1.
Если бы автор был злым человеком, он рассказал эту историю короткими, насмешливыми словами, потом, чему-то многозначительно усмехнувшись и стукнув себя кулаком по колену, встал и, не прощаясь, ушел. Я не могу и не стану утверждать, что я добрый человек, просто в силу не зависящих от меня причин я вижу — нет, не лучше! — а чуточку дольше злого человека.
Короче говоря, эта история началась для Насти Егоровой, когда ей было всего пять лет. Однажды мама рассказала ей, как дядя Вася разбил пузырек с лекарством. Дядя Вася и тетя Вера жили напротив и чуть наискосок от дома Насти. Все соседи знали, что у тети Веры больное сердце. Когда врачи прописали ей какое-то новое лекарство, через пару дней она сказала мужу, что ей стало легче. Вот тогда-то дядя Вася и разбил пузырек. Он сказал жене: «Не радуйся. Хощу — лещу, хощу — угроблю».
Мама так артистически точно передала деревенский акцент дяди Васи, что Настя, не понимая или почти не понимая смысла его слов, засмеялась.
— Сволочь немытая, — сказала о дяде Васе мама. — Выродок. Ему больная жена надоела, вот он и хочет, чтобы она быстрее умерла.
Настю совсем не испугала жуткая история. Во-первых, дядя Вася жил довольно далеко, а, во-вторых, мама всегда говорила о нем с ледяной усмешкой и каким-то удивительным светлым, успокаивающим Настю чувством необоримой внутренней силы. Но рассказ о пузырьке с лекарством все-таки произвел на маленькую девочку сильное впечатление, и она стала смотреть на дядю Васю с особенным любопытством, таким, словно видела перед собой не человека, а жуткую, но интересную игрушку.
Когда тетя Вера умерла, и прошло полгода, мама снова высказалась о дяде Васе, но на этот раз довольно необычной фразой в которой, почему-то не прозвучало его имени:
— Ты знаешь, Настенька, а ведь любой человек, даже если он очень хороший, — всегда сволочь.
Мама горько усмехнулась, отвернулась от Настеньки, и стала смотреть в окно пустыми, усталыми глазами. На этот раз Настя испугалась. Она подошла к маме, взяла ее за руку и уткнулась в нее лицом.
Мама Насти преподавала русскую литературу в старших школьных классах. Она была самым умным, самым сильным и самым добрым человеком на свете. Мама знала все обо всех и никогда, — Настя знала точно, что ни-ко-гда — не ошибалась в своих суждениях.
— А дядя Вова к нам больше никогда не придет, — неожиданно глухим голосом, сказала мама.
Настя не помнила своего родного папу Олега. Он давно умер, и к ним часто приходил дядя Вова. Не отрывая горячего лба от прохладной руки мамы, Настя быстро закивала головой, словно не она, а какой-то глупый теленок внутри нее, пытался играя, забодать эту руку. Дядя Вова был веселым, знающим много забавных фокусов, человеком и в сердце маленькой девочки впервые закралось смутное сомнение, насчет всегдашней правоты мамы. Хороший человек не мог просто так стать какой-то там нехорошей сволочью как дядя Вася.
Впрочем, мама оказалась права и в тот раз — дядя Вова к ним больше не пришел…
2.
Дом достался Насте в наследство от бабушки. Он был очень уютным, и внутри него прятались, как в теремке, целых три комнаты — «совсем большая», «просто большая» и «не такая уж и маленькая». Дом украшали невысокая, похожая на гриб-боровик крыша и синяя, веселенькая веранда. Настя любила бабушкин дом не меньше того, в котором она выросла, а может быть так же сильно, как саму бабушку.
Теперь уже сама Настя, как и мама, преподавала литературу в старших классах. Она была замужем целых шесть лет, воспитывала двух желанных малышей — Олю и Игорька — и очень хорошо относилась к мужу Сергею.
На этот раз странная история началась с того, что зимой потекла крыша дома. Настя разбудила Сергея ночью, лишь только заметила небольшие потеки на потолке. Снаружи бушевала темная метель, но Сергей безропотно полез на крышу.
— Шифер на углу сильно треснул, — сказал он Насте, вернувшись через долгих полчаса. — Видно давно подтекало. Угол дома весь во льду и крайняя балка подгнила.
— Что теперь?! — одними губами спросила Настя.
Сергей пожал плечами:
— Крышу менять. Летом, конечно. Лучше всю целиком. Кирпичный угол я переложу, дело нетрудное.
— Это ты виноват! — вдруг закричала Настя на мужа. — Почему ты раньше не увидел этот дурацкий треснувший шифер? Ведь ты был должен!..
В общем, «почему» у Насти получилось много, причем каждое из них сопровождалось обязательным «должен». Сергей ничего не сказал в ответ. Он взял нужные для спешной починки инструменты и снова ушел в темную метель.
Настя села у окна и стала прикидывать в уме, во сколько обойдется неожиданный капитальный ремонт. Она ничего не понимала в строительстве и рассчитывала только возможности семейного бюджета. Подсчеты шли тяжело, потому что Насте не давала покоя мысль: а так ли уж сильно виноват в том, что случилось, Сергей?.. Они жили в бабушкином доме только третью зиму, на работе Сергей крутил баранку шофера не меньше десяти часов, и, кроме того, он часто работал и в выходные.
«Он ведь и не высыпается толком, — промелькнула вдруг в голове Насти хотя рассеянная, но уже теплая мысль. — А ведь Сережке еще и тридцати нет…»
Настя отмахнулась от нее.
«Должен — значит должен!» — решила она.
Для ремонта дома нужны были деньги. И это был главный вопрос.
3.
Начало мая получилось таким, словно на небесной кухне погоды его готовили сразу три повара — зима, осень и лето. Майское солнечное прорастание то вдруг растворялось в сереньких дождях, то его обжигало короткими заморозками, то она вдруг оно расцветало такой чарующей красотой, что ему легко прощали прежние оплошности.
Когда Сергей вернулся с работы, Настя проводила на веранде ревизию остатков зимних припасов,
— Насть, я на массаж записался, — еще с порога и словно извиняясь, сообщил он. — Пятьсот рублей сеанс.
— Сколько сеансов? — Настя как раз пробовала клубничное варенье и была явно недовольна его вкусом.
— Двенадцать. Можно и больше, но…
— Мог бы, и потерпеть, — оборвала мужа Настя. — У меня тоже спина болит, но я-то не ною. Сам знаешь, что деньги на ремонт нужны.
Спина у Насти действительно болела. В школе она занималась художественной гимнастикой и последствия травы, которую когда-то получила двенадцатилетняя девочка, ощущались до сих пор. Как правило, спина заболевала в апреле или начале мая, и боль медленно отступала до самого августа.
Сережка виновато улыбнулся. А Настя вдруг вспомнила об истории с лекарственным пузырьком, которую ей когда-то рассказала мама.
«Сволочь, — одернула себя Настя. — Какая же ты все-таки сволочь!»
— Ладно-ладно. Конечно, тебе нужен массаж, Сереженька, — уже вслух и, как-то искусственно, уже по по-лисьи улыбаясь, сказала Настя. — Иначе кто же будет крышу ремонтировать?
«И шутишь ты тоже как сволочь», — одернул Настю холодный внутренний голос.
Он был очень умным, этот голос, потому что помнил все страшные сказки, которые рассказывала Насте мама.
4.
В сущности то, что произошло с Настей дальше, любой психотерапевт назвал бы депрессией от усталости — учебный год уже находился на тяжелом излете, а кроме того, Настя подрабатывала репетитором. Она и сама себя именно так успокаивала, но почему эта странная депрессия началась так внезапно и именно тогда, когда она впервые в жизни назвала себя сволочью?
«Сначала пожадничала, а потом мужа, как рабочую лошадку, пожалела, — говорил внутри Насти холодный голос. — Жаль-жаль!.. Сколько же ты стоишь, такая жаль?»
Настя снова и снова она вспоминала пузырек с лекарством и даже видела, как он брызжет осколками, с силой ударяясь о стену. Настя перестала верить в то, что она — разумный, хороший и добрый человек. Она вспоминала мамины пустые глаза, когда та произносила страшную фразу и все картонные домики из оправданий внутри нее, которые она старательно возводила, рушились.
«Любой из нас всегда сволочь, — мучил ее голос. — Чуть заденут человека — и сразу все наружу выскакивает. Посмотри-посмотри, разве это не правда?»
Настя вдруг с особой ясностью поняла, что, если уж честно, то она не очень-то и любит Сережку. Пусть она и вышла за него замуж, но все-таки ей раньше больше нравился Эдик Новослободский. Просто тогда, после школы, Настя вовремя поняла, что нужно Эдику, сдержала свой порыв и, словно отступая на заранее приготовленные позиции, влюбила в себя Сережку.
«Парень он с простинкой, но добрый и умный, — сказала о нем бабушка. — Лучше ты не найдешь».
«Да-да, — соглашалась с холодным голосом Настя, — так все и было».
Она не любила Сережку. Она вообще никого и никогда не любила, даже маму и бабушку. Они — умерли, но разве что-то изменилось для Насти? Совсем нет. Она и плакала-то всего два раза, а холодный внутренний голос уже тогда говорил ей, что ничего не вернешь, что всему свое время и что врачи не умеют творить чудеса.
Прошла неделя, потом еще одна. Настя потеряла аппетит, ее стала мучить бессонница, а темное пятно внутри нее, то самое, откуда звучал холодный голос, становилось все больше и больше. Настенька уже боялась его, потому что не было силы способной противостоять ему. Ведь холодный голос говорил только правду.
А потом Настя вдруг поняла, что осталась совсем одна. Рядом по-прежнему был Сережка и дети, но их словно и не было. Ведь они, как утверждал холодный голос, ровно ничего не стоили для нее…
5.
В субботу Сережка вернулся с работы и сказал, что «совсем выздоровел».
— Массаж помог, — он улыбнулся. — Ну, а ты что снова такая грустная?
«Потому что я — сволочь, — подумала Настя. — Ведь я хотела сберечь три копейки на чужой боли».
Сережка попытался обнять жену, но Настя отвела глаза и мягко отстранилась. Она сказала, что у нее температура, что она немного простыла и ушла в спальню. Рухнув лицом на постель, она вдруг почувствовала, что у нее очень сильно болит спина. Боль была режущей, почти зубной и тянулась к лопаткам и к коленям.
Настя заплакала от бессилия. Нужно было позвать Сережку и попросить натереть ей спину мазью. Но для этого нужно было встать и раздеться, а Насте было больно… Неимоверно больно.
Возможно, она и в самом деле простыла, потому что вдруг почувствовала жар во всем теле. Мысли стали путаться и даже холодный голос куда-то пропал. Настя ощущала только физическую боль. Постепенно она растворилась в ней и ушла в темноту…
6.
Утром Настя проснулась как от легкого толчка. Она открыла глаза, осмотрелась и вдруг поняла, что случилось что-то очень важное.
Она встала легко, как встают маленькие школьницы, понимая, что сегодня мало уроков, что они нетрудные, а день — солнечный и яркий — будет длинным и очень-очень интересным. Тревожащее внутри нее отступило и превратилось в невесомое ожидание. Примерно так ждут писем из армии или просто хороших, уже известных заранее своим приходом, вестей.
Настя прошлепала босыми ногами к окну. Утро только начиналось, и небо было разделено поровну: с запада надвигались тучи, а на востоке вставало чуть припухшее, розовое после сна, солнце.
«Господи, у меня же спина не болит!» — вдруг поняла Настя.
Она завела руку за спину, потрогал спину и слегка прогнулась. Спина действительно не болела.
«Почему?!..»
Но Настя не понимала. Боль никогда не отступала так быстро и так бесследно.
Настя поспешила во двор. Прохладный воздух приятно обжег лицо, шею и голые ноги. Физическое движение подтолкнуло мысли, и Настя вдруг поняла, почему боль прошла так внезапно. В силу своей профессии Настя прочитала много книг, в том числе и Библию. О муже и жене там были сказаны следующие слова: «…И будут два одна плоть».
«Это что же получается? — подумала Настя. — Массаж делали Сережке, но по-настоящему легче стало мне?»
Она едва не засмеялась от облегчения. Каждый вечер втихомолку — так, чтобы не видели муж и дети — она молилась Богу. Она боялась Его, иногда многословно просила избавить ее от физической и внутренней боли и совсем не удивлялась тому, что бесконечно далекий Бог не спешит к ней с помощью. Настя не верила в чудо и, наверное, даже побаивалась его.
И Бог — всеведующий и бесконечно добрый — не придавил ее громоздким чудом исцеления. Он просто выполнил то, что было обещано, а кроме того, Он признал, что она — настоящая жена Сережки. Даже не смотря на ее давнюю и грешную симпатию к Эдику.
«Го-о-оспо-оди!..» — протянула про себя Настя и осела на порожки веранды.
Хлынул дождь. Стена веранды и козырек над порожками оградили Настю от изумрудно блестящих капель. Они хлестали по ветвям яблони, траве, желтому песку дорожки и задевали Настю только запахом свежести и чистоты.
Бог — был. Он существовал, а значит существовала на свете необоримая сила способная взметнуть человека на недосягаемую высоту не только выше адского пламени всемирной катастрофы, но и от куда более страшного холодного внутреннего голоса.
Настя все-таки засмеялась, уткнувшись лицом в ладошки. Она и сейчас верила не только в Бога, но и в то, что человек — любой человек — может незаметно для самого себя превратиться в сволочь, но она вдруг перестала бояться этой холодной правды. Сидя на Божьей ладошке и вцепившись руками в Божий палец, разве можно было бояться чего-нибудь? А ни-че-го!.. И даже за Сережку и детей. Потому что спасающая ее сила не могла не спасти и весь мир.
7.
— Ты что тут, голая, под дождем сидишь и смеешься? — вдруг спросил Настю сонный голос.
Рядом с ней на порожки присел Сережка. Он набросил на плечи Насти куртку и сунул в рот сигарету. Пахнуло табачным дымом.
— Я не голая, я в рубашке, — сказала Настя. — И я не смеюсь… Это я закашляла чуть-чуть.
Настя протиснула руку под локоть мужа и прижалась к его плечу.
— Вот именно, кашляешь, — согласился Сережка. — Я когда тебя вчера вечером раздевал, чувствую, ты горишь вся… Ну, как в огне, честное слово. Толкаю тебя и спрашиваю, мол, ты как?.. А ты мычишь что-то и руками отмахиваешься. Потом вдруг заулыбалась и бормочешь: «Нет, не сволочь, не сволочь!..» Помнишь?
— Нет, — Настя вдруг почувствовала, что краснеет. — А что потом было?
— Ничего.
— Долго рядом сидел?
Сережка промолчал. Запах сигаретного дыма стал сильнее.
«Рассказать ему?» — подумала Настя. Она вдруг поняла, что ни за что на свете не сможет найти нужных слов. «Ах, как жаль-жаль-жаль!..»
Сережка заговорил о крыше. У него был монотонный, деловой тон, но сама речь была похожа на журчание ручья. Настя положила голову на плечо мужа и закрыла глаза.
«Так все-таки человек сволочь или нет?.. — подумала она. — У Сережки бы спросить, вот только он не поймет ничего. Да и про этого дурака Эдика ему знать совсем не нужно. Ну, ладно, сволочь я… Только ведь совсем чуть-чуть и когда все это было?..»