Полк, участвующий в ликвидации немецкого десанта под Киевом, возвратился в 53 стрелковую дивизию. У лейтенанта Казьмина всё время не выходил бой с немцами. Он анализировал его, яснее видел его ошибки и ошибки своих бойцов. Подверглась сомнению его вера в солидарность немецких солдат.
- Да. Здорово Гитлер отравил мозги своих солдат ядом антисоветизма, человеконенавистничества и реваншизма. Ведь ни один немец-парашютист добровольно не сдался в плен. Видать десант формировался из отъявленных фашистских головорезов. Но и головорезов мы уложили. Эта схватка показала, что боевая и физическая подготовка наших бойцов выше, чем у немецких солдат и офицеров. А что, касается патриотизма, бесстрашия и стойкости наших бойцов и командиров – они поразительны. Да если бы нам такое оружие, как у немцев, бежали бы от нас фашисты до самого Берлина без оглядки.
Подразделения полка, участвовавшего в ликвидации десанта, пополнились людским составом и военным снаряжением. Получил и лейтенант Казьмин половину взвода новых бойцов.
- В этом первом бою с немцами я потерял лучших своих пулемётчиков. А вот какое это пополнение? - думал лейтенант, - враг силён и коварен. Надо любую, самую малую возможность использовать на обучения и тренировки бойцов с учётом тех ошибок, которые мы допустили в бою. Времени на раскачку теперь уже нет у нас. И лейтенант стал изыскивать эти возможности. Дивизия по приказу Главного командования взяла курс на старую Варшавскую дорогу. На привалах во время движения полка лейтенант Казьмин готовил свой взвод к жестокой схватке с врагом.
- Ну, как товарищи бойцы, все хорошо подзаправились после похода? – спросил лейтенант бойцов своего взвода.
Так точно! Товарищ лейтенант!- ответил помкомвзвода.
- Вот и прекрасно. Молодцы повара, знают своё дело. Ну, а теперь расположимся вот здесь, на этой поляне. Место отличное: и тень от леса, и солнце. Вообще, кому что нравится. Сделаем короткий перекур и целесообразно используем привал. Пусть ваши ноги и руки отдыхают, а голова немного поработает. Ну, а пока вы перекуриваете, немного побеседуем.
Наступили тяжёлые испытания для нашей Родины. И каждый из вас должен отдать все силы для её защиты. А чтобы с пользой отдавать свои силы, надо отлично знать своё дело, свою воинственную профессию. Вы – пулемётчики. И каждый из вас должен отлично знать материальную часть и работу пулемёта. Если он будет правильно собран, отлажен, никогда вас не подведёт в бою, не оставит в беде. Вы должны уметь разобрать его с закрытыми глазами. На войне придётся сражаться в любой обстановке: днём и ночью. Наш «Максим» - это прекрасное оружие, но он требует к себе внимания, заботы и я бы сказал любви. Грубым обращением с ним вы ничего не добьётесь так же, как грубым обращением вы никогда не расположите к себе любимую женщину.
- Так баба – это другое дело. Она не пулемёт. Она живая. А пулемёт что? Пулемёт - железка. Что он понимает? – сказал боец-резервист, тряхнув шапкой чёрных густых волос, подёрнутых инеем на висках.
Все громко засмеялись.
- Я вот, к примеру, скажу про свою бабу. Я её раздеваю и одеваю с закрытыми глазами, и с открытыми глазами. И засветло, и впотьмах.
Хохот бойцов прервал речь резервиста. Он тоже засмеялся, обнажив белые ровные зубы и глубоко рассечённую верхнюю губу, прикрытую усами. Улыбнулся и лейтенант. На его загорелых щеках вспыхнул румянец. «Ну, ничего, пусть немного пошутят, - подумал он, - снимет у бойца напряжение и усталость».
- Жалею я её, братцы, жалею, - продолжал резервист Крапивин, - за всю жизнь пальцем не тронул, а вот этой самой любви от неё чего-то не вижу. А может быть, она у наших казачек не такая, как у городских. Они ведь книжек не читают. Нет, жалеть-то она меня жалеет, а вот на других нет, нет да поглядывает. Как-то в праздник, дело было летом, позвал нас свояк к себе в гости. Нарядилась это она, напомадилась, туфли новые обула на высоком каблуке. Я тоже в грязь лицом не ударил, праздничную одёжу надел. Идём это мы по улице, семечки лускаем. Гляжу, эта моя баба завихляла на каблуках. Знать песок в туфли засыпался. Ну, думаю, раз модницей заделалась, терпи. Глядь, а встреч нам идёт какой-то заезжий вертлявый хлюст. Баба моя в миг вихлять ногами перестала, глаза у неё, как на шарнирах, завертелись, руками прихорашиваться начала, а задом так и завертела, как курдючная овца. Ну ладно, придёшь домой, я трошки с тобой погутарю. Аль я уже не казак? Аль немощный стал?
- Зачем брала плохой баба?! – запальчиво крикнул молодой боец, сверкнув узкими расщелинами глаз, - гнать надо такой баба! Гнать нада!
- А ты думаешь, твоя баба не вертит хвостом перед другими? Ещё как вертит! Все они любят повыкобениваться перед другими. Уж такая бабская порода. А моя баба, хорошая баба, красивая. Вот и показывает другим свою красоту со всех сторон. Мол, полюбуйтесь мною. А я гляжу, как казаки зенки на неё пялят да слюнки глотают и думаю: «красивая, да не ваша». А чтобы был порядок в доме, надо завсегда держать бабу в строгости.
- А мой баба, хороший баба. Он не кобенит хвост!
- Ну, и слава Богу, что у тебя баба хорошая, Чего раскипятился-то. А то гляди из-за моей бабы тебя кундрюшка хватит. А твоя баба другому достанется, ежели она красивая. Побереги злость-то на немцев, а с бабами опосля войны разберёмся, никуда не денутся. А вот фашистам надо так дать, чтобы не повадно было им соваться на нашу землю.
- Товарищи бойцы! Перекур окончен, - сказал лейтенант, - ну вот отдохнули немного, разрядились и хватит. Шутка – дело хорошая, но во всём надо знать меру. Нас ждут серьёзные испытания. Надо смотреть правде в глаза. Противник хорошо вооружён, обучен. Но он вор в нашем Доме – Отечестве. А в своём доме, говорят, и стены помогают. Но на стены рассчитывать не будем, а на знания, смелость и патриотизм.
- Боец Дудка! Идите к пулемёту. Разберите и соберите его. Засекаю время.
* * *
В первых числах июля дивизия вышла на струю Варшавскую дорогу. Разведка донесла о дислокации немецких войск. Полк, в котором находился лейтенант Казьмин, прикрывал отход дивизии. В его задачу входило – задержать наступающего противника и там самим обеспечить отступление главным силам дивизии, дав им возможность закрепиться на заданном рубеже.
Полк занял линию обороны. Бойцы в спешном порядке стали рыть окопы, устанавливать пушки, пулемёты и тут же услышали характерный звук немецкого самолета разведчика.
- Ну, прилетел ястреб, выглядывает добычу, - сказал боец Крапивин, вглядываясь в небо, - вот увидите, немец зараз зачнёт молотить нас артиллерией, потом пойдут танки, а за танками – ихняя пехота.
Ух, так их мать и зарыться в землю не дали!
- Вот бабка-угадка нашлась! Ну, откуда тебе знать, что будет? - спросил подносчик снарядов Тимохин.
- Значит, знаю, раз гутарю!
- Ты что, воевал что ли?
- Не воевал. Умные люди рассказывали, как немец прибирал к рукам чужие земли.
- А чем же танки будем брать? Пулемётами да? Ведь против танков у нас ничего нет.
- Это уж не твоя забота. На это есть командиры. Они знают, чем бить. Твоя забота – это, матушка пехота. Вот тут и будь попроворнее, не мешкай и со страху гляди не того, потуже затяни штаны ремнём. А то всякое может стрястись.
- Да будет тебе трепаться! Старик, а чёрти чего плетёшь!
- Погоди не серчай! Да тише ты! Глядеть надобно, куда землю кидать. Все глаза мне засыпал. Уж больно сурьёзный. Нельзя и малость пошутить. Слухай, я вот об чём зараз тебе расскажу. Как-то весной . . .
Не успел наводчик Крапивин договорить, как воздух потряс грохот вражеской артиллерии.
- Ну, чего ж, я бабка-угадка? Пулемёты в укрытие! – подал он команду. Бойцы быстро опустили пулемёты в окопы неполного профиля и сами, словно, вросли в дно окопа. Где-то близко разорвался снаряд. Сильным взрывом всех оглушило, обдало горячим воздухом, пахнуло жжёным железом.
- Ну, как все живы? – спросил наводчик, шевеля средними пальцами рук в ушных раковинах.
- Живы, только уши заложило.
- Ничего. До свадьбы всё заживёт. У меня тоже заложило, пройдёт. Главное, что голова цела и всё стальное.
Сквозь оседавшую пыль бойцы увидели на опушке леса немецкие бронетранспортёры и машины с пехотой.
- К бою! – подал команду лейтенант Казьмин и расчёты заняли боевые позиции.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Гости к нам на машинах пожаловали. Ну, чего ж, непрошенные гости – хуже татар как у нас в старину говорили, а встречать надобно. Вот мы их зараз с музыкой и встретим и покажем Кузькину мать. Так их мать! – сказал с сердцем наводчик Поляков. Мигом сюда коробки с патронами!
Заговорили пушки полка. Немцы выскочили из машин, залегли. Завертелся, объятый пламенем, вражеский бронетранспортёр, загорелись машины.
- Так их! Так их! – кричал дрожащим юношеским голосом подносчик снарядов Поляков. Зубы его отбивали мелкую дробь, словно он только что вылез из холодной воды, тряслись колени.
- Ничего сынок, не боись! Ишь как гады припали к земле! Мы их зараз поставим своей мордой нашу землю пахать. Им земля наша спонадобилась! Так пущай же жрут её вдосталь!
Немцы пошли в атаку. Брызнули огнём пулемёты «Максим», поддерживая подтянувшуюся из окопов в контратаку на врага пехоту. Мощное УРА – а – а – а! За Родину! За Сталина! Вперемешку с выстрелами покатилось по полю. Пехота, ощетинившись штыками, яростно врезалась в цепи неприятеля и захлебнулась вражеская атака. Потеряв много убитыми и ранеными, немцы отошли на исходные позиции. Значительные потери были и у полка.
- Ну, слава Богу, в нашем расчёте все живы, - подумал наводчик Крапивин и устало присел на корточки. Гимнастёрка его была вся мокрая от пота. Он снял с головы пилотку, аккуратно положил на колено, достал в четверо сложенный носовой платок, изрядно затёртый в кармане, вытер им лицо, голову, шею и прислонился спиной к стенке окопа. Приятная прохлада расслабила сжатые в комок мышцы тела. Глаза от напряжения были воспалены и резали, словно в них попал песок. Он вытер их тыльной стороной большого пальца правой руки, погладил усы, достал кисет, сделал цигарку и закурил, жадно глотая едкий махорочный дым.
- Ну, вот мы и приняли боевое крещение, - сказал он подошедшим бойцам пулемётного расчёта, - кубыть в горячую купель нас окунули. На всех, вона, какие мокрые гимнастёрки. Много мы фрицев уложили, а наш расчёт, слава Богу, смерть обошла. Все живёхоньки и целёхоньки.
- Да, на этот раз обошла, а на другой может не обойти. Говорят же, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.
- Что-то ты скис боец Поляков, от страху что ли? Да вроде бы по тебе не видать. Видал, как ты во время боя во весь рост, очертя голову, по открытой местности бегал с коробками патронов. А тебе не раз втолковывал командир взвода, как надобно тянуть коробки во время боя.
- Так если я буду по-пластунски ползти, то вам нечем будет стрелять.
- Ничего, найдём, чем стрелять. Не один ты подносишь патроны. Только вот другие осторожность соблюдают, когда несут. А ты со смертью играешь, лезешь ей на рога.
- Ты же сам говорил, что смерть, как собака, всегда хватает того, кто её боится.
Эх ты дурья башка! Правильно всё вразумлять-то надобно. Одно дело, не бояться, не паниковать, а другое – не следует без надобности лезть ей в когти. Вот ежели ещё раз увижу, такие твои проделки, то при всех сниму с тебя штаны и дам ремнём по голому месту. Вот тогда иди и жалься на меня, кому хошь, хуть саму командиру полка.
- Дядя Вася, а чего ты во время боя молитву, что ли какую читал? – спросил заряжающий.
- То-то молодой ты ещё да зелёный! Я тебе кто, дядя Вася, аль боец Крапивин? Учит вас лейтенант уму-разуму, а никак не научит правильному обращению. Ты же не в колхозе, а в армии. А что касаемо молитв, то зря отпираться, не стану. Только вот ежели бы моя бабка услыхала такую молитву, то зараз же меня в зашей с базу и выгнала бы.
- Это за что же?
- За то, что её Богу и Божьей матери дюжа досталось вот за такие безобразия на земле: смуту и несправедливость.
- И чего же эта молитва помогла тебе?
- А как же! Страх, как рукой сняло, а злость взыграла такая, ажник готов перегрызть глотку врагу. Ну, будя из пустого в порожнее переливать! Не время. Околонули трошки от этой пальбы и за дело! Надобно окопы дорывать, а то, неровен час, немцы прикатят на машинах. Да вон в аккурат и лейтенант к нам идёт.
После обеда враг предпринял вторую атаку, которая тоже была отбита. В полку резко ощущалась нехватка артиллерии и поддержки с воздуха. Небо непрестанно бороздили немецкие самолёты разведчики. Они чувствовали себя хозяевами положения.
На второй день полк со значительными потерями отбил ещё две атаки врага. Бойцы и командиры сражались с большой отвагой и мужеством. После тяжелых двухдневных боёв ночь на позиции стояла тихая, ясная. Крепко спали в окопах до предела, уставшие бойцы. Повеяло предутренней прохладой. Казьмину не спалось: не проходило нервное потрясение. Он, привстав, растёр затёкшие от неподвижного сидения на корточках ноги, достал из кармана письмо треугольник от жены, которое он уже не раз читал, сел на прежнее место и хотел ещё раз прочитать, но было темно. И он вдруг, с поразительной ясностью увидел её перед собой, близкую, нежную, ласковую и услышал её безмерно дорогой голос.
- Славочка любимый родной! За нас не волнуйся. У нас всё нормально и спокойно. Получили от тебя аттестат. Большое тебе спасибо! Теперь имею возможность лучше кормить и одевать детей. Если бы ты знал, как мы по тебе соскучились! Нет слов описать. Скорее бы окончилась война, и мы никогда, никогда бы больше не расставались с тобой. Береги себя от ненужного риска, могущего погубить тебя и твоих бойцов. Ой, да что я тебе такое пишу. Как можно на войне без риска. Я знаю, что ты никогда не станешь прятаться за чужие спины и всегда будешь там, где жарко. Я чувствую сердцем и верю, что ты с честью пройдёшь через эти тяжёлые бои и мы опять будем месте. Я жду тебя и буду ждать тебя столько, сколько нужно будет ждать. И что бы с тобой не случилось, не отчаивайся, знай, что ты мне всегда будешь дорог и нужен таким, каким возвратишься домой. Дети тоже ждут. И часто, увидев на улице военного, спрашивают: - «Это наш папа идёт?»
До свидания. Крепко, крепко тебя целуем, обнимаем.
Твоя Клава и дети.
Ему показалось, что он ощутил прикосновение её губ. Это лёгкий утренний ветерок шевельнул его волосы, ласково погладил лицо, соскользнул на руки и исчез в глубине окопа.
- Да дети! Подумал он, - и перед его мысленным взором предстало это страшное поле боя, усеянное мёртвыми телами. Он вздрогнул от ужаса: оно находилось почти рядом, - а сколько полегло там молодых, красивых, сильных парней. А ведь они чьи-то дети, чьи-то мужья и отцы и чьи-то любимые избранники. Их ждут матери, ждут наяву и во сне, ждут жёны, веря в счастливую звезду своих детей, ждут и невесты, рисуя в мечтах тот самый радостный, самый желанный и счастливый день соединения их любящих сердец. И все они с нетерпением ждут весточки с фронта. И, не дождавшись очередного письма-треугольника, до дыр зачитывают предыдущее в надежде найти что-то непрочитанное, неразгаданное ими. А для погибших уже не существует матери, жёны, дети и любимые. Не существует это бескрайнее с мерцающими звёздами небо, это, наливающееся розовостью рассвета утро. Всё для них померкло в одно мгновение и навсегда. И только лишь то, что было создано их мыслью и руками, надолго переживёт их и будет памятью для живых с безвременно ушедших из жизни. А как бы они ещё многое могли сделать и своим трудом украсить землю.
Но наши бойцы и командиры гибнут за правое дело. Они защищают Родину от злейшего врага человечества – фашизма. А как понять фашистских рабочих парней, одетых в солдатские шинели? За что они гибнут? За увеличение баснословных прибылей своих угнетателей-капиталистов. Почему же они стреляют в своих собратьев по классу – советских рабочих, а не в фашистов? За эти два дня боёв ни один немецкий солдат из рабочих не перешёл к нам. В чём же дело? А нас убеждали, что немецкие рабочие в нас стрелять не будут.
Вдруг ему послышались раскаты грома. Он приподнялся, посмотрел. Небо было безоблачное. Гул нарастал, усиливался. Земля, словно испугавшись, нервно задрожала.
- Нет. Это не гром. А что же это танки или самолёты?
- Самолёты! Воздух! – крикнул он. Ожили, загудели окопы.
- Воздух! Воздух! – слышалось повсюду.
Гружёные «Юнкерсы» сделали разворот, сверкнув белым туловищем со свастикой, и, оглушая визжаще-воющим рёвом, помчались в низ, сбрасывая бомбы, а потом, выйдя на пике, вновь пошли на разворот.
Бомбы рвались, взметая вверх землю. Дымились воронки. Запах ядовитого тела, заполняя окопы, вызывал удушливый кашель у бойцов.
- Да чего ж это такое делается? Где же наши истребители? – сквозь приступы кашля, почти детским голосом прокричал молоденький боец из пулемётного расчёта, - ни одного истребителя! Колошматят нас, как овец. И зениток нет!
- Да не скули ты, как кобель в подворотне! Не трави душу! Не сей панику! Нету, значит, нету! Чего теперича об этом гутарить. Будем бить немцев всем, чем сможем. Нечего слюни распускать! Ну-ка быстро дуй за коробками с патронами! – сурово сдвинув брови, сказал наводчик, - нет, погоди! Опять летят.
«Юнкерсы», сбросив бомбы на батареи, развернулись и стали строчить пулемётным огнём по окопам пехоты. Освободившись от смертоносного груза, они скрылись за лесом.
И казалось, что уже ничего живого не осталось от такого ураганного огня. Но ожили окопы и траншеи, пришли в движение, заговорили разноголосым говором.
- Ну, как, боец Каримов, дюжа струхнул, чай, с овчинку показалось?
- Моя мал, мал боюсь.
- Небось струсишь, вмешался в разговор подносчик Тимохин, - как в кромешном аду побывали. Думал, что всем нам здесь каюк. А ты тоже, боец Крапивин, струхнул, хотя и старше нас. Только виду не показываешь.
- А кто же не боится смерти. Таких людей нету, какие не бояться. Только не все в панику кидаются. Ежели ты потерял власть над собой, заметался в страхе вылупивши глаза, то считай конец тебе. Ну, а что касаемо меня, то зря брехать не стану. Тоже селезёнка заёкала, когда эти проклятые бомбы жутко завыли. Ну, думаю, такая стерва ахнет и мокрого места от нас не останется. Только поминай, как звали. Но вовремя в себе страх упредил. Ну, а ты Тимохин, правильно гутаришь, что мы, кубыть, в аду побывали. А чего ж на деле получается? Шуму, грому, трескотни и взрывов вона сколько было, а не хрена нам немец не сделал. Это он страху на нас напущает, думает, что мы опосля такого грохота лапы вверх подымем. И бери нас голыми руками. Н не тут-то было. Дураков нету.
- Танки с фронта! Приготовиться к бою! – подал команду Казьмин. Бойцы быстро разобрали связки гранат и бутылки с горючей смесью. Прямо на окопы двигалось чёрно серое облако дыма. Танки сотрясали воздух скрежетом железа.
Полк, пропустив танки, всей мощью своего огня отсёк оторвавшеюся от них пехоту и отбросил её на исходные позиции. Танки стали с флангов обходить линию обороны полка. По ним ударили 45 мм пушки и батарея 76 мм орудий. Но бронебойная сила их была невелика и они значительных повреждений танкам врага не причинили. Борьбу с грозными машинами повели смелые, мужественные бойцы. Они, прижавшись к дну окопа, пропускали через себя танки и бросали в них связки гранат (в один танк связку из пяти гранат в каждой и бутылку с горючей смесью). Часть машин была уничтожена или повреждена. А танки, прорвавшиеся в населённый пункт, тоже уничтожали связками гранат и бутылками с горючей смесью бойцы, находившиеся в засаде за домами и сараями.
Потеряв много убитыми и ранеными, полк отошёл на новый рубеж обороны и продолжал вести сдерживающие бои. Семь дней и ночей, без сна и отдыха он отражал многочисленные атаки врага. В этих боях во взводе лейтенанта Казьмина погибло 15 пулемётчиков и среди них Поляков, Тимохин, Каримов – бойцы дорогие сердцу наводчика Крапивина. Крапивин помрачнел, осунулся, на лбу, между бровей легли глубокие морщины, засеребрились белые нити в усах.
- Эх вы, сынки мои,- повёл он мысленно разговор с погибшими, - видать, плохо я вас вразумлял и не доглядел. Вот с тебя, Костя, сулился снять штаны, да выпороть, а не выпорол и зря, может быть, и живой бы остался. Чего ж теперь будет с твоей матерью. До конца своих дней глаз не просушит от слёз горючих.
- А ты, Каримов, убыть и осторожный был парень-то, а вон замешкался и угодил тебе осколок прямо в голову. И осталась твоя хорошая баба вдовою. А как ты тогда за неё на меня злился! Чудок за горло не схватил. И правильно. Нельзя свою бабу в обиду давать. Да, живой, всегда о живом думает. Кто ж вот её, теперича, приголубит и пожалеет. Так и зачахнет она по тебе тоскуючи. А сколько ишо останется таких вдов-горемык. Бог знает, чего мою бабу ждёт. Ведь бои-то – ад кромешный, как гутарил Тимохин. А вот, как угораздило тебя, Тимохин, подставить лоб под пулю? Вроде бы коробки таскал по всем правилам. Ох, да смерть ведь завсегда причину найдёт. Вот только дюже рано она вас всех забрала, не дала жизнью насладиться. А какая бы жизня была хорошая, ежели б не войны. Как же мне вас всех жалко! Вот головой-то разумею, что война без жертв не бывает, а вот душа ничего не хотит понимать. Вот ноет, ссаднит, хуть лопни.
И скупые мужские слёзы прозрачными каплями росы скатились со щёк на серые, как земля, корявые его руки.
- Негоже казаку, как бабе, нюни распускать да ишо на войне,- подумал он и оглянулся, - увидют, засмеют. Он торопливо вытер пальцами глаза, щёки, пригладил усы и в миг его добрые серые глаза загорелись такой страшной ненавистью, словно в его окоп неожиданно ворвался враг.
- А почему совестно плакать по своим сынкам? Почему? – крикнул он, - нет, не совестно. Мы вам гады фашисты, за всё с лихвой отплатим, да так, что не токмо своим детям, но и внукам крепко-накрепко накажите не соваться на нашу землю! – он резко встал с корточек и быстрым движением рук стал протирать пулемёт.
-Чего это он? – спросил пулемётчик у товарища, - пойду, узнаю.
- Не ходи. Это он по погибшим тоскует.
На восьмой день боёв полк отошёл на пополнение. После пополнения полк с боями дошёл до Десны, под Ельней, где дивизия занимала оборону. Длительное время вела сдерживающие бои. Но под напором превосходящих сил противника отошла на новый рубеж и у Малоярославца заняла оборону.
Делее - Глава5.Чертовщина
http://www.proza.ru/2017/07/18/934