1.
Так случилось, что многие годы я посвятила изучению эзотерики. Обычные литературные тексты вдруг перестали интересовать. Большинство героев в них, если и были заняты философскими проблемами, то лишь на краткое время, а основное проводили в тяготах земных, мною изведанных достаточно. Я предпочитала «зависать» над видимым пространством, чтобы отыскивать незримые нити, которые связывают каждую душу с небом. И обнаружила их вполне достаточно для того, чтобы захотеть уже бесповоротно перебраться по ним в иное измерение.
Одно не переставало мучить: как быть с профессиональной принадлежностью, долг перед которой я считала выполненным не вполне? Я стремилась стать полезной другим мятущимся людям, излагая на бумаге свой путь к вере, не скованной ржавыми нормами. Помню, как с тянущей руку авоськой в начале девяностых бесплодно бродила по Москве в поисках издательства, которому потребны мои терзания.
Страшно подумать, что воз мой более четверти века стоит невостребованным. Радостно думать, что внутри я всё та же, не сломленная никакими ветрами. И есть у меня бесценный опыт борьбы за право жить и думать так, как подсказывает Бог.
А Он упорно вёл к убеждённости, что писать стоит только об этом, главном для каждого. И не давал угаснуть надежде, что наступит миг, когда всё это станет нужным.
Чудится мне, что час этот пробил. Но как треснувший весною лёд не сразу превратится в буйные воды, так и духовная жажда не осознается людьми одномоментно. Однако перемены неизбежны, и первые волны уже набегают на замёрзшие берега.
Творческая составляющая моей души только что возрождающе напоена была сочинениями Александра Завьялова.
2.
Повести «Впотьмах» и «Аз есмь», на мой взгляд, являют собой пример того, сколь увлекательным может и должно быть повествование о глубинном в литературе художественной. Без поддавков, без уступок дурному вкусу автор выстраивает захватывающие сюжеты вокруг поисков ни много, ни мало, а самого Бога.
Разумеется, успех не был бы возможен без мастерского владения словом. Разговор об эсхатологии обычно повергает в ужас вступающих в него. Более сведущий не всегда способен внятно изложить подразумеваемое, а внимающий ему – отважиться впустить в душу неизведанное. Но главная причина нестыковки кроется в удалённости от истины, на которую покушается каждое новое поколение живущих. Чем «горячее» мы в своём приближении к сути, тем проще и яснее становятся слог и мысль.
Судя по прозрачности языка, Завьялову удалось подойти к желаемому на обжигающее расстояние. То же опаляющее действие почувствует и тот, кому по внутреннему состоянию предписано проследовать за героями повестей. Остальным, тем, кто пребывает – пока – в плоскости земных будней, такое ни к чему. И отторжение случится ровно в тех местах, где щекотливые перипетии выведут Клима Чичилясова или Федю Голицына на линию духовного огня.
Главный персонаж повести «Впотьмах» неожиданно попадает в глухое селение по имени Гнилая Падь и обнаруживает там не только родовые корни, но и нового себя, неудержимо влекомого загадками бытия. Лениво влачивший свои дни художник из книги «Аз есмь» вдруг обретает уникальный дар слышания Бога и, как следствие, теряет интерес ко всему земному. Согласимся, что сюжеты не из проходных и не из веселящих. Но, вопреки всему, события увлекают читателя за собой, как в воронку.
Конечно, сказывается при этом и кинематографическая живость героев, которая в повести «Впотьмах» просто из разряда невероятных. Мало того, что два последних обитателя деревни с фамилиями Криворотько и Лопуха воплощают собой весь спектр противостояний минувшей социалистической эпохи, они к тому же и облик имеют вполне узнаваемый – первый юрок, тщедушен и закладывает пальцы рук подмышки подобно Ленину, второй спокоен, могуч и бородат, как Маркс. При столкновении их с Климом высекаются такие искры, а пласты времён вспахиваются так глубоко, что ни одно привычное понятие не остаётся нетронутым.
Добавим к этому изобразительные «крупные планы», когда малый дедок вещает, «зажав ручки между ног» или «засучив под столом пятками», когда, залезши под кровать, выставляет «фасолины тощей задницы» или вдруг сникает в споре, «из ерша превращаясь в воблу». Не менее ярок и «большой» дед, который напевает, готовя к погребению покойного, и тщательно застёгивает ему на одежде все пуговки. Да столько в этих образах проникновенных незабываемых деталей, столько языковых особенностей, что грешно выделять что-то без боязни показаться предвзятой.
Всё упомянутое уже сделало бы бесценным любой другой текст. Для повестей же Александра Завьялова характерно то, что почти на каждой странице отзывается ещё и небесный нерв этих произведений, предусмотрительно скрытый под вуалью обыденности. Но именно он и является ведущим героем этой прозы, и автор открыто предупреждает, что рассчитывает на внимание лишь тех, кто хотя бы раз задавался вопросом о смысле жизни. В тексте повести «Впотьмах» он произносит это словами Кижаева:
«Бог лишь тому только слышим, кого сверлит вопрос: зачем я в этом мире? А кто оглушён страстями, тому не до Бога. Таких большинство. Это мусор и мясо жизни».
Не станем фарисейски выискивать в этом утверждении уничижения одних другими. Есть понятия, которые не терпят приблизительности и требуют чёткого размежевания между инакомыслящими. Даже если это влечёт за собой полное отторжение.
3.
Ещё не осознающие до конца назревающих в себе перемен, оба героя начинают смутно видеть внешние различия в людях, и это их, мягко говоря, не радует.
Так, Чичилясов едет в поезде по зову своей судьбы «в тоскливом созерцании мира». А за окном сплошная грязь, ветхие строения, заброшенные кладбища и пьяные мужики в лужах. Не лучшие представители народа встречают его и на станции. Вся жизнь кажется ему дурным сном, в котором никто и не пытается искать ответы на вечные вопросы.
Не завиднее в начале повествования и душевное состояние Феди Голицына, попавшего на поминки к человеку, лицо которого после смерти «имело выражение цифры». «Щучья смерть была рачьим счастьем» – такие ассоциации вызывает в художнике зрелище вдохновенного поедания пищи, и он фиксирует его в памяти, чтобы потом запечатлеть на полотне. В своём стремлении проклюнуться его душа поначалу требует критического взгляда на окружающих.
Знаменательно, однако, к каким разным итогам приводит героев приближение к энергиям высших смыслов. Обожжённый письменной исповедью своего предка, Клим Чичилясов не выдерживает посланных ему затем жизненных искушений. Он во всей мере познаёт глубину возможного человеческого падения и лишь в последний миг понимает, что «мы созданы для воссоединения с Ним», что наша задача «делом Преображения доказать, что ЧЕЛОВЕК – не сластолюбец и хищник, но воистину сын Творца!»
Путь преображения Феди Голицына, напротив, случается бескровно и внешне необъяснимо: привычный творческий процесс возле холста трансформируется в общение с самим Творцом. И эти монологи проявляют столь великую бездну расхождения между Господним замыслом и тем, чем в большинстве своём являются люди, что душа Феди предпочитает покинуть земные пределы.
«Федя мало любил людей, но с тех пор, как открылась ему тайная боль Неба, стал не любить их намного больше».
Чтобы озвучить подобное отношение к человечеству, герой, а с ним и сам автор, должен обладать определённой решимостью и готовностью спросить с самого себя по высшему счёту. Остаётся предположить, что Александр Завьялов готов, ведь через Голицына он доносит до читателя такие знания, которые переворачивают все прежние успокоительные теории и небесные образы.
Бог, страдающий от не удавшегося Ему творения. Бог не карающий, а лишь созидающий и уповающий на сотворчество со Своим созданием. Бог, готовый пойти на прямой контакт с человеком в надежде быть понятым, дабы не свершилось непоправимое. Всё это категории, никогда не бытовавшие в сознании людей и призванные стать последним обращением к мыслящим существам. Перед лицом возможного исчезновения человечества такая подача темы не кажется выспренней или надуманной. «Двухмерность» большинства обитателей планеты становится угрозой и для тех, кто готов свой земной дом осознанно совершенствовать в соответствии с замыслом Творца. До расшаркиваний ли тут?
«Страшно подумать, как выродилась порода, – размышляет Клим, прочитавший рукопись Белоголовцева. – Один пером скрипел, другой зубами….Пустота, самодовольно мнящая о себе – «аз есмь». Последние слова он обращает и к себе.
«Дарованные Богом неограниченные возможности и таланты мы упрощаем до примитивных задач, какие гордо называем призванием, долгом, профессией, служением и традицией. Дребеденью заполнена человеческая жизнь…» – горько осознаёт Федя Голицын, вспоминая себя прошлого и видя замшелую невменяемость тех, кого вчера считал своими товарищами. И как же быть с теми, кто не слышит?
4.
Никого насильно и до времени нельзя подпихнуть к Богу. А значит, в неведении своём такой человек способен на поступки, вредящие миру. И потакать людям в этом, закрывать глаза на вредоносные действия значило бы предавать Бога. Созревший до понимания этого не станет щепетильничать с выбором слов.
У Александра Завьялова есть для того особые основания. Как утверждает он в предисловии к «Аз есмь», говорящий с человеком Господь не выдумка, а реальная стенограмма общения с Ним. И лишь необходимая в целях безопасности замена облика истинного Избранника на образ художника Голицына даёт нам шаткое право вообще рассуждать на эту тему.
Вот почему мне кажется не просто излишним, а кощунственным разбор бесед с Всевышним, в которых излагается Его взгляд на мироздание и наше в нём участие. Здесь мы имеем образец того, как чисто литературная ткань сочинения может перейти в полотно эзотерическое, не теряя при этом своей увлекательности, если вообще позволительно в данном случае говорить про такое. О соизмеримости того, что нам было известно, с тем, что предлагает в книге исповедь Господа, будут судить спустя долгое время. Прочитавший же повесть наш современник, лишённый специального комментария, обречён вновь и вновь к ней обращаться, чтобы освободиться от первичного шока и по каплям впитывать в себя новое понимание взаимоотношений с Богом.
Общение Феди со Всевышним окрашено каким-то небывалым отсветом, сияющим даже сквозь бумажные страницы. Это вызывает при чтении и лёгкий трепет, и жаркое полыхание внутри от осознания причастности к неизмеримому. Вверившись мыслям и ощущениям героя, мы готовы разделить его возглас «В Небе не умирают, в Небе живут!» и устремиться туда вслед за ним…
Однако повисает окрашенное горечью недоумение: а как же Бог, лишь в Феде единственном за долгие века нашедший качественный приёмник Своих обжигающих лучей? Ужели впредь не к кому будет устремлять Ему Свои толкования? Разве уже всё, что потребно ищущим людям, успел записать Голицын?
Однако усвоим для начала хотя бы данное. Желанное для познания, оно не даётся сразу во всём своём объёме и жжётся так, что приходится эти Знания перекидывать с ладони на ладонь, как только что вынутый из печи уголёк. И благо, что за уходом из жизни Феди следуют Притчи, словесно соединяющие Землю с Небом и требующие уединённого, без побочных комментариев, длительного воздействия.
5.
Для литературных рассуждений повесть «Впотьмах» подходит гораздо больше. И это никак не умаляет её достоинств, а лишь проявляет их особенность. Федя Голицын из «Аз есмь» в силу своей творческой профессии уже был созревшим к тому, чтобы абстрагироваться от мирской суеты и выискивать в ней проблески вечности или надежду на пробуждение божественной искры. Отторжение им людской породы говорит лишь о его личной готовности воспринять высшие энергии, но никак не ставит крест на всех находящихся на иных ступенях познания.
Об этом же свидетельствует в книге и явленная нам интерпретация мира Господом. То, что обитатели планеты большей частью «маялись текущим днём» и умирали со скорбной миной на лице, не исключает возможности их постепенного преображения. И потому, что капля камень точит, то бишь, многовековой опыт всё равно приводит к нужным выводам. И главное, как исходный постулат, это пребывание Господа не только на Небесах, но одновременно и в душе у каждого. Всякому, кто в научном рвении стремится с помощью приборов вычислить частицу Бога, устами Его в «Аз есмь» даётся не подлежащий сомнению совет: «Частица Бога – душа человеческая. Там ищите, а не в машинах ваших мудрёных».
Священным этим поискам и посвящена повесть «Впотьмах». Сколь бы не были отталкивающими персонажи заключительной части книги, слепо помогавшие падению Клима в преисподнюю страстей, мы как читатели уже не способны ни о ком судить окончательно. Наш зачастую прямолинейный и материалистичный взгляд уже получил благородные искажения благодаря долговременным рассуждениям Кижаева об устройстве земного мира и о роли в нём религии и веры. Всё, что только может быть подвергнуто сомнению в этих вопросах, педантично пересмотрено в изящно оформленной второй части повести. Но решение о том, следовать предложенным нетрадиционным взглядам либо остаться в стенах прежней идеологической тюрьмы, остаётся за каждым персонально. Потому и мы не станем вступать здесь в полемику о роли и задачах церкви.
Однако ничьё сердце не минует пусть не новая, но особо страстно изложенная мысль о свободе, становящейся благом в единственном случае: когда в душе обитает Бог. О зле, которое творится всё-таки человеком, а не дьяволом, на которого так удобно сваливать человечеству свои грехи. О том, что искусство в своём самом высоком понимании изначально не предназначено для зарабатывания на жизнь, ибо оно есть постижение Бога, а Бог за деньги не открывается. О том, наконец, что жизнь человеку даётся не для удовольствий, а для обретения мудрости, и если мы не усвоили главную из заповедей – не возлюбили Господа, то Он зачахнет, ибо питается единственно нашей любовью.
6.
Утверждение, что «Бог беззащитен во вселенной», является, пожалуй, самым сильным «человеческим» фактором повести «Впотьмах». Ощущение Его как родного и страдающего наравне с людьми ставит столь необходимый, но всячески отвергаемый церковью знак равенства между земным и небесным. Но как мы могли столь долго верить в отдалённость Бога от нас, ежели «донце души человеческой – Господь»?! И значит, каждый может до Него дотянуться, и потрогать, и обнаружить воскресительное родство.
А посему как не верить в возрождение каждого живущего, если все мы обречены пройти на земле канонический путь искушения, падения и преображения, даже не ассоциируя его с мифологическим источником. Речь лишь о возрасте души, с которой мы имеем дело. И то, что прощается юному созданию, в отношении к зрелому человеку превращается в предательство своих небесных истоков.
Не случайно так мучительно осознанное Климом: «Почему так пугает вечность?.. Встречи с Богом боится душа!!! Отпуская нас в жизнь, Бог ведь ждёт, что в Него вернутся цельные души. Мы ж растратили, растеряли то драгоценное, с чем Он выпустил в жизнь». Но для такого «взрослого» ответа ему надобно было пройти своё земное чистилище.
Тринадцатилетней душой обладает житель Гнилой Пади дед Криворотько, принёсший много бед не только своим односельчанам, но и близким людям. С детства уверовавший в революцию, он проиграл в неё до конца своих дней, так и не осознав, что в жизни первично, а к чему стоило относиться с осторожностью. Картина заблуждений тех времён предстаёт перед нами в дедовой избе «иконостасом» из портретов политических вождей всех мастей, а также упоминанием об изображении Николая Угодника, висящем вверх ногами в виде калитки.
Так же перевёрнуты и все понятия в головах у тех, кто пытался создавать новый мир на крови и предательствах. Похожее и сегодня встречается на каждом шагу, стоит вспомнить лишь одну фразу из произнесённых на поминках в «Аз есмь»: «Во всё верю, только по очереди». Однако надежды нет там, где дитя не растёт; люди же – хочется обнадёжить отчаявшегося Бога – в массе своей обречены на взросление.
В самом деле, откуда тогда берутся такие, как Михаил Лопуха, стоявший по утрам с расставленными крестом руками, чтобы на них садились птицы? «Звери меня любовью питают, а я им защита». Но ведь это он был свидетелем того, в чём без сожаления признаётся дед Криворотько: «Они напускали: «фас!фас!..» – а я…»
Отчего же нет в Лопухе злого отторжения этого человечка размерами с комара? Почему, рассказывая Климу, как его дед вынюхивал вред государству и строчил на соседей доносы в Кремль, как он «человечество в рай тащил, а сам был подлей сатаны», почему, называя его кровопийцей, огромный Лопуха всё-таки омывает своего идейного противника в последний путь без всякой злобы? И приговаривает при этом, что «зло тоже нужно. Зло будит добро. Ради добра зло живёт». Не впрямь ли так?
Взрослая душа Лопухи видит главное: Криворотько «устроенный мир исправить вздумал», а это против Бога. Не противиться Господу нужно, а познавать Его и помогать Ему. И поскольку за свой век Лопуха больше видел таких, кто «нёс в мир злую правду», то он и решил, что «человек ложь», а предпочтение отдал животной природе, не способной нести осмысленное зло. Потому и поросёнок Ерёма похоронен в сундучке и с почестями, а вслед кровному родственнику не брошен даже ком земли.
Как не разделить после этого терзания Бога в повести «Аз есмь», озабоченного тем же самым разочарованием в людях? Значит, дело не в заученных наизусть главах библии, которые отскакивают от зубов Криворотько и накануне смерти. Истина кроется в том живом чувстве Бога, которое при виде красот, рассыпанных Им в земном мире, сказывается спазмом в горле…
7.
И всё бы ладно, приди мы лишь к этому заключению, привычно усыпляющему наше сознание знакомой калькой. Но внезапно вместивший в себя бездну знаний и сомнений Клим в заключительной части повести вдруг выкидывает такие фортеля, что гладкая схема рушится бесповоротно. Из состояния «впотьмах», оказывается, вырваться не так-то просто!
А затем и «Аз есмь» подтверждает самое грустное предположение: «Живой Бог миру людей не нужен»! Люди отвергли Федю, «принесшего им благую весть»…
Разумеется, без обжигающих знаний жить проще.
Но как теперь жить нам, прочитавшим эти книги?
Как носить в себе печаль по страдающему Господу и не уметь облегчить её? Ведь мы знаем, что до времени детям не дают спички и перед насмешниками не выставляют сокровенное. И значит, о приобретённом не станешь кричать на площади, а просто умолкнешь, как сделал когда-то отчаявшийся быть услышанным Федя Голицын.
А что же книги эти, эти Знания?.. Они будут хранимы. И они чудесным образом попадут в руки к тем, кто ищет и слышит, даже если нет туда дороги, как в Гнилую Падь. Потому что даже две жёрдочки, переброшенные через пучину, достаточная переправа для тех, у кого бесстрашная душа. Главное – не забывать о том, что нужно постоянно «держать мост» с Господом.
(Возжелавшим прочитать названные произведения поспособствую)