Деду Антону Романовичу было суждено стать прямым и непосредственным основателем одесской ветви рода Франишиных. Ветвь эта росла и продолжает расти сегодня в одну лишь только сторону, не давая никаких дополнительных побегов. Каждое поколение оставляло после себя всего одну особу мужского пола. Одним словом, развитие рода проходило исключительно во времени и, к сожалению, имеет реальные предпосылки к тому, чтобы когда-нибудь прерваться. Почему наши женщины рожали только по одному ребенку? Да кто его знает. По этому поводу я всегда ссылаюсь на древнюю притчу, в которой крыса упрекает львицу в легкомысленном отношении к своим родительским обязанностям.
- Я за один год воспроизвожу сотню себе подобных,- сказала крыса. - А ты только одного. Не стыдно?
- Нет,- невозмутимо ответствовала львица. – Что только одного, правда, но ведь это – лев.
Если без шуток, то, конечно же, имеются объективные обстоятельства. Меня, к примеру, «спроектировали» в самом начале Великой Отечественной войны. После нее тяжелые материальные и бытовые условия совсем не способствовали стремлению увеличить семью. Вот и остался я без братьев и сестер. Однако вернемся к деду Антону.
Документальных сведений о его жизненном пути нет, поэтому все далее изложенное взято из рассказов близких родственников и моих личных воспоминаний. Достоверно известно, что дед Антон родом вышел из Проскуровского уезда Каменец-Подольской губернии (так тогда называлась нынешняя Хмельницкая область) из села Наркевичи неподалеку от одноименной железнодорожной станции. Регион этот исторически входил в состав Киевской Руси, затем Галицко-Волынского княжества. После татаро-монгольского нашествия и распада Золотой Орды, эти земли отошли к Литве и несколько позднее к Речи Посполитой, а в конце ХVII века побывали и под турецким владычеством. В 1772 г. Восточная часть Подолья вошла в состав Российской империи, однако после революции и советско-польской войны в 1920 г. снова оказалась в составе Польши. Статус-кво утвердился в августе 1939 г., когда по условиям пакта Молотова-Рибентропа территория Западной Украины была присоединена к УССР.
С раннего детства деду выпал тяжелый жребий. Во время эпидемии черной оспы вымерла практически вся его семья, и он добывал себе пропитание тем, что ходил поводырем у слепого бандуриста. Как показывает опыт, в жизни почти каждого человека имеет место событие, которое кардинально предопределяет его судьбу. Для деда Антона таким событием стал призыв на военную службу. Произошло это в канун русско-японской войны 1904-1905 гг. К началу войны дед служил на флоте в Дальневосточной эскадре на крейсере «Громобой» артиллеристом башенного орудия.
14 августа (1 августа по ст. стилю) 1904 г. Отряд русских кораблей в составе броненосных крейсеров «Громобой», «Россия» и «Рюрик» получил задание выйти на морские коммуникации противника с целью проведения боевых операций. Однако, как это нередко бывает на войне, неожиданно в Корейском проливе в районе о.Ульсан, отряд столкнулся с четырьмя японскими броненосными крейсерами адмирала Какимуры. Начало сражения складывалось для русских удачно, однако затем на помощь японцам стали подходить легкие крейсера. Численное превосходство вскоре дало свои результаты – «Рюрик» потерял управление. «Громобой» и «Россия» в течение двух часов прикрывали своими бортами подбитый крейсер, неся при этом весомые потери. Несмотря на это «Рюрик» спасти так и не удалось. Его орудия замолчали, из 800 человек экипажа половина погибла и получила ранения. Тем не менее, была предпринята еще одна отчаянная, но, к сожалению, безуспешная попытка протаранить один из японских кораблей. После неудачи лейтенант Иванов отдал приказ открыть кингстоны и затопить крейсер. Тем временем, «Громобой» и «Россия», израсходовав весь боезапас, стали отходить к Владивостоку.
Эпопея боевой деятельности отряда русских крейсеров грандиозно описана в романе В.Пикуля «Крейсера». Чтобы сложилось более определенное впечатление о ходе тех событий, обратимся к одному из эпизодов, приведенных в этом романе. Он касается непосредственно крейсера «Громобой», на котором находился в то время дед Антон.
Итак, «Громобою» досталось крепко! Даже писать страшно… Сначала рвануло на фок-мачте площадку фор-марса, где сидели мичман Татаринов и 12 матросов. Со страшной высоты мостик крейсера осыпало кусками человечины, к ногам Дабича упало плечо с эполетом мичмана. В бою разорвало святыню корабля – его кормовой флаг, от часового осталась лишь нижняя половина тела: флаг заменили новым, и до конца боя часовые менялись на посту, заведомо зная, что больше трех минут им у флага не выстоять – все равно укокошат…
- Держаться!- слышались призывы, одинаковые, что возле орудий, что подле котельных жаровень. – Братишки, не посрамим чести русского матроса. Бей Кикимору! Лупи Карамору!
Смерть уродовала всех подряд, не разбирая чинов и титулов. На корме «Громобоя» полегло сразу полсотни матросов и офицеров – труп на трупе. Людей разрывало в куски, они сгорали заживо в нижних отсеках, обваривались паром и кипятком, но сила духа оставалась прежней – победоносной. Капитан 1-го ранга Николай Дмитриевич Дабич держался молодецки. Пучки острых осколков врезались под «гриб» боевой рубки, два осколка поразили командира – в бок и в голову. Его утащили вниз, едва живого. Дабича замещал старший офицер кавторанг Виноградский».
Когда поврежденные корабли пришли на базу во Владивосток, деда Антона в числе живых матросов не оказалось. Посчитали, что он погиб. На самом деле в ходе сражения деда выбросило взрывной волной за борт. Таким образом, он разделил участь экипажа «Рюрика». Мне было где-то лет семь, но я помню, как дед рассказывал, будто ему пришлось плавать в воде более четырех часов, прежде чем русских моряков подобрали японцы. Так он попал в японский плен и пробыл там около трех лет.
По поводу этого события мне пришло на память еще одно воспоминание. Когда я был уже старшеклассником, мой друг детства и юности Коля Барышевский, побывал во время каникул в Ленинграде. Он привез одну очень интересную информацию: будто бы в одном из питерских храмов он видел мемориальную доску с фамилиями моряков, которые погибли во время русско-японской войны 1904-1905 гг. Среди других значилась фамилия и моего деда. К огромному сожалению, он не смог уточнить, что это был конкретно за храм, так как не умел ориентироваться в большом и незнакомом городе без помощи родителей. У меня, откровенно говоря, не достало ума и сообразительности самому расспросить Колиных родителей, где этот храм находится.
Позднее я не раз бывал в Ленинграде и пытался найти этот храм, однако не хватило времени, опыта и настойчивости. Наверное, Коля видел эту доску все же не в храме, а в какой-нибудь часовне или церквушке, каких в Питере достаточно много. В том, что она есть, я нисколько не сомневаюсь, поскольку дед Антон действительно числился в списке тех, кто погиб во время сражения 14 августа. Дальше, в связи с развалом советского государства, проблема поиска многократно усложнилась. Все мои усилия получить хоть какую-то информацию, в том числе и через Интернет, успеха, пока, не имели.
Теперь обо всем этом можно только горько сожалеть. Ведь, судя по всему, дед Антон был настоящим героем. Тем не менее, в жизни он выглядел предельно скромно, и никому даже не приходило в голову, что перед нами живая легенда.
О своем пребывании в плену дед рассказывал с юморком, как это умеют делать истинные моряки. Взрослые слушали как он «травит», отворачиваясь в сторону, слегка похихикивали, я же, в силу инфантильного возраста, мало что понимал. Одно все же более-менее усвоил: всех нас нынешних в принципе могло и не быть, поскольку дед в Японии чуть не женился.
Позже и мне стало ясно, что при этом имелось в виду. Дело в том, что у людей моего поколения представление о положении военнопленных складывалось под впечатлением ужасов фашистских концлагерей времен Великой Отечественной войны. В войне с Японией ничего подобного не было и в помине. Японцы из кожи вон лезли, чтобы продемонстрировать всему миру свою по-европейски цивилизованную гуманность. Потому к русским военнопленным относились, образно говоря, как к почетным гостям.
Разумеется, многое зависело от сословной принадлежности конкретных лиц. Например, старшим офицерам разрешалось даже выехать на родину при условии письменного подтверждения не принимать больше участия в боевых действиях. Младшие – могли свободно выходить в город, заниматься хозяйственной и коммерческой деятельностью. Рядовые чины также не были обременены особыми ограничениями. Не удивительно, что рослые и сильные русские матросы пользовались успехом у местных красавиц. Бывали случаи, когда русские женились на японках, отсюда и дед Антон, судя по его живописным байкам, мог оказаться в их числе.
После подписания мирного договора в августе 1905 года бывшие военнопленные стали возвращаться домой. Каким образом дед Антон оказался в Одессе мне неизвестно, могу лишь предположить, что его, как и других матросов, доставили в приморский город специальным транспортом. Так или иначе, но деду Антону в Одессе, очевидно, понравилось, и он принял решение обосноваться здесь надолго. Видать были у деда и кое-какие деньжата, поскольку вскорости он построил каменный дом и обзавелся семьей. Произошли эти события приблизительно в 1907 г., в самый раз после трехлетнего пребывания деда в японском плену.
Построился дед Антон на Пересыпи, в мою бытность улица называлась 2-й Лиманчик, как было до революции, ведать не ведаю. В 1910 г. В этом доме родился мой отец Илья, несколько позднее, через пять лет его сестра Ольга. Тем самым было положено начало одесской ветви рода Франишиных. Далее, однако, в биографии деда Антона следует целое море белых пятен.
Никто сегодня не может дать ответа, почему деда не призвали на флот в первую мировую, что он делал и как себя вел во время революции, чем занимался в довоенный период и в годы фашистской оккупации. Отдельные отрывочные сведения я сохранил в памяти со слов отца и тети Оли. Сам дед мне о своей жизни ничего не рассказывал, да я особо и не интересовался, поскольку с головой был погружен в свои уличные дела. Помню лишь довольно частые упреки с его стороны, что я, якобы, никудышный хозяин. По сути, его слова оказались, в некотором роде, пророческими.
В общих чертах эти белые пятна можно заполнить буквально тремя-четырьмя фразами. В частности, до революции дед Антон ходил в загранку и считался человеком зажиточным. Очевидно, по этой самой причине и был дважды ограблен бандитами. Ничего, выжил, снова встал на ноги, приобрел выездку и занимался извозом, в том числе и при румынах. По крайней мере, семью содержал в достатке и детей вырастил без особых проблем. Дальше пошли времена, когда я могу говорить про деда Антона, опираясь уже на собственную память. Внешне дед очень напоминал тогдашнего всесоюзного старосту Михаила Ивановича Калинина. Такая же бородка клинышком, хитроватый прищур глаз и одинаковая интонация при разговоре. Позднее, когда я прочитал «Поднятую целину» Шолохова, мне пришло в голову, что мой дед Антон и литературный дед Щукарь практически одно и то же лицо. Да, личностью он был незаурядной.
К началу моей сознательной жизни дед был уже пенсионером со стажем. Тем не менее, продолжал работать в системе полей орошения валовым. Так называлась должность, которую исполняли в основном старики. Их обязанность заключалась в том, чтобы содержать в должном порядке систему канализации, по которой из города шли сточные воды на, так называемые, поля орошения. На этих полях происходила естественная биологическая очистка от всякого рода бытовых нечистот. Система представляла собой нечто вроде сети каналов под открытым небом и, конечно, «благовония», которые они испускали, укреплению здоровья отнюдь не способствовали. Мне как раз судьбой была подарена «привилегия» провести детство и юность вблизи такой канавы.
Дед Антон пошел работать валовым, конечно же, не без умысла. В качестве вознаграждения ему разрешалось по должности иметь в районе полей орошения земельный участок для огорода. На этом огороде он и провел весь остаток своей жизни. Помню, как они с бабой Лизой с вечера приносили в мешках то, что предназначалось для сезонной продажи, обрабатывали, мыли, перевязывали нитками и рано утром на тачке везли на Казанский рынок. К обеду, как правило, возвращались домой и дед Антон всегда приносил мне что-нибудь вкусное: конфету, финики и прочие сладости. Отношения у меня с ним складывались, безусловно, дружеские, однако не обходилось без резких стычек на идеологической основе. Я до мозга костей был пионер, а дед – «жалкий» продукт своего времени, боготворил батьку-царя. По его мнению, при царе все было лучше: и хлеб, и колбаса, и водка. Я до слез возмущался такой несправедливостью, хотя не имел никакого представления о том, а как же было при царе?
Может показаться смешным, но сейчас, когда мне самому стукнуло семь десятков, я прекрасно понял, почему дед Антон столь рьяно отстаивал блага своего времени. Разумеется, пик его благополучия пришелся на закат царского правления. Что тут долго судить? Мировая война, революция, гражданская, голод, разруха. Далее, изнурительные пятилетки, снова война, снова разруха и, наконец, период относительного спокойствия. И, самое главное, пришелся он на полосу безвозвратной старости, когда самое время замаливать грехи. Разумеется, дед Антон был прав. Сейчас я с чистой совестью могу сказать то же самое: в мое, то есть, в советское время все было лучше: и хлеб, и колбаса, и водка. Весь секрет состоит в том, что самое лучшее время жизни приходится на тот период, когда молод, здоров и силен.
Споры наши рано или поздно заканчивались, и я снова вечером шел в хату к деду, читал ему вслух библию и получал свою очередную награду: мамалыгу с молоком, гречневую кашу или что-то в этом роде. Годам к восьми я освоил азы игры на аккордеоне и часто, по просьбе деда, «бацал» ему «Варяга», «Окрасился месяц багрянцем» и «Раскинулось море широко». Дед очень любил эти песни, слушал и пел их нередко со слезами на глазах. В эти мгновенья он становился не на шутку серьезным и казался каким-то безнадежно одиноким, никому не нужным и несчастным. Кто знает, вдруг, в эти минуты он сожалел о своих нереализованных возможностях в далекой Японии.
В то время как я рос и набирался сил, дед Антон такими же темпами сдавал буквально на глазах. Ходил он уже на «трех» ногах, часто присаживался на скамейку во дворе и грелся на солнышке. Огородом он уже не занимался, сил не стало, и проводил остаток дней, живя на пенсию. Бедным, в том смысле как это тогда понимали, дед никогда не был. Деньги свои он зарабатывал честным нелегким трудом, принося тем самым свою долю пользы тем, что кормил людей экологически чистой огородной продукцией. Жадным я его бы не назвал, хотя в определенной степени дед был мужик прижимистый. Однажды, я ходил тогда, наверное, класс в седьмой, дед Антон в полном смысле слова, осчастливил меня на несколько лет вперед – подарил мне новенький велосипед марки ЗИЛ. Это была не то чтобы мечта всех пацанов с нашей улицы, это был – предел мечтаний. Воистину, королевский подарок! Велосипед позарез был нужен для налетов на совхозные сады, баштаны и виноградники, поездок на Хаджибеевский лиман за бычком, да и просто покататься по асфальту возле автосборочного завода на 2-м Заливном переулке.
К тому времени у меня велосипед уже был. Отец купил на толчке по дешевке какую-то тяжеленную неуклюжую железяку, неизвестно кем и когда произведенную. До седла я тогда не доставал и можно представить, сколько проклятий я излил на этого урода, виляя худыми ягодицами по жесткой железной раме. Отсюда не трудно представить, какое значение имел для меня дедов подарок. Эпохальное, никак не меньше. Если учесть, что такой агрегат стоил тогда ох как недешево, мог ли повернуться язык назвать деда жадным? К слову, дед за этот свой жест милосердия получил изрядный втык от бабы Лизы – его второй жены. Вот та, действительно была жадная или, может, за что-то меня невзлюбила.
Коль скоро речь зашла о моих бабках, самое время внести некоторую ясность в этот вопрос. По сути, ясности не будет никакой, поскольку свою родную бабку Марфу Павловну я не знал и, более того, никогда не видел. Она умерла, когда мой отец и тетя Оля были еще детьми. Естественно, деду Антону ничего не оставалось, как привести в дом новую жену и хозяйку. Какой она была в этих двух ипостасях, судить не берусь, но меня, как не родного ей внука, она не очень жаловала. Само собой, я платил ей той же монетой. Единственное, что я знаю о бабушке Марфе это то, что она была по национальности полячкой. Наверное, это так, поскольку дед Антон сам неплохо знал польский язык. Очевидно, Марфа Павловна родом была из тех же мест, что и дед, где наряду с русскими и украинцами проживало немало и поляков.
Вообще то, дед Антон мог бы в шутку считаться полиглотом. Частенько, в разговорах он вставлял фразы на английском, немецком, французском и других языках. Как то один из местных хитрованов, желая подловить деда на подставе, спросил, как будет по-японски такая-то фраза. Дед тут же без запинки, выдал тираду с чисто японским акцентом, и хитрован тут же стыдливо заткнулся. Правильно или нет, воспроизвел дед японский перевод, никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Может быть, дед проявил матросскую смекалку и тем самым сбил спесь с надоедливого приставалы. В любом случае он оказался на высоте положения. Но, к слову сказать, когда я стал немного понимать в английском, кое-что вспомнилось из его выражений. И убедился, дед, действительно сносно изъяснялся по-английски. Так ведь и немудрено, дед немало поколесил по морям на торговых судах. Кто знает, как бы сложилась его жизнь, если бы морские вояжи продолжались еще какое-то время.
Конец 50-х годов сулил коренные изменения в моей жизни, приближались выпускные экзамены. Пришла пора подумать о том, что делать дальше. Дед Антон хорохорился, кричал, что лично пойдет к начальнику морской школы похлопотать за меня. Ему, мол, как старому заслуженному моряку не посмеют отказать. Возможно, так бы и случилось, но меня в море не тянуло нисколько. Меня к тому времени заворожила несколько иная перспектива. Несколько ребят с нашего людьми и Богом забытого Лиманчика, поступили в военные училища. Когда я их увидел, тотчас же понял – судьба! То ли форма произвела столь непреодолимое притяжение, то ли искренний патриотизм, навеянный из кино про войну, но сбылось: явился я пред дедом при погонах. Он остался, весьма, доволен мною и сказал:
- Котька, ты – юнкер. Так держать! Он меня почему-то всегда называл не иначе, как «Котька». К сожалению, это была наша последняя встреча. Больше я деда живым не видел. На втором курсе ближе к зиме я заболел двусторонней гнойной ангиной и лежал в лазарете. Страдал безмерно, элементарно проглотить слюну было чем то вроде пытки. В нормальном состоянии человек этого просто не замечает, но когда горло воспалено до крайнего предела… Одним словом, меня может понять только тот, кто сам пережил нечто подобное. Меня спасал исключительно пенициллин, но в тот момент моя проклятая ангина находилась в самой начальной стадии и температура держалась около сорока. Так вот, где то в середине дня приехал муж тети Оли дядя Ваня и сказал, что умер дед Антон. По этому случаю мне были готовы дать увольнительную, но врач категорически запретила даже выходить на улицу. Деда похоронили без меня на Слободском кладбище, где обычно хоронили всех наших лиманских.
В какой-то степени я был удовлетворен тем, что обошлось именно так. Не желал я видеть деда Антона мертвым в гробу. Откровенно говоря, к ритуальным процессам подобного рода всегда питал и питаю до сих пор патологическое отвращение. Тут уж как угодно, но таким я уродился. А ведь сколько раз за всю жизнь приходилось принимать участие в этих сверхтяжелых морально акциях. Увы, надо было жестко держать себя в руках и делать вид, будто у тебя стальные нервы.
На память про деда Антона мне не досталось ровным счетом ничего. Все куда-то уплыло в чьи-то явно чужие руки. По окончанию училища я надолго покинул Одессу и приезжал лишь один раз в год во время отпуска. Мои родители получили квартиру в новом районе и навсегда оставили 2-й Лиманчик. Тетя Оля намного раньше вышла замуж за Ивана Федоровича Будулака, обосновалась в центре города на улице Бебеля. На Лиманчике оставалась еще баба Лиза. Как потом сложилась судьба нашего старого дома, который построил когда-то дед Антон, мне предстоит еще выяснить. Может быть, кто-нибудь проживает там, и по сей день. Искренне я сожалею о потере для себя одной старой реликвии – библии, которую я читал деду Антону по вечерам, зная наперед, что за это меня накормят чем-то вкусным.
Чтобы закончить повествование о наших родственниках старшего поколения, необходимо заметить, что у каждого внука должно быть, как правило, два деда и две бабушки. Мне в этом смысле, здорово не повезло. Деда и бабку по материнской линии я имел чисто символически, точнее, формально. В реальной жизни я их не знал и никогда не видел. Виновата в этом, безусловно, война. Она принесла нашим людям непомерные потоки горя, слез и страданий, раскидала в разные стороны, да так, что иногда родственники даже не знали кто, где, когда и при каких обстоятельствах погиб. Нечто подобное как раз и произошло с дедом и бабкой по материнской линии. Правда, одно обстоятельство показалось мне весьма и весьма странным. Мать с большой неохотой рассказывала про своих родителей, да и то, когда я спрашивал ее про них, как говорится, напрямую. Отвечала очень коротко, скупо, словно чего-то боялась. Возможно, ей было просто тяжело вспоминать о безвременной потере родных и близких людей. По крайней мере, я достоверно могу засвидетельствовать, что никаких контактов со своими родителями моя мать в послевоенный период не имела. По всей вероятности, их на то время уже не было в живых.
Одно интересное обстоятельство я все же обнаружил, когда стал более внимательно просматривать старые фотографии. Из них я установил, что до революции мой второй дед Николай Степанович Поворознюк также был моряком и служил на эскадренном броненосце «Ростислав», который входил в состав черноморского флота. Последняя его фотография датирована 1936 годом, где он снят с группой своих товарищей или коллег по работе. Вполне возможно - 1936....
Продолжение следует.