне глаза. Угадай, мол.
Я не угадала и стало темно.
То есть сначала стало темно, а затем я все время потратила в попытках: кто же, ну же, я не знаю, убери ладони, пожалуйста. Не смешно уже. Убери.
Мне до этого нужно-то было немного: уверенность в послезавтрашнем дне, четверге и второй половине мая, а большее мне совсем не нужно. Понимаете, без света жить – оно никак. Дико, когда летит все в тартарары, а ты даже разглядеть не можешь, есть там хоть лучик или все, баста, конец, финита ля комедия?
И все стало стылым. Не холодным, не ледяным – стылым. Это когда сначала было тепло, а потом вдруг стало холодно. Но тепло все еще помнится, и тягучая тоска больно цепляется в волосы и стучится изнутри грудной клетки. Быстро мелькает робкая мысль: что, если попробовать осветить тартарары собой?
Угасает.
Нет света. Нечем светить. И тепла нет. Вот оно как вышло – рухнуло, разбилось о голову, залепило глаза. Я не кричу, потому что знаю, что и голоса сейчас нет. Когда летишь в тартарары, ничего не слышно, воздух под ладонями стекленеет, режет пальцы, но страшно не это. Падение не назовешь полетом, как ни пытайся, но лучше не пытайся совсем.
Дыхание. Стоящий за спиной убирает ладони. Оборачиваюсь. На меня смотрит Декабрь с иконописным строгим лицом; смотрит и молчит. И я молчу - мне сказать нечего. Я писала не о таком Декабре, этот – серьезный, похож на разозлившегося родителя, и мне хочется специально сделать все наперекор, одновременно с этим - страшно. Ошарашенно смотрю, потому что свет по глазам сейчас – больно и непривычно, и неуютно. Стылый – это когда было тепло, а стало холодно, но во мне сейчас вязкий статичный холод. Когда-нибудь станет тепло, и я придумаю слово, обратное стылому, а сейчас слушаю шумное дыхание и смотрю на Декабрь. Смотрю всего несколько секунд, разворачиваюсь, ухожу. Чувствую спиной недовольный взгляд.
Что осталось? Черная гелевая. И у той чернила кончились.