Посвящается В. Е. М.
Олег Сенатов
Юбилец Горынина
Предуведомление. Все действующие лица данного рассказа мною полностью вымышлены, не имея прототипов в реальной жизни. Любые замеченные сходства случайны.
Как, однако, быстро мы привыкаем к изменениям, особенно, если они – изменения к лучшему! Давно ли наше общество буквально изнывало под игом консервативных сил, уверенно и расчетливо гнобивших хилую поросль, едва укоренившуюся на нашей бедной почве за короткое лето свободы, каким-то чудом выпавшей на нашу долю в 90-е? Теперь уже трудно поверить, что еще совсем недавно парламентскую и общественные трибуны, СМИ и культуру в целом, сотрясали громогласные речи, злобно клеймившие либералов и страстно призывавшие вернуться в прошлое, к так называемым «народным корням», что повсеместно раздавались призывы поставить вне закона любую «безнравственность», и уже были запрещены богохульство, гомосексуализм и мат! Но вот маятник отечественной истории непредвиденно качнулся в обратном направлении, и воцарилась такая свобода, о которой никто ранее не посмел бы даже мечтать!
Теперь все стало возможным, даже реформа, осуществленная движением «За полноценную жизнь!», разрешившая все нараставший конфликт между приятной, комфортной и осмысленной жизнью в зрелом возрасте и кошмарным существованием в ее обремененных возрастными недугами тягостных последних годах. Реформа давно назрела: никто уже не боялся легкой и быстрой смерти, но люди все больше страшились длительного существования «в виде овоща».
Напоминаю о событиях, ставших уже достоянием нашей новейшей истории. Все началось с того, что для разрешения мучившей всех проблемы основатель Движения Тимофей Иванов-Шульц предложил гениальное решение: создать общество «Полноценная жизнь», вступая в которое, каждый его член подпишет договор, в котором он соглашается, что его жизнь будет ограничена одинаковым для всех возрастом - N лет. На свой N-летний юбилей он пригласит всех, кого пожелает, в один из специальных Юбилейных Дворцов на великолепный банкет, предназначенный для славословий в его адрес. (Такие славословия обычно практикуются на поминках, но раньше почивший не мог услышать всего хорошего, что о нем говорили, а жаль!) По окончании банкета юбиляр навсегда исчезнет, успев побывать на собственных поминках. При этом полностью исключается любая форма насилия; из договора можно будет выйти в любой момент.
Когда идея была впервые озвучена, фундаменталисты подняли жуткий вой. «Долиберальничались!» «Остановить либеркиллеров!» «Либеральные наследники доктора Менгеле» - такими заголовками пестрели первые страницы консервативных газет. На Иванова-Шульца даже завели уголовное дело о пропаганде геноцида. Тем не менее, в развернувшейся в блогосфере общественной дискуссии его идея обретала все больше сторонников, и через несколько лет закон, запретивший движение «За полноценную жизнь!», был отменен в ходе всенародного референдума большинством под 70% голосов. На основе Движения было образовано ОАО «Полноценная жизнь», ставшее собственником системы Юбилейных Дворцов. Чтобы вступить в Общество, на первых порах приходилось выстаивать многочасовые очереди – так было много желающих; процесс пошел.
К настоящему времени новый жизненный порядок, в основном, утвердился; сам собою сложился и превратился в рутину ритуал торжественного перехода, для которого, чтобы отличить его от обычного юбилея, Иванов-Шульц предложил неологизм «Юбилеум», но термин не прижился, его вытеснил из употребления народный «Юбилец».
Подведя итоги первых пореформенных лет, можно констатировать: они уже привели к благоприятным переменам в образе жизни. Ушел в небытие страх угодить в омут длительного, унижающего человеческое достоинство, жуткого и бессмысленного прозябания, некогда угнетавший сознание стариков и их родственников. От жизни отсечен уродливый придаток, который не только ничего к ней не прибавлял, но даже уменьшал ее накопленную ценность. Зная свой срок, люди могут осмысленно распорядиться оставшимся временем, привести свои дела в порядок. Да и их родственники теперь точно знают дату своего вступления в наследство, в результате чего отношения между поколениями гармонизировались. Одним словом, произошел существенный сдвиг в рационализации человеческого бытия.
К этим глубоким экзистенциальным изменениям по-прежнему крайне отрицательно относятся фундаменталисты, и это нормально, - в каждом обществе находится место для оппозиционной идеологии. Другое дело, отказники, - люди, вышедшие из договора накануне срока его исполнения – с ними Общество борется методом морального осуждения - они становятся изгоями. К счастью, отказники составляют незначительное меньшинство.
Справедливости ради следует упомянуть, что в этом хорошо налаженном порядке время от времени происходят неожиданные сбои, вызывающие беспокойство: являются ли они лишь случайными отклонениями, которыми можно пренебречь, или в них обнаруживаются опасные тенденции, которые могут направить реформу по нежелательному пути. Это вопрос дискуссионный, и в его осмыслении показателен юбилец Алексея Васильевича Горынина, о котором и пойдет здесь речь.
К подъезду Юбилейного Дворца на Плющихе одно за другим подъезжали такси. Из них, наклонив голову, чтобы не задеть прическу, на тротуар выступали дамы в вечерних платьях (стоял теплый московский сентябрь), заботливо, как младенцев, держа на руках огромные букеты роскошных цветов. Преобладал средний возраст, и по сравнению со своими оправленными в строгие костюмы мужьями женщины выглядели – нет, не располневшими, но как-то избыточно материальными, так же, как и крупные, налившиеся соком, съедобные на вид, цветы. Но встречались и молодые, поджарые длинноногие элегантные особы, - ровесницы внуков юбиляра. Миновав «вертушку», гости оказывались перед широкой мраморной парадной лестницей, и вступали на лежащую посередине красную ковровую дорожку, в перспективе которой сверкала великолепная хрустальная люстра, доминировавшая в интерьере расположенного в бельэтаже вестибюля. Держа под руку своих кавалеров, с ленивой грацией играя телом, дамы не спеша поднимались по ступенькам, и входили в вестибюль, оформленный в старинном стиле – полированный дубовый паркет, бра на обитых тканью стенах, драпри под бархат, рояль в углу, – уже заполненный нарядной, оживленно переговаривающейся публикой. В центре вестибюля, под самой люстрой, на свободном от толпы пятачке гостей встречал виновник торжества – высокий мужчина с густыми, находящимися в поэтическом беспорядке совершенно седыми волосами, в тяжелых очках, из за стекол которых пронзительным жестким взглядом смотрели маленькие глаза, чья сверлящая резкость по воле их хозяина могла смягчаться полуулыбкой тонкогубого рта, под которым выделялся массивный, окруженный толстыми складками кожи, подбородок.
Горынин держался с большим мастерством – величественно и непринужденно – чувствовались талант и большой опыт поведения на публике. По мере того, как очередной гость, или компания гостей, направлялись к центру вестибюля, Горынин с приветливой улыбкой делал несколько шагов навстречу, и, в зависимости от уровня знакомства, здоровался за руку, или обнимался, затем, склонив голову, принимал поздравления, благодарил, брал цветы. (Подарки по данному случаю не приняты, - да и действительно, - н;фиг они нужны?) Обменявшись с юбиляром несколькими фразами, гости отходили в сторону, чтобы освободить место для других, а Горынин, передав букет одному из стоявших поблизости дворцовых служителей, становился наизготовку для очередной встречи.
Всех вновь прибывающих публика приветствовала радостными возгласами, а их поздравления юбиляру – рукоплесканиями, создавая приподнятую атмосферу дружеской общности. При этом те, кто пришел раньше, уже разбились на группки, занятые светской беседой, и напропалую зазывали новичков присоединиться к ним. Во всей этой толпе царило радостное оживление; от возбуждения, вызванного праздником, глаза женщин сверкали, над их обильной декольтированной плотью стоял возбуждающий аромат духов. Приосанившиеся от присутствия красивых женщин мужчины принялись друг с другом состязаться в остроумии и смелости высказываний – одним словом, атмосфера праздника нарастала крещендо.
Когда приток гостей обмелел, к Горынину подошел метрдотель – высокий красивый брюнет с мужественным и одухотворенным взором, одетый в безупречного кроя черную фрачную пару, накрахмаленную сорочку с белоснежной манишкой и галстуком-бабочкой, и лакированные туфли. В иных обстоятельствах он сошел бы не за метрдотеля, а за музыканта в концертном костюме (его за глаза окрестили «Паганини»). Метрдотель шепнул Горынину несколько слов, и он широким жестом пригласил гостей в банкетный зал.
В противовес вестибюлю, интерьер банкетного зала был вызывающе современным. Вмонтированные в потолок люминесцентные лампы струили магический свет на гладкие нежно-голубые стены, где большую часть поверхности занимал абстрактный тетраптих, на полотнах которого неистовствовали взрывы кляксообразных пятен ярчайшей расцветки. В левом углу, на постаменте, напоминающем алтарь, был установлен большой художественно выполненный фотографический портрет юбиляра, снятый лет двадцать тому назад. Проницательный взгляд моложаво выглядевшего Горынина был устремлен вдаль, в маячившее на горизонте будущее, которое, очевидно, наступило теперь, и это совмещение времен создавало ощущение сбывающейся мечты. Все прилегающее к портрету пространство было плотно заполнено букетами принесенных гостями цветов, что имело символический смысл: Алексей Васильевич Горынин представал окруженным знаками общей любви.
Окон в зале не было; кроме двухстворчатой входной двери имелись две небольшие дверки в правой стене, - они вели на кухню; еще одна, узкая и высокая, под красное дерево, дверь располагалась посередине стены, противоположной входу; ее красиво изогнутая металлическая ручка сверкала позолотой. Но все оформление зала меркло по сравнению с видом П-образного праздничного стола. На белоснежных скатертях был занят каждый квадратный сантиметр поверхности – ослепительно сияли столовые приборы, холодно искрился хрусталь бокалов, на огромных вазах высились горы фруктов, нестройными рядами выстроились бутылки с винами, коньяком, водкой и виски; стол ломился от всевозможных холодных закусок, чей экзотический вид подчас вызывал недоумение: «Это что?» Исходивший от них аромат специй привычным образом возбуждал аппетит. Темным лаком поблескивали легкие дизайнерские стулья, а во главе стола, прямо перед узкой высокой дверью стояло кресло с прямой длинной спинкой, похожее на трон, – место юбиляра.
Публика начала быстро занимать места, стараясь сохранять сложившиеся в вестибюле группы; раздавались возгласы: «Регина, иди к нам!» «Коля, - вот твое место!» «Саша, подвинься!», сопровождаемые стуком отодвигаемых стульев и звоном стекла на сотрясаемых движущимися телами столах. Гости постепенно рассаживались; утвердившись на своем месте, каждый осматривался, выясняя, кто оказался его соседом, а кто – визави. Некоторые обменивались через стол приветствиями, другие еще заканчивали начатый в вестибюле разговор - этот нестройный шум напоминал настройку оркестрантами своих инструментов перед началом концерта, пока еще властным жестом не вскинул руки дирижер. Когда Горынин занял свое почетное место, в роли дирижера выступил, поднявшись, Николай Юрьевич Бобринский, худощавый блондин с тонким интеллигентным лицом. Дождавшись тишины, Бобринский заговорил ровным спокойным голосом:
- Уважаемые дамы и господа! Для всех нас, сопровождавших Алексея Васильевича на его славном жизненном пути, был он всегда бесспорным лидером, то есть идущим впереди. Поэтому не удивительно, что сияющей вершины своей жизни, он и достиг раньше нас! Так будем же великодушны, заглушим в себе мелкие чувства зависти и жалости к себе, и от всей души порадуемся за нашего юбиляра, выскажем ему всю нашу признательность за ту роль, что сыграл он в нашей жизни, пропоем ему наши дифирамбы!
В ответ зал взорвался рукоплесканиями и возгласами одобрения. Со всех сторон захлопали пробки от шампанского. С бесстрастным видом выдержав паузу, Бобринский продолжил:
- Ну, кто смелый? Я чувствую, что свой тост уже готов произнести Гурьев. Пожалуйста, Николай Семенович!
Гурьев, высокий грузный мужчина за пятьдесят с густыми темными, с проседью, волосами и грубоватыми чертами мясистого лица, медленно встал, взял наполненный водкой бокал, и, упершись взглядом в стол, заговорил низким голосом:
- Тридцать годков прошло с тех пор, когда мальчишкой я пришел на работу к Алексею Васильевичу. Стою я перед ним дурень-дурнем, а он на меня посмотрел так внимательно, и сказал: «А Вы у меня займетесь механикой», - то есть определил в механический цех». Ну, думаю, – это моя специальность – справлюсь. А как взялся за дело, оказалось: ничегошеньки я не знаю, ни станков современных, ни как работать с людьми. Так Алексей Васильевич всему меня обучил; обращался то с лаской, то со строгостью, но все больше со строгостью, и стал я постепенно разбираться в премудростях механики, а когда совсем освоился, то назначил он меня начальником цеха. И сколько же с тех поработано! Страшно вспомнить. А задания новые все сыплются и сыплются, и им конца не видно! Но Алексей Васильевич всегда помогает: поддерживает и словом и делом. Алексей Васильевич, дорогой! Всем Вам в этой жизни обязан! Спасибо Вам огромное! За Вас и за Вашу женушку, и сыночков и внучков Ваших!
Под звуки рукоплесканий Гурьев, было, потянулся бокалом к концу стола, где, окруженный своими родственниками, сидел Горынин, но Бобринский тихим голосом его остановил: «Не чокаться!», потом встал и продолжил:
- Что бы кто ни говорил, но главную роль в современной жизни играет экономика, а главными делами, как у нас повелось, заправляют представительницы прекрасного пола. Итак, слово для праздничного тоста предоставляю нашему бессменному финансисту и очаровательной женщине Тамаре Сергеевне!
Тамара Сергеевна Скворцова, стройная худощавая блондинка лет пятидесяти с миловидным, строгим и открытым лицом, на котором были написаны здравый смысл и врожденная честность, заговорила глуховатым контральто:
- Тот день и час, когда я начала работать под руководством Алексея Васильевича, стал поворотным моментом моей судьбы, ибо с тех пор моя жизнь обрела твердую опору, и, вместе с тем в ней оставалось достаточно простора для персонального роста, для полной самореализации. Я полностью отдаю себе отчет, что всем этим обязана выдающимся способностям Алексея Васильевича, как руководителя, его умению уверенно вести корабль нашей фирмы по бурному морю современности, и его таланту в создании в коллективе атмосферы, позволяющих раскрыться возможностям всех его сотрудников. Наша работа трудна, так как перед нашей фирмой поставлены высокие цели, но как при этом важно, что Алексей Васильевич, при всей его требовательности, по отношению к нам всегда остается справедливым, гуманным, тактичным! Про себя могу сказать, что, работая под Вашим, Алексей Васильевич, руководством, я всегда находилась в согласии с самой собой, с делом, которым занималась, и с руководимым Вами коллективом, а это, по определению, называется счастьем. И за это счастье Вам большое спасибо!
Зал буквально потонул в аплодисментах. Раздавались крики: «Браво!» Горынин встал, и с чувством произнес:
- Спасибо, Тамара!
Потом за свое дело вновь принялся Бобринский:
- По оживлению, наблюдающемуся среди наших саратовских коллег, я догадываюсь, что они созрели для тоста. Вы будете выступать, Ефим Михайлович?
Со стула медленно поднялся Ефим Михайлович Фрумкин, полный мужчина за шестьдесят, седой, с обрюзгшим лицом, на котором посверкивали колким живым взглядом лукавые темные глазки. Взяв в руки бокал, он повернул лицо к Горынину, скроил умильную мину, и начал говорить быстрым приятным баритоном.
- Вот уже больше двадцати лет прошли с тех пор, как наши фирмы вступили в партнерство; много с тех пор нами вместе водки выпито, пудов соли съедено, славных дел переделано, и, подводя итоги, можно сказать, что наш брак был не только по расчету, но и по любви. Любовь между вашим «Сатурном» и нашей «Роксаной» была бурная и разнообразная: позицию сверху занимали по очереди то вы, то мы. Бывало всякое: например, гуляли на сторону и мы, и вы. Но всякий раз убеждались: нам друг без друга не обойтись! А Алексей Васильевич Горынин всегда играл роль первого любовника. Теперь же Вы, дорогой Алексей Васильевич, своим намерением ускользнуть из наших холодных страстных объятий повергаете нас в глубокое отчаяние. И я к Вам взываю: Алексей Васильевич, одумайтесь, не покидайте нас!
До настоящего момента публика с интересом слушала Фрумкина; он имел репутацию большого шутника, и все ждали, что он выкинет на этот раз. И дождались: в награду за парадоксальную концовку речи Фрумкина наградили взрывом хохота; некоторые, вытирая слезы, говорили: «Во, мужик дает! Ну, учудил!» На лице юбиляра тоже появилась довольная улыбка: у Горынина с чувством юмора было все в порядке. Фрумкин стоял с бокалом в руке, радуясь произведенным эффектом, потом бокал поднял, и произнес тост:
- Алексей Васильич, за Вас!
За этим последовали бурные аплодисменты. Когда они постепенно стихли, снова поднялся Бобринский, и сказал:
- А теперь я хочу дать слово нашему немецкому другу, руководителю фирмы «Штром» господину Зегелю.
С места поднялся Курт Зегель, высокий стройный широкоплечий мужчина лет шестидесяти, с длинным сухим лицом, с густой седеющей шевелюрой, в больших очках, одетый в безупречно сидящий темно-серый костюм. Встав в торжественную позу, Зегель, медленно подбирая слова, сказал:
- Наша фирма давно работает в Россия, но сначала нам здесь не везло. Ми находили приличная русская фирма, и заключали очень хороший контракт, имели контакт с очень приятними людьми, а когда подходил срок исполнений, они нас дасс хайст «кидали». Когда ми питались в этом разобраться, нам объясняли, что это есть загадочна «русска душа». И вот счастливи случай вивел нас на Алексея Горынин. Это бил совсем другой тип партнера: дас ист фантастиш - у него тоже била русска душа, но он вел себя, как настоящий европеец! Теперь, когда ми столько поработали вместе, ми не только сделали хороши бизнес, но, наконец, поняли русска душа, так как имели такой хороши интерпретатор, как наш друг Алексей Горынин. Русска душа для нас больше не есть загадка! Филен данк фюр алес! Алексей Васильич, за Вас!
Все присутствующие дружно зааплодировали: Зегель в этой компании был в большом почете.
В это время в зале неслышно возник метрдотель, подошел к Горынину, и что-то ему тихо сказал; Горынин кивнул, метрдотель удалился в одну из боковых дверей, и в банкетный зал ворвались несколько одетых черные фраки официантов, и начали быстро разносить горячее блюдо. В воздухе распространился восхитительный запах жаркого.
Когда официанты исчезли, и все принялись энергично орудовать столовыми приборами, Бобринский анонсировал следующего оратора. Это был Бармин, технолог. Высокий громкоголосый мужик с большим лицом, с которого никогда не сходило нагловатое выражение собственного превосходства, иногда даже приобретавшее глумливый оттенок, к которому все привыкли, считая его признаком непосредственности, в своем выступлении был краток:
- Я тут не буду долго рассусоливать, скажу по-простому: мы на «Сатурне» не один десяток лет проработали, и всегда без задержек получали хорошую зарплату, у нас была интересная работа, мы ездили в заграничные командировки, и во всем этом, в первую очередь, заслуга Горынина. Спасибо тебе, Алексей, и царст…
Но здесь Бобринский зыркнул на него быстрым взглядом, Бармин резко остановился, потом бодро закончил выступление:
- За тебя!
Все захлопали громко, но нестройно; начинало уже сказываться выпитое.
Воспользовавшись возникшей паузой, без спроса выскочил Кравцов, скользкий тип с обритым черепом, седой бородкой, и неприятным, двусмысленным выражением лица, сотрудник соседней фирмы. В этой компании его никто не любил, но по какой-то непонятной причине Кравцов все же оказался в списке приглашенных. Он сказал:
- Я не буду говорить о том, что Алексей Василевич – крупный ученый, об этом известно всем; я не буду останавливаться на том, что он прекрасный руководитель – об этом вы скажете сами. Я напомню о том, что он – человек универсальной культуры, чьи интересы простираются далеко за пределы профессии, тонкий знаток литературы и искусства, и особенно, классической музыки и театра. Объездив полсвета, и установив связи во многих странах, он стал поистине гражданином мира. Понимание Алексеем Васильевичем единства мировой культуры сказывается буквально во всем. Разве случайно названия тем он выбирал, пользуясь именами античной мифологии? Вспомним их: «Зевс», «Артемида», «Аретуза», «Цербер», «Вулкан». Кстати, название «Вулкан» особенно симптоматично. Ведь Алексей Васильевич и сам подобен вулкану. Известно, что жить около вулкана опасно, а разве вблизи от нашего юбиляра находиться не опасно? – но в окрестностях вулкана почва плодородна, и поэтому люди, невзирая на опасность, селятся вокруг него. Так и Вы, Алексей Васильевич, всегда были окружены соратниками, верным Вам коллективом. За Ваш коллектив, и за Вас!
Выступление Кравцова сопровождалось гулом голосов – ему намеренно старались помешать говорить, но тост все же для порядка встретили аплодисментами. Чтобы предотвратить дальнейшую самодеятельность, Бобринский вновь взялся за свою роль ведущего:
- Татьяна Георгиевна, Вы хотите произнести тост?
Жена Горынина, сидевшая по правую руку от него, до этого о чем-то с ним тихо и спокойно переговаривавшаяся, теперь поднялась. Это была сухощавая женщина с умным, волевым и непроницаемым лицом. Она заговорила твердо и спокойно.
- Дорогой Алексей! Как только началась наша долгая совместная жизнь, я руководствовалась главным для меня правилом: никогда не мешать тебе действовать по собственному усмотрению. Это был мой способ выразить безграничную любовь к тебе! Ты знаешь, что я ни разу не отступила от этого правила, хотя иногда это и было совсем нелегко. Но всякий раз я убеждалась, что, поскольку речь шла о тебе, такое отношение было полностью оправдано. Так же было, когда ты решил вступить в Общество, – здесь по лицу жены Горынина пробежала мимолетная тень – но я себя заставила принять, как должное, это твое решение, и вступила в Общество сама. Значит, все идет так, как следует быть. Спасибо тебе за счастье совместно прожитой жизни! За тебя!
Жена Горынина спокойно села, и после аплодисментов слева от него поднялся старший сын, Виктор, крупный мужчина маскулинной внешности с открытым грубоватым лицом под шапкой слегка вьющихся густых, с заметной проседью, волос. Он был очень похож на отца.
- Командир, я хочу высказать тебе свою любовь и свою благодарность: это очень много значит, когда ты можешь гордиться своим отцом. А ты – действительно классный мужик и отличный отец. Теперь я понял, что по отношению ко мне ты всегда поступал правильно. Спасибо, Командир! За тебя!
После выступления горынинского сына, встреченного аплодисментами, празднество вступило в стадию нарастающего хаоса; тут и там возникали спонтанные дискуссии, ограниченные рамками близкого соседства; на их ровный гул накладывались громкие реплики, обращенные к обитателям удаленных частей стола. Бобринский перестал руководить порядком выступлений, и претенденты на очередной тост, после тщетных призывов к тишине, либо, напрягая голосовые связки, пытались перекричать гул сборища, либо подходили к концу стола, где сидел Горынин, обращаясь к нему почти приватно.
В это время в зале появился «Паганини», подошел к Горынину, и что-то ему тихо сказал; Горынин кивнул, метрдотель быстро вышел, и в зал вбежали официанты; они начали собирать грязные тарелки, и принялись разносить десерт. По залу поплыл аромат хорошего кофе.
- Минуточку внимания!
Слова попросил Виталий Кузьменко, ведущий разработчик, моложаво выглядящий мужчина лет пятидесяти, с маленькими глазами, глубоко посаженными на выразительном тонком носатом лице, выглядывающем из-под копны густых темных волос. Он заговорил ровным спокойным голосом, но под этим спокойствием звенели струны с трудом сдерживаемого внутреннего напряжения, почувствовав которое, публика, насторожившись, притихла.
- Уважаемый Алексей Васильевич! Вся моя деятельная жизнь прошла под Вашим руководством, и никогда у меня не возникало ни малейшего желания сменить место работы. Я безоговорочно принял все высокие требования, которые Вы предъявляете своим сотрудникам. Мало сказать, что Ваше слово было для меня законом; я к нему относился, как к заповеди. Вы знаете, что я работал с полной самоотдачей. И, тем не менее, с годами у меня нарастало чувство дискомфорта, вызванное противоречивостью ситуации, в которой я оказался в руководимым Вами коллективе. Я испытывал сильнейшее желание с Вами объясниться, но меня всегда останавливало глубокое почтение к Вам, и этот разговор я всякий раз откладывал на потом. Между тем беспокоившая меня проблема не только не решалась, но постепенно усугублялась, напряжение нарастало, но я продолжал откладывать попытку получения ответов на мучившие меня вопросы, и так я дооткладывался до сегодняшнего дня. Конечно, я мог бы промолчать, но, подумав, решил, что потом себе этого не прощу. Итак, приступаю к развернутой формулировке вопроса. Как известно, Вы всегда оставляли за собой право по своему усмотрению переключать своих сотрудников с одной работы на другую. Хотя такой порядок считался общим правилом, чаще всего направление деятельности Вы меняли именно мне. И к чему это приводило? Получив очередную работу, я быстро в нее включался, и вскоре добивался многообещающих результатов, но всякий раз, когда это происходило, под благовидным предлогом работа передавалась другому сотруднику, или же данное направление закрывалось насовсем. Напоминаю, что Вы закрыли пять направлений, которыми мне довелось заниматься, и каждое из них мною было выстрадано, в них содержались мои идеи, с ними были связаны надежды на возможность самореализации, на профессиональный рост. Сколько раз повторялось одно и то же: стоило забрезжить перспективе получения крупного результата, как вы работу прекращали, и налагали на нее запрет. Причем запрет был крайне жестким: хочешь продолжать работу – уходи, и занимайся ею где-нибудь в другом месте. Я мог бы стать разработчиком нескольких крупных проектов, но Вы мне не позволили завершить ни одного! Вы пресекали мой путь, как сбивают птицу в полете; после этого я поднимался, приводил себя в порядок, брался за новое, заметим, санкционированное Вами дело, снова шел на взлет, который Вы вновь пресекали… Алексей Васильевич, ответьте на мой вопрос: Почему Вы не позволили мне реализовать себя? Зачем Вы поломали мою карьеру? Зачем Вы разрушили мою жизнь?
Громко произнеся, почти выкрикнув последние фразы, Кузьменко сел. В зале повисла зловещая тишина. Все присутствующие инстинктивно сжались: нарушился привычный порядок вещей; казалось, по стенам и полу уютного зала побежали трещины, за которыми чернела зияющая бездна. Лишь Горынин сидел с бесстрастным отстраненным видом, как будто произнесенная речь не имела к нему ни малейшего отношения.
Вернувшись к своим обязанностям ведущего, Бобринский решил взять ситуацию под контроль.
- Кто еще хочет выступить?
- Я – сказал Сергей Дьяконов, полноватый брюнет с большим губастым ртом и живыми карими глазами, весельчак и балагур. Публика оживилась, ожидая разрядки обстановки. Но на этот раз Дьяконова было не узнать: на его бледном, сведенном судорогой лице двумя отверстиями чернели растопыренные от избытка чувств, глаза.
- Вы помните, Алексей Васильевич, что когда Вы меня позвали, я безоговорочно последовал за Вами, сложив свою судьбу у Ваших ног. И как Вы мною распорядились? Я стал постоянным объектом Ваших издевательств; Вы срывали на мне злость, вызванную поступками других, упражняли на мне свое остроумие, получали удовольствие, унижая мое человеческое достоинство; то, что Ваши нападки мне удавалось сводить к шутке, Вас все больше раззадоривало, и Вы пускались в эксперименты, пытаясь нащупать пределы моего терпения, я же неизменно демонстрировал выдержку; лишь Богу известно, чего мне стоило весело улыбаться в ответ на Ваш изощренный садизм! Превратив мою жизнь в непрерывную пытку, меня истерзав, Вы теперь собираетесь удалиться, как праведник, под славословия толпы. Но со мной Вы просчитались, я Вам говорю: будьте Вы прокляты, мерзавец и садист!
Теперь публика впала в оцепенение; стало окончательно ясно, что юбилец пошел по какому-то непредвиденному, катастрофическому пути. Казалось, Вселенная, рушилась на глазах. На лицах одних был написан ужас; лица других выражали любопытство с примесью злорадства; только Горынин сохранял невозмутимость.
И тут со своего места поднялась Вероника Брусникина, программист, - женщина средних лет с громоздкой фигурой и большим плоским лицом, казавшимся вогнутым из-за выступающего вперед массивного подбородка. Она заговорила высоким голосом, время от времени нервно поводя плечами.
- Алексей Васильевич, я пришла к Вам на работу по окончании института, чтобы под Вашим руководством заниматься научной работой, но, как оказалось, у Вас были на меня свои виды. Сначала Вы на меня возложили представительские функции, а потом меня сделали своею офисной женой. Ваше решение я приняла безропотно – как еще могла себя повести молодая неопытная девчонка по отношению к умному, опытному, могущественному человеку, признавшемуся мне в любви – я была безмерно счастлива, и свою жизнь без остатка вверила Вам, считая, что Вам виднее, как со мной поступить. Беззаветно Вас любя, я жила настоящим, совершенно не задумываясь о будущем, надеясь, что Вы обо мне позаботитесь, что справедливо решите мою судьбу. Но шли годы, закончилась моя молодость, и ко мне постепенно пришло понимание, что мне надеяться не на что, что я обречена навсегда остаться каким-то малоценным довеском к Вашей жизни, все так же Вас любя, - Вы это поймите!
Здесь голос Брусникиной дрогнул, на ее лицо хлынули обильные слезы, но она продолжала говорить.
- Потом потребность в офисной жене у Вас отпала, и я стала никем – пожилая женщина без семьи, без детей, даже без приличной профессии. А теперь Вы вообще сбежите, и будете таковы! Алексей Васильевич, Вы – изверг!
С трудом подавляя рыдания, Брусникина села на свое место, закрыв лицо руками.
В этот момент в смятенном зале неслышно возник метрдотель. Окинув взглядом публику, застывшую среди руин обрушившейся вселенной, он так же беззвучно исчез за одной из боковых дверей.
Тягостная тишина прервалась, когда, встав, заговорил Александр Сергеевич Карский, уже назначенный преемником Горынина. Это был красивый высокий стройный мужчина за шестьдесят, но хорошо сохранившийся, с тонким интеллигентным лицом и густыми темными, с проседью волосами. Он заговорил спокойным голосом, четко артикулируя каждое слово.
- Уважаемый Алексей Васильевич! Многие годы вели Вы наш корабль, и под Вашим руководством мы многого достигли. Но нужно признать: временами тяжела была капитанская рука, ибо Вы требовали безусловного повиновения. Выдерживать такое жесткое правление в течение столь долгих лет, было, поверьте, нелегко. Однако, великолепные результаты, полученные нами, возможно, никогда бы не реализовались, управляй Вы по-другому. И все же в Вашем правлении были непростительные моменты, о которых я не могу умолчать. Я говорю о том, что иногда Вы заставляли своих сотрудников совершать поступки, которые не только лежали за пределами морали и нравственности, но были, подчас, мягко говоря, на грани совместимости с законом. С Вашей стороны это было недопустимым злоупотреблением нашей преданностью! Упомянув об этом, я хотел бы закончить так. Спасибо, Алексей Васильевич, за все! За Вас!
В ответ раздались робкие аплодисменты; почувствовав первые признаки восстановления прежнего порядка, зааплодировали все, но как-то неровно, вразброд, потом аплодисменты стихли. Не вставая с места, негромко, как бы в задумчивости заговорил Горынин.
- Спасибо, Татьяна, спасибо всей моей семье, простите, если в чем-то был не прав, спасибо коллегам за теплые слова, если они были сказаны искренне. Здесь прозвучали упреки в мой адрес, и я хотел бы на них ответить. Скажу прямо, я всегда поступал так, как считал нужным, не обращая внимания на то, что вы можете об этом подумать. Дело в том, что каждый из вас думал только о себе, а я думал обо всех. Я, конечно, и о себе не забывал, но главным моим делом была забота о вас – таков был мой выбор, в правильности которого я всегда был уверен, разве что усомнился только сейчас. Теперь перейду к конкретике. О перспективности Ваших задумок, Виталий, у меня другое мнение, чем у Вас. Кроме того, мое к Вам отношение определялось тем, что я хотел защитить коллектив от Вашего непомерного честолюбия: не ограничивай я Вас, Вы сожрали бы всех! Вы, Сергей, знаете, что Вы шут, и я Вам не мешал исполнять свое жизненное предназначение! Для тебя, Вероника, встреча со мной была большим везением. При твоей феноменальной никчемности тебе удалось сыграть в жизни хоть какую-то роль! Вам же, Саша, в качестве напутствия должен вот что сказать. Временами Вам придется делать выбор: либо любой ценой добиться выполнения поставленной цели, либо остаться чистеньким, но дело провалить. Запомните: третьего не дано!
В момент окончания речи за креслом Горынина бесшумно открылась высокая узкая дверь, и через нее вошел «Паганини». Наклонившись над Горыниным, он ему что-то тихо сказал. Кивнув, Горынин встал и последовал за метрдотелем. Пропустив Горынина вперед, метрдотель вышел следом, и прикрыл за собою дверь. В тишине зала раздался негромкий, но отчетливый металлический звук защелкнувшегося дверного замка.
Февраль 2015 г.