Все еще горячие сентябрьские лучи солнца, проникая сквозь нереставрированные деревянные окна Sapienza Universitet di Roma, попадали в аудиторию, освещая излишне ярким светом доску, где полулысый преподаватель термодинамики, читая лекцию, писал дифференциальные формулы уравнений Клапейрона-Мендеелеева.
Сколько бы ни отходил от лучей солнца, он все же должен был возвращаться к центру доски, и это явно его нервировало. Поэтому он периодически злыми взглядами осматривал студентов в поиске объекта агрессивной критики и, видимо, кого-то заметив, снял очки, уставился на юношу в последнем ряду:
- Патриччио!
Из-за стола в последнем ряду встал высокий тонкий студент с затуманенным взглядом в его сонных глазах:
- Да, профессор. Слушаю Вас.
- Почему Вы опять спите на моей лекции?
Аудитория повернулась к юноше со скрытыми улыбками на лицах, все знали, что Патриччио по средам и по пятницам приходит с ночной работы и просыпает практически весь первый урок. И знали ответ студента и очередную реакцию преподавателя, потому все с наслаждением ждали продолжения уже начавшейся пьесы.
- Я не спал.
- Ах вот как! Покажите тетрадь.
Он сердитыми движениями взял тетрадь студента и показал всем.
- Смотрите, какими иероглифами он пишет, - в тетради было предложение, начатое буквами, а далее продолженное кривыми линиями, похожими на эхограмму, четко показывающую секунды сна автора. Преподаватель каждый раз по-разному хотел критиковать этого сонного студента. И в этот раз выбрал совсем другие аргументы для издевательств. – А, может быть, я не понимаю Ваших засекреченных форм написаний? – и он вновь смотрел на тетрадь как будто изучающим видом. – Похоже на азбуку Морзе или древние египетские иероглифы. Ночью, видимо, много изучали.
Студент покраснел, как всегда. Но он уже точно проснулся потому, что от нервного напряжения сломал ручку между пальцами и смотрел в светло-коричневое лицо преподавателя, но, как пойманный с поличным вор, ничего не мог добавить для возражений, поэтому молча ждал, когда тот закончит угрозы уже известными ему выражениями.
- Знайте, Вы, Патриччио, я Вам обещаю стопроцентную двойку на экзамене!
Садитесь!
«Знаю, Вы это сказали», - пробормотал он себе под нос, сел и ногою больно ударил в ногу сидящего впереди Франческо, который рассмеялся репликам преподавателя. Тот с испугом и с болью в лице сжал губы, косо, но молча посмотрел на Патриччио.
В перерыве они вместе пошли в буфет выпить кофе с булочкой.
- Слушай, Френк, - он его так коротко называл, - я нашел еще одну работу на ночь.
- Какую еще работу, если ты уже отсыпаешься на уроках? Идиот.
- Дурак, иначе бы ты не пил капуччино с ореховой булкой.
- А как ты сдашь экзамен?
- Да нужна ли мне эта термодинамика? Я ее уже в десятом классе изучал.
- А лекции же ты не пишешь, как будешь готовиться?
- Есть литература, за четыре дня выучу.
- Ну, ты даешь, полоумный верблюд. Сорок листов изучить легче или двести сорок страниц? Ты хоть понимаешь? – Франческо проглотил полбулки и с полным ртом ждал ответ, округлив глаза.
- Ешь свою булку и слушай, жадная ворона, - Патриччио продолжил, выпив капуччино, - завтра первым уроком лабораторная работа по органической химии.
- И? – желтое лицо кудрявого римлянина расширилось жадной вспышкой.
- И? Сам знаешь, что надо делать, ведь тетя твоя, а не моя.
- Ясно… но знаешь..
- Знаю. Вот десять долларов, - Патриччио вытащил две десятки, но отдал только одну, а другую держал в руке под столиком.
- Нет, еще раз нет. Она запретила мне ручаться за тебя, угрожает, что обоих срежет.
- А так? – он протянул другую десятку и внимательно чуть с улыбкой следил за неравнодушным взглядом Франческо на зеленую купюру.
- Попробую уговорить ее. Весь семестр не придешь?
- Иногда зайду.
- Ладно. Ну что поделаешь, раз ты просишь.
- Ок, пошли, - Патриччио посмотрел на ручные часы.
- Я тоже хочу такие часы, - Франческо погладил его часы.
- Папа пусть тебе купит, в чем проблема?
- Кто? Папа? Не смеши меня. Ты видел когда-нибудь, чтобы адвокаты платили больше, чем обычно?
- Нет. Потому что не видел адвокатов.
- Лучше бы не родиться в семье адвоката, - Франческо перед дверью в аудиторию спросил, - Эдд?
- Говори.
- А кто твои родители? Где они?
- Одна там, - Эдд показал пальцем наверх, - другого не знаю.
- Там, в высоком здании? – Франческо глазами кивнул в сторону высотки возле Университета.
- Дурак. Проехали. Заходи, - они зашли в аудиторию, и следом за ними вошел преподаватель.
***
На улице Via Tiburtino недалеко от станции метро Pietralara находилась двухэтажная странная мини-фабрика макаронных изделий. Ее шестидесятилетний владелец Джезеппе Маринони был сицилийцем, высокий брюнет с седыми волосами. Несмотря на свои годы, одевался в Миланском стиле – темно-синий велюровый пиджак с зеленым свитером и темно-серыми брюками, фиолетовый галстук с яркой синей рубашкой – придавал ему очень солидный вид. Сидя в своем кабинете в мансарде, он стучал пальцем по столу, ничего не значащим взглядом уставился в статую на столе и слушал студента, которого знал почти с его детства. Порою он поднимал глаза, смотрел на лицо студента, кивая головой, все же не перебивал его, но в его лице явно присутствовало выражение недовольства - обычно так выглядит богач, когда видит бедного своего старого знакомого.
- Я намерен даже работать до восьми утра, то есть, когда приходит дневная смена.
- А как же учеба? – спросил вдруг оживленно Джузеппе Маринони, видимо наконец-то он нашел в рассказе студента уязвимое место для полного отказа.
- Я договорился с преподавателем, - Эдд быстро ответил, потому что не впервые задавали ему этот вопрос, и добавил для исключения недовольства работодателя, - это лабораторные уроки два раза в неделю. А у вас разгрузка товаров в подземном амбаре как раз три раза в неделю.
- Знаешь ли ты, что эта работа не легкая? Там мешки по сто килограммов. Каждый раз по пятьдесят мешков надо разгрузить с грузовика.
- Знаю. Я работаю ночным сторожем рядом с Вами на фабрике пластиковых изделий.
- Сколько хочешь за эту работу? Говори в долларах, - заметно было, что инфляция итальянских лир задела его, как и всех бизнесменов.
- Пятьдесят долларов за каждую разгрузку.
- Сколько?
- Сорок долларов, - Эдд поневоле улыбнулся от гримасы Маринони.
- Тридцать долларов, и разговор окончен! И то не уверен, что ты сможешь выдержать. Много таких как ты хотели работать там, все убегали со второго раза, - Маринони встал и повернулся боком к нему, этот сицилийский жест означал, что сделка сделана или прервана. В любом случае стороны договора не должны больше возвращаться к обсуждаемой теме.
- Ок. И на том спасибо.
Это, видимо, наконец-то окончательно вывело Маринони из себя.
- Ооо, ты еще делаешь мне одолжение? Послушай! Я тебе не дядя, не друг, не брат! Почему я должен тебе помогать? А кто-нибудь мне помог выбраться из этой бедной Сицилии? Я сам все сделал. Своими силами, никого не просил помочь! – он кричал, рисуя руками в воздухе нервные линии. Эдд видал таких людей и с детства знал Маринони, каким тот был нервным, его никто не смел перебивать, когда тот спорил и кричал. Он знал его характер, но такого выпада в его адрес он не ожидал. Повернувшись, он молча пошел к двери и сам удивился, почему он не послал Маринони, этого разбогатевшего сукиного сына. Он отпустил ручку и повернулся к Маринони. Тот, уже положив обе руки на стол, смотрел ему вслед в позе африканского льва.
- Ладно, завтра приходи к ночной смене в двадцать три часа. Начальник смены тебя проинструктирует и даст ключи, - Маринони закурил, - и сорок пять долларов за каждую разгрузку. Там, на потолке, есть старый подвижной кран, можешь его использовать. Но узнай все у начальника смены. Теперь иди, - наконец-то он сел на свое кресло, а Эдд вышел быстро, чтобы не вспугнуть только что нахлынувшую радость. Спускаясь по лестнице, он свистом исполнил пять нот песни Кутуньо, шутливо поцеловал красную щеку поднимавшейся по лестнице девушки с подносом в руках, поправил ее белый поварской колпак и выбежал на улицу.
***
Грузовик, подъезжая задом к калитке уклонной лестницы, ведущей к подземному амбару, разгрузил мешки под навес и отъехал. Эдд должен был перенести эти мешки внутрь амбара и положить их в деревянные стеллажи. Он по своей привычке приблизительно вычислил и распределил время. Сейчас 23:00, ночная смена заканчивается в 07:00. Итого 8 часов, 480 минут. 30 минут на отдых, 30 минут на переодевание. На переноску 70 мешков получается 420 минут, по 6 минут на мешок. Порядок. Теперь надо вычислить с помощью механизм труда. На потолке был смонтирован когда-то огромный подвижной грузовой кран, была проведена электрическая линия, и установлена кнопка управления на стене. Эдд нажал на кнопку и закрыл уши от страшного шума старого крана, который, чуть двинувшись, остановился и буксовал на месте, а с потолка начали падать цементные покрытия. Он быстро отключил управление. К черту его. Рухнет на пол, потом плати за ущерб. Надо браться за работу. Как раз спортивная нагрузка. Улыбнувшись, насвистел пять нот своей любимой песни и взялся за дело.
Физическая работа, какая бы ни была тяжелая, становится невыносимой вначале, потом через некоторое время человеческий рефлекс на труд заставляет его привыкнуть ко всему. Особенно этому помогает какая-то другая мысль в голове, но не только о выполняемой работе. Например, работая как робот, можно мечтать о карьере киноактера или известного детектива. Но наступает время, когда сделана уже почти вся работа, тогда мышцы и мозг отказываются даже вынести предпоследнюю единицу для перемещения. Вот тогда даже одна прошедшая минута приравнивается к суткам.
Осталось три мешка. Он вытер пот футболкой, обратно надеть ее было неприятно, был весь мокрый, а нести мешки на голых плечах было невыносимо из-за уже образовавшихся мозолей на спине и плечах. Да и силы уже на исходе, но лечь штабель для пятиминутного отдыха было опасно, он может заснуть, а до утра уже мало осталось.
Всего лишь три мешка… Надо занести и лечь, начальник дневной смены придет, разбудит.
Вот первый... Тяжело. Внутри как будто железо. Ничего. Терпи. Скоро все закончится. Ноги болят.
Теперь второй... Ах, эти подлые лестницы, узкие и сделаны слишком круто, почти вертикально вниз.
Последний осталось... Виват! почти все сделано!
Эдд с грохотом навалился на мешок на стеллаже и, широко открыв глаза, смотрел на последний мешок. Почему он столько работает? Потому что никто не дает ему деньги. А кто должен? Никто. Каждый живет своей жизнью. Нельзя зависеть от кого-то. Вообще как это бывает – родители детям дают деньги, покупают одежду, платят за учебу, готовят еду, стирают, гладят им одежду. Наверное, хорошо. Но не интересно. Все в стандартных рамках.
Грохот на потолке прервал его мысли. Он повернулся набок и посмотрел на потолок. Черт побери! Огромный конец крана висел прямо над его головой и страшно вертелся, повиснув всего на одном шнуре, который уже отрывался. Он, на мгновение собрав силы, отскочил налево, но мешки ему помешали. Послышался грохот крана, и он почувствовал страшную боль в ногах. Кран закрыл все впереди.
Ноги ниже колен были под этим проклятым старьем.
Надо освободить.
О, нет. Больно.
Сломал, видимо, ниже колен. В левой больше боли. Пальцы в ногах шевелятся.
На левой боль. Что за тепло ниже колен? Неужели кровь? Да, кровь. Но, наверное, не очень большая рана.
Ничего, сейчас придет дневная смена. Боль. Спать охота. Один мешок. К черту! Ноги. Как он будет ходить?
Что за стук? Дождь начался. Придут все равно работники дневной смены. Сколько времени? Сон идет. Нельзя.
Кровь идет, надо остановить кровь. Ну, где же вы, черт побери? Разве не утро? Почему темнеет? Френк спит, наверное.
Сегодня на первый урок он не пойдет.
Озеро. Холм. Странный дом. Пусто. На озере есть лодка, в ней мужчина. Не слышит. Вот обернулся, смотрит на него. Сейчас придет на помощь. Нет. Отвернулся, отплыл. Стемнело совсем…