4
Опыт с семнадцатого года по этому дельцу кой–какой у старшего Себайло есть. Не зря ездил в Джорку в феврале. Но надо что–то опять для Вилли подновить, и дождаться идущей с востока краски с бумагой. Справиться в этих краях с таким бумажным дельцем мог только Мойша Себайло. Не вполне честное это дельце, да что оставалось делать: ни копейки, ни крошки в карманах. Имели только то, что набрали в кострищах, да в тайнике кой–чего, и худая лошаденка с пролеткой осталась.
С утра тронули на новую дислокацию. Лошаденку с пролеткой оставили Вихорихе на временное сохранение.
И за то спасибо.
Всем спасибо. Всем выгодно такое сотрудничество. Хоть и опасное. В революцию, да в гражданку лучше меньше знать и меньше знакомиться с пришлыми.
И опять опустел Таежный Притон гостями.
До следующей встречи, гости дорогие!
***
Зимой Михейша натапливает хибару до требуемой иностранной технике прохлады: а подать ей ровно семнадцать градусов! – иначе выйдет железяка из строя. Летом Михейша забавляется ставнями, запуская в хату сквозняки, и матюкается на градусник. Нежности сии телячьи прописаны в инструксьоне! Когда раз в доме начальства не было, проверил технику на прочность: подзапустил морозцу: а что? Успел бы поддать жару перед приездом начальства и вышел бы сухим из воды. Но не испортилась техника! Еще лучше заработала! Вот же тварь! А сказать никому нельзя: не только не поверят, а еще и накажут за опыты.
Жег Михейша целую зиму хворостины с шишками, колол дрова. В воскресенья гадал по золе и полешкам, и искренне костерил выходимую на них судьбу.
Выпадало и свободное время, когда Мохел, Антон–Антихрист с Невсчетом уходили сражаться с зверьем–птицей, а отец с Вилли уезжали то в Омск, то в Ёкск по делам.
Немало потрудясь, научился Никоша–молодец, не глядя в свежую стодолларовую банкноту, выписывать в снегу простецкие инициалы Главного управляющего государственного казначейского банка Соединенных Штатов. А это уже что– то!
Повторить роспись господина NN легко, – она в мельчайших пропорциях и деталях давно прописалась в Никошиных снах.
Разбуди Никошу ночью и сунь ему бумажку с карандашом, – будет вам и mr.NN, и господин Клемансо.
Высунь его на улицу, вели для смеха художественно сходить до сугроба – та же история.
Все снежные горки на опушке давно вредоносно и фольклорно оформлены и прописаны мастером нового ссучего (ссыльнаго ли) жанра Никошей.
Поджпись г–на Клемансо повторить гораздо сложнее, но при надлежащем старании тоже можно. Хотя и ни к чему. Нет его подписи на американских банкнотах.
Никоша – талантливый юноша.
***
Никоше (до того еще, как порезали его мать красные мстильщики и подлые чекисты) воззавидовал сам маэстро Циркач–Сибириевский – дворянин в опале и замечательный художник, пейзажист по необходимости пропитания. Как–то ссыльный мастер заехал за красками и новыми холстами в Ёкск. Посетил частную мастерскую–школу некоего гражданина художника Ёси Куницына. Там в числе десятка других над дичью, овощами и голыми дворниками издевался, как хотел кудрявоволосый и талантливый – слов нет, – юнец Никон – поручил молодому художнику прорисовать не выходившие у него самого сосульки в изящных ноздрях Жозефины – лошади великого маршала Нея. Кажется, так ее звали. Мало, мало памятников у лошадей! Нет и табличек на могилках. Куда деваются лошади после смерти? Чаще всего съедаемы они воронами и диким зверьем. В черепах десятилетиями живут и размножаются змеи, потом поселяются муравьи и насыпают над ними свои дома с тыщакилометровыми коридорами. Где раньше был мозг – стал муравьиный Сенат. Незавидная у лошадей участь. Всего паре десятков удалось отметиться в истории.
У Циркача никак не выходили блестки, да и сами изделия дедушки Мороза походили на его ненастоящую ватную бороду, промокнутую в жидком нафталине.
Каждый луврский посетитель может рассмотреть в подробностях изумительной правдивости лошадиную сосульку от Никоши–мастера.
То смотреть надо в легендарной «Переправе побитых франкмасонов по наледи Люцернского водохранилища» .
А вот вывести по краям сугроба сурьезные по замыслу водяные английские знаки сможет не каждый.
Даже Никоше нелегко.
Тем более в мороз, когда не только руки–ноги стынут, но и писательный прибор вот–вот может, звякнув колокольцем, отвалиться, превратясь в длинную, как у снежной бабы, искряную как ночные звезды, испускающую ледяные стружки морковь.
Потренировавшись в зимнике с месяцок, – а зимы в тех местах длинные – знаки у Никоши стали получаться лучше не только на снегу, но и на этюдиках к матрицам.
Отец Никошин по таковски не мог.
Стучали по сенкам подошвы валенок.
Нет, не валенки то были – настоящие, обменные на побрякушки корякские унты.
Выбегал прыжками Мойша из дому.
Не успевал он до ветра.
Крякал с досады, отливал по старинке вбок. Мощно и споро.
Валил сей водопад завалинку.
Сыпалась с мерзлых досок мокрая семечная шелуха. Превращалась в слиплые гроздья.
Лежало так до весны.
Всмотрелся тогда Мойша удовлетворенно вдаль. Свел крепко лопатки, встряхнул монолитной, в момент смерзшейся бородой.
Попрыгал.
Завис на пике прыжка удивленно. Висел многокрылым и умелым в висяках яманеком–пегасом секунды две: разглядел, наконец–то, вдали Никошину галерею.
Подошел. Вгляделся еще раз. Недурно вышел mr.NN! Один в один его роспись. Хороша галерея! Реалии так и прут с узора.
Улыбнулся Мойша. Завистливо и весело стало в его голове.
Поднакопил Палестиныч сил, испружинился и каплями спонавыдавил копию Никошиного творчества.
Вышла из затеи одна смехота.
Посмеялся над своей неловкотой, – де, не в форме он был.
Трещала башка со вчерашнего ужина.
Через силу обиды похвалил Никошу–мастера и подозвал к себе Одноглазого Вилли, чтобы подивиться с ним новому виду искусства, и сына–умельца вознести до иностранных небес.
Вышел Вилли. Удивился совсем немного: «Да ерунда это все. Плевое дело!»
Расширинился Вилли.
Вытащил Вилли иностранную струю и помахал ею кое–как.
Подгреб на свисточный призыв сынок. Втроем посмеялись Виллиному искусству: «Безобразие в искусстве! Не подпись, а насмешка над родиной–матерью Америкой».
Никоша красотой и проворством рисующего, не порченого обрезкой пе–пе победил всех. Тому бы и быть так.
Пусть стояла бы галерея до весны и радовала бы глаз редких музейных посетителей, заходящих в заимку раз в век.
Но велел Вилли разворошить все художественные упражнения и присыпать их снежком: невоспитанные красногвардейцы с бескультурной милицией, или беляки, не посвященные в тайну Колчака, могли ненароком нагрянуть и попортить галеристам настроение.
----
продолжение: http://www.proza.ru/2017/06/26/643