В соавторстве с Виктором Хорошулиным
ЧАСТЬ II. УЗНИК «ГОЛУБОЙ БАШНИ»
Глава 1. Практические занятия в Альбертине
И вновь потянулись университетские будни со скучными, нудными лекциями. Опять бесконечная латынь, палящее солнце, заглядывающее в узкие окна аудиторий, да борьба с обнаглевшими мухами... Шорох бумаги, скрип перьев и монотонный голос лектора...
Пока профессор Клодт рассказывал нам что-то про кости и мышцы, у меня перед глазами вставало милое личико Илоны, и вспоминался наш первый поцелуй за день до моего отбытия в Кёнигсберг.
Тёплым августовским вечером мы стояли возле её дома... Воздух был насыщен запахом разомлевшей земли, трав и цветов… Через невысокую ограду к нам свешивались ветви со зреющими ягодами калины. В наших краях всегда считалось, что калина привлекает в семью счастье. Ведь сама природа заложила в это растение символ любви – семена в виде сердечка. А если взяться перечислять те болезни, которые лечат калиной, пришлось бы коснуться почти всех органов человека. Ну и пусть эти алые, как каленое железо (отсюда и пошло их название) ягоды с горчинкой. Может быть, в ней-то, и вся прелесть. Не пресытишься…
Неподалёку от нас кто- то тихонько распевал старинную балладу:
Der Wind rei;t die Bl;tter,
Aber meine Liebe bleibt ... (28)
- Я буду скучать по тебе...
- И я - тоже...
- Через три года я окончу Университет, и вернусь сюда уже практикующим врачом... Ты будешь ждать меня?
- Конечно. Но ведь ты станешь приезжать и после сессий? Хоть на день-два?
- Наверняка, навещу.
- Батюшка собирается открывать аптеку, полагаю, Господь поможет ему в этом... Мы вместе будем лечить людей, Петер.
- Это - прекрасно! Твой отец разбирается в лекарствах...
- В Венгрии его услугами пользовались даже герцоги и графы...
Тогда я мягко привлёк её к себе. Она не противилась, а, напротив, крепко прижалась к моей груди...
- Петер Коффер! - вдруг услышал я и тут же поднялся со скамьи.
Профессор Клодт приближался ко мне, как ощетинившийся пушками вражеский фрегат.
- У вас был такой одухотворённый вид, - с ехидцей в голосе произнёс он, - что я заподозрил, что вы витаете где-то в облаках, вместо того, чтобы слушать лекцию! Потрудитесь повторить мою последнюю фразу!
«Близость мужчины и женщины скверно влияет на работу кишечника!»
- Вы сказали, господин профессор, что близость мужчины и женщины плохо сказывается на работе кишечника...
Притихшая аудитория взорвалась оглушительным хохотом. У самого профессора губы дрогнули в презрительной усмешке, но он сдержался. Мне пришлось выдержать его пристальный взгляд, в котором сквозило превосходство, удивление и осуждение.
- Вы совсем не слушаете лектора, господин студент, к тому же даёте ответы не только de loco suo (29), но и в весьма... сомнительной форме! Вас следовало бы жестоко наказать... но, зная ваше прилежание, я ограничусь тем, что на экзамене вам... придётся довольно туго!
- Прошу прощения, господин профессор...
Клодт подал мне знак садиться. В аудитории не прекращались смешки. Проклятье, годом раньше я за это мог схлопотать плетей! «Это - что, такая шутка? - мысленно обратился я к своему «внутреннему голосу», - Андреас Аурифабер любил подшутить»?
«И тогда любил, и сейчас любит, в чём ты смог убедиться...»
Ну, ладно... Только попробуй теперь не помочь мне на экзамене!
- Итак, я продолжаю… - профессор строго взглянул на развеселившуюся публику. - Прошу успокоиться, господа. Видимо, на кого-то из вас кратковременный отпуск оказал весьма дурное влияние... Хотя, аb ипо non disce omnes... (30) ...Итак, при колотых ранах восточные врачи рекомендуют извлекать инородные тела, например, наконечники стрел, захватывающими орудиями, а потом применяют лечение, «наращивающее мясо». Кстати, любимым средством ибн Сины были примочки с отваром сладкого граната в терпком вине. При нагноении ран он удалял костные фрагменты и накладывал повязки с розовым маслом, яичным белком, разбавленным оливковым или ромашковым маслом, привязывал листья подорожника или мумиё... Вы слышите, Коффер? Ни о какой «близости» я не говорил!..
Приехав на занятия в Университет и возвратившись в комнату в Доме Шпеера, что на Закхайме, я вернулся к своему привычному образу жизни. Но, первым делом, зная, что память - памятью, а знания надёжнее хранить на бумаге, переписал всё, что услышал от дяди Клауса в особую тетрадь. Заодно и подумал: а не начать ли мне лечение самостоятельно? Ведь через год я стану бакалавром, а это вам уже не простой школяр! В Альтштадте имеется огромный рынок, там всегда полно торговцев мёдом. У них я смогу приобрести также пергу, забрус, воск, маточное и личиночное молочко... Всё, как учил дядюшка... Я представил, как приеду в Инстербург и начну понемногу практиковать, собирать, так сказать, клиентуру на будущее. Я стану лечить детей, возвращать красоту женщинам, а старикам – молодость. И Илона... моя Илона будет мной гордиться!
Эх, мечты, мечты... Но нельзя забывать и ещё об одной важной проблеме... Некоторое время я привыкал к тому, что моя личность в какой-то мере... раздвоена. В моё тело вселился дух (если он не врёт, конечно) самого Андреаса Аурифабера, личного врача герцога Альбрехта, жившего сто пятьдесят лет назад. Существование данного доктора я в себе никак не ощущаю, кроме его редких реплик, которые ранее считал своим «внутренним голосом». Временами в моей голове возникают слова, даже целые фразы, которые произносит грамотный, доброжелательный и, я бы сказал, мудрый человек, к тому же - любитель пошутить... Жить с этим... непривычно, но вполне возможно, надо только привыкнуть. Дух Аурифабера не докучает мне, напротив, несколько раз давал дельные советы... Но у любого явления в природе есть как светлая сторона, так и теневая. С этим можно только смириться, роптать бессмысленно. Но человеку следует всегда об этом помнить.
Мой дух, несомненно, относится к «светлым силам». Чего не скажешь о демоне со зловещим именем Адамем... «Небесный огонь», взорвавшийся во время проведения спиритического сеанса в доме мэтра Шаньона, привёл к тому, что приоткрылась дверь в жуткий мир духов и иных загадочных субстанций, о существовании которых мы даже не подозревали. Оттуда неизвестно каким ветром занесло к нам эти добрые и злые сущности... По словам Аурифабера (а я склонен ему доверять), Адамем одержим желанием уничтожить меня... Но для этого ему требуется «завладеть» новым телом, а также душой человека, вынудить того взять в руки оружие и применить его против меня... Если я увижу того, кто собирается отправить меня на тот свет, я должен назвать ему имя демона: «Адамем»! И тогда, возможно, буду спасён. Но, если удар будет нанесён внезапно, исподтишка, когда я даже не буду подозревать о нём?.. Тут одна надежда - на него, доброго духа-шутника, моего Ангела-хранителя...
В свободное время я продолжал захаживать в альтштадский трактир «Усы сома», где обычно собиралось университетское братство "Пруссия", а также встречались члены кружка «Честь студента». Там мы пили кофе и вели философские разговоры, в то время как наши собратья по университетской скамье нередко предавались всем известным грехам и соблазнам...
Довольно часто мы, медики, заводили беседы на интересующие нас темы, нередко заканчивающиеся жаркими спорами. Я уже знал, что внутренности человека устроены примерно так же, как и у животных, взять, к примеру, коров, овец, свиней или кроликов... У всех есть сердце, лёгкие, печень, почки и прочие органы, поддерживающие в теле жизнь, а по жилам у них тоже течёт алая кровь! Значит, создавая всё живое на Земле, Господь, видимо, придерживался какого-то определённого эталона. И хоть было известно, что Бог создал человека по «образу и подобию Своему», данное утверждение нередко приводило нас к дискуссиям. Ясно было одно - чем лучше мы изучим строение человеческого тела, тем станет более понятно: что и как лечить. Известно ведь, что usus magister est optimus! (31) После этого все начинали сетовать: где бы раздобыть новый объект для своих упражнений? В Университете нам дали понять: очередные исследования трупа мы будем проводить только в следующем году, но и это не гарантированно.
- Ничего, друзья, - вздохнул Якоб Лившиц. – Обстоятельства сами подталкивают нас на кладбище... Хоть это и богопротивное занятие, но... хороший врач - это гораздо больше, чем обычный человек!
- Жаль, что в полиции этого не понимают! - заметил магистр Кольтенброк, закуривая трубку.
- И Церковь всячески тому препятствует... - добавил я.
Мы сидели скромной компанией в «Усах сома» и, как обычно, беседовали за чашкой кофе.
- Кстати, о Церкви, - неожиданно поддержал меня магистр Кольтенброк. - Да простит меня Пресвятая Дева Мария, но схожесть устройства всех живых существ говорит о том, что человек был создан практически одновременно с иными обитателями Земли. Можно сказать, всё было «сварено в одном котле»... Но только в человека Господь вдохнул душу! Именно поэтому мы и обладаем разумом, способностью любить и творить добро!
Мы не стали спорить с учёным человеком.
- Очень важно, - продолжал Кольтенброк, - по внешним признакам больного человека, таким как, цвет кожи лица, запах изо рта, вздутие или напряжение живота... определить, работа какого внутреннего органа нарушена. И, если консервативное лечение не помогает, то порой следует произвести надрез и, после тщательной ревизии тканей, сделать вывод, какие меры принимать в дальнейшем. Возможно, надо будет широко вскрыть опухоль и удалить гной или инородные тела, вложить в рану лекарства, а в наихудшем случае – и вовсе - удалить какой-либо член... Очень часто это спасает чью-то жизнь - армейские лекари вам подтвердят...
- Об этом много написано в медицинских книгах, - подтвердил сидящий рядом магистр Лидис. - Я уверен, что скоро врачи будут лечить страждущих, коль лекарственные препараты не помогли, именно таким образом. При этом, необходимо помнить о милосердии и обеспечивать безболезненность подобных процедур. Но это - совершенно отдельная сторона медицинской науки.
- И всё же, это - довольно рискованно... Церковь запрещает исследовать трупы потому, что считает человека храмом святого духа. В день страшного суда умерший должен воскреснуть таким, каким он был при жизни... Церковь говорит, что она «с отвращением относится к проливанию крови»!
- Данное заявление легко можно оспорить! - воскликнул Якоб. - Именно Церковь в азарте борьбы с еретиками и «нечистой силой» уничтожила многие тысячи человек! На кострах инквизиции сжигали людей сотнями, известны посёлки на территории Европы, где остались всего по две-три женщины, которых не убила инквизиция...
- Ты прав, дружище, - ответил Лидис. - Если Церковь вновь займёт господствующее положение в нашей жизни, как это было, скажем, лет двести назад, для всего человечества настанут тяжёлые и горестные времена... Давайте вспомним историю... В XIII веке папа Бонифаций VIII запретил исследования трупов и химические опыты. Нарушителей этого запрета, лишали свободы и сжигали на кострах. И подобное положение дел кое-где сохранилось до наших дней... В 1553 году в Женеве на костёр был отправлен великий испанский врач Мигель Сервет, поскольку он якобы пытался проникнуть в "дела божьи"! Известно, что Сервет посмел высказать идею о существовании малого круга кровообращения…
- У этого человека с головой-то как раз всё было в порядке! - заметил Кольтенброк.
- А как не вспомнить о Везалии (32)? - продолжил Лидис. - Он тоже был сторонником анатомических исследований и, несмотря на запреты папы Бонифация VIII, препарировал трупы. Смешно сказать, - тряхнул чёрными кудрями магистр, - но он, чтобы не вызывать подозрений, даже прятал трупы в своей постели!
- Вы знаете, школяры, - вновь взял слово магистр Кольтенброк, - что, работая в вечном страхе и затворничестве, Везалий создал великий труд «О строении человеческого тела», который разрушил схоластическую анатомию Галена, Аристотеля и Авиценны...
- Он также опроверг многие церковные догмы, - подхватил Лидис. - Например, Везалий установил, что у мужчины и женщины по 24 ребра. Библия же утверждает, что у мужчины 23 ребра, так как из 24-го Богом была сотворена женщина!
- Да, - попыхивая дымом, продолжил Кольтенброк. - Он же опроверг существование у человека... так называемой, "несгораемой" косточки, которая в день Страшного суда должна дать толчок к воскрешению из мёртвых (33). Нет, мол, такой косточки, я исследовал скелеты покойных и не нашёл! За это его обвинили в богохульстве.
- Его тоже сожгли? - невольно вырвалось у меня. Было б жаль, если такого человека, осмеявшего Церковь, отправили бы на костёр.
- Хотели, - ответил с улыбкой Лидис. - Но Везалий был искуснейшим врачом своего времени и многие годы являлся придворным лекарем Карла V и Филиппа II. Поэтому, тайный суд инквизиции приговорил Везалия к покаянию. А смертный приговор был заменён обязательным паломничеством, во время которого тот всё равно погиб... А вот вера в косточку жива до сих пор...
Мы рассмеялись. Я подумал, какая всё же удача, что я учусь в Университете и сейчас запросто беседую с учёными мужами! А ведь, не случись этого, и сам бы слепо верил в сию церковную чепуху и даже учил бы этому собственных детей!
Народу в трактире всё прибавлялось. Музыканты затянули незатейливую мелодию, кельнеры разносили кружки с пивом и подносы с едой. Голоса посетителей сливались в монотонный шум, в помещении царила обстановка добродушия и веселья.
В этот момент к нашей компании присоединились Манфред Гус и Отто Жемайтис. В последнее время их часто можно было встретить вместе. И Манфред и Отто во время короткого отдыха загорели и посвежели. По-видимому, обоих тянуло на новые подвиги. Во славу науки и просвещения, конечно...
- Друзья, - воскликнул Жемайтис, правда, не так громко, чтобы привлечь к себе публику из-за соседнего стола. - Мы с Манфредом его нашли!..
- Кого? - не понял я.
- Тело, - вполголоса ответил Гус. - Тело для исследований!
- Сегодня при строительстве крепостной стены упал на мостовую и разбился литовский подмастерье... По всей видимости, завтра его повезут хоронить... Но не на кладбище, а туда, где обычно предают земле городскую бедноту, на пустырь за Хинтерросгартеном (34)! Это неподалёку от Альтросгартенской кирхи, возле Лебединой речки!
Я знал это место. На восточной стороне Шлосстайха район Росгартен имел свои слободы - Дальний и Ближний Росгартен. С самых давних времён в северной части пригорода Альтштадта стали располагаться богоугодные заведения. Стараниями религиозных общин здесь были созданы многочисленные приюты для бедных и немощных, где малоимущим оказывали посильную помощь, в том числе и медицинскую. Обычно, местные жители хоронили своих покойников на кладбище Альтросгартенской кирхи, но не все могли себе позволить такое. Наиболее обездоленные люди, в основном, из переселенцев, хоронили своих близких на пустыре, который получил название Letzte Ruhest;tte (35). Это место никем не охранялось и раскопать здесь могилу считалось делом почти плёвым. Не часто, но студенты Альбертины доставали из недр Последнего приюта очередной объект для изучения.
Место это было безлюдным и довольно живописным. Небольшая речушка текла в обрамлении тенистых дубов, лип и каштанов, сюда слеталось множество птиц, в том числе и тех, из-за которых водоём получил своё название. Жители окрестный селений соорудили на Лебединой несколько маленьких заводей. Целый каскад небольших прудов использовался для разведения рыбы. Далее речушка огибала кирху с юга и направлялась в сторону Шлосстайха.
- Вonum nuntium (36)! - воскликнул Кольтенброк. - Значит, завтра похороны, и завтра-послезавтра мы должны труп несчастного подмастерья доставить в Университет! Отто, готовь свою телегу!
- Будет сделано, - ответил тот, заказывая кельнеру вина. - Надо определиться, кто станет гробокопателями, да пару человек поставить, на всякий случай, в дозор...
Конечно, можно было нанять людей, которые выполнят самую грязную работу - выкопают гроб и вытряхнут из него тело. Но это требовало оплаты, и - немалой, к тому же нарушало наш принцип: как можно меньше посторонних свидетелей. Поэтому, за лопату приходилось браться нам, бедным студентам. Причём, Манфред Гус, как юрист, а не медик, мог оставаться в числе любопытствующих, а вот мне, будущему врачу, особо выбирать не приходилось.
А магистры уже о чём-то втихомолку переговаривались. Их можно было понять: нужно собрать дружину, которая глухой, тёмной ночью отправится выкапывать труп, чтобы потом тайно перевезти его в Альбертину, минуя все полицейские кордоны... И среди этих скромных героев, разумеется, буду я...
«А куда ты денешься? Не ты первый - не ты последний...»
Глава 2. 1709 год. Путь в «Голубую башню»
За тем трупом, который мы выкопали на пустыре неподалёку от Лебединой речки и Альтросгартенской кирхи, последовали и другие... Мы благополучно доставляли их в Университет, где они занимали свои места в Анатомическом театре. Профессора и магистры негласно, по ночам проводили с нами практические занятия, которые пополняли наши знания об анатомии человека. Мы воочию убеждались, во что превращают внутренние органы человека его пагубные привычки - пьянство, чревоугодие, прелюбодеяние... В какой-то момент я почувствовал, что сведения, которые я приобрёл в эту осень, трудно поместить в моей голове, поэтому начал делать записи. Вскоре я убедился, что вкупе с заметками по лечению средствами, которые дают нам пчёлы, и анатомическими рисунками, моя тетрадь «раздулась» до размеров настоящей книги!
- Что вы там пишете, Петер? - как-то поинтересовался профессор Майбах, увидев меня сидящим над своей объёмной рукописью и делавшим в ней новые записи.
- Заметки на будущее, господин профессор, - ответил я, стараясь закрыть ладонью написанный текст.
- Вы позволите взглянуть? - на лице профессора угадывалась такая заинтересованность, что моё недоверие и стеснительность сразу улетучились.
Я протянул Майбаху свой труд, над которым работал три месяца, и которым втайне страшно гордился. Тот полистал мои записи, наморщив лоб и шевеля губами. Было видно, что прочитанное вызвало у него живой интерес. Он довольно долго изучал мой опус и, кажется, остался им удовлетворён.
- Похвально, молодой человек, - сказал он, возвращая мне мой труд. - У вас цепкая память и вполне разумный взгляд на вещи... Хотя, рисунки оставляют желать лучшего, не знаю, вы сами-то понимаете, что там изображено?
- Разумеется, - ответил я.
Мне казалось, что изображал я внутренние органы вполне сносно, хотя, конечно, понимал, что далеко не художник...
- Я бы назвал сей труд «Пособием начинающему врачу», - с улыбкой произнёс профессор. - Весьма похвально, - он похлопал меня по плечу. - Я рад, что не ошибся в вас. Macte! Думаю, вы далеко пойдёте!
Похвала профессора подняла меня до таких высот, что я решился задать ему волнующий меня вопрос.
- Помогите мне разобраться, профессор… - волнуясь, начал я, - как известно, в каждом живом теле есть кровеносная система... Она состоит как из больших артерий, так и из мельчайших сосудов, которые несут кровь, а, следовательно, жизнь, в каждый человеческий орган... Так, я бы сказал, осуществляется «материальная» связь между ними...
- Ну-ну, - Майбах явно заинтересовался. - Каждый орган сообщается с другими посредством кровеносной системы. Это так...
- А существует ли «духовная» связь между органами? Чувствует ли печень, что заболел желудок или почки? Может ли она дать человеку команду, чтобы он не глотал всякую дрянь, а напротив, возникало непреодолимое отторжение оной? Вообще, существует ли между нашими органами другая связь, по которой проходят ощущения и сигналы, как если бы органы говорили друг с другом?
- А вы сами как полагаете? - Майбах хитро взглянул на меня. И хотя я изначально считал, что задал профессору вопрос, на который вряд ли кто из наших учёных мужей даст исчерпывающий ответ, тут мне показалось, что мой университетский «опекун» способен пролить свет и на эту проблему.
- Я думаю, - неуверенно начал я, - что такая система существует...
- Вот и верьте в то, что она есть! Возможно, вы сами её найдёте и опишете! Я пока уверен в одном - вот здесь, - он похлопал себя по лбу, - в голове... существует её командный пункт!
Когда с нами что-то случается, всегда находится человек, который потом скажет: «я так и думал!» На самом же деле ничего он не знал и даже не мог предположить, просто люди считают судьбу более предсказуемой, чем она есть в действительности. После того, как всё уже произошло, нам нередко кажется, что множество фактов указывали на высокую вероятность именно такого исхода и предостерегали нас… Так осенью 1708 года произошло событие, не имеющее непосредственной связи с моей университетской жизнью. Тем не менее, именно оно повернуло всю мою дальнейшую судьбу в совсем уж неожиданную сторону.
Всё началось с того, что на кладбищах появился ещё один похититель трупов. Ни к мародёрам, ни к медикам он отношение не имел. Поначалу нам было невдомёк, кто это тёмными осенними ночами ковыряется в могилах. Эта загадочная личность однажды сильно напугала наших студентов, когда те отправились за очередным объектом для исследований. Вернувшиеся ни с чем школяры утверждали, что на кладбище творилась какая-то чертовщина, хотя, мало кто им поверил. Растерянных и испуганных парней обвинили в трусости. Тем не менее, по городу тоже поползли слухи, будто в Кнайпхофе обосновался таинственный человек, одетый в чёрное. Иногда он торговал на рынке. Среди изделий, которые он предлагал покупателям были и человеческие кости: черепа, позвонки, фаланги пальцев... Кроме этого, у него находились различные колдовские составы: травы, высушенные мыши и лягушки, пряди волос висельников и верёвки, на которых они повесились... Вдобавок к ним странный человек продавал массу заговоров, страшных молитв неизвестно каким богам... Он предлагал горожанам помощь - приумножить богатство, избавиться от соперника или сделать любовный приворот... словом, обычный чернокнижник, каких в Кнайпхофе всегда водилось с избытком. Однако, позже появились сведения, что это - известный чёрный колдун, бежавший из Польши, точнее - из предместья Варшавы, которое он, говорят, спалил дотла.
Прежде лояльные к подобным личностям власти, в отношении польского колдуна развернули бурную сыскную деятельность. Долгое время их старания не давали никаких результатов... Полиция сбилась с ног. Днём его искали по улицам и переулкам трёх городов, а ночью он снова осквернял чью-то могилу... Неожиданно, в городах среди знати вспыхнули серьёзные заболевания. Некоторые важные персоны, в числе которых была супруга бургомистра Лёбенихта госпожа Толль, умерли буквально в течение недели. Тотчас эти события связали с польским колдуном...
В народе его прозвали «пан Тотенкопф» (37). Пока он был неуловим, хотя в старинной тюрьме Кнайпхофа «Голубой башне» для него была заготовлена камера, а нескольких человек, подозреваемых в помощи колдуну, уже казнили.
А в Европе продолжалась война за испанское наследство. Наш король Фридрих I отправил туда более чем 20-тысячный прусский корпус. Хотя, по сути, шла обычная борьба между Францией и Англией за господство в Европе, за торговые пути и колонии. Никто не хотел возникновения на континенте мощной франко-испанской коалиции, способной склонить в свою сторону сложившийся баланс сил. В 1708 году боевые действия начались на территории Франции. Как и прежде, Австрия и Англия старались воевать руками Пруссии. И самые важные и кровопролитные сражения были ещё впереди.
В ходе Северной войны, в 1708 году войска Карла XII оказались вовсе не на зимних квартирах в Москве, как ранее предполагал шведский король, а на территории Украины. Дело в том, что идущий на сближение со шведской армией гигантский обоз, который прикрывал корпус генерала Левенгаупта, был атакован русскими войсками и попал в руки Петра. Оставшись без провианта, армия Карла не могла идти на Москву, и остановилась на гостеприимной украинской земле.
Роль Пруссии в этой войне до конца так и не была определена. Она выжидала и не могла решить: присоединиться ли ей к шведам, или к другой коалиции, в состав которой входила Россия.
Приближался 1709 год, год тревожный и судьбоносный. Но я возлагал на него особые надежды. Зима 1708-1709 годов выдалась ужасно холодной. Однако и события, последовавшие после ухода зимы, не предвещали горожанам радости, покоя и благоденствия…
С началом заморозков процветающий край вдруг подвергся страшному опустошению. Первый снег выпал, когда на ветвях деревьев было ещё полно зелёных листьев, в садах – забытых плодов, а на лужайках противились законам природы неброские осенние цветы… Сначала снежинки ложились бесшумно, легко и весело... Затем вывернутая на дорогах земля, застыла колом. Вскоре на улицах городов выросли огромные сугробы, через которые мы с трудом пробирались, следуя на занятия. Шлосстайх промёрз до самого дна. В Кёнигсберге трещали такие морозы, что даже птицы замерзали на лету и камнем падали на обледеневшую землю. Тогда покрылось ледяным панцирем даже незамерзающее Остзее, которое смогло очиститься ото льда лишь к началу мая.
Занятия проводились в насквозь промёрзших аудиториях, студенты кутались во что попало, а преподаватели читали лекции в шубах и перчатках.
Но, весна всё-таки пришла! Сначала талый снег покрылся плотной грязной коркой, а потом стал киснуть и таять. К реке побежали весёлые, говорливые ручейки. Повеселевшие птахи стряхивали остатки снега с ветвей деревьев и открыто радовались теплу. По ночам, случалось, ещё подмораживало, однако это уже никого не пугало. Наконец-то перезимовали! Все верили - теперь жизнь наладится!
Только на этом наши испытания не закончились. Зима нехотя сдалась, но успела уничтожить на корню все посевы зерновых. Фруктовые сады и картофельные поля вымерзли, а последовавший год, отнюдь, не грозящий обильным урожаем, привёл к доселе невиданному росту цен на продукты. Мы позабыли про трактиры, наших жалких грошей едва хватало на самую простую еду...
А немногим позже то, что пощадили холода, с удовольствием доедали жуки- вредители. В начале лета Земландский полуостров оказался сплошь покрыт невероятно расплодившимися и прожорливыми гусеницами. Вскоре они добрались и до окрестностей Кёнигсберга, сведя на нет густые леса близ Хуфена. Дровами в тот год горожане запаслись в избытке, а вот охотники были просто в панике - вся дичь куда-то ушла...
В ближайшем лесу, расположенном за районом Понарт, появилась стая волков, которая за пару месяцев растерзала полдюжины местных коров. Сначала жители заметили следы крупных хищников возле их жилья. Как рассказывал дядюшка Клаус, волки по- особому ставят лапы, поэтому их след ровнее собачьих. К тому же серый разбойник переносит лапы немного их подволакивая. Только этот признак быстро заметается ветром. Поэтому, если найден след с поволокой - то это след свежий. Позже сами жители видели ту стаю - два матёрых зверя, три переярка и пять пришлых... Волки без страха заходили во дворы, пили и ели из корыт для домашней скотины. Всех собак во дворах, которых хозяева загодя не спрятали в своих домах, они сожрали... Шансы нарваться на эту стаю одинокому путнику были более чем реальны. Спастись от волчьих зубов даже крепкому и вооружённому человеку вряд ли бы удалось...
Со временем, по Кёнигсбергу поползли слухи, а потом появились и очевидцы какого-то страшного мора, случившегося в Европе. Свихнувшиеся от горя люди, прибывшие из тех краёв, свидетельствовали о том, что «пришла кара от Бога». Эта беда, по их словам, поразила генуэзцев в колониях на берегах южных морей, люди там «умирали в три дня», покрываясь мучительными язвами и пятнами. Тела умерших после смерти быстро чернели...
Однако суровая зима в Кёнигсберге наконец-то закончилась, и горожане старались не думать о плохом. Между тем, моряки не раз встречали в море корабли, дрейфовавшие по воле ветров и течений. Поднявшиеся на их борт смельчаки, бежали оттуда в неописуемом ужасе - корабли были полны трупов людей, умерших от моровой язвы, проникающей, по их словам, «до самых костей» несчастных.
Мы же учились, «грызли гранит науки», хоть и тяжело нам было, но - терпели. Молодость способна преодолеть любые трудности. А из Европы продолжали приходить нерадостные новости. Казалось, что назревает какая-то катастрофа... Например, как стало известно, что один за другим, несмотря на отчаянные попытки изолировать себя от внешнего мира, европейские города «падали» перед нашествием моровой язвы... Страшная болезнь опустошала города и целые местности, она поражала старых и малых, праведных и грешных, ни для кого не делая исключения.
Городские власти Кёнигсберга серьёзно обеспокоились этими зловещими фактами. К ранним мерам предупреждения распространения заразы они отнесли длинный список законов, преследовавших аморальность, призывающих повысить общественную нравственность, представить в выгодном свете христианский образ жизни и восстановить должный порядок, запретив, прежде всего, азартные игры, пьянство и проституцию. Кроме того, установили ряд правил для проведения торжеств, связанных с крещением, бракосочетанием и погребением... В связи с этим, изготовителям игральных костей грозило разорение, но они перешли на производство чёток, потребность в которых заметно выросла.
Злобное преследование Церкви и полиции в отношении чернокнижников, магов и колдунов ещё более ужесточилось. В городе проходили облавы, несчастных бросали в тюрьмы, не разбирая, для лечения ты собираешь травы или для колдовства. Властям повсюду мерещился зловещий «пан Тотенкопф»...
В мае ко мне приехали мать с сестрой. Но на этот раз в поездку с ними напросилась Илона. И они с радостью взяли её с собой.
Я встретил их утром (вечером у нас намечались повторительные лекции) и проводил в дом Шпеера. Мать выглядела уставшей, но довольной. Она всё не могла насмотреться на меня.
- Мама, ну что ты переживаешь? - отбивался я, как мог, от материнских ласк. - У меня всё в порядке, скоро приеду к вам погостить.
- Бакалавр ты мой...
- Пока нет, но скоро им стану... Как там отец? Как Карл?
- С ними всё хорошо. Работают не покладая рук. Жена Карла, Софья, вот-вот родит... Мы как раз на рынок приехали, прикупить что-нибудь по такому случаю...
- А ты, Анхен? - повернулся я к сестре. - Не нашла ещё себе жениха?
Та смущённо улыбнулась.
- Ты всё хорошеешь! Счастлив будет тот парень, которому ты скажешь: «Да»...
Наконец я коснулся руки Илоны.
- Здравствуй, милая...
- Здравствуй...
Я быстро отправил маму с Анхен на рынок в Альтштадт, а сам сделал всё, чтобы Илона осталась со мной... Там, в комнате дома Шпеера, между нами и произошла та самая близость, которая является вершиной мироздания, квинтэссенцией чувств, высшим проявлением любви...
Уезжая в Инстербург, Илона увозила в себе частицу меня....
В начале лета 1709 года я стал бакалавром, успешно сдав экзамены и пройдя все испытания. Теперь я имел право самостоятельно применять свои знания во врачебном деле. Мне оставалось проучиться два года, чтобы получить заветное звание врача. Но эти два года я должен был больше заниматься практикой. Поэтому мы вновь стали «охотиться» за покойниками. Моё «Пособие начинающему врачу», столь лестно оценённое профессором Майбахом, пополнялось всё новыми материалами.
В первых числах июня пошли дожди, небо целыми днями было серым, сумрачным. В эти дни мы узнали, что в мир иной отошёл конюх Йозеф Шпрингфельд, работавший в конюшнях Лёбенихта. Его решили похоронить на монастырском кладбище, и мы стали готовиться к ночной вылазке.
Все подходы к этому кладбищу были нами давно изучены, как действовать непосредственно на раскопе или стоя сигнальщиком, все уже прекрасно знали.
И вот, тёмной, глухой и дождливой ночью мы подошли к свежей могиле. Неподалёку уже стояла телега, в которой сидел Отто Жемайтис, на ближайший перекрёсток дорог вышли Якоб Лившиц и Густав Грюн, Манфред Гус остался дежурить возле кладбищенских ворот, а мы с Мартином Брадисом взялись за лопаты.
Вокруг было тихо и безветренно. Небо по всему горизонту затянулось серыми облаками, набухло влагой и мелко моросило. В такую тёмную ночь, думал я, вряд ли полиция станет бдительно охранять могилы. Единственное, что смущало меня, так это предостережение духа Аурифабера:
«Не ходил бы ты туда сегодня...»
Но как я мог не пойти? В последнее время ни одно похищение трупов без меня не обходилось. На меня рассчитывают мои товарищи. К тому же, чего греха таить, некоторые школяры побаиваются ночью копать могилы... Я обещал «внутреннему голосу», что буду предельно осторожен, и отправился на ночную вылазку. А висящая над городом тишина, кромешная тьма и накрапывающий дождик полностью успокоили меня.
Ограда старого монастырского кладбища местами была сломана, её роль выполняли густо растущие заросли акации, ольхи и сирени, через которые, впрочем, можно было пробраться. Так начинался наш обычный путь к могилам. К одному из таких проломов Отто и подогнал лошадь. Колёса телеги были обёрнуты материей, для того, чтобы бесшумно ехать по брусчатке. Жемайтис был мастер на разные хитрости.
Мы с Мартином тихонько подкрались к могиле и принялись за работу. Быстро отбросили верхний слой земли, в ноздри ударил запах свежей почвы, затем, наткнувшись на гроб, сорвали с него крышку...
Где-то недалеко заухала сова.
- Ну, Мартин, взялись...
Мы рывком подняли тело, при этом никто из нас старался не смотреть в лицо мертвеца, сорвали с него одежду, которую тут же запихали обратно в гроб. Оставалось закрыть крышку и насыпать поверху земли... Вся работа занимала у нас не более четверти часа... И тут произошло то, чего мы никак не ожидали...
- Ни с места! Именем короля, вы арестованы!
Громкий, властный голос, прозвучавший в ночной тиши, подействовал, как орудийный залп. И я, и Мартин от неожиданности присели. Тут же во тьме замелькали огоньки - это с фонарями в руках к нам приближались полицейские.
- Бежим! - едва успел крикнуть я, и рванулся было к пролому... Меня схватили за руки двое рослых мужчин. Как я ни пытался вырваться, у меня ничего не получилось.
- Успокойся... - к моему лицу поднесли масляный фонарь. - Иначе переломаем тебе кости! Давно гоняемся за вами, чёртовы колдуны! Надеюсь, теперь вы приведёте нас к пану Тотенкопфу!
- Мы не колдуны! Мы студенты-медики! - жалобно воскликнул Мартин, которого тоже держали за руки.
- Господин капитан! - послышался голос. - Здесь, на дороге задержана телега с лошадью! Видимо, ожидали тело...
- Давайте всех сюда, - скомандовал полицейский. - И обыщите кладбище! Возможно, кто-то из шайки спрятался!
Мне скрутили руки ремнём и грубо толкнули в спину. Я едва не упал на могилу.
Множество мелькающих на кладбище огней говорило о том, что на нас была организована настоящая облава. Не меньше двух десятков полицейских сновали туда и сюда...
С одной стороны, не мы - первые и не мы - последние, которых поймали на попытке похищения трупа для медицинских исследований. Но то, что нас обвиняли в пособничестве чёрному польскому колдуну, весьма усложняло наше положение.
- Куда их везём, господин капитан?
- В «Голубую башню», - последовал ответ. - Согласно приказу бургомистра, все, кто роет по ночам могилы, должен быть отправлен туда... А помощники ли они колдуна, сами колдуны или простые студенты, - разберётся следствие! А уж в башне, Господь - свидетель, им быстро развяжут языки!
Полицейский капитан чиркнул кресалом, разжигая огонь для курительной трубки.
«Попался, брат...»
Глава 3. «Экскурсия» по застенку
С тяжёлым сердцем я приступаю к изложению своих мытарств в старинной темнице Кнайпхофа, носящей название «Голубая башня». Тевтоны соорудили это здание ещё в 1378 году, изначально намереваясь использовать её в качестве тюрьмы. И оно всегда служило по назначению.
Если наш Университет располагался в северо-восточной части острова, то зловещая башня - в юго-восточной. Обычно она не отличалась обилием обитателей, некоторые камеры на нижнем этаже даже использовались в качестве хранилищ для строительных материалов. Но в описываемые мною времена обстановка была совсем другой. В ходе поисков «пана Тотенкопфа» и его сообщников было схвачено и брошено в застенки «Голубой башни» множество людей, хотя мало кто сомневался в том, что большинство из них были весьма далеки от колдовства и попали сюда случайно. Но страх перед колдуном из Польши вкупе со странными смертями среди знати и слухами о кровожадных волках вблизи Кёнигсберга, а также о возможном приходе из Европы моровой язвы делали своё дело. Обстановка в городах была настолько накалена, что, казалось, пронеси по улицам сухую ветвь из леса - и она тут же вспыхнет жарким пламенем.
Увы, наступил восемнадцатый век, но даже среди образованных городских жителей ещё жили предрассудки. Многие из обывателей были уверены в том, что причиной всех бед является именно колдовство. Поэтому во всех камерах нижнего этажа башни теперь томились десятки несчастных, вся вина которых заключалась лишь в том, что они собирали травы и готовили снадобья для лечения разных недугов. Что же касается нас, пойманных с поличным при краже трупа с кладбища, то тут сомневаться не приходилось: из нас будут выбивать признание в пособничестве колдуну, если не в самом колдовстве... А потом, как водится, - смертная казнь... Поневоле вспоминалась маленькая девочка, которая томилась здесь всего двенадцать лет назад, обвинённая в колдовстве (38)... Но жила ещё в душе слабенькая надежда на то, что сия беда нас минует. Поэтому мы молились истово, со всей душой, хотя несколько последних лет не очень-то задумывались о Боге...
Всех нас, пятерых бакалавров, впихнули в самую обширную сводчатую камеру, в которой уже теснились человек тридцать, в основном – убийц и грабителей...
- Принимайте колдунов, - хрипло крикнул надсмотрщик, с лязгом закрывая за нами решётчатую дверь. - Но будьте с ними осторожнее - от них пахнет мертвечиной! Ха-ха- ха!!!
«Какой весёлый человек...»
«Ты со мной, любезный Аурифабер? Выручай, приятель, из беды!..»
«Я, конечно, помогу... Только зря ты не послушал меня...»
Тотчас с грязного пола поднялось несколько человек, которые в полном молчании обступили нас. Внутри меня всё похолодело: сейчас случится что-то нехорошее...
- Получайте, слуги дьявола!..
Нас принялись избивать - методично, умело, со знанием дела. Сопротивляться не имело смысла - удары сыпались со всех сторон - сильные, рассчитанные, болезненные. По голове и в пах, по рёбрам и почкам... Не прошло и минуты, как мы все обессиленные и униженные лежали на холодном каменном полу. Голова моя гудела, тело ломило... А надсмотрщик от души радовался нашему «приёму». Мне же хотелось рыдать от боли, страха и отчаяния.
Так уж у нас принято, что места заключения под стражу в наших городах представляют собою отвратительные вонючие дыры. В них холод и сырость, мрак, грязь и голод, заразительные болезни и полное отсутствие какой бы то ни было заботливости о заключенных в короткое время превращают несчастных, попавших туда, в калек, душевно больных или в гниющие трупы.
Но камеры, предназначенные для ведьм и колдунов, обычно, бывали ещё ужаснее. Когда меня поутру поволокли по подобным местам заточения и ознакомили с орудиями пыток, ибо так предписывали законы дознания, я до полусмерти испугался этих приспособлений, рассчитанных на причинение несчастным возможно более жестоких мук. И понял, что одного содержания в этих застенках достаточно для того, чтобы вконец потрясти и измучить попавшего туда невинного человека, а также заставить его признаться во всевозможных преступлениях, которых он не совершал. Если бы камеры «Голубой башни» не были переполнены схваченными второпях ведьмами и колдунами, нас бы, вне всяких сомнений, поместили именно в них. Но там уже томились десятки несчастных - крики, стоны, плач и проклятия постоянно доносились из глухого коридора, едва в него отворялась тяжёлая дверь.
А теперь всё по порядку. Перед столь ужасной прогулкой у меня состоялась беседа с дознавателем. Полицейский чиновник, в кабинет которого меня впихнули, был немолодой, важный мужчина в полицейском мундире и парике. Его глаза, казались неживыми - две блёклые стекляшки, к которым он периодически подносил линзу-монокль. Рядом с полицейским сидели сухонький старичок-секретарь, записывающий разговор, и член городского совета - чиновник, имени которого я не знал. Перед последним лежала раскрытая книга. Четвёртый присутствующий был, похоже, заплечных дел мастер, палач – верзила средних лет, абсолютно лысый, с тяжёлым кровожадным взглядом.
С меня содрали одежду и тщательно обследовали тело на предмет наличия колдовских отметин, коих, к счастью, обнаружено не было.
- Итак, ваше имя - Петер Коффер, вы - студент Альбертины... - произнёс дознаватель и сурово взглянул на меня, ожидая подтверждения. - ...И - уже бакалавр!
- Именно так, ваша честь...
- Вы были застигнуты за отвратительным занятием - похищением с кладбища трупа! - в голосе чиновника проскользнули нотки брезгливости. - Занятие, недостойное христианина и честного человека... Вы же знаете, что подобное действо запрещено ещё со времён святой инквизиции? С какой целью вам понадобилось тело почившего человека?
- Я учусь на медицинском факультете Альбертины, - мне с трудом удавалось контролировать свой голос, чтобы он не дрожал. - Тело понадобилось нам для изучения анатомии, знание которой необходимо в дальнейшей врачебной деятельности...
- А у нас есть сведения, что тело понадобилось вам исключительно для колдовских обрядов, - заметил городской чиновник. - Вы сами проводите эти обряды или с помощью польского колдуна, известного горожанам под именем «пан Тотенкопф»?
Три пары глаз вонзились в меня, как три кинжала.
- Смею вас заверить, - мой голос предательски дрогнул и вновь подвёл меня, но тут уж я ничего не мог поделать, - что я не знаю никаких колдунов, ни польских, ни прусских. Я вообще не верю в колдовство...
Стеклянный взгляд пустых глаз показался мне в тот момент дулом пистолета, направленного прямо в лицо.
- Стало быть, вы не намерены сознаваться и каяться... - с деланной грустью в голосе проговорил дознаватель. - Тогда мы должны сообщить вам, что в таком случае будем вынуждены передать вас в руки палача... Знакомьтесь, - он указал на лысого здоровяка, - это и есть... наш дядюшка Гельмут. Он очень хорошо помогает людям, у которых не хотят развязываться языки... по своей воле.
- Вы хотите пытками заставить меня признаться в том, чего я не совершал? - в отчаянии едва не вскричал я.
- Закон этого не запрещает, - также тихо ответил дознаватель. - И даже напротив, настоятельно рекомендует применять пытки для допроса подозреваемого. Но, если вы действительно не виновны, то Господь поможет вам выдержать все страдания... Тогда мы вас отпустим...
- На все четыре стороны, - с ехидной усмешкой добавил городской чиновник, после чего вынул из рукава несвежий платок и громко в него высморкался. - Ибо мы - не богадельня... и калек не содержим.
В узкое зарешеченное окно проникал косой лучик солнца, Пресвятая Дева, до чего же хорошо там - на улице, на воле! Как бы я хотел сидеть сейчас вместе с другими студентами в своей аудитории на лекции профессора Майбаха! Как бы я желал оказаться в родном Инстербурге, увидеть отца и маму, обнять Илону!..
- Я повторяю свой вопрос в последний раз, - медленно и с расстановкой произнёс дознаватель. - Согласны ли вы, Петер Коффер, с предъявленными вам обвинениями в колдовстве? Скажите, вы по собственной прихоти или же по подстрекательству известного всем колдуна похитили с кладбища труп умершего христианина для совершения мерзких сатанинских обрядов?..
У меня не было сил ответить что-либо...
- Добровольное признание избавит вас от мучительных пыток, - добавил член городского совета.
«Не вздумай ни в чём признаваться!»
- Мы совершили богопротивное деяние, - выдавил я из себя. - Мне глубоко стыдно за то, что я сотворил... Но, вынужден повторить: нашим единственным намерением было изучение строения человеческого тела. В благородных медицинских целях...
- В таком случае, - видимо, дознаватель был готов к подобному ответу, - допрос продолжим завтра. А сегодня мы передаём вас в руки... мастера Гельмута.
И тяжёлая рука палача опустилась на моё плечо.
- Пройдём, юноша, - низким голосом произнёс тот. – Сейчас узнаешь, что тебя ожидает, если будешь продолжать упрямиться. Кое-что из того, что ты сейчас увидишь, ждёт тебя уже завтра...
Мы вышли с палачом из кабинета дознавателя и очутились в коридоре, где нас ожидал тюремный надзиратель.
- Господа считают тебя важным свидетелем и не теряют надежды договориться по-хорошему, - неторопливо начал мой проводник. – Поэтому сейчас мы просто полюбуемся «покоями», где тебе, возможно, вскоре придётся обосноваться, - негромко произнёс Гельмут. - А затем я покажу тебе некоторые приспособления, один вид которых зачастую делает людей более разговорчивыми...
- Неужели вы думаете, что я и впрямь колдун? - воскликнул я.
- Пусть тебя не волнует, о чём думаю я, - ответил палач. - Моё дело - выбить из тебя признание. А я умею это делать, уж поверь мне... Такова моя работа, юноша, и я ею дорожу. Ведь данным ремеслом занимались ещё мой отец и дед...
Мы подошли к одной из камер, где полусидели-полулежали около десятка несчастных, глаза которых безучастно смотрели перед собой, а тела, казалось, уже ничего не ощущали. Впрочем, некоторые глухо и протяжно стонали. Я обратил внимание на толстые железные полосы с коваными запястьями на концах, к которым крепились руки заключенных. Середина этих полос была приколочена к стене, поэтому люди находились всегда в одном положении, и по их лицам было видно насколько это мучительно.
От представшей картины людских страданий, а также от резкого тошнотворного запаха испражнений, меня охватила дрожь...
В другой камере лодыжки узников были скованы железом так, что бедняги не могли ни выпрямить ноги, ни притянуть их к себе. Вдоль стены виднелись углубления такого размера, что в них с трудом можно было сидеть, стоять или лежать. Я обратил внимание на то, что запертый в одном из них человек не шевелится. И, по-видимому, не только потому, что не может этого сделать физически, а оттого, что давно уже мёртв.
Волосы зашевелились у меня на голове.
Одну из камер тюремщик отпер ключом, и меня втолкнули внутрь. Находящиеся там несчастные попытались было отползти в разные стороны, но все они были на цепях и едва могли шевелиться. Я сделал пару шагов вперёд и встал, как вкопанный. Под моими ногами находился люк. Палач потянул за его крышку и я увидел глубокую яму, выложенную диким камнем. Внизу я разглядел чьё-то распластанное тело.
- В таких колодцах, - сказал Гюнтер, - заключённые страшно страдают от холода и отмораживают себе руки и ноги... Те, кому повезёт очутиться на свободе, останутся на всю жизнь калеками... Если ты попадёшь сюда, то никогда не увидишь солнечного света и очень скоро перестанешь отличать день от ночи. Ты будешь валяться в собственных нечистотах хуже всякой скотины, получать скверный корм, и не сможешь спокойно спать, мучимый мрачными мыслями и кошмарными снами... В обездвиженном состоянии тебя станут страшно мучить вши и блохи, а также кусать и заживо жрать крысы!.. Так что, дружок, нахождение здесь – не отдых на топчане с девкой под боком!.. Запомни, всё это может длиться не только месяцы, но иногда и целые годы. Поэтому люди, прибывшие в «Голубую башню» бодрыми, сильными, терпеливыми и в полном уме, быстро становятся у нас слабыми, дряхлыми, искалеченными, малодушными или безумными! А теперь, пойдём, юноша, в мои владения. Я покажу тебе некоторые свои инструменты...
Мы вышли из камеры и двинулись вдоль полутёмного коридора. Палач, с усмешкой глядя на меня, вполголоса втолковывал:
- Ты можешь спросить, для чего людей сажают в тюрьму? Я тебе отвечу: чтобы сломить... Это - испытанное средство давления. И очень-очень действенное...
Его голос эхом отдавался в разных уголках коридора. Я едва передвигал ногами. Увиденное настолько меня потрясло, что малодушно подумалось, уж не признаться ли во всём, покончив таким образом с этим ужасом раз и навсегда? Видно, не под той звездой довелось мне родиться, коль суждено так бесславно умереть...
- Обычно, продолжал Гельмут, - исступлённые и обессиленные, с расстроенным от отчаяния и тоски воображением, в страхе и смятении, заключённые предстают пред судом и подтверждают все обвинения, которые им предъявляли. Если же они продолжают упорствовать, их опять отводят в тюрьму и усиливают тяжесть содержания: связывают или заковывают в кандалы, скручивают им члены, приковывают цепью к стене... А потом начинаются пытки...
Я понимал, что его разговор - это тоже своего рода пытка, только самая лёгкая, не причиняющая пока телесных страданий, а лишь готовящая к ним. Вытерплю ли я их? Но, конечно, прав и Аурифабер: стоит признаться - и всё, конец... смертный приговор. Как же мне быть?
- …Над одной 12-летней девочкой тюремщиками было совершено столько насилия, - продолжал Гельмут, - что её нашли полумёртвой. Это было объяснено посещением дьявола... Другие женщины впадали, порой, в состояние нечувствительности… душой и телом... Они встречали мучения и пытки с удивительным равнодушием, которое судьи тоже объясняли участием Сатаны, помогающего ведьме переносить без боли все страдания... Но, настоящий палач знает, как не допустить наступления такой нечувствительности, уж поверь мне, парень...
Наконец, мы остановились перед закрытой дверью в конце коридора. Гельмут достал связку ключей. Вскоре со скрежетом отворилась нужная дверь...
- Добро пожаловать, бакалавр, - с усмешкой проговорил палач, толкая меня внутрь. Он поставил лампу на стол, чиркнул кресалом и зажёг торчащий в стене факел.
- Это - для того, чтобы было лучше видно, - ухмыльнулся он.
Первое, что бросилось мне в глаза - обилие бурых пятен на полу и стенах помещения. Я не сомневался, что это - кровь тех несчастных, кто испробовал на своей шкуре приспособления Гельмута.
- Вот полюбуйся - «кресло допроса», - начал свою страшную экскурсию палач, указывая на подобие неуклюжего стула из дерева и железа. - Оно используется как прекрасное средство при допросах молчаливых еретиков и колдунов. Его мне доставили из Нюрнберга. Как видишь, оно сплошь покрыто шипами и снабжено креплениями для болезненной фиксации жертвы... Тут имеется железное сидение, под которым при необходимости можно развести огонь... Как ты догадался, с тебя снимут одежду и усадят на этот «трон». При малейшем движении, в тело вонзятся шипы... Это очень больно, поверь мне. Те, кто сидели на нём, нередко голосили похлеще любого петуха! Обычно пытка длится несколько часов, но, случается, растягивается до нескольких недель... Если она не приводит к нужному результату, мы используем раскалённые щипцы и тиски...
Я почувствовал, как жаркая волна ударила в мою голову. Чтобы не упасть, я удержался, схватившись рукой за выступ стены.
- А это, - продолжал палач, - дыба. К деревянной раме я привязываю колдуна и растягиваю его конечности в противоположные стороны. Поначалу разрываются хрящи и сухожилия, а потом вырываются руки и ноги. Здесь, на раме тоже имеются шипы, которые впиваются в спину упорствующему колдуну. Иногда я смачиваю их солью...
На мгновение всё это показалось мне каким-то наваждением. Будто я вижу страшный сон, и то, что происходит вокруг меня - это не явь, а кошмар, который обязательно отступит с рассветом...
- ...Колено преступника я помещаю между зубцами, - деловито вёл свой разговор Гельмут. - Когда же я начинаю закручивать винты, зубцы вонзаются в тело, а затем дробят коленный сустав. После такой пытки проклятому еретику встать на ноги уже невозможно!
От увиденных предметов мне стало тошно. Я судорожно схватился за горло...
- А это, дорогой мой бакалавр, «Колыбель Иуды». Правда, милое название? Как известно, колдовство от природы более свойственно женщинам, чем мужчинам, из-за присущей дамам порочности сердца и большего пристрастия к плотским утехам. Так вот, легко догадаться, что на данную железную пирамиду сажают ведьм. Её остриё попадает прямо в задний проход или... В общем, полученные разрывы через некоторое время приводят к смерти... Но, возможно, тебе больше понравится ошейник с шипами? Тут моё присутствие вовсе не обязательно. Цепь с острыми шипами замкнётся на твоей шее. Ошейник пронзает плоть, раны гноятся и со временем становятся неизлечимыми.
«Пресвятая Дева! Неужели всё это ждёт и меня!..»
- Ну, и наконец, знаменитый «Испанский сапог»! - торжественно произнёс заплечных дел мастер. – Честно говоря, выдающееся изобретение! Как видно, он снабжён целой системой винтов, благодаря которым я могу постепенно сжимать голень мерзкого колдуна вплоть до перелома костей...
Но пусть тебя это не пугает, бакалавр. Мы начнём с самого простого. Взгляни на эти тиски. В них я могу зажать целую кисть или один палец... Заметь, зажать очень крепко!.. А вот такими щипцами я стану вырывать твои ногти!
Тут у меня перед глазами всё поплыло и я, сомлев, рухнул на пол. Похоже, палач к этому был готов. Я очнулся оттого, что он лил мне на голову воду из ведра. Увидев, что я пришёл в себя, Гельмут радостно зарычал:
- Ну вот, видно, у нас с тобой разговор получится, клянусь Распятием!
Глава 4. Пытка в застенках "Голубой башни"
Меня отвели в нашу камеру, где я, полностью обессиленный, опустился на холодный пол, прислонившись спиной к такой же холодной стене. Три с лишним десятка заключённых не обратили на меня никакого внимания. У каждого из них было своё горе. А я замкнулся в себе, терзаемый своими невесёлыми думами. Выхода из создавшейся ситуации я не видел... Со скрежетом распахнулась решётчатая дверь, тюремщики бросили на пол очередного арестанта. Тот, видимо, был после пыток - бледен, окровавлен и без сознания. Я хотел подойти к нему и помочь, но кто-то удержал меня за руку. Я обернулся и увидел Отто Жемайтиса. На моего приятеля, как, наверное, и на меня самого было страшно и жалко смотреть. Впрочем, если я оказался почти сломлен, то Отто выглядел гораздо бодрее.
- Как ты, Петер? - спросил он.
Я пожал плечами: "Сам, наверное, знаешь..."
- Да, в дрянную историю мы попали, - заметил он. - А этому, - он кивнул на лежащего после визита к палачу несчастного, - без мазей и примочек не поможешь. Ему сейчас покой нужен. К тому же, здесь есть свой врач...
Я знал, что тюремные врачи проверяют, можно ли к заключённому применять пытки и на каком этапе допроса их следует прекратить. И глубоко вздохнул...
- Тебя тоже обвиняют в колдовстве? - задал я вопрос своему дружку.
- У всех нас одно обвинение... И чтобы от него избавиться, мы должны пройти через все круги ада... Как только признаешь вину - будешь повешен или колесован...
- Но ведь это... невозможно... выдержать такие пытки....
- Если нам не помогут из Альбертины... Наши профессора, я думаю, не оставят нас в беде!
Эта мысль показалась мне настолько здравой и так воодушевила меня, что я поневоле улыбнулся...
- О-о, кого я вижу! Бравые медики, любящие покопаться во внутренностях мертвецов! - Я был рад этому низкому и хриплому голосу, который, разумеется, узнал!
К нам подполз ни кто иной, как Герман-мародёр, глава преступной шайки, с которым мы имели беседу в прошлом году. Теперь я смог разглядеть его ближе, хотя полутьма, царящая в камере, сильно мешала... Морщинистое лицо, на котором выделяется крупный мясистый нос, маленькие острые глазки... Тогда, при нашей встрече, он был гладко выбрит, сейчас же щетина уже превратилась в густую, но грязную бороду, волосы который были спутаны и местами слиплись.
- Признали меня, Отто и Петер? - ухмыльнулся мародёр. - Не думали, небось, что все мы окажемся в одной камере и будем обвиняться в одном преступлении?
- Мы узнали тебя, Герман, - ответил Отто. - И страшно рады, что ты жив...
- Э-э, да, я - жив. А товарищей моих уже вознесли... Их кости обглодали вороны, а несчастные души жарятся в преисподней... Поначалу я был уверен, что это ты, Петер, предал нас... Тебя уже ждал нож... Но, мы вовремя остановили нашу месть. Оказывается, доносчик был среди нас... И он уже получил своё...
Вид старого преступника был ужасен. Он был одет в старый кафтан, который за месяцы, проведённые в тюрьме, превратился в жалкие, грязные лохмотья. Штаны его сплошь покрывали дыры, башмаки тоже разваливались. И всё-таки глаза мародёра задорно блестели.
- Но как тебе удалось избежать петли? - удивился я.
- О, это - долгая история... Впрочем, нам торопиться некуда... В последний момент мне пришлось взять на себя то, чего я не совершал... Как это ни смешно, ибо почти нет на свете такого греха, к какому я не был бы причастен, - он усмехнулся. - Начинал я простым карманным воришкой…Когда я украл свой первый золотой, то мне сразу же захотелось большего… Страстно возжелал богатства, власти и славы… Словно дьявол когтистой лапой сдавил моё горло, и всё доброе, что изначально жило в душе, от этой железной хватки задохнулось и умерло… Вот так и свершилось мой падение..... С тех пор я стал предпочитать отдых - работе, ловкий обман - честному труду и мимолётные увлечения – настоящей любви… Меня перестали волновать проблемы окружающих, а мир воспринимался скорее как фон, на котором я должен был выделиться и выглядеть особенно блестяще… - Герман вздохнул. - А сейчас меня взяли за мародёрство, тут и отрицать нечего. Товарищей моих сразу повесили, а я намекнул следователю, что хотел продать труп одному поляку... для неизвестных мне опытов...
- Они решили, что ты работаешь с колдуном из Варшавы? - догадался Отто.
- Истинно так, - кивнул лохматой головой Герман. - И поклялся предоставить им пана Тотенкопфа... на блюдечке!
- Ловко! - воскликнул я. - И что же было потом?
- Мне удавалось водить следствие за нос довольно долго, - с гордостью ответил старый мошенник. - Я всячески юлил, путался, менял показания, ссылаясь на то, что меня сильно ударили по голове во время задержания... Я ведь совершенно ничего не знаю про Тотенкопфа..., - тут он понизил голос и оглянулся. - Когда дознаватель начал это понимать, ко мне применили пытку... Так я познакомился с "испанским сапогом", - лицо его скривилось. - Теперь я не хожу, а только ползаю... Впрочем, немного ходить я всё-таки могу, но... об этом мало кто знает... Здешний врач, которому некоторые из моих людей, оставшихся на воле, платят приличную сумму денег, сделал заключение, что я - калека, к тому же – смертельно больной и пытать меня нельзя! - он вновь рассмеялся и тут же закашлялся. - Меня бы давно повесили за мародёрство, но я каждый раз "вспоминаю" очередную важную деталь, касающуюся польского колдуна, - он снова ухмыльнулся. - Я тяну время... Знайте, господа студенты, что есть три вещи, которые никогда не возвращаются: время, слово и возможность! И есть три вещи, которые не следует терять! Это - честь, спокойствие и надежда...
- И даже надежду выбраться отсюда? - слова арестанта воодушевили меня.
- А её - в особенности... Тот, кто не борется за собственную свободу и избавление от мучений, тот и не достоин этой свободы! Я же, как угодно, буду изворачиваться, извиваться, искать лазейки, но выберусь из этой ямы! Пусть с поломанными рёбрами и перебитыми коленями, с единственным глазом, с одной рукой или ногой, но я буду на свободе, клянусь всеми дьяволами Преисподней! – всё больше расходился он.
«Помнится, ему и прежде были свойственны резкие перепады настроения, - подумал я, - и даже небольшое раздражение очень часто переходило в неконтролируемую ярость. Оказавшись в ситуации, требующей немедленных действий, он обычно терял чувство страха и частенько шёл напролом там, где следовало бы схитрить или попросту проявить осторожность. Знать, это его и подвело…»
- Похоже, - тихим голосом проговорил Отто, - наш старый Герман что-то задумал... Не поделится ли он с нами своими планами?
- Поделиться? - Герман оглянулся, чтобы убедиться в том, что поблизости нет ничьих любопытных ушей, затем хитро усмехнулся и крикнул:
- Эй, Червь и Мышонок! Подойдите-ка сюда!
К нему тут же приблизились двое из мрачной команды, ютящейся у противоположной стены. Оба участвовали в нашем вчерашнем избиении.
- Слушаем тебя, мастер, - лицо с перебитым носом, толстыми губами и щербатым ртом вызывало отвращение.
- Студентов, которых доставили вчера, не трогать... Кто их обидит, тот... умрёт. Ясно?
- Ясно, хозяин...
- А теперь приведите сюда слухача. Если спит, разбудите!
Когда оба подручных вора удалились, он нам прошептал:
- Этот слухач - необыкновенный талант! Он слышит сквозь стены и в глубину! Так вот, он мне рассказал, что внизу есть пустоты, а именно - подземный ход!..
Громилы между тем притащили тщедушного мужичка с глупым рябым лицом.
- Знакомьтесь, господа студенты, это и есть то самое дарование, о котором я вам говорил... Давай, приятель, покажи своё искусство...
Тот упал на пол и приложил ухо к холодной поверхности. Поднял руку, призывая к молчанию... Мы переглянулись. Лично я ничего не понимал. Минуты две рябой мужик лежал на полу, иногда немного скользя по грязным каменным плитам, и постукивал по ним пальцем с обгрызенным ногтем...
- Ну? - спросил его Герман, когда он поднялся. - Говори смело, при этих парнях можно...
- Прямо под нами, - прошептал мужичок, вращая глазами, - подземная полость! Она расположена довольно близко... Стоит только пробить пол... или найти люк!.. Проход идёт оттуда, - рябой ткнул пальцем в угол камеры, - туда, - он указал на коридор.
- Тс-с-с... - приложил палец к губам Герман. - Наш слухач своим внутренним слухом сумел уловить пустоты внизу и обнаружить подземный ход!
- Было бы удивительно, - пробормотал Отто, - если бы одно из самых первых строений Кнайпхофа, "Голубая башня", было бы воздвигнуто крестоносцами без подземного хода...
- И я о том же!.. Где-то здесь, в одной из камер или других помещениях... существует тайный, тщательно замаскированный вход в подземелье... Если мы найдём его, мы - спасены!
- Но как мы найдём его? - спросил я, не веря своим ушам.
- Слухача часто водят на допрос. Он будет падать на пол, как бы от бессилия..., - при этих словах рябой мужик кивнул головой. - А сам будет вслушиваться в то, что происходит внизу, под нами... Ну, что ж, господа студенты, - вздохнул Герман. - Теперь я покину вас. Ежели будут какие-то просьбы, я постараюсь помочь вам. Но и вы помалкивайте о моих планах. Я верю, что вскоре мы обнаружим место, где находится вход в подземелье... Вы только держитесь и не падайте духом...
- А почему ты рассказал нам про подземный ход? - недоверчиво спросил Отто.
- Я собираюсь уйти, - тихо ответил Герман. - И увести с собой нескольких толковых ребят, - он почесал свалявшеюся бороду. - Я больше не хочу связываться с грабителями и ворами - этим я не особо доверяю... А с вами, будущими врачами, мы совершим множество славных дел...
Что хотел этим сказать Герман, я так и не понял. Но, казалось, умершая прежде надежда проснулась во мне...
Беспокойная ночь без сна, с горестными раздумьями, потом лёгкое забытьё, прерываемое стонами, плачем и стенаниями заключённых, в конце концов, закончились. Утром тюремщик вывел меня из камеры и проводил в тот самый, ужасный кабинет мастера Гельмута, палача, который будет выбивать у меня признание... Ночью я много думал о том, как мне вести себя на допросе. Я отдавал себе отчёт в том, что могу вытерпеть побои... но когда мне начнут дробить кости, я сдамся и признаюсь... Как и многие из тех, кто не выдержал ужасных пыток... Хотя, необходимо было держаться. Я верил, что профессура Альбертины вмешается в процесс и вызволит нас. Следовало выиграть хотя бы дня три...
"Палач Гельмут Шаффер. 39 лет. Женат, имеет двух дочерей. Одна из них сейчас лежит в лихорадке, но ей можно помочь... Попробуй разыграть эту карту..."
«Спасибо тебе, старина Аурифабер. Если Гельмут - любящий отец, я попробую извлечь из этого выгоду...»
В страшной пыточной камере меня встретили палач и тот, который называл себя врачом.
- А вот прибыл и наш подозреваемый, - с торжеством в голосе проговорил Гельмут, - который не желает сознаваться в том, что он действовал в интересах польского колдуна. А может, он и сам колдовал! Глянь-ка на него, дружище Маркус, и скажи, можно ли по отношению к нему применять те методы дознания, коими так насыщены уложения "Каролины"?
Врач нехотя бросил на меня быстрый взгляд.
- Парень здоров, как бык. А если упирается, значит, сам хочет испробовать на себе твои штучки, Гельмут... Ты готовь инструмент, а я пойду, загляну к следующему... пациенту.
Он поднялся и вышел в сопровождении тюремщика. Мы с палачом остались наедине.
- У тебя ещё есть время подумать, - произнёс Гельмут, проверяя работу пыточных механизмов. - Сейчас подойдёт господин Йодль, что из городского совета, со своим секретарём, и мы начнём...
- Ты сам-то веришь в то, что я колдун? - спросил я, глядя в глаза палачу.
- Неважно, что думаю я. Важно, что занесут в свой протокол господа, которые скоро прибудут...
- Ты ведь знаешь, что я - простой студент-медик, а никакой не колдун...
- Допустим...
- Ты сейчас начнёшь калечить будущего врача, а кто будет спасать твою несчастную дочь, что сейчас мучается в лихорадке и нуждается в помощи грамотного медика?
Я заметил, что Гельмут вздрогнул.
- Откуда тебе это известно?.. А-а, ты же - колдун...
- Нет, мастер Гельмут. Просто мы - соседи. Ты - личность известная, я немного наслышан о тебе... И, как бакалавр медицины, мог бы помочь твоей дочери...
Пресвятая Дева! Я попал в точку! Лицо палача мгновенно изменилось. Он молча вытер о тряпку руки и подошёл ко мне вплотную. Гельмут наклонил свою огромную голову, внимательно глядя мне в лицо.
- Спаси мою дочь, бакалавр... И я клянусь, что облегчу твои страдания... К сожаленью, я не могу их полностью предотвратить...
- Расскажи мне, как заболела твоя дочь...
- Она искупалась в речке. А поскольку, была уже довольно холодная пора...
Прекрасно! Значит, дочь Гельмута простужена! Тут должны помочь рецепты дяди Клауса!
"И лекарства на основе янтаря и мёда..."
- Скажи, Гельмут, как её лечили? Вы ведь обращались к лекарю?
- Палач издавна считается изгоем общества, - глухо произнёс Гельмут. - К нам никогда не приходит врач. Поэтому мы стараемся лечить сами, используя травы, которые собираем и храним дома... Ещё применяем чеснок...
- Сейчас она бледна, сильно потеет и её знобит?
- Всё так, бакалавр... ещё она отказывается от еды…
- Сделай из зубцов чеснока ожерелье. Пусть повесит на шею и не снимает. А первым делом надо избавиться от лихорадки. Сначала изготовь лечебный чай... Ты запомнишь или будешь записывать?
- Запомню всё слово в слово, - ответил палач. - Грамоте я не обучен...
Я подробно и внятно рассказал ему, как приготовить чай, которым Клаус спас мою сестру Анхен, а также лекарства из "даров пчёл". Переспросил, чтобы убедиться, всё ли он запомнил. Память у Гельмута была отличной.
- Ну вот, - в самом конце добавил я. - Чай - трижды в день по кружке. С мёдом. Сейчас на каждом рынке есть медовые лавки. Найдёшь в них всё, что нужно, но не теряй времени: чем глубже болезнь проникнет в твою дочь, тем сложнее её будет выгнать! И постоянно сообщай мне о её состоянии!
- Спасибо, - прошептал палач. - Я сегодня же постараюсь всё купить на рынке!.. Если моя Моника выздоровеет, я буду тебе обязан на всю жизнь. А теперь, вот, - он протянул мне какой-то шарик буро-зелёного цвета. - Я всегда ношу с собой средство для смягчения боли... Подержи во рту, рассоси и проглоти. Я постараюсь не ломать тебе кости, ты ничего не почувствуешь... Но немного потерзать твои руки мне всё равно придётся... Громче кричи, городские чиновники любят, когда подследственные вопят во время пыток... Давай, суй его в рот, сюда уже идут!..
Едва я отправил по назначению шарик с чудодейственным снадобьем, дверь отворилась, и в камеру вошёл тот самый человек, с которым мы говорили накануне, и его секретарь с бумагой, чернильницей и перьями. Они заняли свои места за столом. Городской чиновник был явно не в духе. Мне показалось, что он чрезвычайно недоволен тем, что ему приходится присутствовать на допросе, вместо того, чтобы заниматься другими, более весёлыми и приятными делами. Он широко зевнул и не глядя на меня, произнёс:
- Итак, Петер Коффер, вы обвиняетесь в колдовстве. Признаётесь ли вы в том, что... сами собирались использовать похищенный вами труп в колдовских целях? Или вас надоумил польский колдун по прозвищу пан Тотенкопф?
- Я признаю… - в голове у меня помутилось, комната с палачом, чиновником и секретарём стала куда-то отдаляться. Голос Йодля слышался как бы издалека. - ...Я признаюсь в том, что похитил тело... Но я действовал не с колдовскими намерениями, - язык еле ворочался у меня во рту. - А лишь с медицинскими целями... Нам, врачам, без знания анатомии, никак нельзя, - окружающая обстановка сделалась для меня абсолютно безразличной. Изуверские инструменты палача больше не пугали, да и сам он, казалось, отсутствовал...
- Палач, - дал команду Йодль. - Приступайте к допросу!
Гельмут схватил меня за руку и потащил к тискам.
- Живее перебирай ногами, колдун, - услышал я его голос. - Или ты уже наложил в штаны?
Я находился словно в состоянии сильного опьянения и тупо смотрел, как Гельмут зажимает мои пальцы в тиски, как начинает закручивать винт... Дьявол! Мне ведь надо кричать! Я начал издавать звуки, то ли мычание, то ли хрип... Иногда мне удавалось даже крикнуть... Боли я почти не чувствовал. Я видел, как из-под моих ногтей сочится кровь и это немного отрезвляло меня.
- Признайся, что ты - колдун! - слышалось издалека... - Где прячется пан Тотенкопф?..
- Ради всего святого! - молил я, зная, что свою роль нужно исполнить мастерски, чтобы никто не заподозрил меня в том, что я нахожусь в состоянии нечувствительности.
- Что ты собирался делать с телом?..
- Я... - между криками и мольбами о прекращении пытки, шептали мои губы, - я... хотел лечить... люде-е-е-ей...
Вдруг у меня перед глазами всё завертелось, и я точно бы упал с табурета, если бы моя рука не была зажата в тисках.
На меня выплеснули ведро воды. Я очнулся на полу. Городской чиновник и секретарь исчезли.
- Всё, - проговорил Гельмут, убедившись, что я нахожусь в сознании. - На сегодня всё... А завтра я скажу врачу, что ты очень плох... День-другой у тебя будет передышка...
- Иди на рынок, Гельмут, - еле слышно прошептал я. - Займись дочерью...
- Да-да, - ответил тот. - Я сейчас же побегу... А остальные допросы продолжу после...
- Да хранит вас Пресвятая Дева...
Глава 5. Тревожная ночь
Меня бросили на пол нашей камеры, обители страданий, отчаяния и страха, где я вновь потерял сознание. Впрочем, находиться в забытьи мне долго не пришлось - дала знать о себе боль в руках. Я не мог на них смотреть - слишком ужасно они выглядели, даже с одного беглого взгляда становилось ясно: палач поработал на славу. На двух кистях у меня было вырвано четыре ногтя, однако, кости пальцев были целы. Кисти рук распухли, фаланги пальцев не сгибались, мешая друг другу, они были красно-сине-фиолетового цвета с чёрными вмятинами от тисков. Хотелось опустить горящие пульсирующей болью руки в холодную воду...
- Побывал в лапах у старины Гельмута? - раздался у самого уха хриплый, раскатистый голос.
Это ко мне тихо подкрался-подполз Герман. Он взглянул на мои руки и раздосадовано сплюнул на пол:
- Лютует палач...
- Такая у него работа, - философски изрёк я, морщась от боли.
- Торопиться надо, - пробормотал старый преступник. - Если так пойдёт дело и дальше, то со мной в поход из башни отправятся одни калеки, которых мне придётся тащить на себе... Отто тоже весь в крови, еле дышит, да и другие ваши парни немало пострадали...
- И что, это всё Гельмут?
- Нет, его подручные. Сам палач ещё утром куда-то убежал...
- А сейчас... что? - я совсем «потерял» ощущение времени.
- Теперь уже вечер... Слухача тоже увели... Вот, жду, когда вернётся...
Принесли какую-то баланду. Заключённые, кто покрепче, тут же кинулись, разбирать плошки. Я почувствовал острый голод.
- Сюда неси, - дал команду Герман.
Вскоре мы оказались обладателями двух мисок, наполненных чем-то жидким, и в этом вареве плавало нечто, напоминающее капусту.
- Оно довольно противно на вкус, - предупредил меня Герман, да и пахнет соответствующе..., но лучше всё разом проглотить... Это - даст тебе силы. А они нам нужны!
Он с невозмутимым видом влил в себя баланду и сделал вид, что остался довольным. Я последовал его примеру... Желудок выдержал, хотя долго после этого ворчал.
«Приятного аппетита!»
«Спасибо, старина Аурифабер... Как я рад, что ты - со мной...»
Тут к нам в камеру втолкнули ещё одного арестанта. Был он невысок, но с большими крепкими руками. «Похоже, из грузчиков», - решил я. Казалось, его перевели из другой камеры - больно он походил на каждого из нас. Изорванное платье, лицо со следами побоев... Заключённый обвёл помещение взглядом, внимательно всматриваясь в каждого присутствующего. Взгляд у него был тяжёлый и безумный. Вот он остановился на мне, и я вдруг почувствовал, что новый «гость» весь вспыхнул от злобы. Рот его скривился, словно в усмешке: мол, я нашёл того, кого искал. Я сразу почувствовал себя тревожно... И вдруг...
- Петер Коффер! На допрос!
Чёрт возьми, я не ожидал, что так скоро меня снова будут пытать! Или Гельмут вызвал меня с иной целью?
Герман и его подручный помогли мне подняться. Тюремщик схватил меня за руку, отчего кинжальная боль пронзила моё тело, и потащил по коридору.
- Полегче, его утром уже допрашивали, - крикнул нам вслед Герман.
Тюремщик пошёл медленней и отпустил изувеченную руку.
В пыточной камере, куда меня впихнул надзиратель, ожидал Гельмут. Он был один. «Значит, пытки не будет», - с надеждой подумал я.
Лицо палача было сосредоточено, брови нахмурены. Закатное солнце своими лучами, проникшими сквозь зарешёченное окно, поигрывало на его блестящей лысине. Я, скрестив искалеченные руки, нерешительно встал напротив.
- На, - протянул мне какую-то коробочку Гельмут. Второй рукой он полез за трубкой. - Садись на табурет. Мне надо тебе что-то сказать...
Я уселся на краешек табурета. Палач закурил трубку, выпустил струю дыма в сторону окна.
- В коробочке - мазь. Нанеси её на руки, и боль пройдёт, - сказал он.
Солнечные лучики покинули тюремное окошко.
- Знаешь, а твой чай помог, - заявил Гельмут. - Сначала было худо... Её стало жутко трясти, пот полил градом... Потом стало лучше. Сейчас она спит...
- Ты купил то, о чём я тебя просил? - спросил я, вздохнув с облегчением.
- Всё купил, бакалавр, - ответил палач. - Хвала Пресвятой Деве, на рынке полным- полно пчелиного добра...
- Тогда слушай и запоминай...
И я рассказал ему, как готовить и применять лекарства, точь в точь, как нам в своё время рассказывал дядюшка Клаус. Наша Анхен поправилась довольно быстро, я надеялся, что и дочь Гельмута тоже скоро встанет на ноги.
- Ты всё запомнил?
- Невелика премудрость, бакалавр! - улыбнулся палач и повторил всё, что я сказал ему, без единой запинки.
- Чай, лекарственные сборы, полоскание горла, - напомнил я ещё раз. - Через два-три дня твоя малышка будет чувствовать себя гораздо лучше. А через неделю, думаю, она полностью поправится!
Тут Гельмут словно что-то вспомнил.
- Вот, держи, - он вынул из-за пазухи свёрток, в котором оказались хлеб и кусок сала.
- Подкрепись, бакалавр.
Я едва не сошёл с ума от запаха еды и с радостью набросился на угощение. Палач с улыбкой смотрел на меня. Теперь взгляд его был наполнен добротой. Я довольно быстро расправился с хлебом и салом, не уронив ни единой крошки.
- Я верю тебе, бакалавр. Сегодня я приготовлю по твоим рецептам снадобье, и, если всё окажется так, как ты обещал, приползу к тебе на коленях...
- На коленях не надо, Гельмут. Лучше окажи мне одну услугу.
- С радостью! - заверил меня палач.
- Здесь где-то поблизости... в этом помещении или в соседнем... имеется вход в подземелье.
- Ты хочешь, чтобы я его нашёл?
- Это было бы чудесно! Я не знаю, удастся ли нам дождаться помощи от университетского начальства, но очень скоро я и мои друзья можем превратиться в калек...
- Твои друзья? - Гельмут с сомнением покачал головой. - Тебя одного я мог бы хоть завтра спустить в подземный ход... Люк действительно должен быть... Но, с друзьями? Тут нужно что-то придумать, я тоже не хочу попадать под удар городских властей... Ты уверен, что не хочешь бежать один?
- Поверь мне, Гельмут, я не могу бросить своих однокашников...
Палач на минуту задумался.
- Ладно, - произнёс он, выдыхая изо рта дым. - Сначала я поищу, где этот чёртов люк... Потом придумаем, как действовать дальше. Ты только не думай - Гельмут дал тебе своё слово, а оно у него твёрже алмаза!
Я вернулся на своё место в камеру и вновь окунулся в атмосферу страданий. Мазью из коробочки я смазал свои руки, а также кисти Отто и Манфреда, у последнего были сломаны фаланги пальцев. К Густаву и Якобу тоже применили пытки, те также лежали и постанывали, но у них обошлось без переломов.
- Ну что, друзья, если представится случай совершить отсюда побег, вы со мной? - спросил я шёпотом.
- Я - с радостью, - тихо ответил Отто.
- Разве отсюда можно убежать? - с сомнением произнёс Якоб. - Но если такая возможность имеется, я без раздумий ею воспользуюсь...
- А с чего ты взял, что такое вероятно? - спросил Густав, вытряхивая из волос солому.
- Наш старый знакомый Герман что-то пронюхал про подземный ход... Надеюсь, скоро он его обнаружит. Старый волк собирается взять нас с собой...
- Рискованное дело, - заметил Густав. - Но, как бы там ни было, я - с вами!
- Поэтому, друзья, не отчаивайтесь! С благословения Пресвятой Девы мы обязательно выберемся отсюда! - мне хотелось хоть чем-то поддержать своих приятелей.
В камере нашей и так был полумрак, а вместе с наступившей ночью её наполнила густая, вязкая тьма. Коридор освещался масляными лампами, робкий и слабый свет как бы нехотя проникал к нам и тут же терялся в глубинах каземата.
Лежать на каменном, холодном полу доставляло мало удовольствия, но, слава богу, что нас не приковали к стенам, как некоторых бедолаг, которые сутки напролёт жалобно плачут или просто тихо стонут, звеня ржавыми цепями. Небольшие охапки соломы, разбросанные по каменным плитам, мало согревали.
Ночь проникла в стены башни, а вместе с нею проснулись и зашевелились ночные обитатели: противные насекомые заползали под одежду и впивались в измождённые тела. Мыши и крысы начали бегать по лежащим узникам, деловито обнюхивая, а иногда и покусывая измученных людей. Вслед за этим пожаловали ночные кошмары. Кому-то снились тиски и щипцы палача, кому-то «испанский сапог» или дыба...
Я попытался уснуть. Представил себе родной дом, отца с матерью, брата с его женой и, конечно, милое личико Илоны. Если бы она знала, в какую беду я попал!.. Нет, пусть лучше остаётся в неведении. «Помоги мне, Господи, выбраться из этой гнилой ямы!» Постепенно в памяти всплыли мгновения последнего проведённого с нею дня... Внутри всё заныло. Пресвятая Дева, через что мне ещё суждено пройти, для того, чтобы снова обнять её?
Мало-помалу усталость от пережитых событий взяла своё, и я начал забываться. Тем неожиданней прозвучал во мне «внутренний голос», а точнее, голос Андреаса Аурифабера:
«Не вздумай спать!»
«А что случилось? - подумал я. - Сейчас самое время вздремнуть да набраться сил...»
«Не вздумай спать!»
«Хорошо...» После таких слов действительно не уснёшь. Но что имел в виду дух известного в Пруссии врача?.. Впрочем, ему, наверное, виднее.
Я открыл глаза. Стало чуточку светлее из-за пробивающегося в каземат света из караулки и коридора. Заключённые спали. Кто-то сопел, кто-то храпел, кто-то подвывал... Спокойного сна не было ни у кого. Мой сосед справа тяжело дышал и иногда кашлял, при этом мучительно постанывая. Стояла жуткая вонь...
Меня и прежде по ночам посещали мысли... Причём, разные - важные и несущественные, умные и пустяковые. Часто они, подобно изумрудным светлячкам, куда-то манили или просто дразнили и не давались в руки. Случалось, пугали, а бывало, что смешили. Порой, они бывали так похожи на кудрявый дымок от ночного костра, уносящийся высоко в небо и таящий там, среди задумчивых звёзд… Мне с ними бывало непросто, но без них я ощущал себя пустым местом…
«Всё имеет свой закат, и лишь ночь заканчивается рассветом», - говорили восточные мудрецы. Обычно ночь давала мне возможность подвести итоги, переосмыслить минувшее и решить, каким я войду в новое утро. И думалось мне в эту пору совсем не так, как днём, а иначе: неторопливо и обстоятельно. Я осознавал, что в вечности безвозвратно растворилась ещё одна капелька моего бытия. Как малая дождинка в огромном море… И мне было важно знать, что в ней сделано хорошо, а что – плохо? И сколько таких росинок или слезинок у меня в запасе?..
…Вот сменились часовые. На дежурство заступила новая смена. У часового здесь одна задача - шествовать по коридору да заглядывать в камеры, следя за порядком. Зачастую солдаты, пройдя туда-сюда несколько раз, заходили в дальний конец коридора, усаживались на пол и дремали, прислонившись к стене, держа в руках ружьё.
«Илона, милая моя Илона... Встретимся ли мы когда-нибудь вновь?»
Ответ на этот вопрос мне не мог дать никто. Будущее пугало своей неопределённостью... Даже если нам удастся сбежать из тюрьмы, мы все окажемся вне закона. Мне придётся менять имя, я не смогу жить как полноценный человек. Герман сколотит из нас новую шайку... Я буду постоянно находиться в страхе разоблачения, ждать, когда ко мне в дом вломятся полицейские и потащат на виселицу... Или - сюда, в камеру «Голубой башни»... Да, побег - это, конечно, не самый лучший выход, но оставаться здесь далее становилось невыносимо - самое большее, через месяц все мы будем сумасшедшими и калеками... А потом нас привяжут к конским хвостам и поволокут на казнь... Если бы городские власти прислушались к слову ректора Университета... Но будет ли сказано такое слово?..
Никогда ещё я не ощущал себя настолько несчастным и опустошённым...
Шаги часового стихли. Видимо, солдат решил оставшееся время службы посвятить спокойному сну... А мне спать нельзя... Я не знаю почему, видимо, что-то должно произойти.
В глубине камеры кто-то вскрикнул. Тут же раздался раздражённый писк крысы. Послышался чей-то продолжительный стон, звон цепей прикованного к стене арестанта...
«Как там мой родной Инстербург? Я слышал о том, что вся Восточная Пруссия из-за неурожая попала в бедственное положение. Неужели людям грозит голод? Всё-таки я надеялся, что моя семья не пропадёт - отец с братом работают, не покладая рук... А я...» - И горестный вздох вырвался из моей груди...
…Мне вспомнилось, как я однажды посетил могилу своего дядюшки. Это случилось через год после его гибели. Меня удивило, что на плите старого бортника было много цветов. Складывалось ощущение, что тут его очень часто навещают... Настолько все было аккуратно убрано. Кто? Очевидно, благодарные пациенты и бывшие соседи, которые любили старого Клауса…
Большинство из нас встречало такие родственные души. Они врываются в нашу бытность, частенько бросая вызов или ставя под сомнение всё, чем мы жили прежде. Обычно они говорят именно то, что нам нужно услышать в данный момент, после чего мы и понимаем, что данная встреча была не такой уж случайной. Потом многие из таких людей покидают нашу судьбу... А нам, порой, трудно принять то, что они уже выполнили свою роль в нашей жизни, и пришла пора их отпустить...
…Но больше всего на кладбище меня поразила не людская любовь и забота. Из-под куста сирени вдруг выскочил огромный пёс моего дяди и принялся лизать мне руки. Выглядел он неважно: впалые бока, с которых клочьями свисала шерсть, в хвосте колючки репейника, а в глазах запредельная грусть… «Как ты тут оказался, и что делаешь?» - спрашивал я его, но ответа разобрать так и не смог. Псина лишь тихо поскуливала и всё норовила лизнуть меня в нос. Через какое-то время к погребению подошла крестьянка с миской какой-то еды. Я стоял рядом с могилой и смотрел на дядиного пса, который, урча и помахивая хвостом, побежал её встречать. Я не удержался и спросил у женщины о том, как собака оказалась здесь.
– В день похорон он оборвал верёвку и бежал за гробом до самого кладбища, - ответила она. – Потом смотрел, как покойного опускают в землю... С тех пор отсюда не уходит. Мы несколько раз забирали его к себе домой, но на следующий день он всё равно возвращался сюда. Вот теперь через день мы ходим его кормить. Жалко ведь божью тварь…
Я стоял и молчал, а слезы текли по моим щекам… Затем потрепал собаку по мохнатой холке, крепко обнял её на прощанье и побрёл домой…
Вдруг я ощутил какое-то движение: в камере кому-то явно не спалось. Я скорее почувствовал, чем увидел, как кто-то пробирался, переступая через лежащие тела людей. И двигался он ко мне...
«Это - по твою душу...»
На мгновение я потерял его «из виду». Только что ощущал опасность вблизи себя и вот, злоумышленник словно растворился во тьме. Сердце моё колотилось так сильно, что неведомый враг, казалось, мог его услышать... И вот, я ощутил чуть уловимый поток воздуха... Недруг всего в двух шагах от меня! Возможно, он всматривается в лица или пытается узнать того, кто ему нужен, по запаху? А может он чувствует испускаемые телами волны страха? Шагов его я не слышал, но знал, что сейчас наступит роковой момент...
Он прыгнул на меня и вцепился руками в горло. От неожиданности, да ещё от сильного удара коленями в грудь, у меня перехватило дыхание. Пальцы врага стиснули мою гортань, перекрыв поток воздуха в лёгкие. Я начал паниковать, попытался стряхнуть неведомого противника с себя, но мне это не удалось - тот был ловок и силён. Тогда я взмахнул руками и нанёс своими ладонями удар по его ушам. Это - подействовало: он на мгновение ослабил хватку, и я смог сделать глоток воздуха. И снова его пальцы сомкнулись на моём горле. Я почувствовал, что жизнь начинает вытекать из моего тела...
«Держись...»
Я крутанулся из последних сил. Враг потерял равновесие и вновь ослабил хватку. Я же со всей силы нанёс ему удар в переносицу. Злодей покачнулся... В этот момент я почувствовал присутствие ещё одного человека. Крепкие руки схватили моего противника за голову, и я услышал хруст, от которого у меня всё внутри похолодело.
- Ты жив, Петер? - в сиплом шёпоте я узнал голос Германа. Тот тяжело дышал.
- Жив, - ответил я, массируя шею. - Но, если бы ещё немного...
- Не знаю отчего, но его недобрый взгляд, брошенный в твою сторону сразу меня насторожил, - старый вор оттащил тело поверженного врага к решётчатой двери. - Я наказал своим парням не спускать с него глаз.
- Спасибо тебе, Герман, - только и мог вымолвить я.
- Не стоит благодарности, - ответил тот. — Не так давно ты сам ходил под ножом..., пока мы не нашли настоящего предателя... Так вот, едва этот тип начал копошиться, меня толкнули в бок, а я сразу понял, что тот задумал...
- Кто же это был?
- Закхаймский убийца Стешек. Поляк..., - Герман достал трубку и чиркнул кресалом.
Меня сильно удивило то, что заключённый может спокойно курить в камере.
- Его только сегодня доставили в башню...
Так это был тот низкорослый тип со злобным взглядом! Почему-то я так и полагал...
- Так что же теперь будет? - прошептал я.
- А ничего, - ответил Герман. - Трупов тут и без него хватает. И выносят их только тогда, когда от вони становится невозможно дышать... Никто не будет интересоваться, отчего он сдох... Интересно только одно: почему он хотел убить именно тебя? Ты с ним раньше не сталкивался?
- Никогда, - ответил я.
Но страшный ответ ко мне пришёл сам... Это - он, тот самый злой дух хозяйничал в теле и душе Стешека, которого бросили в темницу «Голубой башни». Дух поселился затем, чтобы убить меня руками поляка. И хоть дух Андреаса Аурифабера предупредил меня, что бы я мог сделать без старины Германа?
- Тогда мне это совсем непонятно... А я страсть как не люблю подобные непонятки...
- Возможно, - начал строить я предположения, - мне довелось набить ему морду в трактире?.. - Это - была ложь, но Герман, кажется, её «проглотил». - Был такой случай месяц назад... Теперь я вспомнил его!
- Ну, это - меняет дело. Пан Стешек таких людей не прощал... Тогда - понятно, почему он был так неравнодушен к тебе и в первую же ночь решил поквитаться!
- Месть до добра не доводит, - заметил я, вздохнув. – Если решил отомстить – рой сразу две могилы…
- Как знать, - ответил Герман. - Иной раз и спускать нельзя... Я думаю иначе: если есть возможность отомстить - не упускай её! Вот когда пчела кого-нибудь ужалит – то сразу же погибает. Так же надо и с людьми: сделал подлость – умри!
Наш разговор прервал тяжёлый заунывный вздох возле стены. Казалось, сдулся наполненный воздухом мешок.
- Вот и ещё один отмучился... - пробормотал Герман. - Надо скорее валить отсюда, а не то мы здесь все сдохнем...
Сноски:
29 - невпопад (лат.)
30 - по одному обо всех не судят (лат.)
31 - опыт - наилучший учитель (лат.)
32 - Andries van Wesel, 1514 - 1564, — врач и анатом, младший современник Парацельса, основоположник научной анатомии
33 - Церковь утверждала, что как зерно прорастает в колос, так и новое тело вырастет из некой косточки, подобно вишне, чтобы воскреснуть в день Страшного суда и предстать перед Господом. Поскольку Жития Святых рассказывали о сотнях сгоревших мучеников, то пришлось эту косточку объявить «несгораемой» и «неуничтожимой». Хотя её никто не видел, но описывали в научных трудах. В её существовании не сомневались так же, как и в том, что у мужчин с левой стороны не 12, а 11 рёбер
34 - Дальний Росгартен
35 - Последний приют (нем.)
36 - хорошая новость (лат.)
37 - в переводе с немецкого означает «Мёртвая голова»
38 - в 1697 году в «Голубой башне» содержалась 14-летняя девочка, обвиняемая в колдовстве