Мой дядя, вернее, родной брат моего деда, был действительно самых честных правил. Но вовсе не осел, как это выражение толкует Михаил Казиник, а просто порядочный и честный трудяга. Из всего рода, пожалуй, единственный, кто как-то воспользовался сословным положением, то есть своим казачьим происхождением. Род же свой эта семья вела от запорожского казака по прозвищу Секач.
У дядиных родителей было не то одиннадцать, не то четырнадцать детей. Точно не помню, но определенно больше десяти. Откуда достаток возьмется? Как в таких условиях дядя сумел прошибить лбом все преграды и получить еще до революции высшее образование - непостижимо. Можно лишь догадываться, чего ему это стоило. Но получил, стал активно трудиться на ниве агрономии и животноводства, то бишь, в сельском хозяйстве, причем, весьма успешно. Только начал, как говорится, вставать на ноги, грянула революция. Нужна была она дяде, как щуке зонтик, да куда от нее денешься. Подобно своему далекому и буйному предку, дядя не побежал за границу, решив, что рано или поздно заваруха кончится, все станет на свои места, тогда и пригодятся его образование и опыт. Лет пятнадцать ждал, как-то перебиваясь.
Дождался. Загребли его в НКВД, где следователь со всей большевистской прямотой ему заявил:
- Тут, на Украине, таких специалистов навалом. А Советской власти нужно, чтобы они равномерно распределялись по просторам нашей великой Родины. Советская власть знает, что с вами надо делать, с буржуями недорезанными. Получи путевку на десять лет. раз ты ни в чем дурном не замечен. Отправим тебя в теплое место, в Казахстан, там с тобой разберутся.
Разобрались. Дядя отмотал свой срок от звонка до звонка и в награду получил еще десять «на поселение». После второго университета - лагерного, ему милостиво разрешили заниматься столь любимым им сельским хозяйством, но под присмотром идейно устойчивых товарищей в синих галифе. Истосковавшийся по настоящей работе, дядя развернул бурную деятельность. Будучи человеком сметливым, попутно завел теплицу, из коей стал снабжать все местное начальство свежими овощами круглый казахстанский год. Начальству это понравилось. Когда срок поселения подходил к концу, к нему вечерком зашел один из таких начальников, правда, рангом пониже, и сказал примерно следующее:
- Иван Пантелеймонович! Ты даже не представляешь, как наше начальство тебя шибко полюбило. Оно у нас толковое, понимает, что без тебя эти теплицы быстро захиреют. Поэтому, решило себя без овощей не мучить и тебе подарочек сделать, а именно, припаять тебе очередной срок... Я случайно этот разговор услышал, когда они бумагу соответствующую строчили. Дам я тебе, мил человек, один совет. Беги отсюда немедленно, ибо утром за тобой придут. Затеряйся где-нибудь подальше от больших городов. С твоей головой и руками как-нибудь пристроишься. Но если поймают, ты меня не видел и не слышал. Вот тебе паспорт, что в милиции на столе валялся и прощай.
Дядя поклонился этому человеку в ноги, а к утру уже был далеко. Несколько лет проработал где-то на Волге, потом в Воронежской губернии, потом в Золотоноше, нигде надолго не задерживаясь. И все это время не то, что куста, тени его боялся. Казалось ему, вот-вот раздастся стук в дверь или в окно, непременно под утро, а далее все будет по полной программе.
Позже, в хрущевское время, будучи на пенсии, поселился он в Симферополе, доживать оставшиеся дни с женой, мужественно мотавшейся с ним по городам и весям. Детей у них не было, может потому, к своему внучатому племяннику он относился как к внуку. Ублажал меня отменными домашними наливками, разносолами, рассказами о своем житье-бытье. Речь дяди и его письма блистали милыми архаизмами, типа: ея, оный, нижайше кланяюсь и прочими. Рассказывал и писал он с мягким юмором, подшучивая над собой, никого не осуждая.
По случаю окончания мной института, дядя приехал в Питер. Уже в аэропорту, провожая меня в Якутию, сунул мне в карман четвертной.
- Да ты что, дядя Ваня! Для твоей пенсии это серьезная брешь. Я же получил подъемные, две стипендии, а там начну грести деньгу лопатой.
- Нет, нет, - удержал дядя мою руку. - Мне много не надо. Поверь старику, эти деньги тебе могут пригодиться. На новое место едешь, там всякое может быть. Я это испытал не один раз.
Как в воду глядел. В Якутии сразу же выяснилось, что самолет мне оплачивать не собираются. Не положено. Надо было ехать поездом до какой-то пристани на Лене, а потом до Якутска пароходом. Разницу в стоимости билетов у меня стали выдирать из зарплаты, да так, что от нее почти ничего не оставалось. Так что, на дядины деньги я, хоть и впроголодь, прожил почти месяц. Вот и попробуй не прислушиваться после этого к старикам, враз пожалеешь.
Дядя не дождался моего возвращения из Якутии, умер. Старику было за восемьдесят, болячки его вконец одолели. Как мне рассказала его супруга, ныне тоже давно покойная, перед смертью она пыталась устроить его в больницу. По каким-то причинам в больницу его не взяли, а поскольку дядя уже ходить не мог, отправили домой на машине скорой помощи. Привезли умирать. Врач, санитар и встретившая машину супруга долго не могли открыть заднюю дверцу. Открыв же, увидели сидящего (сидящего!) на носилках дядю с указующим куда-то вверх перстом:
- Будь она проклята, эта советская власть! - громко изрек дядя и потерял сознание.
Медики впали в шок: во-первых, при виде сидящего старика, коего считали без пяти минут покойником, а во-вторых, от проклятья, какового вслух никто не осмеливался произносить. Они-то не знали дядину жизнь, посчитав, что он так круто отреагировать на отказ в госпитализации. Родственники же посчитали, что в нем проснулся нрав его буйного предка-казака. На самом деле, дяде терять уже было нечего. Образованный и очень неглупый человек, понимал, что жить ему осталось часы. Так оно и случилось. Умер он через три дня. Перед смертью пришел в сознание, простился со всеми и попросил позвать священника.
В Евангелии правильно говорится: не судите. Двадцать лет лагерей ни за что, ибо дядя сроду не занимался политикой, потом метания по всей России в боязни нового ареста могут озлобить кого угодно. Только дядя отнюдь не стал злобным. Наоборот, добряк был, каких мало. Как теперь говорят, его просто «достали» и его терпение в последние дни лопнуло. Много воды утекло с тех пор. Власть уже другая. Однако, когда сейчас некоторые граждане с ностальгическим восторгом начинают вспоминать советскую власть, я вспоминаю дядю Ваню. Он в отношении ее никаких восторгов не испытывал. Но стоит ли на эту тему дискутировать? Пусть каждый думает, как ему нравится.
Обидно мне другое. Недавно был я на кладбище и не нашел дядиной могилы. Походил, походил и сдался, положил цветочки к первой попавшейся. К той, где давным-давно уже никого не было, заброшенной. Они там, покойники, между собой разберутся. Сам же дал себе зарок, что в следующий раз непременно его могилу найду. Попрошу прощения за грехи свои вольные и невольные. И за то, что не сумел проводить его в последний путь, и что редко бывал у него, и еще реже писал. В общем, есть за что. Прости, дядя Ваня! Среди живых больше некому просить у тебя прощения.