Глава двадцать четвертая
Почтовый ящик
Из газет Стас выписывал только местные "Городские новости". Да и те лишь потому, что директор, Сергей Степанович, обязывал: учитель, мол, как представитель интеллигенции, должен быть осведомлен обо всех событиях шумящей вокруг него жизни, как иначе идти в ногу со временем, не говоря уж о том, чтобы быть выше него, что по идее должно быть свойственно педагогу. Завуч, Лариса Владимировна, добавляла: "Для преподавателя-русоведа наша местная газета, Станислав Викторович, еще ценна и краеведческим компонентом. Там же печатаются стихи наших городских поэтов!" – "Поэт – слишком громкое слово для этих рифмоплетов", – возражал Стас. – "Других у нас нет, – разводила руками Лариса Владимировна, – а присутствие краеведческого компонента в программе литературы необходимо". И Стас шел на почту и оформлял подписку на "Городские новости", квитанцию как доказательство согласия с заведенным порядком и, говоря шире, с мироустройством предъявлял директору. "Вот и славно!" – улыбался тот, до невозможности довольный. На этом он свою просветительскую миссию считал выполненной.
Газета выходила два раза в неделю; стихи публиковались едва ли не в каждом номере целыми подборками и действительно оставляли не лучшее впечатление, они казались братьями-близнецами творений воспитанников существовавшего прежде школьного кружка "Поэтическое объединение "Крыло Пегаса". Топорно сработанные и неглубокие, они приводили в уныние. В них не было даже томления духа, поскольку не было самого духа, – одна звенящая пустота, которую никак не скрывали фиговые листочки слов и рифм. Все темы газетной поэзии виделись Стасу сплошь избитыми, хотя Лариса Владимировна называла их вечными, заявляя: ""Избитые" и "вечные" – в данном случае синонимы". Неразделенная любовь, полынный запах родных степей, бескрайность звездного неба – вот о чем писали доморощенные авторы. А больше всего – о временах года. Сейчас – естественно, об осени. Что толкало их, бесталанных, что влекло на путь творчества? Ладно дети, они так познают мир, а эти-то, взрослые, убеленные сединами, полагающие, будто все что нужно уже познали, что их толкало? Стас думал, что знает ответ: скука! Или ее следствие, ее чахоточная дочь – тоска по прекрасному. И пусть и первая, и вторая – повод для сочувствия, но отнюдь не оправдание бездарности стихов, что выходили из-под пера скучающих и тоскующих. Поэтому Стас старался не читать их, дабы не портить настроение, а в качестве "краеведческого компонента" брал первые попавшиеся, лишь бы покороче.
Да и остальные газетные материалы не зазорно было оставить без внимания. Отчеты с заседаний горсовета, репортажи с полей и из цехов, консультации юриста – все это мало интересовало Стаса. Единственное, на чем он задерживал взгляд, пролистывая "Городские новости", – это колонка криминальной хроники. Вот где в самом деле, говоря словами директора, шумела жизнь, почище чем в банке с пауками! У гражданина А. неизвестные угнали корову, человеческие свойства гражданина Б. нетрезвый гражданин В. охарактеризовал в нецензурных выражениях, из автомобиля гражданина Г. похитили магнитолу, а у гражданина Д. и вовсе дом сгорел. А самое страшное – несовершеннолетняя К. была изнасилована и убита.
Но впрочем, нет, об этом "резонансном преступлении", хотя с его момента и прошло уже больше недели, газета пока не сообщила. По настоятельной рекомендации властей, выступавших учредителями "Городских новостей", те пока придержали информацию, чтобы не будоражить читателей. То, что весть и без помощи печати давно разнеслась из уст в уста, отчего-то во внимание не бралось.
Из-за такой вот оперативности местных журналистов, ставшей притчей во языцех и по смехотворности равнявшейся бездарности местных поэтов, Стас порой забывал вынимать "Городские новости" из своего почтового ящика: ну, какая разница, когда прочитать заведомо устаревшую статью – сегодня или послезавтра? Бывало, скапливалось по несколько газет.
Вот и на следующий после встречи с Оранжевым плащом день, когда Стас, возвращаясь из школы, машинально заглянул в висящий на калитке ящик, то обнаружил там сразу три номера "Новостей". А еще из почтового ящика выпал... сложенный вчетверо тетрадный листок в клеточку.
Это было не ново. Стасу время от времени подкидывали анонимные послания на таких вот бумажках. Это были проделки учеников: то карикатуры на Стаса, причем мало похожие, то шутливые признания в любви от несуществующих прекрасных незнакомок – Люды Страхолюдиной или Саши Страшилиной, а то и просто лаконичные фразы: "Станислав Викторович Гусев – козел!" или "С. В. – дурак!"
Стас пытался по почерку вычислить авторов этих подметных "писем", да все никак не удавалось: то ли они исхитрялись царапать левой рукой, то ли подговаривали товарищей из других классов, где он не вел. В одном он все же был уверен – в том, что к этому наверняка был причастен Васька Чумаков. Для такой уверенности никаких доказательств не находилось, однако же, всякий раз выуживая из недр почтового ящика очередную записку, Стас невольно думал: "Ну, Васька! Ну, попадешься же ты мне!"
Но в тот момент такая мысль если б и явилась, то показалась бы мелкой и к тому же беспочвенной. Во-первых, Чумакову нынче не до глупых шуток, он весь в любви (ах, Оля, Оля!). А во-вторых, события, по ощущениям Стаса, в последние дни приняли такое стремительное и прямое развитие, что ничего лишнего, отвлекающего от всего того, что так или иначе было связано с убийством Тани Ковалевой, он просто не ожидал; даже необъявленное, но тем не менее случившееся расставание с Олей казалось ему, когда он пытался взглянуть отстраненно, всего-навсего чем-то сопутствующим главной сюжетной линии (такую оценку он сам дал в мыслях, сравнив свою жизнь с книгой, ибо с чем еще ее мог сравнить учитель литературы).
И сейчас по наитию Стас знал, что выпавший из вороха газет листок не может не иметь касательства к делу о смерти Тани. И разворачивал он его если не с душевным трепетом, то с волнением. Оно заметно усилилось, вместе с сердцебиением, когда Стас прочел записку; газеты он выронил из рук, и они как будто перестали существовать. Вместе с ними исчез весь мир – точнее, сузился до тех нескольких слов, что были в записке:
«Сука, хватит меня выслеживать!! Думаешь, ты самый умный? Не суйся куда не просят! Вчера тебя пожалел – в следующий раз прикончу! Задумайся!!»
Никаких сомнений, это написал убийца! И почерк-то какой! Буквы острые, агрессивные, злые, самим своим видом угрожают...
"Выходит, Оранжевый плащ меня знает, знает, где я живу, и, если в голову взбредет, может "зайти в гости". Стало страшно и холодно, почти как вчера. Стас опять явственно почувствовал, что смерть – это не предмет для отвлеченных рассуждений, а, можно сказать, его соседка. До безумия напуганный, он пулей влетел в дом и заперся на ключ. Газеты так и остались лежать у калитки; до них ли было теперь?
Дома Стас много раз перечитывал записку, заставляя себя смотреть на вещи трезво. Если бы Плащ хотел, он бы убил его еще тогда, при встрече... Значит, это – предупреждение, а не угроза. И если Стас не будет "соваться куда не просят", как выразился убийца, то есть сообщать в милицию или сам выслеживать убийцу, то он его и не тронет. Можно подумать, Стас собирался! Вчерашних переживаний хватило, чтобы навек оставить эту затею.
Трусость? Малодушие? – Нет же, нет! Осторожность. Благоразумие.
Весь день он просидел за закрытыми дверями, свет включать поостерегся даже поздним вечером. На душе было скверно; к страху примешивались муки совести. Что же, зло пригрозило добру пальчиком и победило, осталось безнаказанным? Именно так. В битве добра со злом добру засчитано техническое поражение за неявку.
«Ну, и ладно. Ну, и не очень-то и хотелось. Со сна началось, пусть в сон и уходит», – подумал Стас и лег спать в крепкой надежде на хорошие, все прощающие и все оправдывающие сновидения. Но опять так и не заснул до самого утра, вот уже третью ночь подряд...
Вместо этого ему отчего-то вспомнилась Калмыкия, степная республика, где он бывал только в детстве.