Стрелецкая степь в творчестве нашего выдающегося земляка Е.И. Носова.)
Ну кто еще из русских советский писателей, кроме Евгения Ивановича Носова, так поэтически точно, когда каждое слово высвечено и обрызгано солнечной благодатью, написал о Стрелецкой степи ( надо бы и само слово «степь» писать с большой буквы), богатырской силе её черноземов? Нет таких, да и вряд ли объявятся в ближайшие годы. Даже по одному этому рассказу можно судить, что Е.И. Носов не только великолепный рассказчик, но и такой же великолепный знаток науки, именуемой ботаникой. Нет такого цветкового растения на Курщине, которое бы он не знал в «лицо», его родословную и «семейное положение». И даже при случае мог припомнить латинское название. На его многочисленных книжных полках, а то и прямо на столе, должно быть, находились в работе, я видел множество книг по систематике растений, их определители, монографии ученых, издания, в которых рассказывалось о лекарственных добродетелях растений.
Его степь надевает «самое лучшее своё платье, платье легкое. светлое, радостное. Но у неё, как у разборчивой красавицы, много и других нарядных одежд. Её никогда не застанешь в одном и том же. И к каждому наряду – особый аромат. Май она встречает золотисто желтыми цветами адониса по нежно-голубому полю гиацинтов. А провожает май в бело-лиловом убранстве – цветут белые анемоны и лиловые ирисы. К июню она одевается в голубое шитьё, потому что зацветают незабудки. В июне она уже в цвете распустившегося шалфея…Степь одевается в тяжелый бархат, и кажется, что ей жарко в этой дорогой царской одежде.
В июле степь принаряжается уже в другое платьице, пропахшее ароматом поспевшей земляники…».
От себя добавлю: бывает, что от её обилия ступить негде, а потому, чтобы не затоптать, обходишь куртинку стороной.
Евгению Ивановичу не раз приходилось бывать в степи в разное время года. Писатель подмечал в палитре ее красок краски, чем-то похожие на краски нетленных творений самого Дионисия, а также что-то новое, загадочное. Здесь, в степи, он набирался новых творческих впечатлений и задумок для написания рассказа «Потрава» и повести « Шумит луговая овсяница», за которую писатель был удостоен Государственной премии.
Сюда приходили композиторы и художники, послушать шелест трав, могучее дыхание земли, написать щемящую музыку, изобразить облака и подернутые дымкой неохватные дали, или, как пишет Евгений Иванович, «просто позаимствовать у красавицы-степи её убранство и наряды для ситцев и шелков наших девушек-красавиц. …Целой гурьбой приходят дети, которым всё в диковинку и в радость, Их глаза разбегаются от цветочной кутерьмы, их головы утыканы перьями ковыля, а рты вымазаны земляникой…».
Но не только ради этой нетленной красоты степи, чтобы восхититься ею, подышать её целительным воздухом, ездил сюда Евгений Иванович. Он рассказал нам о тех, кто безмерно любит и охраняет эту красоту, и тех, кто посягает на неё: о приехавшей на практику студентке МГУ Тане и старейшине заповедника Петре Вениаминовиче, начинавшем работать под эгидой его первого директора В.В. Алёхина. Пётр Вениаминович и его стажёр Таня были как бы сами неотъемлемой частью степи, её продолжением, ничуть не застя её величие и безбрежье. Вот какими они увиделись Евгению Ивановичу: «Пётр Вениаминович снял фуражку. Ветер ласково трепал его седые, похожие на переспелый ковыль, волосы. Тот же ветер полоскал лёгкое Танино платьице. Оно, разрисованное ромашками и васильками, казалось выкроенным из кусочка расстилавшейся перед ними степи.
- Как хорошо!- наконец прошептала Таня. Она сняла тапочки и осторожно, будто в морскую волну, шагнула в травы. Хотелось бежать, смеяться, обнимать это уймище цветов, глотать до упоения густую пряную свежесть. – Как хорошо! Мне и самому в студенческую пору, да и позже, чуть ли не ежегодно, приходилось ездить в степь и испытывать те же чувства, какие испытывала впервые приехавшая в заповедник Таня. Какая умница! Все-то ей хочется запомнить сразу, она даже готова сутками бродить по степи, чтобы накрепко запомнить названия всех этих прелестных созданий природы. Пётр Вениаминович безмерно рад своей подопечной. Да и сам писатель явно симпатизирует Тане. Он и сам бы не хуже Петра Вениаминовича снабдил практикантку сведениями о любом цветковом растении, произрастающем в степи. Я лично сам узнал о них от писателя такие подробности, о которых не всякий раз вычитаешь в спецлитературе по занимательной ботанике.
Все эти эмоциональные всплески радости общения с цветущей и благоухающей степью Тане приходилось сдерживать, здесь не принято, тем более принародно, выражать свои эмоции.
Тысячи туристов и прочего люда принимает Стрелецкая степь. Они «пытливо вглядываются в молчаливые шапки курганов, синеющие на горизонте. Там, на вершинах холмов, когда-то дымились костры, оповещая Русь о «надвигающейся опасности». Сюда «приходит геоботаник и, беседуя с безмолвными травами, выпытывает их о грозных эпохах оледенения… Наведывается хлебороб, мнет в грубых пальцах тучную глыбу первозданного чернозёма и так же что-то взвешивает и гадает, озабоченно сдвинув брови. Тоже спрашивает у земли и трав ответа на свои думы…».
Но среди этих тысяч промелькивают ( промелькивание – любимое слово писателя, встречающееся во многих его произведениях) и такие горе-туристы, для которых степь видится им замечательным местом для приготовления шашлыка, другими словами, пикником, подлинным украшением которого являются не только поджаренное мясо, но и теснейшее общение с особями женского пола.
После таких пикников остаются обрывки промасленных газет, недокуренные папиросы, пивные бутылки. Попробуй, за всем усмотри. Варварство дошло до того, что, по словам начальника экологического просвещения заповедника Валентины Петровны Сошниной, отмечены далеко не единичные случаи воровства… чернозёма. Вот о таких горе- туристах, возвращавшихся с курорта, в своём рассказе «Земля заповедная» и поведал нам Евгений Иванович.
Писатель даже не называет их имён и фамилий, до того омерзительны их внешне благообразные физиономии. Это были водитель с мефистофельским профилем и аккуратным пробором черных волос, выплюнув феодосийскую папироску и приветливо и чинно кивнув собравшимся сослуживцам заповедника, бодро взбежал на крылечко. Вслед за ним протиснулся его спутник: грузный, уже немолодой рыжий мужчина в соломенном бриле с лицом, измятым дорогой и «Массандрой».
Из кабины «Волги» вылез третий спутник – совсем юный, с длинной девичьей шеей и тоненькими усиками. Глаза у него были заспанные, а усики мокрые.
- Гоша,- представился он и сунул тёплую вялую руку Петру Вениаминовичу. Вместе со старым ботаником они вчетвером направились в степь. Она благоухала цветением кашек и дымчато-жёлтых подмаренников, смолки липкой и звездчатки, взмелькивала похожими на зонтики укропа былками разженихавшегося тмина, там и сям увенчанных космами мышиного горошка. Они источали радость бытия под неумолчный гимн пчёл и шмелей.
Поход в степь чуть ли не с первых шагов утомил горе-туристов. «Поблёскивая дымчатыми очками, Мефистофель лениво блуждал взглядом по степи, ища что-нибудь такое, на чём можно было остановиться. Но взгляд скользил, не задерживаясь, будто говорил, дескать, чему тут удивляться, травы, как травы. Такие же, как и везде». Их раздражало, почему с таким пафосом, словно о близкой родне, рассказывает об этих подмаренниках и прочих травах Пётр Вениаминович? Однако, чтобы не обидеть старого ботаника Мефистофель бормотал: «Это любопытно». И не более.
Позади Мефистофеля брёл с саквояжем Рыжий. «Он откинул бриль на спину и над его лысиной дрожал воздух, как над просыхающим валуном…». Вопросов он не задавал, какой интерес глазеть на эти путающиеся под ногами травы, на старческую спину ботаника, мелькающую перед глазами.
Задушевной беседы, на которую рассчитывал Пётр Вениаминович, явно не получилось.
- Куда мы, собственно идём?- моляще спрашивал Рыжий. –Посидеть и тут можно. Трава, как трава.
Гоша вообще счел ненужным, пустой тратой времени принимать участие в экскурсии – неинтересно. Ему куда интереснее в ожидании намеченного пикника собирать созревшие ягоды степной земляники. Краше и пригожее, чем степь с её мышиными горошками, зверобоями и дымчато-желтыми подмаренниками, для туристов стала объявившаяся студентка-практикантка Таня. Трое из «Волги» оживились. Неожиданное появление в скучной, однообразной степи этого хрупкого существа внесло наилучшую поправку в настроение. Они наперебой заговорили с ней, предлагали помочь, угощали конфетами, совсем позабыв о Петре Вениаминовиче, который был им теперь не нужен и даже мешал. О нём вспомнили, когда увидели его сгорбленную фигуру на дорожке. Он шёл дальше в степь, машинально держа розовую веточку эспарцета.
- Я тоже пойду, - спохватилась Таня…
Она не пошла, а побежала от их нагловато-уцепистых рук, предложений помочь, от конфет и соблазнительно-сладких желаний выпить вместе «Массандру», прихваченную в дорогу.
- Ничего огурчик,- донесся голос Гоши. Поднявшись на свои голые ноги и подбоченясь, он провожал вытянувшейся шеей убегающую Таню. Взмелькивая разрисованным ромашками и васильками ситчиковым платьицем, она вскоре затерялась, сама похожая на цветок, среди дымчато-жёлтых подмаренников и седых ковылей, всколышенных тёплыми волнами июньского ветерка. Из степи туристы уезжали перед вечером. Лужайка, на которой они бражничали, была примята, по ней словно катались лошади. Опечаленная Таня приподняла примятую ромашку, и та, будто к ней вернулись силы, медленно, сама собой стала выпрямляться, поднимая свою резную панаму всё выше и выше – навстречу солнцу».
У рассказа вроде бы оптимистический конец: Таня помогла приподняться примятой ромашке, и она, воспрянув духом, потянулась навстречу солнцу. Наверное, благодаря геркулесовской силе заповедных чернозёмов, потянутся к свету и солнцу и другие, смятые горе-туристами ромашки, подмаренники и прочие травы. Но над ними уже не будут виться шмели и пчёлы, не станут пиликать на своих скрипках кузнечики, цветы не выстрадают полноценное потомство семян, они могут потерять всхожесть.
По пути домой отдыхающие могут организовать новый привал. А сколько таких туристов в поисках сиюминутных наслаждений выезжают на шашлычно-коньячные пикники, оставляя после пиршества гору пустых бутылок, похожих на распечатанные гранаты, целлофановых пакетов и прочего мусора! Это по их вине захламляются леса и перелески Подмосковья и случаются пожары. На тысячах и тысячах гектаров горит сибирская тайга, забайкальские и калмыцкие степи, а вместе с ними целые деревни и дачные кооперативы. Я уже не говорю о свалках, которые всё чаще и чаще становятся «визитными карточками» городов и посёлков. Вот и у нас в Курчатове по вине проектировщиков буквально под боком Курской АЭС, в нескольких сотнях метров от неё, смердит отбросами и нечистотами огромная свалка.
При чтении рассказа Евгения Ивановича невольно приходят в голову и такие, тревожащие душу и сердце, мысли: кто и какими лекарствами излечит душевные потрясения, случившиеся с Таней и Петром Вениаминовичем после обнаружения ими разора, учинённого горе-туристами? Вот такой шлейф размышлений остался у меня на сердце после прочтения рассказа. Писатель как бы говорит нам: люди, одумайтесь. Время пока ещё не упущено для сбережения планеты от варварского уничтожения.