Политические интриги и забытые разведчики

Валерий Венда

Умные и честные уроки политики моего учителя и брата Виктора Федоровича Венды (1929-1991).

«Как Вы помните, в 1956 году Хрущев выступил на двадцатом съезде КПСС с разоблачением культа личности Сталина и жестокостей, творившихся в стране. Никто не вспомнил тогда Берию, да и не знали люди, что именно он первым предложил разоблачить и искоренить тот самый культ усопшего деспота.

В начале шестидесятых годов, когда Хрущев развернул широкомасштабную кампанию по реабилитации всех политических осужденных в сталинские времена, мама рассказала нам с Виктором о заговоре в РККА и о догадках отца о том, что Тухачевский и его товарищи задумали устранить Сталина и поставить на его место своего учителя и патрона Троцкого».

Виктор обратил внимание на то, что гипотезу о существовании заговора высших офицеров РККА с целью свержения Сталина и Ворошилова, уж очень легковесно, без серьезного анализа категорически отвергали верные Хрущеву военные историки.

Виктор сказал: «Наш отец вытерпел полтора месяца беспрерывных пыток и не выдал фашистам списки коммунистов и евреев, оставшихся в оккупации в Симферополе. Как могло произойти, что будучи арестованным 24-го мая 1937 года, Тухачевский уже 26-го мая на очной ставке с Фельдманом фактически признал свою причастность к заговору и лишь попросил дать ему еще пару дополнительных очных ставок с другими участниками заговора. Избиениями и пытками никакие следователи не смогли бы сломить маршала за три дня даже самых изощренных пыток. Дело в том, что заговорщики заранее решили не запираться в случае провала, но во что бы то ни стало не упоминать имя Троцкого. Когда Тухачевский убедился, что все его товарищи соблюдают эту договоренность, он признал, что стоял во главе заговора и разделил участь других участников».

Виктор считал, что заговорщики были истинными патриотами СССР. Они знали, что война с Германией неизбежна, и они считали, что для успеха в такой войне сильному лидеру Германии должен противостоять такой же умный, жестокий и харизматический лидер. Сталин, не имевший опыта руководства вооруженными силами, не был таким лидером.

Проигрыш в войне с фашистской Германией означал бы не только падение СССР, но и физическую гибель еврейского народа. Заговорщики считали, что только Троцкий, бывший нарком армии и флота, жестокий и решительный председатель Реввоенсовета мог бы успешно противостоять Гитлеру, спасти страну и еврейский народ.

В 30-е годы широкое хождение имело выражение «фашистские знамена Троцкого». Возможно, в следствии по делу Тухачевского и других произошла подмена связей подсудимых с «фашистскими знаменами Троцкого» на связи с фашистами Германии.

Рассуждения о том, что Тухачевский и его соратники намеренно снижали оборонный потенциал Красной Армии, чтобы облегчить Гитлеру победу над СССР, звучат неправдоподобно.

Тухачевский и его ближайшие соратники, герои революции и гражданской войны, будучи евреями, не могли желать смерти себе, своим близким и всему еврейскому народу СССР и Европы.

Виктор твердо стоял на том, что заговор генералов против Сталина был устранен своевременно.

Ведь армия лишилась сотен и тысяч опытных командиров, которые были поделом осуждены. Хрущев все это лживо называл репрессированием невинных воинов.

Виктор говорил: «Нередко приходится слышать заявления о том, что Сталин ничего не понимал в военных вопросах и потому завидовал Троцкому и его последователям, в частности, Тухачевскому. На самом деле, боевой опыт Тухачевского и других, проходивших в 1937-м по делу заговора в РККА, был ограничен первой мировой и гражданской войнами. Их нерепрессированные коллеги Буденный, Тимошенко и другие мастера кавалерийских атак оказались бесполезными в борьбе с танками фашистов. Опыт великой отечественной войны показал, что Сталин сумел глубо вникнуть в особенности нового типа войны, подобрать, выдвинуть и поддержать наиболее способных полководцев, таких, как Жуков, Рокоссовский, Конев.

Сталин умел признавать свои ошибки. Он лично извинился перед Рокоссовским за несправедливое решение суда и за время, проведенное будущим маршалом в лагерях ГУЛАГА.

Дело вовсе не в выдуманной паранойе Сталина, а в его борьбе за чистоту, верность и надежность руководства Красной Армии. Возвращаясь к Тухачевскому, надо сказать, что зародившийся в хрущевские времена миф о том, что маршал и его сообщники были оклеветаны гитлеровской контрразведкой, никакого документального подтверждения не получил.

У всего мира на виду в это время погибала Испанская республика, подорванная изнутри «пятой колонной» предателей и фашистских шпионов. Сталин понимал, что война с Германией неизбежна, поэтому он считал первоочередной задачей чистку командного и офицерского состава армии от всякого рода предателей, агентов и врагов».

«В начале 1937-го года изгнанный из СССР Троцкий, выступая в Норвегии перед журналистами, заявил, что в Красной Армии имеется много верных ему последователей. Этими словами сам Троцкий мог навести Сталина на след своих единомышленников, которые мечтали заменить Сталина Троцким.

Тухачевский и многие другие соучастники заговора были замечены и выдвинуты Троцким еще во время гражданской войны.

Наличие заговора подтвердил офицер НКВД Александр Орлов, который сбежал в Америку в 1938 году. В 1956-м году в интервью журналу «Лайф» он рассказал, что в 1936-1937 годах ряд командиров Красной армии готовил путч с целью ликвидации Сталина и установлению троцкистской военной диктатуры.

Исходя из сталинской теории о строительстве социализма в отдельно взятой стране, он считал возникновение заговоров, поддержанных мировым капитализмом неизбежным.

В выступлениях Сталина и решениях политбюро ЦК в 1930-х и 1940-х годах многократно подчеркивалось, что чистки в армии и государственном аппарате наряду с индустриализацией экономики СССР необходимы в свете подготовки к войне с империализмом и его крайним проявлением, германским фашизмом.

Подводя итог нашим длительным и многочисленным беседам о заговоре в РККА, Виктор сказал: «Если бы Тухачевский и его сподвижники сумели осуществить переворот и поставить Троцкого во главе СССР, тогда сталинские чистки побледнели бы перед лицом поистине страшной трагедии. Троцкий был всегда и теоретиком, и неутомимым исполнителем беспощадного красного террора. Страна была бы потоплена в крови и лишена всяких сил бороться против фашистов. СССР был бы обречен на поражение, рабство, гибель».

После того, как усилиями Брежнева и других Хрущев был во благо страны низложен, писатели и журналисты обычно представляли его неотесанным и туповатым самодуром.

Я при этом недоумевал, как же тогда Хрущеву удалось свалить сталинскую гвардию, Молотова, Маленкова, Кагановича, захватить власть в партии и стране.

Кое-что прояснилось, когда редактор издательства Мир, где я издал много переводных американских книг по инженерной психологии, Владимир Яковлевич Сидоров рассказал мне его историю.

Сидоров окончил отделение механизации Московской сельскохозяйственной академии. По окончании проработал в сельском хозяйстве три обязательных года и вернулся в Москву, где родственники присмотрели ему должность редактора зарубежной инженерной литературы.

Очень грамотный и дотошный редактор быстро пошел в гору, и скоро был назначен заведующим редакцией издательства Мир.

Владимир Яковлевич обзавелся семьей, подрастали дети. Жизнь полностью наладилась.

А в это время Хрущев объявил очередную кампанию. На этот раз он потребовал поднять машинно-тракторное обеспечение сельского хозяйства. Партийные органы вызывали каждого дипломированного специалиста по механизации сельского хозяйства и требовали проявить инициативу и написать заявление с просьбой направить в колхоз, совхоз или на машинно-тракторную станцию, сокращенно МТС.

Сидорову предложили должность главного инженера МТС где то в Пермской области. Дали день на размышление. Дома жена в рев, дети в панике, сам расстроился вконец.

На следующий день пошел в партийный комитет и отказался. Ему сказали, что придется сдать партбилет, что повлечет за собой увольнение с работы и всякие другие тяжелые последствия.

Правда, отправкой в Гулаг уже тогда не грозили. Вручили Сидорову повестку явиться в Московский горком партии.

В назначенное время пришел он в здание, что было напротив бокового входа в ЦК КПСС на улице Калинина, ведшей прямо к Кремлю.

В большом холле собралось несколько сотен мрачных мужчин в черных костюмах. Разговоры только и были, что за отказ поднимать сельское хозяйство из партии вышибут и жизнь переломают.

Настроение у всех было препоганое, обреченное. Вдруг открылась большая дверь в конце зала и в ней появился маленького роста толстый лысый хозяин страны.

Все сразу притаились в ожидании разгромной речи и массового изгнания из партии. Расступились, пропуская Хрущева в центр зала.

По контрасту с настроением собравшихся, Никита Сергеевич не просто улыбался, но весь сиял.

Остановился, и его зычный голос наполнил все помещение: «Дорогие товарищи коммунисты, я рад, что вы, как и вся наша великая страна, озабочены делами в сельском хозяйстве. Нашему народу нужно больше хлеба, мяса, молока. Я рад и благодарен вам за то, что вы понимаете, что вы как специалисты по механизации сельского хозяйства должны сыграть центральную роль в достижении этих исторических целей в построении коммунистического общества в нашей стране. Я уверен, что вы проявите вашу высшую квалификацию и партийный героизм на тех ответственных местах, куда вы, замечательные патриоты нашей родины, изъявили готовность поехать трудиться по партийным путевкам.

Желаю вам огромных успехов в вашем благородном труде. Уверен, что не за горами тот счастливый день, когда я вручу многим из вас золотые звезды героев социалистического труда. Счастливого пути и больших успехов вам, дорогие товарищи».

С этими словами Хрущев прошел через зал, пожимая и энергично тряся руки каждому на своем пути, широко открыто улыбаясь и прямо глядя в глаза внезапно воспрянувших и окрыленных людей.

Все они с энтузиазмом записались и поехали по стране поднимать механизированное сельское хозяйство.

Этот случай хорошо показал политическую изворотливость Хрущева. Но оставалось еще очень много загадочного, непонятного в этой непростой политической фигуре.

«Что же такое был Хрущев?» Этот вопрос задал я своему брату Виктору в 1967 году во время нашего отдыха в пансионате Украинского  потребсоюза в Алуште.

«Ты сам знаешь, Валера, Хрущев – это очень сложное и противоречивое явление. Прежде, чем говорить о большой политике, давай я тебе отвечу на один твой вопрос.

Год назад, прошлым летом, ты вспомнил, что твой замдекана неожиданно для тебя предложил тебе первому выбрать себе работу по распределению. Обычно эту привилегию предоставляют самому лучшему студенту курса.

Ты таким не был. После школы, где тебе совершенно несправедливо не дали золотую медаль потому, что мы с тобой и мамой были в оккупации, ты сбавил обороты и уже не был первым, как в школе.

Я понимаю, что тебя очень удивило такое предложение замдекана. Ты ведь мне говорил, что ты с ним ни разу особенно и не общался за все полные шесть лет, что ты отучился в энергетическом институте. Тогда я предположил, что замдекана выполнял какую-то особую, секретную миссию.

 Я попросил моего друга полковника КГБ Казакова, начальника управления кадров Крымского КГБ, узнать все о том твоем замдекана.

Оказалось, что Юрий Александрович Клушин был представителем КГБ на вашем факультете. Надо сказать, что и декан ваш был кадровым чекистом. Я забыл его фамилию, какая-то странная, то ли немецкая, то ли еврейская. Не помню. Знаю только, что он во время войны командовал штрафным полком.

Очень храбрый человек был. Он скорее мог бы быть связан с военным ГРУ. Узнал я, что замдекана Клушин был ответственным за связь КГБ со студентами».

Я прервал брата: «Теперь я понимаю, кто помог моему студенческому другу, который был на один курс младше, Жене Пащенко стать сотрудником Комитета еще во время учебы. А потом Женя совершил головокружительную карьеру. Он был направлен в Госкомитет по науке и технике, где участвовал в разоблачении крупнейшего шпиона Пеньковского.

Позже Евгений Пащенко даже занял должность разоблаченного Пеньковского и стал начальником управления внешних сношений того госкомитета».

Виктор проявлял признаки недовольства тем, что я его прервал, но его глубочайшее природное джентльменство не позволило ему оборвать мои воспоминания.

Так что я продолжил: «Был еще такой случай. Во время зимних каникул я остался в Москве, потому что не было денег на железнодорожный билет. Ходили мы втроем с Геной Щербаковым и Юрой Никаноровым по студенческим вечерам. Однажды я остался в общежитии играть в преферанс, а они, крепко подвыпив, поскандалили в трамвае, на котором ехали от метро Бауманская к общежитию на Красноказарменной улице.

Вагоновожатый остановил трамвай около двух постовых милиционеров, которые попросили моих друзей выйти из трамвая. Гена и Юра крепко уперлись, начали возиться с милиционерами, и Гена сорвал с одного из стражей порядка погон.

Для тех времен это было большое ЧП. Гену посадили на пятнадцать суток, исключили из комсомола и из института. Позже Гена имел долгий разговор с замдекана Клушиным. Через год Гену восстановили в комсомоле и институте.

А по окончании института его рекомендовали в Академию внешней торговли, и стал он ездить по странам и континентам.

Гена потом с большой благодарностью вспоминал Клушина, считал, что тот, сделав его внештатным сотрудником КГБ, смыл пятно с его биографии и проложил ему путь во внешнюю торговлю, о которой иначе Щербаков не мог бы и мечтать.

Во время учебы в институте я и не знал, каким влиятельным человеком на факультете был замдекана.

Виктор, наконец, дождался перерыва в моем монологе и перехватил инициативу: «Меня заинтересовало в твоем рассказе о Клушине и то, что он не только предложил тебе привилегию в выборе места работы, но и посоветовал проделать нелегальную операцию. Я имею в виду его совет найти фиктивную невесту, чтобы иметь московскую прописку.

Так вот, Клушин, по данным, полученным полковником Казаковым, как представитель КГБ на вашем факультете получил задание обеспечить тебе наилучшее распределение как сыну разведчика, сделавшего очень много для победы над фашистами и сложившего свою голову.

Такое стало возможно только при Хрущеве. Имена многих разведчиков стали известны в период его правления. Имена нашего отца и завербованного им агента Абвера Александра Федоффа огласке преданы не были, но помощь тебе была оказана со стороны КГБ.

Хотя, между прочим, информацию от радистов отца принимали и обрабатывали в Главном Разведывательном Управлении Генштаба вооруженных сил.

Думаю, что хорошие слова о нашем отце хранятся в архивах и КГБ, и ГРУ. При необходимости ты можешь обращаться в обе эти сверхмощные организации.

Кстати, я тоже получил неожиданное повышение примерно тогда же. Я был назначен начальником управления оптовой торговли и заместителем председателя Крымского Облпотребсоюза. Вот такой поворот наших судеб произошел благодаря Хрущевской оттепели».

Я обдумывал слова брата. Он тоже глубоко задумался и продолжил. «Знаешь, Валера, нынешняя хрущевская кампания очернения Сталина и повальной реабилитации всех обиженных им людей, чья вина была документально публично доказана, осужденных открытыми судами, на которых присутствовали зарубежные деятели и журналисты, не преследует цель установить истину.

Это чисто политическая кампания, которая затруднит грядущим поколениям понимание истинной истории советского государства и великой отечественной войны.

В 1937 году борьба с фашизмом уже была в разгаре. В 1936 году советские спортсмены не поехали на обимпиаду, которая была в гитлеровском Берлине. Вспомни интернациональные отряды в Испании, в которые, не раздумывая, записывались наши лучшие соотечественники.

Вспомни полную поддержку фашистов Франко режимом Гитлера. Все уже тогда понимали, что международная война с Гитлером неизбежна. Не мог не понимать этого и Сталин. Стал ли бы он устранять самого молодого маршала и наиболее опытных генералов в преддверии войны, если бы он не был уверен в их предательстве?

Для такой репрессии он должен был иметь бесспорные основания. И я уверен, что он их имел».

Я еле дослушал монолог брата, очень мне хотелось его перебить: «Выходит, ты веришь, Виктор, что они действительно могли организовать заговор с целью свержения Сталина?»

«Я верю, что они могли на это пойти, чтобы сохранить свои жизни и свое руководящее положение в армии. Но только я не верю, что они могли связаться с немецкой разведкой, стать ее шпионами.

Все в мире хорошо знают, как Гитлер и его шайка относились к евреям. Ведь все участники заговора Тухачевского – лица еврейской национальности.

Мне кажется, что на самом деле Тухачевский и его товарищи были связаны с Троцким. Лозунги Троцкого еще в двадцатые годы нередко называли «фашистскими знаменами». Так что заговорщики на самом деле выступили под так называемыми «фашистскими знаменами Троцкого», а вовсе не под «фашистскими знаменами Гитлера».

Никогда не поверю, что умные командиры еврейской национальности стали бы объединяться с самым оголтелым антисемитом, готовым истребить весь еврейский народ. Связь арестованных командармов с немецким фашизмом могла быть выдумана следователями и затем подхвачена самими подследственными, которые хотели защитить своего учителя и кумира Льва Троцкого.

Если бы имя Троцкого всплыло как-то на процессе, Сталин сумел бы заставить Мексику выдать ему его заклятого идеологического противника. Советское правительство уже вынудило ряд стран, в том числе Францию, Данию и Норвегию отказать Троцкому в политическом убежище, запретить издание его трудов и даже изъять его рукописи, как это произошло в Норвегии.

Есть еще одна деталь, которая вызывает сомнения в связях заговорщиков с Германией. В своих признаниях они все время говорят о том, что встречались с представителями рейхсвера. Но ведь рейхсвер это была чисто оборонительная армия, созданная с разрешения Версальского мирного договора 1919 года исключительно для защиты империи.

Рейхсвер был упразднен Гитлером еще в 1935-м году и заменен полновесными наступательными вооруженными силами рейха, получившими название вермахта.

Конечно, маршал Тухачевский и другие высшие офицеры прекрасно знали, что рейхсвера в природе давно нет, следователи НКВД тоже это знали, но они имели инструкцию от своего руководства не упоминать ненавистное Сталину имя Троцкого, не создавать у народа впечатление, что идеи и имя Троцкого все еще популярны в стране.

Слово рейхсвер могло упоминаться в инструкции сверху, и затем оно было, как и полагалось тогда, безропотно повторено в официальных документах НКВД и навязано подследственным в ходе допросов и ведения их протоколов. Упоминание Рейхсвера создавало также впечатление, что подследственные завербованы немецкой военной разведкой давно.

Арестованные поддакивали следователям, при этом они изо всех сил выгораживали Троцкого, подписывали любые протоколы и признавали себя шпионами рейхсвера, лишь бы не упоминать имя своего духовного отца.

В дальнейшем следствие установило, что заговор широко распространился среди офицерского и командного состава Красной армии. Создавшие эту разветвленную сеть Тухачевский и его ближайшие конспираторы могли надеяться, что схватили только их и что основная масса заговорщиков доведет начатое ими дело до конца и возведет Троцкого в вожди армии и страны, устранив ненавистного им и считавшегося ими безнадежно бездарным в военном отношении Сталина.

Трудно сказать, как протекала бы великая отечественная война, если бы заговор Тухачевского увенчался успехом и страной руководил бы Троцкий.

Автор и твердый сторонник идеи всеобщего, мирового коммунизма Троцкий был красной тряпкой для всего капиталистического окружения молодой советской России. Страны, боявшиеся, что новое государство будет экспортировать устрашающую их революцию, поспешно, хотя и безуспешно, бросились бы все сообща душить советскую Россию, как это уже было в 1918 году.

Троцкий видел себя на вершине всемирной коммунистической пирамиды. Можно себе представить всемирный размах беспощадного красного террора, если бы Троцкий достиг своей цели установления мирового военного коммунизма.

Троцкий, наверное, видел во сне, как по мановению его магического жезла производились массовые расстрелы полунищих кулаков из чилийских гаучо.

По своим личным качествам, амбициям и бескомпромиссному стремлению к абсолютной личной власти Троцкий был схож с Гитлером. Если бы в результате заговора в РККА Троцкий стал во главе СССР, страна никогда не могла бы рассчитывать на поддержку западных стран в войне против немецкого фашизма. Не было бы американского ленд-лиза, не было бы второго фронта.

Троцкий был очень популярен среди экстремистов ура-революционеров внутри СССР и за его пределами, поэтому Сталин, последовательно проводивший и пропагандировавший в международном масштабе свою идею построения социализма в отдельно взятой советской стране, не решился публично судить и казнить его.

В то же время пребывание в стране неутомимого и бескомпромиссного борца за мировую революцию могло способствовать международной политической и экономической изоляции СССР.

Сталин сначала отстраняет Троцкого от власти, ссылает в Казахстан, а затем отправляет его за границу, рассчитывая на то, что капиталистические правительства сами интернируют или уничтожат своего заклятого врага.

Европейские государства отказывают Троцкому в убежище. Переехав в Мексику, Троцкий продолжает активную политическую и литературную деятельность.

Давид Сикейрос и другие мексиканские коммунисты безуспешно устраивают покушение на бдительного Троцкого. Сталин чувствует издалека враждебное влияние Троцкого на политическую атмосферу в мире, в СССР, на преданность Сталину и на боеспособность Красной армии.

Последовали два крупных анти-троцкистских процесса, а затем был раскрыт обширный заговор в РККА».
Я с открытым ртом, как было еще с детства, затаив дыхание, слушал брата.

«Давай сравним политический талант Сталина и Троцкого. – продолжал Виктор лекцию для меня, - Троцкий считал невозможным построение социализма без мировой революции.

Сталин предложил программу построения социализма в одной отдельно взятой стране.
Часто говорят, что Троцкий проиграл Сталину соревнование за власть в 1921-1925 г.г. из-за его еврейских корней. На самом деле, ближайшие соратники Сталина по знаменитой руководящей «тройке», боровшейся с Троцким, Зиновьев и Каменев были евреи.

Кроме Троцкого и «тройки», в состав политбюро ЦК входили Бухарин, Томский и Рыков. Постепенно Сталин сумел перетянуть их на сторону «тройки», оставив Троцкого в одиночестве, без всякой поддержки.

В ходе дискуссии о роли профсоюзов в 1920 году Троцкий выступил против позиции Ленина. Троцкого поддержал Бухарин, и оба они проиграли, чем в очередной раз воспользовался Сталин.

Сталин при поддержке Зиновьева и Каменева разгромил позиции Троцкого в ходе исторической «литературной дискуссии» 1924-го года.

Они использовали ошибки Троцкого по трем главным аспектам: 1. Расхождения Троцкого с Лениным перед революцией октября 1917-го года; 2. Завышение Троцким его личных заслуг в революции и преуменьшение роли других вождей революции; 3. Грубость Троцкого в общении с коллегами по ЦК и с подчиненными.

Троцкий имел несравненно больше заслуг в свершении февральской и октябрьской революций 1917-го года, чем Сталин, но последний сумел воспользоваться тем, что Троцкий гипертрофировал свои революционные заслуги, принизил заслуги других.

Сталин настроил большинство активных революционеров против Троцкого.

В 1922-23 годах экономика Российской Федерации была в полном развале. Ленин предложил восстановить элементы капитализма и ввести «новую экономическую политику».

Троцкий был категорически против, а Сталин поддержал эту оказавшуюся спасительной инциативу.

В 1923-м году Ленин предложил Троцкому быть его заместителем как председателя Совнаркома.

Троцкий в грубой форме отверг это предложение, которое давало бы ему ключевую позицию в принятии стратегических решений и их претворении в жизнь как раз в тот период, когда рука Ленина слабела из-за смертельной болезни.

«Тройка», ведомая Сталиным, воспользовалась этой ошибкой Троцкого и полностью отстранила его от участия в принятии решений и в подборе кадров. «Тройка» сняла с работы заместителя наркома армии и флота Ефраима Склянского, верного своему боссу наркому Троцкому, и назначила вместо него верного Сталину Михаила Фрунзе, который, в конце концов, заменил Троцкого на посту наркома, сделав Троцкого практически безработным к зиме 1925-го года.

В 1925-м году Сталин отошел от «тройки», не желая делить власть и стремясь стать единоличным лидером в партии. Он создал коалицию с Бухариным и Рыковым против своих бывших союзников Каменева и Зиновьева, которых он назвал «новой оппозицией».

Сталин пошел на большой риск. Троцкий мог сыграть на этом расколе, но он вообще не взял слово на четырнадцатом съезде партии в декабре 1925-го года, где Сталин победил, сделав Зиновьева, Каменева и заодно Троцкого политическими трупами.

После этого разделаться с ними было для Сталина лишь делом короткого времени.
Это время пришло, когда в 1926-27 годах Троцкий вместе с Зиновьевым и Каменевым создали «объединенную оппозицию».

На пятнадцатом съезде партии в декабре 1927-го года Сталин добился того, что члены объединенной оппозиции были признаны врагами партии и страны.

В январе 1928 года Троцкий был выслан в Казахстан, а в феврале 1929 года он был изгнан из страны в Турцию. Под давлением Сталина Троцкого выдворяли из Турции, Франции, Норвегии.

В конце концов, Троцкий осел в Мексике, откуда он продолжал публиковать антисталинские статьи и книги, вдохновляя своих сторонников и последователей в СССР и во всем мире на борьбу со Сталиным.

В августе 1936-го года в Москве состоялся первый открытый судебный процесс над так называемым Троцкистско-Зиновьевским центром. Множество иностранных журналистов были допущены на процесс.

В ходе судебного расследования Зиновьев, Каменев и еще четырнадцать старых коммунистов признались в том, что плели заговор с целью уничтожения Сталина и других руководителей СССР. Все они были признаны виновными в государственной измене и приговорены к смертной казни.

Такой же приговор был вынесен заочно в отношении Троцкого, отсутствовавшего на процессе.

Второй открытый процесс проходил в Москве в январе 1937-го года. Главными обвиняемыми были Радек, Сокольников и Пятаков. Рядом с ними на скамье подсудимых были еще четырнадцать видных деятелей партии и правительства.

Суд нашел еще больше нитей между заговорщиками и Троцким. В апреле 1937 года независимая комиссия под председательством Джона Дюи, заседавшая по месту жительства Троцкого в Койоакане, признала Троцкого невиновным в предъявленных ему заочно обвинениях.

Вынесенный там вердикт невиновности не убедил Сталина и НКВД. 24 мая 1940-го года на Троцкого было совершено первое покушение, в котором участвовали агент ГПУ Иосиф Григулевич, Виттрорио Видале и впоследствии самый знаменитый в СССР мексиканский художник Давид Альваро Сикейрос.

Телохранитель Троцкого Роберт Харт был выкраден и убит, но сам Троцкий уцелел. После этого он удвоил свою бдительность и охрану.

Не смотря на это, агент НКВД Рамон Меркадер сумел втереться к нему в доверие и 20 августа 1940-го года отвлек внимание Троцкого принесенной им троцкистской рукописью и нанес смертельный удар по затылку ледорубом, острие которого проникло на семь сантиметров в голову мирового ультрареволюционера. Так Троцкий окончательно проиграл Сталину.

Незадолго до этого покушения Лев Троцкий открыто признал свое поражение от ненавистного ему диктатора.

Тухачевский и другие заговорщики в РККА были его преданными сторонниками, которые были бы рады поставить своего кумира во главе СССР.

К счастью для страны, заговор маршала Тухачевского и генералов против Сталина был своевременно раскрыт. Заговорщики, особенно генерал Фельдман, сознались почти мгновенно.

Руководители заговора Тухачевский, Корк, Якир, Путна, Косиор, Фельдман и другие были расстреляны в июне 1937-го года.
В течение короткого времени более семи тысяч завербованных заговорщиками офицеров РККА были выявлены, арестованы, осуждены и расстреляны.

Сталин понимал, откуда шли идеи государственного переворота, устранения его, Ворошилова и других верных ему руководителей страны.

Претензии Троцкого и его последователей на захват власти в армии и в стране были своевременно пресечены. Своевременно в том смысле, что еще оставалось время до начала войны. Заговорщики нанесли много вреда.

Тухачевский признал в ходе следствия, что его единомышленники намеренно тормозили реорганизацию и перевооружение армии, которая оставалась в основном на уровне гражданской войны с главным упором на кавалерийские части.

Тухачевский был против массового производства танков, он же препятствовал разработке и внедрению 76-ти миллиметрового противотанкового орудия Грабова.

Дорогу этому важному и эффективному оружию проложило личное обращение конструктора к Сталину. После разгрома заговора генералов и вызванной ими задержки реорганизации вооруженных сил продолжилась еще более интенсивная подготовка страны и армии к неизбежному вооруженному конфликту с фашизмом.

Сталин проявил себя мудрым руководителем, который сумел заменить оказавшихся предателями генералов, командиров и политработников верными стране кадрами, выдвинуть многих наиболее выдающихся полководцев.

Сталин проявил личное мужество, оставшись в Москве в самые страшные для столицы дни, когда все министры уже были далеко на Волге, в Куйбышеве.

Жуков знал из донесений нашего отца, что фашистские войска выдохлись на подходе к Москве. То ли от недоверия, то ли от недооценки важности этих данных, Жуков никогда не говорил публично  о первитине, о наркотическом отравлении и о постепенном истощении гитлеровских войск.

Из донесений нашего отца Федора Мартыновича Венды Жуков знал, что почему блицкриг не состоялся, он захлебнулся от передозировки допингов.

У Сталина этой информации не было. По настоянию Жукова Сталин поручил именно ему наиболее ответственные операции и не тормозил их подготовку и проведение своим личным вмешательством.

Сталин не постеснялся лично извиниться перед Рокоссовским за необоснованный арест и тюремное заключение.

Сталин согласился с мнением Жукова о том, что ему был нужен как заместитель Конев, уже обреченный приговором за провал операций в начале войны на расстрел. Это свидетельствовало о том, что Сталин не был маньяком, слепо жаждавшим крови и массовых расстрелов. Он боролся с предательством и ценил верность, мужество и военный талант Жукова, Рокоссовского, Конева и тысяч других маршалов и генералов, которых он выдвинул в ходе войны. 

Сам Сталин внес неоценимый вклад в победу. Остается лишь гадать, что сталось бы с многими тысячами освобожденных Красной армией узников концлагерей еврейской и многих других национальностей, возникло ли в последствии государство Израиль, если бы генералы еврейской национальности сумели бы уничтожить Сталина и поставить во главе СССР Лейбу Давидовича Бронштейна, по прозвищу Троцкий.

Именно Сталин был одним из наиболее рьяных сторонников идеи создания еврейского  государства Израиль.

Виктор перевел дыхание и продолжил свой глобальный анализ. Особо хочу остановиться на отношении Сталина к Жукову. Сталин доверил Жукову самую главную роль в войне. И он оказался прав, Жуков спас страну.

Первым своим крупным успешным сражением на Халхин-Голе Жуков показал японцам мощь советской армии. Испугав тогда раз и навсегда японских милитаристов, Жуков способствовал исключению Японии из войны против СССР. Победы Жукова, начиная от Халхин-Гола и кончая взятием Берлина, сыграли главнейшую роль в победе над фашизмом.

Сталин всенародно признал выдающиеся заслуги Георгия Константиновича, позволив ему, подобно римскому триумфатору, проехать на белой лошади по главной площади страны и торжественно принять Парад Победы.

Однако вскоре, поняв, что не он, Сталин, а Жуков получил заслуженную всенародную славу как спаситель нации, диктатор стал всячески задвигать Жукова в тень. Маршала сняли с его высоких постов и переводили из одного военного округа в другой.
Но, заметь, Валера, Сталин не позволил Берии осуществить свою мечту и расстрелять Жукова.

Когда к власти пришел Хрущев и ему понадобился храбрый, авторитетный министр обороны, который не испугался бы арестовать и уничтожить самого Берию, Хрущев призвал на помощь Георгия Константиновича Жукова».

«Витя, а как Хрущев сумел убедить Жукова арестовать и уничтожить Берию?» «Прежде всего, Хрущев мог напомнить маршалу, как Берия подготовил личное дело Жукова для обсуждения генералитетом в присутствии Сталина. Берия обвинил Жукова в том, что тот поставил свое имя под всеми крупнейшими операциями великой отечественной войны. В том, что Жуков приписал себе даже те победы, к которым он не имел отношения. В том, что Жуков не учел, что немецкие войска измотаны предыдущими боями и особенно длительным применением наркотиков.

Особенно цветисто Берия расписал алчность Жукова, якобы присвоившего себе несколько вагонов, набитых мародерской добычей в поверженной Германии. Эти обвинения были не только несправедливы, но и особенно оскорбительны для Маршала Победы.

Жуков не мог брать из Германии ничего, другие люди, может быть, специально проинструктированные госбезопасностью, организовали личный склад Жукова и набили его вещдоками против маршала.

Пересказывая все это, Хрущев топтался по самым больным мозолям гордого полководца. Напирал он и на то, что Берия заранее обработал маршалов, заставив их клеветать в присутствии Сталина на самого заслуженного из них.

В итоге Жуков был опозорен, снят со своих высоких должностей и отправлен в Одесский военный округ воевать с организованным криминалом.

Сталин не позволил Берии арестовать и казнить Жукова. После смерти Сталина Лаврентий мог найти повод сделать это. Ведь он оказался в большой силе и даже метил на высшую позицию в партии и государстве.

Рассказав все это маршалу, Хрущев привел Жукова в нужное состояние.

А дальше, наверное, последовало основное. «Ты меня дважды спас от несправедливых наветов и гибели во время войны, Георгий Константинович. За это я тебе благодарен до гробовой доски. Теперь я хочу спасти тебя от погибели. Я могу убедить Президиум ЦК в том, что Берия представляет опасность для каждого из них.

Думаю, что они дадут свое согласие на арест Берии, но при условии, что ты согласишься лично, с верными тебе военными людьми произвести арест и конвоирование Берии в штаб Московского военного округа для суда и казни.
Командующий округом генерал Москаленко всегда был верен тебе».

Старая политическая лиса Хрущев добился своего. Жуков был взбешен и готов на все, чтобы устранить опасного врага.

Так великий маршал оказался втянут в грязную закулисную политическую интригу. Все законы правосудия были забыты и попраны.

По сигналу Хрущева Жуков с Москаленко и бойцами вошел в комнату, где заседал Президиум ЦК. Точнее, члены Президиума не заседали. Все они повскакивали со своих мест и наперебой выкрикивали несуразные обвинения в адрес Берии.

Лаврентий единственный сидел и предложил другим сесть и поговорить.

Раздался звонкий маршальский приказ Жукова, обращенный к Берии: «Руки вверх! Молчать! Следуйте за мной!». И потом приказ группе захвата: «Арестуйте предателя!».

Как мог маршал Жуков назвать Берию предателем? Жуков ведь лучше всех присутствующих знал значение атомной бомбы, созданной в СССР в кратчайшие сроки благодаря выдающимся организаторским способностям, влиянию и энергии Берии.

Нет оснований не верить Серго Берии: «Когда Курчатова заставляли дать показания на отца и написать, что Берия всячески мешал созданию первой советской атомной бомбы, Игорь Васильевич сказал прямо: «Если бы не он, Берия, бомбы бы не было».

Кстати, Курчатов учился в нашем Симферополе. Он был студентом Таврического университета, известном теперь как Таврический Национальный университет им В.И.Вернадского.

Среди тех, кто читал там лекции, был Д.И.Менделеев, а после революции, Н. М. Крылов, А. И. Иоффе, И. Е. Тамм.

При всем блестящем образовании и таланте Курчатова роль Берии в создании атомной бомбы была решающей. В отсутствие этого оружия у нашей страны никакие таланты Жукова и других полководцев не уберегли бы страну от атомно-водородного уничтожения недавними союзниками.

Все, чем мог отличиться тогда Жуков, был массовый эксперимент над солдатами, которых маршал послал пройти через место, где только что гигантским смертоносным грибом взвился атомный взрыв».

«Ты думаешь, Витя, что Георгий Константинович твердо знал, что Берия не был предателем и все-таки назвал его так при аресте?».

«Месть всесильна. Она уничтожает человеческую совесть, душу, людей, страны.
Было бы наивно предполагать, что Жуков был бессловесным псом на поводке Хрущева. Что Жуков мог по одной команде тупого, чванливого политика броситься на члена Политбюро маршала Берию, пренебрегая всеми законами и цивильными нормами, арестовать, заткнуть ему рот, связать, утащить в подвал военного округа и расстрелять без суда и следствия. Для таких решительных противоправных действий Жуков должен был иметь собственные сверхмотивы. И они были.

Они сверлили душу и мозг тщеславного полководца.
Во-первых, создав атомную, а потом и водородную бомбы, обеспечив СССР атомно-водородный щит, маршал Берия мог быть признан защитником нации от весьма вероятного термо-ядерного удара и жесточайшего уничтожения со стороны недавних союзников. Такое признание Берии могло быстро заслонить и сделать несущественным все, что сделал для спасения нации сам Жуков во время уже минувшей войны.

Во-вторых, желая не остаться в стороне, Жуков придумал безумный маневр, послав солдат идти через ядерный взрыв и смертоносное облако на Тоцком полигоне, Жуков все же оказался на второй роли. Первую роль сыграл Берия, создавший атомную бомбу.

В третьих, на Тоцком полигоне Жуков вновь показал всему миру, как мало он беспокоился о жизни солдат. А это был как раз тот вопрос, который много раз Берия поднимал перед Сталиным и мог после смерти вождя сделать это главным обвинением в адрес Жукова.

И последнее. Жуков тщательно скрывал от Сталина, от других полководцев, от народа, что советские вооруженные силы сражались с врагом, который широко пользовался наркотиками. Пока наркотики взбадривали и придавали бешеные силы немцам наши войска терпели беспрерывные поражения и страшные потери.

В тот трагический период войны в 41-м году талант Жукова роли не сыграл. Маршал не выиграл ни одного сражения.

Когда невольные наркоманы, заложники Гитлера выдохлись, блицкриг захлебнулся, и песенка фашистских войск была спета. Это стало ясно под Сталинградом, где Жуков еще не выпячивался, ждал.

Но, поняв, что разведданные о массовом применении наркотиков и вследствие этого неизбежной потере боеспособности немецких войск, истинны, Жуков скрыл эти данные от всех и взял в свои руки подготовку и проведение заведомо победных операций.

Его не заботило, что гибло много больше наших солдат, чем этого требовали новые условия войны. Жукова не заботило и то, что другие полководцы были им обделены. Всю славу он хотел присвоить себе.

Обиженные полководцы роптали, критиковали, но в целом победителя не судили.

Огромную опасность для Жукова представлял Берия. Он постоянно напоминал об излишних потерях советских солдатских жизней по вине Жукова. Берия говорил о том, что Жуков побеждал совсем уже не тех немцев, которые начинали блицкриг.

Берия представлял к награде разведчиков, которые героически погибли, добывая данные о первитине и последствиях его применения фашистскими войсками.

Хрущев пообещал Жукову, что, устранив Берию, они уничтожат в архивах все, что их не устраивало.
Жуков увидел реальную возможность защитить свою славу единственного защитника нации.

Вот почему маршал Жуков со всей яростью набросился на маршала Берию, заткнул ему рот, не давая ничего сказать в свою защиту, уволок его в подвал и расстрелял руками своих преданных людей, как бешеную собаку, человека, имевшего огромные заслуги перед отечеством. Заслуги, о которых Жуков был прекрасно осведомлен.

Так что Жуков не был слепым исполнителем воли Хрущева и кучки других бездарных политиканов, устранявших самого умного и талантливого среди них.

Маршал Жуков, пренебрегая всеми законами цивилизации, убил без суда и следствия своего личного врага, маршала Лаврентия Павловича Берию, после замечательной победы Жукова защитившего нашу страну мощным ядерным щитом от не менее страшной угрозы.

Так и не дождался Берия следствия, суда, возможности защитить себя от нелепых обвинений, выдвинутых против него карликами, сумевшими столкнуть между собой двух титанов, двух великих людей, обеспечивших мир и безопасность своей стране. Один в войне против Гитлера, а второй после - от атомной угрозы.

Так и был застрелен Берия в подвале штаба Московского военного округа верным Жукову генералом Батицким, якобы по решению военного трибунала, который, как оказалось по свидетельству его членов Шверника, Булганина, ни разу не собрался на заседание.

Приговор был вынесен председателем трибунала Коневым, который был предан Жукову за то, что тот спас его от расстрела в 1941-м».

История с судилищем над Берией куда дальше от законности и тщательного следования процедурам, чем многие процессы, проходившие при самом Берии.

Берию, как и всех его предшественников, народ боялся за несметные чудовищные репрессии.

Однако обвинения в его адрес, напечатанные в газетах, в том числе шпионаж в пользу Британской разведки, вызывали недоумение.

Протест и осуждение вызывало у людей обвинение Берии в том, что он приказывал своим подручным тащить в его машину и насиловал сотни приглянувшихся ему на улице женщин. Потом эту мерзкую сказку забыли и больше не упоминали.

Правда, обвинение в многочисленных связях с женщинами все-таки было предъявлено. Но шестьдесят девять связей не шло ни в какие рамки по сравнению с сотнями любовниц скромного всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина.

А дело Берии так и не было обнародовано».

Мне довелось изучать дело МГБ против моего дяди, предателя родины, фашистского прихвостня, пытавшего своего брата, требуя выдать и предать смерти многих невинных людей. Ясно было с самого начала, что эта сволочь заслуживает сметной казни. Но следователи ведомства Берии бились над тем, чтобы опросить массу свидетелей, изучить все документы, чтобы доказать, что по непосредственной вине Петра Венды погиб хотя бы один советский гражданин. Петру устраивали очные ставки с каждым свидетелем. Он боролся, защищался.

Только когда следователи нашли бесспорные доказательства того, что по личной вине Петра погибли советские люди, они представили дело Ульриху, председателю верховного суда, для вынесения смертного приговора.

Берия ничего этого не удостоился.

После устранения Берии Хрущев поспешил освободиться и от великого полководца. По наущению Хрущева, Жукова беспощадно отхлестали на пленуме ЦК КПСС и сняли со всех постов.

Разжалованный министр обороны вновь оказался в отдаленном военном округе.
Не был реабилитирован великий полководец и при правлении Брежнева.

Виктор продолжал: «Главные сражения второй мировой, выигранные Жуковым, отошли на далекий план. Малая земля под Новороссийском, где служил политработник Брежнев, была названа пупом земли военного времени, а сам Брежнев выставлялся как творец победы в войне.
 
Наверное, древнейшая профессия на самом деле не проституция, а наука, которая сродни ей – история. В древнем мире историками были только мужчины. Куртизанки взяли с них пример угождения любому, имеющему власть и деньги, и создали женский вариант по своей сути того же вида деятельности».

После обеда Виктор продолжил свой рассказ: «Наверное, ты, Валера, слышал популярную в народе во времена Брежнева шутку. Кабинет Сталина. Жуков приносит план очередной крупной наступательной операции. Верховный главнокомандующий внимательно смотрит, одобрительно кивает, но внезапно отодвигает от себя карту: «Товарищ Жюков, не могу утвердить ваш план операции, пока вы его не согласуете с полковником Брежневым».

Потом Виктор перешел на серьезный тон: «Наш отец узнал от своего абверовского источника и передал в Москву важнейшие сведения. Самая охраняемая тайна фашистов был первитин, этот допинг и дурман, который выдавался всем участникам боевых действий. Накаченные этим наркотиком солдаты паначалу приобретали неимоверную силу, выносливость.

Они теряли чувство страха и вели себя, как роботы, как зомби. Действуя большими слаженными соединениями, без устали и остановки, фашистские орды превращались в монстра, который подминал и сметал все на своем пути. Лучше всех чувства, которые вызывала эта машина убийства и захвата, передал Дмитрий Шостакович в его Ленинградской симфонии.

Композитор не мог знать о наркотическом бешеном состоянии немецких солдат, но он очень точно передал психологическое состояние наших солдат, на которых неумолимо накатывалась эта машина, против которой оказывалась бессильной человеческая сила и храбрость.

Это состояние безнадежности и обреченности приводило в паническое бегство советские войска на протяжении всего сорок первого года пока действие первитина было наиболее эффективно.

Информация, которую наш отец получил от абверовца Федоффа и передал в центр, была наивысшей военно-стратегической важности. Эта информация во многом объясняла причины катастрофы начала войны и позволяла с уверенностью предсказать, подготовить и осуществить перелом в ходе войны примерно через год после ее начала.

К тому моменту, когда немцы подошли к Волге, действие первитина стало угасать и даже давало обратный эффект. А когда поставки первитина окруженным под Сталинградом войскам фельдмаршала Паулюса были прерваны, немецкая группировка оказалась бессильной и была обречена на быстрое и полное поражение.

На глазах советских военачальников происходила наркотическая депрессия и «ломка» всей немецкой армии. Танкисты Манштейна тоже, видимо, не получили привычной дозы первитина, не смогли больше мчаться подряд круглые сутки, как это было в начале войны, и, к счастью, запоздали поддержать Паулюса в Сталинграде.

Судя по своевременности удара советских войск и организации дальнейшего тотального контрнаступления, советское командование учитывало ту информацию, которую передал наш отец.

Трудно предположить, что у Сталина и Жукова были другие источники такой информации, поскольку эти сведения не были обнародованы в дальнейшем. По всей видимости, источник информации был уникальный и сама информация была сверх засекречена.

Потому-то роль наркотического влияния на боеспособность фашистских войск на разных этапах войны не была описана ни в документах войны, ни в художественных произведениях».
Хрущевская оттепель всех расслабила, реабилитации сыпались, как из рога изобилия. Однако воспоминания о военных годах готовили Виктору новое суровое испытание.

Осенью 1971 года, отсидев двадцать пять лет, вдова расстрелянного Петра Венды и мать другого предателя, их сына Алексея Дарья приехала в Симферополь.

Поздним вечером она постучалась в мамино окно. Я тогда жил и работал в Москве. Моя мама ее не пустила. Тогда она пошла к Виктору. Он был в отъезде.

Его жена Алла пустила Дарью в дом, посадила ужинать. Разговорились. Рано утром Дарья ушла от Аллы и уехала из Симферополя. Она боялась мести тех, кого предали и загубили Петр, Алексей и Дарья при немцах.

Кому-то стало известно о визите Дарьи в квартиру Виктора. Через несколько дней в газете Крымская Правда появилась статья о черных делах Петра и Дарьи во время оккупации Симферополя.

Говорилось там и о том, что Дарья была недавно гостьей в доме их племянника Виктора Федоровича Венды, который является большим начальником в Облпотребсоюзе.

Как водилось в советские времена, по такому сигналу партийный комитет открыл персональное дело коммуниста Венды.

Состоялось закрытое собрание коммунистов Облпотребсоюза. Докладчик от парткома в самых резких выражениях разоблачил антипартийное поведение Виктора Федоровича. Он обвинил моего брата в сокрытии от партийной организации при его приеме в партию того факта, что его родной дядя предал нашу страну, стал офицером СД, что его родной племянник дослужился до офицера СС, что его тетя во всем помогала своим мужу и сыну.

Он говорил о том, что по вине этих Вендов были арестованы и расстреляны многие советские патриоты, сражавшиеся против фашистов. В заключение докладчик рассказал, что товарищ Венда поддерживает связи со своей тетей и был первым, кого она посетила после отсидки заслуженного максимального срока в советской тюрьме.

«Таким образом, гражданин Венда Виктор Федорович полностью изобличен как тайный враг политики партии и советского государства, как родственник и пособник предателей родины, по вине которых погибли многие патриоты родины, как человек, который скрыл от партийной организации свое прошлое и незаконно пробрался в ряды партии, незаслуженно занимает высокое положение в Областном потребительском союзе. Товарищ Венда обманул товарищей при вступлении в ряды коммунистов, он не заслуживает доверия партии и должен быть исключен из ее рядов».

После докладчика выступил секретарь парткома, который сообщил, что на своем заседании партийный комитет рассмотрел персональное дало коммуниста Венды и принял решение об исключении его из рядов КПСС.

Затем выступили три подготовленных парткомом коммуниста, каждый из которых с деланным гневом разоблачал антипартийную сущность Виктора Федоровича.

Потом взял слово заместитель Виктора Григорий Николаевич Пригорницкий. Этот говорил с искренним гневом обманутого коммуниста и подчиненного. Речь его пестрила убийственными обвинениями. Заключительные слова его были: «Вы, Виктор Федорович, выдавали себя не за того, кем вы являетесь на самом деле, вы обманули всех своих товарищей, вы предали нашу коммунистическую партию и вам не место в ее рядах. Твердо настаиваю на исключении Венды Виктора Федоровича из рядов КПСС».

В сердце Виктора вонзили нож и стали поворачивать его, причиняя нестерпимую боль. Николай был его другом, которого он сам привел и рекомендовал на высокий пост в потребительскую кооперацию, с которым он советовался в трудные минуты, которого с полным доверием оставлял за себя при всякой отлучке.

А сколько водки выпили вместе после работы. Чтобы выразить свое полнейшее расположение, Николай много раз предлагал Виктору отведать его молодую любовницу Таню.

Божья рука удерживала Виктора от того, чтобы называть Николая братом, полностью довериться ему.

Как завзятый атеист Виктор отвергал предостережения всевышнего и полностью доверялся другу, оказавшемуся Иудой в самый трудный момент.

Председатель собрания сказал, что мнение организации ясно и предложил послушать самого Виктора Федоровича.
Виктор глотнул последнюю таблетку и, наверное, впервые в жизни мысленно попросил господа бога дать ему силы ответить, отстоять себя.

Он понимал, схватись он сейчас за сердце, дай этой острой боли свалить себя, как бывало с ним ранее неоднократно, и на жизни его поставят крест, который до смерти придавит его, его семью и его брата, который сейчас находится в далекой Москве и не подозревает, какая опасность нависла над ними обоими.

«Товарищи коммунисты, - начал свое последнее слово Виктор Федорович, - в информации партбюро совершенно правильно отмечается, что мой родной дядя Петр Мартынович и его сын, мой двоюродный брат Алексей предали родину и во время оккупации служили фашистам. По их вине погибли советские патриоты, среди которых был и мой отец Федор Мартынович Венда. Мой отец работал начальником управления кадров Сталинской железной дороги, так что у него была возможность эвакуироваться самому и эвакуировать его семью, нашу маму Лидию Николаевну, меня и младшего сына Валерия. Но, по решению областной партийной организации и НКВД, отец был оставлен в Симферополе для организации разведывательной работы и передачи важных сведений в центр, в Москву.

Еще до войны отцу удалось завербовать агента Абвера, который согласился работать на советскую разведку, чтобы помочь победить Гитлера и отстоять его родину Россию, которую он покинул, когда был молодым.

Отцу было дано задание пойти на видимое сотрудничество с фашистами, чтобы выжить во время оккупации и быть в состоянии выполнить задание советского правительства.

Отец пошел вместе с братом Петром в СД. Отец делал вид, что сотрудничает с СД, ожидая приезда агента Абвера в Симферополь.

Петр же изо всех сил работал на СД. Он донес, что мой отец знает всех партийцев и евреев, которые работали на железной дороге и остались в Крыму. Какое-то время приехавший в Симферополь агент Абвера прикрывал отца от ареста. Потом отца арестовало Гестапо.

Его жестоко пытали. В истязаниях участвовали Петр и Алексей. Отец не выдал никого. Обессилевшего от пыток, тяжелобольного отца временно выпустили из фашистского застенка.

В первую же ночь дома отец застрелился, выкрав оружие у охранявшего его немецкого солдата.

Сам я был мальчиком, когда началась война, мне было двенадцать лет. В основном я знаю о событиях тех лет по рассказам моей матери.

Материалы о разведывательной работе отца есть в КГБ. Знакомый мне полковник Казаков может подтвердить это.
Я не могу отвечать за поступки других людей, в том числе дяди и двоюродного брата, особенно, учитывая, что я был совсем юным и никаких отношений с ними не поддерживал.

Моя мать не пустила Дарью Венда на порог. Моя жена не проявила такого же характера и накормила Дарью в мое отсутствие.

Вряд ли это можно считать антисоветским преступлением. В КГБ следователь Уткин официально заявил маме, что мой отец умер как настоящий коммунист.

Переданные им сведения имели важное военное значение. Считаю обвинения в мой адрес необоснованными».

Виктор закончил и еле удержался, чтобы не упасть от сильной сердечной боли.
В президиуме собрания начали шептаться. Председатель встал, помолчал и сказал: «Товарищ Венда привел новые факты своей биографии, которые партийный комитет должен проверить, прежде чем мы сможем продолжить рассмотрение. На сегодня собрание объявляю закрытым. О дате продолжения будет объявлено дополнительно».

Коммунистам уже было ясно, что вопрос об исключении из партии Венды Виктора Федоровича провалился. Некоторые из присутствовавших подходили к Виктору, пожимали ему руку, говорили ободряющие слова.

Николай Пригорницкий выглядел, как побитая собака, он одним из первых выскользнул из зала.

После этого партийного собрания председатель облпотребсоюза встретился с полковником КГБ Казаковым. Полковник не только подтвердил слова Виктора, но и рассказал многое дополнительно о значении разведывательной работы нашего отца в тылу врага.

Рассказал он и о том, как стоически выдержал отец жесточайшие пытки, как спас жизни многим людям, которые благодаря его выдержке смогли встретить наши войска, освободившие Симферополь.

В заключение разговора полковник Казаков предупредил своего собеседника о том, что все эти данные все еще составляют государственную тайну и не должны быть переданы кому-то еще без письменного разрешения КГБ.

Председатель Крымского ОПС доложил на заседании парткома о своем разговоре с представителем КГБ в самых общих чертах и сказал, что персональное дело Виктора Федоровича Венды должно быть закрыто как безосновательное.

Он предложил секретарю парткома сообщить об этом на следующем партсобрании. Оба они вскоре встретились с Виктором, извинились перед ним и предложили забыть это как недоразумение.

Правда, здоровью Виктора это затянувшееся событие стоило очень дорого.
Много лет позже, когда Виктор рассказал мне подробно о том злополучном партсобрании и о выступлении Пригорницкого на нем, я понял, почему брат так стойко ненавидел своего зама.

Чувства их были взаимными. В 1984 году я приехал из Москвы первого февраля прямо на празднование 55-летия Виктора. Брат любил большие застолья, и не жалел на них скромных средств его семьи.

Примерно сто человек собрались в зале ресторана, принадлежавшего потребкооперации. Виктор сидел в центре президиума на возвышении, где обычно располагался оркестр.

Сын Виктора встретил меня на вокзале, привез к ресторану и вывел к президиуму, указав мне на зарезервированное место. Все руководящие гости по очереди брали слово и говорили тост.

Когда я уселся за богато уставленный стол, в зале поднял руку Пригорницкий, прося слова для тоста. Виктор великодушным жестом разрешил ему слово молвить.

«Дорогие товарищи, -начал свою речь Николай Григорьевич, - я хочу поднять бокал за здоровье и успехи младшего брата нашего именинника, за доктора наук Валерия Федоровича».

«Стоп, -сказал с высоты президиума Виктор, - вот когда вас, Григорий Николаевич, пригласит мой брат на его юбилей, тогда вы за него тост и произнесете. А пока что считаю ваше выступление не по теме и лишаю вас слова».

Пригорницкий выглядел, как публично оплеванный. Он стушевался, опустил голову и сел. Почти все присутствующие знали о предательском выступлении Пригорницкого на том партсобрании и поняли причину столь резкой реакции юбиляра.

Я в тот момент не понял скрытого смысла происшедшего, даже слегка обиделся на брата, но, когда он рассказал мне предысторию, все стало на свои места.

После празднования мы пошли с Виктором пройтись до его дома. Тут я и рассказал брату то, о чем поведал мне в 1954 году начальник пионерского лагеря МГБ. Виктор воспринял это как лишнее доказательство того, что наш отец, которого брат помнил и очень любил, был настоящим патриотом и важным разведчиком.

Виктор посетовал, что я раньше не рассказал ему все это. «Тогда не было бы того партийного разбирательства, которое чуть было не стоило мне жизни», сказал он и потер свое ноющее сердце.

На следующий год во время моего отпуска в Крыму Виктор рассказал, что попросил своего старого друга полковника КГБ Казакова найти дело отца в их архиве. Полковник, бывший тогда начальником управления кадров, ответил, что дело было затребовано Министерством обороны в декабре 1954 года и, по всей видимости, было уничтожено. Казакову удалось найти лишь краткую запись.

С большой благодарностью подумал я о начлаге Петелине, который, рискуя карьерой и жизнью, рассказал мне содержание дела той далекой ночью.

Глубокую благодарность испытывали мы с братом и к полковнику Казакову, который на свой страх и риск пересказал Витиному начальнику то, что что ему удалось найти в архиве КГБ.

Тем самым он спас Виктора от клеветы и исключения из партии, которое означало бы потерю работы и моральное уничтожение Виктора.

Потребуй бы те комиссионеры официальной почтой полное дело, так и Казакову было бы худо, поскольку дело коммуниста разведчика Федора Мартыновича Венды было затребовано из КГБ и уничтожено ГРУ по приказу маршала Жукова.

Это мне позже рассказал мой близкий друг полковник ГРУ Юрий Чемохуд, который по моей просьбе изучал судьбу дела.

Не раз Виктор говорил мне, что Сталин был более объективен при обсуждении персональных дел, чем последующие советские «цари». Вспомним три случая, когда рассматривались персональные дела в руководстве СССР.

Первый раз обсуждали Жукова. Берия был готов арестовать маршала. Сталин не науськивал заранее или в ходе заседания присутствовавших на Жукова, а внимательно слушал их собственное мнение. Учитывая их мнение, Сталин отверг рекомендацию Берии арестовать Жукова. В заключение Сталин сказал министру обороны Жукову, что найдет ему другую достойную работу.

Второй раз это было 26 июня 1953 года, на Политбюро обсуждали Берию. Обвиняемому слово вообще не дали, с самого начала накинулись на него с самыми чудовищными, нелепыми обвинениями, вроде того, что он, кто руководил гигантскими проектами, в том числе по созданию атомной и водородной бомб, спасших СССР, на самом деле, якобы, был агентом британской разведки.

Потом Хрущев вызвал Жукова с бригадой, которые арестовали Берию и вскоре расстреляли его.

Третий случай был, когда Жукова обсуждали по сценарию Хрущева. Маршала хлестали все его бывшие соратники. Только Рокоссовский высказался более или менее объективно, за что оказался в Польше.

Не слушая доводов маршала, его сняли со всех постов и отправили на пенсию, в полную изоляцию под неусыпным оком КГБ.

Во времена Брежнева политические экзекуции были не в моде. Если кого-то решали снять, то генсек Брежнев сам звонил обреченному, спрашивал, какие есть нужды, может, квартиру для родственников надо или чего еще. А в заключение разговора обязательно приободрял: «Если чего надо будет, обращайся, помогу».

Следующий случай – это политическое убийство Ельцина, которое устроил Горбачев 10 ноября 1986 года. Генсек собрал пленум московского комитета КПСС, руководителем которого до того был Б.Н.Ельцин.

На пленуме все избивали своего бывшего товарища и лидера. Даже космонавт Елисеев, которого Ельцин выдвинул в ректоры самого престижного в стране инженерного вуза имени Баумана, не нашел ни одного нейтрального слова в адрес своего бывшего патрона.

Горбачев требовал лить грязь на Ельцина. И все, как послушные марионетки, лили грязь.

Потом Ельцин, в 1991 году, на заседании Российского верховного совета затоптал Горбачева и публично подписал свой указ о запрещении коммунистической партии на территории Российской Федерации, лишь бы сделать генсека Горбачева ненужным.

Свою месть Ельцин окончательно оформил в декабре 1991, когда развалил СССР и таким образом оставил президента СССР Горбачева без работы.

Надо вспомнить стрельбу из танка по «Белому дому» по приказу Ельцина. Так кто же был самым лютым советским монархом?» - в запальчивости спросил меня брат.

И сам ответил: «Сталин? Нет уж! Его далеко переплюнули и Хрущев, и Горбачев, и Ельцин. Если, конечно, не учитывать репрессий».

В другой раз Виктор заговорил со мной о загадке, которая не шла из наших голов: почему Жуков ни разу не обмолвился о том, что фашистские войска применяли первитин?

«Этим маршал мог бы объяснить причины тяжелых поражений и потерь в 1941. Этим же он мог объяснить и то, что блицкриг захлебнулся, и наши войска погнали фашистов, выдохшихся и истощенных, на всех фронтах.

Именно в таком состоянии немцев одержал Жуков все свои блестящие победы в Отечественной войне. Однако маршал не хотел обесценить свои триумфальные победы.

Учет информации о применении вермахтом первитина, о его изматывающем действии на войска, о дефиците этого зелья и продовольствия в военных фашистских соединениях был самой большой тайной Жукова. Получив разведывательную информацию о массовой депрессии, о дефиците первитина, Жуков начинал быструю подготовку операции против такого соединения вермахта.

При этом давался приказ диверсионным группам и партизанским отрядам любой ценой перекрывать линии поставки первитина и продовольствия соединениям вермахта, избранным в качестве направления планируемого удара.

Началось это под Москвой в октябре 1941 на основе информации, полученной от Федора Венды. Продолжалось это и после самоубийства разведчика, когда информацию от Федоффа продолжали поставлять мать Федора Венды Дарья Теплякова и его сестра Мария Венда.

После чудовищной, немыслимой среди людей казни этих двух героических женщин, растерзанных немецкими овчарками, Александр Павлович Федофф замолчал навсегда.

Генеральный штаб отдал приказ многим советским разведчикам следить за поставками продовольствия и медикаментов частям и соединениям вермахта.

Выбирать наиболее измотанные соединения, заждавшиеся живительного первитина и усиленного питания, и наносить по ним решающие удары до конца войны оставалось главной тактической схемой и одновременно строжайшей тайной маршала.

Эту тайну Жукова, которую он изложил много позже в своей книге и очень косвенно, тогда знал только Берия. Маршал боялся, что всесильный босс МГБ и МВД может выдать его тактику, и при первой возможности Жуков уничтожил Берию.

Министр государственной безопасности и внутренних дел был по приказу Жукова, арестовавшего Берию по сговору с Хрущевым и Маленковым, расстрелян быстро, без суда и всякого следствия в подвале штаба военного округа Москвы.

Министр обороны немедленно отдал приказ уничтожить в архивах все донесения Федора Мартыновича Венды, его матери и сестры, других разведчиков, которые, рискуя своей жизнью, добывали для маршала Победы ценнейшую информацию, на которой он основывал планы своих блестящих операций.

В своей книге «Воспоминания и размышления» Г.К.Жуков ни словом не обмолвился о применении фашистами первитина, о том, какую огромную роль сыграл наркотик в начальной стадии войны, когда гитлеровцев невозможно было остановить, и в последующем, когда маршал ловко и безошибочно использовал этот фактор в обороне Москвы, в других своих успешных операциях.

В самом конце войны, при взятии Берлина Жукову пришлось атаковать фашистов, до отвала напичканных первитином. Однако, это уже были не настоящие части вермахта. Войскам Жукова противостояли в основном подростки и инвалиды.

Однако, зная огромное влияние первитина на человеческий организм, возможности которого повышаются многократно, Жуков стянул огромные ресурсы живой силы и техники и организовал устрашающее ночное наступление с тысячами слепящих прожекторов и раздирающим души юнцов с Фауст патронами воем бесчисленных сирен.

Маршал не мог перекрыть последнюю поставку первитина и потому двинул вперед всю мощь своих армий, усиленную завыванием тысяч сирен и ослепительным сверканием прожекторов и фар в ночь решающей атаки на Берлин».

Виктор замолчал.
Я дождался своей очереди: «Сразу после смерти Сталина в марте 1953 года Берия, вероятно, в пику Жукову, снимал грифы секретности с разведывательной информации о первитине. Я попал как раз в этот короткий период и потому был ознакомлен с донесениями отца, бабушки Даши и тети Маши.

Потом Берия был арестован и расстрелян по приказу Жукова, который уничтожил ту информацию, опасаясь, что она нанесет ущерб легенде о его действительно бесспорно уникальном полководческом таланте. ****

Жукову не терпелось уничтожить Берию, поэтому он не стал ждать никаких расследований и трибуналов. Кстати, председателем трибунала для суда над Берией был назначен близкий друг Жукова маршал Конев, которого Жуков в начале войны спас от расстрела за неминуемые тогда потери и взял к себе заместителем командующего фронтом.
Хрущев и иже с ним сумели сделать из Берии жупел для всего народа. А ведь Лаврентий Павлович имел огромные заслуги перед нашей страной. Именно благодаря его организаторскому гению в короткие сроки были созданы атомная и водородная бомбы, спасшие СССР от уничтожения недавними союзниками, уже имевшими тогда подобное оружие. Берия успешно руководил и многими другими масштабными проектами. Он был первым, кто объявил освобождение страны от культа Сталина первостепенной идеологической задачей. На заседании политбюро в июне 1953 года все повскакивали со своих мест и кричали о несусветных преступлениях Берии. Кто-то обвинял его в тысячах изнасилований, кто-то договорился до того, что шеф МГБ и МВД был шпионом британской разведки. Когда Берия предложил членам политбюро сесть и поговорить спокойно, Хрущев понял, что может потерять победный момент, и скрытой кнопкой вызвал Жукова с группой захвата. Маршал не дал своему давнему личному врагу говорить. Он приказал обездвижить и обезречить Берию. Затем Жуков вывез его из Кремля в членовозе с зачерненными стеклами, связанного, с приставленным к боку пистолетом, и помчал в главную военную прокуратуру, где Жуков и еще один заговорщик, командующий войсками московского военного округа маршал Москаленко, были при полной власти. Видимо, тогда же в подвале военной прокуратуры Жуков отдал приказ о расстреле Берии. Возможно, он не отказал себе в удовольствии сделать это лично и безотлагательно. Впрочем, в советской прессе народ водили до декабря 1953 года за нос рассказами о допросах и расследовании дела Берии. Все тогдашние высшие политики боялись наиболее талантливого среди них руководителя Берию, который вполне мог стать у руля страны и расправиться с ними. Именно поэтому Хрущев, Маленков и все прочие легко договорились между собой против главного полицейского. Из докладов разведки НКВД, которые представлял Берия, знали они и о первитине, и о том, что Жуков никому другому не отдавал возможности громить обессиленные немецкие войска – этих выдохшихся наркоманов по неволе. С теми ресурсами, которые Жуков выделял себе, против отравленного наркотиками противника, многие другие полководцы могли добиться таких же успехов и, может быть, с намного меньшими потерями наших войск. Берия мог разоблачить Жукова и привести массу доказательств.
Хрущев решил воспользоваться тем, что бесстрашный маршал имел основание опасаться и ненавидеть Берию, и, наверное, жаждал его смерти.
После расправы над Берией Жуков получил возможность почистить и переиначить архивы.
Меня тогда срочно вызвали из Москвы в Крымский МГБ и взяли подписку о неразглашении информации под страхом ареста и смерти. Тогда же было уничтожено и подготовленное по приказу Берии представление Федора Мартыновича Венды, Дарьи Петровны Тепляковой и Марии Мартыновны Венда к заслуженным наградам. А ведь они добыли для Жукова чрезвычайно важную разведывательную информацию и стоически приняли невыносимо мучительную смерть».
Виктор помолчал, а потом тихо заключил: «Да и наша жизнь, Валера, сложилась бы по иному, не как рядовых притесняемых оккупированных, да еще родственников предателей, а как сыновей советского разведчика, совершенно незаслуженно забытого по воле тщеславного маршала».
В другой раз Виктор снова задумался вслух. «Зря многие молодые немцы начинают восхвалять Гитлера. По плану Барбаросса фюрер отравил всех своих солдат наркотиком. ГДР переняла тот печальный опыт и травила наркотиками своих спортсменов, добывавших удивительные победы на олимпиадах и мировых чемпионатах. Кстати, нынче молодые немцы продолжают тайком принимать тот самый наркотик, запущенный в массовый оборот Гитлером. Теперь он называется уже не первитин, а экстази. Да только это все тот же амфетамин, отрава. Возможно, тяга к этому наркотику передалась детям по наследству от отцов. Полномасштабной мучительной ломки амфетамин не вызывает, но тяга к нему бывает непреодолимая.
Гитлер понимал, что без первитина его войска не дошли бы до Волги. Если бы не было Брестской крепости, Севастополя, наконец, Сталинграда, фашисты успели бы на одном дыхании докатиться до Урала, вовлечь японцев в войну, отдать им Сибирь и осуществили бы гитлеровский план Барбаросса.
Да только русские солдаты цеплялись за каждую пядь родной земли, бились за нее насмерть. Это затормозило фашистское наступление. Их, поначалу все сметавшее на своем пути нашествие, выдохлось. Это задолго до Сталинграда и Курска поняли японцы. Они старались удержать оккупацию Китая, Филлипин и многих других земель Тихоокеании, которые они с трудом удерживали, применяя устрашения и пытки похлеще нашего Грозного. К счастью, Георгий Константинович Жуков под Хал-хин Голом успел преподать японцам наглядной урок силы русского оружия. Если даже представить, что Гитлеру удался бы план Барбаросса и он дошел бы до Урала, Россия все равно осталась бы, поднялась, вооружилась и пошла бы освобождать свои земли. А гитлеровские выдохшиеся наркоманы сражаться бы уже были не в силах. А коллаборационисты в Прибалтике, Украине, Крыму фашистов бы не защитили.
Вот, и выходит, братец, что вся затея Гитлера по захвату СССР была обречена на провал с самого начала и зря он отравил свой народ амфетамином. Эта дрянь только в ночных танцах эффектный экстаз может вызвать, если сердце выдержит, а в военных делах первитин привел к провалу блицкрига и тяжелому стойкому отравлению немецкого народа».
«Виктор, как ты думаешь, почему Жуков недооценивал сведения нашего отца о первитине?», - спросил я брата.
«В начале войны из сведений о первитине следовало, что надо было сопротивляться фашистскому натиску, отступать с боями и не затевать крупных наступательных операций, чтобы сохранить войска для последующих решительных действий по уничтожению отравленного и истощенного противника. Эти сведения не могли влиять на работу генерального штаба и его начальника генерала Жукова. На фронтах все так и происходило само собой. Отдельные попытки активизироваться под Киевом и Харьковом быстро захлебнулись и успеха не имели. Очень большое значение сведения о том, что первитин и бои истощили противника и лишили его наступательного порыва, имели для организации обороны Москвы и последующего контрнаступления. В тот момент маршал должен был помянуть добрым словом донесения отца. Ну, а после Сталинграда и особенно Курска, планируя наступления, Жуков мог где-то в глубине своего сознания учитывать истощение вражеских солдат первитином, но вслух он этого наверняка не говорил ни Сталину, ни подчиненным. Любой полководец на его месте перестраховался, направил больше своих войск и техники, чтобы наверняка разгромить врага, добиться победы в каждой его операции.

Представь себе, если бы немцы ввели свежие силы, только что получившие первую порцию первитина, а Жуков рассчитал бы на истощенного противника и направил туда минимум войск. Такое сражение могло бы быть проиграно в трагическом стиле июля 41-го года.

Что бы сделал Сталин с маршалом-неудачником после этого? Поэтому Жуков направлял не минимум войск, а максимум, для гарантированной победы. А что некоторые упрекают маршала Победы в излишних потерях наших войск, так это разговоры, которые трудно подкрепить фактами.

Страшные потери были, когда наши в 41-м попадали в котел и в плен сразу до полумиллиона человек. Это Жуков всегда помнил и сделал все, чтобы это происходило уже только с немцами. Так он помог добыть великую победу.

Учитывая истощенность первитином и обреченность блицкрига, можно предположить, что на месте Жукова многие советские полководцы также были бы победоносными.

Так ревниво считал и Рокоссовский, но только это опять же невозможно доказать».

«Думаю, что главный завистник и враг Жукова был не Рокоссовский, а Берия, - вставил я, - именно он мог попенять Сталину, что Жуков недооценивает сведения о первитине. Он представил нашего отца к звезде героя, зная, что такое представление обязательно окажется на столе Сталина. Берия мог подать такое представление Сталину в присутствии Жукова».

«Что и говорить, эффект в политической игре мог быть значительный, - подхватил Виктор, - жаль, что Жуков и Берия в этом случае, как и во всех других, не смогли договориться.
Оба они не были профессиональными политиками, потому и были съедены опытными и беспощадными акулами интриг. Оба были заняты большими делами. Жуков – войной, Берия – сверхоружием и огромными стройками.

Жуков наивно полагал, что он раскусил Сталина, изучил его характер. На самом деле, Сталин играл Жуковым, Берией и другими в его окружении, как шахматный мастер пешками. Жуков затаил зло на Берию за арест своих друзей маршала авиации Новикова и генерала Телегина.

Сталин мог сам приказать Берии раздуть дело о мародерстве против Жукова, арестовать и пытать в Лефортове ближайших друзей маршала».

Я прервал брата: «Каждый офицер Красной армии тащил из поверженной Германии все, что попадалось под руку и на что было вагонное место довезти награбленное до дома. Одно время я дружил в школе с Костей Гладченко. Его отчима назначили военкомом Симферополя. Приехал он из поверженной Германии.

Их просторная квартира была доверху завалена трофеями. Мне особенно запомнился глиняный сундук, в крышку и стенки которого, пока они были еще сырые, мастер вдавил всякие редкости, монеты, полудрагоценные камни, ножики, лорнеты. Я любил рассматривать эту бесконечную коллекцию мелких вещей, окружавших старинного мастера.

А еще полковник Гладченко умудрился утащить из дворца маршала авиации Геринга уникальный автоматический музыкальный центр.

Победители, как всегда считали себя вправе грабить побежденных. Причем они не ограничились традиционными в истории тремя днями на разграбление захваченного города. Когда друзья и адъютанты Жукова увидели, что маршалу некогда было грабить, они порадели за него и набили семь вагонов трофеями, о которых узнал Берия, а через него и Сталин.

Вот тогда-то маршал авиации Новиков и генерал Телегин попали в Лефортовскую тюрьму, где из них раскаленными клещами старались вытащить показания против Маршала Победы.
Друзья не выдали, а сами сели на долгие сроки».

Виктор терпеливо выждал, когда я кончу, и продолжил свою мысль: «Берия был готов к аресту Жукова, но в последний миг Сталин сыграл роль великодушного защитника и лишь отправил Жукова командовать Одесским военным округом.
В приказе Министра Вооруженных сил Союза ССР Сталина 9 июня 1946 года говорилось следующее».

Виктор на мгновение замолк, а потом блеснул своей прекрасной памятью, которую мы с ним унаследовали от отца: "Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывая при этом себе в разговорах с подчиненными разработку и проведение всех основных операций Великой отечественной войны, включая и те операции, к которым он не имел никакого отношения."

Унизив Жукова, Сталин не дал возможности Берии почувствовать себя в выигрыше.

Сталин приказал арестовать старого друга Берии Абакумова. Казни и длительные тюремные заключения друзей и близких родственников позволяли вождю держать в страхе и почтении всю верхушку власти. Вспомним для примера председателя правительства Молотова, который годами умолял Сталина выпустить из тюрьмы жену Полину.

Сразу после смерти Сталина Берия сделал этот подарок Молотову.

На неприязни Жукова к Берии очень ловко сыграл Хрущев. Он вполне мог соврать маршалу, что Берия готовил арест всей верхушки тогдашнего руководства партии и армии. Прямой и решительный солдат попался на удочку хитрого политикана.

Маршал Жуков уничтожил маршала Берию, который был талантливей и полезней для страны, чем Хрущев и все иже с ним.
Если бы Берия захотел захватить власть, он мог это сделать в любой момент после смерти Сталина пятого марта 1953 года. Ведь в его полном подчинении были МГБ и МВД. И он имел на это три с половиной месяца.

Однако Берия не стал применять незаконные аресты и расстрелы.
Берия был первым, кто заявил, что страна должна избавиться от культа личности Сталина.
Берия объявил амнистию и выпустил из лагерей более миллиона пар бесплатных рабочих рук, обозначив конец подневольного лагерного труда.

Берия объявил о прекращении многих державшихся на таком труде гигантских строек, в частности, заполярного Транссиба - железной дороги Салехард- Игарка.

Созданием в рекордные сроки атомной и водородной бомб Берия защитил страну на много лет вперед и мог рассчитывать на благодарность за это.

Берия оберегал архивы с развединформацией времен войны. В том числе неугодную Жукову информацию о первитине и об изменении боеспособности фашистских войск на этапе провала блицкрига.



И наш отец, Федор Мартынович Венда, и бабушка Дарья Петровна Теплякова и тетя Маша, Мария Мартыновна Венда, добыли для победы ценнейшую информацию и приняли от врага адские муки и лютую смерть. Вечная им память».

Виктор склонил голову, и я низко поклонился.

Где бы я ни был, ищу могилу неизвестному солдату, чтобы положить цветы и благодарно помянуть наших близких, у которых нет своих могил и заслуженных почестей.

Осенью 1986 года Виктор позвонил в Москву и неожиданно вызвал меня в Симферополь. Встретил меня брат, как всегда в аэропорту. Правда, в отличие от времен брежневской вседозволенности, на этот раз Виктор не подъехал на своей служебной машине прямо к трапу самолета, но пешком к трапу, на летное поле все-таки подошел.

Положение начальника управления оптовой торговли Крымоблпотребсоюза, иначе говоря, начальника над всем самым желанным дефицитом, делало его одним из самых уважаемых людей Крыма.

Среди многочисленных верных друзей были начальник ГАИ области полковник милиции Михайлютенко и начальник отдела кадров управления КГБ полковник Казаков. Так что коллекция пропусков и разрешений у Виктора была полнейшая.

То ли потому, что не решился подъехать с шиком к самолету, то ли что-то со здоровьем стряслось, но выглядел Виктор без обычной самоуверенности, был очень сосредоточенным и хмурым. Молча, выхватил у меня мой толстый портфель, обнял, прикоснулся щекой к моей щеке.

«Спасибо, что быстро приехал. Дело срочное. Нужен твой совет. Это вся твоя кладь? – Виктор качнул слегка моим портфелем, - Или пойдем к вертушке за чемоданом?»
«Чемодана у меня нет. Что-то случилось?» «Об этом поговорим в машине».

До салона аэропорта шли молча. Я напряженно перебирал в голове возможные причины столь срочного братского вызова. Виктор знал, что я готовился к очередной поездке в США и был очень занят. «Наверное, что-то со здоровьем Виктора», - тревожно подумал я и вспомнил о болезни раком и ранней кончине нашего старшего брата Володи. От этого на душе стало очень тяжело.

Виктор молча прошел аэровокзал, я за ним вышел на площадь. К краю тротуара сразу же подрулила служебная «Волга» Виктора. Как и все предыдущие водители брата, Игорь был вышколен и учтив.

Игорь, было, рванулся открывать нам двери машины, но Виктор, опасавшийся подозрений в барстве, осадил водителя поднятой ладонью и сказал ему: «Брось портфель в багажник».

Необычно было и то, что брат, пропустив меня вперед, сел рядом со мной на заднем сидении. Сразу, как только двигатель взревел, и водитель рванул с места, Виктор прижался ко мне плотнее и заговорил вполголоса.

«Понимаешь, Валера, я должен сделать правильный выбор, а от тебя я жду не столько совета, сколько, наверное, братской поддержки». Я хотел что-то вставить, но Виктор остановил меня, взяв меня за локоть.

«Ты послушай, вопрос очень непростой. О Чернобыльской аварии ты знаешь лучше и больше, чем я. Ты ведь ее предсказал задолго до катастрофы. Я прочитал тогда твою статью в оттиске набора, когда ты мне прислал ее еще до публикации. Я тебе тогда не сказал, что я сразу же послал копию статьи нашему республиканскому батьке Щербицкому, но Владимир Васильевич и его прихлебатели никак не отреагировали.

Предупреждать аварию не захотели, а теперь у людей целое море горя. Многие покинули обжитые места, но сотрудникам станции пришлось остаться. Да и тех, кому страшно, да некуда податься, почитай, тысячи наберутся. Со снабжением у них совсем плохо.

Торгаши отхлынули, товары полностью исчезли. И без того люди в состоянии стресса, а тут еще и бытовые лишения усугубились. В общем, наш республиканский центр Укоопспилка бросил клич, да еще при поддержке ЦК компартии Украины. Призывают коммунистов-добровольцев из руководителей торговых организаций повезти товары, провести учет покупателей, обойти дворы и дома Припяти и ее округи, определить реальный спрос и обеспечить людей в районе катастрофы всем необходимым.

У нас, в Крымском облпотребсоюзе с активистами всегда было бедно. Помнишь, когда Гейдар Алиев бросил через Политбюро клич ко всем руководящим партийцам сдать дачи, я первым отказался от своего загородного дома и участка. Жена плакала, дочь Люська ругалась, только сын Виктор поддержал тогда меня. Думал я, что все повторят мой почин, а мой собственный зам Гриша Пригорницкий пришел ко мне и сказал: «Вы как хотите, Виктор Федорович, а я свою дачу не отдам. Хотят из партии исключить, пусть исключают, хотят с работы выгнать, пусть гонят, а дачу не отдам и вам не советую».

Григорий остался с дачей, и из партии его не исключили, и увольнять подобных ему команды не поступило. А я с чистой душой от частной собственности избавился. И не жалею. Отдали мой дом многодетной семье. Им и впрямь он нужнее. Для них это не дача, а единственный дом, мне ведь тогда дали тот участок совсем близко к Симферополю. Так что они живут там и работают в городе.

Вот и сейчас я не могу отсидеться. Конечно, нетрудно взять у врачей справку, что семья наша имеет отягощенную историю, брат наш от рака умер. Но я не хочу прятаться за спину так рано умершего Володи. Ему было всего тридцать девять, а мне уже почти шестьдесят, через два года юбилей сыграю. Так что я пожил свое. В нашей семье из мужчин я самый долгожитель. Я уже и отца нашего далеко пережил. Ему было всего тридцать пять, когда он своим самоубийством много людей невинных спас. Он бы меня сейчас поддержал, я должен закрыть собой эту амбразуру. Я, как и наш батька, не могу бросить их без поддержки и помощи. Пусть даже я этим сокращу отведенное мне время жизни, хотя очень хочется пожить свободным пенсионером. Этот свой шаг я посвящаю памяти отца и несчастным людям Чернобыля.

Есть и еще один важный фактор. Горбачев губит страну. Введя сухой закон, он набивает карманы подпольных производителей алкоголя, бюджет страны совсем выпотрошил. Вторя этому бесноватому, обком партии заставил облпотребсоюз вылить в канализацию целую цистерну прекрасного муската. Ты может и не знаешь, что Горбачев сдуру приказал выкорчевать ценнейшие крымские виноградники, в том числе опытные участки института винограда и вина «Магарач».

Главный винодел института недавно повесился в своем кабинете. Он написал на прощание, что не мог терпеть горбачевского издевательства над Крымом, над страной.

Я, честное слово, его понимаю. Мое решение ехать в Чернобыль тоже есть знак отчаяния. Самоубийство за народ, за страну – далеко не худшая кончина для патриота. В каждом из нас есть маленькая толика Жанны Д-Арк. Это своей кровью доказал наш отец. Светлая ему память. Мы должны быть достойны его памяти».

Машина подъехала к дому нашей матери. Я всегда останавливался у нее. Шофер открыл багажник и вынул мой портфель.

«Только при матери ни слова на эту тему. Поздороваешься с ней и отчимом, посидим за столом, выпьем, и пойдешь меня провожать. Тогда и продолжим разговор», - с этими словами Виктор подтолкнул меня к открытой двери машины, около которой уже ждала меня мама.

Примерно через час мы с братом вышли из калитки маминого дома номер 14 по улице Горького. «Слушаю тебя внимательно, Витенька. Почему ты опять, как в случае с дачей, хочешь подставиться впереди всех. Поскольку мы потеряли брата из-за рака, у нас с тобой риск болезни намного выше, чем в среднем у наших современников. Ты же можешь получить соответствующую медицинскую справку и рекомендацию врачей держаться подальше от факторов, вызывающих рак. У тебя среди друзей есть такие светила, как профессор Назаревский, который оперировал Володю, когда ты перевез его в 1966 году из Овруча в Симферополь».

«Видишь ли, Валерюша, дело не в справках и отговорках. Я таковых могу представить целую кипу, мои связи в медицинских кругах ты хорошо знаешь. Дело в том, что в Чернобыле люди находятся под этой самой радиацией не две недели, как доведется побыть мне, а годами. И при этом они испытывают нехватку еды и самых необходимых предметов. А ведь многим из них осталось жить совсем мало. Как же я могу отсидеться в теплом чистом Симферополе, если я до зарезу нужен им там?

Другие ведь не знают так хорошо, как я, всех возможностей потребкооперации по обеспечению сельских жителей не только самым необходимым, но и дефицитными товарами, которые я сейчас вынужден отдавать обкомовским бонзам. Изучив потребности и платежеспособность чернобыльцев, я могу круто поставить вопрос перед Крымоблпотребсоюзом и всей украинской потребкооперацией о том, чтобы направить все лучшие советские и зарубежные товары в зону Чернобыльской аварии людям, которые по своему служебному долгу или по любым другим причинам вынуждены жить на волоске от смерти.

Я твердо решил ехать в Чернобыль, там я нужнее всего. Прошу тебя поддержать меня перед мамой и объяснить ей, что эта моя командировка необходима и безопасна, поскольку она кратковременная.

Кто-то должен же кормить и одевать людей, попавших в такую беду. Я чувствую себя ответственным за помощь им».

«Виктор, это же самоубийственный шаг. Ты сам можешь вынести себе смертный приговор. Опасность для тебя этой поездки нашей маме очевидна не меньше, чем нам с тобой. Она видела по телевизору тела погибших пожарников и операторов, множество заболевших и умерших там людей. По трагическому совпадению, Володя заболел раком именно в тех краях, когда Чернобыльской АЭС не было еще и в проектах, но материнское сердце сразу уловит это совпадение.

Подумай еще и еще. Сейчас уже ночь, поздно, давай отдохнем, поспим, а завтра продолжим этот разговор», - предложил я, когда мы подошли к дому Виктора на углу Самокиша и Гоголя.

Дом был построен Крымоблпоребсоюзом, и Виктор считал себя обязанным этой организации по гроб жизни за хорошую квартиру в элитном доме вместе с другими руководителями. На следующий день Виктор был занят на работе, и мы смогли встретиться только вечером.

С самого начала разговора я понял, что брат принял твердое решение ехать в Чернобыль. Все мои попытки отговорить его были тщетны. В конце концов, мои уговоры ему надоели, и он в сердцах обреченно выдохнул: «Да пойми ты, я себе никогда не прощу, если не помогу этим людям. А к тому же, я сказал жене, что за каждую поездку получу компенсацию в пять тысяч рублей, и Алла уже распланировала ремонт квартиры и покупку новой мебели на все эти деньги».

«Как ты не понимаешь, что можешь заплатить жизнью за эти деньги. Найду я тебе эти деньги, привезу из Америки что-нибудь ходовое, продам и дам тебе на мебель и на ремонт квартиры». Виктор явно разозлился: «Ну, ты-то, мой родной брат, солидный ученый, должен понять, что деньги в данном случае это фактор второстепенный, всего лишь способ добиться согласия жены. Главное – я не смогу дальше жить, если останусь в стороне от бед людей Чернобыля, не помогу им в их смертельно опасных условиях, замкнусь на собственных тревогах».

«Дай бог, Витенька, чтобы все обошлось для тебя. Постарайся обернуться как можно быстрее. И еще, прошу тебя, ограничься одной поездкой, ведь уровни радиации там запредельные, таких аварий и разбросов ядерного топлива человечество еще не знало».

В конце 1987 года Виктор побывал в Чернобыле первый раз, весной следующего года пробыл там еще две недели. Я часто звонил из Москвы брату, интересовался его здоровьем, умолял регулярно проходить обследования.

Меня насторожило, когда он сказал, что он стал сильно кровить. Виктор сказал, что его друг и партнер по преферансу ведущий хирург Крыма Назаревский успокоил его, сказав, что такое периодически случается со всеми, когда дело идет к шестидесяти годам.

Я знал, что в Крыму не было ни одного инструмента для колоноскопии, который позволял бы у Виктора напрямую, визуально проверить ту систему, которая свела в могилу нашего старшего брата Володю, у которого слишком поздно все тот же Назаревский с помощью скальпеля выявил неоперабельный уже к тому моменту рак.

Я бросился в Москве к руководству четвертого главного управления Министерства здравоохранения, в распоряжении которого было любое оборудование, чтобы лечить властьпредержащих.

Меня впустили потому, что я был тогда руководителем всесоюзной программы по улучшению качества образования. Там мне сказали, что американские колоноскопы у них есть, но что Виктор по своей скромной для них должности никак не подходит к той высокой номенклатуре, которую они обслуживают. Да и пенсионного возраста мой брат, а потому внимания не заслуживает. Чтобы загладить произведенное на меня ужасное впечатление, начальник управления при этом сказал, что если я сам нуждаюсь в обследовании и помощи, то меня они готовы в виде исключения обслужить. Я пытался настаивать на помощи брату, но интеллигентный академик медицинских наук, которому только и доверял когда-то свое здоровье Брежнев, а теперь вверили себя Михаил и Раиса Горбачевы, был тверд и в знак окончания беседы вызвал дюжего секретаря, который проводил меня к выходу.

Вскоре Виктор позвонил и сказал, что у него нашли опухоль. «Хотелось бы надеяться, что это не рак, но, памятуя болезнь и кончину Володея, надо ожидать всего». Я попытался напомнить брату, что наш Володя нещадно губил себя алкоголем. «Если бы только обычным алкоголем, - сказал Витя, - Володины друзья рассказывали мне во время похорон и поминок, что наш старшой братец перед тем, как заболеть, выпивал обязательный стакан с утра перед работой. А в стакане том нередко оказывался денатурат».

«Видишь, Витенька, Володей себя отравил, оттого и случился у него рак, а вовсе не от генетических факторов. Подобное самоубийство по наследству и по родству не переходит. Так что не следует тебе вспоминать нашего старшого, да и отцы у нас разные», - попытался я поддержать брата и отвлечь его от тяжелых предчувствий.

Сам же я подумал, что поездки Виктора в зону Чернобыля, по странной случайности, почти в те самые места, где жил, пьянствовал и заболел Володя, чрезвычайно повысили для него опасность смертельной болезни.

Виктор помолчал и вдруг с глубокой грустью сказал: «Наверное, ты был прав, когда отговаривал меня от поездок в район аварии. Ну, да теперь остается только ждать результата операции».

Он опять помолчал, а потом очень тихим голосом произнес: «Ты, если сможешь, приезжай. Если обойдется, то выпьем за мое вызволение да и брата помянем. На рыбалку съездим, я ведь только что написал заявление о выходе на пенсию. Помнишь, я так мечтал пожить без жесткого графика, планов и распорядка совещаний. Вот дождался, только радости пока ощутить не удалось».

Тон, которым Виктор попросил, меня потряс. Он всегда старался казаться твердым, несгибаемым. «Я обязательно приеду. Непременно порыбачим. Все будет хорошо, я тебя заверяю».

«Дай бог, - впервые на моей памяти Виктор упомянул бога, - операция назначена на пятницу. У тебя есть четыре дня. Приезжай».

«Я постараюсь прилететь в четверг», - заверил я, и Виктор положил трубку.
У меня не было проблем с отпуском практически в любое время. Как доктор наук, заведующий лабораторией в Академии наук СССР я имел сорок восемь рабочих дней отпуска ежегодно. С выходными вместе получалось целых шестьдесят дней, два полных месяца. Так что у меня всегда в запасе было несколько недель.

Авиационные билеты тогда еще не были ни дефицитом, ни дорогим удовольствием. Из Москвы до Симферополя ТУ-104 доставлял за один час и за двадцать восемь рублей, чуть-чуть дороже купейного вагона.

В четверг рано утром я вылетел из Москвы. Меня никто не встречал. Виктор уже был в онкологической клинике. Я заскочил к маме, как мог, успокоил ее и помчался проведать брата. Виктор мучительно переносил подготовку к операции. Его беспрерывно поили какой-то гадостью. Главный вопрос, который беспокоил брата, был, как дать хирургу японскую акустическую систему, которую Виктор недавно купил за чернобыльские деньги и которой очень гордился.

Я попытался отговорить Виктора, всякие взятки тогда еще не вошли в моду. «Понимаешь, Валера, я надеюсь, что все будет хорошо, что он меня спасет. И мне хотелось бы его за это достойно отблагодарить».

Хоть тревога сильно повлияла на брата, но переубедить Виктора было не дано никому. Я знал, как давно он мечтал о такой системе, как вцепились в нее его сын Виктор, старший лейтенант милиции, и любимый внук Максим, которому едва исполнилось пять лет. Я было заикнулся об этом, но Виктор, которого очень часто выбирали председателем партийных и профсоюзных собраний, привычной фразой заключил: «На этом прения прекращаем».

Его решение таково: если все пройдет удачно, отдам хирургу систему, если нет, она останется в наследство моим ребятам». При этом голос брата заметно дрожал.

Наверное, даже самые стальные характеры слабеют в ожидании приговора судьбы. На следующий день вся семья собралась в коридоре, ведущем в главную операционную онкоцентра.

Виктора провезли на каталке. Он крепко спал под действием общего наркоза. Мы настроились на долгое ожидание. Да что там, долгое ожидание, лишь бы результат был положительный.

Прошло всего полтора часа, как в дверях появился хирург. «Все в порядке, операция прошла успешно, - обратился он ко всем присутствующим, а потом повернулся ко мне и сказал, - Валерий Федорович, я попрошу вас зайти ко мне в кабинет, мы обсудим кое-какие подробности».

Я последовал за ним. Когда я закрыл за собой дверь, хирург повернулся ко мне, лицо его было растерянным и, как мне показалось, необычно бледным. «Валерий Федорович, вы знаете, что мы с Виктором Федоровичем давно в хороших отношениях. Он раньше не был моим пациентом, а я давно уже его «пациент» в том смысле, что часто обращался к нему с разными просьбами. Благодаря Виктору Федоровичу я достал и мебель, и холодильник, и одежду, и обувь и массу других вещей в самом лучшем виде. Где бы я еще приобрел вещи японского и французского производства? База оптовой торговли, которая подчинялась Виктору Федоровичу, была для меня источником всех домашних удобств и радостей жены.

Поймите, я говорю об этом не в знак благодарности вашему брату. Спасибо я ему скажу вновь и вновь персонально. Я говорю об этом, чтобы вы знали, что я сделаю для Виктора Федоровича все, что только в моих силах, как для родного человека».

Я кивнул в знак согласия и хотел что-то вставить или попросить его сказать мне о результате операции. Хирург мотнул головой и остановил меня жестом руки: «В этом случае я был бессилен. У Виктора Федоровича метастазы пошли в органы таза и в кости».

Врач посмотрел на меня и остановился. Я взялся за спинку стула и слегка покачнулся. На память совершенно некстати пришел инфаркт, перенесенный мной по утверждению врачей два года назад. «Вы присядьте, пожалуйста», - услышал я голос вроде как бы издалека.
В голове все смешалось, весь мой организм противился услышанному от врача и хотел быть далеко, во сне, чтобы происходящее не оказалось реальностью. Я тяжело опустился на стул. Доктор протянул мне таблетку. Я ощутил знакомый вкус валидола и запах мяты.

«Неужели нет никакой надежды?» - спросил я шепотом. «Слишком поздно, - ответил хирург, - если бы его показали мне несколько месяцев назад, я бы вытащил его. Начальная опухоль была почти снаружи, всего в тридцати сантиметрах. Ее можно было обнаружить в любой отечественный ректоскоп. Здесь даже импортный колоноскоп не требовался. Каждый из многочисленных ассистентов и ординаторов его близкого друга профессора Назаревского мог легко обнаружить эту опухоль в самом начале, и тогда я бы без всякого труда удалил бы ее».

Хирург явно сел на своего излюбленного конька и стал критиковать главного конкурента. «Скажите, что вам удалось сделать, и как теперь мой брат будет жить?» - остановил я его тираду. «Фактически я только вскрыл, посмотрел и зашил, выведя байпас. Виктор Федорович сможет жить с этим неудобством. Сколько? На этот вопрос ответить трудно. Учитывая, что ему уже исполнилось шестьдесят и все процессы в организме замедлились, он может прожить примерно два года, вряд ли более того».

«Что вы намерены сказать брату?», - глухо и устало спросил я. «Я вас вызвал, чтобы только вам сказать правду. Всем остальным мы с вами должны говорить, что Виктор Федорович избавлен от опухоли, и рака у него больше нет. Для того, чтобы он прожил еще пару лет, придется травить его химиотерапией, чтобы замедлить рост опухоли и метастаз. Это сильно ухудшит его самочувствие, но иначе болезнь будет прогрессировать очень быстро, да и он поймет свое истинное положение, если я не назначу обычные процедуры. Вы его брат, близкий человек, вы лучше знаете Виктора Федоровича и можете решить, что ему лучше знать правду, но я так не считаю. Важно, чтобы мы с вами сейчас договорились хранить тайну, которая позволит вашему брату прожить еще сколько-то времени нормальной жизни. Так, что вы выбираете?»

«Доктор, я согласен с вами хранить это в секрете». Мы пожали друг другу руки. Он посмотрел на меня и сказал на прощание: «Держите себя в руках, по вашему настроению будут равняться другие, прежде всего, ваш брат».

Собрав в комок всю свою волю, я пытался убедить Виктора, его жену, детей и нашу маму в том, что операция прошла успешно, и теперь его жизни ничто не угрожает. Виктор воспринял хорошую весть безоговорочно и всей душой. Он готов был прыгать от радости на своей больничной койке, не обращая внимание на боль, которую вызывало каждое движение в располосованном операцией теле.

«Привезите мне сегодня же мою японскую магнитолу, я хочу, как следует, отблагодарить хирурга. Он спас мне жизнь», - с огромным облегчением и благодарностью воскликнул Виктор.

Отговаривать брата отдать любимую игрушку было невозможно. Это было его твердое решение. Настаивать я тоже не мог, чтобы не вызвать у брата тяжелых подозрений.

Вечером я привез систему, поставил ее около кровати брата, и как раз в этот момент вошел с обходом хирург. Виктор приветствовал его с порога словами восторженной благодарности.

«Валера,- обратился Виктор ко мне, - передай моему спасителю мой скромный подарок». Я протянул доктору огромную коробку с новейшей японской акустической системой. Хирург какое-то мгновение колебался, лицо его стало серьезным, но он быстро стряхнул с себя видимые сомнения и с готовностью взял подарок.

«Что вы, Виктор Федорович, зачем же такой дорогой подарок. Ведь такая замечательная магнитола вам и вашей семье очень нужна. Хорошая музыка вам поможет быстрее выздоравливать и встать на ноги».

Но из своих рук хирург коробку не выпустил. Он коротко расспросил Виктора о самочувствии и быстро скрылся за дверью.

Настроение Виктора еще больше поднялось. «Вот и отлично, - воскликнул он, -если бы доктору не удалось меня спасти, он бы не взял этот подарок.

Химиотерапию брат воспринял как должное, сказав, что так будет надежнее. Намного труднее он переносил необходимость постоянного ношения на себе резинового бандажа.

Виктор, который всю жизнь был истым радетелем принципов высокосветского этикета и образцов обходительности и деликатности, терпел жуткие душевные муки из-за этого бандажа.

Я посоветовался с хирургом, и тот сказал мне, что в западных странах существуют намного более совершенные бандажи, которые не вызывали бы столь значительных неудобств у Виктора. Я объяснил брату, что могу оперативно организовать себе командировку в США и скоро привезу оттуда столь нужные ему жизненные приспособления.

Виктор благословил меня на этот вояж, и я отбыл в Москву.
Вскоре я был в Америке, где мой старый знакомый Уоррен Бэджер помог мне достать для брата эти нужные вещи. После перенесенной аналогичной операции в далеком 1969-м году он пользовался ими сам. По медицинской страховке фирмы Локхид он мог получать их неограниченно. Так что на какое-то время я обеспечил брата ими.

Потом мой сын Юра, проявив гигантские энергию и настойчивость, стал доставать их для своего дяди Вити в Москве, значительно облегчив брату жизнь.

К сожалению, рак продолжал делать свое черное дело, и, как и предсказывал хирург, ровно через два года после операции моего брата Виктора Федоровича Венды не стало.

Нашей маме судьба повелела схоронить еще одного сына.
На этом трагедии в нашей семье не закончились. Через месяц после смерти брата Виктора погиб мой сын Юрий. Ему было всего двадцать два года.