Вера и Надежда. часть седьмая

         
        У калитки.

Учился я хорошо, и когда по окончании школы стал вопрос
о выборе профессии, родители, желая удержать меня в родном
селе, уговаривали  учиться на агронома или ветеринара,
но я уже  давно мечтал стать военным, и не просто военным,
а непременно танкистом. Я же с малых лет летом на тракторе
сидел.
 
Послал я документы в Высшее Танковое Училище, и через
некоторое время пришёл вызов на экзамены. Экзаменов я
не боялся, так как по всем профилирующим предметам имел
только отличные отметки, но очень беспокоился за медицинскую
комиссию из-за своего роста. Однако когда председатель
комиссии увидел меня, сразу сказал: «Вот орёл специально для
танка родился». Тут уже я совсем успокоился. 
Экзамены сдал успешно и был зачислен на первый курс.
Это была моя первая победа, так что в село вернулся гордый и
довольный.  Вот уж родители радовались, особенно отец, как же,
сын будет офицером. Мама с грустью понимала предстоящее
расставание на целых четыре года. 
Осенью я уехал. Прощаясь, сказал подружке: «Не грусти тут без
меня. Буду тебе писать».
 «И я тебе», – ответила она почему-то  осипшим голосом.
        Иван Игнатьевич взял паузу, чтобы отпить чая.
Надежда Гавриловна подлила ему горячего.
- Эх, Ваня, знал бы ты, каких усилий стоили мне эти слова. 
Внутри меня всё клокотало. Сердце разрывалось. Я молила:
только бы не разрыдаться.   
На следующий день проснулась как всегда с радостью:
«Вот сейчас Ваню увижу!» … А нет его! … Вот тут-то
я  завыла. Бабка меня травой отпаивала. А как успокоилась,
побежала на почту: «Может уже письмо пришло?»
Почтальон смеялся: «Он ещё доехать-то не успел».

     В учёбе я очень старался. Хвалили меня и педагоги, и
командиры, о чём я регулярно писал в письмах домой
своей родне. Сначала каждый день и каждому в отдельности,
но потом понял, что нет смысла писать об одном и том же,
если письма читают все вместе. Стал  по очереди:
в понедельник маме, во вторник отцу, в среду брату Грише,
в четверг сестре Маше, в пятницу подружке Наде да братьям
её, в субботу бабке Матрёне, в воскресенье бабке Шуре и,
конечно, в конце кланялся всей родне и друзьям поименно.
Старания мои вознаграждались сполна обилием писем,
приходящих на моё имя. Они были мне хорошей поддержкой.
Не скрою, первое время я сильно тосковал по дому.
        Больше всего было писем от Надюшки, детские,
трогательные, о родных, о школе, о подружках.  Вроде бы
ничего особенного, а вскроешь конверт, и оттуда радость
и тепло.
Родня писала, кто о чём, но в основном об одном и
том же, так что я был в курсе всех сельских дел, но
каждый обязательно сообщал, что Надя без конца спрашивает
обо мне.
        Каждый год летом после лагерей и военных учений
у нас были каникулы, целый месяц. 
Как я спешил домой! Какая это была радостная встреча,
с родителями, с братом, сестрой, с соседями и, конечно,
с Надей, которая писала мне такие трогательные письма.
Надо сказать, что в первые два приезда, я не выделял её
из всех, не мог понять, кто она, - сестра ли мне, подружка.
Безусловно дорога, как и все эти близкие  люди, но не больше.
Но на третий мой приезд случилось что-то странное,
удивительное. Обычная радость свидания, но наши глаза
встретились, и какой-то ступор. Я не могу ни шага шагнуть,
ни слова сказать и чувствую, что краснею, и будто пот меня
прошибает, и какая-то неловкость. И тут, что вообще
удивительно, отвёл глаза и не знаю, как себя вести.
Прекрасно понимаю, - это же Надюшка, соседка моя, и вроде
бы не она. Чуть было не сказал ей: «Здравствуйте!
Как поживаете?» Вот было бы смешно, а вместе с тем,
ничего смешного. Вот такое наваждение.
      Иван Игнатьевич замолчал погружённый в воспоминания.
Надежда Гавриловна продолжила его рассказ.
- Вот тут-то, Ваня, я и поняла, что «Наконец-то, наконец-то
ты  увидел меня! Наконец-то я тебе не дружок  или подружка
по детским забавам, а девушка, у которой всё при ней.
И  только посмей не пригласить меня на танцы». 
      Девчонки, подружки мои завидовали мне, с таким парнем
танцую. Каждую субботу только со мной танцевал. Однажды
пригласил меня в кино в село Ивановское, фильм был про
любовь. Идём обратно, ты что-то рассказываешь, а мне
так хочется, чтобы  остановился и поцеловал меня, чтобы
почувствовать, как это.  … Не догадался. Месяц прошёл, так
и уехал недогадливый.
И опять долгие месяцы ожидания писем и радости им.

Окончил училище я с отличием и получил назначение в дальний
пограничный гарнизон. Перед отправкой к месту службы был
мне предоставлен двухнедельный отпуск, и в деревню свою я
уже приехал лейтенантом танковых войск. И вот, когда все мы
пообнимались и перецеловались, и все восторги,  и удивления 
иссякли, я спросил:
- А где Надя? Что она не заходит больше к нам?
- Ну, как же, с утра была, - говорит мама.
- А, что же её нет? 
- Наверное стесняется.
- Чего это вдруг? Шестнадцать лет не стеснялась, а сейчас
застеснялась.
- Ванечка, ты и не заметил, что Надя твоя уже  не подружка,
которая за тобой удочки носила, а невеста. Сходи, пригласи,
заодно зови всех в гости.
Я вышел, сделал два шага к калитке, и вдруг сердце так
заколотило, и не пойму от чего. 
Постоял перед крыльцом, отдышался, открыл дверь, а они уже
ждут меня, все Шестаковы: и Гаврила Матвеевич, и тётя Дуся,
и дружки мои -  Надеждины братья, и бабуля Матрёна. Опять
охи, ахи, объятья. Только Надюшка стоит в стороне, такая
красавица, а подойти не решается, да и я чувствую будто бы
между нами барьер. Будто бы это удивительный цветок
распустился, и от этой красоты ноги мои окаменели и во рту
пересохло.
Тут возникла пауза. Все смотрят на меня, как бы оценивая.
А я думаю: «Какой я офицер, если остановился перед
преградой, которой даже нет?»
Подошёл и обнял Надю первый раз в жизни.
- Вот молодец, Ванюшка! – сказал Гаврила Матвеевич и полез
за бутылкой. – Такое надо отметить.
Все радостно засмеялись. 
- Он теперь тебе не Ванюшка, а Иван Игнатьевич, - поправила
Евдокия Петровна.    

Вечером пошли на рыбалку. Ничего не поймали. Весь клёв
целовались в высокой траве среди гвоздик и ромашек. 

Две недели быстро пролетели. Днём помогал по хозяйству,
а вечер всегда с Надей. Всё думал: - «Как это теперь буду
с ней прощаться?» 

Надежда Гавриловна улыбнулась и продолжила:
- В четверг утром смотрю, сестра Ванина-Маша, стоит у калитки
и зовет меня. Подошла, а она мне говорит: «Ты знаешь, что
Ваня в понедельник уезжает?» 
«Как так, почему? – спрашиваю.
«А вот так, - говорит, - кончается отпуск. Уезжает на службу
в гарнизон, и я не пойму, чего вы тянете?»
Тут спохватилась я. «Ой, – кричу, - бабуля! Ой, что делать?»,
и бегом к бабке Матрёне. … Все девичьи тайны я только ей и
доверяла.
«Что случилось? Что случилось? Всполошила весь дом! Говори».
Поведала я ей весь разговор с Машей.
«Плохи твои дела, девка! – говорит. – В энтим горизонте небось
своих невест хватает. Окрутит его какая-нибудь попрыгунья,
и пропал парень. «Надо брать быка за рога и прямо в стойло!»
Как я услышала эти слова, ещё громче взвыла, а бабка мне
говорит: «Не голоси на всю деревню, а лучше иди к матери,
и пускай она бежит к Варваре и вдвоём они обмозгуют, как всё
лучше обустроить. Мать тут же пошла к соседям, а я обратилась
к отцу: «Папаня, скажи Ване, чтобы женился на мне. Ведь уедет
он, и всё пропало!»
- «Доченька, ну как я ему скажу? Не заставлю же его силой. 
А может у него и планов таких нет».
- «Есть, - говорю – есть! Сердцем чую!»
- « К тому же, тебе только шестнадцать, и не распишет  вас
председатель».
- «Так Пётр Емельянович вроде тебе кум?»
- «Кум-то кум, только закон он нарушать не будет. Поговорить,
конечно, я с ним поговорю, а вот каков выйдет результат?   
Надо сначала знать намерения Ивана».
- Выскочила я во двор. Маша стоит, ждёт меня. Шепчу ей: «Зови
скорее Ваню».   Он вышел. «Что случилось?» - говорит, а я ему
сразу и выпалила:  «Ваня, давай поженимся! Я тебе буду
хорошей женой, и вместе поедем в гарнизон».
   
- Дальше я, - остановил Надежду Гавриловну Иван Игнатьевич. 
- У меня такие мысли с самого начала были. Смотрю на неё,
и такая она ладная, и такая красивая, и такая вся своя, родная,
и ростом точно с меня. Лучше её мне никогда не найти. 
Но как быть, ведь ей только шестнадцать?
А сам говорю ей: «Через два года тебе будет восемнадцать,
я приеду в отпуск, и мы поженимся».
А она отвечает: «Нет, Ванечка, чует моё сердце, либо сейчас,
либо никогда. Ни с кем ты так счастлив не будешь, как со мной!»
Упала на колени, прижалась к ногам, - «Никому тебя не отдам!»
Поднимаю её: «Что ты?», - а она прямо не в себе.
Рядом сестра стоит, плачет.
«Ладно, - говорю ей, - пошли».
     Искали председателя часа два, то он где-то в поле,
то в коровнике, то в мастерской. Нашли только в обед дома. 
Выслушал он нас и говорит: «Приходите завтра утром в контору».
На этом и порешили. 
Я стал думать, как убедить Петра Емельяновича.

   - Подожди, Ваня, - остановила его Надежда Гавриловна, - я
сейчас свежего чайку заварю. Костя, а ты ешь пироги-то, они
с капустой, как ты любишь.
- Спасибо! Но уже ничего не могу.
- Ладно. Я тебе с собой заверну.
 
- На утро, - продолжила она рассказ , - стала я собираться,
а бабка зовёт меня и говорит: « На вот, одень-ка это» - и даёт
мне свои голубые байковые панталоны.
- «Зачем?» - говорю.
- «Одень, не спрашивай».
Одела я, а она протягивает мне свою подушку-думочку: «Сунь в 
панталоны под платье, а сверху подпояшь поясочком, чтобы
не вывалилась. Теперь одень мою вязаную кофту и прикрой ей
всё это». 
- «Так я же спарюсь, лето на дворе».
- «Не растаешь. Хочешь замуж, делай, как я говорю.  Теперь
слушай. Зря пузо не выпячивай, а коль пойдёт разговор, скажешь,
что беременна, и вот тогда покажи».
- «Ой, бабуля, обман это!»
- «Тогда жди два года у моря погоды». 
- «А вдруг обнаружится? … Стыда!…»
- «Да что он тебя щупать будет что ли?»

         Встретились у калитки. Со мной отец и мама.  С Ваней
тоже свекровь моя дорогая и Гаврила Матвеевич.
Ваня немного удивился моему преображению, но вида не подал,
думаю, тоже нервничал, - понятно, не каждый день женишься,
к тому же так скоропалительно.
Председатель был на месте. Ждал.
- «Так, - говорит, - решили пожениться? Хорошее дело! Семья это 
ячейка общества, а общество наше строит коммунизм! Стало быть,
ваши дети будут жить в коммунизме! Рад за вас! Давайте документы».
Ваня положил на стол наше заявление, свой военный билет и мои
метрики. Пётр Емельянович прочитал заявление, взял Ванин
документ, читает: «Никифоров Иван Игнатьевич, двадцати двух
лет, военнослужащий, лейтенант. Тут всё правильно».
- Затем берёт мою справку о рождении.
- «Шестакова Надежда Гавриловна, тысяча девятьсот двадцать
пятого года рождения. А вот тут, молодые люди, загвоздка
получается, так как невеста несовершеннолетняя, и, стало быть,
замуж ей рано.
- «Пётр, ты мне вчера, что говорил?» - загудел мой папаня.
- «А что я говорил? Я говорил «давай подумаем». Ты подумал?
- «А что я должен был подумать?»
- « Не знаю. Только закон я нарушать не могу!»
- «Но может быть, есть какие-то исключения?» - спросила тётя
Варя.
- «Вот это правильный вопрос. Исключений много и одно из них,
если невеста беременна», - хитро улыбнулся председатель.
- «Так я и есть беременна», - выкрикнула я. 
Ваня сделал удивлённые глаза. Я ткнула его в бок.
- «Покажи справку», - настаивал Пётр Емельянович.
- «Какую справку?»
- «От врача».
Я откинула бабкину кофту и выпятила живот.
- «Вот, - говорю, - моя справка». 
Если бы не мой отец, Ваня б рухнул на пол.
Председатель внимательно посмотрел на меня, потом на живот
и говорит: «Это другое дело. ... Это серьёзное обстоятельство
меняет ситуацию. ...Теперь это событие надо зарегистрировать».
Достал толстую книгу и вписал наши имена и фамилии.
Потом со словами: «Поздравляю вас с законным браком!
Теперь вы стали мужем и женой», - вручил свидетельства о
регистрации брака, выписанные фиолетовыми чернилами.
- «Молодые люди, можете поцеловать друг друга!».
 Я  это время была в таком жутком напряжении, боялась,
вот-вот всё сорвётся, обязательно, что-нибудь помешает, и
когда поняла, "наконец свершилось», стала от радости так
прыгать,что, чуть было, не выронила подушку. На что
председатель сказал: «Вам, гражданочка, в вашем положении,
не стоило бы так скакать».
Но смотрю, вся родня моя не очень-то рада событию, и даже
в некотором смятении, так как не были посвящены в бабкины
хитрости. А Ваня, когда мы вышли из правления, сразу стал
в позу и говорит: «Что-то я не пойму, Надежда, про беременность.
Когда это ты успела?»
Тут-то я присела и вытащила думочку из-под платья.
Вот все хохотали!

- Да, - сказал Иван Игнатьевич, - а потом повернулась ко мне и
сказала серьёзно, глядя мне в глаза: «Как ты, Ванечка, мог
подумать такое. Знай! Я была и буду только твоя навсегда!»
Ох, и стыдно мне было.
Тут кто-то, чтобы разрядить обстановку крикнул: «Горько!» и
она обвила мою шею.
- А мне, Ваня, по сей день стыдно, что так обманула Петра
Емельяновича, - вздохнула Надежда Гавриловна, - хороший
был человек.
     Иван Игнатьевич улыбнулся.
- Ты, что всерьёз думаешь, что обманула его?  Через много
лет у нас с ним зашёл разговор, и я извинился за обман, а
он сказал: «Ваня, к тому времени у меня уже было четверо
детей, и поверь, я хорошо представлял, как выглядит
беременная женщина.  Я дал твоему тестю намёк, как подумать,
вот он и придумал".
- Э-эх! – выдохнула Надежда Гавриловна, - подумал-то не отец,
а бабуля. Вот кому мы обязаны нашим счастьем. Царство ей
небесное! 
      - Была пятница, рабочий день. Свадьбу назначили на субботу
и пошли в обход с приглашениями.
Вечером, конечно, отметили в семейном кругу. Скромно.
Отвели для молодожёнов горницу, но я настояла, чтобы
постелили на сеновале.  Ох! Не забыть мне этот запах свежего
сена!
- Как ты всё это помнишь? – удивился Иван Игнатьевич.
- А ты разве забыл, как я всю ночь целовала, целовала, целовала
тебя, да приговаривала: «Мой, мой, мой, мой! Никому не отдам!»
- Эх! Собственница ты моя, - засмеялся он. – Такого не забыть. 
        - На свадьбу пришла вся деревня. Ясное дело, полдеревни
родня, а остальные друзья-односельчане, как не пригласить, да
и в других деревнях тоже родни полно, - продолжил Иван
Игнатьевич.
- Одно обидно, не было у меня свадебного платья, - вспомнила
Надежда Гавриловна, - не успели сшить. Пришлось мамино быстро
переделывать. Да и Ваня за четыре года из своего костюма вырос.
Позаимствовал у друга.
Гуляли весело. Разошлись только, когда восток побагровел.
Правда нам и пить особенно не давали, и на сеновал отправили
пораньше.
Какая это была сладкая ночь!  Я так и уснула в его объятьях.
Утром слышу какой-то шум и громкие разговоры. 
Вбегает Маша и кричит: «Эй, просыпайтесь скорее!»
- «Что случилось?» - спрашиваю, а на душе сразу стало тревожно.
- «ВОЙНА!"

Было воскресенье, 22 июня 1941 года.




          Продолжение следует ...