Глава 16
В комнате установилась тишина. Часы на стене тикали, а мы с Ба ждали приговор.
- Я думала, ты не заметишь, - наконец вздохнула она. Я был поражён, нет, раздавлен.
- Думаешь, не понимаю почему у тебя Михаил с губ не слазит. Она ведь всё про тебя знает, Миша, - обратилась ко мне торжествующая Вера Фёдоровна, - всё! Ты только заболеешь, она сразу: на тебе, Вера, то-то и то-то, сделай таки и так. Или, что у тебя там месяц назад случилось, она прям почернела. Ведь почернела? - обратилась она к Николаевне.
- Почернела, - подтвердила старушка.
- Ну и? – нахмурился я.
- Вот правда, Михаил, я ведь ничего плохого не сделала и не могла, наоборот, вот твоя Бабушка подтвердит да если бы это я, стала бы я сейчас тебе открываться?
- А кто?
- Родственники папы. Это они тогда приезжали. И вообще, это не я бабушке твоей внушила тебя привести. А они.
- Почему?
- Сашка то у нас слабоумный родился, даже в армию не смог пойти.
- Ну и дальше?
- Вот видит Бог, Михаил, я об их существовании даже не знала. Как сейчас помню, открывается калитка ворот, я на кухне была, в окно смотрела, забегает как к себе домой девочка маленькая, как куколка, и ехидно так смотрит прямо в глаза и говорит: «Здравствуй, бабушка!» Меня как по голове ударило, как тогда в Усть-Каменогорске! Отнесло сразу голову, жар разлился во всё теле, смотрю – она!
- Кто она? – спросили мы одновременно с Верой Фёдоровной.
- Девочка, ну что тогда Павел Петрович то привозил, точно та, только подросла немного.
- Павел Петрович?
- Да, Миша, да он самый.
- Это что, его дочь?
- Нет, я думаю, нет. Она всё больше молчала. А он, - она замолчала и вздохнула, - он, как сейчас помню, один из всех знакомых, кто тогда не пытался за мной ухаживать.
Я взглянул на старинную фотографию Архи-Юли, ой, извините, молодой Николаевны, и подумал, что за чудо-человек, не обративший на такую внимания. Вдруг как молнией меня поразила догадка.
- Как так один? – воскликнул я.
- Не знаю, Миша.
- Да кто он такой? – вмешалась в разговор Ба.
- Наш общий знакомый, - отмахнулся я, понимая, как тяжело будет разложить всё по полочкам старушке, читающей с грехом пополам и то только вывески на магазинах, уверенной в существовании отдельного изюмного дерева.
- Вы хотите сказать?
- Ничего, Миша, ничего! Я видела только девочку и она не скрывала, что узнала меня. Да я помнил эту хохотушку: обычный ребёнок, но какая-то серьёзность в поступках, они больше всего и забавляли.
- Но зачем?
- Ой, Миша, мы с ними тут ругались до посинения, они то со мною ничего сделать не могут, я ещё сильная была! На папу они очень обижались, что он на простой человеческой девушке женился. С мужчинами у них проблемы. Те, кто есть, в основном, бездетные, я так поняла. А так, обязанности мужчин у них исполняют женщины.
- Как?
- Так, Миша. Жизнь заставит и не такому научишься. Меня они отыскали в надежде на моих деток. А детки мои рано поумирали. Детоньки мои, - всхлипнула старушка, - и моя Ба полезла в карман за платком.
- Я то им зачем? – спросил я аккуратно, стараясь не задеть Николаевну.
Старушки пару минут похлюпали носами и разговор продолжился.
- Про тебя особого разговору не было, приглянулся ты им. Бывало, стоит смотрит на тебя долго-о-о.
- Кто? – Я вспомнил, что с девушкой-хохотушкой я вообще-то толком не общался.
- Елена, мама девочки Нины.
- Маму девочки звали Елена?
- Да, а на что тебе?
- Какая она из себя?
Ой ли? Сам не знаешь? Зелёная.
- Что же получается, я понравился маме Лене?
- Ну точно, не девочке же, она то до сих пор такая же, медленно растут они. Мне сказали, что Ниночке тогда уже за сотню перевалило.
Караул! У меня началась внутренняя паника! Твою же мать! Я оглянулся на портрет, он просто убивал своей красотой и … мерзостью.
- Успокойся, Михаил, - как-то вяло произнесла Христиана Николаевна, - всё теперь позади, я думаю. Они получили своё. Ты им теперь не нужен, раз уж такое получилось.
- Что получилось то? – встрепенулась Вера Фёдоровна, Михаил, это что за новости?
- Успокойся, Ба, - поспешил утихомирить я старушку, - просто я встретил эту женщину.
- Батюшки! Христовенький ты ребёнок, что же она с тобой сделала? – всё-таки завелась моя Ба.
- Успокойся, Вера, ничего она с нами не сделала.
- Небось, своих то пожалела! На тебе, Веркиного внука. Ой, мама, мама!
- Свои полудурки, а твой семимесячный родился. Я, дура, им сболтнула. Они как поднялись да как забегали. Для них это находка.
- Почему?
- Ихний он считается, до человека он в утробе не дорос. Может как они чувствовать. Они надеются, что от него мальчик родиться и тоже чтобы семимесячным родился.
- А как так? – насторожилась старушка.
- Ой ли? Не понимаешь или прикидываешься?
- Звери! Да они же страшные звери!
Теперь и я понял.
- Вот сволочи, - вставил я своё.
- Успокойтесь оба, сейчас врачи всякое могут. Это раньше убивали, сейчас разрежут и зашьют. За деньги всё можно.
- Прости меня, Господи, - запричитала Ба. И зачем я тебе Михаила привела, ты такие страсти рассказываешь…
- Нужно мне ему кое-что сказать. Выйди, Вера.
- Нет! После этого всего – нет! Он – дитя неразумное, ты его оплетёшь.
- Ну, слушайте оба. Вера, возьми там за портретом письма и бумаги.
Бабушка отпихнула меня, собравшегося дотянуться до рамки, и, строго взглянув, пододвинула табурет. Из-за пыльного портрета извлеклась внушительная пачечка, перетянутая бельевой резинкой.
- Вот. Да, он, - вздохнула Николаевна. – Возьми, Михаил, это не должно пропасть. Может снесёшь куда надо, может сам воспользуешься.
- Я это сперва в церкву сношу, - самостоятельная Ба засунула пачку себе за пазуху.
- Вот и славно, сноси, голубушка. А теперь подойди ближе.
Это ещё чего? – и Ба встала между нами, - не ближе.
- Ну, слушай. Придут они к тебе, позовут. У них ведь хорошо, денег много. Будешь как сыр в масле кататься. Научат они тебя всему, мысли читать. А хорошо ли, Миша, мысли то людей знать? Я тебе скажу – мука такая! Знать, когда умрут твои родные и ничего не смочь. Полное бессилие. Но если они, Миша, к власти дорвутся, пришло их время, это плохо, Миша. Это конец всем людям. Всем, Миша! Вот и думай. Дай, сынок, руку и ты поймёшь всё без слов.
- Ещё чего! Хватит пугать! Успокойся уже с миром, потрогала ей голову Вера Фёдоровна.
- Не могу, сама поди знаешь. Видишь, Миша, счастье это мне не принесло. Не мне, не моим деткам. А ведь была когда-то такой, - она показала глазами на портрет. – Людей лечила. Ой, лечила, помнишь поди, Вера?
- Ты иди, Михаил, подожди меня на улке. Я сейчас приберу Николавну. Об остальном завтра договорим. Правильно, мама?
- Правильно, Вера, правильно. Что-то не можется мне.
Я двинулся на выход. Юлька с фотографии смотрела на меня печально. За дверцами на кухне тётя Тая мыла молча посуду в тазике. Сашкины ноги торчали с печки. На столе буфета стояла полная бутылка и тарелка с закуской. Я махнул головой. Тётя Тая, улыбнувшись, взглянула трезвыми глазами! Она слышала всё!
Свежий воздух ударил меня в лицо и вернул к реальности. За воротами было ветрено и дымились чудовищные кучи. Они сигнализировали о том, что конь вместе с хозяином отправились в путь недавно. Вскоре появилась Вера Фёдоровна и мы в темпе французского легиона тоже двинулись домой.
Дома стоял дым коромыслом. Собрались соседи. Родитель мой соорудил во дворе из кирпичей мангал и только ждал моего появления, чтобы всё это разжечь. Наше отсутствие было долгим, но это не вызывало возмущения, как в городе. В деревне этому были даже рады, о чём свидетельствовали покрасневшие носы.
В общем, стол ломился от съестного, гости предвкушали веселье, хозяева гордились качеством и количеством, а домашние животные радовались свалившемуся счастью и оно состоялось, закрыв все тревоги и страхи последних дней, как новый снег, который мы обнаружили, очнувшись к утру. Но это была не единственная новость. Едва мы сели завтракать, как послышался лай Рекса и отряхивающийся топот на веранде. В дом ввалился старший Мазукин, владелец того коня и промычал, что баба Христя ночью умерла. Старушка Вера Фёдоровна, взглянув на меня, сразу засобиралась в путь. Ничто не могло её остановить.
Самого же дядю Васю, вразумив, что жизнь продолжается и сначала нужно позавтракать, заставили умыться и сесть за стол. Надо сказать, он и не сопротивлялся. Было видно, что трубы него горели ясным пламенем.
В общем, часов в двенадцать дня и я с родителями решился сходить к Мазукиным. Помочь чем…
Тучи обложили небо по всей дороге, несколько раз начинали сыпать крупой. Народу было порядочно. Христиана Николаевна была человеком популярным. До появления в деревне штатного фельдшера все пользовались её услугами. И даже половина взрослого населения послевоенного образца появлялось не без её помощи. А уж как ей были обязаны женщины! Из ста десяти земляков в сорок пятом вернулось двенадцать. А население Разжиково всё-же упорно увеличивалось.
В доме пахло свечами. Портрет на стене отсутствовал. Сама Николаевна, приодетая и прибранная, лежала на широкой скамье, упёртой одним концом в стену, выглядела восковой мумией. Свиток молитвы закрывал её лоб. Несколько старушек сидели в почётном карауле. Вера Фёдоровна была на кухне и беззлобно шипела на тётю Таю. Та была в чёрном одеянии, зарёванная, и молча выслушивала уроки. Мне так и не дали возможности войти в комнату. Ба окликнула.
- Миша, подь сюда. Сходи-ка в магазин, посчитайте и там запишите на бумагу. Принеси мне, сынок, я денег дам.
- Что посчитать то?
- Там знают, чего и сколько.
Я двинулся исполнять распоряжение, но краем уха расслышал, как Ба прошипела на тётю Таю.
- А ты, бесстыжая, чтобы сейчас же в баньку и чтобы глаз не показывала с …манка. Слышишь, тварь?! Натворила дел. Чтобы запаху тут не было! Господи, срамота то какая перед людьми. Ой…ой…ой. Господи, прости прегрешения наши! Тётя Тая раньше меня с рёвом выскочила на улицу.
В магазине, действительно, всё знали. Там продавцами работали две вечно молодые, пунктирно незамужние женщины. Я помнил их с малолетства, но время над ними было не властно. Только физика. Их линейные параметры менялись от температуры окружающей среды, а оптические от толщины макияжа. Сегодня они были обе выпукло-мулатистыми, шпильки их туфель вызывающе скрипели по кафелю, а достоинства колыхались от резких движений. Но головы у них работали на «пять с плюсом». Одна из них, Марина, была точно в курсе расходов и как калькулятор выдала цифры. Оказывается, Вера Фёдоровна уже распорядилась и здесь!
Поминки были заказаны на следующий день аж на сто персон! Предстояло всё сносить в колхозную столовую и там женщины будут готовить. А осведомлённость Марины или тёти Марины объяснялась её неуёмной сексапильностью и мезальянсом с оболтусом Александром, чьи ноги вчера торчали с печи Мазукиных. Между прочим, их слияние произошло раньше Аллы Борисовны и Фили – знай наших!
Второе нестареющее создание, видимо, было в творческом поиске, загадочно блестело глазами (увы, про линзы они ещё не знали, а для блеска накатывали пятьдесят грамм коньяка) и всё старалась нанести мне увечья своими неуёмными габаритами. Чур-меня и от греха подальше, я при первой же возможности выскочил наружу. Одновременно в деревне что-то произошло: из Мазукинского переулка выбегали люди.
Первая волна молча, вторая с визгом. Они отбежали и встали как вкопанные, причём не отрываясь смотрели на Мазукинские строения. Кто-то крикнул, чтобы сбегали за фельдшером, а заодно и за участковым милиционером. Я естественно рванулся вперёд спасать Веру Фёдоровну.
- Куда, дурак? – закричали мне вслед.
Во дворе ни души!
Я несмело прошёл через бесчисленные сенки и сенцы и, наконец, на кухне увидел старушку. Она стояла на коленях без платка и прижимала большую икону к себе, быстро произносила молитву, смотря в дверной проём зала. Наконец, увидела меня и махнула рукой, чтобы я подошёл.
Я, конечно, видел всякое в последнее время, но такое!
Николаевна с закрытыми глазами полусидела на скамейке, опираясь на стенку. Изголовная свечка лежала на полу и тлела тонкой струйкой. Рядом на стуле шевельнулось тело старушки из почётного караула, которая не сумела испариться вовремя.
Вера Фёдоровна показала на неё взглядом и быстро сказала:
- Вынеси Марью Алексеевну к людям, пусть фельдшер посмотрит. И скажи, пусть в церковь за батюшкой съездят.
Пока она не произносила слова молитвы, тело Христианы Николаевны затрясло и оно задвигалось в сторону стены, наваливаясь на обои, будто пыталось подняться.
Я выждал мгновенье, пока Ба не начала читать молитву и не смотря на скамейку, взвалил на руки лёгкую, как пушинку, старушку.
Фельдшер встретила меня у крыльца и принялась приводить пострадавшую в чувства. А в калитку вошёл взъерошенный местный участковый и мужики, прибежавшие из тракторных мастерских. Среди них старый, сутулый кузнец дядя Толя Размехин, пенсионер, ветеран. Он с милиционером исчез в доме. Через минуту вышли.
- Эка невидаль, отходит человек, на фронте и не такое бывало. Где у них топор? И, увидев тётю Таю, стоящую в дверях бани, крикнул: - Тайка, где у вас топор?
Милиционер молчал, он был бледен как мел!
Я был рядом с Верой Фёдоровной, когда он вернулся, держа в руках здоровенный свежий осиновый кол. Молча прошёл в комнату. Засунул кол под лавку. И решительно вернул Христиану Николаевну на место. Разжёг свечку в изголовье и перекрестился.
- Покойся с миром, Христиана Николаевна. Бог тебя простит, а ты прости нас.
И назидательно нам: - Кол то не забудьте вбить в могилу перед тем, как отпускать будете. Нечего её тревожить.
В общем, похороны выдались ещё те, если бы не был свидетелем, не поверил бы! Скажу только, что почётный караул вернулся на место, когда приехал священник из города. Привезли его на знакомой «Волге». Водитель вышел и, поздоровавшись, спросил, почесав голову:
- Ну что тут у тебя опять?
- Да вот, оживает.
- Серьёзно? С тобой не соскучишься.
Да, ещё приехала скорая помощь из Соколовской районной больницы. Они попросили посмотреть покойницу, а для этого выставили и Веру Фёдоровну, и Батюшку из комнаты. Христиана Николаевна не заставила долго ждать и начала нет, не лезть на стену, кол не давал, а нагреваться.
Батюшку позвали, когда врач скорой помощи крикнул: - Ого, сорок семь!
В общем, погода на следующий день неистовствовала, буран просто валил с ног. На кладбище провожали самые стойкие. Когда вбили кол в могилу, стало совсем темно. Быстро закопали, Батюшка прочитал молитву и всё кончилось как по щелчку выключателя. Всё, что было поднято с земли, падало молча и тихо. А когда в столовой подняли поминальные граммы, засветило солнышко.
На следующее утро я снова оказался недалеко от кладбища. Я стоял у сугробов на перекрёстке в ожидании проходящего автобуса в сторону Ишима. И яркая амальгама венков с могилы резала глаз отражением восхода.
- Что у вас тут произошло, никак конец света?! – воскликнул водитель «Икаруса», подавая мне билет. Действительно, метром за триста от Разжиковского поворота не было не снежинки, как и до самого города Ишима. На маленьком вокзале я поднялся в вагон Свердловского поезда и первый столб, проплывший за окном, вернул меня в действительность…