Фарфор от Ришелье. 42

   
Из дальней комнаты нёсся переливчатый храп Паши и Саши, которые сумели добрести до кроватей, а из кухни доносился могучий храп Пестроватого.
Однако через эти звуки прорывался мат Федьки  и умоляющий, почти плачущий голос Арона Моисеевича. 
- Я вас очень прошу, господин красный воин, не бейте, пожалуйста, меня и мой фарфор. Эту коллекцию моя семья собирала почти сто лет, тут есть очень редкие экземпляры.
- Ты, сволочь, найдёшь еще выпивку, или я разгромлю здесь всё?- орал пьяный Федька. Он был без шинели, но почему-то в фуражке и с винтовкой в руках.
-  Я вам правду говорю. Нет у меня больше спирта,- упрашивал его врач, ползая на коленях возле Федьки.
 Осколки двух разбитых чашек с блюдцами уже валялись на полу. Федька задумался своим пьяным мозгом, что бы еще такое разбить подороже, чтоб этого Арона, проняло как следует,  и тот, наконец, выдал ему, наверняка где-нибудь запрятанный им спирт.
Он открыл дубовый буль* с полукруглыми дверцами и понял, что попал точно. Когда он взял в руки изящную миниатюрную скульптурную группу из бисквита*, изображающую, сидящую на скамейке, кокетливо уклоняющуюся от поцелуя дворянина, Арона чуть удар не хватил. Он буквально застонал, стоя на коленях, и вцепившись руками в Федькины солдатские штаны,
- Урод. Это же «Паж и кокетка». Это же севрский фарфор*. Это восемнадцатый век. Оставьте ее в покое. Нет у меня никакого спирта.  Я не знаю, что я сейчас с вами сделаю.
  - А я знаю, - ухмыляясь,  сказал пьяный Федька.
 С этими словами он шарахнул фарфоровую фигурку об стену. Лицо Арона обдало белыми брызгами. Он схватился за голову и буквально завыл от горя. Тем временем Федька извлёк из Буля еще одну скульптурную группу. Она была покрупнее в высоту, чем только что им разбитая. Это был цветной фарфор, изображавший целующуюся с мушкетёром пастушку, возле которой паслись шесть гусей. Видно было, что делала скульптуру рука незаурядного мастера.
- Оставьте ее, я вас умоляю,- обливаясь слезами, просил Арон. – Вы не понимаете ее ценности, я вам отдам свои часы, это всё, что у меня есть, - тараторил он, захлёбываясь. – Это же из дома самого Ришелье*. Это подарок ему от саксонского герцога. Это называется «Поцелуй для пастушки королевских гусей». Это одна такая в мире осталась, вторую разбили во время французской революции.
Федька захохотал и разжал пальцы. Фигурка упала на пол и у нее откололась голова мушкетёра и рука у пастушки. Арон Моисеевич, стал похож на безумного, завизжав,  он вцепился зубами в ногу Федьки. Тот даже заорал от боли и неожиданности.
- Ах ты, паскуда,- с этими словами Федька ударил прикладом винтовки врача по голове. Многострадальный Арон упал навзничь, обливаясь кровью и остался лежать недвижимо.
- Арон, Арон, что  он с тобой сделал? Випустите миня отсюда, - прорывался фальцет старухи через деревянную дверь в чулане, в которую она еще молотила кулаками. Но засов был крепок.
- Федька, ты что? – спросил Митяй, с трудом приходя в себя - белены* объелся?- 
В это время послышались лёгкие шаги, кто-то спускался с лестницы. В комнату вошла красивая черноволосая девушка с короткой стрижкой.
- Что происходит? – гневно спросила она, - почему такой шум?-
Заметив на фуражке Федьки звёздочку,  она резко продолжила.
- Немедленно прекратите бесчинство или я доложу вашему начальству. Я Сусанна Кацнельсон, член партии эсеров*.
Потом она остановила взгляд на разбитом фарфоре, обвела глазами комнату и увидела лежащего в крови ее отца. Губы ее затряслись от гнева и обиды.
-  Ты, сволочь, как ты смел это сделать?
Федька пьяно ухмыльнулся.
-Во, бля, я думал внучка лет пяти, а тебя если не поиметь, дак всю жизнь потом жалеть.
 Он отставил винтовку и полез к ней, желая обнять. Сусанна влепила ему пощёчину и бросилась бежать в дверь. Федька на миг оторопел от оплеухи, потом пришёл в себя и бросился за ней. Сусанна убегала от него по лестнице на второй этаж, но длинная юбка мешала ей. Федька одним прыжком настиг её, но промахнулся и вцепился в юбку. Крючки на юбке лопнули, и она осталась у него в руках. При этом он получил удар в лоб от туфельки Сусанны. На миг он оторопел, но когда перед его взором открылись убегающие вверх женские ножки в чулках с резинками и кружевное бельё Сусанны, он зарычал от вожделения и ринулся за ней дальше. Закрыть дверь в комнату за собой она не успела. Федька влетел туда.
- Не смей! Сволочь! – крикнула Сусанна, влепив ему еще одну пощёчину. Федька захохотал и ударил ее по голове. С рухнувшей бездыханно Сусанны, он содрал кофточку и, когда крепкие груди с торчащими розовыми сосками заколыхались перед его глазами, он с рычаньем впился в них губами. Когда Сусанна очнулась и открыла глаза, Федька уже стоял в дверях застёгивая штаны. Она застонала и начала прикрывать своё тело руками. Федька заметил, что она приходит в себя.
- Да ладно, тебе придуриваться,- сказал он, надевая фуражку, которую поднял с пола.- Я тебя уже всякую видел. Привыкай! Вы же, эсеры,  за равенство полов и свободную любовь. А что ты была ещё не траханная, предупредить надо было, я себе чуть петуха не сломал.
Пока он говорил, Сусанна медленно поднялась, одёрнув юбку и  прикрывая одной рукой разодранную блузку на груди, потом подошла к  комоду и выдвинула ящик. В ее руку сам лёг  маленький никелированный «браунинг» с отделанной перламутром рукоятью.
Она вытянула руку с пистолетом вперед, прицелившись в ненавистную голову, и произнесла
- Именем партии социалистов – революционеров, за бесчинство и непотребство приговариваю тебя к смерти.
Федька сначала оторопел и открыл рот от изумления. Потом он покрылся холодным потом и опустил руки по швам, потом зло процедил сквозь зубы.
- В чека за это с тебя шкуру снимут, а сначала оттрахают всем взводом…
Он не успел договорить. Рука Сусанны затряслась от ненависти, раздался выстрел и Федька рухнул на пол.
Сусанна села на кровать и горько покачала головой. – И это для таких, мы делали революцию? Боже, какая ошибка,- после этого она приставила пистолет к виску и нажала курок. Выстрела почти не было слышно.
Через минуту Федька, кряхтя поднялся с пола, подошёл к Сусанне, хмуро глянув на ее простреленный висок из которого стекала струйка крови,  поднял с пола «браунинг» и засунул его себе под шинель за спину. Нагнувшись, он поднял фуражку и сунул палец в отверстие от пули, после этого приложил руку к голове, пальцы окрасились кровью и она тонкой струйкой стала стекать ему на висок рядом с ухом.
Когда он спускался по лестнице, навстречу ему хотел подняться Митяй, который уже пришёл в себя. Он увидел Федьку и кровь у него на голове.
-Что за шум? Вроде выстрел был? Дай,  я  перевяжу.
-Перевяжи. Вон у Арона в сумке бинт возьми. Много не мотай, задело слегка.
-Кто это тебя?
- Дочка ихняя, эсерка оказалась.
- Что с ней? – догадываясь о происшедшем, спросил он у Федьки.
- Не нужно туда ходить,- угрюмо ответил он, а потом добавил – и рассказывать тоже. -
Раздался за окном звук военной трубы.
-Сигнал «Общий сбор», - вслух определил Митяй, - буди ребят, опять, наверное, отступление. -
Федька вбежал на кухню, где за занавеской на широкой кровати лежал Пестроватый и Хрися.
- Пестроватый, вставай, тревога. –
Митяй уже разбудил Сашу и Пашу.
-Да,- сказал Пестроватый, оглядываясь на кирпичный  дом, когда они построенные по пятёркам покидали Козельск в утренней прохладе,- а славно все  мы вечер провели.-
Никто не отозвался.
- Ну, ты Федька и «гусь»,- на ходу зло сказал Митяй.
-Ага – отозвался тот, грызя на ходу яблоко.
-Да, пожалуй даже и не гусь, а сволочь ты последняя,- сказал, Митяй вглядываясь в горизонт, где уже начинало полыхать малиновое зарево рассвета.
-  А я и сам знаю, - услышал он в ответ.
   Митяй сплюнул от досады, а  рота тем временем свернула на другую улицу, которая выходила на Тамбовский тракт. Он добавил ходу и вскоре, оторвавшись от шеренги, где топал с винтовкой Фёдор,  оказался впереди шагающих красноармейцев, ближе к своему инвентарю связиста, который везли на конных фурах. 
Прервал его воспоминания толчок в бок.
-Ты чего застыл?- толкнул его в Евдокимыч, Не заснул случаем? На посту паря спать не положено.
Дмитрий  очнулся и пришёл в себя от этих острых и, прямо скажем, не совсем приятных воспоминаний, то поглядывая на насторожившегося Федьку, то отводя от него взгляд.
- Ты, короче, тот еще пролетарий,- заметил Кондрат, рассуждая вслух после Федькиного рассказа,  и склеивая языком самокрутку. – И нет у тебя ни хрена, как у настоящего пролетария и не надо  ничего. День прошёл и хрен с ним.
- То-то, я гляжу, руки у тебя, порой, не на месте и глазами по сторонам все зыркаешь, в какую мы деревню ни зайдём. Старое–то тянет, небось?- спросил его участливо Евдокимыч.- Что делать будешь Федя, когда война окончится?
- Хрен его знает, до конца войны дожить еще надо. А тут говорят обстановка обостряется. Казаки вон, в основном,  за белыми пошли.  Генерал Улагай со своей конницей где-то на подходе, а он, слыхать,  рубака крепкий. Да и чего задумываться? День прожили и слава Богу, а пожрать удалось до сыта и на том спасибо.-
- Нет в тебе стержня Фёдор,- заметил Кондрат. Вот ты и мотаешься из стороны в сторону. Ведь живёшь для чего? Чтоб была  у тебя работа, которую ты ценишь, был бы дом, а в нём бы жена и дети, а тебя все уважали. Когда вот это, всё, у тебя захотели бы отобрать, так ты бы знал за что кровь проливать.
- А вон Митяй, сидит, улыбается. У него ведь    и дом был, и жена в нём осталась, и никто отбирать его хозяйство не собирался, а он в Красной  Армии, здесь с нами от беляков отбивается.
- Дмитрий, ты что, правда женат? Тебе лет–то сколь?- заулыбался Евдокимыч.-
- Жинка у тоби гарная,  поди?- с интересом спросил Грицько.
-Да уж не из последних. Бывало, на посиделках выходит кадриль танцевать, парни глаз не сводят, а по ярмарке с ней идём, так все оборачиваются. 
-Эх, -  вздохнул он, –  когда это было, –  и где она сейчас моя Маруся?