Срази меня гром, но если бы мне в детстве сказали, что я проживу всю свою жизнь в ложном знании об окружающем меня человечестве, я счел бы это сверхфантастикой. И если бы не доказательство Великой теоремы Ферма, то я так бы и ушел в мир иной обманутым...
Я обладаю (что и вам не заказано) той способностью, что различаю свою личность и своё Я и могу оценивать их как бы со стороны, как бы объективно – так же, как вы можете оценивать других людей.
То, что, оценивая других людей, человек судит по себе, берет себя за эталон измерения, я, конечно, знал. И потому, несмотря на свой довольно точный глазомер при оценке явлений, к которым линейку не приложишь, я все же в своих ощущениях десять-двадцать процентов отводил на ошибку. Десять-двадцать, но не СТО же! Я не могу припомнить ни одного случая, когда я ошибался бы на все сто процентов: что, например, явления нет, а я с абсолютной уверенностью считал бы, что оно есть. Сомнение – это моя характерная черта, приобретенная окончательно и навечно в тринадцать лет. И вот, несмотря на это, я на исходе своего семьдесят шестого года жизни понял, что влип, и не по уши, а целиком: оказалось, что я прожил свою жизнь в стране-фантазии, скопированной с себя (со своих ценностей)...
Ну, вообще-то, как я вижу «отсюда», с 75-летнего Олимпа, признаки моей фатальной ошибки появились весьма давно. Уже тогда, в третьем классе, когда соседка предложила нам, трем пацанам, квадрат три на три, куда надо было вписать девять цифр, но так, что все суммы по горизонтали, вертикали и диагоналям были бы равны. Ровесни сдались минут через двадцать, а я, не отрываясь, просидел с карандашом двое с половиной суток, пока задачу не решил. Потом, вспоминая этот момент, я радовался тому, что я не сдался. Но мне в голову не приходил самый главный вопрос: ПОЧЕМУ я загипнотизировался задачкой?
Признаков тщеславия у меня тогда еще не было: желание утереть нос своим ровесниками отсутствовало напрочь. Конфетку за победу мне тоже никто не обещал. И вообще, это победа не являлась НИКАКИМ средством ни для чего! Причина, как это я сейчас понимаю, сидела глубже: в самом процессе поиска! Но тогда я не понял ни этого, ни того, что эта причина была присуща ТОЛЬКО мне. И когда в последствии я видел, что кто-то «подсел» на задачке, то я объяснял это причиной, АНАЛОГИЧНОЙ моей. И вот так все последующие ¬65 лет я судил о других людях по себе. Мне казалось, что я не одинок в этом мире и что таких, как я, в мире существует целый СЛОЙ – влюбленных в размышление (т.е. в науку)!
Эта моя фантазия подкреплялась массой великолепных книг, издававшихся в то особое время, называемое Хрущевской оттепелью (главную суть которой, как мне кажется, так никто и не понимает). Те книги будоражили, звали ввысь. Человек – это не пыль на ветру. Если природа дала ему шанс пронестись, как метеор, в этом мире, то он должен прожить этот миг ВЕЛИКОЙ СКАЗКОЙ!
Теперь-то я знаю, как это случилось. После смерти тирана нелюди потеряли руководящий стержень и отступили на второй план. А на первый вышли «враги народа», вернувшиеся из концлагерей после 15-20-летних сроков заключения. Несмотря на весь ужас самого чудовищного во всей истории государства, они пронесли эстафету великой (сегодня опять почти забытой) русской культуры Людей. И вот, на последнем издыхании они успели рассказать и о Людях, и о их Ценностях. Как-то дуриком, случайно, но успел перехватить часть этих ценностей и я: Софья Ковалевская, Эварист Галуа, Александр Грин...
Но опять же, судя по себе, я полагал, что таких, как я, тысячи, хотя в отношении гриновской романтики прозрел довольно рано. Однажды я дал почитать «Сто верст по реке» одному очень испорченному парню – в надежде вернуть его в лоно приличных людей. Он рассказ прочитал, но восхищался лишь сценами садизма и насилия. То есть человек берет из информации лишь то, что соответствует его сущности! И почти никогда больше!
А вот с научной романтикой я попал в полный просак. Вообще-то «звонки» к трезвому осмыслению были. Почему-то я ничего подозрительного не увидел в том факте, что в моем школьном выпуске из 200 человек никто, кроме меня, не собирался поступать в университет (лишь один поступал в МИФИ и один – в МФТИ). Из тридцати человек, которые поступили на факультет электроники в Лесотехнический институт с целью не загреметь в армию и через год бежать и поступать в университет, данную цель осуществил лишь я один...
Конечно, МГУ притягивал своим социальным статусом, но тяга к науке была всё же главнее. И у меня нет оснований с уверенностью полагать, что среди поступающих в университет в 1958-61 годах не было увлеченных наукой. Скорее наоборот: они были, но я в то время не очень-то придавал этому значение. И ребята, пришедшие в организованный мною на физфаке математический кружок, пришли не за фактами, а ради интереса мыслить научно. А я не помню даже, как кружок развалился и, думаю, не без моей вины...
И это был закат научной романтики в окружавшем меня пространстве. В дальнейшем (с 1965 года) в любой научной деятельности других людей я без труда усматривал прагматический интерес: карьера, тщеславие, заработок, побочные блага... С тех пор я не встретил ни одного мыслящего человека, с кем можно было бы просидеть ночь напролет в поиске какого-либо решения в какой бы то ни было науке, причем совершенно бескорыстно – просто из интереса! Впрочем отсутствие таких случаев я объяснял себе удаленностью от фундаментальной науки, наивно полагая, что где-то есть научные учреждения, в которых наверняка есть «чокнутые» ученые, положившие на алтарь истиннной науки свои жизни.
Работа в конкретно-социологической группе по изучению фундаментальной науки на базе институтов АН СССР должна была бы открыть мне глаза, что люди работают в научных учреждениях по тривиальнейшей причине: у них есть соответствующее образование (а иногда и просто диплом) и они обязаны где-то работать и зарабатывать себе на жизнь! И НИКАКИХ премудростей! А всё остальное они делают по долгу службы. И даже когда в 1974-76 годах я с увлечением работал в научной группе по разработке математической модели транспортировки нефти и нефтепродуктов, я все еще не видел, что мои коллеги работали из чисто материальных соображений.
А я ночи не спал и получал наркотическое удовольствие от приходящих оригинальных идей (в том числе и от решения задачи приватизации социалистической собственности с помощью приватизационных чеков, названных впоследствии ваучерами, о чем я сделал ряд докладов на сврем спецсеминаре по экономической кибернетике; Найшуль, правда, утверждает, что идея приватизации с помощью чеков пришла ему в это же время, но он ее нигде не обнародовал, а после перестройки он упорно обходил и все еще обходит эту тему и избегает любые контакты со мной...)
Нет, у меня нет и не может быть никаких претензий к ученым, занимающимся наукой ради заработка. Претензии у меня лишь к самому себе: как я мог полвека допускать, что среди академических ученых могут находиться те, кто занимается наукой из интереса! Научная романтика ликвидируется двумя способами. Первый – бытовое поглощение. Если романтика не подкрепляется еженедельно творческой деятельностью, она засыпает, а то и вовсе разрушается. А второй – бюрократизация поведения: ученый, находясь на службе, – не кот, гуляющий сам по себе, а слуга, особенно в начале трудовой деятельности. И трудовой режим быстро выбивает из головы всякую романтическую блажь! (Пример из жизни. В 1970-х годах я устроился научным сотрудником в высший планирующий орган по лесоводству при министерстве лесного хозяйства. Так вот, через месяц от трудовой дисциплины я стал реально терять сознание и через два месяца был вынужден уйти с работы...)
А плюс ко всему моя личная научная романтика оказалась под жестким прессом политической деятельности, из-за которой я был вынужден уйти с научно-преподавательской работы в Московском институте управления и с тех пор всегда находился ВНЕ научных и инженерных структур. С одной стороны, благодаря этому, особенно после эмиграции, мои открытия и изобретения стали исчисляться тысячами, а с другой – я утратил какие бы то ни было контакты с высшими научными чиновниками, без которых никакое открытие или изобретение реализовать невозможно. Таким образом, все результаты моей научно-изобретательской деятельности ушли в НИКУДА! И в связи с этим в 1989 году я принял решение заняться доказательством Великой теоремы Ферма – опять наивно полагая, что доказательство будет встречено с распростертыми руками и шумная кампания привлечет мировую общественность и к моим научным решениям в обласи физики и кибернетики.
И вот неожиданный итог этой эпопеи: оказалось, что найденное доказательство теоремы Ферма, состоящее по существу из трех простейших умозаключений, ни для кого из тысячи академических и университетских математиков, коим я послал доказательство лично, не представляет ни малейшего интереса! Вот вам, бабушка, и Юрьев день!..
Я прожил жизнь в уверенности, что уж по крайней мере один из десяти ученых имеет хоть какое-то любопытство к СВОЕЙ науке! А получается, что и из тысячи нет НИ ОДНОГО! Выходит, что любители науки – это чужеродное явление на теле цивилизации. Сегодняшняя наука достигла такой мощности, что может пухнуть, как на дрожжах, используя лишь тысячную долю посредственных решений, каких с помощью ТРИЗ она может выдавать в неограниченном количестве. Теперь острой необходимости ни в гениях, ни в полугениях (к коим относятся мыслители с моей изобретательской системой) нет. Красота мысли уступила место научной БЮРОКРАТИИ!
Мы, «чокнутые» ферматисты, соблазнившись характеристикой П.Ферма о красоте доказательства, через невообразимые интеллектуальные и психологические преграды эту красоту отыскали, а она, оказывается, больше не нужна! Эндрю Уайлс нашел доказательство ВТФ, оправдываются они, и уже не имеет значения, чего там нафантазировал какой-то любитель Ферма! И даже вроде бы кто-то доказал, что того решения, какое имел в виду Пьер Ферма, существовать не может и потому: наврал он всё из желания покрасоваться перед потомками!..
И вот теперь, когда доказательство Теоремы найдено, причем в первозданной красоте, как выглядят (и будут выглядеть) эти миллионы душевных и духовных уродов в академических мантиях, предавшие полуколлегу и лишенные способности видеть КРАСОТУ?!
Но на счастье униженных и оскорбленных наука обладает тем фантастическим свойством, что ИСТИНА прорывается сквозь почву, во сколько бы слоев асфальта ее не укатали! И замечу, что очень важно, что НЕ я выношу приговор научной бюрократии – это приговор бюрократия выносит САМА СЕБЕ, своим позорным нереагированием на 16-строчное (а не 200-страничное, как у Уайлса) доказательсто поистине Великой теоремы! «Промолчи – попадешь в богачи! Промолчи – попадешь в палачи!...» И они МОЛЧАТ!..
Я многократно подчеркивал, что математическое значение Теоремы Ферма ничтожно мало по сравнению со значением духовным, а теперь еще и с социологическим! Невероятное свойство Теоремы заключается в том, что она теперь САМА, без участия ее авторов, вершит Нюрнбергский процесс над научной бюрократией, показывая, что она сделана из того же теста, что и совково-гебистский патриотизм-большевизм, – все те же атрибуты: власть равнодушного Хозяина и несметное полчище холуев. И, главное, тот же критерий истины: утверждение считается истинным, если так считает Хозяин или если за него платят деньги. А мы-то, дети Хрущевской перестройки, интуитивно полагали, что истина есть соответствие утверждения законам природы, не зависимым от прихоти человека... Так что такое же вранье и изуверство, как и в российской политике!
И даже цензура такая же трусливая! Генетическая боязнь МЫСЛИ! Некоторые научные сайты не стесняются даже заявлять: темы теоремы Ферма и вечных двигателей для обсуждению запрещены! Нашим-вашим с кисточкой! Но это ИХ наука!
Слава российскому диссидентству, ведущему родословную от Радищева, Грибоедова и декабристов, ибо свободомыслие и истинная наука – близнецы! Для свободной науки не существует запретных тем и ей наплевать на грозный окрик Хозяина – «Цыц!». Она движется любопытством, восторгом чуда, стремлением к могуществу Духа. Как хорошо, что я не знал, что эти ценности чужды официальной науке (иначе я мог бы перестать заниматься заведомо бесполезным делом!)
65 лет я прожил в информационном пространстве тридцатого столетия. Но опять-таки – в диссидентском пространстве, ибо в большевистско-патриоттическом – «Мама, роди меня обратно!». Человек (99,99%) никогда не захочет стать разумным существом. У него для этого было сорок тысяч лет, но он их не использовал! И никогда не использует, ибо боится... МЫСЛИТЬ. Мысль искореняется отовсюду каленым железом. В России сажают за плакат из листа чистой бумаги – власти-то точно знают, что хотел сказать одинокий пикетчик! И даже за «Слава Хозяину!» сажают, ибо врет сукин сын!..
Читатель мог заметить, что я давно закончил свою статью и закрыл ворота, но просто хожу вдоль ограды. Статья – там, я – здесь. Мне некуда идти – я уже всё прошел. Тем более, что под ногами путаются эти самые – мордераторы. За тыщу верст чуят падлы, что я хочу сказать мысль, и потому закрыли от меня все значимые расейские сайты. Незначимые есть, но они не означают свободу слова, в чем хотят нас убедить патриоты. Но одного им не понять, что не высказанная мною мысль обязательно кому-то придет.
ПОЕЗД ВРЕМЕНИ
Мы дошли до седой излучины.
Был нелегок тернистый путь,
Все издерганы и измучены,
Ах как хочется отдохнуть.
Нам скостить бы дороги дальние
Ну хотя бы на перегон.
Чтоб свободу глотать под пальмами,
На ура мы берем вагон.
Поезд вмиг набирает скорость.
Вот и пальмы... Поет душа.
Но... проносится мимо поезд,
Мирозданье надежд круша.
Но проносится мимо поезд –
Предъявляет нам время полис.
Рукоятка стоп-крана сорвана.
Только толку-то – нет тормозов,
Корпус выдержит – сталь рессорная,
Двери – с улицы на засов.
Окна времени зарешечены,
И на волю теперь никак!
Мы не ждали такой пощечины,
Но ведь факт он упрямый факт...
Так пришлось нам монетой звонкой
Оплатить тот жестокий счет.
И пойдут нас рядить потомки
И потомки детей еще.
И пойдут нас рядить потомки,
Собирая свои котомки...
(1979-й. А на дворе – 2017-й.)