Второй эпизод был несколько иного рода. В первом случае, при наличии известной доли моей вины, я, так или иначе, но поставил в неловкое положение отца. В другой ситуации я получил от него такой урок, который запомнился мне на всю жизнь. Ничего такого особенного вроде и не произошло. Я получил в школе элементарную двойку за то, что не подготовился к уроку. Дабы избежать дома неприятностей, я решил от этой двойки избавиться, проверенным школьной практикой способом – подменить в дневнике старый лист на новый. Таковым меня любезно снабдил один из одноклассников, который, кстати, и спровоцировал меня на это действо. Дело было сделано, но отец разоблачил мою хитрость в тот, же миг, как только заглянул в дневник. Откровенно говоря, я ожидал, что за этим последует наказание в виде заурядной порки. Правда, раньше отец меня никогда не бил, но зато моего приятеля Шурку батька колотил не глядя, чем попало. После одной из таких воспитательных мер, он задел у Шурки какой-то нерв, после чего одно глазное веко у него навсегда осталось полузакрытым. Все, однако, прекрасно знали, что Шуркин отец контуженный. У него на фронте осколком снесло, чуть ли не полчерепа. Это хорошо было видно, поскольку волосы на том месте у него не росли совсем. Я такой экзекуции, конечно, не опасался, но…
- Ты сегодня совершил маленький обман,- тихо и спокойно сказал отец. – Маленький обман – это маленькая подлость. Ты сделал это из страха перед наказанием, я понимаю. И страх тебя толкнул пойти против совести. Не стыдно?
- Я больше не буду,- недовольно буркнул я, не совсем понимая, при, чем тут совесть. Можно подумать, весь класс вырывает листы и подтирает двойки, а меня тут совестят, как будто я мешок конфет или ящик печенья украл.
- Вырывать листы ты, конечно, не будешь,- таким же тоном продолжил отец.- Но дело совсем не в этом. Дело в том, что трус способен на любую подлость. Из страха за свою шкуру он может предать своих друзей и даже Родину. Хорошенько запомни это.
Не стану утверждать, что с того момента я стал жить по принципу «лучше горькая правда, чем сладкая ложь». Жизнь оказалась гораздо сложнее и круче, чем это может представить себе детское воображение. Но когда мне пришлось столкнуться с различного рода перипетиями реальной действительности, я по достоинству оценил справедливость отцовских наставлений. Однако в тот момент я даже искренне возмутился: по не писанному уличному кодексу предать, заложить не просто друга, а в принципе даже кого-либо иного, считалось в нашей среде пределом подлости. К слову, этой морально-нравственной установке я старался соответствовать всегда и при всех возможных обстоятельствах. Поэтому намек отца на потенциальное предательство я воспринял тогда, как личное оскорбление. Истинная его суть стала понятнее гораздо позднее.
Описанные выше события происходили в эпоху, которую сегодня называют сталинской. Клянут ее все кому не лень, где надо и не надо. Причина этого явления лежит на поверхности – сорвать политические и материальные дивиденды, причем, совершенно ничем не рискуя. На мой взгляд, так делать недостойно. Эпоха – категория историческая и неподвластна никому из смертных. По принципу «судить, изволите, а судьи кто»? Поэтому ее категорически нельзя ни осуждать, ни одобрять. Изучать, анализировать, делать выводы на перспективу – пожалуйста.
В наше время сталинскую эпоху не изучают и не анализируют, ее профессионально охаивают всеми возможными способами и средствами, не жалея на это очень больших денег. Разумеется, возникает вопрос, почему так? Ответ до смешного прост: во времена Сталина казнокрадов и взяточников ставили к стенке. Поэтому их число было ничтожно малым.
Когда в 1953 году умер Сталин, мне было 11 лет. Естественно, дать обоснованную оценку событиям сталинской эпохи я не рискну даже сегодня. Эпоха сложна, противоречива, в ней неразрывно сплелись в один узел героизм и трагедия, горе и радость, поражения и победы. И все же кое-какие контуры из мозаики тех времен в моей памяти сохранились. Например, в репертуар каждого школьного хора обязательно включалось несколько песен о Сталине. Почтение к вождю в любой форме считалось правилом хорошего тона. Мы, школьники младших классов не понимали тогда смысла всей этой помпезности. Пели, читали стихи, рисовали картинки в честь вождя, не сознавая его роли и значения для всей страны в целом. Поэтому, когда он умер, и наша учительница Зинаида Ивановна искренне рыдала, стоя перед всем нашим классом, мы оказались не совсем готовыми разделить всенародное горе. Тоже стояли и делали вид, что нам тяжело и грустно. Кто-то из девочек плакал, но это была рефлекторная реакция на слезы учительницы, которую мы очень любили.
Дома у нас по поводу смерти вождя, разумеется, говорили, но каких-либо признаков подавленности или огорчения я не заметил. Умер, как умирает когда-либо каждый человек и царство ему небесное. Из этого я сделал вывод, что в нашей семье Сталин не был чем-то из ряда вон. В партии отец не состоял и вождя иногда называл Еськой. Это было чревато, поскольку я, без всякого злого умысла, мог выдать Еську в разговоре с пацанами. Такой выверт однажды и произошел. Отец любил классные радиоприемники с диапазоном коротких волн 14 и выше метров. В этом диапазоне не работал генератор заглушки вражеских радиопередач. Вечерами отец частенько засиживался, прослушивая эфир на этой частоте. Нынешний обыватель с принудительно навязанной ему частотой FM, понятия не имеет, что такое свободная охота в эфире. Я, совершенно случайно, установил, что отец слушает «голос Америки». Тот, очевидно, заподозрив что-то неладное, подозвал меня как-то и попросил;
- Никому не говори, что я слушаю Америку, понял?
- Понял,- твердо произнес я. – Никому!
Спустя пару дней после этого разговора как-то раз, выйдя на улицу, я встретил своего друга-соседа Леньку Болянского и мы стали во что-то там играть. Вдруг, между делом, он таинственным шепотом меня спрашивает:
- Твой папа слушает Америку?
Я, интуитивно почуяв опасность, мгновенно насторожился и уставился на Леньку. Говорить или не говорить?
- А твой?- наконец, нашелся я.
- Мой слушает,- откровенно признался мой друг. Ну, тут уж, откровенность за откровенность. Пришлось подтвердить, что и мой папа тоже слушает Америку.
Сознавали ли мы с Ленькой степень опасности, которая грозила нашим отцам за то, что они слушали вражескую пропаганду? И да, и нет. Про врагов народа мы кое-что, разумеется, слышали, но в нашем захолустье подозрительных машин не видали ни разу. А был ли на самом деле так уж страшен этот пресловутый НКВД? Много позже, когда я уже ходил в офицерских погонах, отец в шутливом тоне рассказал о том, как его в свое время слегка встряхнула за шиворот службе государственной безопасности.
Случилось это во время ночной смены на электростанции. В цеху находилось три человека, в том числе и мой отец. Он поднялся на площадку, где располагались топливные печи, и стал забрасывать туда уголь Двое других в это время затеяли о чем-то жаркий спор. Дело дошло, чуть ли не до драки, но отец вмешиваться не стал, посчитав, что они выясняли какие-то личные отношения. Тем не менее, в другую смену этих приятелей уже не было. Вместо них явились два новых кадра и стали расспрашивать отца о содержании разговора этих двух. Тут и выяснилось, что те деятели не сошлись во взглядах на что-то там политическое. И каждый из них, пред-
варяя события, ухитрился почти одновременно донести на другого. Отцу же было предъявлено обвинение в том, что он умышленно не поставил в известность органы безопасности о вражеской деятельности своих коллег. Отец, слава Богу, не растерялся и сказал, что из разговора своих коллег он не слышал ни единого слова, поскольку находился в это время у топливных печей. И тут произошло нечто неожиданное. Один из работников службы безопасности поднялся с отцом на площадку, а второй стал вслух громким голосом что-то читать. В результате выяснилось, что да, у топливных печей из-за естественного шума отец ничего слышать не мог. Так они и ушли с чувством выполненного долга. Стало быть, не таким уж и страшным оказался черт, каким его малевали.
Вспоминается еще один характерный эпизод эпохи сталинских времен. К 1947 году обстановка в стране настолько улучшилась, что стало возможным отменить продовольственные карточки и провести денежную реформу. Примерно, в это же время, может быть чуть позже, возникла доселе, невиданная во всем мире, замечательная традиция – снижение розничных цен на продовольственные и промышленные товары для населения. В канун Нового года мы всей семьей собирались у радиоприемника и полностью подчиняли все свое внимание четкому голосу диктора. Уверен, что в этот миг у радиоприемников сидела вся страна. У кого не было радиоприемников, у тех, как правило, устанавливали радиоточки. Были тогда в обиходе такие большие, похожие на тарелки, динамики с черными диффузорами.
Кстати, еще об одной доброй традиции советского времени было то, что на столбах линий электропередач через каждые 500-1000 метров устанавливались электрические часы и громкоговорители. Это было очень удобно по целому ряду соображений. Во-первых, не обязательно нужно было иметь наручные часы. К слову, не каждый мог тогда позволить себе такую роскошь. И часы носили не столько для дела, сколько, как говорили в Одессе, для понтов. Электрические часы, в какой-то степени уравнивали всех, поскольку практически сводилась к нулю проблема слежения за временем. Интересное применение нашли также уличные громкоговорители. Трансляция начиналась, точно не помню, то ли в шесть, то ли в семь часов утра с утренней физзарядки. Это было очень здорово. Бодрая музыка и энергичный голос тренера непроизвольно поднимали у людей настроение и жизненный тонус. Потом передавали последние известия, далее шел перерыв, потом передачи снова возобновлялись. Так было каждый день и, казалось, так будет всегда. И, вдруг, по совершенно непонятным причинам, громкоговорители куда-то исчезли, часы с мертвыми уже стрелками еще какое-то время висели на столбах, потом тоже канули в лету. Это прошла по стране благотворная волна перестройки.
Итак, список товаров, на которые распространялось снижение цен, был очень обширен, что-то около сотни и даже больше. Разумеется, утром весь этот перечень появлялся во всех газетных изданиях, но хотелось все узнать буквально из первых уст, ведь речь шла не о чем-то второстепенном, а жизненно важных проблемах, близких каждому человеку. Разумеется, этими благами народ был обязан Сталину. Так оно в принципе и было, поскольку со смертью Сталина об этой традиции сразу же забыли.
Не обошлось, к сожалению, и без ложки дегтя. Наряду с этим благом, в обиход была введена еще одна, вряд ли столь же популярная в народе сталинская традиция, добровольно-принудительный государственный заем в виде облигаций. Понять и осознать причину этой акции, было совсем несложно – страна в полном смысле слова поднималась из руин, средств не хватало, поэтому государство обязало своих граждан оказать денежную помощь, приобретая эти самые облигации. На перспективу давались гарантии погасить государственные долги при первой возможности. Однако, как уже не раз случалось в нашей стране, любое благое начинание тут же уродовалось излишним усердием исполнителей как наверху, так и внизу. Выражалось это в том, что людей нередко заставляли подписываться на облигации чуть ли на всю месячную зарплату. Разумеется, после этого приходилось максимально затягивать пояса. В целом кампания с погашением государственного долга затянулась на десятилетия.