Сильнее смерти

Владимир Словесник Иванов
        (По воспоминаниям командира БЧ-5 тральщика Т43 «Фурманов»,
  капитана 3 ранга в отставке Иванова Л.Ф.)


   Как верна русская пословица «кто в море не бывал, тот горя не видал!» Это справедливо, потому, как МОРЕ — женщина красивая, непредсказуемая и коварная. Кто связал с ней свою судьбу, должен быть готов к любым её капризам и проявлениям взбалмошного характера, который так и норовит проверить твою к ней и Морскому царю любовь. Если что не так, не по нраву, то может взять к себе в подводное царство! И это-то в мирное время!
 
   Что же говорить о военном, когда к её строптивому характеру присоединяются внешние смертельные опасности? И вот тут уже не до любви к этой зеленоглазой красавице, тут начинается не службишка «Морскому царю», а служба под вой снарядов, взрывы мин и авиабомб со смертями, ранениями и невосполнимыми человеческими и душевными потерями.

   Моё отношение к морю складывалось сложно и противоречиво, потому как  на морскую службу я не рвался, ибо был специалистом гуманной профессии, называемой доктор, и лечил бы я людей  и дальше во здравие их в каком-нибудь городишке в местной больничке, если бы не война.

   Война перемешала всё и всех с их надеждами, пристрастиями и привязанностями, раскидала по разным местам независимо от желаний.

   Так вот и мне пришлось распрощаться с белым халатом и врачебным кабинетом больницы, надеть китель с лейтенантскими нашивками и стать корабельным врачом.

   Доктор на корабле — это человек, который един во многих лицах, потому что к тебе идут моряки с разными болячками: кто палец прищемил, у кого живот разболелся, у третьего чирей вскочил на каком-нибудь неудобном месте, которое мешает службе и так далее, и тому подобное — един на все медицинские профессии.  Но если на корабле все здоровы, то врачу как бы и делать нечего — и возят его на «пароходе», вместо пассажира. Я так думал, будучи на «гражданке».
   Вот с такими знаниями жизни ваш покорный слуга и назначен был с началом войны на небольшой пароходик, переделанный из гражданского буксира в минный тральщик, на который без слёз и не взглянешь — буксир, он и есть буксир. Глядя на него понимаешь, что в случае чего, тонуть будешь вместе с ним и почти мгновенно.
   
   Недаром моряков тральной службы называют «пахарями моря», потому как по аналогии с землепашцами, моряки тральщиков «пашут» море, напичканное разными минами. Это не просто работа, а смертельно опасная служба, ибо в каждое мгновение под кораблём может взорваться это чудовище и унести, если не все жизни, то большую их часть.

   Вот на такую службу попал и я, в которой, кроме страха за себя, приходилось отвечать за здоровье всей команды, бороться с ранениями от пуль и осколков снарядов, попавших в тела матросов, штопать их травмы от взбесившихся тральных тросов и делать многое другое, о чём я не подозревал в своей прошлой вольной жизни.

   Два года войны наш ТЩ49 Бог миловал, и мы, бывая в разных передрягах, выходили, если и не сухими из воды, то с малыми потерями, хотя наш дивизион тралил Балтику вдоль и поперёк, таскал баржи со снарядами и солдатами, куда Родина прикажет, под обстрелами немецких береговых батарей. Бывало, отбивались от самолетов, которые нас бомбили и расстреливали почти в упор.
 
   Редко, в каких из походов, обходилось без работы. Перевязки, перевязки, перевязки, обработки ран и так далее, и не в кабинете, а в крошечном корабельном лазарете, который мотает на волне как собачий хвост да при обстрелах и бомбежках. На палубе, находишься хотя бы со своими, как говорится, «на виду и смерть красна», а внутри, что в консервной банке. Но служба есть служба, и война войной — привык и даже не вспоминал о гражданской жизни, не до воспоминаний, когда перед глазами почти каждый день смерти и страдания людей.
 
   Как-то в один из летних дней третьего года войны получил наш дивизион приказ на проводку за тралами десантных кораблей в район Нарвского залива. Вышли рано утром  и шли пока без приключений по тихой воде. Видать немцы нас ещё не расчухали и дрыхли, к нашему счастью, как последние сони.
Наш ТЩ тащится с тралом четырьмя-пятью узлами хода вот уже, почитай, часов шесть. Наверху по боевому расписанию  делать мне нечего  да и мешать команде заниматься своими тральными делами не резон, в лазарете все подготовлено на случай необходимости, поэтому сижу пока в своей каюте вместе с шифровальщиком и болтаем с ним разные байки.

    Вдруг под днищем нашего тральца в районе носа раздался страшной силы удар, каюта встала почти вертикально, а мы разлетелись, как мячики, в разные стороны вместе с нашими нехитрыми пожитками — наскочили, значит, на мину.   
Не знаю, когда я очухался, но понял сразу, что мы тонем, ибо пол каюты не выравнивается и само помещение, будучи в корме, задрано кверху, а уходит куда-то вниз в сторону носа корабля. Встать и принять нормальное человеческое положение невозможно, потому что мы достаточно стремительно погружаемся. Свет погас и только едва тлеет аварийное освещение.

   Мы тонем, а за переборкой каюты слышны душераздирающие крики матросов  котло-машинного отделения, которые при взрыве, попали в механизмы. Очевидно, разрушился и котел с паропроводом, и бешеная струя перегретого пара ударила по людям, варя их заживо…

   В голове отчаянно пульсирует мысль: «Подорвались! Подорвались! Подорвались! Конец! Конец! Конец!».

   Через некоторое время крики в машинном отделении стихли, и стало понятно, что все ребята в машине погибли.

   Стало почти тихо, и только слышится утробный гул воды, как будто где-то низвергается водопад, — очевидно, через пробоину в носу поступает вода в подпалубные помещения.
 
   Липкий пот животного ужаса сковал все чресла. Вот сейчас эта самая вода доберётся до нас, сметёт меня и соседа,  и мы помрём, давясь и захлебываясь соленой водой, не в силах что-то предпринять.

   Не понимаю, сколько прошло времени после взрыва, однако, несмотря на весь потрясший ужас, начинаю соображать, что пол каюты как бы выравнивается, а скорость погружения уменьшается  и воды в помещении пока ещё нет.

   С трудом встав на ноги,  ощущаю телом довольно мягкий удар корпуса тральщика обо что-то не очень твёрдое и слышу скрежет металла. Пол в каюте стал почти горизонтальным, но с креном на правый борт. В голове пронеслось: «Что это?! Мы утонули и сели на грунт?! Это конец. В машине все погибли, теперь очередь за нами!»

   Воды в каюте пока ещё нет, а что над нами! Двадцать, пятьдесят, сто метров до поверхности! Да какая там разница сколько — всё равно вода, которая рано или поздно появится здесь, и которой я напьюсь до смерти!

   Инстинкт самосохранения бросает меня по трапу к двери, ведущей на палубу, налегаю что есть сил на неё, но она не поддаётся, жму изо всех сил — никак!  Её, наверное, заклинило при взрыве, и я остался замурованным в этом стальном ящике навсегда.

   Не понимая себя от ужаса, бросаюсь снова и снова к двери и, не чувствуя боли,  стучу в неё кулаками, ногами, бьюсь об неё головой…

   Не знаю, сколько продолжалась эта агония, но когда я опустился в бессилии на пол, то почувствовал, что пол всё ещё сухой, и это меня немного успокоило. Снова поднялся к двери, но она так и не поддалась. И тут вспомнил, что в каюте я не один, что у меня есть напарник, с которым мы сильней вдесятеро, и сможем открыть эту проклятую дверь.

   Подойдя к шифровальщику, я стал тормошить его, но Николай не подавал признаков жизни. Повернув тело навзничь и прощупав пульс, я понял, что Коли со мной больше нет… Очевидно, когда корабль подорвался и начал тонуть, Николай сильно ударился обо что-то головой и умер.

   Мои надежды на помощь лопнули, как тот пузырь воздуха, который поднимается на поверхность из затонувшего судна, что я видел воочию и не раз.

— Док, ты остался один! — пронеслось в мозгу. И тут до меня дошло, что если мне не суждено будет утонуть в этой железной утробе, то просто задохнусь, когда кончится воздух или окоченею от холода, который начинает забираться под китель, и такая безысходная тоска овладела мной, хоть стадом волков вой!
 
   Из этого состояния вывело меня ощущения мокрых ног — это начала прибывать в каюту вода, которая уже гуляла по полу.

   — Ну, вот и я, — смертушка твоя! — почудилось мне.

   Пока я еще не утонул, решил натянуть на себя капковый бушлат — хотя бы попытаться оттянуть гибель и, если утонуть, то в тепле. Хотя какое может быть тепло, если ты будешь целиком в воде, как топляк!

   Дотащился до рундука как раз в тот момент, когда волчий глаз «аварийки» последний раз мигнул и погас. Порылся наощупь в ящике, нашел бушлат, одел и стал ждать конца своего света.

   Вода, хоть и медленно, но прибывала, и мне ничего не оставалось делать, как только забираться всё выше и выше по ступенькам трапа, временно уходя от подступающей гибели. Паники уже не было, вернее не было ни физических, ни моральных сил на неё, оставалась тяжелая безысходность положения и предательская мысль сверлила мозг, что вот Николаю хорошо, он уже отмучился, а у меня ещё всё впереди.

   В темноте всё ощущается острее: и холод, от которого начали коченеть ноги и тело, одиночество перед лицом смерти и сам страх её приближения. С погасшим освещением погасла и последняя, хоть и эфемерная,  надежда на спасение, надежда на Бога, Чёрта и вообще не знаю на ЧТО… Наступила апатия!

   Не понятно, сколько прошло времени: два часа, три или четыре — я потерял счёт времени, да и какая вообще разница, — всё равно осталось меньше, чем утекло.
С этой мыслью я поднялся на последнюю ступеньку своей жизни — последнюю ступеньку на трапе, который приютил меня. Голова почти касалась подволока каюты и можно было ещё свободно дышать, не хлебая воды. Надолго ли?

   Когда вода подступила к горлу, апатия сменилась необычайной взбудораженностью, и я выкрикнул:
   — Прощай, док ! — лучше уж самому захлебнуться, чем ждать, когда вода сама поглотит тебя.

   Набрав полные лёгкие воздуха и собрав ,что было сил, я оттолкнулся от последней ступеньки жизни…

   Прыжок отчаяния был настолько сильным, что руками и головой я ударился о дверь каюты и та, вдруг, открылась, а капковый бушлат вытолкнул меня наверх, словно пробку!
 
   Оказалось всё очень просто: давление воды снаружи и в каюте уровнялись — дверь и открылась!

   На поверхности воды плавали обломки нашего тральщика, а между ними поплавком, болтался  я, к удивлению, живой и здоровый.

   Отплевываясь от попавшей в рот воды и хрипя срывающимся голосом, я закричал на всю Балтику: «Живой! Я живой!»

   Потом меня подобрал спасательный катер из нашего конвоя. Оказалось, что после подрыва на мине, остались в живых только четверо из всего экипажа: я и три человека, бывших на мостике.
 
   ДА, и я!  Только после этого спасения  голова моя стала седой, словно лунь, в свои неполные тридцать лет.


   Послесловие
   Герой этого повествования прошел всю войну, участвовал в боевом тралении после Победы, был награжден правительственными наградами, но лет через семь или восемь после ухода со службы трагически погиб в Ленинграде под колесами трамвая.

          Санкт-Петербург
             29.06.2017г.