Она перегородила мне выход на улицу. Упрямо стояла, нагнув голову, и нагло лупала на меня своими тупыми глазами навыкате. Я понял, что мне не выйти, если я ее не отгоню. Ни прутика, ни палки рядышком не было. Все, что у меня имелось - это моделька-игрушка в виде грузовичка, которую мне выпилил из деревянного бруска мой старший брат. Я размахнулся и бросил машинку в нее, она тут же кинулась на меня, повалила, и стала катать по земле, прижимая к ней своим безрогим лбом.
Сегодня, честно сказать, я уже не помню, закричал ли я тогда, или, проявив свою настырность, наоборот сжал зубы и не издал ни звука. Помню только, что больно мне не было, но страшно было. Не заметил, откуда вдруг появился отец, двумя-тремя ударами отогнал корову, поднял меня с земли, миг спустя появилась мать, подбежали старшие братья. Даже подошел школьный работник дедушка Павел. Я не понял, откуда они все возникли: еще двадцать-тридцать секунд назад во дворе никого, кроме меня и бодливой школьной коровы Жданки не было. Отец поставил меня на землю рядом со столбом, ограничивающим проем ворот, через которые вел проход со двора на улицу, куда я и хотел попасть, и куда меня не пускало настырное животное с противным нравом. За ее агрессивность в свое время у нее и рога-то спилили, чтобы ненароком какого человека не поранила.
Сейчас я стоял как раз у этого столба, и вспоминал описанную сцену. Случилось это со мной, когда мне было года три-четыре, точно не помню. Пять минут назад мы с приятелем подъехали к тому месту, где когда-то были эти ворота, забор, дом, в котором жила моя семья. Я стоял, вспоминал, и видел, что по левой стороне, где размещался раньше дом, палисадник, хозяйственные постройки и вообще просторный школьный двор, не было ничего, кроме диких зарослей какого-то мелкого кустарника и травы. Единственное, что осталось - это покосившийся полусгнивший столбик, возле которого я предавался воспоминаниям о баталиях с коровой, и чуть далее - чудом сохранившийся, уже порядком потрепанный и подряхлевший, если так можно выразиться, тополь - один из трех, что когда-то посадили мы с братьями перед домом. Там, где стоял дом, не было совсем ничего, кроме зарослей, даже никаких развалин, которые обычно остаются на земле в том месте, где когда-то стояло какое-либо строение.
Бывший школьный двор теперь был пуст, на месте большого школьного сада виднелись какие-то хозяйственного вида постройки, которые, судя по их состоянию, тоже были давно заброшены. Ничто не напоминало о некогда цветущем саде. Повсюду, насколько хватало глаз, лежала явственная печать уныния и запустения, тягостное впечатление от которой усиливалось полным безлюдьем и тишиной.
Прохладный погожий день. С раннего утра с нетерпением жду, когда будет можно идти в школу. Я уже одет в мышиного цвета школьную форму, состоящую из брюк навыпуск, гимнастерки полувоенного образца, широкого ремня с блестящей пряжкой, на которой выдавлена большая буква Ш, форменной фуражки с блестящим козырьком и кокардой, на которой тоже видно буковку Ш. Все это я уже надел на себя. На мне также новенькие блестящие ботинки. Мама говорит, что в них я буду ходить в школу, на улицу бегать буду в старых. В руках держу портфель, тоже новенький, в котором лежат книжки и тетрадки, карандаши, пенал и прочие принадлежности. У портфеля блестящий замочек с ключиком. Ключик мама привязала за длинную нитку к ручке портфеля. Наконец, появляется отец, говорит: - Ну что, сын, пошли?!
Выходим из дома, направляемся к школе. До нее метров пятнадцать - двадцать. С бьющимся сердцем открываю дверь, вхожу в здание с сознанием, что я - ученик. Не знаю почему, это сознание сопровождается чувством всеобъемлющей гордости. Помню, что я с каким-то трепетом, самостоятельно, хотя отец был рядом, открывал дверь, как-будто делал это впервые в жизни, хотя до этого шмыгал через нее бессчетное количество раз, бегая в библиотеку за книжками. Но тогда это было как бы не солидно, я еще не был учеником. А сегодня, сегодня я ученик, и это вам не просто так.
Все это вспоминалось мне, когда я, пройдя от столба дальше во двор, повернул направо и остановился перед школьной дверью. Дверь была заперта через щеколду на ржавый замок. По всему было видно, что она уже и не помнит, когда ее открывали в последний раз. Школьное здание, в целом выглядевшее еще достаточно прочным, всем видом являло памятник прошлого: никаких следов деятельности человека. Окна заколочены, повсюду бурьян, кровельный материал с крыши местами сорван, печные кирпичные трубы полуразрушены.
Прямо на земле, прислоненная к двери, стоит какая-то картина в старой багетной рамке, обращенная наружу тыльной стороной. Мой спутник поднимает ее, поворачивает, и мы видим, что это какая-то икона. Видимо, она уже давно здесь обитает, так как лик её еле различим, и сама она имеет вид изрядно потрепанного непогодой предмета. Я подержал ее в руках, поставил в сторонку, подошел и потрогал замок, он отозвался мне прохладой металла и легким, ржавого окраса, скрипом в дужке.
Я стою метрах в десяти от школы, смотрю, как школьный шофер дядя Леша Соколов вместе с моим старшим братом Эриком ремонтируют школьную полуторку. Машина стоит на деревянных чурбаках, ремонтники лежат под колесными дисками, каждый со своей стороны и что-то там делают.
Вижу, из конюшни выходит отец, идет в направлении машины. Когда до нее остается метра полтора, машина вдруг начинает двигаться, съезжать с чурбаков. Еще секунда, она упадет и дисками раздавит и Эрика, и дядю Лешу. В последнюю секунду отец хватается за бампер и держит ее, напрягаясь изо всех сил. Я громко кричу: - Эри-и-и-ик!, но они уже заметили опасность, быстро выкатываются из-под дисков, отец роняет полуторку. Руки белые, разжать он их не может.
Дядя Леша пытается разжать руки отца, оторвать их от рамы, но он намертво вцепился и не отпускает ее. Дядя Леша берет киянку, лежащую на земле среди других инструментов, довольно сильно стукает отца по одной руке, рука разжимается, вторая рука тоже выпускает металл бампера. Все молчат, смотрят друг на друга. Молчу и я, но внутри у меня бушует гордость за моего отца: он такой сильный, что сумел полуторку, огромную машину, удержать на весу.
Эта картина высветилась в моей памяти после того, как я немного продвинулся в глубь бывшего школьного двора, пытаясь найти некие, случайно уцелевшие, приметы прошлого. Увы, глаза не нашли ровным счетом ничего. Не было забора, огораживающего двор, не уцелело ни одно подсобное помещение, повсюду буйно росла разного рода сорная трава, в том числе крапива и лебеда, которые по весне в прошлом частенько фигурировали в супах-щах, которые нам варила мама, в качестве едва ли не основного компонента для "наваристого" бульона.
Подошел поближе к углу школы, туда, где я в далеком детстве полоскал однажды после дождя грязную лягушку. Было тихо. Было мертвенно тихо. Я стоял и вслушивался. На этом месте я, бывало, частенько, когда было ветрено, слушал эолову арфу. Про арфу мне рассказал папа, когда я впервые услышав ее, подвел его к этом месту и мы вместе ее слушали.
Я старательно вслушивался. Мой спутник, человек очень тактичный, совсем мне не мешал, он все время держался позади в двух-трех шагах от меня. Я слушал, напрягая слух. Наконец, мне показалось, что где-то там, под стрехой, Эол, уступая моему желанию, немного тронул струну своей арфы, и раздался невнятный звук.
- Игорь, ты слышал? - спросил я.
- Нет, а что было? - отозвался мой спутник.
Я понял, я догадался: Эол тронул арфу только для меня, остальным она была не слышна. Прерванная связь времен восстановилась. Не спеша я повернулся и пошел в направлении улицы.
Улица в этом месте очень широкая, метров, наверное около семидесяти. Точно напротив нашего дома стоял домик Максатовых. Домик был маленький, семья, живущая в нем - большая. Там жила бабушка Анна, тетя Поля и ее дети: Нина, Юра, Толя. Отца их не было, он не вернулся с войны.
В этом доме я бывал часто, практически каждый день. Выбегая утром гулять, сначала бежал к Максатовым. Мне казалось, что там меня любили. Впрочем, казалось - это я неправильно сказал. Там все действительно любили меня, особенно тетя Поля. Мать с отцом ее частенько в шутку называли моей крестной матерью, хотя был я нехристь нехристем. С одной стороны дома бежала дорога по переулку, ведущему к Винному пруду, а с другой стороны стоял большой пятистенный дом Страховых. Он был высок, стоял как-то горделиво и с особым достоинством смотрел на дорогу всеми своими шестью окнами.
В последний раз я приезжал сюда в 1985 году, привозил свою дочку, чтобы показать свою родину. Семейство Максатовых тогда было практически в полном сборе, только бабушка Анна ушла в лучший мир. Все было на своих местах: и дом, и сад, и огород, на котором неустанная труженица тетя Поля выращивала все, вплоть до проса.
Сейчас, когда я вышел за пределы бывшего школьного двора, мне видна была совсем иная картина: ни домика тети Поли, ни ее сада и огорода уже не было и в помине, как не было и других домов, что стояли через проулок. Дом Страховых уцелел, но гордость с него слетела, он весь как-то нахилися, и тоскливо глядел на мир шестью пустыми и мертвыми глазницами окон без стекол. Я смотрел на этот разгул разрушения и запустения, и мне вдруг вспомнилось. Вспомнилось, наверное, впервые с тех пор, как я уехал из этих мест.
К Страховым приехали гости. Родня из Горького. Там была девочка моего возраста, необыкновенной, как мне показалось, красоты. Едва я ее увидел, как сразу и навсегда влюбился. В этот момент, когда они приехали, я был как раз возле Максатовых и поэтому все хорошо увидел. К моему разочарованию, гости быстро ушли в дом, а к Страховым я не ходил, да и не пошел бы, потому что застеснялся бы этой красавицы.
Ушли гости, убежал домой и я, забрался в кубовую, туда, где когда-то колдовал дедушка Павел, присел на скамеечку возле печки и стал думать об этой девочке. Она была вся необыкновенная. С головы до ног. Во-первых, в волосах у нее были широченные белые банты, во-вторых на ногах красовались настоящие кожаные сандалики, платьице было ладно сшитое, красивого василькового цвета. Такой одежды не было ни у одной девочки в нашем селе. И еще. Я узнал ее имя, оно было воздушное, я такого никогда не слышал. Её звали Эля. Это же почти Эол! Наверное, она фея, думал я.
Мне очень хотелось ее увидеть и я пошел к дому Максатовых. Когда подошел, в голову пришла идея бегать по тропинке, идущей вдоль домов, причем не просто бегать, а громко топать при этом ногами, чтобы Эля услышала, и выглянула в окошко, а я ее увидел.
Забеги начались и даже увенчались некоторым успехом: на третий или четвертый раз она выглянула в окошко, я увидел ее, и меня охватило счастье. Потом мои пробежки стали бесполезными, Эля не выглядывала, и я ретировался на свою сторону улицы, сел возле забора и стал нести наблюдательную вахту.
Вечером, однако, счастье снова улыбнулось мне, Эля вышла на улицу вместе со страховскими девчонками. Само собой, я мигом перелетел через дорогу, сделал вид, что играю сам по себе, но держался совсем рядышком с ними, и почти неотрывно наблюдал за ней, приезжей феей. Когда она случайно бросала свой взор на меня, я мгновенно закрывал глаза, как будто моргнул, а пока они были закрыты, я отводил взор в сторону, чтобы она не поняла, что я смотрю на нее.
Моя волшебная любовь длилась целых три дня, потом гости уехали на станцию и увезли с собой первую фею моей жизни.
Сейчас я стоял, смотрел на дом Страховых, вспоминал эту историю. На секунду мне показалось, что образ Эли в белых бантах мелькнул в мертвом окне. Усмехнувшись, я отвел глаза от дома, и взглянул туда, где должно было стоять второе здание школы. Я уже где-то говорил, что село было очень большое, и в школе в пору моего детства училось восемьсот учащихся. Не всякая городская могла бы похвалиться таким количеством воспитанников. Школы, однако не было. На ее месте красовался церковный храм, за которым не было никаких строений, хотя раньше там были магазин и чапок, или чепок, или чипок. Я так и не знаю, как правильно писать это слово, но именно так называли в народе это заведение. Официально оно называлось "Чайная". Там останавливался проезжий люд, шофера, возчики сельпо, и прочий разночинный народ. Пообедать, попить чайку, и не только.
Далее по улице стоял ряд домов, как и в прежние времена, только нынче домов было больше нежилых, типа страховского. Было время обеда, село выглядело безлюдным. Увиденное повергло меня в минорное настроение, и я предложил своему спутнику поехать обратно в город, что мы и сделали.
Сидя в машине, я предавался невеселым размышлениям по поводу судеб российского села. Мне понятно, что старое отмирает, новое нарождается. Это непреложный закон. Но новое по этому закону нарождается на месте старого и вместо старого. В родном селе я не увидел ничего нового, чтобы народилось на месте старого, кроме церкви, родившейся вместо школы. Вместо разрушенных и покинутых домов не родилось ничего.
Стоял солнечный день, дорога весело бежала по холмам и низинкам, вокруг привольно раскинулись поля, на которых раньше росли рожь, пшеница, овес, кукуруза, стояла стеной конопля, приветливо изумрудом зеленел горох, медом пахла цветущая гречиха. Все это было раньше. Сейчас эти поля были девственно покрашены малахитом дикой травы. На многих полях уже вовсю буйствовала поросль молодого леса, местами лес уже был почти взрослый. Жизнь продолжалась, природа возвращала себе власть над брошенной землей.