"Большое, великое, что обозначено на картах, нисколько не заслоняет, не мешает любить то малое, чему на этой карте не нашлось места. Я встречаю рассвет на берегах родной реки, этим рассветам и счёт давно потерян…"
(Е.И.Носов. Рассвет. Собрание сочинений в пяти томах. Том первый. Стр. 151)
Два ручьишка, два собрата, и тот и другой наречённые Моркосными, каждый сам по себе берёт начало у урочища одноимённого названия и, не успев как следует разбежаться, попетлять, просеять придонный песок, пожуркотеть родниковой водицей, сливаются с речушкой Моркостью, подсиливая её серебряными бубенчиками. Ближе к деревне Воробьёвке, пропахшие вольным духом приречных лугов и пашен, прорвавшись через плотину у Барановки, они обнимаются с Тускарью, добавляя петлючести её заглядистым бережкам.
Особенно хорош ручьишко, протекающий в полутора-двух верстах от шоссе в районе урочища Моркосное. Затерялся он в широченной балке, скроенной не по размеру самого ручьишка с несколькими окрылками, к которым, в свою очередь, льнут окрылки помельче, пожиже. Пока спустишься вниз к водному зеркалу, не раз можешь оступиться – травы тут вымахали по пояс, густые, нехоженые.
Однако же, несмотря на все эти колдобины и выямки, муравьиные жилища, искусно замаскированные космами мышиного горошка, клевером и прочей травой-муравой, спуск к ручьишку доставляет немало удовольствий и наслаждения. То на земляничную куртинку набредёшь – как не остановиться и не полакомиться чудо-ягодой, то крепкий, ещё не тронутый червем подберёзовик под деревцем заметишь, то вдруг нежданно-негаданно чуть ли не из-под самых ног пулемётной очередью куропачья стая вырвется и заставит вздрогнуть. Может повезти, что и зайца, а то и женихастого фазанчика спугнёшь, в любом случае пригожих для заварки травок-муравок насобираешь, щавелем полакомишься.
Обратно возвращаешься – опять-таки не раз остановишься, чтобы насобирать цветов для букета, глядишь, жена не будет сильно ругать за долгую отлучку.
Не однажды делал я попытку обследовать ручьишко, особенно его верховье, но всякий раз мои попытки заканчивались безрезультатно. Всё пространство, которое можно обозреть разве что с вертолёта, густо напичкано тростником трёхметрового роста, аиром, ольхой и другими кустарниками, причудливыми коряжинами, обросшим мхом.
Пробираясь по этим дебрям-чертогам чуть ли не впотьмах, на ощупь, можно всерьёз подумать, что именно тут прячутся от людского глаза всевозможные привидения-призраки – водяные черти, русалки с кикиморами. Денно и нощно в чертогах что-то ухает, потрескивает, пищит, пузырится, покрякивает.
Оба ручьишка, сливаясь у Сергиевки, подпоясаны мощной плотиной. Водоём довольно глубокий, в иных местах и дна не достать и, кажется, не переплыть. Сюда, в верховья, чуть ли не каждый летний выходной, бывало, приезжал отдохнуть и порыбачить Евгений Иванович Носов, по душе, видно, пришёлся ему этот дивный уголок дикой природы. Вот звонит мне:
- Ваня, завтра едем на рыбалку?
- Всё готово, - докладываю. – Льняное семя поджарено, черви накопаны, тормозок в рюкзаке, удочки проверены.
- В шесть часов утра у тебя будем.
В тот раз Евгений Иванович в компанию с собой взял Мишу Еськова, известного курского прозаика, и Николая Пантелеевича Громова, который в то время работал заведующим отделом промышленности "Курской правды". К ним я присоединился в посёлке Золотухино. "Нива", набрав скорость, словно и ей не терпелось побыстрее встретиться с ручьями-братьями, покатила по шоссе к Сергиевке.
Утро выдалось великолепным: тихим, солнечным. От воды, не успевшей выхолодиться за ночь, медленно поднимался духовитый парок. На плотине там и сям плескалась рыба. Шлепки были увесисто-гулкие, дразнящие; при виде расходившихся во все стороны по водному зеркалу блинцов замирало дыхание. Поклёвки должны следовать одна за другой.
Мы долго ходили по берегу, выстланному бархатом гусиной лапки, выискивали местечки, где бы припарковаться, не так просто выбрать: у каждого свои преимущества и недостатки. Там коряги, леску запросто запутать можно, крючка с грузилом лишиться, там отмель песчаная… Наконец все рассредоточились так, чтобы в случае чего на помощь кликнуть.
- Первый, кто выудит карася или карпа, получит приз, - во всеуслышание объявил Николай Пантелеевич, ставя на нежилую муравьиную кочку пластмассовый стаканчик с водкой.
Интересно, кому достанется прикрытый лопушком столь необычный приз? Надо постараться, не упустить случай, другого, похоже, не будет. "Грамм на сто, а то и побольше", подумал я, глядя на стаканчик.
Снасть у меня простенькая: брось на берегу, вряд ли кто поднимет, разве что из-за крючков – ореховые хлысты без катушек и прочих приспособлений, леска, сечением ноль два, гусиный поплавок с грузилом – вот и все премудрости. Не то, что у мужиков. У Николая Пантелеевича удочка о пяти коленах, поблёскивает лаком. Такая раскрасавица! На неё сам Бог велел выудить увесистого карпа или карася. Зацелованной лучами солнца, такой удочкой с леской, утяжеленной грузилом, чуть ли не на середину пруда можно забросить, как раз туда, где плещутся караси и карпы. Так ловко у него получается, аж завидки берут. Замах, поди, не такой уж мощный, а поплавок будто угорелый со свистом летит к середине русла.
Такие же аккуратные, штучной работы, заглядистые и аккуратные удочки и у Евгения Ивановича.
- Не люблю магазинные, - признался он как-то мне. – Часто ломаются, особенно кончики. Свои надёжнее…
Не сравнить мои и с Мишиными. Правда, у моих удочек-коротышек всё же есть маленькое преимущество, чем и пользуюсь – их без особых усилий под любой кустик, торчащий из воды, можно подбросить.
Как ни странно, первый карась был пойман мною, о чём я тут же доложил мужикам.
Ко мне подошёл Миша, а потом и остальные.
- Вот это лапоть, - похвалил Николай Пантелеевич, потряхивая зажатый в ладони садок. – На что клюнул?
- Да на червя. Гляжу, повёл в сторону, думал, какая-то мелочёвка позарилась.
- Пей, честно заработал, - Николай Пантелеевич взмахнул рукой в сторону стаканчика, прикрытого лопушком.
Только успел промочить горло, но не успел закусить, как опять клюнуло, ещё одного карася подцепил на крючок. Потетёшкал на ладонях – грамм на триста, не меньше – и отпустил в садок. Пускай погуляет…
Я уже начинаю маленько тревожиться: а вдруг и третий стопарь пить придётся. Этак и мужикам не хватит, они тоже, наверное, не прочь пропустить стаканчик. Назюзюкаешься, и станет некому ловить рыбу. Я помаленьку начинаю хитрить, подтягиваю поплавок поближе к берегу, авось на мелководье не клюнет.
Клюнуло-таки. Не мог подождать… Значит, невтерпёж было. Я несказанно обрадовался и даже всплеснул руками – рыбина засеклась слабовато, а потому на полпути к берегу соскользнула с крючка и плюхнулась в воду. "Молодчина", - похвалил я карася. Теперь вряд ли подцепится, научен…
Новый заброс делать не спешу, кладу удочку на берег, понарошку обследую леску, туда-сюда двигаю поплавок, одним словом, волыню. Чёрт знает что обо мне мужики могут подумать. Не в моём характере высовываться… Я им предложил своих червей.
- Ишь ты, какие вертучие, - похвалил червей Евгений Иванович. – Наши не такие бойкие, видно, притомились за дорогу.
Они зарядили удочки моими червями. И почти сразу, почти одновременно по карасю выудили Евгений Иванович и Николай Пантелеевич. Вываживают красиво, мастерски, не дают слабине излишне барахтаться в воде.
Иду смотреть. У Николая Пантелеевича карась чуть-чуть покрупнее моего, у Евгения Ивановича такой же.
Этих червей я накопал на ватной фабрике, они в отходах производства ваты размножаются массово. Даже зимой, в лютые морозы.
Теперь я уже банкую, наливаю мужикам по стопарику. Закусывают на ходу: некогда прохлаждаться – утренняя зорька скоротечна.
Наконец повезло и Мишичу – так ласково называет Михаила Николаевича Евгений Иванович.
Слышу: паникует:
- Быстрее подхватку неси, а то уйдёт.
У него карп подцепился. Да такой, что не грех и позавидовать. Я помчался к нему с подхваткой. Карп был побольше, чем мои вместе взятые караси – на килограмм. Мишич поговорил с карпом, похвалил за смекалку, сказал ему что-то ласковое и отпустил в садок. Пришла очередь и ему отведать стопочку.
Вскоре о пластмассовом стаканчике мы совершенно забыли: не до того было, жар начался такой, что только и успевай забрасывать… Рыба, в основном караси, ловилась и почти у самого берега, и под коряжинами, и чуть ли не на середине пруда, куда наловчился забрасывать леску, утяжелённую грузилом, Николай Пантелеевич.
Десятки раз нам приходилось рыбачить как на самой Моркости, в её затишистых заливчиках, так и на Николаевской плотине.
Бывая в Курске, нет-нет, да и загляну к Евгению Ивановичу. Носов обязательно поинтересуется:
- Давненько ли, Ваня, ездил в Николаевку?
- Ещё прошлогодним летом.
- А я вот никак не соберусь…
Евгений Иванович направляется к книжной полке, достаёт топографическую карту области, раскладывает её на столе. Вооружившись лупой, мы поочерёдно рассматриваем жилку Моркости, а заодно и другие речки, речушки и озерки, где приходилось рыбачить. Дивимся петлючести их берегов.
Вспоминаем, вспоминаем… Безошибочно находим местечки, где когда-то пришлось испить ключевой водицы, улицу с магазинчиком на горушке, куда иной раз приходилось бегать за поллитровкой, омутки и омуты, где был выловлен самый выдающийся экземпляр рыбины. Так и видятся расплывающиеся по водной глади блинцы-колечки, вереницы изб, оседлавшие пригорки, просторное, без огорожи, подворье егеря Карцева, его небольшой домишко под замшелой крышей, два стожка непочатого сена, телега с выставленной по случаю нашего приезда крынкой парного молока…
В который раз загадываем, что в следующее лето непременно навестим те дивные местечки, врезавшиеся в сердце и память, кажется, на всю оставшуюся жизнь.