«Дорогой Ваня! Поздравляю, обнимаю и целую по случаю твоего 60-летия. К этой славной дате ты отмерил тысячи вёрст, исписал центнеры бумаги, перелопатил кубометры мыслей и натворил ещё множество других хороших дел, в том числе исполнил заветный минимум: построил дачу, родил сына и посадил сад. Так что жил на Курских холмах и в междуречьях не сложа руки. Будь здоров, молод душой и мыслями. Обнимаю. Е. Носов»
После нудных затяжных дождей я решил позвонить в Курск Евгению Ивановичу, наверное, и он собирается на рыбалку, поди, теперь тоже истомился по ней душой.
Я набрал его городской номер, прильнул ухом к телефонной трубке и стал «аллокать». И вот слышу знакомый голос: "Здравствуй, Ванечка! – чуть носовым голосом, в котором улавливалась теплинка, поздоровался Евгений Иванович. – Ты никак на рыбалку собрался?" – спрашивает. "Ну да, на рыбалку, - говорю, - погода установилась вроде бы хорошая, клёв должен быть неплохим". – "А я вот маленько приболел. Ты, Ванечка, поезжай один, разузнай, что да как, а потом позвонишь. В следующий выходной обязательно встретимся".
На том и договорились.
Уехал я первым рейсовым автобусом. Вышел на знакомой остановке, от которой до пруда километра два с половиной, а со всякими обходами оврагов да балок, обложивших пруд справа и слева, наберётся не менее пяти с гаком. Ничего, груз у меня небольшой – полупустой рюкзак да удочки, минут за сорок должен дойти.
Как и накануне, небо, не зашторенное тучами, промытое грозовыми дождями, было ясным и чистым. Чуть туманилась притомлённая земля, колокольчиками позванивали жаворонки, и я, охваченный азартом предстоящей рыбалки, ускорил шаг. Дорога шла сначала вдоль тополёво-берёзовой лесопосадки, а потом наискосок нырнула в клеверища, густо обсыпанные зёрнами зоревой росы. От опушённых головок клевера тянуло свежестью и мёдом.
Рыбаков на пруду было пока немного, я выбрал укромное затишистое местечко около тростника, размотал удочки, насадил червяков и стал терпеливо ждать поклёвок.
Невдалеке от плотины, поднявшись свечкой, вывернулась рыбина, должно быть, карп, и от его шлепка о воду тягуче расплылись серебряные блинцы-колечки. "Килограммов на пять", – отметил я про себя, переводя взгляд с блинцов на поплавки, и пожалел о том, что леска-то у меня всё-таки слабовата, вдруг клюнет большая рыбина, вряд ли выужу. А тут ещё как назло забыл дома подхватку.
Должен заметить, что редко какая рыбалка у меня обходится без маленьких и больших происшествий, то леска в тростниковых корневищах запутается, то из незакрытой мотыльницы черви расползутся, то приблудная кошка, обнаружив отлучку, располовинит улов. Были моменты, когда рыба, нащупав дырку в садке, незаметно ускользала в глубину. У Евгения Ивановича такие промашки случались значительно реже…
Обустроив местечко, я осмотрелся. Мой сосед по рыбалке сидел метрах в ста пятидесяти от меня, у заливчика. Обосновался он, похоже, надолго, приехал, видно, с вечера: чуть в сторонке белела двухместная палатка, там же, у черёмухового куста, поблёскивала чёрным лаком "Волга".
На берегу горел костерок. Его хозяин важно сидел на складном стульчике, лицо мне его было плохо видно, разглядеть получше мешали солнцезащитные очки. Важная, видать, птица. Сидел он вполоборота ко мне без намёка на общение. Хотел подойти спросить, клюёт ли, да не решился, пугала начальственная поза рыбака. Он, в отличие от меня, видимо, ни в чём не нуждался: ни в куреве, ни в насадке, ни в подхватке. Она у него была в полной боевой готовности – висела на колышке. Пять удочек, закинутых в пруд, хищно выгнув спины, поджидали момент насадить на крючковую остроконечность рыбину.
Интересно, как он с этими своими пятью удочками управляется? Попадётся крупная рыбина – всё может позапутать.
Метрах в сорока от рыбака, на залитой солнцем глади пруда, были видны вытянувшиеся в неровный ряд поплавки. Не иначе сеть. Значит, кто-то разрешил… Такое соседство меня не устраивало. Этот очкарик будет ездить на резиновой лодке снимать рыбу, пугать её, а это уж распоследнее дело. И зачем было тут садиться?!
С противоположного берега пруда доносились пулемётный треск спиннинговых катушек, приглушённые голоса рыбаков, там тоже разматывали удочки и спиннинги и обустраивались. Добрым должен быть клёв. Я им крепко позавидовал. Пруд в том месте глубже, закоряженнее, а берег суше. В прошлый приезд там хорошо клевало под кустиками. Были б крылья, так и перелетел бы. А пешком это ещё километра три топать.
Кто же это там на моём месте устроился? Я взглянул из-под руки. Что-то уж больно знакомое было в позе рыбака, в том, как он неторопливо разматывал удочки и спиннинги, опробовал катушки, цеплял на крючки червей и как делал забросы левой рукой. Неужели Евгений Иванович? Он ведь тоже, как и я, левша. И машина у кустиков тоже вроде бы его. Значит, немного полегчало, он и приехал, не выдержал. Но почему дверца "Нивы" открыта? Может, внук Роман в кабине отдыхает? То-то на берегу его не видно. Поди, притомился в дороге. А где сын Женя? Тоже нигде не видно. Странно. Без внука и сына Евгений Иванович редко один пускается в дорогу. И потом эта форсистая панама с длинным козырьком на голове, которую обычно носят отдыхающие где-нибудь на черноморском побережье Кавказа. Нет, не он, видно, ошибся я.
Тем временем мой поплавок чуть-чуть шевельнулся. Я напрягся. Заколотилось сердце, сейчас рванёт, потащит леску в глубину. Как бы не прозевать момент подсечки, и я всем телом потянулся к удилищу. Поплавок ещё раз дёрнулся и замер.
Так и простояли удочки до обеда с нетронутой насадкой. В чём дело? Может, пока не поздно, перейти на другое место, поближе к плотине, где поглубже? Но ведь надо собирать рюкзак, сматывать удочки и спиннинг, а потом разматывать, привыкать к новому месту, обустраивать его. проканителишься. Половина дня прошло, а ничегошеньки пока не поймал. Порыбачил, называется. Нет, надо подождать, запастись терпением, не может быть, чтобы не клюнуло.
Я сменил насадку, вместо червей нацепил катышей из манки, сваренной на молоке и сдобренной подсолнечным маслом. Такая пахучая, хоть сам ешь…
А по зеркалу пруда расплывались всё новые и новые соблазнительные блинцы-колечки. Рядом с моей удочкой раза три выкидывались карпы, но на насадку они почему-то не позарились.
Мне всё-таки удалось выудить четырёх карасей, но они были куда меньше тех, которые выпрыгивали из воды, и тех, которых время от времени снимал с крючка мой сосед по рыбалке, щедро разбросавший по заливчику какую-то приваду-подкормку.
Я посмотрел на противоположный берег. Там уже не было никакого движения, до меня не доносился треск катушек, рыбаки сидели молча, каждый сам по себе, у них тоже, видно, не клевало. Интересно, кто же всё-таки устроился на моём прежнем месте? Уж очень похож рыболов на Евгения Ивановича. Если бы не эта форсистая панама с длинным козырьком…
Рыбалка у меня явно не заладилась, время близилось к вечеру, а тут ещё неожиданно поднялся сильный ветер, заметно похолодало, в облюбованный мной затишистый заливчик, оправленный ряской, стало нагонять плескучие волны, поплавок нервно запрыгал, заволновался, его стало помаленьку сносить к тростниково - аировым дебрям, напичканным ряской, где неминуем зацеп.
Небо нахмурилось, потемнело, там накапливалась чернота, по всему чувствовалось: скоро быть дождю. Попадать под него мне не хотелось, и я начал спешно упаковывать рюкзак, сматывать удочки и молчаливый спиннинг. И тут в самый разгар сборов на берегу пруда неожиданно появился верховой. Наверное, колхозный бригадир, подумал я, наспех запихивая в рюкзак снятую катушку со спиннинга. Жаль, что всадник был не на телеге, а то бы попросился доехать до автобусной остановки. Верховой тпрукнул коню, когда оказался рядом с моим соседом по рыбалке. Я прислушался к их разговору.
- Клюёт чего-нибудь? – полюбопытствовал подъехавший на белой лошади мужик.
- Да помаленьку цепляю, - промолвил мой сосед, блеснув стёклами очков, и потянулся к садку и вынул его из воды.
- Маловато. Ну да ничего, она поможет, - верховой взмахнул рукой, указывая на сеть. – Ты погляди, как ходят ходуном поплавки.
- Съезди, будь другом, - попросил очкарик подъехавшего бригадира. – Подхватку возьми, а то упустишь.
Отчалившая от берега лодка вскоре остановилась у ходившей ходуном сети. Рыба, выпутанная из сети, смачно плюхнулась в лодку.
- Килограммов на пять карпище запутался, - ахнул бригадир.
- Слезай, Иваныч, пропусти стопочку. Не помешает ради такого случая и две. Коньячок что надо, сорокапятиградусный, армянский, - пригласил рыбак мужика и стал разливать по рюмкам. Судя по разговору, рыбак и верховой были давно знакомы.
- Сам-то скоро подъедет?
- Комиссия у него какая-то из области. Сидят в бухгалтерии, в бумагах копаются. Сказал, дескать, сейчас выпровожу и подъеду, - доложил мужик причину задержи "самого". – Вот велел передать. Откушайте нашего шашлычка.
Рыбак осторожно принял из услужливо протянутых рук верхового пузатую сумку, обдатую парком, и снова заприглашал отведать стопочку.
- Минуточку. Надо вон того выкурить…
- Ты там особо не шуми, - подсказал рыбак мужику, как ему вести со мной.
- Не извольте беспокоиться. Счас я его турну, аж пятки засверкают.
Разговор шёл явно обо мне.
Подъехал не поздоровавшись. В руке ременной кнут. Осанка лица важная, начальственная. Верховой был чем-то похож на помещичьего приказчика.
- Эй ты, мужик, - грубоватым голосом окликнул меня приказчик, не спрыгивая с коня. – А ловить-то рыбу у нас запрещено. Ты что, не знаешь? Шляются тут всякие.
Взмахнул кнутом, как бы намереваясь меня стебануть.
- Так мне председатель колхоза разрешил, - сказал я, запихивая удочку в чехол.
- Гм, разрешил. Мали ли чего кому разрешил. Записка есть?
Я отрицательно покачал головой. Договорённость с председателем была устной. Мне было почему-то стыдно и крайне неловко, будто уличили в краже и застали на месте преступления.
- Тогда сматывай. Да побыстрее, а то…- он снова взмахнул кнутом, - чтоб в последний раз я тебя на пруду видел. Понял?
Я занервничал. Путалась в руках леска от донки, а тут ещё нечаянно рассыпал коробку с крючками.
- Побыстрее, - торопил меня мужик. – Прям как неживой. Сейчас помогу.
Он хрястнул сапогом по банке с червями, смял её в лепешку и отфутболил, а потом с явно недобрым намерением шагнул к удочке, леску с которой я не успел намотать на катушку. Занёс над ней сапог, чтобы искромсать её.
- Что вы делаете? Не смейте! Это же подарок Евгения Ивановича! – Я коршуном ринулся к удочке.
Я не успел. Мужик со всей силы саданул сапогом по комелю, вогнал по самую рогатульку в землю ивовый прутик, на котором была пристроена удочка. К моему счастью, удочка, шмякнувшись о воду, осталась целой и невредимой. Была она не магазинной – Евгений Иванович мастерил её своими руками, а потому агрессивной ярости мужика не поддалась.
- Чтоб в последний раз я на пруде тебя видел, - пригрозил мужик, постукивая комелем кнута по голенищу сапога.
Сделав своё дело, он взобрался на лошадь и неспешно направился к чёрной "Волге", где верхового ждала коньячная стопка.
- Всё в ажуре, выкурил, - доложил он рыбаку, слезая с коня.
Под крышу автобусной остановки я не успел. Дождь нагнал меня на полпути к шоссе, в чистом поле. На моё счастье, невдалеке от просёлочной дороги стоял дощатый вагончик, его, видно, вывозили для свекловичниц на время прополки сахарной свёклы, чтобы в случае непогоды люди могли укрыться в нём время и передохнуть.
Я оглядел плантацию. Свёкла была прополона плохо, там и сям торчали сорняки во главе с осотом. Подкормленные минеральными удобрениями, чувствовали себя они здесь вольготно.
В вагончике пахло сеном, было тепло и уютно. Я осмотрелся. "Здесь были Вася и Света", - прочитал я на входной двери вагончика. "Время провели славно…" На одной из стен висел обрывок плаката, на котором большими красными буквами было отпечатано: "Товарищи свекловоды! Закончим прорывку за десять-двенадцать рабочих дней!"
Посреди вагончика стоял стол, сколоченный из грубо отёсанных досок. Рядом – две прогонистые скамейки с вихлястыми ножками. На полу валялась брошенная в угол чья-то старая фуфайка.
Дождь, по всей видимости, затевался надолго, я снял с плеч рюкзак, свыкаясь с мыслью, что, возможно, здесь придётся ночевать. Развязал тесёмки рюкзака, вынул целлофановый мешочек с провиантом, пора подкрепиться.
Свинтил крышку с термоса, налил в неё горячего чая и, поджидая, когда он немного остынет, в охотку стал уминать хлеб с луком и колбасой. Душа помаленьку отходила от обиды, нанесённой мужиком. Почему-то светло думалось о посетивших этот вагончик безвестными мне Васе и Свете, славно проведших в нём время, о том неузнанном, но так похожем на Евгения Ивановича рыбаке на противоположном берегу. Вспомнилось: "Ты, Ванечка, поезжай, а потом позвонишь". Хорошо, что не поехал…
В дверном проёме, заштрихованном сеткой дождя, что-то мелькнуло и тут же скрылось. Я даже не успел разглядеть. Вроде бы птица какая-то. Видимо, хотела спрятаться от дождя, а я помешал. Только успел о том подумать, как раздался пронзительный, душераздирающий крик отчаяния, от которого я вздрогнул. У порога чёрная опереньем, с белым подгрудьем мелькнула ласточка.
В уголке вагончика, под самой крышей, послышалось шевеление. Там в аккуратно слепленном гнёздышке сидели ещё как следует не оперившиеся птенцы с раскрытыми клювами и попискивали, просили есть. Встревоженная ласточка-мать, а потом и появившийся рядом с ней отец птенцов, прибитые почти к самой земле сеткой дождя, выражали явное недовольство. Птицы надрывали горло, в их вскриках так и слышалось: "Выходи, выходи".
"Что ты, ласточка, расшумелась, - мысленно уговариваю её, - пожалуйста, успокойся, нам всем тут хватит места, вон какой большой вагончик".
Я отошёл в противоположный угол, присел на корточки, давая возможность залететь птицам. Летите, милые, никто тут вас не тронет.
"Уби-рай-ся, уби-рай-ся, уби-рай-ся", - с ещё большей настойчивостью потребовали ласточки, угрожающе чиркая крыльями перед моими глазами.
Компромисса не получилось, и я, схватив рюкзак и удочки, поспешно ретировался из вагончика. Следом за мной в него юркнули ослабевшие в неравной борьбе со стихиейласточки.
Я невольно позавидовал птицам: ни дач у них, ни чёрных "Волг", ни "Жигулей", ни спецпайков, ни спецзалов на железнодорожных вокзалах, живут себе вольно, обходясь без начальства, без председательских записок, всё у них открыто, всё на виду.
Шёл я по клеверищу, не разбирая дороги. В сапогах противно хлюпала дождевая вода. Больно давил на затылок и шею отяжелевший картуз. На душе было пусто и скверно, шёл словно шведский солдат, крепко побитый Петром Первым под Полтавой. Что говорить Евгению Ивановичу? После всего случившегося даже будь у меня председательская или обкомовская записка-разрешение на рыбалку, всё равно не поедет. Порыбачил, называется, отвёл душу. Для него, равно как и для меня, дорога на этот пруд отныне была навсегда закрыта.
Наконец я добрался до автобусной остановки. Долго пришлось ожидать, но автобус так и не объявился. Неужели и он махнул куда-нибудь по записке? Мимо на большой скорости мчались "Москвичи" и "Жигули", "Запорожцы" и "Волги". Урча моторами, проносились грузовики. Я напрасно поднимал руку, никто не остановился.
Что же делать? Идти пешком? Но это же двадцать пять вёрст с гаком. Шагать придётся всё время не по шоссе, а по обочине, да и по ней отнюдь не безопасно: сбить могут, грязью вымазать. Нет, надо всё-таки возвратиться в вагончик. Заберусь в него потихоньку ползком, чтобы не спугнуть ласточек, переночую, а утром – на автобусную остановку. Вон и чай плескается в термосе, с кружку, а то и больше, осталось, шмат колбасы остался, кус хлеба, авось не пропаду.
Я повернул обратно. На этот раз шёл не по клеверищу, а другим маршрутом. Тополёвая посадка встретила меня обвальным шумом дождя. Меж рядов деревьев бежали проворные ручейки, неся под уклон мусор, прошлогоднюю листву и прочий мусор. Там и сям в набрызгах росы мелькали полиэтиленовые мешочки, очевидно, оставленные свекловичницами, изуродованные банки из-под консервов и пустые бутылки. Бутылки, по всей видимости, оставили шефы, колхозницы вряд ли позволили бы, да и консервные банки – тоже дело рук городских, таких консервов в деревенских магазинах днём с огнём не сыщешь.
Время от времени я косился на дорогу, следовавшую рядом с лесопосадкой. Она была пустынной. Тысячи фонтанчиков, пузырясь, выбивали на ней чечётку. Идти меж тополёвых рядов было намного удобнее: на большаке можно поскользнуться, плюхнуться в грязь, а тут земля ещё не отмякла, твёрдая, затравянелая, Честно признаться, не хотелось с кем-нибудь невзначай встретиться и объяснять что к чему. Ещё примут за ненормального. Какая может быть рыбалка в такую непогодь.
И вот впереди мелькнула какая-то чёрная точка. Я ускорил шаг. Точка постепенно разрасталась, приняла очертания то ли телеги, то ли трактора, застрявшего в колее. Я присмотрелся повнимательнее. Да, это же чёрный лимузин того самого очкарика, из-за которого мне пришлось сняться с насиженного места. Значит, струсил, испугался надвигавшейся грозы, решил уехать по сухой дороге, да не успел. Не хотелось встречаться во второй раз. Может, пока ещё есть время, свернуть к клеверищу, а то ещё начнёт упрашивать, чтоб подсобил. Я остановился в раздумье. Как поступить?
- А чего это я трушу? – мысленно разговариваю сам с собой, - что меня с ним связывает? Записок я от него никаких не получал, я его не знаю, а он не знает меня. У нас с ним разные дороги. В случае, если будет звать на подмогу, промолчу, пускай сам выкручивается.
Я подбросил на спине рюкзак, который мне уже казался набитым камнями, поправил лямки и пошёл дальше. У "Волги" хлопотали какие-то люди, должно быть, шофёр и сам очкарик. Один из них орудовал лопатой, другой стоял с охапкой хвороста в руках. Дожидался, когда её можно подсунуть под буксовавшее колесо.
Подойдя поближе, понял, что ошибся. Вторым был не очкарик, а бригадир-объездчик, метрах в пятидесяти от "Волги" была привязана лошадь. Заляпанная грязью машина, судя по всему, застряла надолго, вряд ли ей помогут шофёр, объездчик с хворостом, будь у них силы Микулы Селяниновича или Соловья-разбойника. Надо трактор вызывать. Вон как колёса засосало – ступиц не видно.
В подобных ситуациях и мне нередко приходилось бывать. При возвращении с рыбалки из Белого Колодезя поздним вечером, а то и вовсе ночью, "Нива" Евгения Ивановича, бывало, не раз буксовала в Сергиевке, но искать машину, чтобы вызволить её из трясины, не приходилось – сами справлялись. Проезжавшие мимо легковушки, сколько помнилось, никогда не останавливались.
И тут меня осенила мысль. А что, если… Вариант с передвижным вагончиком меня уже не устраивал. "Уби-рай-ся!", "Уби-рай-ся!", "Уби-рай-ся!" – назойливо врезалось в память ласточкино несогласие скоротать в вагончике непогожее время. Это сколько же придётся в вагончике канителиться, изматывать душу глядючи на сетку дождя, которая даже к вечеру ничуть не посветлела. Ещё неизвестно, как воспримут мой приход ласточки, не придётся ли топать обратно. Идти в полный рост – напугаешь, ползти по-пластунски – за пса или кошку примут. "Уби-рай-ся!", "Уби-рай-ся!", "Уби-рай-ся!" – прямолинейно, как бы обухом по голове, всё били и били по темечку, гасили всякую надежду ласточки на моё возвращение в вагончик. И чего бы, дурачку, не пойти порыбачить на старую мельницу, где никаких записок ни от кого не требуется. Есть где от дождя спрятаться, и рыба там клевала знатная. Такие попадались оковалки… У них, ласточек, видишь ли, птенчики, а у меня два внука растут. Да разве им докажешь? "Убирайся", - и весь разговор. Коротко и ясно. Сам попал в катавасию, сам из неё и выпутывайся.
А отвяжу-ка я вон того мерина, что у тополька верховой привязал. Пока они возятся с "Волгой", мой и след простынет. Пускай ищут-свищут. Конь, как я понял ещё там, на пруду, смирный, вряд ли заартачится. Он даже будет рад такому исходу. Благо ли стоять, мокнуть под дождём. Мерин с явным беспокойством поглядывал в сторону мужиков, будто торопил: "Ну, скоро ли вы там…"
Вот тихонько подойду к нему, потреплю по холке, покормлю хлебом. Только бы дуралей не заржал от радости. Ещё раз прикинул: так и есть, до машины не менее пятидесяти метров. И даже обрадовался, что шёл дождь, он будет моим надёжным помощником.
Подходил тихонечко, на цыпочках. Отводил в сторону тополёвые ветки, старался не шмыгать сапогами. Постою немного, ещё несколько шажков сделаю. Так я оказался напротив мерина, меня от него отделяли два порядка лесопосадки. Заметив меня, зыркнул сливинами-зрачками, дескать, кто такой? "Кося", "косютка", "косечка", - ласково прошептал я, чтобы не напугать мерина. Я ходил взад-вперёд – пускай привыкнет, потом достал из рюкзака кус хлеба. Мерин звякнул удилами. Я присел на корточки. Что же ты делаешь, стервец? Договорились же.
Слава Богу, мужики, кажется, ничего не заметили, они продолжали копаться у машины, чавкала грязь, было слышно, как тараторил дождь по кабине "Волги".
Мерин, почуяв запах хлеба, потянулся губами к моей руке. Я осторожно развязал узел. Свёл мерина в гущину лесопосадки, вскочил в седло и тихо нокнул коню.
Дождь лил, не переставая, пока я ехал в посёлок Золотухино.