Посвящается моей сестре,
Лизе
Это лето было таким жарким, что хотелось умереть.
Свой семнадцатый день рождения, ограничившийся скромной встречей с несколькими друзьями, которые, если бы я не позвонила им с утра, вряд ли вспомнили бы о нем, действительно оказался таким себе торжеством. Эта правда была не больнее осознания того, что к семнадцати годам я благополучно «растеряла» всех друзей, в конце концов наслаждаясь этим подростковым меланхоличным одиночеством, которое, кстати, не казалось мне отягощающим. Во всяком случае, каждый раз, стоило мне вернуться мыслями к этому неприятному факту, я вспоминала свой день рождения, когда мы, рассевшись в гостиной, даже не знали, о чем говорить, будто вовсе и не были знакомы. В конце концов, одна из тех миловидных девушек, которых я когда-то считала своими подругами, завела разговор про какую-то нашу общую знакомую, так сильно при этом увлекшись собственным рассказом, что мне пришлось громко и довольно-таки грубо прервать ее. Когда я сказала «Боже, Соня, заткнись», мой голос словно эхом раздался по комнате, после чего все они обернулись ко мне, одиноко сидящей в кресле с бокалом шампанского.
Несколько секунд они молча не сводили с меня глаз, будто бы вместо грубого «заткнись» я сказала что-то вроде «эй, ребята, смотрите!». Потом, пока они переглядывались между собой с таким видом, будто я сказала что-то страшно неприличное или странное, я почувствовала, как мои губы поползли вверх, и, улыбнувшись самой себе, продолжила наблюдать за пузырьками шампанского в своем прозрачном бокале. Мне захотелось рассмеяться.
– Какой чудесный праздник, – сказала я наконец, все еще улыбаясь своей широкой улыбкой, которая так нравилась многим людям, но еще большее количество раздражала, ведь мало кому из моих знакомых шла та улыбка, которой могла похвастаться я. – Настолько чудесный, что в следующем году я вряд ли захочу устроить нечто подобное.
Когда они ушли, я, снова оставшись дома одна, включила в проигрывателе альбом Боба Дилана, подаренный моей дорогой сестрой, после чего вышла на балкон, любуясь этой знойной Москвой, от которой хотелось зайти обратно в квартиру, хотелось убежать, спрятаться. Теперь это была еще и одинокая Москва, без друзей, без развлечений, – меланхоличная Москва, лето в которой должно было стать для меня таким же мучительным, каким я его себе представляла – таким же, как и прошлое.
Вернувшись обратно в квартиру, я впервые за день почувствовала себя настолько разбитой и опечаленной, что хотелось закрыть глаза и больше никогда не открывать их.
Было начало июня, когда я снова впала в это меланхоличное состояние с осознанием, что теперь мне исполнилось семнадцать, и что я вновь осталась без друзей, которым, впрочем, было плевать на меня. Вчера, когда я была еще шестнадцатилетней девушкой, им было плевать на меня точно так же, как и сегодня, когда я, к слову, повзрослела на год.
Было начало июня, когда моя мать обескуражила меня новостью о том, что всего через пару дней я уеду в Англию к одной из ее знакомых на все летние каникулы, пытаясь стать ближе к высшему английскому обществу, а также в попытках улучшить свой английский, который, к моим нескромным суждениям, и так был совершенен.
Кажется, у меня даже не спросили, хотела ли я уехать в Англию, однако в этом не было никакой нужды, ведь, конечно же, хотела. Англия с детства пленила меня своей культурой, своим языком, своей загадочностью и жаждой познать ее, понять ее.
В день, когда я отправлялась, меня переполняла радость, однако, стоило мне взглянуть на свою старшую сестру Викторию, как что-то внутри словно оборвалось, заставив воздух исчезнуть из легких. Я смотрела на нее, после чего мы обнялись, долго не отпуская друг друга. Из всех людей на планете я любила ее сильнее всех – более того, когда ее не было рядом, я чувствовала себя так, как будто от меня оторвали какую-то необычайно важную часть, без которой моя жизнь становилась лишь жалким существованием. Мне было больно расставаться с ней, однако это все равно пришлось сделать, поэтому я просто смирилась, как это часто приходится делать.
Закрыв глаза, я представила, как совсем скоро окажусь в Англии, буду засыпать в ней, и просыпаться в ней же, и это каждый раз заставляло меня покрыться мурашками. Неизвестность, несомненно, пугала, но притяжение было куда сильнее.