ПРЕДИСЛОВИЕ. Я, автор страницы, ознакомилась с исследованием жизни А.С.Пушкина, начиная с его женитьбы, сделанном моей однокурсницей и подругой Мартыновой М.А., в котором рассматривается версия о возможном завуалированном суициде А.С.Пушкина, вызванном критическим материальным положением семьи и невозможностью для великого поэта принять подачку от государя. Этого не позволяла ему Честь. Мне кажется, что такая версия имеет право быть. Поэтому я публикую этот очерк на своей странице.
Мартынова М.А.
Погиб поэт – невольник ЧЕСТИ.
(М.Ю. Лермонтов)
Почему у меня - не историка, не филолога, не экономиста или юриста возникло желание, а точнее, даже потребность разобраться с вопросом, на который хочется найти объективный и грамотный ответ (речь идет о дуэли Пушкина с Дантесом).
Наверное, потому, что с Пушкиным я знакома с самого раннего детства - мама читала мне его сказки, папа стихи и "Руслана и Людмилу", и первой оперой, которую мне довелось услышать в Мариинском театре еще в дошкольном возрасте была сказка о царе Салтане (в памяти осталась картина, когда три девицы, что пряли под окном, при появлении Салтана забегали на четвереньках).
А внешний вид А.С. Пушкина тогда воспринимался мною (дети есть дети), как принадлежащего в былые годы нашей семье, поскольку у моего отца были такие же кудри, как на портретах поэта.
И позднее, лучше Пушкина никого не было. Помню даже свой ответ на уроке литературы посвященном творчеству Лермонтова, который я закончила словами: "... а некоторые любят Лермонтова даже больше Пушкина".
Однажды по телевизору (не помню, в какой передаче) прозвучало, что дуэль А.С. Пушкина случилась в то время, когда у его семьи практически не было средств для существования, были только долги, поскольку вся собственность уже заложена - перезаложена, с публикацией своих произведений и издательской деятельности возникли не преодолимые трудности. В результате никакого выхода не существовало, а Пушкина ожидала "долговая яма".
У меня это информация вызвала ряд вопросов и в первую очередь - почему пушкинисты не обращают внимания на экономическое состояние семьи, и винят в гибели поэта либо Н.Н. Пушкину, либо императора Николая I (второй вариант, со слов моей дочери, в ее время утверждался в школе). Мне же кажется, что возможно именно безвыходное финансовое положение Пушкиных и Гончаровых послужило главной причиной дуэли, которая в действительности была глубоко, тщательно и надежно замаскированным суицидом поэта. «Бред сивой кобылы»? Может быть, но мне такой вариант не давал покоя, и я попробовала разобраться с этим вопросом. Вот как это происходило и что в результате получилось.
Начнем с источников информации, которыми я пользовалась. Их немного – это письма самого Пушкина (А.С. Пушкин, том 10, АН СССР, М., 1958 [1]) и всего одна работа пушкинистов (Р.В. Иезуитова, Я.Л. Ливкович, Пушкин в Петербурге, Лениздат, 1991 [2]). Понятно что на ознакомление со всеми работами пушкинистов потребовались бы годы, которых у меня, увы, уже нет.
Рассмотрим, что удалось извлечь из этих источников, и вначале уделим внимание отношению Пушкина к окружающей его дворянской среде, а также его мнению, каким образом следует себя в этой среде вести, чтобы не уронить собственного достоинства. Полагаю, что достаточно полный ответ на эти вопросы содержится в письме брату Льву, написанному поэтом в 23 года [1, стр. 47 (№ 37)].
Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры: я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае, твое поведение надолго определит твою репутацию, и, быть может, твое благополучие.
Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них все самое плохое, что только можешь вообразить: ты не слишком сильно ошибешься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно, и отзывчиво и, сверх того еще молодо; презирай их самым вежливым образом: это - средство оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет.
Будь холоден ко всему, фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в общении с начальниками, как бы они не были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.
Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе.
Никогда не принимай одолжений, одолжения чаще всего - предательство. Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.
Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий. То, что могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяне XVIII столетия. Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца желаю тебе обладать ею.
Никогда не забывай умышленной обиды, будь немногословен или вовсе смолчи, и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.
Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений, скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения.
Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и, во всяком случае, она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым.
Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден.
Они могут избавить тебя от дней тоски и бешенства. Когда-нибудь ты услышишь мою исповедь; она дорого будет стоить моему самолюбию, но меня это не остановит, если дело идет о счастии твоей жизни.
Теперь несколько слов о том, как я занималась поисками ответа на мучивший меня вопрос, т.е. о причине дуэли. Вначале я прочитала все письма поэта, а потом вернулась к ним второй раз, пытаясь найти нужную информацию, и выписала ее в сокращенном виде, распределив по следующим темам: 1) о бюджете семьи, рост дефицита которого с каждым годом ощущался сильнее; 2) о Н.Н. Пушкиной, урожденной Гончаровой, которая была младше поэта на двенадцать лет, в двадцать шесть осталась вдовой с четырьмя детьми на руках; 3) об отношении Пушкина с властью, и роли императора Николая I в жизни поэта; 4) о дрязгах, т.е. информация о гадостях, которые чинили великому поэту России завистники и конкуренты по литературному бизнесу, т.е. цензоры, издатели, книгопродавцы и т.д.
В итоге материал набрался довольно солидный, и я решила его использовать в качестве приложения (в приложении приведены номера писем из [1] в соответствии с вопросами, которые в той или иной степени в них затронуты). Сведения, включенные в приложения, относятся ко времени 1830-1837 гг., т.е. начиная с момента вступления Пушкина в брак с Наталией Гончаровой.
О бюджете семьи.
Рассмотрим финансовое положение семьи Пушкина - действительно ли оно было безвыходным в конце названного времени. Если ориентироваться на сведения по этому вопросу, содержащиеся в письмах, то станет очевидным - они были сложными и во время сватовства, в результате чего свадьба его с Н.Н. Гончаровой отодвигалась, и позднее. Однако, в начале семейной жизни Пушкин с ними вполне справлялся, зарабатывая своим трудом, но постепенно они усложнялись, в основном, по причине экономических проблем родственников - как Пушкиных, так и Гончаровых.
Приведем содержание писем, подтверждающих данную ситуацию, начиная 1835 года, поскольку до этого времени все было более-менее благополучно.
А.Х. Бенкендорфу 22.07.1835 в Петербург.
... Осыпанный милостями его величества, к вам, граф, должен я обратиться, чтобы поблагодарить за участие, которое вам было угодно проявить ко мне, и чтобы откровенно объяснить мое положение.
В течение последних пяти лет моего проживание в Петербурге я задолжал около шестидесяти тысяч рублей. Кроме того, я был вынужден взять в свои руки дела моей семьи: это вовлекло меня в такие затруднения, что я был принужден отказаться от наследства и что единственными средствами привести в порядок мои дела были: либо удалиться в деревню, либо единовременно занять крупную сумму денег. Но последний выход почти невозможен в России, где закон предоставляет слишком слабое обеспечение заимодавцу, и где займы суть почти всегда долги между друзьями и на слово.
Благодарность для меня чувство не тягостное: и, конечно, моя преданность особе государя не смущена никакой задней мыслью стыда или угрызений совести; но не могу скрыть от себя, что я не имею решительно никакого права на благодеяния его величества и что мне невозможно просить чего-либо...
670. Н.Н. Пушкиной 29.Х 1835 из Михайловского в Петербург.
Государь обещал мне газету, а там (т.е. не в Петербурге) заставляет меня жить в Петербурге, а не дает мне способов жить моими трудами.
Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошко деньги трудовые и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия как без расчета; твои теряют свое, от глупости, беспечности покойника Афанасия Николаевича.
709 Н.Н. Пушкиной, 6 мая 1836 года, из Москвы в Петербург.
... Вижу, что непременно нужно иметь мне 80000 доходу. И буду их иметь. Недаром же пустился в журнальную спекуляцию, а ведь это все равно, что золотарство...: очищать русскую литературу - есть чистить нужники и зависеть от полиции. Того и гляди, что... черт их побери! У меня кровь в желчь превращается.
728. Н.А. Яковлеву. 09.07.1836, в Петербург.
... Деньги ко мне приходили и уходили между пальцами - я платил чужие долги, выкупал чужие имения - а свои долги остались мне на шее. Крайне расстроенные дела сделали меня несостоятельным...
Исходя из данных писем, можно сделать вывод, что динамика ухудшения финансового положения к 1836-1837 гг. очевидна.
О личной жизни семьи Пушкиных.
Теперь остановимся на вопросе взаимоотношений А.С. Пушкина со своей супругой Наталией Николаевной, которые чаще всего считают дурными, что и привело Наталию стать виновницей в дуэли Пушкин – Дантес, т.е. в смерти поэта. Думаю, здесь имеет смысл ответить на следующие вопросы:
1) Могли ли эти отношения быть холодными, если в браке, длившимся всего 6 лет появилось четыре ребенка (плюс один выкидыш), причем младшей дочке на момент дуэли не было и года?
2) При плохих отношениях могла ли быть переписка поэта с женой такой, какой она была во время всех его отлучек?
Когда Пушкин уезжал в деловые поездки письмами с Натали они обменивались постоянно с небывалой частотой – иногда писалось по два письма в один день, и в целом, как правило, с промежутком три-четыре дня и не более. В письмах жене поэт подробно делился всеми происходящими событиями и, безусловно, в ее письмах были такие же описания происходящего вокруг, поскольку адресат их обсуждал в следующих посланиях. Хочется отметить, что в письмах супругов всегда есть строчки, посвященные детям – о состоянии их здоровья, о прорезающихся зубках, о произношении первых слов, о формирующихся характерах, к примеру, разницу данного процесса у Сашки и Машки и т.д.
А теперь, наверное, о самом главном. Как не трудно заметить, Пушкин очень гордился своей «женкой», разрешал ей кокетничать на балах, где она бывала во время его отсутствия, полностью доверяя ей. Письма, касающиеся этой темы, обычно наполнены тонким юмором, особенно когда муж сообщал о своей верности. Одним словом, из этих писем вполне очевидно, что Александр и Наталья были любящими друг друга и своих детей, дружной супружеской парой. Вот выдержки из нескольких писем, подтверждающих такой вывод.
21 августа 1833 года. Из Павловска в Петербург.
...Забыл я тебе сказать, что в Яропольце (виноват: в Торжке) толстая M-lle Pojarsky, та самая, которая варит славный квас и жарит славные котлеты, провожая меня до ворот своего трактира, отвечала мне на мои нежности: стыдно вам замечать чужие красоты, у вас у самого такая красавица, что я встретя ее (?) ахнула...
Ты видишь, моя женка, что слава твоя распространилась по всем уездам... Довольна ли ты?... Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего ровнять нельзя на свете – а душу твою люблю еще более твоего лица. стр. 438 п. 524
30 октября 1833 года. Из Болдина в Петербург.
Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма. Спасибо, но я хочу немного тебя пожурить. Ты, кажется, не путем искокетничалась… ты радуешься, что за тобой как за сучкой бегают кобели… Целую тебя как ни в чем не бывало и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка, но не загуливайся и меня не забывай. Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкие не пустишься!
Содержание этого письма, как мне представляется, свидетельствует в первую очередь о том, насколько супруги соскучились друг по другу. Натали описывает ухаживания «кобелей», чтобы раздразнить слегка супруга с надеждой, что может быть, тогда он быстрее вернется к ней. Но муж из-за внешних обстоятельств вернуться быстро не может, поэтому уверяет, что он не ревнив, а своей «женке» доверяет. В действительности же ревность, конечно, присутствовала и муж, как показывает следующее письмо, обижается на Натали. Ему же тоже очень хочется бывать на балах, а вместо этого «…я езжу по большим дорогам… живу в степной глуши… Москве, которую ненавижу – для чего, для тебя женка, чтобы ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои годы и с твоей красотой. Побереги ж и ты меня, к хлопотам мужчины не прибавляй ревность» (из Болдина в Петербург, 06.11.1833).
30.04.1834. Из Петербурга в Москву.
…Возвратясь домой, получил твое письмо, милый мой ангел, слава Богу, ты здорова, дети здоровы, ты пай дитя, с бала уезжаешь еще прежде мазурки и по приходам не таскаешься…
В подтверждение вывода о том, что отношения Пушкина и Наталии были теплыми и крепкими, приведу подсчитанное мной количество писем, которые Пушкин писал жене, когда обстоятельства их разлучали: с 22 сентября по 3 октября, 1832 год, т.е. всего десять дней Пушкин, находясь в Москве, пишет жене в Петербург пять писем.
А вот он в дальней поездке собирает материал для Пугачева и т.д.. Первое его письмо отправлено из Торжка (20 августа 1833 года). Потом были Москва, Новгород и т.д., в итоге до начала ноября в адрес Натали, т.е. за два с половиной месяца было написано семнадцать писем, причем, никому другому, т.е. ни друзьям, ни родственникам или деловым людям не было написано ни одного письма.
И дальше, примерно за такое же время в 1834 году, когда Наталья Николаевна гостила у родственников, ей было отправлено восемнадцать писем (в ответ было написано столько же) из числа тридцати трех писем, отправленных за этот промежуток времени.
Писем еще очень много. Может быть, у кого-то сложится другое мнение – особенно если есть желание обвинить Наталью в трагических событиях 1837 года. Я же приведу слова из письма Пушкина Н.И. Гончаровой от 25 августа 1834 года из Полотняного завода в Ярополец: «…Жена моя прелесть, и чем я далее с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом…».
Думаю, добавить здесь нечего, кроме может быть, вопроса – испытал бы поэт такие чувства, если бы ответные чувства его жены им не соответствовали.
А по поводу ревнивого отношения Пушкина к посещению Натальи балов без него хочется привести текст еще одного письма (14 июля 1834 из Петербурга в Полотняный завод): «…Что-то Калуга! Вот тут поцарствуешь. Впрочем, женка я тебя за то не браню, все это в порядке вещей; будь молода, потому что ты молода и царствуй, потому что ты прекрасна…».
Представляется очевидным, что если бы у супругов были другие, т.е. дурные отношения - этих писем быть не могло.
Отношения с властью.
Начать разговор на эту тему, наверное, следует со слов поэта, содержащихся в письме к жене, написанном в апреле 1834 года, когда Наталья Николаевна находилась в Москве. Пушкин сообщает, что отказался явиться с поздравлениями к наследнику, т.к.: «…видел я трех царей, первый велел снять с меня картуз, второй меня не жаловал, третий хоть и упек меня в камер-пажи, но променять его на четвертого не желаю, от добра - добра не ищут…».
Отношение к России как к государству также не было однозначным. Так, в письме, адресованном жене 16 мая 1836 года из Москвы в Петербург находим, в общем-то, хорошо известные слова поэта: «…черт догадал меня родиться в России, с душою и талантом…». А вот какие слова содержатся в письме к П.Я. Чаадаеву, написанном позднее – 19 октября, 1836 года: «…Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человека с предрассудками – я оскорблен. Но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал…».
Полагаю, все понятно. Теперь о государях императорах. Александр I не только не жаловал поэта, но даже отправил его в начале двадцатых годов в ссылку на Юг России, чем, возможно, спас его от участия в декабрьских событиях, а также последствий в виде тяжелых наказаний. Из южной ссылки, как известно, поэта вытащили друзья, но не на свободу, а на поселение в отцовское имение Михайловское. Эта ссылка закончилась раньше назначенного на нее времени, а именно в сентябре 1826 года, когда по распоряжению Николая I фельдъегерь увез его в Москву.
Отношения к императору Николаю I было совершенно иным. В них не трудно заметить две стороны, как негативную, так и позитивную. Если обратимся к письмам, то увидим, что в них однозначно преобладает позитив. Что же касается негатива, то здесь на передний план выходит присвоение Пушкину, уже в его достаточно зрелом возрасте звание камер-юнкера, да еще требования, чтобы его поведение соответствовало этому «титулу». Поэта это сильно раздражало. Было обидно, когда в бороде уже появилась седина, исполнять должность юнца, но в то же время «камер-юнкер» наверное, понимал, что призывник, например в наше время, не может сразу стать майором. И вот какая ремарка по этому вопросу содержится в письме Пушкина Нащекину, написанному в марте 1834 года: «…Сделав меня камер-юнкером, государь думал о моем чине, а не о моих летах – и верно не думал уж меня кольнуть…».
Раздражали Пушкина наблюдения за ним полиции – об этом он несколько раз упоминает в своих письмах жене, объясняя, почему он не рассматривает в данном письме какой-нибудь вопрос. И, наконец, Пушкину, находившемуся уже в тяжелейшем материальном положении, и пытавшемуся поправить свои дела переездом в Михайловское, явно был неприятен отказ императора на этот переезд. Другого негатива я в письмах не обнаружила.
Что же касается позитива, то, как мне представляется, здесь на передний план выходит освобождение поэта из ссылки ранее двух лет от назначенного срока.
Освободил поэта Николай I, который, по-видимому, обладал способностью ценить творчество людей – разглядеть, может быть, интуитивно большие таланты и открыть со своей стороны перспективы их развитию.
Ссылка в Михайловское закончилась для Пушкина в сентябре 1826 года, когда по распоряжению Николая I фельдъегерь увез поэта в Москву.
Дальше приведу информацию, содержащуюся в [2].
"8 сентября новый монарх дал поэту "в четыре часа по полудни" аудиенцию, даровав ему прощение, свободу, право въезда в обе столицы (на что, однако, требовалось просить предварительное разрешение). По авторитетному свидетельству А.Г. Хомутовой (московской знакомой Пушкина), слышавшей лично его рассказ об аудиенции после утвердительного ответа на вопрос императора, принял бы поэт участие в событиях 14 декабря 1825 года, если бы находился в Петербурге, царь заявил Пушкину: "Довольно ты подурачился, надеюсь, теперь будешь рассудителен, и более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь: отныне я буду твоим цензором".
Так началось для Пушкина новая жизнь: Москва чествовала любимого поэта, прощенного новым монархом. Посредником между ними, по распоряжению Николая I стал А.Х. Бенкендорф, возглавлявший III отделение собственной его величества канцелярии [2].
Познакомимся с отношениями Пушкина и Николая I, о которых можно судить по письмам поэта.
Приведу короткие выдержки из писем:
309. Бенкендорфу, 16 апреля 1830 года, из Москвы в Петербург.
...Что касается состояние (выше названное мое имущественная), то... оно достаточно, благодаря его величеству, который дал мне возможность достойно жить своим трудом...
317. Н.О. и С.А. Пушкиным и О.С. Павлищев. 3 мая, 1830 год из Москвы в Петербург.
...Его величество всемилостивейше выразил мне свое благосклонное удовлетворение заключеннным мною браком. Он дозволил мне напечатать мою трагедию в том виде, как я сочту нужным…
319. П.А. Плетневу (не позднее 5 мая 1830 года из Москвы в Петербург).
…Что касается до будущего местопребывания моего, то - кажется от Петербурга не отделаюсь. Царь со мною очень мил...
320. Бинкендорфу 7 мая 1830 года из Москвы в Петербург.
...В глубине души я всегда в должной мере ценил благожелательность, смею сказать, чисто отеческую, которую проявлял ко мне его величество...
№ 650. Бенкендорфу, 1 июня, 1835 года, в Петербурге.
Я был осыпан благодеяниями государя.
…я предпочитаю быть стесненным в моих делах, чем потерять мнение того, кто был моим благодетелем не как монарх, не по долгу и справедливости, но по свободному чувству благожелательности возвышенной и великодушной…
Дальше приведу содержание писем, которые, полагаю, представляют значительный интерес для понимания более поздних событий.
664. Е.Ф. Канкрину, 6 сентября, 1835 год, в Петербург.
Вследствие домашних обстоятельств вынужден я был проситься в отставку, чтобы ехать в деревню на несколько лет. Государь император весьма милостиво изволил сказать, что он не хочет отрывать меня от моих исторических трудов, и приказал выдать мне 10.000 рублей как вспоможения. Этой суммы недостаточно было для поправления моего состояния. Оставаясь в Петербурге, я должен был или час от часу более запутывать мои дела, или прибегать к вспомоганиям и к милостям, средству, к которому я не привык, ибо до сих пор был я, слава Богу, независим и жил своим трудом.
Итак, осмелился я просить его величество о двух милостях: 1) о выдаче мне вместо вспоможения, взаймы 30.000 рублей, нужных мне в обрез, для уплаты необходимой; 2) о удержании моего жалования до уплаты сей суммы. Государю угодно было согласиться на то и на другое.
Но из государственного казначейства выдано мне вместо 30.000 рублей только 18.000, за вычетом разных процентов и 10.000 (десяти тыс. рублей), выданных мне взаимообразно на напечатание одной книги. Таким образом, я более, чем когда-нибудь нахожусь в стесненном положении, ибо принужден оставаться в Петербурге с долгами недоплаченными и лишенный 5.000 рублей жалования...
744. Е.Ф. Канкрину . 6 ноября, 1836 год,. в Петербурге.
... Я... должен казне 45.000 рублей.
В уплату означенных 45.000 осмеливаюсь представить... имения...
...Убедительно прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию не захочет таковой уплаты... а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение: ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостью и даже неблагодарностью.
Думаю, что все приведенные здесь высказывания поэта по адресу государя вполне искренни, а это значит что в целом, между царем и поэтом были очень добрые отношения.
Из приведенных писем, очевидно, что Пушкин высоко ценил хорошее отношение к нему императора. Вместе с тем в некоторых письмах он откровенно выражает свое недовольство тем, что Николай удерживает его в Петербурге, предлагая заняться журналами, даже газетами.
Думается, император, удерживая Пушкина в Петербурге, исходил из того, что никакая деревня от «долговой ямы» уже спасти не сможет, т.к. займодавцы, согласно существующим законам, смогут ее отобрать.
Дрязги.
Из писем А.С. Пушкина, адресованных разным людям и в разное время, однозначно напрашивается вывод, что великому поэту было некомфортно в окружающей его литературной и чиновничьей среде, и это особенно ярко прослеживается в последние годы его жизни. Складывается впечатление, что уехать в деревню он стремился не только из-за сложившегося экономического кризиса в семье, но и чтобы расстаться с вражеским окружением конкурентов в издательском бизнесе. Полагаю, что надо быть грамотным специалистом в области истории русской юриспруденции, чтобы суметь разобраться в этом вопросе. Поэтому приведу здесь лишь содержание некоторых писем, адресованных разным людям, в которых, как мне представляется, проблема освящается достаточно ярко.
561. М.П. Погодину, около (не позднее) 7 апреля 1834 года. Из Петербурга в Москву.
Радуюсь случаю поговорить с Вами откровенно. Общество Любителей поступило со мною так, что никаким образом я не могу быть с ним в сношении. Оно выбрало меня в свои члены вместе с Булгариным, в то самое время, как он единогласно был забаллотирован в Английском клубе (NB в Петербургском), как шпион, переметчик и клеветник, в то самое время, как я в ответ на его ругательства принужден был напечатать статью о Видоке; мне нужно было доказать публике, которая вправе была удивляться моему долготерпенью, что я имею полное право презирать мнение Булгарина и не требовать удовлетворения от ошельмованного негодяя, толкующего о чести и нравственности. И что же? В то самое время читаю в газете Шаликова: Александр Сергеевич и Фаддей Венедиктович, сии два корифея нашей словесности, удостоены etc. etc. Воля Ваша: это пощечина. Верю, что Общество, в этом случае, поступило, как Фамусов, не имея намерения оскорбить меня.
Я всякому, ты знаешь, рад. Но долг мой был немедленно возвратить присланный диплом; я того не сделал, потому что тогда мне было не до дипломов, но уж иметь сношения с Обществом Любителей я не в состоянии.
Вы спрашиваете меня о «Медном всаднике», о Пугачеве и о Петре. Первый не будет напечатан. Пугачев выйдет к осени. К Петру приступаю со страхом и трепетом, как Вы к исторической кафедре. Вообще пишу много про себя, а печатаю поневоле и единственно для денег: охота являться перед публикою, которая Вас не понимает, чтоб четыре дурака ругали Вас потом шесть месяцев в своих журналах только что не поматерну. Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок. Быть так.
648. Бенкендорфу, 1832 год. В Петербурге.
Осмеливаюсь представить на решение вашего сиятельства.
В 1832 г. его величество соизволил разрешить мне быть издателем политической и литературной газеты.
Ремесло это не мое и неприятно мне во многих отношениях, но обстоятельства заставляют меня прибегнуть к средству, без которого я до сего времени надеялся обойтись. Я проживаю в Петербурге, где благодаря его величеству могу предаваться занятиям более важным и более отвечающим моему вкусу, но жизнь, которую я веду, вызывающая расходы, и дела семьи, крайне расстроенные, ставят меня в необходимость либо оставить исторические труды, которые стали мне дороги, либо прибегнуть к щедротам государя, на которые я не имею никаких других прав, кроме тех благодеяний, коими он меня уже осыпал.
Газета мне дает возможность жить в Петербурге и выполнять священные обязательства. Итак, я хотел бы быть издателем газеты, во всем сходной с «Северной пчелой»; что же касается статей чисто литературных (как-то пространных критик, повестей, рассказов, поэм и т. п.), которые не могут найти место в фельетоне, то я хотел бы издавать их особо (по тому каждые 3 месяца, по образцу английских Review).
Прошу извинения, но я обязан сказать вам все. Я имел несчастье навлечь на себя неприязнь г. министра народного просвещения, так же как князя Дондукова, урожденного Корсакова. Оба уже дали мне ее почувствовать довольно неприятным образом. Вступая на поприще, где я буду вполне от них зависеть, я пропаду без вашего непосредственного покровительства. Поэтому осмеливаюсь умолять вас назначить моей газете цензора из вашей канцелярии; это мне тем более необходимо, что моя газета должна выходить одновременно с «Северной пчелой» и я должен иметь время для перевода тех же сообщений — иначе я буду принужден перепечатывать новости, опубликованные накануне; этого будет довольно, чтобы погубить все предприятие.
В главное управление цензуры. 28 апреля, 1835 год. В Петербурге.
...Господин попечитель Санкт-Петербургского учебного округа изустно объявил мне, что не может более позволить мне печатать моих сочинений, как досем они печатались, т.е. с надписью чиновника собственной его величества канцелярии. Между тем никакого нового распоряжения не воспоследствовало, и таким образом я лишен права печатать свои произведения, дозволенные самим государем императором...
674. Бенкендорфу, около (не ранее) 23 октября 1835 года. В Петербурге.
Обращаюсь к Вашему сиятельству с жалобой и покорнейшею просьбою.
По случаю затруднения цензуры в пропуске издания одного из моих стихотворений принужден я был во время Вашего отсутствия обратиться в Цензурный комитет с просьбой о разрешении встретившегося недоразумения. Но Комитет не удостоил просьбу мою ответом. Не знаю, чем мог я заслужить таковое небрежение — но ни один из русских писателей не притеснен более моего. Сочинения мои, одобренные государем, остановлены при их появлении — печатаются с своевольными поправками цензора, жалобы мои оставлены без внимания. Я не смею печатать мои сочинения — ибо не смею......
Ознакомление с приведенными данными, как мне представляется, однозначно свидетельствует о том, что основные пакости в издательской деятельности Пушкина творили крупные чиновники. Почему? У меня прямого ответа нет (зависть? «Коррупция» - как теперь бы это назвали, т.е. желание «протолкнуть своих», получить взятку или любое другое использование своего высокого положения в своих меркантильных целях). Поэтому приведу лишь сведения составителей десятого тома [1] об Уварове: «Уваров Сергей Семенович (1786-1855) с 1818 года президент Академии Наук, с 1834 министр народного просвещения, враг Пушкина»!
По поводу «дрязг» мне больше сказать нечего. Одно только ясно – настроение поэту они поднимать не могли.
Итак, выводы, вытекающие после рассмотрения четырех рассмотренных сторон жизни поэта таковы: экономическое состояние семьи почти катастрофическое, отношения с женой – любовь и полное взаимопонимание, реакция на покровительство государя императора – благодарность, и в то же время тревога за свою честь в случае перебора «милостей» и вспоможений, и последнее: попытки борьбы с «доброжелателями» бесполезны.
О событиях, произошедших в период с 4 ноября 1836 года по 27 января 1837 года.
Перейдем к событиям, которые происходили в семье Пушкиных, начиная с получения «пасквильных» писем, т.е. 4 ноября 1836 года. Очень напрашивается сравнения с подобными событиями, описанными в Евгении Онегине. Вспомните:
- Приятно дерзкой эпиграммой
- Взбесить опального врага
- Приятно зреть, как он упрямо,
- Склонив бодливые рога
- Невольно в зеркало глядится
- И узнавать себя стыдится
- Приятней, если он, друзья,
- Завоет с дуру: это я! (XXXIII)
Начнем с вопросов, которые не могут не возникнуть при рассмотрении сложившейся ситуации. Если это действительно закамуфлированный суицид, то он должен был быть тщательно, хорошо и заранее подготовлен. В письмах Пушкина какой-либо информации, позволяющей ответить на этот вопрос, нет. А вот, как мне представляется, очень интересное письмо свояченицы Александрины своему брату Дмитрию, написанное в конце июля 1836 года, в котором имеется тщательно зачеркнутая фраза. Ее разобрала И. Ободовская. Александра Николаевна передает брату просьбу Пушкина прислать ему писчей бумаги разных сортов, и добавляет: «Не задержи с отправкой, потому что мне кажется, он скоро уедет в деревню». И Ободовская полагает, что Пушкин собирался летом 1836 года увезти жену в деревню. Своим планом он поделился со свояченицей, прося сохранить этот план в тайне – потому она и зачеркнула случайно написанные слова. Александрина была одной из двух женщин, которые знали о предстоящей дуэли (вторая – старинная приятельница поэта, дочь хозяйки Тригорского П.А. Осиповой Е.Н. Вревской). Обе они молчали, понимая, что обстоятельства сильнее поэта [2, стр. 309-310].
Итак, дуэль задумана и ведется подготовка к ней: нужно, чтобы пасквильное письмо было написано на одном из сортов бумаги, которая разоблачила бы автора. Отсюда и просьба, и ее зачеркивание, чтобы не догадались.
Теперь следующий вопрос: почему соперником был выбран Жорж Дантес. Ведь как уверяет Соллогуб: «Жена Пушкина была в форме красавиц, и поклонников у ней были целые легионы» [2, стр. 310]. У меня вариант ответа простой: своих, по сегодняшнему «россиян», после дуэли серьезно бы наказали, а «этих» (Геккернов), понятное дело, просто отправят домой, вот и все. Да и пристрелить чужого – на дуэлях все бывает, исход может противоречить задуманному – пусть лучше убитый будет не из своих друзей.
Далее к событиям, начавшимся 4 ноября 1836 года. В этот день Пушкин, получив три пасквильных послания, которые были помещены в запечатанные конверты, разосланные друзьям поэта, отправил Геккеренам вызов на дуэль. Здесь хочется обратить внимание на то, что, согласно исследованиям Анны Ахматовой, таких писем было всего шесть, и получили их исключительно друзья поэта, а у пушкинистов их было много, и кто только их не получал.
Пушкин утверждает, что: «…По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходило от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата. Я занялся розыском…» (письмо Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года). В этом же письме сообщается, что Пушкин послал вызов Дантесу, в результате: «…Барон Геккерн приехал ко мне и принял вызов от имени г-на Дантеса, прося у меня отсрочки на две недели. Оказывается, что за этот период времени г-н Дантес влюбился в мою свояченицу мадмуазель Гончарову и сделал ей предложение…».
Попробуем проанализировать создавшуюся ситуацию: зачем было бы в действительности Геккерену рассылать такие письма? Допустим, утверждение Пушкина о том, что автором пасквилей в действительности был человеком высшего общества и дипломатом, т.е. сам барон Геккерен. Зачем Геккерену это было нужно, какую конкретно он ставил перед собой цель, совершая такое гнусное действие, рискуя при этом жизнью любимого приемного сына? Не могу придумать ни одного варианта ответа. Скорее он был шокирован вызовом на дуэль Дантеса и сам поехал к Пушкину, чтобы попросить отсрочку сроком на две недели и за это время придумать какой-либо выход из создавшейся ситуации. Выход был найден – им оказалось предложение, сделанное Дантесом Екатерине Гончаровой.
Пушкин очень лояльно отнесся к грядущим событиям, свидетельством чему служит письмо В.А. Соллогубу, написанное 17 ноября 1836 года: «Я вызвал г-на Ж. Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения, и я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как-бы не имеющим место, узнав из толков в обществе, что г-н Жорж Геккерен решил объявить о своем намерении жениться на мадмуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, не достойным благородного человека» [1].
Хочется также привести выдержку из письма поэта своему отцу, которая произвела на меня очень сильное впечатление – кто из нас, зная, что Дантес убийца поэта, мог бы подумать, что Пушкин дал такую характеристику Жоржу Дантесу: «…У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника короля голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной…».
Вернемся теперь к событиям, имевшим место в начале ноября. После того, как Пушкин дал согласие Геккерену отложить дуэль на две недели он, видимо, решил, что у него самого появилось время попробовать наладить экономическое положение семьи и, вот уже через день после получения «пасквилей», т.е. 6 ноября, обращается с письмом к министру финансов России Е.Ф. Конкрину. В этом письме изначально детально освящается это экономическое положение: «Я имею 220 душ в Нижегородской губернии, из которых 200 заложены в 40000. По распоряжению отца моего, пожаловавшего мне сие имение, я не имею права продавать их при его жизни, хотя и могу их закладывать как в казну, так и в частные руки. Но казна имеет право взыскивать что ей следует, несмотря ни на какие частные распоряжения, если только оные высочайше не утверждены». Далее, в уплату долга казне, составляющем 45000 р. Пушкин просит министра финансов разрешить ему предоставить «сие имение в означенных 45000».
Далее, полагаю, самые главные сведения для понимания грядущих событий, содержащиеся в данном письме – это просьба не доводить вышеприведенные намерения до государя императора: «…которой вероятно по своему великодушию не захочет такой уплаты (хотя она мне вовсе не в тягость), а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение, ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостью и даже неблагодарностью».
Полагаю, что все понятно. Именно честь не позволяет принять милостыню, а если предложение передачи имения не произойдет, то дальнейшее существование невозможно. В таком случае остается только один выход – летальный, а т.к. суицид по-христиански большой грех, то хорошо, если это произойдет в результате дуэли.
Вернемся к событиям конца 1836 - начала 1837 года. В результате женитьбы Дантеса у Пушкина, как уже отмечалось выше, появляется время для поисков других вариантов разрешения экономических проблем семьи. Да и вряд ли уходить из жизни в 37 лет, имея семью с четырьмя малыми детишками и любимой «женкой» действительно хотелось, даже если этого требовала честь. В то же время, если все же семья осиротеет, то Пушкин сможет оставить ей только свои произведения. Понимая это, 16 декабря 1836 года поэт обращается с письмом к французскому писателю, дипломату и историку А.Г. Барранту [1, № 753], в котором знакомит адресата с правилами наследников на издания работ писателя после его смерти в России. Пушкин считает, что эти права не достаточно проработаны и узаконены. Зачем он пишет это письмо французу? Скорее всего, надеясь, что в случае, если семья его на самом деле осиротеет, А.Г. Баррант сумеет помочь в проблемах, которые могут возникнуть у наследников.
Период перемирия с Геккеренами продолжается практически до 20-х чисел января. Более того, за это время можно отследить уже как бы их дружеские отношения. Так, Натали присутствует в храме при венчании своей сестры Екатерины с Дантесом, супруги Пушкины встречаются с новым родственниками – Геккереном и Дантесом на различных приемах в светском обществе, и все протекает вполне мирно. Пушкин, конечно, наблюдает за тем, с каким восхищением Дантес продолжает смотреть на его красавицу-женку, ну а кто из окружающих мужчин мог бы смотреть по-другому? Думаю, что таковых не было.
И вот возникает главный вопрос – что же случилось на самом деле? Из-за чего весь этот мир был разрушен и произошла катастрофа? У пушкинистов тут ответов много… короче, каких только в огромной «помойке» вариантов не найдешь? Не будем на них останавливаться. Обратим внимание лишь на одно, на мой взгляд, самое главное событие – на встречу поэта с императором.
У пушкинистов кроме информации о том, что никто не знает, о чем во время этой встречи шла речь, об этом событии ничего не говорится. Более того, у [2] я обнаружила противоречивые сведения о дате встречи: на одной и той же странице это сперва 23 ноября 1836 года, а ниже – 28 февраля 1837 года (опечатка?).
В действительности же, если верить интернету, встреча произошла 25 января 1837 года. А если это так, то буквально на следующий день начала разворачиваться трагедия – Дантес вызвал Пушкина на дуэль, а чем все закончилось, все знают.
Так что же в действительности случилось? Сегодня здесь можно строить только догадки. Хочу поделиться своей. Думаю, что Николай I, который был в курсе дел Пушкина, испытывал некоторую вину за то, что не отпустил Пушкина в деревню. Хотя понять царя можно: безусловно, он не хотел лишать светское общество присутствия первой красавицы России (что вовсе не значит, что он сам за ней волочился, как любят утверждать некоторые пушкинисты). Кроме того, Николай I, который очень высоко ценил талант Пушкина, полагал, что работа поэта в Петербурге, в частности в архивах, приведет к более интересным результатам, чем его уединенное творчество в деревне. Ну, а раз виноват – Николай I был очень принципиальным и ответственным человеком - надо попытаться исправить свои ошибки. И он пригласил Пушкина к себе и скорее всего, пообещал ему повлиять на деятельность издателей, а может быть еще чего-нибудь, что поправит финансовые дела поэта. И вот – так представляется мне – во весь рост перед Пушкиным поднимается его честь (ведь не зря же он обращался к Бенкендорфу с просьбой не сообщать царю о проекте передачи казне за счет долга имения стоимостью 45000). И взыграл африканский темперамент – никаких «вспоможений», хлопот об отсрочках платежей, влияния на врагов издателей и тому подобные милости.
Еще раз хочу обратить внимание, что до 26 января, когда Пушкин спровоцировал Дантеса вызвать себя на дуэль, ничто подобных событий не предвещало. Подтверждением могут служить даты и содержания его писем, которые, думаю, будет интересно здесь привести.
777. А.И. Тургеневу. 16 января 1837 года. В Петербурге.
Вот Вам Ваши письма. Должно будет вымарать казенные официальные фразы, и также некоторые искренние, душевные слова, ибо не мечите etc. Что вы вставите, то постарайтесь написать почетче. Думаю дать этому всему вот какое заглавие: труды, изыскания, такого-то или А.И.Т. в Римских и Парижских архивах. Статья глубоко занимательная.
Вот вам мои стихи к Вяземскому:
Так море, древний душегубец…» (см. т. II, стр. 331).
778. А.О. Ишимовой. 25 января 1837 года. В Петербурге.
Милостивая государыня Александра Осиповна,
На днях имел я честь быть у Вас и крайне жалею, что не застал Вас дома. Я надеялся поговорить с Вами о деле; Петр Александрович обнадежил меня, что Вам угодно будет принять участие в издании «Современника». Заранее соглашаюсь на все Ваши условия и спешу воспользоваться Вашим благорасположением: мне хотелось бы познакомить русскую публику с произведениями Barry Carnwall. Не согласитесь ли Вы перевести несколько из его драматических очерков? В таком случае буду иметь честь препроводить к Вам его книгу.
С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою.
Думаю, что если события 27 января были бы запланированы, то 25 января таких писем не могло бы быть.
А теперь приведем содержание письма, отправленное старшему Геккерену, написанное 26 января, в результате которого и произошло то, что произошло:
Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга.
И это о Дантесе, который еще месяц назад был «красивым и добрым малым, который в большой моде»? Реакция Дантеса, естественно, иной быть не могла: «К барьеру!». Кстати, не понятно о каких анонимных письмах идет речь. Пушкинисты однозначно утверждают, что кроме полученных «пасквилей» 4 ноября 1836 года никаких писем больше не было. Возможно Пушкин, говоря о домогательствах Геккеренов к Наталии Николаевне, почерпнул эти сведения из сплетен, ходивших в светском обществе, а в них недостатка не было.
И состоялось событие, задуманное Пушкиным еще в июле 1836 года (см. письмо к брату Александрины). Однако, на дуэли произошло не совсем то, что было задумано для сохранения чести, т.е. моментальный уход из жизни (как у Ленского) не состоялся. А дальше… в общем, все известно.
Теперь обратимся к реакции императора Николая I на эти трагические события. Вот содержание записки царя, которую привез умирающему Пушкину лейб-медик Арендт, и на что важно обратить внимание – после ознакомления с ней Пушкина Арендт обязан был тут же вернуть ее государю.
После дуэли к раненому Пушкину приехал лейб-медик Арендт с запиской от царя. Текст записки сохранился только в памяти друзей Пушкина. Арендт должен был прочитать ее Пушкину и тотчас вернуть царю. Николай писал: "Если Бог не велит нам уже увидеться на этом свете, то прими мое прощение и совет умереть по-христиански и причаститься, а о жене и детях не беспокойся. Они будут моими детьми и я беру их на свое попечение" [2].
И тут снова ряд вопросов:
1) Что государь прощает умирающему поэту? Думаю, ответ очевиден – Пушкин не сдержал обещания, по видимому, данное Николаю I - первым не затевать никаких драк.
2) Что означает совет умереть по-христиански, т.е. причаститься? Думаю, смысл здесь такой – хоть ты и организовал самоубийство (Николай I, скорее всего, догадался об этом сразу), но погибаешь от пули, пущенной чужою рукой. Поэтому имеешь право причаститься.
3) Почему обещает заботиться о детях как о своих? Хочет искупить свою собственную вину, т.к. осознавал – он что-то сделал неправильно.
4) Записку необходимо было незамедлительно вернуть императору. Почему? У меня только один вариант ответа – чтобы по ней никто другой не догадался, что в действительности произошло самоубийство великого поэта России.
По этой же причине, видимо, император дал известное распоряжение об организации похорон Пушкина (Николай I велел организовать прощание не в Исаакиевском соборе, как было задумано изначально, а в Конюшенной церкви, а затем тайно вывезти тело Пушкина к месту захоронения).
Ведь если бы народ догадался об истинной причине смерти великого поэта, могла бы подняться, огромного масштаба смута, а кто на кого поднял бы руку догадаться не трудно, но разбираться не будем.
В результате произведенного исследования (хотя я не пушкинист, не экономист, не историк и не юрист) убедить себя, что рассмотренный здесь вариант в реальности быть не мог, мне не удалось. Скорее наоборот, что, кстати, однозначно означает: Наталья Николаевна Пушкина ни в чем не виновата, а те кто ее «мажет грязью» - не знаю что сказать – может быть судят по себе (женщины) или по своему окружению (мужчины).
P.S.
Вот, кажется, и все. Но, прорезался интерес к личности Николая I. Нас учили, что Николай «Палкин» был жестоким и не очень умным, а у меня сложилось совершенно другое впечатление – это был очень умный, ответственный, отважный, порядочный, отзывчивый и добрый человек.
Стоит добавить, что Николай I сдержал свое обещание: были оплачены долги Пушкина за счет казны, проданы его произведения, а также проявлена забота о детях.
И еще одна «сумасшедшая» мысль откуда то пришла мне в голову – может быть сам Александр Сергеевич Пушкин выбрал меня в защиту Наталии Николаевны, чтобы создать сей опус, и не просто так, а потому что когда-то мы с мужем были на экскурсии по «Пушкинским местам», в которой после посещения могилы поэта по плану нас должны были отвезти на место захоронения Державина. Зная это, я взяла около памятника поэта маленькую горсточку земли, чтобы положить ее к памятнику Державина, что и сделала. Вспомнились слова: «Старик Державин нас заметил и в гроб сходя благословил» и подумала, что обоим будет приятно.