Если просыпаешься не от злобной, жёсткой песни своего будильника, а от щебетания разнообразных женских голосков и призывного смеха, это вовсе не значит, что ты турецкий султан или тебя вообще что-то ждёт хорошее. Это, к примеру, может быть, короткий диван, на открытой веранде тель-авивского хостела. Я вот, не поднял даже головы и всё надеялся поспать хотя бы ещё немного, но девчачий гогот только усиливался, день у девочек начался и они требовали у мира оценить их красоту незамедлительно. Я ещё принимаю участие в этом обязательном жюри и подчиняюсь. Присаживаюсь на краешек дивана, сгребаю мелкие подушки и осматриваюсь. В хостеле Florentin в апреле этого года королевой является высокая мулатка, это не вызывает никаких сомнений. Так гордо и независимо держаться, так надменно поглядывать на остальных девушек и принимать внимание мужчин, может лишь всеобщая фаворитка. Высокая грудь и всегда живые сотни тёмно-вишнёвых макаронин на неподвижной некороновой головке сотворили в ночлежке обоснованный фурор. Она бросает в мою сторону пустой флегматичный мимолётный взгляд и возвращается к своим навязчивым суетливым поклонникам. «Ох, шиксочка, наслаждайся своей славой, я здесь переночевать, боже меня упаси волочиться за вами, Суламифь», думаю я и одновременно мечтаю о том, как бы мне принять душ, и где здесь это возможно сделать.
Хостел вообще сильно разочаровывает, очаг западноевропейской цивилизации вобрал в себя всю скуку посткатолического мировоззрения. Всё так по-взрослому у молодых приезжих европейцев. Одно всё-таки остаётся непонятным, зачем надо приезжать в Израиль, если в конце концов, они добровольно изолируют себя в крошечную резервацию общежития? Через пару дней, измученные любопытством долгожители «флоринтина» (имя хостела, просто слизано с названия района, где он расположен) не удержались и подослали ко мне лазутчика из Манчестера. Улыбаясь, улыбаясь и продолжая скалиться всё время общения, английский студент ( я не во всём уверен, мой глобиш и его родной английский, понимали друг друга через раз) поведал мне, что здесь уже десять дней, раз или два он с френдами куда-то выдвигались , но в основном всё время здесь на веранде, ну или в магазин (здесь пошла подробная информация о близлежащих магазинах и подробном прейскуранте последних) . «Где ты всё время пропадаешь, чувак?», время от времени вопрошал не престающий улыбаться англичанин. За те несколько дней, это был единственный, но постоянный вопрос, что был обращён ко мне от местной евромолодёжи. Я отмахивался, улыбался (с кем поведёшься), но что мне было им ответить, чтобы они особо не расстраивались и поняли, что профукали Израиль, и не только. В ночь моего бегства из «флоринтина» , когда я собирал свои вещи с сушилок, что как раз стоят на веранде и до которых нужно было дойти только через зону отдыха, меня перехватил кто-то, кто не боялся неулыбчивого и неуловимого русского. «Ну где же ты, приходи к нам», закричал как-то неестественно весело, этот кто-то, кого в темноте я и при желании не смог бы разглядеть. У меня было желание сказать что-нибудь ласковое и правдивое.
-Придурки вы мои непутёвые, как же мне вас жалко. Половина вас вызывает только чувство острого сострадания. Высиживая яйца с бутылкой пива и страдая от того, что нигде, ни дома ни здесь, не хватает у вас смелости и решительности сорваться с этих тухлых диванов куда угодно, даже без цели, но с желанием приключений. Вам остаётся худшее из утешений, всё-таки напиться и подойти в последний, наверное, вечер к той шумной компании, что старательно изображает из себя раскрепощённую и передовую во всех смыслах тусовку. А. вы, кто фальшиво кривляется , давая всем понять, что они лишены комплексов, тормозов и даже пределов (не напрасно же они так налегают на лёгкое пиво и высокие ноты) играйте с свою милую игру, но помните, Суламифь всё равно не даст никому, это вряд ли входит в её планы. Она вернётся домой и выйдет замуж, а время измен придёт в своё черёд.
Самым ранним утром, когда спят даже местные флориентинские костоправы, те кто, стучат по ржавым железякам с первыми лучами солнца (ночлежка окружена всевозможными и разнообразнейшими мастерскими), я поднимаюсь с лежанки, чтобы в одиночестве и без очереди насладиться туалетом и душем. Ещё до того, как домауправительница хостела, маленькая и строгая Софи, безуспешно пытаясь очнуться от сна, пойдёт собирать пустые бутылки с веранды и хлопать дверцей холодильника, я уже допиваю отвратительнейший бесплатный кофе и желая ей доброго утра, выбегаю в город.
Белый, баухаузный Тель-Авив, какими бы прямыми улицами не разбегался во все стороны света, всё равно стремится к морю и городская набережная круглосуточно бурлит от наплыва посетителей. Порою и меня можно было увидеть, в этих отливах и приливах праздных горожан, но чаще, я отправлялся в противоположную сторону, к центральному вокзалу. Поездами, автобусами, с пересадками, и частенько пешком, я отравлялся в Иерусалим или ещё дальше, до Эйлата, я искал свой Израиль, и себя в этой стране, и порою мои усилия были не напрасны. Я побывал там куда давно хотел попасть и туда куда не собирался вовсе, к примеру в Petax-tikva (и об этом местечке я тоже расскажу, если судьбе будет угодно, вернуть меня из короткого рейса с Ош).
Вести беспорядочный образ жизни, это не всегда обязательно аморально или вызывающе. Выкуривая первую ещё фабричного производства сигарету и двигаясь по улице Шлома, я принимал решение поехать мне сегодня в Иерусалим автобусом или поездом. Если я имел бы наглость и самонадеянность давать кому-либо советы и если они были бы кому-то необходимы, я бы настаивал на том, чтобы взять Иерушалим израильским бронепоездом.
Это дорога может быть и не совсем библейского мотива, нелегко судить об этом, но только от того, что свидетели тех времён, не пожелали дожить до сегодняшнего дня и дать нам подробное описание былого. Но, если у вас есть воображение, пусть и совсем немного, как только поезд оторвётся от городских окраин и промчится сквозь поля, вечно с чем-то радостно колосящимся, смотрите в окно, держитесь, вас испытает время.
Вагоны лягут в длинный левый тягучий вираж, железо заскрипит, словно колёса истории, если бы они могли поворачивать в обратную сторону движения событий. Потом, сначала плавный, но всё более крутой поворот вправо и влево и ещё и ещё, словно укачивая, с нарастающим металлическим скрежетом, вползая мифической змеёй в серпантин колеи, полу петлями проложенной между тесными холмами. Пастухи, опираясь на царственных размеров посохи прогоняют через пролетающие вагоны послушных овечек. Ручьи протекают по крыше, зарастающего мелкими листьями кустарника поезда. Белый камень перекатывается в тамбуре и рассыпается под ноги пассажиров, разрушая стену между ними , живыми, и теми, кто похоронен в склепах , у горных троп. И те и эти, безымянные, забытые навсегда, тогда, сейчас и в скором будущем.
Резкий порыв ветра , оживает пыль на тротуарах, конвульсивно бросаются к земле мужчины, пытаясь догнать улетающие, перекатывающие куда-то тарелочки-кипы. Для старика торговца, это настоящий апокалипсис. Четверть часа, я наблюдал, пока ожидал свой автобус до Старого города, как он раскладывал на бледно-розовое покрывало, брошенное у самых ног прохожих свой разноцветный круглый товар. Достать кипу с сумки, стряхнуть и разгладить, доковылять на негнущихся ногах на дальний край всё время загибающегося покрывала, определить брендовую вещь, в строгом вертикально-горизонтальном порядке и проделать всё снова и снова, пока витрина не станет готова и можно будет спокойно присесть на низкий стульчик, посередине самого пассажирского трафика у автобусной остановке. И тут раз, и бизнес взрывается и летит , как обычно поступает провидение с нашими надеждами и мечтами. Старик не двигается какое-то время, внимательно смотрит на масштаб катастрофы и когда я захожу в свой автобус, встаёт, упираясь на стену, вот такое еврейское счастье. Всё повториться сначала? А у него и у нас, есть ещё какой-то выбор?
Старый город в оккупации. Не в первый раз, думается, и не в последний. Но в отличии от самых разнообразных прошлых захватчиков, этих гостей звали, ждали и как татар пережить их не так просто, а уж выкурить или взять измором и вовсе невозможно, так как никто поступать так не собирается. И ещё, по сравнению с мало проигрывающими римлянами, они практически непобедимы, а по агрессивности и жадности, не идут ни в какое сравнение, ни с крестоносцами, ни с мусульманами. У них, конечно, есть и свои слабые места, и по горящим глазам аборигенов, сразу понятно, что уязвимость завоевателей обезоруживает эту пёструю и беспринципную армию, что нестроевым шагом патрулирует по узеньким улочкам древнего города. Прорехи в стратегии и тактики, легионеры этого войска, заполняют старым проверенным способом, налично-безналичным террором. Солдаты удачи, без чётких целей и без точных знаний, они не знают жалости и хватают всё подряд, оставляя после себя купюры и чеки. Взяв в осаду древнею еврейскую крепость и жалким подкупом просочившись на её улицы, каждый день празднуют победу, восхваляя свой успех нескончаемыми картинами своего присутствия.
Церковь Гроба Господня, как и весь христианский мир, поделена на сферы влияния. На Голгофу очередь. Само место распятия, одна половина, вход католический ,другая, выход православный. Там внизу, Иерусалимский батюшка служит в своей части храма, здесь армянская церковь и торгуют свечами, тут протестанты и в скромном и пустом зале сидят на скамьях прихожане. Приди же пророк, это же идеальное место для твоей проповеди, проповеди о фарисействе и духовной слепоте! Вразуми этих суетливых и самодовольных служителей своих избранных вер и конфессий. Раскидай их игрушки и кормушки для пожертвований. Вразуми, дай им понять, что заигрались в истинность и богоизбранность!
Когда в протестантскую резервацию заходит экскурсовод, с микрофоном и длинной палкой с флагом, понимаешь, что время пророка ещё не наступило. Ещё время клоуна, что не замечает молящихся и громко рассказывает своей группе что-то на радиопередатчик. Толпа зевак, прибывших без сомнения из Дальнего Востока, без надо сказать особого интереса и восторга проходит сквозь серый протестантский зал и уходит дальше за своим поводырём, забирая с собой шум и многоголосье. Это беспардонные завоеватели пожинают плоды побед своих, ну я уже говорил об этом.
Во второй, а тем более в третьей свой приезд в старый город, я уже неплохо ориентируюсь на его замысловатых, полутёмных улочках. И хотя совершаю ещё дилетантские ошибки и промахи (меня останавливают на входе в мечеть полицейские : Придурок, куда прёшь, там сейчас молитва идёт. Хочешь, чтобы тебя зарезали, как барашка…всё-таки славянская морда не пролазает в мусульманский мир). Уже легко нахожу дорогу и всё реже отуплено стою на перекрёстках и хожу по кругу в поисках своей дороги.
У Стены Плача возлагаю на макушку белую праздничную кипу и подхожу к тому, что осталось от храма царя Давида. Рядом высокие столы, на которых пишут записки и опускают в щели стены, которые словно белой мастикой заполнены белыми бумажками предыдущих просителей. Я долго думаю, чтобы мне написать. Мотаю головой, не зная на чём мне окончательно сосредоточиться, смотрю по сторонам, ища подсказки и поддержки. Отвлекаюсь на молящихся евреев, у которых перетянуты руки длинными чёрными церемониальными ремнями. Наконец, пишу короткую фразу, которая, как тогда мне казалось, полностью отражает мои желания и соответствует просьбам, с какими смертный обращается к тем, кто волен даровать если не исполнение желаний, то хотя бы услышать вопль просящего. Подхожу к еврейской святыне, опускаю листок в белоснежную воду других желаний и просьб. И в это мгновение, мой кораблик пропадает в белом течении, его подхватывает и поглощает чудесный ,но мощный поток , что протекает между камней, я тут же теряю свою лодочку из виду, и если бы я даже захотел, мне никак не вернуть её назад. Ошарашенный, удивлённый я смотрю перед собой, потому что мне показалось, что я нахожусь и даже общаюсь с кем-то живым, одушевлённым, а вовсе не огромными камнями, иск устно подогнутыми тысячи лет назад, древними строителями. Хотели бы знать, что я написал в той крошечной записке, что утонула в Стене Плача?
Petax-tikva ( это надо понимать, что автор этих бестолковых записок вернулся таки из горного Оша и торопиться улететь вечером в город на берегу залива Петра Великого).
Этот городок ( для себя, исключительно уточняю, Petax-tikva) находится где-то в пригороде Тель-Авива ( я долго ехал на автобусе и выйдя не там где следовало, ещё дольше бродил и блуждал по его окрестностям) пока после нескольких звонков от Елены не встретился с ней около какого-то местного торгового мола. Елена, подруга детства моей родной сестрёнки. Мы жили в соседних домах, это было так давно, когда серые хрущёвки казались нам небоскрёбами, а холодная вода из эмалированной кружке, для детворы в июльский полдень, была слаще любой газировки. Потом, когда прошли десятилетия, полные фантастических событий, переездов, сменой паспортов, фамилий, гражданств, статусов и личных мнений об окружающем нас мире, Елена оказалась гражданкой Израиля, замужем за ортодоксальным, само собой евреем, и мамой поразительно красивых двух дочек (это стало быть чудесный союз еврейской и русской крови), она непринуждённо и бегло говорила на иврите, как и положено жене ортодокса стала задрапирована в длинное строгое платье, в платке, но всё же с тихой, знакомой мне ещё по сибирскому детству, улыбкой старшей девочки.
Меня пригласили на пикник, по случаю праздника независимости Израиля (вот свезло с датой посещения страны) к семейному раввину, в его дом. Неплохой, скажу вам домик у толкователя Торы, уютный, просторный и чистенький. За домом, были накрыты столы с щедрыми закусками, а рядом маленькая кругленькая девушка, без устали поджаривала мясо, с каждым часом увеличивая Джомолунгму из куриных и бараньих отбивных. Несколько семей, во главе которого восседал большой седой рабе, мало обращали внимание на странного русского, который не понимал о чём смеются присутствующие и улыбался в невпопад, что-то там ковырялся в овощно-фруктовом салате и иногда уходил курить с Давидом, мужем Елены,, за угол дома. Давид приехал сюда из Прибалтики двухлетним ребёнком, но по-русски говорил свободно и только после двух бутылок пива, извинялся и переходил на беглый английский.
Он угощал меня табаком, который ловко скручивал в бумагу для самокруток Row, ругал фабричные сигареты и рассказывал, как живётся местным айтишникам и что совершенно не переживает по поводу того, что у него на днях угнали скутер, так как он давно хотел приобрести новый.
Был замечательный апрельский вечер, детишки дурили и носились между счастливыми взрослыми, ребята постарше рисовали шаржи на родителей и гоняли мяч на заднем дворе.
Заходили гости, один рабе, сухопарый и высокий, отказавшись от угощения, сел напротив меня и откусывая понемногу хрустящую мацу, пристально посмотрел на меня и спросил: --Нравиться у нас?
-Да, очень.
Он закивал головой, но по-прежнему без улыбки серьёзно спросил:
-Останетесь?
-Нет.
-Нет, почему?
-У меня и не было таких планов, мне нравится в России.
Мне показалось, что все вдруг замолчали и внимательно посмотрели на меня. Хозяин дома, отложил на минуту очередную куриную порцию и укоризненно спросил: Дима, почему ты так плохо кушаешь, уважаемый? Совсем не ешь мяса. Тебе не нравиться?
-Нет, нет, что вы, всё замечательно, просто у меня пост, понимаете, только в этом причина.
-Что такое пост и почему он запрещает, есть такое вкусное мясо, Дима, я не понимаю,- спросил хозяин и посмотрел на всех, кто сидел с нами за одним столом, словно призывая остальных согласиться с тем, что эта новость вызывает недоумение не только у него одного.
Подбирая слова, сначала, как впрочем, и на протяжении всей моей малоубедительной речи, на английском, сбивчиво, но как только мне было дано старательно, я стал евреям рассказывать о пророке Христе. Конечно, моё просветительское (где и кому, о мой Боже!) повествование касалось последних недель и земных дней Иисуса, и мне было совсем нелегко справиться с моментальным и вольным погружение в английские слова и выражения при переводе моих и так неглубоких знаний с русского язык Нового Завета. Но замечая, с каким интересом пейсатые мужчины слушают об искушение дьяволом Иисуса в пустыне и престают закусывать, когда я говорю о страданиях сына Божьего на Кресте, уже тогда я понимаю. Уже для этого стоило прилететь в Израиль. Я сижу за одним столом с ортодоксальными евреями, в день независимости государства Израиль и рассказываю раввинам Новый Завет! И они, как доброжелательные хозяева слушают меня и согласно кивают, мол, хорошая вещь пост, ну да, конечно, если нужно, можно и попоститься.
Начинает понемногу вечереть, все устали, и долго, уже без спешки, но суетливо, а с детьми иначе и не бывает, разъезжаются по дома. Я уезжаю с Еленой и Давидом.
Они живут в маленьком одноэтажном домике, больше похожем на дачный, сразу за автозаправкой. Очень скромном, но уютном и даже милом. Мы пьём чай в саду, и Давид рассказывает какие богатые кусты конопли, он выращивает в своём огороде. Обсуждаем палестино-израильские склоки и еврейскую армию, он хвалит свою полицию, я ругаю свою. Два ангелочка бегают пред нами на фоне фруктовых деревьев и цветущих кустов. Елена спрашивает меня: Дима, скажи, вот что думаю там в России обо мне, о том, что я уехала сюда, как относятся к таки как я?
Я вру, что всё нормально, мы всё понимаем, что тут особенного и в том же духе. Не мог же я сказать, что мы по своей сути страна ксенофобов, а к евреем отношение в лучшем случаи бывает у нас крайне подозрительное. К тому, кто уехал, мы используем выражение-предатель, а к тем, кто принял другую веру, отказавшись, как мы считаем, от нашей единственно правой веры, подлыми вероотступниками, Иудами. Прости, Елена, наш патриотизм жесток и не приемлет компромиссов, мы легко идём на уступки по отношению к другим, как нам кажется малозначительным качествам, таким как, порядочность, честность, воспитанность. Чаадаевщина, и вообще критическое отношение к себе, всегда воспринималось, как помешательство, поэтому я уезжаю от моих друзей с благодарностью и лёгким сердцем, хотя я и не был до самого конца правдив.
С этого дня, пользуясь подаренным Давидом табаком, я мучился, пытаясь из тонкого листочка Row, сделать что-то, что можно поджечь и выкурить, чёрт меня побери. Пока один парнишка не показал мне способ скручивания самокруток, это случилось по дороге из Эйлата в Тель-Авив, где-то в Иудейском пустыне. Ни имени, ни даже лица этого доброго малого я не знаю, я просто стоял за его спиной, когда он делал себе самокрутку, а я старался запомнить все его движения. Это случилось, когда я второй раз пересекал страну, с юга на север. Сначала, найдя отель в интернете, валяясь в хостеле в Тель-Авиве, я решил, что хватит, пора насладиться дорогой и тёплым морем . Ранним утром, прихватив в темноте общажное одеяло, я сел на первый автобус до Красного моря, в Эйлат.
Дорога среди пустынь, гор, оазисов, для таких, как я родившихся на таёжно-березовой равнине, представляется движением по пространству другой планеты. Пять или шесть часов скольжения челнока-автобуса по тефлоновому шоссе не дают мне времени задремать, как положено пассажиру междугороднего переезда. Мы то проскакиваем в узкие горловины, между, нависающих и приближающихся и уступающих нам, рельефных горных массивах. То выбираемся на такой дичайший и невероятнейший по своим перспективам визуальный простор, что духу не хватает представить, сколько возможно охватить взглядом в один момент?
Эйлат совсем небольшой, из того где удалось побывать, кроме пляжа, который тянется в две противоположные стороны от сельского вида аэропорта (он похож на автобусную остановку с туалетами и кафешкой) лучшие места: это место для сноркелинга (в получасе езды от центра) и моя гостиница, в апреле почти пустая, что совсем странно, потому что море уже или ещё тёплое.
Что мой отельчик переводиться как «кактус» я узнал от мадам (вот позабыл её имя, хотя она и представлялась мне), как раз когда уезжал из местного центра для подводного плаванья(не бейте меня, но не вспомню, ка бишь его называют, но если окажусь в Эйлате, найду его быстро). Я ожидал свой автобус, знал, что он ходит не часто и ко всему прочему был на грани нервного истощения, я был вычерпан эмоционально так, что боялся, если кто-нибудь решит ко мне обратиться, я не смогу отреагировать на это, пусть это будет и родная русская речь. Несколько часов я провёл в воде среди рифовых рыбок, со многими подружился, научился понимать их какие-то элементарные жесты и ужимки, пару раз чуть-чуть не утонул и один раз почти наглотался воды, и решил всё же снять маску, потому что заметил, что одна стайка жёлто-полосатых подружек престала мне подмигивать, а не пуская пузырей потребовала, чтобы я наконец стал дышать как они, то есть нормально без дурацкой трубки и бросил болтаться на поверхности, как безжаберное и нырнул в глубину .Так значит я стоял, дышал воздухом без дополнительных устройств, чего-то ждал и ощущал, что меня всё ещё покачивает на волнах.
_Эй, чувак, так можно до темноты тут торчать, давай скинемся пополам и поймаем тачку, тебе же тоже до города?, с никуда нескрываемым французским акцентом, по-английски, обратилась ко мне мадам, с возрастным порогом за 65 и выше. Я мучительно улыбнулся. Я постарался что-то объяснить. Я даже попробовал быть вменяемым. Она посмотрела на меня с интересом, состраданием и спросила : Ты это откуда такой?-Я рассказал, что такие как я обычно живут в России. –Где в Эйлате живёшь, красавчик?...Мой обжаренный фейс кисло заулыбался, бабуля хохмит. Я достал визитку отеля и показал. –А, кактус, знаю, прикольный отельчик. «Tsabar»-это кактус, вот почему буквы на визитке с иголками. –Так что русский, в складчину поедем?, моя французская знакомая была жизнерадостна, как все пенсионеры с вставными челюстями, ясно осознающие, что радоваться надо всему, здесь и сейчас, потому что, это всё, что у них осталось. В компаньоны к внучке Робеспьера я не годился, денег у меня было только на автобусный билетик, я отказывался и по-мудацки конфузился.
Мадам, болтая со мной, всё подходила к обочине и махала руками, пытаясь притормозить машины, но те не сбавляя скорости, пролетали мимо. Она подошла ко мне поближе, посмотрела в глаза, и сначала улыбнулась мне так, что я вздрогнул от яркого цвета её зелёных глаз и сказала, уже отворачиваясь и как будто и не мне, а тому, кто слышит её и понимает всегда: -Хм, а совсем недавно, стоило мне только поднять пальчик и они сжигали тормоза!
В аэропорту Бен-Гурион, после двух случайных подробных досмотров и одном с пристрастием, после собственно регистрации, когда я лежал на полу у своего гейта, я размышлял и решил , что если я напишу об Израиле, в самом конце повествования я опишу то, что для себя я назвал, катарсис путешественника. Разве после подобных заявлений, может кто-нибудь сомневаться на счёт моего здравого смысла, неоправданной самоуверенности и надо сказать, провинциальной наивности. Что-то смачно попахивает оксюморончиком.
Это было на берегу Мёртвого моря, я помню это место, Ein Gedi. Я долго плавал в горькой воде, не слушаете никого, кто пытается вам пересказать ощущения от этого непередаваемого процесса. Это то, что можно испытать самому и тщетно рассказывать или подобрать метафору. Кроме всего прочего, у каждого будут персонифицированные впечатления, сугубо личные, собственные. Мне казалось, что я погрузился в мёртвую воду, ту самую, сказочную, русско-фольклорную, и вышел из воды в новом качестве, вопреки этимологии этого места. Как раз самый из себя живой. У меня были какие-то планы и расчёты, я собирался вернуться в Тель-Авив, чего ещё, наверное, как у любого самостоятельного путника, всё было расписано в строгом соответствии и представлении, как всё должно быть и случиться. И вот, я сижу под тенью одинокого дерева, омытый грязью, солью и водой и понимаю, что удовольствие, смысл и кайф совершенно не в этом. К чёртовой бабушке все предварительные расчёты. Никто не знает где я. Я как это дерево, что даёт мне тень для всех неизвестный и безымянный. Какие могут быть планы заранее, а если они и могут быть, я волен их выкурить прямо здесь и запить газировкой. Я же бродяга, и мне всё равно куда направляться, путы социальных обязательств критически ослабли и посыпались. Наркотический запах свободы и раскрепощения, что маревом плывёт вокруг, проник в мои ноздри. Я встал на перекрёстке дорог, пустив наугад судьбу, и в буддийском спокойствии стал ждать, что случиться само по себе. Подъехал какой-то шальной автобус. –Брат, ты куда направляешься?, -спросил я моего шарманщика. –В Массаду.-Да, конечно, мне очень туда нужно, как хорошо, что тебе и мне по пути…