Осмысление рубрики "нам пишут".
Обидевшись за список, перечислявший простенькие, не входящие в Уголовный Кодекс, ежедневные практики мудо-свинства, незнакомая женщина спросила меня в интернете, нет ли в моей картине мира "просто мужчин, отцов и братьев". Богинюшка, конечно же, были, и много. У меня было два отца, земной и небесный, и неисчислимое число отцов, братьев и прочих родственников, то и дело рвавшихся поучать, критиковать и стыдить. И да. Я довольно рано почувствовала, что общение с мужчинами - удовольствие сомнительное во всех смыслах, но не смогла довериться этим чувствам. Мир, населенный "просто мужчинами, отцами и братьями", продержался в моем воображении три десятилетия, и сегодня я хочу рассказать о событии, благодаря которому он окончательно рухнул.
Это был последний случай, когда меня кидали мужчины, потому что больше я не доверяла им ничего и никогда.
Зябким августовским утром, после бессонной ночи, которую я провела совсем не так, как рассчитывала, благодаря бывшему, мертвецки напившемуся ровно в то время, когда должен был доставить нашего сына, уезжавшего на соревнования, на другой конец города к 4 утра (надо ли говорить, что "половина расходов", вопреки его торжественным клятвам, не появилась ни перед поездкой, ни после), я оказалась на конечной станции метро, среди толпы грибников и дачников, ожидавших начала движения поездов.
Через час стояния в плотной, напряженной массе людей начались первые подвижки, толчки, торопливые извинения и шиканье. Открылась решетка, и волнообразно колыхаясь, толпа втекла в подземный переход и замерла перед последней дверью. В толчее одна из дачниц сделала замечание задевшему ее мужчине, и тут началось удивительное. Невзрачный задохлик в потертой одежде с корзинкой и термосом преобразился, выкатил грудь колесом и визгливым, плюющимся голосом начал выкрикивать обрывки фраз о том, что женщины распустились, спорят с мужиками, их надо как раньше бить за непослушание, блаблабла и скрепы.
Я смотрела на толпу женщин вокруг него, на женщин, опустивших лица, на женщин, отворачивающих взгляды, на женщин, которые могли бы убить гаденыша на месте, но делали вид, что ничего не происходит. Внезапно с пугающей очевидностью стало понятно, что если бы мужичонка прямо там, среди толпы, уселся испражняться, мир женщин, "полный мужчин, отцов и братьев" не стал бы возражать, опустил бы глаза, отвернулся. И я была тогда с ними, в этой толпе, раздраженная, давящаяся от безмолвного гнева, среди озабоченных утренними делами женщин, и молчала вместе с ними, не имея сил и привычки противостоять ежедневным практикам мудо-свинства. Я, большую часть жизни сожалевшая о том, что родилась женщиной, ненавидевшая свое тело, свою уязвимость, свою робость, свой тихий голос, свой беззвучный смех, вдруг увидела то, что отказывалась видеть до сих пор. В мире, полном "просто мужчин, отцов и братьев" любой произвольный самец человека убежден в том, что любая произвольная женщина и вообще все женщины на свете обязаны ему уступать, не замечать его свинства, молчать, опускать глаза, оправдывать, ухаживать, служить, убежден до возможности ударить, до крови, до смерти. Мерзкий, вонючий, плюющийся мужичонка блаблабла и скрепами победил, заставил молчать, трахнул в мозг целую толпу женщин.
В то утро я поняла, что больше не хочу принадлежать этому миру с его бесконечной снисходительностью, с его бесконечной терпимостью, с его бесконечным попустительством свинству и людоедству, с его бесконечным оправданием преступлений самцов человека, с его вечным банкетом добра и мира, построенных на страхе и стыде "просто женщин, матерей и дочерей".