— Как живём? А, сами не знаем… Как на вулкане. Почему на вулкане? Да, вот так: ползёшь, ползёшь куда-то, может быть даже вверх, а потом бац, и всё в пепел. Вот раньше на меня внимание-то почаще обращали. Не всегда я этому вниманию только рад был.
Мужской силуэт, взгромоздясь на штабель из поддонов, сел свесив ножки. Его философский вид нарушало лишь внезапное подёргивание сношенной обувью, стучащей по деревянному «пьедесталу». Невысокий рост оратора не скрывало даже его сидячее положение. Мысли вслух еле слышно поползли по грязному двору магазина.
— Вот помню, иду я себе, никого не трогаю, размышляю по обыкновению. Вдруг замечаю одну низкорослую полноватенькую особу, которая сложив губки бантиком, движется мне наперерез. Ничего себе, думаю, на абордаж девка тянет. Не-е, мне такого добра не надо. Отвернулся, делая вид, что не заметил её распутного домогательства. Сам краем глаза вижу, что похотливая незнакомка сменила свой таранящий курс, и обиженно прошла стороной. Нет, я, конечно мужчина видный! Это легко заметить невооружённым глазом. Идёшь по улице, и на тебя посматривают, а то и нахально таращатся. Ну, да, не вчера, правда. Немного раньше. Сейчас на меня меньше заглядываются… Или не смотрят вовсе. Но речь не о далёкой молодости, а ведь ещё совсем недавно, как мне кажется… Вот бабы!
Или, вот, как одна дама меня всё-таки зацепила… В прямом смысле. Выхожу, значит, я как-то из троллейбуса. Зимой дело было. Совсем уже стемнело, хоть и не очень поздно. Троллейбус, значит, отъехал и я ступил на проезжую часть, чтобы перейти дорогу. Как вдруг, хвать она меня за руку, эта мадама незнакомая. Так молча вцепилась в мою руку, прижалась, и пошла рядом. Ну, думаю, пускай идёт: темно, скользко… Фонари правда горели, но кто ж знает, какое у неё зрение? Дорогу потихоньку перешли, вышли на тротуар, а она; как дёрнет свою руку от меня, и давай голосить, что к ней насильник домогается. Глянул я на неё, у-у… К чему там домогаться? От безысходности знать дама в безумие впала… Хорошо, что хоть прохожих рядом не было, а то в правду бы поверили. Ушёл я тихонечко так, оставив эту чокнутую у дороги.
Силуэт крякнул, достал папироску. Покрутив её жёлтыми пальцами, дунул, примял мундштук и сунул в рот. Спичка не сразу зажглась, обдирая коричневую полосу потрёпанного спичечного коробка. Зашипев, она нехотя вспыхнула, окутав едким дымом нечёсаные седые кудри, мужичка.
— А вот ещё: тоже зимой дело было. Была у меня тогда машинка-то. Уж ночь наступила. Людей нет никого, почти. У дороги голосует дама. Видная такая; в кожаном пальто с меховым воротником. Ну, думаю, подвезу, если по пути. Чего такой крале по сугробам ковылять? Торможу, открываю дверь. Она говорит: «Мне нужна тыща. Что хош сделаю». Дама в приличном подпитии оказалась. Амбре такое, хоть закусывай, но с ароматом. А ехать она никуда и не собиралась. Я, конечно, уехал. Мне б самому кто тыщу дал! Ну, не за такие услуги, разумеется. Вообще секс за деньги, как-то не по мне. И не потому, что денег жалко. Всё должно быть по обоюдному желанию, ну или по согласию хотя бы. А эта, прилично одетая… Хотя, может потому и одета прилично? Да, шут с ней!
Аккуратно затушив докуренную папиросу о доску, рассказчик бросил окурок, попытавшись попасть им в какую-то цель.
— Хм, — усмехнулся мужчина, прищуривая глаза, — а та мамзель, на переходе… Кстати, на том же, где под руку меня хватала чеканутая. Только в тот летний денёк я за рулём к дому подъезжал. Один поворот оставался. Чуть за полночь было. У этого перехода, значит, торможу на красный свет, а на тротуаре странная гражданочка мнётся в нерешительности. Моргнул я ей фарами, мол, топай, тебе зелёный человечек светиться. А у неё видно свой человечек в голове, но тоже зелёный. Она, вышла на дорогу и как брякнется мне на капот! Её пьяная физиономия лыбится мне в лобовое стекло какой-то дикой гримасой. Говорит: «Давай выпьем»! И с махом бухает передо мной литровой бутылью пива. Хорошо, что бутыль пластиковая оказалась. Я, — задний ход, она — за мной… Машин рядом нет, ну я на «встречку», — объезжать этакую красотулю.
— Эй, Платон! — раздался чей-то окрик, — опять про баб своих трындишь? Хорош философствовать! Картоха в зале кончилась. Иди, давай!
Силуэт, проворно спрыгнул со своего постамента, но присев на корточки, медленно и с трудом выпрямил колени. Его сутулое тело быстро скрылось в темноте дверного проёма.
Воробьиная стайка весело обрушилась на деревянные поддоны, выискивая себе среди досок деликатесное пропитание.