Утро в Руденке сегодня выдалось отличное. Туман над речкой Шеенкой медленно рассеялся, как только пробились первые лучи летнего солнца. Яркое, июньское солнышко медленно выкатилось из-за горизонта. Белые, пушистые облачка, как будто отара кучерявых барашков, плавно уходили в сторону леса, необъятное небо заполнялось синевой. Трава на лугу освобождаясь от уходящего тумана заиграла своими зелёными красками.
Просыпалось с первыми лучами летнего солнышка небольшое село Руденка Марчихино-Будского сельского совета. В этом селе, проживало несколько десятков человек и то вместе с детворой, в нём было всего-то девятнадцать хат, половина из которых была под соломенными крышами. Другие дома поболе, были покрыты шифером.
Соловьи, выводившие многоступенчатые трели всю ночь, смолкли, как только забрезжил рассвет. С восходом солнца их сменило многоголосие пения других птиц. Камышёвки деловито снуя по стеблям камыша и рогоза выводили свои незатейливые песни. По листьям кувшинок, вышагивая своими красными длинными лапками, ловко пробежала водяная курочка в своём чёрном оперении и опустившись на воду, поплыла вдоль берега.
Вдалеке, возле соснового бора, разбавленного дубравами со старыми, толстенными, разлапистыми дубами, удалялась рыжая плутовка – лиса, неся в зубах добычу для своих лисят. Те видно с нетерпением ждали свою мать в норе, где-то под корнями могучих богатырей-дубов не решаясь выйти на божий свет.
Ближе к лесу, в зарослях камыша раздавался глухой, утробный голос выпи. Парочка аистов деловито сновали по лугу выискивая ящериц и лягушек. В небе, зависая над полем, пели жаворонки. Поднявшись в верх чуть не к самым облакам, замирал, а потом, словно скатываясь с горки, приближаясь к земле, блеял козодой.
Небольшая речушка Шеенка, шириной не больше десяти метров, пробегая под деревянным мостиком, медленно несла свои тёмные, покрытые у берега ряской и кувшинками нескончаемые воды. Извивалась меж лугов прикрываемая у берега рогозом и камышом, и терялась вдалеке под плакучими ивами начинающегося соснового бора. По воде плавно расходились круги от выплескивающейся рыбы.
За воротами, на речке плавала стайка соседских уток. Несколько сереньких уточек, покрякивая, кормились ряской. Маленькие, пушистые утята посвистывая кружились возле своих мам. Два ярко раскрашенных селезня паслись в сторонке.
Лягушки, разместившись между кувшинок и сидя на их круглых листьях, закончили свой ночной концерт, и старались находиться подальше от утиного общества. При приближении уток ныряли и прятались в тину на дне. Какие посмелей, замирали и выпучив глаза следили за утками.
Прошла бабулька в телогрейке, закутанная в платок, в опорках из обрезанных резиновых сапог на босу ногу. Помахивая хворостиной в перебинтованной руке, она подгоняла перед собой четырёх козочек до лужайки за домом.
Вспугнутые козами, с тропинки поднялись несколько нарядных, пёстрых удодов и перелетев на безопасное расстояние, опустились на тропинку. Деловито выискивая червяков своим длинным клювом и тряся разноцветными хохолками.
По дорожке, между речкой и воротами не спеша и поклёвывая травку, важно двигались индюки. Их потомство, боевые индюшата, с гурканьем, переговариваясь меж собой, совали под ворота свои любопытные головки и заглядывали во двор.
Их распирало любопытство, не дай Бог пропустить какие-нибудь новые изменения в чужом дворе. И почему это человек машет своими крыльями без перьев? То вдруг начинает приседать, то неестественно для индюков поднимает ноги, то кланяется в разные стороны? Индюшатам это было в диковинку, так как в их дворе хозяева были смирные, не скакали, не прыгали, не махали крыльями и ногами по утрам, в общем обычные селяне с Руденки.
Акиндин Николаевич, встав в шесть часов утра, делал во дворе свою ежедневную утреннюю зарядку. Увидев любопытные головки индюшат, улыбнулся и вместо приветствия выдал индюшиной компании обычную фразу,
- Ну что, шпиёны, опять информацию собираете, да военные объекты высматриваете? Ни чего у нас тут нового не случилось, новых ракетных баз не разместили, танки не маскировали, и пехота не проходила. - Вёл диалог с индюками Николаевич. Те, своим гурканьем за воротами, дружно обсуждали услышанную информацию.
- Ты смотри, какие любопытные, всё то им интересно в чужом дворе, ну ни дать, ни взять, шпиёны!
Индюшиная ватага загоркотала, толи обидевшись на хозяина двора, толи уже разведав всю обстановку в чужом дворе и насытив своё любопытство, медленно направилась своим маршрутом за бабулей с козами.
Сделав зарядку Николаич, как его прозвали соседи, которые никак не могли запомнить его чудное для них имя, окинул свою недоделанную работу.
Новая поленница дров, наверно единственная во всём селе, красовалась возле сарая. Попиленные чурбаки аккуратной горкой лежали возле козла, сделанного Акиндином для распилки брёвен.
- Ну, сегодня поколю остальные чурки, сложу в поленницу и можно начинать наводить порядок в сарае и во дворе, - подумал согревшийся от зарядки Николаич.
- И почему тут в селе у местных не принято дрова в поленницы складывать? Валяются у всех дрова во дворе как попало и даже не пиленые. Печку топить надо, так они на день напилят, поколют и дело с концом, - размышлял Акиндин. - Не порядок это! Ходят по двору, запинаются, а порубить, сложить в поленницы ума не хватает что-ли? У меня будет всё по-другому, по- нашему, по северному. Во дворе должен быть морской порядок, чистота, она никому не повредит.
Да, действительно, как заметил Николаич, хозяева в селе были на его взгляд зачуханные какие-то, раболепные, богомольные и с ленцой, но украсть, что плохо лежит, тут уж они очень расторопные становятся, тут уж им нет равных. Толи привыкли так жить, с незапамятных времён когда-то купившего имение в этих местах литовского дворянина Марка Кимбери и по старинке названного по имени его жены Марчихи. Вот с тех пор и пошло это название, постепенно разрастающегося села, так и стали люди называть своё село Марчихина Буда, а в простонародье просто Мар-Буда.
Жена этого дворянина занималась тут варкой поташа, дёгтя и смолы, ну а Будами в те далёкие времена назывались такие предприятия в лесу. В общем жили как при царе Горохе, дворянстве, да при панах, так до сих пор и продолжают жить, по старинке. Ни каких тебе новшеств ни в хате, ни на подворье, ни в огороде, ни в хлеву.
Пригласил как-то соседей, которые и бань-то никогда не видели, в недавно построенную добротную баньку с парной у себя, так они раз помылись, больше ни ногой, как только не упрашивал их Акиндин Николаевич. Говорят, жарко уж очень у Вас Николаич в вашей бане, не привыкши мы к этому.
Ну а ему северянину без бани, без парной да с дубовым веничком не ловко как-то не мытому, да и неприятно грязному-то ходить. Привык сызмальства каждую субботу ходить в баньке попариться с веничком, косточки пропарить, помыться хорошо, свежую, постиранную и выглаженную одежду надеть. Красота!
Так за этими мыслями и не заметил, как времечко к завтраку подошло. За поленницей дров стоял ряд новеньких, добротных клеток с кролями, которых завёл хозяин, сразу переехав в купленный дом. Накормил кролей, дал курам и уткам корм.
Взялся за топор и под сильными ударами сосновые чурбаки быстро стали превращаться в аккуратные и ровные поленья. Работа спорилась, гора чурбаков начала уменьшаться. Только вошёл в работу, как тут уж и хозяйка Мария Ивановна на крылечке появилась, зовёт завтракать.
- Акиндин, завтрак уже готов, бросай свои дела и к столу.
Николаевич, поморщился, не любил он, когда работу его перебивают, но перечить жене не стал. Отложил топор, которым уже начал колоть дрова, сложил поколотые дрова в поленницу. Вспомнив, что со вчерашнего вечера ещё самогоночка осталась, сразу подобрел и пошёл завтракать. Так что можно и рюмочку пропустить за завтраком, и не спеша направился к крыльцу.
Мимо ворот мыча и разбрасывая лепёшки прошли две коровёнки, а за ними малец лет десяти с хворостиной. Коровёнки равнодушно посмотрели на ворота, на хозяина дома, поднявшегося на крыльцо, промычали что-то своё, вроде как поздоровались и направились на луг пастись. Малец, поздоровавшись с соседом и обойдя очередную коровью лепёшку, направился за своими подопечными.
На отшибе села, не далеко от дома Гурьевых, по деревянному мостику над Шеенкой, дребезжа бидонами, проехала телега, запряжённая шустрой лошадёнкой. Телега, поскрипывая давно не смазанными колёсами и поднимая пыль грунтовой дороги, медленно тащилась по старенькому, полу прогнившему мостику. То дед Митяй с магазина вёз утреннее, собранное руденскими жителями молоко и сданные селянами яйца, в соседнее село Марчихину Буду в заготконтору. Лошадёнка, пройдя мостик, ужаленная оводом, хлеща себя по бокам хвостом, рванула было в галоп. Но дед Митяй сразу её осадил, натянув поводья.
- Но-о, но, не балуй дурёха! Смотри ты мне всё молоко в масло собьёшь и яишню в телеге сделаешь. Ишь, порезвиться ей захотелось. – Незлобиво прикрикнул дедок, попыхивая махоркой и скрылся с телегой за соседским домом Белашовых.
Николаевич, проводя взглядом телегу, зашёл в дом, переобулся в тапки и направился к умывальнику. Возле переделанной им русской печки на свой северный манер, в коробке из-под пылесоса, сидела рябая курица с выведенными вчера цыплятами. Жёлтые комочки уже обсохли, распушились и попискивая, жались к наседке – маме, с любопытством рассматривая окружающий их мир.
На столе уже стоял завтрак. Дымящаяся, душистая гречневая каша, тарелка свежей, жаренной крольчатины порезанная крупными кусками, с подрумяненной, золотистой корочкой. Редиска в подсолнечном масле, посыпанная зеленью и лучком, маринованные опята поблёскивали своими маслянистыми шляпками. Небольшие, ароматные, малосольные огурчики, горкой, лежали в другой тарелке, рядом с ними помытый и почищенный пучок зелёного лука. Петрушка и укроп, сорванные со своего огорода, украшая своей свежей зеленью разнообразили стол и придавали ему праздничный вид. Горка свежеиспечённых блинов на тарелке красовалась в центре стола. Аккуратно порезанный хлеб лежал в узорчатой хлебнице.
Акиндин Николаевич, помыв и вытерев насухо руки присел к столу. Окинул взглядом хозяина простые, но со вкусом и любовью приготовленные яства на столе, удовлетворительно хмыкнул и сказал, обращаясь к хозяйке.
- Ну Маша, к такому роскошному завтраку и рюмочку пропустить бы не грех!? Тащи-ка бутылочку, там со вчерашнего ещё осталось, – зная нелюбовь жены к спиртному, Акиндин сразу перевёл тему, однако внимательно следя за её действиями.
- Сегодня хочу закончить с дровами, да и за порядок в сарае возьмусь. Надо там всё лишнее повытаскивать, а то от старых хозяев там такой бедлам остался. Хлев вон переделал, так теперь нашему кабанчику и светло, сухо, просторно и уютно в нём будет. Борька даже веселее стал, и даже хрюкать стал по-другому. Понравилось видно! Скотинка, а тоже понимает толк в чистоте и комфорте. А мать?
- Да! Борька конечно теперь доволен, я его вчера вечером кормила, так он в руки своей мордашкой тычется, хрюкает и вроде как улыбается. Довольный видно своими хоромами. Тебе, Киня, спасибо просил передать, - ответила, улыбаясь хозяйка.
Мария Ивановна, достав бутылку и рюмку, подошла к столу. Села рядом с мужем и не спеша налила в рюмку до краёв, крепкой и чистой как слеза абрикосовой самогоночки посланной по почте с Армении их дочкой Людмилой. Наложила источающей духмяный пар каши в тарелки, лучший, большой кусок кролика с золотистым жирком с верху, положила мужу, себе же и каши поменьше и небольшой кусочек кролика попостнее.
- Так и себе налей, Маша! Выпьем за детей, чтоб им хорошо жилось! Чтоб у них мир и счастье всегда были рядом! Чтоб здоровы всегда были!
– Да больно уж она, эта их водка крепкая, - но спорить с мужем не стала.
Мария Ивановна, достала ещё рюмку, поморщившись, налила себе пол рюмочки, чокнувшись рюмками, выпили за детей. Закусили малосольным огурчиком с зелёным луком и принялись за кашу с крольчатиной.
- Ох и крепкая зараза! Но пьётся приятно, не то, что местная буряковка. И как ты ту буряковку пьёшь, ведь вонючая она, не то что Людина? - поморщившись промолвила хозяйка, неспеша набирая в ложку каши, - спасибо за посылку Люде с Георгием. Умеют же делать!? И вино у них очень вкусное и приятное. А варенье у них с ежевики какое вкусное, да и с кизила тоже. Как тебе отец, нравится? – рассуждала хозяйка. - Молодцы! Не забывают нас с тобой Киня.
- Да - а! – задумчиво сказал Киня, - посылают они нам, не забывают, да и Люда готовить умеет, вся в тебя. Хозяйка! А помнишь, в Умбе ещё послали они как-то нам посылку? А там варенье из помидоров, яблоки чуть не по килограмму и водочки тутовой, ох и крепкая та водка была, - вспомнив как он, достав с посылки бутылку, залпом выпил полную стопку, аж слезу тогда прошибло, ох и крепкая та тутовка была.
- Помню, как же не помнить, - ответила хозяйка, - ты ещё с Вовой спорил, что с помидоров никто не делает варенье, пока записку в посылке не нашёл и не прочитал. А Вова-то сразу понял с чего варенье, а ты ему, это фрукты какие-то, фрукты.
- Ну да, Вовка тогда прав оказался, сразу сказал, что это варенье с помидоров, - согласился Акиндин, - а я не поверил. Уж никак не думал, что с помидоров можно варенье варить. Да и откуда мне знать, я ведь раньше и не знал даже как те помидоры растут. В Умбе то только свежие, да квашенные, а в банках маринованные, да консервированные мы и видели-то, –улыбаясь произнёс он, - а оно вона как оказывается бывает то. Варенье, и на тебе, с помидор! Надо же!?
У Акиндина Николаевича, работавшего теперь по хозяйству с раннего утра до заката солнца не покладая рук, аппетит всегда был отличный. Он, крякнув после чарки, налёг на горячий завтрак, с аппетитом уплетая ароматное мясо с кашей, приправляя всё зелёным луком, укропом и петрушкой. Ему нравилось, как готовит его хозяйка.
А уж готовить Мария Ивановна умела, все блюда у неё были отменного качества, это вам не в столовой и даже не в ресторане. Готовила она всегда от души и с любовью, не каждой женщине даётся такой талант.
Первые блюда, - борщи с капустой, со щавелем или с обычной крапивой, да со свеженькой сметаной! Щи с квашеной капустой, гороховые супы с разваренным в пюре горохом, супы с фасолью! А какая у неё была уха с рыбы, да приправленная грибочками!?
Или просто грибовница со свежесобранными с толстенькими, словно бочёночки, боровичками, подберёзовиками и подосиновиками, с почищенными беленькими маслятами, с белыми грибами!? Тут уж гости не обходились за частую одной тарелкой и за частую тянулись за добавкой.
Мясные блюда, - котлеты, биточки, тушёное и жаренное мясо, были всегда ароматные, сочные, покрытые золотистой корочкой. К ним Мария Ивановна всегда делала подливу и подавала с отваренной или жаренной картошкой, аккуратно выложенной на тарелку и политой подливой, или с разными кашами с маслом. Все эти вкусности прямо сами просились в рот.
По воскресеньям пекла пироги, плюшки и шаньги. Шанежки у неё были пышные, румяные, с хрустящей корочкой, смазанные сливочным маслом и посыпанные толокном. Свежие, только что испечённые, они просто таяли во рту. Пироги же, - рыбные кулебяки с линём и редко с сомом, купленными у местных рыбаков, ягодники со смородиной, клубникой, вишней и просто пирожки с картошкой, с творогом, с мясом были душистые, мягкие, пушистые, всегда подрумяненные и расходились на Ура.
Гречку, да и любую крупу, всегда сначала перебирала, потом эту гречку обжаривала на сковороде, та получалась коричневая, зёрнышко к зёрнышку. Душистая и аппетитная каша в русской печи томилась и получалась рассыпчатая, да со сливочным маслом, ну просто объедение!
- Ну, что ещё по рюмочке? – поглощая завтрак, промолвил Акиндин, - уж больно вкусная у тебя мать каша, а кролик прямо объеденье, сам во рту тает.
Соблазнённая таким одобрением её стряпни, хозяйка налила ещё рюмку мужу, но себе не стала наливать.
- Ну а себе? – изрёк Николаевич, - наливай, - хорошая же водочка то!?
- Нет, ты пей, а мне хватит, а то голова болеть будет, да и дел у меня много, -отказалась Маша, - гладить вон белья сколько после вчерашней стирки. Клушу с цыплятами накормить, да и Борьке комбикорм замесить и дать надо. Опять же клубнику собрать, вон и огурчики пошли, тоже собирать надо, и варенье закрывать, и огурцы закатать. Всё же мы всё равно не съедим с тобой. Ну и по дому работы хватает. Да и Вове в армию, и Гале в Умбу вареньица потом послать надо будет. Нет, мне хватит, - повторила она.
Акиндин перечить не стал, не любил он настаивать на счёт спиртного, не хочет человек пить, значит ему и не надо. Каждый должен знать свою меру, если оно ему лишнее и не в прок. Зачем же зря добро переводить.
- Жаль, что я часто забываю эту меру, - подумал хозяин, посмотрев с гордостью на Машу. – Она вот может остановиться вовремя, да и не любитель она этого Змия, а вот у меня что-то это плохо получается, затягивает эта злодейка с наклейкой временами. Особенно если Машиного контроля со стороны нет.
- Ну что, давай за нас, последнюю сегодня! – подняв рюмку произнёс Николаевич, подцепил парочку опят на вилку, выпил, крякнул и отправил грибы в рот, сдобрив их пёрышком лука и веточкой укропа. На душе потеплело, спиртное медленно разливалось по телу согревая душу. Доел кашу с крольчатиной, похрустел огурчиком и насытившись, отодвинул тарелку.
- Ну теперь ещё чайку и за работу, надо поколоть и сложить дрова в поленницу, пока дождя нет. Пусть лето сохнут, зато зимой гореть будут как порох, не то, что у Белашовых.
У них как печку топить, так и дрова рубить, они же у них сырые всегда, - распалялся Акиндин, - то у них и печки плохо топятся. Кто же сырыми-то дровами топит? Хреновые они хозяева мать, ленивые - изрёк малость осоловевший от водочки и вкусного завтрака Акиндин.
– Ладно ужо, хватит тебе бурчать-то. Тебе что, с ними в их хате жить что ли? У тебя вон свой дом теперь есть, вон как отремонтировал, не дом, а картина! Ну а соседи, соседи уж какие есть, теперь уже их не переделаешь, привыкли они к такой жизни. Да и чего нам с тобой их судить, Бог им судья! – Ответила жена.
- Э-эх, жёнка, жёнка! - С досадой пробурчал Акиндин, - Свой дом, это может и хорошо, но мне и в Умбе было не плохо. Как никак всю жизнь там прожил, там всё родное и соседи, и друзья, и лес там свой, не то, что здесь, куда ни пойди всё одинаковый. А у нас в Умбе тайга! Вроде тоже лес, но везде разный, там тебе и сосны, и ёлки, и берёзки с осинами, ягоды, грибы. Озёр и болот полно, опять же скалы, сопки, Умба река чего одна стОит!? И речки повеселей и позвонче, а тут одна Шеенка вон под окнами течёт и берег весь утками да коровами заминирован, прямо как на минном поле…, – беззлобно ворчал жене.
- Ну вот тебе раз!!! Не успел переехать, а уже по Умбе заскучал, съездишь ты ещё в свою Умбу. И чего тебе тут не нравится? Там у тебя кроме картошки больше ни чего и не росло, а тут вон вишни, черешни и клубника, и смородина, и огурцы, помидоры, кабачки…. Вон какой сад и огород засадил, аж соседи завидуют. Не-ет, а по мне так тут и дышится легче, а в Умбе мне воздуха не хватает. Вон в газетах же пишут, что на севере кислорода не хватает, то мне и дышать тяжело там было. – подбадривая мужа как могла, ответила хозяйка.
Мария Ивановна, сняла с электроплиты закипевший чайник, посмотрев на мужа, спросила,
- Тебе какой, крепкий чай наливать-то?
- Мне как всегда, морской, как в Умбе, - мечтательно ответил проходивший в навигацию всю свою трудовую деятельность в Белом море на боте «Сокол», а потом на катерах и буксирах в каботажном флоте просоленный морскими ветрами и испытанный штормами морской волк. А на судах у них всегда почему-то пили крепкий, только что заваренный индийский или цейлонский чай. Другого, тёплого или слабенького чая старый моряк не признавал.
Выпив свежего чайку с блинами, Акиндин Николаевич поблагодарил жену за завтрак и направился во двор доделывать свою незавершённую работу.
Мария Ивановна, помыв посуду и убрав со стола, занялась своими делами. Раскрошила цыплятам варёное яичко. Сходила в хлев к поросёнку Борьке, высыпала ему распаренные отруби с остатками со стола в его личную посудину, - алюминиевый таз.
Борька, полугодовалый хряк, с весёлым хрюканьем принялся за свою пайку и с чавканьем поглощал тёплые, распаренные отруби.
Хозяйка убрала в хлеву, наложила подвяленной щерицы пополам с мокрицей в кормушку и застелила пол свежей соломой. Борька краем глаза наблюдал за действиями своей хозяйки, не отрываясь от быстро пустеющего тазика с едой. Управившись с делами по хлеву, забрала у хрюшки опустевший тазик и направилась домой. Борька перешёл к кормушке и начал похрустывать листьями щерицы и сочной мокрицы, жмуря свои свинячьи глазки от удовольствия.
Возле поленницы дров, на крепком дубовом пеньке один за другим с треском разлетались чурбаки сосны и дуба. Горка дров росла, а куча чурбаков непомерно быстро уменьшалась. Топор в умелых, крепких руках Николаевича летал вверх, вниз, словно игрушка. Сверкал на взлёте, на солнце отполированными щеками и с силой опустившись на чурбак, раскалывал его на две ровных половинки. Обнажённое, мускулистое, поджарое тело хозяина двора, покрытое тёмным, коричневым загаром работало словно отлаженный механизм.
Куры во дворе при каждом ударе топора, шарахались в сторону. Утки, те малость поумней, определили себе территорию возле ворот, подальше от рубки дров и спокойно, покрякивая, копошились в корыте с ряской, не обращая на действия хозяина никакого внимания. Кролики спокойно пережёвывали свою травку в клетках, не видя, что там творится за поленницей, да вылизывали своих крольчат, кучкой, тихо сидевших в уголочке клетки.
Маша, выйдя с хлева, залюбовалась слаженной работой мужа.
- Киня, ты так до обеда все дрова перерубишь и сложишь в поленницу, - положив Борькин тазик сказала она. – Ты хоть отдыхай немного, а то как заведённый, смотри кур всех распугал.
- Куры, птицы бестолковые, на то они и куры, вон в огород их возьми выпусти, пусть там червяков ищут. Может колорадских жуков погоняют с картошки? Вот бы нам цесарок завести, они говорят этих жуков здорово любят, – остановившись ответил жене. За тем подумав, добавил, – да где их взять? Да и мороки с их цыплятами много пока подрастут. Нет мать, нам и кур с утками хватит, - вынес окончательное решение Акиндин и взялся за топор. Успокоившиеся было куры напряглись, подозрительно глядя на хозяина с топором.
К обеду, как и предполагал Николаевич, с дровами было покончено. Поленница, высотой около двух метров красовалась во дворе аккуратно выложенными поленьями. Весь мусор после работы был убран и двор снова засиял чистотой. Куры, зашедшие с огорода, оценили обстановку положительно и принялись искать жучков и паучков на месте, где хозяин рубил дрова. Утки, давно уже выпущенные хозяйкой, с удовольствием плескались в речке возле дома гоняя лягушек.
Прошла неделя и Акиндин заметил, что дрова в поленнице с краю от ворот начали потихоньку убывать. На топку для печи они с женой брали дрова с сарая, которые за прошлое лето и за зиму высохли и отлично горели. Но куда же деваются тогда дрова с поленницы, задумался хозяин!? Он аккуратно отметил карандашом верхние поленья, строго запретив жене брать дрова с поленницы, хотя она и не брала те дрова. Зачем же брать сырые поленья, если в сарае полно сухих?
На следующий день меченные дрова опять исчезли. Акиндин Николаевич, видя такую наглость соседей, а больше и не кому брать было дрова, задумался….
Человек проживший на севере шестьдесят лет, честно проработавший на флоте с окончания войны и до выхода на пенсию, человек, который никогда сам не брал чужого и другим не позволял этого делать, и на тебе, у него нагло воруют ночью дрова. Ну приди, попроси, раз уж тебя припекло, ну неужели он бы не дал. Так нет, раз украли, понравилось. А теперь в наглую и каждую ночь воровать стали. Его возмущению не было границ.
Подумал, почесал затылок, брови его приподнялись. В голове его закрутился ещё не созревший полностью, дерзкий план. Улыбнулся и взял в сарае коловорот. Глаза заискрились азартом, мозг дорабатывал операцию «Дрова», а на лице появилась хитрющая улыбка. Вытащил пару поленьев сверху поленницы и начал что-то усердно мастерить….
День в селе прошёл спокойно. С утра местные селяне косили на колхозном лугу, за домом, траву для фермы. Потом сметали её в стога и разошлись по хатам. Бурёнки паслись на лугу возле речки, время от времени удобряя землю своими коровьими лепёшками. Козы, привязанные к колышкам, пощипывали травку. Солнце уже далеко перевалило зенит и приближалось на востоке к горизонту. Хозяева пасущейся худобы по одному, по два уводили своих коз и бурёнок по домам. Расплавленный за день воздух медленно набирая влажность остывал. На луг опускался вечерний туман. Южный ветерок менялся на восточный. Природа готовилась к ночному отдыху.
А вечером, с оглядкой те же люди, что косили и метали в стога выкошенную траву, набивали большие мешки с тех же стогов ещё не успевшую высохнуть траву и озираясь, как нашкодившие школьники, пригибаясь за забором Николаевича, тащили её к себе домой.
Николаевич, стоя на крылечке вечерком, с интересом наблюдая за происходящим, за его огородом на лугу, потом не громко подозвал жену.
- Смотри мать, днём как нормальные люди работали, покосили, в стога сметали, а теперь сами же у себя воруют. Да – а! Видно не все тут добропорядочные селяне. Подленькие людишки тут мать тоже имеются, хлебом не корми, а только дай украсть.
- Что там случилось? Кто там и что ворует? –
Мария Ивановна вышла на крыльцо, увидев крадущихся за огородом мужиков сразу всё поняла.
- Ты смотри сами у себя тащат, вот паразиты! – удивлённо воскликнула хозяйка.
- А Паня Третьякова в Умбе тебе пела какие песни про её село? Что живут тут хорошо, люди приветливые, честные, работящие. Смотри какие работящие, как украсть, то не проморгают, а как работать так не очень спешат. – Продолжал Акиндин, - вон у соседа Ёськи Белашова под помидорами почти полторы сотки, а помидоров с гулькин нос и те какие-то чахлые. У нас четыре метра на четыре под помидорами, ито помидоров больше растёт, - с гордостью закончил он.
- Да ладно тебе брюзжать-то. – недовольно ответила жена. – Паня, та в Мар-Буде живёт, не в Руденке. Ты же не захотел там дом покупать? Здесь купил, сказали за две тысячи, ты и торговаться не стал, купил. А помидоры, то у тебя, таких во всём селе не сыщешь! Ты же стараешься, целый день то в огороде, то на грядках, то во дворе порядок наводишь. У тебя к помидорам до верхушки куста и не дотянуться, а у Белашовых вон расползлись по земле, не отличишь где сорняки, где помидоры. Да и сорта у тебя разные и жёлтые, и красные, и крупные, и мелкие, и круглые как мячик, и продолговатые. Каких только нет? Где ты только семена такие берёшь? – ответила Маша.
- То мать места надо знать и литературку иногда почитывать надо. Умные люди много чего интересного пишут. – Хитро улыбнувшись жене ответил Акиндин. – Немного подумав, добавил, - Ладно мать, Бог им судья, пошли лучше спать, а то завтра чувствую утро не спокойное будет. Да и дождь вроде по радио обещали.
Ночь прошла спокойно, пролил небольшой дождик, а утром начало нагонять облака, ветер переменился на северо-восток. Солнышко прячась за небольшими тучками медленно поднималось над селом.
Акиндин Николаевич как всегда с утра посмотрел на дрова, намеченных поленьев не было. Ухмыльнулся и начал делать утреннюю зарядку, прошли те же индюки с любопытством заглядывая во двор. Всё осмотрели, изучили и советуясь меж собой отправились на луг. Утиная братия плескалась в речке.
Коровёнки, провожаемые вчерашним подпаском минируя своими лепёшками дорожку на луг проследовали привычным маршрутом.
Мария Ивановна с утра сделав свои дела по дому отправилась за мостик в магазин прикупить продуктов.
Из-за леса медленно, будто крадясь, наползала на село огромная, свинцовая туча. Подойдя к лугу над лесом, начала увеличиваться в размерах, темнея на глазах. Замолчали птицы, успокоились и лягушки. Небо прорезала ослепительная молния, через несколько секунд прогремел гром.
Николаевич, в одних трусах начал спешно загонять кур в курятник. Утки, почуяв приближение грозы, сами зашли в сарай и чинно устроились на своих местах, покрякивая и чистя свои пёрышки.
С луга в спешном порядке гнали по домам худобу, утки чинно, вереницей двигались к своим спасительным сарайкам.
Мария Ивановна, боясь попасть под дождь, опрометью бежала с магазина через мостик. И всё же буквально за пятнадцать - двадцать метров дождь её застал, забегая во двор она была мокрая, будто только что искупалась в речке, во всей одежде.
Луг за огородом в миг опустел, по реке и земле застучали словно дробь, тяжёлые, крупные капли дождя. Ветер с каждой секундой усиливался. Дождь переходил в ливень.
В тихий, летний, тёплый день
Тучи чёрные нагнало,
Солнце сразу тут пропало,
Страшно людям в селе стало.
Всё смешалось небо, речка,
Напал ветер ураганный,
Небо молнией сломало,
Раскололось небо с треском.
И вдруг сверху с поднебесной
Смерч спустился окаянный.
По лугам помчался, речке,
Захватил стога на поле,
Расшвыряв их над домами.
Внезапно появившийся смерч с гулом закручивая воздух вместе с ливнем нёсся по лугу. Подхватывая стога сена и унося их по спирали в верх, приближаясь к крайним домам. Обойдя дом Акиндина Николаевича и Белашовых, раскидывая сено на дома, приближался к крайней хате под соломой, где жила шестидесятилетняя женщина.
Дом был старенький, неухоженный, солома клочьями торчала на прохудившейся крыше. Забор во многих местах был перевязан проволокой. Старая калитка висела на одной верхней петле, вместо нижней петли был прибит кусок от ленты транспортёра. Стёкла на стареньких окнах были местами в трещинах и покрыты слоем пыли.
Во дворе, вдоль забора и возле хатёнки рос чертополох, репей, и лебеда, и только от разбитого временем крыльца до калитки шла вытоптанная тропинка. По середине дворика стояла небольшая копёшка сена, рядом с окном, у порога висела местами поржавевшая оцинкованная ванна.
Хозяйка этого дома была нелюдима, особой дружбы с односельчанами не водила, жила особливо, в сторонке, одна словно монашка в келье. В покосившейся, дряхлой сарайке держала с десяток курей, уток, четыре козочки, имея от них яйца, молоко и немного мяса для своего пропитания. Что-то с излишков продавала, часть молока и яиц сдавала в магазин. Получала колхозную мизерную пенсию в размере двадцати восьми рублей, так и жила не бедно, не богато, но на жизнь хватало.
Единственным собеседником у неё в хате был чёрный, как смоль кот. В свободное от молитв и работы время хозяйка вечерами делилась своим хлопотами и заботами с мирно сидевшим возле неё котом. Тот, довольно мурлыча, молча выслушивал её излияния и со всем вроде как соглашался, глядя своими преданными, немигающими глазами на хозяйку.
По вечерам стояла под образами, била поклоны и усердно молилась на закопчённую от времени икону с горящей лампадкой. О чём были её молитвы? Никто в селе не знал, да особо и не задумывался.
Зная её отчуждённость к соседям, никто из односельчан с ней особо не общался, да и она со временем стала затворницей. Раз в неделю ходила в церковь в Свессу, где была железнодорожная станция и небольшая церквушка. Может замаливала прошлые грехи, а может по привычке, так как в Руденке были многие богомольные. Кто молился на образа, а кто и в церкви, в Свессе, так как своей церквушки, даже захудалой, в их селе и соседнем селе Марчихиной Буде не было.
Как раз перед грозой хозяйка этой захудалой хатёнки затопила печь чтоб приготовить себе завтрак. Печь разгорелась, на плите закипал вчерашний постный борщ и грелась пшённая каша. Во дворе барабанил дождь, порывы ветра раскачивали ванну за стенкой, та жалобно скрежетала на гвозде по прогнившим брёвнам. В углу хаты по полу забарабанили капли воды с крыши, переходящие в ручейки. Хозяйка подставила старый тазик под протекающую воду. Солома в углу на крыше местами прогнила, крыша прохудилась и не защищала уже в этом месте от дождя.
Женщина подбросила последние поленья в печь и неистово крестясь, подошла к окну, по которому ручьями стекали струи дождя. Возле избушки образовывалась большая лужа.
Дикий ужас сковал её тело. За окном всё гудело, завывало, стучало, грохотало, словно в преисподней. Она увидела, как крутящийся вокруг своей оси огромный, тёмный столб смерча подхватывал траву, ветки, вырывал с корнями бурьян у забора, ломал ветви деревьев и уносил вверх, к небу.
Набожный страх рисовал картины одна ужасней другой. Богомольной старушке мерещились черти с рогами, с хвостами снующие внутри основания смерча, а на самом верху стоял сам Архангел Михаил, посылая в них молнии. Черти внизу крутились колесом, ловко увёртываясь от ярких, ломаных и острых словно лезвия ножа, молний, ведя свой бешенный хоровод.
Смерч сорвал с забора несколько жердин, вырвал с хлипких петель калитку и по спирали, в верх, унёс всё в небеса. Затем подхватил стоящую во дворе копну сена, сорвал со стены жалобно зазвеневшую ванну, та с дьявольским скрежетом закрутилась и унеслась в верх вместе с копёнкой сена в неизвестность. Хозяйка, впала в ступор.
Архангел Михаил, как показалось богобоязненной женщине, схватил одной рукой её ванну, строго посмотрел немигающим взглядом на замершую в ужасе старушку, да ка-ак шарахнет по ней кулаком. Раздался оглушительный, рокочущий гром, затем от ванны с треском отлетела огромная молния. А сам смотрит так сурово на старушку и даже не мигнёт. Та аж чуть чувств не лишилась.
Молния с сумасшедшей скоростью и с змеинным шипением, как показалось ополоумевшей хозяйке, влетела в трубу древней хатёнки, осветив на миг бедное убранство комнатушки и кухоньки. Святые, в углу, на иконах зажмурили глаза, лампадки чуть было не погасли, но почти затухнув на пару секунд, снова выровняли свои огоньки. Святые открыли глаза на закопчённых иконах.
Ударили раскаты грома и в это же время в печи что-то грохнуло, чугунная плита подпрыгнула на полметра и ребром упала в печь. Кружки на плите вместе с кастрюлями, борщом и кашей взлетели к потолку. Алюминиевая кастрюлька с борщом, долетев до потолка, перевернулась и упала в печь, всё её содержимое вылилось в разверзнувшуюся топку печи и на пол возле неё.
Чёрный как смоль кот, выпучив глаза, вскочил на перекошенный от времени шкаф. Шерсть у него торчала дыбом, он заорал неистовым голосом, спина его выгнулась дугой. И тут закопчённая кастрюля с остатками каши, сделав кульбит под потолком, накрыла кота придавив его хвост краем кастрюли. Кот взвыл от боли и переполнивших его эмоций вместе с кастрюлей свалился на пол, под ноги перепуганой хозяйке. Освободившись из плена, словно опытный скалолаз, взмыл по вертикальной стенке в щель на потолке и с истеричным мяуканьем скрылся на чердаке.
Дверка шкафа с противным скрипом стала медленно открываться.... В глубине шкафа перепуганной бабке показались сверкающие злобой глаза спрятавшихся там бесенят. Она , задыхаясь от страха, неистово крестясь творила молитвы. Святые на иконах с выпучеными глазами скорбно качали головами.
В печи, словно в преисподней, зашипело, зашкворчало, запахло горелым. Дрова, залитые борщом, потухли. По комнатушке поплыл туман с золы, пролитого борща и горелой каши. На потолке образовалось большое пятно от пшёнки, приправленное пятнами помидоров, бурака и капусты с борща, обильно сдобренное золой с печи. Вылетевшие с печи пара поленьев дымились на полу, маленькие, злобные, голубые огоньки бегали по ним грозясь подпалить хату.
Богомольная хозяйка ошалело крестясь и приговаривая заученные молитвы, схватила таз, до половины заполненный водой с чердака, и выплеснула на головёшки и в топку печи всю набежавшую с прохудившегося потолка воду.
В хате, словно в бане, стоял пар. Смрад от горелого борща и каши, облако поднявшейся золы витало в помещении. На чердаке жалобно завывал ополоумевший от страха вымазанный в каше взъерошенный кот. Лужа воды, вылитая перепуганной женщиной, медленно уходила в щели пола.
А смерч, теряя силу, уже крутился за её избушкой, двигаясь по полю в сторону почти вымершего соседнего села Родионовка находящегося на расстоянии двух с половиной километров от Руденки, в котором и жителей-то было три с половиной десятка, не более. Пройдя большую часть поля, медленно похудел, осел и потеряв свою былую мощь растворился в ливне дождя. Свинцовые тучи плавно уходили в сторону леса. Ливень прошёл, превратившись в мелкий дождик, а через пять-десять минут и вовсе прекратился. Начало проглядывать солнышко, и вот уже над мокрой от дождя землёй появился пар. Тучи ушли, небо снова становилось лазоревым, стих ветер, в селе все с облегчением вздохнули.
Только хозяйка крайнего дома убирала последствия стихии и взбунтовавшейся печи, причитая.
– Боже, прости меня непутёвую. Никогда не брала ни чего чужого. Видно нечистый меня попутал, поверь мне Господи! Уж поверь мне Господи, рабе твоей покорной. Соблазнилась, соблазнилась я на чужое добро, согрешила-а. – плача бубнила старушка. Согрешила я Господи!!! Ой согрешила-а!
Убрав все последствия катастрофы в доме, правда пятно от каши на потолке, как она не старалась отмыть его и отодрать, так оно и осталось тёмным, обугленным пятном, словно печать Господа. Затем долго стояла на коленях перед образами, молилась. Спать легла глубоко за полночь, а раненько по утру отправилась в Свессу, в церковь. Там усердно помолившись, подождала пока батюшка закончит молебен и не смело подойдя к нему, попросила покаяться ему в своих грехах.
После ливня и прошедшего смерча, дрова у Николаевича больше не пропадали. Жизнь шла спокойно и размеренно. Погода наладилась и вот через пару дней, перед обедом, когда хозяин занимался уборкой в сарае, в ворота тихо, но настойчиво постучали. Акиндин Николаевич в это время выносил полный таз мусора из сарайки. Услышав стук, поставил таз на землю, подошёл и отворил калитку.
У ворот, сгорбясь, стояла хозяйка крайнего дома низко опустив голову, покрытую стареньким платком. В руках она держала небольшую корзинку, прикрытую тряпицей. На ногах её были всё те же опорки с резиновых сапог с отрезанными голенищами, в которых она гоняла на луг своих коз. Только вместо телогрейки на ней была надета «новенькая», как она считала, вязанная кофта, чудом сохранившаяся от прожорливой, ненасытной моли. В эту кофту уже лет десять женщина наряжалась только по великим, церковным праздникам и когда ездила в Свессу помолиться в церкви.
– Здравствуйте Вам Николаич! – произнесла соседка, пройдя во двор аккуратно ставя корзинку возле крылечка на лавочку. Руки её вдруг затряслись, и нежданная гостья бухнулась перед растерявшимся Николаичем на колени, из её глаз вдруг полились слёзы, плечи её начали трястись в нарастающем плаче.
– Прости меня Николаич, прости родненький! Бог меня покарал! Наказал меня Господь за грехи мои, о-ой! – плача причитала женщина, - Сильно наказал! - Её плачь перешёл в рыдания.
– Да уймись ты соседка! – опешил Николаич, - прости, не знаю даже как тебя звать-то?
– Нарушила я заповедь Господнюю, о-ой нарушила-а! Вот он меня и наказа-ал! Повиниться я к Вам пришла, грех на мне большой, согрешила я, ой согрешила! Перед Вами согрешила-а Николаич! Виновата я перед Вами Николаич! Ой, винова-а-та-а! – всхлипывая, сквозь рыдания бубнила старушка, вытирая кулачком льющиеся по щекам слёзы.
- Да уймись ты наконец! И встань! Встань соседка, не гоже передо мной на коленях-то стоять, чай не в церкви перед попом ведь исповедуешься, - в растерянности говорил Акиндин. – Лучше толком расскажи, что у тебя там случилось-то!?
- Как тебя звать-то хоть скажи? Я ведь недавно в селе вашем живу, всех-то и не знаю. Белашовых разве только и знаю-то. Да вставай же с земли-то! Объясни толком лучше в чём-дело-то!? – затокал Акиндин, абсолютно не понимая, что хочет от него соседка.
– Да Полькой меня все кличут, Полькой! Прости меня, дуру старую, Никола-аич! Ой, прости-и! За Белашовыми я и живу-у, через дорогу-у! – сбившись с мысли уже ревела как белуга соседка.
- С Польши ты родом что-ли? – не понял Акиндин.
– С какой такой Польши!? Бог с тобой Николаич! – в свою очередь удивлённо, спросила она.
- С Родионовки я-родом-то, пару километров от седа будет, как раз возле речки нашей Ивотки, - задумавшись, добавила, - да кто их, километры эти мерял? А мужик мой был местный, руденский был, царствие ему небесное. - Перекрестясь всхлипнула гостья.
- Шесть лет уж как помер было на пасху-то. Полина я по пачпорту-то, а все кличут Полькой меня туточки. Я же говорю, за Белашовыми, за Ёськой, через дорогу моя хата, вот как Митрий замуж меня взял, так с тех пор туточки почитай сорок три годочка и живу, – совсем потеряв суть своего покаянья, всхлипывая тарахтела Полина.
В это время с магазина возвращалась Мария Ивановна, неся свежий хлеб в сумке. Услышав невнятные причитания старушки и видя всё это через забор, ускорила шаги. Встала в проёме калитки, опёршись на столбик забора и словно в театре, в котором никогда правда не была, с любопытством, с минуту наблюдала всю сцену у себя во дворе.
- Мать, ты может что-нибудь понимаешь? - увидя жену спросил Акиндин Николаевич. - Что она хочет-то? Пришла, бухнулась на землю и ревёт как белуга, а что хочет, в толк не возьму. Может ты что поймёшь?
Женщина уже не ревела, а только всхлипывала, размазывая по лицу слёзы. Вертя головой и глядя то на подошедшую хозяйку, то на хозяина недавно купленного дома.
– Да вставай же ты с земли-то дурёха, не позорь нас с жёнкой перед людьми-то. Не ровен час, и соседи все сейчас соберутся. – увидев вышедшего с хаты старичка Белашова с самокруткой, сказал Николаевич.
Мария Ивановна отдала мужу сумку с хлебом, подошла к Полине, аккуратно подняла её с колен.
– Пошли-ка соседушка в дом и успокойся, там всё толком и расскажешь, - и взяв под руку гостью, повела её в дом.
– Ну вы тут с жёнкой моей пока разбирайтесь, а я сейчас подойду. – с облегчением вздохнул Акиндин.
Полина пошедшая уж было с хозяйкой, вдруг остановилась и робко, показывая на корзину пальчиком на перебинтованной ладони, сказала, глядя то на хозяина, то на хозяйку.
– Там в корзинке у меня курочка, да пара десятков яичек и молочко от моих козочек уж не побрезгуйте!? – заискивающе глядя на обоих. – Извините уж, чем богата…, не побрезгуйте, повторила она.
Взяв корзинку, женщины скрылись в доме. Акиндин притворил калитку, высыпал в кучу мусор с таза, посмотрел на мирно смолившего самокрутку ядрёного самосада Ёську, возле своего крылечка и тоже зашёл в дом.
Полина уже успокоилась и сидя на предложенной табуретке, и держа свою корзинку в руках, с интересом, молча наблюдала за тем, как хозяйка без суеты накрывала на стол.
- Ну что, за знакомство и выпить не грех, как думаешь мать? – видя, как жена накрывает на стол сказал Николаевич, направляясь к умывальнику.
– Пойду-ка я с погреба холодненькой бутылочку возьму!? – глядя на обоих женщин добавил он.
Хозяйка недовольно посмотрела на мужа.
– А тебе, Киня, лишь бы повод был, - немного подумав, согласилась. - Да ладно уж, неси, за знакомство-то можно и выпить.
– Я чего к Вам пришла-то? Повиниться хотела перед Вами, какое уж мне тут угощение, - робко начала было гостья. - Вы сами кушайте, может пойду я уже? А-а!?
- Раз пришли, то давайте с нами за стол. За одно и познакомимся поближе. И о какой вине Поля ты всё говоришь, ну ни как в толк не возьму? – ставя на стол тарелки сказала Мария Ивановна. - Сейчас пообедаем, вот и расскажешь всё по порядку что, да как, вон только Акиндин с погреба бутылку принесёт.
- Да не надо, у меня тут и бутылочка есть, если не побрезгуете – робко, заговорила соседка, доставая из корзинки закупоренную кукурузной кочерыжкой запотевшую поллитровку.
– Сама гнала, с сахару, для хороших людей гнала, не с буряка. Да вот только в гости-то ко мне очень редко ходют, вот и стоит она в погребу е оприходованная. К буряковке-то Вы, наверно не привыкши? Уж не побрезгуйте соседушки, чиста як слеза, - заискивающе повторила она. Затем достала двух литровую банку молока и зажаренную курицу, завёрнутую в тряпицу.
- Мария Ивановна, а во что бы яички-то выложить? Яишню пожарите, или в тесто!? Вы, соседи гутарили, пироги умеете вкусные печь? – Немного освоившись пролепетала Полина.
– Да вот в миску и выложи, - подавая ей миску сказала Мария Ивановна. - Да и хватит меня по имени и отчеству уже звать, зови просто Маша.
- Ну это Вы зря принесли, кушали бы сами, у нас и своего хватает. Куры и утки есть, яйца вон каждый день собираем, куры исправно несутся. Молоко правда у соседей приходится покупать. – встрял было хозяин, но увидев суровый взгляд жены, нерешительно добавил,
- Ну разве чтоб не обидеть…, в знак уважения что-ли? – глядя на жену произнёс Акиндин.
– Ну вот и дело говоришь Николаич, вот и дело, не принято туточки у нас в селе отказываться-то, от чистого сердца ведь, - обрадованно залепетала соседка.
– Я мабуть не обеднею, а Вам приятно!?
Тем временем хозяйка накрыла стол. Свежий борщ в кастрюле стоял остывал на краю печи, куриные котлеты в большой тарелке источали соблазнительный аромат, рядом с ними парило картофельное пюре, в салатнице поблёскивал маслом салат. Нарезанный тонкими ломтиками окорок чинно лежал в маленькой тарелке, свежие огурчики, зелёный лук, петрушка и укроп пахли летней свежестью. Свежий, нарезанный хлеб лежал в хлебнице.
Хозяйка расставила тарелки, разложила вилки и ложки, достала стопки, и все расселись за стол. Налили по первой за знакомство.
- Ну, за хороших соседей! – выдал ёмкий тост Николаевич. Выпили, закусили. Полина нерешительно взяла ложку и приступила к борщу, хозяева тоже налегли на борщ.
Горячий, душистый борщ, запах свежих огурчиков и зелени с огорода возбуждал аппетит. Так за второй и третьей чаркой с короткими тостами уговорили по тарелке борща. Хмельная, прохладная с погреба самогонка расслабила обстановку и языки обедавших.
– Вот Вы не местные, а местные-то ко мне с холодком всё относятся, вот я и нелюдимая со временем стала, всё одна, да одна и поговорить особо не с кем. А Вы и не зная толком меня, пригрели, в дом пустили, за стол наравне с собой посадили. Добрые Вы! Хорошие видно люди! И во дворе у Вас чистота и порядок, - разглагольствовала расслабившаяся от выпитого и борща соседка.
- И борщ у вас замечательный, скусный, вон и коклетки, и всё у Вас приготовлено аккуратно, с любовью. - Слёзы горечи за свою никчёмную жизнь отшельницы закапали на старенькую кофту.
– Ну вот, опять слёзы, кушай вон котлеты свежие, пюре на молоке. Перестань Поля мокроту-то разводить, - успокаивала её Маша, - накладывая в тарелки котлеты и пюре, полила их подливкой и подала сначала гостье, потом мужу и поставила себе тарелку.
Акиндин Николаевич сидел молча. Наблюдал за происходящим, до него наконец начало доходить, зачем так нежданно пришла к ним соседка - затворница.
- Акиндин Николаич, - продолжила захмелевшая Полина, - руку я шибко разрезала, ножик, проклятущий соскочил, - и перекрестив рот продолжила. – Дров не могла нарубить, а топить печку надо, борща там, каши сварить, а у Вас вижу дров целая поленница, у нас никто так не складывает, красиво и аккуратно сложены. Попросить постеснялась и толкнула меня нечистая ночью, тайком десяток поленьев украсть, - и опять перекрестив рот, продолжила, подтверждая мысли Николаевича – думала не заметите.
- Не знаю, заметили Вы, или нет, а Он, - показав рукой на потолок, прошептала захмелевшая соседка, сразу видно заметил. На вторую ночь и на третью тоже потянуло меня опять к вашим дровам, видно сильно в меня нечистая сила вселилась, вот Бог не выдержал и послал на меня Кару Небесную. – заплакала Полина.
- Да будет тебе Полинушка, из-за десятка поленьев так расстраиваться, не стоят они слёз твоих, успокойся! – только не стоило неспросясь брать-то. Спросила бы, неужто не дали бы дров-то!? – гладя по голове плачущую гостью проговорила сердобольная хозяйка. – Мы привыкли всегда помогать соседям, если нужда в этом есть. Всегда мирно и дружно с соседями жили. На севере до пенсии дожили, ни с кем не ссорились и всем делились.
- Давайте лучше выпьем за то, что всё обошлось мирно, без всяких проблем, - подняв рюмку, настороженно сказал Акиндин, сам сильно сомневаясь в своих словах. Выпили по очередной рюмке, закусили огурчиками и приступили ко второму блюду.
– В том-то и дело, что не без проблем, вот когда ливень то прошёл, тогда и наслал на меня Господь Кару свою. Смерч на меня наслал, и стожок сена у меня во дворе унёс, и ванну со стенки сорвал, правда ванну потом Ванька, Ёськин сын, аж с лесу принёс, там она помятая и лежала. Без надобности видно Господу-то она, да и старая ванна, ржавая, – жуя котлету с огурчиком рассказывала Полина.
– Так смерч мимо домов вроде прошёл, как раз над речкой, - вмешался Николаевич, - только сено со стогов на дома покидал.
- Вот вас он и обошёл, потому как за Вами грехов нет, а я нагрешила, грех это Николаич, грех! Вот Он и направил тот смерч ко мне. Ой, простите Вы меня Маша, Николаич, по своей глупости - это я-дрова-то ваши воровала.
- Да какое это воровство, три охапки дров, не велика потеря, - не выдержала Маша, - Ты доверие людей так потерять можешь, а это дорогого стоит! Так что давай никому и не рассказывай об этом больше. – помолчав продолжила, - а мы уж молчать будем. Да и давай забудь всё это как дурной сон.
– Природа, а не Бог дождями, ливнями, да смерчами управляет, - возразил было закоренелый атеист Николаич.
- Помолчи Киня, дай человеку сказать, - остановила его жена.
- Подошла я к окну, и чуть волосы на голове не зашевелились, - продолжала пьяненькая не-то от самогонки, не-то от непредвиденного, доброго расположения к ней хозяев, не-то от того и другого сразу.
– Так вот, смотрю, а за окном столб серый стоит, да такой огромный! И крутится, крутится, всё с собой забирает и в верх уносит. А внизу столба черти мечутся чёрные такие, словно с печки вылезли, с рогами, с хвостами, а на мордах вместо носа свиные пятаки у них, и все лохма-атые! У-ужас!!!
Глянула на верх, а в верху на самом столбе сам Архангел Михаил в этих бесовых отродьев молнии мечет, - дожёвывая огурец продолжила она...
- Потом посмотрел так внимательно на меня, строго так, вроде как сказать, чего мне хочет. Стоит так строго, и молнии кидает. Кинет молнию и тут же ногами как затопатит, и гром, гром небесный тут же всё содрогает! Гремит жуть как! Страшно-о! – говорила уже взахлёб Полина и сама, со своими набожными мыслями, всё больше и больше верила в свой рассказ, уже не особо интересуясь тем, верят или нет ей соседи.
- Я уж и крестилась, и молилась, и прощения у Господа просила! Вот Вам крест, ежели я вру! – И перекрестившись три раза, продолжила….
- И как он мою хату и сарайку с животиной не унёс, не знаю. Видно Господь не велел, только молния на прощание после того, как этот смерч ушёл за дом и к леску направился, так сверкнула, так сверкнула, что наверно и в чулане всё видно было, и в трубу….
Хозяева молча, с интересом слушали рассказ пострадавшей от непогоды соседки. Каждый в голове по-своему представляя эту жуткую картину.
- Потом гром загремел, аж хата вроде как присела и на столе посуда с ложками запрыгала. Ей Богу не вру! – Увлёкшись рассказом продолжала Полина.
- И в печи та молния так шарахнула, что плита вместе с кастрюльками к потолку взлетела и дверка на печи почти отлетела. Вот если не верите Николаич, можете сами прийти посмотреть, каша до сих пор на потолке видна, как я только не убирала, как ни скоблила. Видно мне Господь напоминание оставил о моём грехе, печать свою оставил, чтоб в следующий раз сначала на его напоминание посмотрела, а потом думала грешить или нет….
- Да-а! С такого перепугу, да с такими фантазиями и ума можно лишиться - подумал сочувственно Акиндин. - Видно перестарался я, пороху малость пересыпал в поленья-то, да и кто знал, что эта щуплая соседка дрова те будет тащить? Я ж думал то мужик какой балуется, с поленницы тягает поленья, думал самому лень дрова рубить, на мои позарился….
– А может привиделось всё это тебе Поля? – Выдал вслух Акиндин Николаевич, заведённый рассказом. – Вот бывало у нас на севере в море, в шторм попадёшь, там такое творилось, что и в чёрта, и в Бога другой раз поверишь. И во всю нечистую силу, когда над тобой волны метров десять в высоту и палуба вся в воде, - и помолчав, многозначительно добавил, - Да-а уж!!!
- Ей Богу не брешу, не брешу Николаич! Вот как есть чистая правда! Я-плиту-то на место поставила, но кирпичи потрескались и во все щели дым валит, да и дверка еле, еле держится на честном слове. – переключилась со страхов на последствия «катастрофы» соседка...
- Придётся наверно послезавтра в Мар- Буду идти, печника искать, пусть мне печку зробит. У меня и кирпичи в сарае есть, а глина вон рядом у речки, а песок кругом. Может сделает? – вопросительно посмотрела она на хозяев, молча, внимательно слушавших её рассказ.
– Да-а! Ох и натерпелась ты соседушка от того смерча! Такие страхи рассказываешь, что мне самой жутко стало! – не зная верить или не верить богомольной Полине, проговорила растроганная рассказом Мария Ивановна.
Так за разговором допили бутылку, принесённую набожной соседкой. Мария Ивановна, цедившая помаленьку с рюмки правда с трудом, допила вторую рюмку. Остальное выпили Николаевич и Полина, правда львиная доля ушла в утробу Николаевича, который порядком захмелев, всё рвался сходить в погреб за второй бутылкой. Но удерживаемый женой и поддержавшей её в этом соседки, всё ещё оставался на своей табуретке, возле стола. Молча доели котлеты с пюре, подчистили вилками тарелки, переваривая рассказ Полины.
– А я уж дурным делом думала побьёте Вы меня…, да и поделом мне! – Подумав добавила, - Наши бы сельские побили! Как пить дать побили бы! Так Вы не держите на меня зла то!? По глупости своей это я всё, - заискивающе проговорила пьяненькая соседка, - пойду я уже домой, пожалуй. А-а Маша? Не сердитесь?..
– Да что ты, Поля, забыли уже, и ты забудь, - нравоучительно сказала Маша.
– Да не держим мы на тебя никакого зла, поможем чем сможем, - утвердительно подтвердил Акиндин.
Мария Ивановна отрезала кусок окорока, завернула в чистую тряпочку, отдельно шесть штук котлет, тоже в тряпочку. Затем взяла баночку маринованных маслят, баночку ежевичного варенья и всё это положила в Полинину корзинку, прикрыв аккуратно всё это расшитой ей самой салфеткой.
– Ну что, чай пить будем? – обернувшись спросила хозяйка, доставая чашки.
– Ой, пойду я уже, засиделась я у Вас, да и от дела отвлекаю. – засобиралась гостья.
- А может чайку с нами всё же попьёшь Поля? - с улыбкой сказала хозяйка.
– Да нет, идти надоть, и так засиделась я у Вас, Вы Маша и Николаич уж простите меня за такой визит!? Да и к чаю мы как-то тут не приучены, компот, молоко, кислячёк опять же, или просто воду с колодезя на худой конец. Чаи, кофеи всякие это раньше у нас Панове, да барыни у себя распивали, а мы простые смертные, для нас и вода с колодезя хорошо, – облегчённо ответила гостья. – Вы уж не обижайтесь, пойду я….
- Ну тогда это тебе Поля от нас гостинчик, кушай на здоровье! Если что, всегда поможем чем можем, ты только скажи, - повторила Маша слова мужа, протягивая корзинку.
– Ой, да что Вы, не заслужила я этого, - нерешительно беря корзинку в руки, Полина направилась к двери…. – Спасибочки Вам за всё, вот повинилась и как будто камень с души упал, и на сердце легче стало. Ну пойду ужо.
Познакомившиеся соседи вышли во двор. Распрощавшись Полина малость пьяненькая, но счастливая с облегчённым сердцем и с улыбкой на устах вышла с калитки и направилась к своей хатёнке….
Вечерело.
Тиха украинская ночь при летней погоде! Не слышно ни каких посторонних селу звуков. Только вдруг робко, словно пробует струны бандуры сказитель, раздаётся первое, пробное щёлканье соловья. Природа замирает, настраиваясь на соловьиные песни….
Его подхватывают остальные соловьи с дубравы выводя всё новые и новые коленца. И вот уже соловьиные трели звенят водопадом, то вдруг бегут весёлым ручейком и плещутся над уснувшим селом, то сыпятся камушками с Карпатских гор и ударяясь об скалы, эхом отдаются в глубоких расщелинах пропасти.
Цикады и сверчки присоединяются со своей песней, лягушки на речке и небольшом озерке за селом устраивают свой концерт. Чистое, безоблачное небо усеяно звёздами, мерцающими в бездонном небе. Половинка нарастающего месяца, словно огромный кусок сыра медленно движется по небу.
Село мирно спит!
На следующее утро Акиндин Николаевич, позавтракав без аппетита и отказавшись от стопки, ходил по двору хмурной чувствуя вину в содеянном, работа не клеилась. Потом, отложив все дела, зашёл в дом.
– Мать, надо бы сходить до соседки нам, может чем помочь надо? А то она такого вчера наговорила, - с порога начал Акиндин, - может печь можно сделать, посмотреть бы надо? Собирайся, да пойдём сходим. Как ты думаешь?
– От чего бы не сходить, сейчас домою посуду, да и пойдём. Посмотрим, может и поможем чем-то. – домывая посуду ответила Маша. – Когда она того печника найдёт? Да и готовить ей надо, а как готовить-то, если полная хата дыма? Печка-то видно совсем развалилась!? Сейчас и пойдём.
Подошли к дому Полины, та во дворе сыпала зерно курам, увидев соседей, обрадовалась, вытерла руки о передник. Дверь в хате была раскрыта настежь, на стене, на своём прежнем месте висела чуть помятая, унесённая смерчем и найденная соседом Иваном старенькая ванна.
Откуда-то из-за хаты вышел чёрный кот и уселся возле крыльца. Глаза его слезились после взорвавшейся грубы, шерсть торчала клочьями после нападения на него взбесившейся кастрюли с горячей кашей. Он недоверчиво оглядел пришедших гостей и не найдя в них ничего интересного, занялся своей всклокоченной шерстью.
- Ой, Николаич, Мария Иванна проходите во двор, в хате-то у меня дымно, только что печь протопила, а дым-то со всех щелей в хату так и прёт, так и прёт. И к столу пригласить нельзя, дымно там уж очень... - засуетилась Полина, Вы уж не обессудьте.
Зашли во двор, поздоровались.
– Ну показывай соседка, что там у тебя за авария случилась, - с места в карьер заговорил Акиндин, и пропустив хозяйку древней хатёнки, зашёл в помещение. Мария Ивановна сунулась было тоже в избушку, но Николаевич, оценив обстановку, предупредил её.
– Ой мать, ты бы уж не входила, дыму тут полно, словно после пожара, я сам всё посмотрю. Нанюхаешься угару, потом опять голова болеть будет.
– И как ты Полина тут не угорела? Угару полная комната, - обратился к Полине.
Старенькая печь имела плачевный вид, щели между кирпичами были сплошь и рядом. Осыпавшаяся глина, неумело намазанная хозяйкой, почти вся осыпалась, в некоторые щели можно было свободно засунуть палец. Под самой плитой примощённой с трудом Полиной на своё, прежнее место, зияли чёрные от копоти дыры, дверца печки висела на честном слове.
– Нда-а! натворил делов…! - Неизвестно кому недовольно промолвил Николаевич.
– Да вот и я ж говорю, сильно видно Он, Господь-то на меня осерчал, не поняв к кому он обращается, подтвердила хозяйка, - Вишь как-печь-то разворотил!? Ой сильно!!! – набожно крестясь прошептала Полина.
– Где там у тебя кирпичи-то говоришь, посмотреть бы? Да и в чём глину с песком замесить? – добавил Акиндин.
– А шо, ни как сам сделать задумал!? – Недоверчиво покосилась на него соседка. – А сможешь!?
– Поля, а ты видела у нас печь? Сам же делал, никто-то чужой, не волнуйся сделаю лучше старой, не в первой. – Успокоил он её. Только чур не мешать, сам всё сделаю.
- Да-а, у Вас Николаич не печь, а картинка, видала вчёра, как же не видать, - согласилась та.
Обрадованная Полина показала, где лежат кирпичи, в чём месить глину с песком и вопросительно уставилась на соседа.
– Ну а теперь вон с жёнкой покалякайте и занимайтесь своими делами, а я, пожалуй, начну. Только чур не мешать, - повторил он.
Ближе к вечеру печь была как новенькая, плита, плотно подогнанная к кирпичам, аккуратно лежала на своём месте, дверка легко закрывалась и прочно стояла там, где ей и было положено стоять. Акиндин взял у Полины завалявшийся уголок, выпилил углы и обрамил печку, а концы уголка стянул найденной в сарае у хозяйки проволокой, которую вмазал в печь так, что её не было видно. Затем поджог в печи газет, чтоб проверить тягу. Тяга в недавно чищенной трубе была отличная. Дым и угар давно выветрились. Осмотрев свою работу, удовлетворительно хмыкнул и позвал Полину.
– Ну, Полина принимай работу, только сегодня и завтра пусть посохнет, а потом смело можешь топить.
А тут и Мария Ивановна подошла, и они обе пошли принимать работу. Поля недоверчиво вошла в хату, а за ней Маша, осмотрела со всех сторон печь и встала, не зная, что и сказать. Её груба, как в селе называли печь, была как новая копейка. Радости Полины не было границ.
– Неужто сделал? Ну уж никак не думала, что ты мне такую красоту наведёшь Николаич, честно сказать даже не поверила сначала. Ты уж не обижайся, но говорю, как на духу. Спасибо тебе от всей души! Спасибо огромное! С роду у меня такой грубы не было. Надо же так красиво сделать! А ведь марбудовский печник так бы не смог сделать. Нее, не смог бы, куда ему. – с уверенностью повторила она. - Красота-то какая, загляденье прямо! Буду теперь смотреть на неё и любоваться, и Вас добрым словом вспоминать. Так сегодня и завтра нельзя ещё будет топить? – Посмотрев с восхищением на соседа, спросила она, - Тогда и не буду! Спасибочки тебе Николаич! - Повторила, глядя то на Николаевича, то на новую печь, то на Машу.
- Глянько Маша, красота-то какая!? – с восхищением произнесла обрадованная хозяйка хаты, - теперь только у Вас, да у меня такие печи, больше ни у кого в селе нету!
– Да он если за что-то берётся, - глядя с гордостью на мужа, ответила Маша, - то всё у него получается отлично, и никогда не бросит недоделанную работу! Уж такой он человек.
Если что, приходи к нам поужинать, да и завтра тоже, да и мне веселей будет. Приходи, - повторила она.
– Ну тогда я пошёл, а вы тут поболтайте. Дров я тебе завтра нарублю, пока твоя рука не заживёт, вон у тебя во дворе они под забором лежат. Ну я пошёл, - повторил Акиндин, сам довольный своей работой, и тяжесть за содеянное спала с души, словно камень.
Вечерком отметили возрождение Полининой грубы, радость Полины, и заглаженную таким образом, так и оставшуюся в тайне, операцию «Дрова» Николаевича.
Через два дня печь у Полины весело потрескивая поленьями, пускала в небо сизый дымок. Полина, первая из соседей запомнила имя моего отца и при случае, всегда называла его по имени и отчеству, Акиндин Николаевич.
Так мои родители Акиндин Николаевич и Мария Ивановна познакомились с новой соседкой, вернув ей веру в человека и раскрепостив в какой-то мере её душу.
Полина чаще стала общаться с соседями по селу, появилась улыбка на её вечно постном лице, и уже проходя мимо ворот Гурьевых, не молчала, а всегда весело здоровалась с понравившимися ей соседями. Каждое утро провожая своих козочек на луг, задорно кричала своему спасителю из-за ворот, делавшему зарядку Акиндину…
– Здравствуйте Вам Акиндин Николаевич! А вы всё воздух руками мелете, силов набираетесь? Ну дай Вам Бог здоровья и Маше привет передайте!