Аморальная история

                Аморальная история.

– Старик, ну ты и вляпался, – на ходу, так чтоб никто не видел, прошептал Вадик, пробегая мимо Сергея Веснина по коридору, – после работы в «пельмешку»  приходи, обсудим.
Веснин стоял около информационного  стенда и уже минут пять как тупо пялился на новое объявление. Рядом с экраном социалистического соревнования, схемой эвакуации при пожаре и графиком профкома по распределению норковых шапок, на листе ватмана красовалось:
« 16 мая 1982 года  в 14.00 в актовом зале состоится партийное собрание. На повестке дня отчёт о работе в подшефном хозяйстве и  обсуждение аморального поведения коммуниста Веснина, недостойного высокого звания коммуниста. Членам КПСС явка строго обязательно, беспартийным – по желанию».
Какое аморальное поведение? Вернее, откуда в парткоме-то узнали? А даже если б и узнали, почему шум решили поднять? Непонятно…
 Веснин был самым молодым заведующим лабораторией в НИИ нестабильных химических соединений. В  тридцать лет уже защитил докторскую. Его диссертация была сразу же засекречена Министерством обороны, да и сам он был креатурой военных, звездой армейских изысканий, почти небожителем институтского масштаба. Допуски у Веснина были не хуже, чем у директора института, члена-корреспондента, между прочим. И вдруг какая-то дурацкая аморалка.
Веснин решил сходить прямо к директору, товарищу Прокторову, и выяснить, что за ерунда происходит.

В приёмной сидели несколько человек, ждали высочайшей аудиенции. Но секретарша, едва заметив Веснина, сразу сообщила шефу о его прибытии. Через секунду по селектору прозвучал приказ пропустить аморального завлаба без очереди.
Прокторов руки не подал, указал пальцем на стул, сам ещё минут пять с важным видом перебирал бумажки, игнорируя посетителя. По всему ясно было, что директор демонстрирует всю масштабность своего недовольства подчинённым. Наконец Николай Фомич снизошёл до общения:
– Да, подвёл ты меня Сергей, ох подвёл. Не ожидал. Вот от кого угодно, только не от тебя. Мы тебя заведующим назначили, надеялись на тебя, доверяли. А ты!!! А ещё коммунист!
– Николай Фомич! Да что случилось-то? Показатели у лаборатории лучшие в институте, план перевыполняем, в общественной работе участвуем. Результаты  исследований уникальные, в мире подобного нет. Оборонщики на руках носят. За что меня?
– С лаборанткой своей, этой… как её… Мурзилиной спишь? Да так громко спишь, что в горкоме про это слышат? И где – в секретной лаборатории! Так что с заведования тебя придётся снять, не оправдал доверия. А дальше – как партия решит.
– Николай Фомич… Да это куда… В конце концов это наше личное дело.
– Ты мне тут, Сергей, брось демагогию разводить! Нет и быть не может никаких личных дел у члена КПСС за обороноспособность нашей страны отвечающего! Все дела твои – общественные! Жене изменяешь?
– У нас всё сложно. Я разводиться хочу.
– Вообще сдурел и совесть потерял! Разведёшься, не только из завлабов, вообще из института вылетишь.
– Да почему… Да в чём дело… – Веснин был удивлен и напуган.
Директор смягчился:
– Я тебе, Серёга, по-простому, по-рабочему скажу, – члены-корреспонденты академии наук вообще  при каждой возможности старались говорить по-рабочему, –  ну пришпилил девку, бывает. Так радуйся тихо, что ни одна собака не знала. А у тебя аж до горкома дошло. Кто так делает… Короче, на собрании покайся, извинись перед товарищами, скажи – от переработки ум за разум зашёл.  С заведования,  наверное, тебя снять придётся пока. Полгода ниже травы, тише воды походишь – опять поставлю. А в партии отстоим, не бойся. Ну, может, выговор получишь, не более. Но я тебе этого не говорил! Всё, иди к собранию готовься. Да, загляни  к парторгу, совета спроси – он это любит. А заодно разузнай, откуда в горкоме-то известно про твои потрахушки.

От директора Веснин направился к парторгу, товарищу Акацинскому. Долго искал того по всему институту. Вдохновитель всех научных побед  носился по лабораториям  и кабинетам и повышал политическую сознательность трудящихся, в отличие от него, масс.
Самым неприятным было то, что про аморальность Сергея и грядущую за неё кару знал уже весь институт. Коллеги, многие из которых не просто так, а вроде друзья – приятели, старательно не замечали провинившегося завлаба. То им срочно нужно было в бумагу какую уткнуться, то – резко развернуться в коридоре и пойти в другую строну, то – неожиданно проверить качество покраски институтских потолков. Лишь двое поздоровались, и то украдкой.
Акацинского удалось обнаружить в столовой, где он, устав от пропагандирования и агитации, подкреплялся коржиком с кефиром.
– Михаил Николаевич, – сразу с места рванул  Веснин, – я к вам, как к старшему товарищу за советом. Оступился я, сорвался. Что теперь делать-то?
– Оступился он. Нашкодит, как кот помойный в марте в чужие тапки, а потом бежит, помогите, старшие товарищи.
– От усталости это, Михаил Николаевич. Целыми же днями, без выходных практически, на работе. Вот – накопилось…
– Поганец ты и есть поганец. Тебе партия доверила военную мощь страны множить. А ты доверием партии как воспользовался? На рабочем месте разврат с блудом поразводил? Знаешь, что Лев Толстой про изменщиков говорил? «Когда тебя предали – всё равно, что руку сломали». А Лев Толстой это глыба! Знаешь, что Ленин про Льва Толстого говорил?
– Михаил Николаевич,  я жену не предавал, мы разводиться собрались, – Веснин уже знал, что если сразу не остановить парторга, цитирование классиков литературы и основоположников коммунистической идеологии может затянуться очень надолго. Второй по значимости человек в НИИ нестабильных химических соединений, Акацинский, закончил заочно филфак пединститута и высшую партийную школу. Из химии он знал только формулу воды, и то не очень точно.  Зато афоризмами великих свой невеликий мозг заполнил  под завязку.  Что и помогало парторгу  участвовать в научных дискуссиях и побеждать в них, само собой.
– Разводиться? – от злости парторг стал цвета государственного флага, – ну разводись, разводись. Только можешь даже на место лаборанта в нашем институте не рассчитывать. Будешь до пенсии на товарной станции вагоны с углём разгружать, больше пакостника такого никуда не возьмут. Это я тебе гарантирую.
– Михаил Николаевич, так что делать? Жена ведь сама на развод подавать хочет.
– Жена-то твоя как раз не хочет. Жена-то твоя как раз и сигнализировала в горком, что ты на работе шуры-муры всякие разводишь. Жена-то просит партию помочь семью сохранить.
– Как так?
– А вот так! Так что иди Веснин, на коленях перед женой стой, прощение вымаливай. Может, и простит тебя, мерзавца мелкого. А завтра на коленях перед товарищами своими стой, прощение на собрании вымаливай. Может, и простят тебя коммунисты. Все, иди отсюда, не мешай завтракать.
Партийный лидер института опустил мясистый, явно что рабоче-крестьянский,  нос в стакан с кефиром. Сергей встал и направился в свою лабораторию. Не избежать, значит, публичной порки. Никак не избежать.

За модель партийных (комсомольских, профсоюзных, пионерских…) собраний, посвящённых разбору личного дела, в СССР был взят метод коллективного приучения котёнка к туалету. Когда каждый из домочадцев  хватал несчастное животное за шкирку и тыкал мордой в его же собственные экскременты. Причем старшие и доминирующие члены семьи делали это исключительно в воспитательных целях, чтоб порядок в доме был,  сверх необходимого не усердствовали. А младшие и угнетаемые находили в этом процессе несомненное удовольствие и отыгрывались на бедном зверьке за все свои личные обиды и неудачи.
Более всего коммунистическую партию интересовал именно моральный облик назначенных ей руководителей разного звена. Деловые качества были второстепенны. Если, к примеру, директор порохового завода прямо посреди производства открывал площадку для репетиции пиротехнического шоу, посвящённого очередной  годовщине установления советской власти в республике Тува, в результате чего весь завод вместе с прилегающим жилым массивом взлетал на воздух, он, конечно, заслуживал наказания. Мог получить партийный выговор и быть переведённым на должность главного инженера завода по производству химического оружия.
А вот если тот же директор, содержащий завод в идеальном порядке, выполняющий план, заботящийся о своих рабочих, вдруг разводился с женой, чтоб уйти к молодой секретарше, то его запросто могли выгнать из партии и лишить права впредь занимать руководящие должности. Ибо – нефиг! Советская власть разводы не приветствовала. В сознании граждан внедрялась мысль, что человек, ушедший из семьи, запросто может изменить Родине. Изменой Родине же считалась даже мысль, что жить можно где-то ещё, а не только на Родине.
Партийные собрания проходили по чётко определенному сценарию. Вначале парторг сообщал, что сие сборище посвящено антипартийному поступку коммуниста Иванова, который попал в вытрезвитель (публично разбил лицо коммунисту Петрову, ковырялся в носу во время коллективного просмотра выступления товарища Брежнева на очередном историческом пленуме, отказался сдавать деньги в фонд помощи развития сельского хозяйства талибских товарищей).
Затем выступал самый крупный  из всех присутствующих начальников, который по-отечески журил провинившегося. Потом выступали все желающие.
 Желающими было принято назначать самых близких друзей виновника торжества. С трибуны они проникновенно говорили, что вот проглядели в коммунисте Иванове его сволочную натуру! Не сумели вовремя распознать падение его в бездонную пропасть забвения ленинских идеалов, в результате которого и совершил он столь чудовищный и бесчеловечный поступок, как, например, появление в общественном месте в антисоветской майке со словом «fuck» на груди! Что сие слово означает – никто толком не знал, но явно что-то порочащее наш социалистический строй. Друзья утверждали, что нет им прощения за то, что прошляпили своего товарища и лучше б они маленькими померли, чем сейчас здесь от такого позора страдать.
Следующим номером было выступление уборщицы тети Маши или сантехника дяди Феди, которые в мирной жизни и глаза-то боялись поднять на героя собрания. А тут, с трибуны, громогласно предлагали его повесить или заживо сжечь за то, что он, к примеру, помочился поздно ночью рядом с памятником революционерам-подпольщикам города Ярославля, а не добежал до ближайшего общественного туалета, расположенного в городе Костроме.
Затем вновь выступал большой начальник, который по-отечески хвалил всех выступивших.
Последним номером обязательной программы было выступление самого проштрафившегося. Традиционно он «развооружался перед партией», то есть стучал себя кулаком в грудь, размазывал сопли и слёзы по трибуне, осознавал и раскаивался, клялся самым дорогим, что в жизни у него есть (партбилетом то бишь), что впредь никогда и ни за что…
Ну и наконец, парторг зачитывал вердикт. Объявления решения партийного собрания ждали с большим волнением, чем вскрытия конвертов на «Оскаре» или выкатывания шариков в лотерее «Спортлото». Вердикт, конечно, был написан заранее, узким кругом тех, кто вершил судьбы. Но выдавался за плод коллективного решения данного шабаша, за него предлагалось голосовать. Голосовали все и всегда «за» независимо от текста: увековечить коммуниста Иванова в виде десятиметровой статуи из чистого золота на главной площади города или скормить его медведям в местном зоопарке.
Веснин много раз участвовал в подобных мероприятиях в качестве обличальщика и сожалельщика. Но  звездой программы предстояло стать впервые. И раз уж в горком настучала именно, что жена, никаких поблажек и послаблений ждать не приходилось.  Зачем она это сделала – вопрос.

С женой Татьяной Сергей познакомился ещё в институте. Учились они на разных факультетах, а вот жили в одной общаге. Она из деревни, он из деревни; у неё каждая копейка на счету, у него та же история; она совсем не красавица, да и он не Вячеслав Тихонов и даже не Семён Фарада. Познакомились на общажной кухне, в отличие от большинства сокурсников ни Сергей, ни Татьяна в столовую не ходили, сами готовили, экономили. Вот на почве экономии и заприятельствовали – в тяжёлые дни выручали друг друга луком, картошкой и закрутками из дома. Девчонки у Сергея не было, парень он был застенчивый, непривлекательный, с утра до ночи в учёбе. Да и Татьяна не то, что успехом, вообще вниманием у противоположного пола не пользовалась.  Между ними никогда ни любви великой, ни даже искры малой не проскакивало. Приятельствовали, помогали друг другу. Татьяна Веснину рубашки стирала и пуговицы пришивала, Сергей ей с учёбой помогал.
Как-то после бурного отмечания закрытия сессии проснулись в одной постели. И к дружеской штопке носков и решению задачек по химии прибавился ещё и нечастый дружеский секс, так, чтоб не узнал никто. Но – узнали. Как-то днём, сразу после любовных игрищ  в комнату завалился всевидящий студсовет. Дверь открыли сами, ключом коменданта общежития. Обстоятельства были таковы, что отрицать что-либо было просто глупо. Ну и составили на совокупляющихся в учебное время студентов протокол.
Как произошло? Собственно, Танька сама виновата, предохраняться стала слишком громко.
В Советским Союзе было не так уж и много противозачаточных средств. Конкретно - четыре.
Наиболее  эффективной и не влияющей на ощущения была внутриматочная спираль у женщин. Но вставить её можно было только после восемнадцати лет. А ещё по народным поверьям спираль вставляли только самые конченые шалавы. Даже ещё хуже – самые интеллигентные самые  конченые шалавы. Поэтому спиралью редко какая баба пользовалась. Так что по распространенности спираль занимала четвёртую позицию.
На третьем, бронзовом месте был презерватив, выпускаемый заводом резинотехнических изделий. Который назывался «изделие номер два». Изделием номер один были калоши для валенок. Калоши и презервативы делались из одинаковой резины. В советском презервативе можно было хранить спички и соль во время арктической экспедиции, документы при тайном подводном проникновении на вражескую территорию, десять литров жидкости,  когда производишь геологическую разведку полезных природных ископаемых в пустыне. А ещё его прикольно было надуть (огромный шар получался) или залить водой и сбросить с балкона на радость случайным прохожим. Короче, много чего хорошего можно было сделать с советским презервативом. Кроме одного – сексом в нем заниматься было нельзя. Ну, не особо приятен секс с калошей на гениталиях… Так что презерватив в СССР использовался редко, в критических исключительно ситуациях – например начальницу трахнуть, чтоб квартальную премию выписала.
 Серебро – у метода «попрыгать». Считалось, что если девушка сразу после хорошенько попрыгает, то она не забеременеет. Вроде как все сперматозоиды от прыжков повылетают оттуда. Метод имел широкое распространение, но отнюдь не способствовал эротизации советского общества. Ну, представьте, если ваша партнерша сразу после секса скакать у кровати начинает. Вы её ещё раз захотите? Неэффективность данной методики выяснялась обычно, когда уже поздно было. Только забеременев, советские девушки начинали соображать, что кенгуру ведь как-то размножаются.
 А вот на первом месте был абсолютный лидер в социалистическом предохранении, метод «не внутрь». Пара предварительно договаривалась, что партнёр завершит акт  куда угодно, но не в партнёршу. За несоблюдение договоренности обычно давали по морде. А ещё портили репутацию безопасного любовника. К маньякам-убийцам советские девушки относились лояльнее, чем к негодяям, которые не сдерживали этого обещания. О них рассказывали подругам, подругам подруг, подругам подруг подруг. Таким образом, нарушитель соглашения рисковал остаться совсем одиноким до конца дней своих… Но вот удовольствие от тревожного ожидания приближающегося оргазма, прерывание акта  в последний и самый сладостный момент и пачканья всего на свете при этом… Короче, весьма сомнительное удовольствие.
Поэтому Татьяна пользовалась методом «попрыгать». И прыгала, видимо, слишком громко. Так бы студсоветовские мимо двери прошли, но тут, привлечённые странными звуками, решили проинспектировать подозрительную комнату.
Собственно, в студенчестве внебрачный коитус особо ничем не грозил. Партия и правительство всё же осознавали, что дело молодое, без этого никак. Ну, на комсомольском собрании могли на вид поставить. Ну, в самом крайнем случае, из общаги выселить – так половина студентов по частным квартирам жила, не проблема. Но Сергей уже тогда был научной звездой курса, а Татьяна, в учёбе не слишком успешная, делала неплохую карьеру в комсомоле. Поэтому решили, чтоб даже малейшую тень на репутацию не бросить, подать заявление в ЗАГС. Предстоящая свадьба реабилитировала их в глазах общественности полностью. Опять же, от создания семьи были дополнительные плюсы. Комнату в общежитии отдельную   дали, больше  не приходилось семь квадратных метров на четверых делить. А в перспективе – семейных редко распределяли в тьмутаракань, обычно оставляли в городе.
Расписались, вполне такой дружеский брак получился. Хоть и без любви, но к взаимной пользе. После института Веснин в НИИ попал, а жена пошла неспешно в гору по профсоюзной линии. Квартиру получили, купили дачу. Так по-товарищески и жили, в дела друг друга не влезая, да и вообще друг другом особо не интересуясь. Удобно, нормально – чего ж от добра добра-то искать.
Несколько раз Татьяна вдруг начинала ежедневно принаряжаться и красится, приходила домой поздно, в хорошем настроении, с искрой в глазах. Веснин понимал, что кто-то там появился в её жизни, но даже намёком не показывал своего понимания. Зачем? Всё равно этот кто-то исчезал через пару недель, и  супруга полностью возвращалась в семью. И у Сергея несколько раз возникали быстротечные связи, под которые он придумывал командировки и научные симпозиумы в других городах. Татьяна принимала как должное. Так и жили много лет в спокойном и удобном браке.
Пока в жизни Веснина не появилась лаборантка Варя Мурзилина. Сергей влюбился страстно, до бессонницы и нервной дрожи, впервые в жизни. Двадцатилетняя подчинённая, только после техникума, практически сразу ответила начальнику взаимностью. И начался сумасшедший роман, по большей части проходивший прямо во вверенной заботам Веснина лаборатории.
Жене, которая боевой товарищ и верный соратник, Сергей врать не хотел. Когда стало понятно, что без Вари жизни он себе не мыслит, решил серьёзно поговорить с супругой. Вернулся домой сразу после работы, а не как несколько месяцев уже задерживаясь в лаборатории допоздна. Татьяна сидела на кухне и разбиралась в каких-то профсоюзных документах.
– Таня, нам нужно серьёзно поговорить.
– Слушаю тебя, – не поднимая головы от бумаг, ответила супруга.
– Я люблю другую.
– Хорошо. Есть будешь?
– Таня, я хочу с тобой развестись.
– Как хочешь. Давай разведёмся.
Жена не проявила никаких эмоций ни тогда, ни в течение нескольких следующих дней. Так же кормила приходящего с работы Сергея ужином, так же вручала ему утром список того, что желательно достать в магазинах. Разговаривать, они и в лучшие годы не особо разговаривали, каждый занимался своими делами. Веснин подал заявление о разводе в ЗАГС. Просил Татьяну туда зайти, подписать – иначе только через суд, долго, хлопотно. Жена обещала заскочить, как время будет. Но вместо этого зачем-то нажаловалась в горком партии. Непонятно.

В лаборатории никого не было. Вероятно, все сотрудники, прочитав объявление о предстоящей партийной экзекуции, срочно нашли себе какие-то дела вне рабочего места, так как не знали как себя с шефом вести. В принципе, это было понятно и ожидаемо. Вот только отсутствие Вари смущало, она-то куда убежала в трудную минуту. Ладно, завтра по любому всё разрешиться, а пока пусть прячутся, если им так легче.
Веснин заперся в своём кабинете и до конца рабочего дня пытался решить кроссворд в «Огоньке». Всё равно ничего путного в голову не приходило. А после работы поспешил в «Пельмешку», поговорить с Вадиком.
Кафе «Пельменная» пользовалась особенной популярностью у низкооплачиваемой интеллигенции города. Ассортимент минимальный – винегрет из мумифицированных уже овощей, пельмени с маргарином, пельмени с маслом, пельмени со сметаной, сметана без пельменей, компот. А главное – пиво, водка, портвейн и плодово-ягодное. Плюс интимный полумрак в зале, так как большинство лампочек перегорели, а поменять некому было.
Вадика Веснин нашёл в самом дальнем углу. Лучший друг уже взял две полуторные порции пельменей, стаканы  и бутылку водки.
– С тебя – три пятьдесят, – сходу сообщил Вадик, – да, вляпался ты, Серёга. Кстати, без обид, меня Акацинский на выступление записал. Ну, ты понимаешь…
– Понимаю, понимаю. Я вообще понятливый.
  Веснин положил на стол бумажный трояк и железный рубль. Вадик сгрёб деньги, пошарил в кошельке, высыпал в ладонь Сергею мелочь на сдачу. Налил по первой:
– Ну, давай, чтоб всё обошлось. Кто тебя сдал-то, старик?
– Да я сам себя сдал, как выяснилось, – Веснин рассказал другу историю своих серьёзных разговоров с Татьяной.
– Ну, ты лох! Ты всем лохам лох, даром, что доктор наук, – сам Вадик лишь недавно с трудом защитил кандидатский минимум, явно завидовал Сергею и от того постоянно упоминал его докторство в уничижительном контексте, – самый честный, да? А, впрочем, ты такой с института ещё, всё по правде что бы.
– А разве это плохо?
– А разве хорошо? Серый, вот кому нужна твоя правда? Чего добился-то ей? Ладно, что дальше-то, как думаешь?
– Ну не знаю. Прокторов сказал, что на время с лаборатории снимет, потом восстановит. С Танькой только как-то по-хорошему договориться надо.
– Попробуй, прадолюб. Только вот опять ляпнешь что честное и ещё хуже сделаешь.
– Считаешь, надо во лжи жить? Чтобы ложь тебя изнутри разъедала?
За соседним столиком назревал скандал. Мужик в застиранной олимпийке пытался воззвать к разуму и нравственному закону внутри своего товарища, в мятом костюме и не менее мятой шляпе:
– Вова, держи всё в себе! В себе всё держи, Вова, понял? Не тут Вова, не тут!
Глаза у Вовы были абсолютно стеклянные, по подбородку текла струйка слюны. Как рыба, выброшенная на берег, он пытался глубоко вздохнуть, смешно надувая щеки. И вдруг начал смачно, фонтаном блевать прямо на стол. Попытался приподнять голову, но вышло только хуже, брызги полетели во все стороны. Более всего при этом он напоминал римский фонтан «Тритон», показанный в передаче «клуб кинопутешественников». Товарищ с причитаниями «ну и мудак же ты, Вова», схватил у него с головы шляпу и стал ей ловить струю исторгаемой жидкости. Прибежала уборщица, стала звать милицию и бить блюющего грязной тряпкой.
Вадик и Сергей быстренько допили водку, и наскоро попрощавшись, разбежались.

Татьяна была дома, разумеется. Сидела перед телевизором и смотрела как в программе «Время» лучшие в мире советские сталевары плавят в лучших в мире мартеновских печах лучший в мире чугун. Веснин переоделся в спортивный костюм и сел рядом с женой на диван.
– Таня, зачем ты в горком ходила, мы же обо всем договорились?
– Нет,  Сергей. Мы не договорились. Ты сообщил о своём решении. Я подумала и приняла своё.
– Но почему?
– Да потому. У тебя сегодня блажь. Завтра она пройдёт. А в октябре по семейной очереди «Москвич» подойти должен. По семейной, я сама нас туда записывала. А на будущий год можно в Болгарию отдохнуть съездить. Ты знаешь, что разведённых заграницу неохотно выпускают, инструкция есть, чтоб им выездную визу не давать? Пере****уй, я ж тебе не мешаю. А семью рушить ни к чему.
– Зачем ты в горком-то пошла?
– А что, я тебя убеждать должна? Так у меня ни времени, ни желания на это нет. Пусть партия убеждает. В партии специально обученные убеждальщики деньги за это получают. Это их дело.
– Но ведь пятно на репутации…
– Пятно своё ты быстро смоешь, а вот после развода назад ходу нет. После собрания зайду в горком, скажу, что за ум ты взялся, вернулся в семью. Ты ведь вернулся в семью? Так что переживёшь как-нибудь пятно-то.
И жена вновь стала с интересом смотреть, как рабочие люди умирают от голода и холода в странах Западной Европы.

Утром Веснин специально вышел из дома пораньше, чтоб у проходной дождаться Варю и переговорить перед собранием. Спрятался в кустах перед институтом, с дорожки его было не видно, и начал высматривать свою добычу. Мурзилина появилась без трёх минут восемь, бежала изо всех сил на высоких каблуках, чтоб вовремя «пробить» пропуск на проходной.
За дисциплиной в СССР очень строго следили, важно было вовремя придти и вовремя уйти с работы. Все входящие в институт опускали пропуска в специальный контейнер. Но ровно в восемь он убирался, потом уже вахтёр индивидуально записывал время прибытия каждого сотрудника. Опоздавших наказывали. Попав же на территорию института, можно было весь рабочий день делать что угодно, хоть спать на диванчике в холле. Главное – вовремя придти.
– Варя! – громко крикнул Сергей из зарослей кустарника.
Девушка испуганно вздрогнула, сбилась с шага и лишь чудом не упала. Сергей пробрался к любимой сквозь колючки.
– Серёжа, я опаздываю… Все, опоздала уже!
– Не волнуйся, напишу тебе задним числом бумагу, что за реактивами ездила в главк. Надо поговорить. Пойдем, прогуляемся.
Они пошли по дорожке прочь от здания НИИ.
– Варя… я не знаю, что делать. Я не могу без тебя, но пока может подождать с разводом?
– Серёженька, я тебя тоже очень люблю. Может, скажем, что ничего не было? Завистники оклеветали. Кто нас сдать-то мог?
– Это Татьяна, жена моя. Я ей сказал, что люблю тебя и жениться хочу. Она вроде на развод согласилась, а сама в горком побежала жаловаться.
– Вот как. Горком… И что же теперь?
– Ну, директор сказал, что на время с завлабов снимет.
– Так ты не будешь заведующим? А со мной что будет?
– Ну что с тобой может быть? Тут больше я виноват считаюсь. Может, комсомольский выговор объявят. Не страшно.
– Не страшно? А ты не думал, что я в институт собиралась поступать? И как  туда с выговором, а? Извини, Сережа, но видимо каждый сам выкручивается, как может. Всё, я работать пошла. Не нужно мне никаких записок – опоздала, значит опоздала.
Варя развернулась и побежала к проходной на своих высоких каблуках. Обескураженный Веснин отправился в «пельмешку», где выпил стакан водки для храбрости. Попросил у раздатчицы ложку подсолнечного масла, чтоб отбить запах. Тут к таким просьбам привыкли, за двадцать копеек Сергей прополоскал этим антиполицаем рот. А затем пошёл в институт. До собрания оставалось совсем немного времени.

На проходной его ждал сам парторг Акацинский. Отвёл в сторону и шёпотом сказал:
– Значит так, слушай меня внимательно, шкодник. Я тебе не говорил ничего, ты вообще меня не видел сегодня.  Мурзилина твоя только что заявление написала, что ты её склонил к сожительству, пользуясь служебным положением. И в выступлении своём то же самое повторить хочет. А на собрании инструктор горкома присутствовать будет. Ну, так вот – скажешь, что она сама перед тобой жопой вертела и всячески соблазняла. Другие свидетели это  подтвердят. Спасаем мы тебя, поганца, от верной гибели спасаем. Сам Николай Фомич Прокторов тебя спасти велел. Помни об этом! И чтоб план! И чтоб повышенные соцобязательства! Понял?
– Варя такое написала?
– А как ты хотел? Все, иди, не бойся. Покайся перед партией,  партия тебя простит.

Сразу после обеденного перерыва началось партийное собрание. Актовый зал института был полон. Не только коммунисты и в перспективе эволюционирующие в них комсомольцы, но и вовсе далёкие от общественной работы люди захотели присутствовать во время пристального исследования  интимной жизни Веснина. Собственно, ещё с древних времен публичная казнь собирала больше зрителей, чем выступления скоморохов или даже раздача бесплатного хлеба. Никого не смущало, что оборонный институт фактически не будет  работать полдня – разобраться с моральным обликом сотрудника было куда важнее, чем делать какие-нибудь  химические открытия.
На сцене, за столом президиума, под огромным гипсовым бюстом Ленина, внимательно смотрящего в зал в поисках всяческой аморальности, сидели директор Прокторов, парторг Акацинский и инструктор из горкома партии. Инструктор находился уже в столь почтенном возрасте, когда даже  мысль о том, что с женщиной можно заниматься чем-то ещё, кроме совместного построения  коммунизма, вызывала у него удивление.
Веснин, повинуясь тыканью  парторгова пальца, сел в первом ряду. Собрание началось.
Сначала, для разогрева, собравшиеся прослушали получасовой доклад завхоза Козиной о весенних сельхозработах в подшефном колхозе. Любой труженик городского предприятия или учащийся, кроме основной своей деятельности, должен был помогать сельчанам. Рабочие и служащие, студенты и учёные, артисты и военные в обязательном порядке ездили на село, где сажали, косили, пасли, пололи, чинили, собирали, сортировали всяческое колхозное добро. Никто не ведал, чем при этом занимаются сами колхозники.
После увлекательного, захватывающего выступления о процентном соотношении собранных сотрудниками НИИ  в этом году озимых по отношению к показателям прошлого года, началось, наконец, долгожданное разбирательство Веснинской аморалки.
Первым вышел на трибуну  Акацинский. Вначале выступления разъяснил суть проблемы, ну вдруг не в курсе кто. А потом,  как-то без всякого боевого задора, мягко высказался в том духе, что вот раз произошёл такой вопиющий факт отклонения от ленинских норм поведения, как супружеская измена, в недрах их славного трудового  коллектива, то выход лично он видит только один. А именно всем сотрудникам института ещё теснее сплотиться вокруг Коммунистической партии, ее политбюро и лично товарища Брежнева. А так же взять на себя повышенные социалистические обязательства, крепить производственную дисциплину, развивать соревнование и ударничество. Потому как иных эффективных методов профилактики адюльтера человечество не изобрело.
Затем Прокторов очень коротко сообщил, что крайне  удивлён  изменой жене талантливого учёного-химика. Что, учёному-химику больше заняться нечем?  Что, все проблемы современной науки он уже разрешил? Руководство института теперь серьёзно задумается, считать ли этого учёного-химика талантливым. Инструктор горкома одобрительно пробудился от спячки на пару секунд.
Выступления ещё двух докладчиков отличались от парторговой речи лишь тем, что предлагали они бороться с таким пережитком капитализма, как супружеская неверность ещё и активным участием в работе народной дружины и изготовлением новой Доски Почета у входа в институт.
Затем слово предоставили Вадику. Тот поднялся на трибуну, выдержал театральную паузу и трагическим голосом произнёс:
– Горько и стыдно мне, товарищи. Долгое время считал я товарища Веснина своим другом, не замечая всей лживости и нечестности этого человека. А он, оказывается, жил в неправде, обманывал свою жену, обманывал своих друзей и коллег, обманывал коммунистическую партию. Мог ли я даже подумать, что ложь составляет истинную суть этого человека? Что он способен наплевать на наш советский образ жизни, на все наши идеалы и погрязнуть в омуте разврата на радость нашим идеологическим врагам? Нет, товарищи, не мог!
Еще минут пять Вадик распинался о том, как потрахушки Веснина ослабляют обороноспособность стран Варшавского договора на радость НАТО, потом предложил организовать над аморальщиком строгий рабочий контроль и под аплодисменты сошёл со сцены, незаметно подмигнув Сергею.
Вновь взял слово Акацинский:
– Давайте, товарищи, прежде чем выводы делать, и виновных в таком вопиющем факте послушаем. Вот пусть комсомолка Мурзилина перед старшими своими товарищами, перед коммунистами расскажет, как она докатилась до жизни такой.
Варя поднялась на трибуну. Из зала засвистели, закричали «позор». Парторг властным движением руки прервал хаотические всплески народного негодования. Варя начала говорить, низко опустив голову, пряча глаза:
– Это все он виноват. Товарищ Веснин. Я молодая, неопытная ещё, после техникума пришла. А он заведующий, старший товарищ, коммунист. Всякого наобещал. Я не знала, что он женат. Я думала, он женится на мне хочет. А он, пользуясь служебным положением…
Варя говорила бессвязно, напропалую врала, пытаясь всячески утопить Сергея и реабилитироваться самой. В конце концов, так же не глядя ни на кого, сошла с трибуны. Веснин сидел как оплёванный.
Но у Акацинского был свой план:
– Что ж, вот послушали мы комсомолку Мурзилину. Складно все расписала нам тут. А вот правду ли она говорит? У партийной организации института другие сведения имеются.
На трибуну вышла пожилая вахтерша и поведала собравшимся, что Варвара эта с первого дня, как работать устроилась, ходит в коротких юбках и в мужиков глазами накрашенными стреляет. А Веснин-то всегда человек положительный был, ничего такого за ним не водилось, пока эта не появилась.
Затем техничка рассказала, что убиралась как-то в коридоре и совершенно случайно увидела в открытую дверь, как эта вот комсомолка перед заведующим лабораторией извивалась, изгибалась, попу выпячивала. Зал внимал техничке в гробовой тишине, боясь упустить хоть слово. А потом, по словам технички,  и вовсе комсомолка сама к заведующему подошла и рукой вот так вот до него дотронулась. Впрочем, дальше техничка не разглядела, потому как в замочную скважину обзор плохой и вообще она не такой человек, чтоб за кем-то шпионить и в чужие дела лезть.
Ещё два докладчика подтвердили версию о том, что Сергей конечно изменщик, но всё же больше жертва женского коварства.
Акацинский, сияя, провозгласил:
– Что ж, а теперь давайте послушаем самого товарища Веснина. Как он сегодня оценивает свой аморальный поступок, раскаивается ли в нём?
Когда Сергей проходил к трибуне мимо стола президиума, парторг украдкой показал ему поднятый вверх большой палец. Типа нормально всё, не бойся, партия обещала – партия сделала.
Веснин подошел к микрофону, глянул в зал, достал из кармана пиджака заранее написанный покаянный спич. Впрочем, он уже наизусть его знал, можно было и не смотреть в бумажку:
– Товарищи! Я очень благодарен вам, руководству института, партийной организации за то…
Сергей сбился. Все просто, надо было поблагодарить за то, что вовремя удержали его от нравственного падения, раскрыли глаза, направили на верную дорогу. Нужно было извиниться перед горкомом партии, что не согласовал с ним свои  утехи, рассказать, как сожалеет. Нужно было пообещать впредь никогда и ни за что, искупить ударными научными открытиями и так далее. Всё это  Веснин знал, готовил, писал на бумажке. Только вот то ли из-за стакана водки, в «пельмешке» съеденного, то ли от волнения, а может из-за переполненности другими мыслями и чувствами, полился из Веснина другой текст. Когда слишком много гадости внутри, организм уже не в силах сдерживаться. Слова исторглись  фонтаном, как из вчерашнего Вовы в кафе. Начав говорить, Сергей уже при всём желании не мог остановиться:
– Короче, спасибо вам, товарищи, за столь пристальный интерес к моим постельным делам. За то, что непременно вам нужно проконтролировать с кем, как и сколько раз я сплю. За то, что у вас нет дела важнее, чем за моим пенисом  следить.
Зал в едином порыве ахнул. Сидевший под самой трибуной Вадик энергично артикулировал «что ты несёшь, это же игра такая».
– А знаете что? Играйте сами в ваши игры, надоело, – впервые в жизни Веснин чувствовал эйфорию от своих слов, от этого мгновения свободы, – следите друг за другом, обсуждайте и заседайте. Варя! Спасибо тебе за всё! Это время, что мы были вместе, было самым счастливым в моей жизни, честно. И да, это я её в постель затащил, пользуясь служебным положением, если вам подробности нужны. Так что, дорогие товарищи, а не пошли бы вы все ленинским курсом.  А?
Сергей спрыгнул со сцены и, не оглядываясь, покинул зал.

Веснина выгнали из партии и уволили из института. С женой он развёлся. Впрочем, после его эпатажной выходки, она только рада была. На работу с таким личным делом устроиться было сложно. Долгое время Сергей трудился сантехником  и жил в служебной комнате при ЖКО. Пока, наконец, не нашёл место учителя в сельской школе с предоставлением целого дома. Учительствовать на село брали всех, кто умел писать и  соглашался туда ехать.

Ах да, после увольнения Сергея в институте полностью свернули исследования по разработке сверхмощного напалма. Центром проекта, мозгом,  был он, поэтому  дело встало. Так что множество аборигенов в  разных революционных уголках земного шара  и жизнью-то своей, собственно, обязаны Веснинской аморальности.