Сколько стоит революция. 37

               
Наступило лето 1915 года. Одни локомотивы уже собрали и запустили в работу. Теперь, тарахтя своими выхлопными трубами и раскручивая маховики колёс, они вертели мельничные жернова и вместе с мукой, которая сыпалась в закрома, деньги сыпались немаленькой струйкой и в карманы Иоганна Бореля. Два последних локомотива еще были в сборке.
Митяй прикипел к механизмам и к Перегудову. Он приходил с борелевских мельниц вечером домой весь пропахший потом,  машинным маслом, топочной гарью и ещё тем, неуловимым, чем начинает пахнуть настоящий мужик, который любит трудиться.
Евдокия радовалась, что её младшенький вроде при деле. Уж лучше локомотивы Бореля смазывать, чем совершать ночные налёты на соседские сады или драться без удержу. Боязно было,  только, что связался её Митюнька с царским преступником, как бы тот чему плохому пацана не научил.  Однако окончилось лето, нужно было завершать учёбу в школе, а тут еще война с германцем, будь он не ладен. На станцию потянулись возы с призывниками, сопровождаемые вооружёнными солдатами, которые увозили вдаль от дома молодых российских парней отдать свой долг по защите «Веры, Царя и Отечества».  Локомотивы возле мельниц, стучали поршнями  круглые сутки, не умолкая и раскручивая маховики жерновов. Борель получил право поставки муки и крупы в армию. Доходы его росли не по дням, а по часам.
Однажды к Перегудову, обходя своё обширное мельничное хозяйство, подошёл Ганс племянник Бореля. Он фактически управлял всеми делами на мельнице и не был призван в солдаты не только из-за немецкого происхождения и наличия богатого родственника, но и ввиду сильнейшей близорукости. Из-за своих толстенных линз на круглых очках одетых на курносый нос, он в деревне заслужил прозвище «Четырёхглазый». Однако в Нижней Добринке Ганс Шварценвальд пользовался уважением, несмотря на то,  что уже слегка растолстел, а отпускаемая им для солидности рыжая бородка выглядела куце. Он овладел основами итальянской бухгалтерии, а так же уже весьма уверенно разбирался  в сортах пшеницы, муки и разновидностях  круп.
 Крестьяне понимали, что за Гансом Шварценвальдом будущее. За год он освоился с производством, которое дядя доверял ему всё больше. Каменный дом у реки, который начал строить Ганс, говорил о том, что у него и деньги водятся, и все у него будет основательно,  и надолго. Так вот «Четырехглазый Ганс» и обратился к инженеру с вопросом, кивнув головой в сторону Митьки Кирсанова, который оттирал от смазки детали и снова укладывал их в ящик.
– Не рано ли вы, уважаемый, парнишку  допускаете до электричества?  Вы    же должны понимать, что он будет иметь дело с дорогостоящим оборудованием,  за которое заплачено золотом и немало.  Более того, в аппаратуре высокое напряжение и если этого юного драчуна убьёт током, то у нас будут крупные неприятности.
– Уважаемый господин Шварценвальд,- противоречил ему инженер Перегудов,  - осмелюсь напомнить, что Дмитрию уже шестнадцать стукнуло, так что, не так уж он и мал, по деревенским понятиям. Кроме того, а где я возьму взрослых, образованных людей, которые бы стремились подзаработать денег, как это делает он в свободное от учёбы время.  Наши мужики, те которые сейчас не на фронте, с трудом могут расписаться за зарплату, другие работают или на железной дороге, или в паровозном депо,  да может еще на почте, или на маслобойке, или еще где угодно и уходить сюда, к нам,  на зарплату ученика, не собираются. Есть при этом еще одно обстоятельство. Ему еще три года, по крайней мере, не грозит призыв в армию. Так что я бы ему не отказывал.
–  Как хотите. Но ответственность в случае неприятностей, будет взыскана с вас. 
 – Я буду внимателен.   
 Мужиков, которых обучил Перегудов, почти всех позабирали в армию. Немцев, имевших российское подданство,  уже тоже начали понемногу призывать во вспомогательные войска. Когда Митяй летом появился на мельнице Бореля и попросился на работу отказу ему не было, тем более, что инженер уже успел немного присмотреться к смышлёному юноше. Он начал обучать его электрической части локомотивов, объясняя,  что это за штука такая, от которой лампочки по всем мельницам светятся, работают транспортёры и  крутятся мельницы – сами, без ветра. Это для деревенских жителей всё были чудеса,  которым оказывается можно было обучиться и даже самому поддерживать в порядке всё это хозяйство.
Те азы образования, которые он получил в церковно-приходской школе, не давали возможности овладеть совершенно новыми для того времени понятиями.  Перегудов посоветовал Митяю поступить в сельское реальное училище, которое открыли у них в деревне три года назад. Митяй обещал и без особого труда поступил осенью, как только уборочная закончилась, в реальное училище. Он теперь ходил в серой рубашке, похожей на гимнастёрку, перепоясанной ремнём с латунной пряжкой на которой был сноп пшеницы, перекрещённый гаечным ключом и молотком, а сверху три выпуклые буквы РСУ, что означало Реальное сельское училище.
Так Митяй начал приобщаться к серьёзному ремеслу. Не всё ему было сразу  ясно. Инженер, как мог на понятных образах объяснял ему, что к чему. Чтобы рассказать, как же появляется и действует электрический ток, Перегудов сравнил его с кровью, которая тычет в венах животных и человека.
Для Митяя этот образ был понятен. Прошлым летом он месяц целый был учеником у деревенского коновала Арсения, дальнего родственника матери. Мать его к нему пристроила в ученики и настаивала на том, чтобы он пошёл по ветеринарной линии.  Дмитрий уже даже было решился пойти в училище по ветеринарии, но было одно обстоятельство, которое он с трудом в себе старался перебороть. Оказывать помощь  заболевшим коровам и лошадям ему нравилось, однако работа коновала состояла в деревне в основном в том, чтобы холостить самцов животных всех пород.
Операция эта была для  крестьянского хозяйства необходимая. Быки с бешеным нравом превращались в мирных волов, способных перетаскивать громадные тяжести,  а жеребцы становились меринами, резво и без драки тянущими тарантасы и брички по дорогам. Хряки-кабаны, способные разнести загон в щепы, а то и разорвать клыками человека, будучи выхолощенными, мирно жевали свою болтушку,  обрастая салом гораздо быстрее, чем их не холощёные  собратья.
 Митяю приходилось связывать им ноги, подавать Арсению инструмент, прижигать йодом рану после операции. Он умел обеззараживать инструмент кипятком и сулемой. Профессия эта была уважаемая. Хозяева, которые их приглашали, всегда выставляли выпивку на стол и закуска тоже была отменная. Поначалу Митяй не мог к ней привыкнуть, но потом вошёл во вкус. Оказалось, что жаркое, которое им подают на сковороде это семенники кастрируемых ими животных.  В народе их повсеместно  называют по-простому «яйца». Он понял, что  это ещё и  весьма  вкусная и сытная еда, особенно, если их уметь приготовить.
   Баранов холостили вообще почти безболезненно и звались они после этого, не бараны, а валухи.  Через час после операции они мирно пощипывали  траву и,  похоже,  не очень даже переживали о случившемся.
 Но при этом  была одна вещь, к которой он не мог привыкнуть. Её не могли заглушить, ни кружками выпиваемый самогон, ни уговоры Арсения, которого он очень уважал, что это животные и у них судьба такая.
Каждый раз, когда они с коновалом Арсением закусывали жареными яйцами, выхолощенных ими жеребцов, у него  в ушах стоял  истошный жеребячий крик, бешено сопротивляющегося операции молодого коня. Крик этот переходил во время операции в оглушающий истошный визг, завершающийся горловыми всхлипываниями, когда всё было закончено, а конь еще долго лежал на боку и вздрагивал всей кожей. Кабанам морды стягивали ремнём и они не могли ни кусаться,  ни визжать. Вставали они мокрые от пота и их трясло потом  с полчаса как в лихорадке.
Митяю всех их было жаль.  Он думал, что вот вчера еще это был красивый вороной жеребчик, вся вина которого была в том, что он решил покрасоваться перед молодой кобылкой и сцепился с таким же карим жеребчиком. Сегодня это только нестарый еще мерин, которому не суждено будет никогда насладиться любовью.  Сцепился ведь он с собратом не на смерть, а только померяться силами и выяснить: на кого она обратит внимание.  Поэтому вся их агрессия,  весь их внешний пыл были направлены на то, чтобы по возможности запугать противника, а не повредить или тем  более не убить его.
 Люди думали иначе. Жеребец, который в любую минуту, завидев кобылу или  такого же молодого жеребца, как он сам, мог создать проблемы седокам, представлял  потенциальную опасность. В ходе этой стычки жеребцы разнесли денник  и карий начал прихрамывать, поэтому через два дня выхолостили обоих.
           Конечно, в военное время агрессивные жеребцы ценились. Излишне напоминать, что хозяина при этом они должны были слушать  беспрекословно.   
Поэтому казаки никогда строевых коней не холостили. Однако выездке подвергали самой жёсткой. В бою конь и всадник были единое целое и зачастую во время рубки с конницей противника или стычке с пехотой, кони казаков хватали коней и самих противников зубами или били копытами.
 Митяй частенько слышал такие рассказы от старших.
Сам он, работая с коновалом,  видел, что поведение животных резко менялось. Внешне оставаясь прежними, они как бы утрачивали радость к жизни. Ему самому,  подростку, в котором только начинала играть молодая кровь и пробуждаться мужское начало,  работа эта, которой занимался Арсений, была не по нутру.

 Дело, которому его начал обучать инженер Перегудов, Митяю нравилось гораздо больше, и он относился к нему с  интересом и прилежанием.
В ходе работы он познавал не только основы электричества. В конце концов вопрос, который волновал его, возник, как и должен был,  рано или поздно возникнуть. Юноше было не ясно: почему инженер, человек явно умный и образованный, зарабатывавший деньги, которые по деревенским меркам не снились даже весьма зажиточным крестьянам,  ввязался в революцию и был осуждён.  Когда у них в ходе работы установился контакт, то инженер сначала нехотя, отмалчиваясь, а потом всё больше увлекаясь, отвечал на вопросы ученика. Вопросы же у того возникали разные и с каждым днём всё больше. 
Что это за люди такие революционеры? Что такое политическая партия? Чем революционеры различных партий отличаются друг от друга? Что дают забастовки?  Что лучше парламентская борьба или вооружённое столкновение с властью? Особенно Митяя потрясло,  когда он узнал, что политические ссыльные получают от царского правительства ежемесячно пособие серебром, чтобы  они больше ни в чем не нуждались и не занимались политической деятельностью. А пособие это было не маленькое. Перегудову платили 15 рублей в месяц серебром. Ссыльный мог без затруднений и за квартиру заплатить, и столоваться, и прислугу нанять, еще и оставалось: цены, то ведь не столичные.  Такой постоялец был лакомый кусок для бедной деревни. Конечно,  в массе своей средние  крестьяне жили не голодно и хлеб и мясо и соленья-квашенья в семьях не переводились, но живых денег на руках у большинства не было. Только те, кто на заработки уходил или на должности какой-либо состоял,   держали серебро в руках, но таких было не много.   Чуть более двадцати рублей ушло вскладчину у двух семей Дмитрию свадьбу сыграть, а уж такую свадьбу бедной никак не назовёшь. Корова шесть рублей стоила, вот и считай.
Перегудов рассказал, что в 1905-1907, когда   Митяй совсем ребёнком был и помнить тех событий и даже разговоров о них не может, по России прокатилась волна забастовок и вооружённых выступлений рабочих. Тяжёлый труд по десять – двенадцать часов без выходных, штрафы и увольнения по малейшему поводу, нечеловеческие условия труда в шахтах, рудниках, на соляных копях  и литейках, привели тогда к социальному взрыву.
Разгоняли стачки и демонстрации полиция и казаки. Чтобы убрать баррикады вводили в войска в города и расстреливали их из пушек. В то время Перегудов примкнул к эсерам. Это была одна из самых сильных тогда партий.  Он окончил горный институт и был во многих науках весьма подкован. Взрывное дело было одна из его  специальностей. Идейно, будучи на стороне рабочих, и, видя их беспомощность перед вооружённой государственной силой, встал он на сторону восставших и организовал производство динамитных и пироксилиновых бомб. Потом скрывался от Охранки, но был арестован и, Бог миловал,  угодил под суд гражданский, а не военно-полевой, а то висеть бы ему в тюремном дворе или лет двадцать каторги в Сибири отбывать. Ему же после года тюрьмы определили местом ссылки Нижнюю Добринку сроком на 10 лет.
– Вот Борель, платит работникам по-божески, –  объяснял он Митяю, – и работают у него,  кто как подрядился: хочешь четыре часа,   хочешь шесть, а хочешь восемь. В выходные вдвойне платит, а почему? Думаешь потому, что он совестливый немец, а русские все держиморды и выжиги? Нет, помнит о тех временах и не хочет, чтоб производство встало или чтоб мельницы спалили.
– Так ведь человеку все мало. Сколько не заплати, а скажет или подумает, «Мог бы и еще добавить». В конце  концов найдутся ведь такие, которые придут и скажут, а не пора ли нам с тобой получать поровну или захотят вовсе мельницу отнять?
– Найдутся, я думаю, и даже очень скоро. Вон видал ссыльного Розанова, вот такие и придут. Только у самих-то кишка тонка, так будут народ мутить, чтоб в мутной водичке власть захватить. Наплачемся еще с ними.
– Так он же тоже вроде за народ, как и Вы?
– Наплевать ему на народ. Это красивый предлог. Главное за власть уцепиться и начать командовать другими и чужое добро делить. Повидал я их.
– Это что же, всё социал–демократы такие?
– Слава Богу не все. Многие искренне верят в революцию и в то, что мужики и рабочие будут жить лучше.
– А Вы не верите?
– Хотелось бы.  Только, боюсь,  такие вот Розановы на костях своих же идеалистов придут к власти, да на шею этим же рабочим и сядут.  Это может получиться похлеще, чем правление Царя-батюшки.   
Не удержался Митяй, как-то инженеру позавидовал,
– Вот Вам такие деньги от Царя идут, что Вы тут в ссылке сидите. При таких  то деньгах можно и всю жизнь в ссылке прожить?
Перегудов засмеялся,
– Да у меня, как у инженера, зарплата вшестеро больше была, когда я в революцию ввязался.
– Да вы что? – изумился Митяй.
– А ты учись, станешь инженером,  и у тебя такая зарплата будет.
–  А за что же вам Царь платит?
– Чтоб Революции больше не было.
– Так это сколь же денег надо?
– Видишь ли, Дмитрий, революция вообще дело дорогое, а самое главное, что в ее огне  не только огромные деньги и предметы культуры сгорают, перестают человеческую жизнь за ценность считать, вот что страшно. Перестают ради великой цели осторожно выбирать средства для ее достижения и она перестаёт быть правой целью. А тогда стоит ли затевать революцию? Я, во всяком случае, сделаю все, чтобы горячие головы от кровопролития уберечь.
              Когда вышла амнистия, Перегудова провожали всей деревней, Иоганн Борель просил остаться, сулил и дом, и заработок. Однако Яков Трофимыч, пообещав, что когда-нибудь непременно сюда приедет, так в Нижней Добринке больше и не бывал. Видно у него не получилось.   
Перед тем как уезжать Дмитрий заскочил к нему домой. Инженер упаковывал свой немудрящий гардероб и кое-какие книги. Увидев, кто к нему пришёл, Перегудов заулыбался:
   – Хочу тебе, Дима, подарок сделать. Вот тебе книга «Овод» называется. Она про революцию в Италии. В своё время она меня к революционерам подтолкнула   и я стал на многие вещи по-другому смотреть. Понял, во всяком случае, что не всегда в жизни главное деньги.  Есть в жизни несколько  понятий за которые стоит сражаться: «Свобода, достоинство,  сострадание к униженным и обездоленным».   Прочитай ее, тебе понятнее станет,  почему иногда люди, имея хороший достаток, идут сражаться за лучшую жизнь для других людей.  С тех пор Дмитрий Кирсанов  «Оводом» зачитывался и в армии не расставался.
– Где-то он теперь, этот Перегудов?
– Может  к белым подался? – спросил Кондрат, как не крути, а всё одно – барин.
– Нет, – после некоторого раздумья ответил Дмитрий, – к белым это вряд ли. К  коммунистам, правда,  у него своё отношение было, хотя они сейчас вроде заодно с эсерами. Может за границу подался. С его головой – везде ему дело найдётся.   
– А ты-то Фёдор откуда будешь? Как ты с такими мыслями и повадками в Красной армии оказался? – спросил, подбрасывая веточки в огнь, Евдокимыч.