"Самый ужасный год в России был 1918–й.
Хуже его был только 1919–й".
Михаил Булгаков
1
1919 год.
– Чего?
– Дык вот, хотите верьте, братья, хотите нет...
Бум, лёгкая, почти товарищеская затрещина!
– Расслабьсь, орёл! Правду бреши, Стёпка-На. Не ври нам. Тебе веру теперь снова заслужить надо.
– Есть бабки у старухи Лидки! Кажись есть на! – почти кричит Степан от расстройства, и закрывает глаза, ожидая следующего удара более точного. – Прячет она его. В анфиладке, кажись на. В нишке коридорной. Там такая пустота есть на. У Клавки спросим. Еслив чо на. Она точно выдаст: куда ей деваться, она пирогов с Лидкой не ест на. Раздельное питание. Не шикует Клавка, я знаю. Наём знаете сколько ей стоит?
– Клавке твоей?
– Мадаме на!
– И сколько?
Степан оживился, почуяв положительную фору:
– В год шестьсот, следовательно, в месяц пятьдесят на, а она не работала ж поначалу. А Клавке надо было платить. А мне… И мне платили на. Справно платили. Правда, уволили: три ****ь месяца назад на.
– Платили, или нет? что-то я не понял? – крикнул Желвак. – Говори, бля, разборчивей!
– Ну! – поддакнул Насос, – может, уж кончилось бабло ея?
– А она буквально перед... Перед тем на, как я ушёл на... Кружева... Шила, – заёрзал Стёпка.
– Шило! Бля, наше Шило давно в Крестах сгнило... – сказал Кожан, – или в помойке. Шило нам не докладывался, когда втихаря помирал.
– Его, бля, или Чача грохнул, или мусора сгребли... – подтвердил Алтын. – Сведеньев-то нет.
– А он бы проявился, если б живой был, – сказал Кожан, ощерившись, и засунул спичку в зуб. – У нас его доля в общаке. Нетронутая, господа жулики, заметьте! Ещё с месяцок потерпим, а там... – Кожан махнул рукой, прощально, – нет его! Точно нет. Я бы знал. Нам ментуха докладывают. Сводки… Их каждый месяц дублируют нашему ведомству. Это хорошо. И живые весточки есть. Откуда надо. Хорошо всё, но завалили бумагой. И приходится всё это говно читать и наше, и чекистское. Воевать с врагами аж некогда: всё читаем и читаем.
– Мда-а-а, – завертели головами жулики, – нам бы это нахер.
А мы знаем: некогда господам бандитам газетки почитывать: делом нужно заниматься. Живым, а не бумажным.
– А что? – продолжил объясняться Кожан, – бухгалтерия, бля! Кстати: на каждого жмура выделяют пятьдесят коп из госказны! На канаву – рупь. Это дохерища. А нам уменьшают зарплату из-за этих жмуров, вместо тово, чтобы добавлять за их поимку и за вышку. Нам бы пора, кстати, по халтуре на сто первый переключиться. Там работа тихая и, бля, без остановок. Бабло как по крупп-конвееру идёт. Заметьте, граждане, что я формально работаю на двух работах. На Чека и на нас самих...
– Ставку что ли хлопочешь повысить, Кожан? – уставились на него товарищи.
– Я к слову.
– А-а. А то мы подумали...
– Я серьёзно на, – продолжил Степан, внимательно выслушав политинформацию чекиста Кожана. – Вот, к примеру, Монька-ювелирщик, который на Каменном углу... у Бланки на... дак по сороковнику зарабатывал на...
– Может его, твоего Моньку, пощупать? – выдвинул версию Желвак. – Как вы, коллеги, насчёт пощупать Моньку? Он ведь ещё, бильдюга, в тотализатор ходит, и, говорят, угадывает через раз. Везунчик и спец. Скаковых изучил лучше бздёнки у своей бабы. Знает куда поднажать, а что пропустить. Так что излишки у него есть. Или данью обложить? Или пригодится ещё? Пригодится, не будем трогать пока. А то куда будем обмылки сдавать? Верно? Придётся снова с кем-то новую дружбу городить. А там опять сложности... А нам это надо?
– Желвак правду говорит, – решает Кожан (он же Сашка, он же чекист Кожинов), удивляясь прозорливости Желвака. А с виду – тупой молотобоец. – Пусть Монька живёт, – милосердно решает Кожан.
– А она, Лидка, ведь не ювелирщик... если про заработок... Кружавчики плетёт. Что с этих тряпок намоешь, – подмечает Жало.
– Не скажи! Иные портные по тридцать восемь гребут и живут в среднем классе, а у этой же хоромы против... портных этих! – оправдывается Стёпка-На.
– Может, на проценты жительствует. У неё вклады есть?
– Есть и вклады и клады. Говорю: не дешёвая она баба, глянь на неё и всё сразу насквозь, как в бане видно. На лобу словцо, на лобку кружевцо!
– Ха! За кружева как у неё в п...де можно и по полста давать, – сострил Алтын, рассматривая стибренную со стола фотку Анастасии Лидии-Чёрной.
Настька-Лидия снята на заре не сложившейся славы, ещё в девичестве. Там она ни хера не играла ролей, а только в качестве статистки расхаживала обнажённой по берегу Чёрного моря. Среди таких же голых, чопорных и абсолютно нищих граждан.
Настька-Лидия Чёрная была с зонтом, а на заднике ошибочно застыл крупным планом белый парусник с незапланированно одетыми людьми. Люди вывалили гурьбой на борт и таращились, показывая пальцами в сторону фильмы. Один, что в котелке, отливал прямо в воду. Тогда снимали «Даму с собачкой в стиле ню».
– Вау, ноль пятый год! Там стреляют, а эта шлюха ебтётся! – увидел дату на обороте и обиделся Алтын. Прочёл по слогам дальше: «Дорогой Володичка, это я будто Анастасия в Одессе. Похожа, правда! Твоя Лида. Люблю тебя до безрассудства».
– Вот же... ****ь. Ещё и артисткой подрабатывала. Такая не пропадёт. Стервь она! Подбирушка!
– Я и говорю, – оживляется Степан.
– А ща така благородна дамочка, – подлил яду Жало.
– Копить можно с тех бабок. Клавке две сотни с половиной отдавала... с революции чуть меньше, но давала же!
– Чё-то у тебя с арифметикой не сходится, давай-ка ещё раз разжуй обчеству.
– Чего объяснять: мы вместе в ломбард ходили с часиками на, швейцария, ****ь, с цепью ходили, с крестом, всё не дутое, а на кресте брюллов немеряно... Я её охранял на... У Лидки до революции был флигелёк на Прудах. Что ж она с ево ничего не взяла? Голой уехала на?
– Чего ж не взял по пути... пока в ломбард пёрлись? Чик по башке, под горло... и навар твой. Забыл, как баланду варить?
– А чего не взял, жить было надо... и меня не обижала... однако.
– А взяла и выгнала!
– Не то, чтобы уж выгнала, мягко, ****ь буду, попросила... Да я сам, по правде говоря, ушёл, как на трубочиста приткнулся. Больше стало, ей богу. Не вру! И дворы скребу по найму. Мне не жалко. Один я без вас не ходок. Мелочь это. А вместе – сила! Жалко и тётку, она мне подмогла, я у ней три года швейцарил, не пыльно на... Дети у неё. Че ж я! Детишков жалко. А тут доходных домов...
– Бэмс! – по башке.
И переменился тон у Степана-На, замельтешил, затараторил:
– Да вы не думайте. Остатков у ней до чёрта! Ложки, вилки, подносы – серебро. Стенные часы живы, а в них чистое серебро, а кукушка – золота кусок, голубого золота на. Редкость на, а не кукушка. Императрица позавидует. Царской высоты, боярского весу часики. В них, ****ь, сажень роста. Брякают хрустальным звоном и английские частушки поют на.
– Кхек!
– Как бы лишку не переврать, – думает, – откукуется на шее!
– Не попутал кофий с отрубями?
– Дак, мы у неё самой и поглядим и спросим, еслив надо, – уверяет Степан.
– Спросим... – хохочет небритый Алтын, подключаясь к разговору. Ему только треуголки не хватает: как есть пират! – И пирогов спросим. Уж так попросим, что аж уроем. – Требуха есть ещё?
– Жевни. Вот.
– А поточнее если? Спрятано, а сам не видел, – подмечают справа.
– И нешто покажешь? – замахнулись слева и сзади. Шутя, для своих. Степан крутого замаха не видел, а то соответствующим настроением попортил бы себе штаны.
– Не знаю точно где, а знаю точно, что есть на! Как рыб в море не видать на, так и...
– Говори по-русски! Разнакался! Чего ты нам трепало моешь! Есть, есть! Заладил какадуем. Рыбы! В море! Разведку надо было вести, а не крошки со стола собирать. Вот мы вернулись и что? Ты нам должен, не забывай. Гуди по делу или...
– Или?
Подумали незлобные, разумные люди. Поскребли затылки. Идея была любопытной: ни одного мужика в том богатом доме. Даром бери – не хочу! Ножи спрятали на время. Комиссар Кожан крутнул барабан. Теперь пуля в безопасном для Стёпки месте, и от случайного выстрела страховка. Пули надо беречь: они денег стоят.
– Грызуны, говоришь, там есть? Сколько их?
– Есть парочка. Малолетки оба. Не сделают ничего на. Слабы. Девица и...
– Каким возрастком?
– Девчонке восемь-девять... с хвостиком, мальцу вообще шесть.
– Это хорошо. Нам взрослые ни к чему. А двустволке сколь, гувернантке твоей? Етил, поди, втихушку!
– Под двадцать четыре-пять... Да тихая она, не крепкая. Дунь и рассыплется... Не етил. Не давала. Честную корчит.
– Ага, нормалек. Ну и как теперь? С нами пойдёшь, или желаешь опять отсидеться в подвале? Коли не найдём бабла, так кобздец тебе, Стёп.
– С вами, с вами, люди добрые... товарищи... Насосик, Жалок, Алтын, ну что вы! Желвак!
– Гусь тебе товарищ... Ты мне вспомни, Стёп, бабло в кабалу брал?
– Ну, брал...
– Не «ну», а просто брал. А возвращал?
– Ну...
– Гну! Не возвращал. Абщабу берданил ? Сено носил? Хоть бы раз, сука!
– Э-э-э... Вёрст-то до вас...
– Какой вёрст, нах вёрст! Бедолаг не вёрстами меряют!
– Вот и «э», – встрял Кожан, – забыл ты нас, а мы помнили. Мохнатую вместе теребили... Банк дербанили тоже вместе, а щас что? А то, что ты тут один развлекался, вот что. Поганку крутил . А мы дело делали, товарищи на батарее , а я вот в Чека прописался. Люди у нас теперь свои и там и тут. С двух сторон баррикады. Как бы своих не пострелять, понимаешь ты, дуралей? Над бонбой как на привязи сидим, а колечки у тех и у других на верёвочке.
– Под прицелом! – обиженно выкрикнул Алтын. – У своих, ****ь!
Кожан:
– Ошибки могут... У фартовых и везучих, знаешь! Сдача не залёживается. Не простят... кто-то. Не одни мы в Питере. Мало кто знает ход наш. Рискованно и говорить никому нельзя. Наша это выдумка, партия шахмат, цейтнот: на том краю доски в половине полпервого, да на четвертинке полноги стоим. А что делать? Хитрим, Стёпка, вертимся как кишки в духовке, а ты тут булки отсиживаешь.
– Мы в дёжку там играли! Прикидывались! – обиженно выкрикнул Насос голосом юнца, вспомнив свою расцелкованную да разхераченную донельзя, проигранную в карты жопу, – пока ты тут... Сука ты, словом. Обычная сука. ...Под путёвого шпарил! Жидил !
– Мужики! Простите христарадь, я поправлюсь, мне с Лидками-Клавками уж теперь точно не по пути. Осадьте, люди, жиганы , охолонитесь, а? Я с вами. Точняк. Провожу по дому, заначки, наколки, всё разменяю. Выпас есть. По стенке постучим. По Лидке, по Клавке тукнем. И зазвенит в трёх местах, блёй буду...
– Ха-ха-ха! Удивил.
– Время будет, – продолжал Степан, – мы ж с бумагами, а не нахрапом. Да же, Кожан?
– Не твоя забота, – говорит Кожан. Это мой туз, козырной он, а не твой, понял! Покамест ходи в шестёрках, пока не докажешь...
– Есть бабки у неё, не могли они исчезнуть. Мужики! Кайло возьмём. У меня есть! Пригодится, – защищается провинившийся на всю «Ле****скую» Степан.
– Кхе, ещё стенки копать!
– Подумайте вот, расклад какой:
-------------
продолжение http://www.proza.ru/2017/07/02/209