В.Ф. Венда
дважды официально признанный выдающийся психолог (Академия Наук СССР, 1984, США, 1996).
https://ru.wikipedia.org/wiki/Венда_ВалерийФедорович
В 1979 году примерно одновременно оперуполномоченный КГБ в Институте Психологии АН СССР майор Анатолий Николаев и лжепомощник академика Велихова, а на самом деле майор ГРУ Анатолий Гуляев начали и так и этак расспрашивать меня, что мне известно об экстрасенсах, парапсихологии и о чтении и навязывании мыслей на расстоянии.
Первым был Николаев, и я решительно и бесповоротно осудил самую постановку такого вопроса как противоречащую основополагающим принципам науки и марксизма-ленинизма.
Николаев пытался смягчить мою жесткую материалистическую позицию. Ему явно хотелось склонить меня к более либеральному взгляду на эти сверхъестественные явления.
Тогда в качестве примера я привел ему Розу Кулешову, едва ли не первого советского экстрасенса. В середине шестидесятых годов она добилась широкой известности.
Ходили слухи, что она способна руками определять цвет предметов и на расстоянии угадывать, какие фигуры рисует экспериментатор.
Роза Кулешова пришла в старый институт психологии, что располагался рядом с МГУ на Моховой улице, и предложила продемонстрировать свои способности.
Тогдашний директор института профессор Смирнов отличался доверчивостью и добротой. Роза надела на глаза повязку и предложила Смирнову класть перед ней в случайном порядке образцы разных цветов.
Кулешова накладывала руки на образцы, воздевала очи к небу, а затем быстро и безошибочно называла цвета. Старый профессор был поражен экстрасенсорными способностями посетительницы.
Роза предложила ему еще более впечатляющий опыт. Она попросила принести матерчатую ширму, какие часто использовались неимущими экспериментальными психологами. Роза Кулешова дала Смирнову образцы фигур, которые он должен был по одной рисовать в любом порядке, а она, сидя за шторой, должна была отгадывать.
Роза вручила профессору толстый карандаш, шершавую чертежную бумагу и попросила рисовать очень четко, жирными линиями, пригрозив, что иначе она не сможет зрительно представить фигуры на расстоянии.
Смирнов старательно выводил фигуры на бумаге, а Роза либо угадывала сразу, либо просила повторить рисунок в более быстром или более медленном темпе, либо просила нарисовать более четко.
Директор института психологии был поражен результатами опытов. Он тут же проявил интерес к Кулешовой как возможной новой сотруднице своего института.
Смирнов был убежден, что участвовал в научном открытии совершенно нового, неведомого ранее феномена экстрасенсорных способностей человека.
Роза сказала профессору, что она приезжая и для работы в Москве она нуждается в жилплощади.
Директор института по телефону объяснил кому-то, что он и его институт не смогут далее существовать, если эта выдающаяся женщина не будет работать в его коллективе. Директор направил Кулешову к своему заместителю по хозяйственной части. Тот был крайне озадачен таким поручением своего шефа.
В Москве всегда было очень трудно с жильем. Надежда забрезжилась, поскольку началась новая волна массового строительства панельных домов типа прежних хрущевок.
Вскоре хозяйственник пригласил к себе Кулешову и сказал, что ему пообещали двухкомнатную квартиру для за счет какого-то институтского очередника, который ждал квартиру много лет, но который не был экстрасенсом и потому не был так нужен академическому институту, поскольку не умел различать руками цвета.
Хозяйственник объявил о квартире и ожидал от Кулешовой взрыва радости и моря благодарностей. Однако Роза выслушала замдиректора без восторга и сказала, что за двухкомнатную квартиру она может различать цвета руками, а вот за трехкомнатную квартиру она с радостью различила бы все цвета не только ногами, но даже задницей.
Расстроенный зам доложил о негативной реакции Кулешовой и о ее предложении пойти намного дальше в демонстрации своих экстрасенсорных способностей, если квартира будет трехкомнатная. Директор института был озадачен такими словами ясновидицы.
Сам он ютился с женой в крошечной двухкомнатной квартире и не посягал на очередь своих сотрудников.
Профессор Смирнов решил создать компетентную комиссию по проверке экстрасенсорного феномена Розы Кулешовой. Комиссию возглавил профессор Соломон Григорьевич Геллерштейн.
Это был человек удивительнейшей судьбы. В начале тридцатых годов он, развивая учение своего учителя, великого психолога и физиолога, основателя русской эргономики и психотехники Владимира Михайловича Бехтерева, разработал и применил психотехнические методы отбора и обучения пилотов.
Методы оказались настолько эффективными, что Геллерштейна утвердили начальником вновь созданого психотехнического летного центра, а самого профессора произвели в генералы ВВС.
Радость было недолгой. В 1938 году вышло постановление ЦК ВКП(б) о психотехнике и педологии, которые объявлялись лженауками, подлежавшими повсеместному искоренению.
Единственного психолога-генерала Геллерштейна разжаловали, но, к его счастью, не загнали в ГУЛАГ. При всей сложности своей судьбы Соломон Григорьевич остался человеком искренним, положительным и доверчивым.
Он безоговорочно подтвердил выдающиеся экстрасенсорные возможности Кулешовой и рекомендовал институту психологии взять ее на работу и выделить ей трехкомнатную квартиру, раз уж она на меньшую не соглашалась.
Сам Геллерштейн всю жизнь прожил в коммунальной квартире и стоял по утрам в очереди в единственный туалет.
Когда Геллерштейн объявил свое мнение, Кулешова засветилась огнями победительницы. Только радость ее была недолгой.
В комиссии был профессор Дмитрий Александрович Ошанин. Незадолго перед этим директор Смирнов уговорил Ошанина оставить профессорство в Сорбонне, прекрасную квартиру в Париже и приехать в Москву, чтобы работать в его институте психологии в качестве основателя и заведующего лабораторией индустриальной психологии.
Было это как раз в тот период, когда Хрущев начал кампанию за возвращение домой некогда изгнанных Лениным и Сталиным русских интеллектуалов.
Ошанина вывезли родители еще до октябрьской революции четырехлетним ребенком. Вернулся он широко признанным в мире ученым. По личному распоряжению Хрущева Ошанину и его семье была предоставлена великолепная четырехкомнатная квартира на проспекте Мира.
В Москве он никого не знал и энергично искал профессиональные контакты. Каким-то образом Ошанин узнал о том, что, проектируя новый тип системы информации и управления, я создавал комплексную группу и искал психологов. Ошанин сам нашел меня и пришел в институт комплексной автоматизации, где я работал.
Меня поразил его необыкновенно изящный русский язык. А еще он отличался скрупулезным отношением к постановке экспериментов и к выводам их результатов.
И вот такой ученый, которого отличали высочайшая культура и принципиальность, был приглашен в комиссию по анализу предполагаемых экстрасенсорных способностей Розы Кулешовой.
Дмитрий Александрович поставил под сомнение скоропалительный вывод Геллерштейна об открытии нового феномена и потребовал пересмотра всей методики экспериментов. Во-первых, Ошанин потребовал заменить принесенную Кулешовой собственноручную повязку, которой закрывали ее глаза при опознании цветов. Ошанин проследил, чтобы новая повязка полностью исключала подглядывание. С такой повязкой частота отгадывания Кулешовой цветов, бывшая до того почти сто процентов, сравнялась теперь со среднестатистической вероятностью угадывания.
Так любой человек может отгадывать цвета даже до того, как образцы вынуты из пакета. Таким образом, феномен определения цветов без зрительного восприятия был развенчан.
Вывод был таков, что, применяя свою повязку Роза Кулешова попросту подглядывала.
После этого профессор Ошанин взялся за усовершенствование методики экспериментов с отгадыванием фигур. Дмитрий Александрович предположил, что Роза Кулешова может по слуху определять, какую из пяти предложенных ею фигур нарисовал твердым карандашом экспериментатор, сидящий за тонкой перегородкой.
Ошанин потребовал сделать шумонепроницаемую перегородку и использовать очень мягкий карандаш. И в этом случае вместо стопроцентных показателей Роза Кулешова опустилась до двадцати процентов, как и полагается, если человек попросту угадывает одну из пяти фигур.
Профессор Ошанин доказал, что Роза Кулешова не отличалась никакими выдающимися способностями, а просто была изобретательной и беспринципной аферисткой.
Геллерштейн был взбешен, два профессора поссорились, а директор Смирнов отменил свое предложение Кулешовой о работе в институте психологии в качестве подопытного экстрасенса.
Эту историю, известную мне из первых рук моего замечательного учителя психологии, каковым был профессор Ошанин, я рассказал майору КГБ Анатолию Сергеевичу Николаеву, и он по простоте душевной благополучно отстал от меня с предложениями заняться изучением экстрасенсов.
Более опытный разведчик майор ГРУ Анатолий Илларионович Гуляев был сам неплохим психологом. Встретившись со мной во вновь созданном профессором Борисом Федоровичем Ломовым Институте психологии Академии Наук СССР, Гуляев начал издалека.
Анатолий стал рассказывать мне о том, что в США поднялась волна интереса к парапсихологии и к вопросам дистанционного чтения мыслей крупных политиков и навязывания им мыслей, выгодных для противника.
Гуляев сказал, что ЦРУ и ФБР выделили значительные средства на то, чтобы узнать, кто в СССР занимается этими проблемами и насколько далеко они продвинулись в их изучении и реализации.
Гуляев предложил познакомить меня с советскими активистами в этой области и с американскими разведчиками, которые всячески обхаживают этих парапсихологических передовиков.
Гуляев пообещал достать для меня персональное приглашение на вечер встречи сторонников парапсихологии, которую проводила у себя дома Джуна Давиташвили.
Я слышал, что она была личным знахарем генсека Леонида Брежнева, имела на него большое влияние и получала за его лечение фантастические гонорары.
Гуляев сумел уговорить меня, хотя до тех пор я берег свое академическое реноме и держался как можно подальше от всяких сомнительных около-психологических личностей.
Гуляев сказал, что на встрече у Джуны будет присутствовать некий американец Джим Хикман, который изъявил желание познакомиться в неофициальной обстановке с кем-нибудь из ведущих ученых Института Психологии АН СССР. Анатолий высказал предположение, что Хикман представлял ЦРУ.
Мое условие похода на вечеринку Джуны было, что я иду туда как на увеселительное мероприятие и беру с собой жену Надю, большую любительницу всяких сходок.
Гуляев сообщил мне о времени и месте вечеринки и сказал, что там обо мне будут знать и ждать как представителя официального психологического академического института.
Я понимал, что Джуна и иже с ней попробуют использовать мое присутствие на их сходке чуть ли не как официальное признание их академией наук.
В назначенное время мы с Надей пришли в московскую квартиру Джуны. Просторная квартира была переполнена публикой.
Первое, что бросилось в глаза, это избыток всевозможных редких деликатесов, покрывавших все столы, столики и тумбочки.
После того, как хозяйка громко объявила мое имя, ученые степени и положение в академии наук, мы с Надей попали под усиленное обслуживание довольно многочисленной бригады волонтеров из пациентов Джуны.
Оказывается, эта экстрасенсорная целительница не только беззастенчиво обирала своих доверчивых пациентов, отнимая деньги, фамильные драгоценности и произведения искусства, она их еще и обращала их в своих рабов, заставляя бесплатно убирать свою квартиру, готовить ей пищу и ухаживать за ее гостями и начинающими пациентами.
Вечеринка была организована как фуршет. Все стояли и ходили. Из особого уважения нас с Надей усадили за небольшой стол рядом с Джуной. Со мной рядом оказался рыжий американец среднего роста и сложения, который представился как Джим Хикман, сотрудник научно-исследовательского и лечебного института Эсален, расположенного, как он подчеркнул, в одном из красивейших уголков Калифорнии.
Джим представил нам своих соотечественников Майкла Мерфи и его жену Дульсинею. Джим сказал, что Майкл является хозяином огромного участка земли на большом живописном мысе, который так и называется Биг Сур, что в переводе со смешанного англо-испанского означает Большой Мыс.
Эсален расположен на земле Майкла, так что он еще и совладелец популярного и очень недешевого лечебного заведения.
Помощники Джуны организовали для нашей импровизированной маленькой компании особое обслуживание.
Перво-наперво, перед каждым поставили по большой тарелке черной икры. Джуна решила убить публику наповал. Все столы ломились от яств, наш небольшой столик – в особенности.
К нам стали подсаживаться, или точнее, нависать над нами, другие гости, каждый из них тянулся своей большой ложкой к нашим тарелкам с зернистой осетровой икрой.
Первым приблизился Павел Познер, брат известного журналиста и телеведущего. Павел откровенно выказывал знаки особого внимания Дульсинее. Майкла это нисколько не смущало. В нем угадывалось необычное смешение манер английского аристократа с раскованностью американского богача.
Майкл и Джим наперебой стали приглашать меня посетить Эсален. Майкл сказал, что он организует официальное приглашение для меня выступить с лекцией в Университете Калифорнии в Беркли и предлагал при этом остановиться в его доме, который находился неподалеку от знаменитого моста Золотых Ворот, что находится между Тихим океаном и бухтой Сан Франциско.
Из его дома, подчеркнул он, открывается удивительно красивый вид на Сан Франциско, который особенно хорош ночью.
Насчет Джима меня заранее предупредили, что он из ЦРУ, но Майкл так усиленно меня уговаривал приехать в Эсален, что было очевидно, что оба они были инструктированы о целях, задачах и методах.
Все вокруг говорили о парапсихологии, экстрасенсорном лечении. Все это было столь необычно и чуждо для меня, привыкшего к строгим научным традициям Академии. В то время из академии могли уволить за одно упоминание об экстрасенсорных чудесах.
Я искренно считал, что все это просто бессовестные методы одурачивания легковерных больных, которые разуверились в традиционной медицине.
Поскольку Джуна была, по слухам, личной целительницей главы СССР Леонида Брежнева, владела методами гипноза и могла влиять на лидера страны, КГБ за ней очень следил и открыто опекал.
Это не ускользнуло от внимания американских спецслужб. Одновременно ЦРУ и КГБ начали независимые, но взаимовыгодные кампании по рекламе возможностей парапсихологии и носителей экстрасенсорных способностей. Выгода заключалась в том, что обе противоборствующие организации в результате этой кампании сумели получить огромные дополнительные бюджетные средства.
Раздувание потенциальных возможностей парапсихологии в области политического влияния, в разведке и даже в прямом военном применении приобрело размах психоза. С обеих сторон, особенно, с американской стороны тратились гигантские средства, вовлекались многочисленные разведчики, ученые и туристы со спецзаданиями.
Джуна хвасталась огромными гонорарами и успехами в лечении престарелого лидера страны, хотя всей стране было очевидно, что маразм Брежнева крепчал с каждым днем. Он уже, бывало, зачитывал текст по три раза, если ему случайно давали его в трех экземплярах.
Вместе с тем, даже старый Брежнев был мудрее его предшественника Хрущева, в отличие от которого Брежнев был очень осторожен в принятии решений, долго заранее обсуждал их с местными областными секретарями.
При Брежневе почти никого не притесняли или преследовали, разве что таких заядлых диссидентов, как Орлов или Щаранский. Ну, еще Сахаров.
Сахаров никакой новой программы стране не предложил, а Натан Щаранский после развала социалистической системы сразу уехал в Израиль и стал там министром. Так что и его будущее России не очень-то интересовало.
Мне жизнь в СССР при Брежневе нравилась, и когда кто-нибудь рассказывал анекдоты о его маразме, я с грустью говорил, вот подождите, еще пожалеете о его временах.
Уже переехав в США, когда Горбачев окончательно развалил страну, я говорил американцам, что если бы система Брежнева в СССР сохранилась, я ни за что не покинул бы родину.
Согласен, бездеятельность Брежнева привела в конце концов к застою, падению производства, ухудшению жизни людей, но в этом виноват не он один. Сговор Рейгана, Тетчер, Коля и Папы Римского был направлен на развал Союза и мировой социалистической системы.
Были специально организованы экономическое истощение СССР навязыванием соревнования в гонке вооружений, отказ продавать избыточное зерно при угрозе голода в СССР, сбивание цен на нефть путем специальных инструкций Саудовской Аравии и другим поставщикам мировой нефти.
Чрезвычайно активизировались враждебные спецслужбы. Огромные средства были выделены в поддержку внутренней пятой колонны диссидентов, на неконтролируемые расходы на внешнюю разведку и на поддержку моджахедов в Афганистане оружием и финансами.
Эта направленная диверсионная деятельность ускорила гибель хорошей страны, которую довершил предатель Горбачев.
Джуна продемонстрировала поистине грузинское гостеприимство. Отличие состояло только в том, что при обилии еды и выпивки самых лучших сортов, никто никого не заставлял пить.
Когда я работал во ВНИИ технической эстетики и оказывался по делам в Тбилиси, наши младшие по рангу коллеги, сотрудники местного филиала ВНИИТЭ демонстрировали грузинское гостеприимство, включая его отвратительную сторону – беспощадное спаивание гостей.
В ход шли бесконечные тосты за родственников. «Ты что, дорогой, не выпьешь за здоровье моего любимого дедушки?» спрашивал тамада, и я должен был через силу, в полный вред моему здоровью выпивать огромный бокал, а то еще хуже – литровый рог вина.
После этих застолий я долго и сильно страдал. Потом я зарекся ездить в Тбилиси и десять лет обходил его стороной.
Один мой коллега продолжал туда наведываться. Однажды он с группой сослуживцев набрел на небольшую частную шашлычную. Они были сыты и пьяны уже и не собирались заходить в шашлычную.
Но хозяин, узнав, что они из Москвы, уговорил их быть его «дорогими гостями» и просто посидеть с ним. Хозяин сел во главе длинного стола, приказал своим работникам принести лучшего вина и шашлыки. Конечно, ему удалось уговорить гостей и пить, и есть.
Шашлык оказался невероятно вкусный. Это был совсем не тот шашлык из собачьего мяса, который грузины подавали на кавказских перевалах русским туристам, предварительно предложив им выбрать молодого барашка в маленьком загоне.
Проверка потом установила, что число и состав барашков в загоне никогда не менялся.
Шашлык в Тбилиси в тот раз был из настоящих молодых барашков.
Хозяин сидел спиной к открытому окну, за которым росла большая старая шелковица. Когда он доедал мясо с очередного из бесчисленных шампуров, он, не глядя, бросал острый шампур назад через плечо, и шампур картинно втыкался в шелковицу.
Хозяин рассказывал много грузинских историй, долго забавлял гостей и на прощанье отказался брать с них деньги. «Дорогие, теперь вы знаете, где живет Шалва, у которого самые лучшие шашлыки и вина в Тбилиси», - напутствовал он гостей.
Слух о гостеприимном грузине Шалве, который угощает и развлекает бесплатно, быстро распространился по гостинице. Целая ватага психологов, участвовавших в конференции, отправилась по адресу.
Их встретил тот же гостеприимный хозяин. Шашлыков и вина было не так много, как вчера, зато счет, который он предъявил новым гостям после непродолжительного пира, был ошеломляющий.
В ответ на грандиозное угощение, которое устроила Джуна Давиташвили, ее благодарные гости Джим Хикман и Майкл Мерфи устроили ответный обед в ресторане «Турист» в конце Ленинского проспекта.
Конечно, при всем богатстве спецслужб США, угощение в московском ресторане никак не могло соревноваться с тем, которое было у Джуны.
Джим произнес длинный тост в честь Джуны, поблагодарил за ее стол, какого он в жизни не видывал, и извинился за то, что здесь, в ресторане не было, как у нее, больших суповых тарелок с зернистой осетровой икрой.
Чтобы сказать что-нибудь приятное Джуне, бывшей конечно в центре внимания, Дульсинея Мерфи громко восхитилась тяжелым массивным золотым с крупными изумрудами ожерельем на шее Джуны.
Последняя благодарно улыбнулась и, ни мгновения не размышляя, сняла ожерелье со своей шеи и ловко надела его на шею Дульсинеи, сидевшей рядом с ней. «Это наш древний грузинский обычай. Если дорогому гостю что-то понравилось, то нет большего счастья, чем порадовать гостя этим самым подарком. Не беспокойся, Дуся, ласково уняла она сконфузившуюся американку, мои пациенты подарят мне еще много таких и еще лучше и еще более старинных».
Дульсинея продолжала сопротивляться, ведь для американцев подобные жесты немыслимы. Павел Познер бросился успокаивать Дусю и говорить ей комплименты о том, что это ожерелье просто сделано для нее.
Джим Хикман много шутил вслух и шепотом об интимных отношениях между Дусей и Павлом. Майкл ни разу даже ухом не повел. Джим мне потом нашептал, что Дульсинея родила ребенка от Павла, и Майкл с Дусей воспитывают его.
Все присутствующие не сводили глаз с ожерелья, прикидывая, сколько оно могло стоить. Мне бы уж точно пришлось работать не один год, чтобы купить такое. Для Джуны оно не значило ничего, по крайней мере, она сделала такой вид.
Потом уже, много лет спустя, мы узнали, как щедро одаривали советские лидеры своих знахарей и зарубежных докторов, лечивших их.
Один знаменитый западногерманский кардиолог собрал таким образом коллекцию старых русских икон, которой позавидуют многие государственные российские музеи.
Случай встретиться с Хикманом в США представился очень скоро. Мою заявку на командировку вместе с моим другом и парторгом Зазыкиным оформили без всякой очереди в связи с особым интересом КГБ к эктрасенсам.
По прибытии в США пришлось вдоволь побродить по Нью Йорку. Но потом мои американские друзья откликнулись на просьбу добиться разрешения на запланированные встречи в Калифорнии, и нам дали список разрешенных встреч.
Первым в списке значился институт Эсален. Принимающим координатором там был записан Джим Хикман. Мне сразу стало ясно, что основное влияние на центр по научному обмену оказало ЦРУ. Они хотели продолжить танцы на тему парапсихологии. В программе оказалась еще и лаборатория парапсихологии в самом неожиданном месте, в Принстонском университете, который всегда кичился своим консерватизмом и научной солидностью.
Не могу не рассказать об обнаженном парторге.
Хикман встретил нас с Зазыкиным в аэропорту Сан Франциско, который на самом деле находится на почтительном расстоянии от знаменитого города, близко к городу Сан Хозе, который намного больше, чем Сан Франциско, но далеко уступает по известности и красоте.
Джим вез нас по чрезвычайно живописной береговой хайвэй Калифорнии 101, повторяющей все изгибы берега Тихого океана.
Примерно через сто пятьдесят миль около указателя Биг Сур Джим свернул с хайвэя в сторону океана, в который далеко вдавался этот самый большой мыс, на настоящую проселочную дорогу. Таких дорог я много видел в Рязанской области, где в радиотехнических частях ГРУ служил мой сын Юрчик.
Но я не представлял, что такие дороги существуют в США. Машина, явно не предназначенная для бездорожья, прыгала на ухабах, цепляла брюхом кочки и жалобно стонала от использования ее не по назначению. Ближе к оконечности мыса чахлая растительность пустыни Калифорния сменилась густыми кустами, потом подлеском и, наконец, мы въехали в довольно густую рощу, на границе которой стоял большой указатель «Эсален. Частная собственность. Не нарушать».
Среди деревьев обозначился толстый красно-белый шлагбаум, и два охранника с кобурами на поясах вышли нам навстречу.
Джим неестественно шумно и с подчеркнутым энтузиазмом приветствовал их, но они ничем не показали, что когда-нибудь видели его в своей жизни. Нас пропустили и показали дорогу к конторе. Дежурная выдала нам с Зазыкиным ключи от бунгало, Джим устроился рядом в такой же экзотической хижине, крытой пальмовыми листьями.
Пока мы с Володей распаковывали чемоданы и доставали приветственную водку, запасенную еще в Москве, Джим бегал по территории, выясняя, где кормят, где собираются на семинары и какие есть развлечения. Вскоре он пришел в наш бунгало и все доложил.
Прежде всего он рассказал, что Эсален только для солидности называется институтом. На самом деле это рекреационный центр, специализирующийся на лечении депрессивных состояний и прочих психологических отклонений непсихиатрического характера. Лечение проводилось нетрадиционными методами, такими как трудотерапия и психоанализ.
Пациенты могли выращивать какие-то овощи, впрочем, это были только ростки каких-то злаков. Времени на выращивание овощей у большинства не хватало, поскольку лечение стоило примерно тысячу долларов в неделю.
Пациенты участвовали в психоаналитических семинарах, где один инструктор работал сразу с группой из десяти-двенадцати пациентов.
Впрочем, пациентами их не называли. Их официальный статус был участники исследований института Эсален. Это был скорее пионерский лагерь для взрослых с тем отличием, что в лагере все основывалось на полной свободе.
Хочешь посещать семинары, милости просим, не хочешь – ищи сам себе развлечения.
Еда в лагере была типа шведского стола, но набор блюд был более, чем необычный: ростки, выращенные самим или приготовленные для столовой, зерна семечек, свежие фрукты всех видов, сухофрукты, немножко сухариков и никакого мяса.
К такому чистому вегетарианству мы были не приучены и даже психологически не подготовлены. Я хотел было заявить протест, но запасливый Володя ткнул меня в бок и прошептал: « Не горюйте, три денечка здесь на московской колбаске вполне перебьемся».
После скудного обеда овощами да ростками Джим загадочно предложил испытать самую главную достопримечательность этого «института».
Мы вышли из столовки и двинулись за ним в сторону океана.
Вечерело. Огромное оранжевое солнце неподвижно зависло над океаном. Мы остановились, как завороженные. На берегу Калифорнии, обращенном на запад к океану, жители никогда не видят восхода, но закаты там, учитывая очень сухой климат и безоблачное небо, просто дивные.
Я жил потом несколько лет в Сан Диего, в его рабочей части, далеко от безумно дорогого побережья, и каждый вечер меня тянула непреодолимая сила. Я садился в машину и спешил вновь и вновь увидеть это необъяснимое чудесное зрелище.
Впервые увидев закат солнца в океан в Эсалене, я был полностью очарован. Не знаю, сколько мы стояли с Володей, но солнце не сдвинулось ни на йоту. Оно лишь меняло свою окраску, переходя от оранжевого к нежно алому, потом к красному, темно-красному и наконец, темно-фиолетово-красному цвету. И при этом совсем не двигалось. Солнце как будто на чем то висело.
Джим дал нам команду продолжать движение, и в этот самый миг солнце как будто сорвалось с подвески и почти мгновенно утонуло в океане. Оно исчезло, испарилось бесследно. Никакой привычной розовой закатной зари. Сразу темно-серое небо приближающейся ночи. Наваждение.
Джим привел нас в какое-то большое строение, чем-то напоминавшее московский общественный туалет у стадиона Динамо. Это оказался просторный душ на множество кабинок, у которых не было дверей. В компании троих мужчин это никого не смутило.
Следуя примеру Джима, мы долго и тщательно мылись, жаль, не знали, а то бы мочалки прихватили.
Было ясно, мы готовились ко сну, хотя было еще рановато, где-то около восьми. Но ведь это рекреационный центр, а что лучше, чем сон, восстанавливает силы?
Джим, не одеваясь, прямо, как мылся, даже не вытираясь, пошел прочь из душа, сделав нам знак следовать за ним.
На территории зажглись тусклые фонари. Мы шли по кафельной дорожке. Вдали услышали голоса людей. Дорожка вела прямо к ним. Далее дорожка оказалась между двумя мелкими бассейнами, точнее, ваннами, в которых сидело много людей, и мужчин, и женщин.
Женщины проявили к нам явный интерес, повернули головы. Им наверняка сказали, что приехали русские, и их заинтересовали особенности и детали русской анатомии и морфологии.
Мы с парторгом института Зазыкиным были, по меньшей мере, в шоковом состоянии. Нас ведь всегда инструктировали о необходимости строгого поведения и о возможности всякого рода провокаций. Оказаться на фото в чем мать родила в какой-нибудь американской газетенке, которую прорабатывают каждое утро в советском посольстве в Вашингтоне, было смерти подобно.
В правом бассейне было меньше людей и, кажется, в основном мужчины. Я дернул Зазыкина за руку и мы плюхнулись на свободное место. Как назло, по обе стороны от нас оказались молодые женщины, которые без всяких стеснений продолжали разглядывать нас сверху и через воду.
Мы чуть-чуть пообвыклись и стали уделять ответное внимание. Это тоже не смутило соседок. Джим все еще прогуливался по бортику, выбирая себе место. Наконец он сел на бортик около меня, бесцеремонно подвинул мою соседку ногой и оказался между мной и ей.
Джим помог завести светский разговор. Прежде всего, он перечислил мои научные титулы, должности, публикации. Я и не знал, что он так тщательно изучил мою научную биографию.
Взор соседки, отделенной теперь от меня Джимом, загорелся, и она еще больше стала пожирать меня глазами. Не обращая больше внимания на Джима, она старалась установить прямой словесный контакт со мной.
Хоть позади в тот день у нас была дальняя дорога из Нью Йорка, но идти спать как то не тянуло. Правда, Зазыкин чувствовал себя не очень ловко и по причине обнаженности парторга, и еще больше по причине невозможности поддержать разговор по-английски. Начал он меня подбивать ретироваться, потом он передумал, когда понял, что для этого надо опять пройти голым сквозь весь строй.
Наконец, весь народ зашевелился и двинулся обратно к душевым. Когда я принимал душ, прямо передо мной оказалась та самая рыжая соседка среднего роста с большой торчащей грудью. Она была голая, только что закончив душ, она терла спину полотенцем, отчего ее плоский спортивный живот прогнулся в мою сторону.
Джим, который мылся в соседней кабинке, не выдержал зрелища этой прямой атаки рыжей американки на его русского гостя, рванулся вперед и оказался между мной и дамой, передом к ней.
Она еще почти ничего не сказала, а он уже затароторил: «Об этом не может быть и речи. Это наш уважаемый советский гость. Я отвечаю за этикет его приема и пребывания в нашей стране. У него большая программа и он должен идти немедленно отдыхать». Джим все так же стоял к ней передом, но она не обращала на него внимания и пыталась заглянуть через его плечо и продолжать общение со мной.
Возмущенный Джим скомандовал нам с Зазыкиным следовать за ним, и мы потащились в нашу монашескую келью.
Решительно отметая всякие соблазнительные мысли, но все-таки будучи не в силах быстро уснуть, я мысленно восстановил сцены в горячей ванне и в душе и понял, что там шли быстрые разборки, кто с кем проведет следующую ночь. Это значит, что в числе целительных процедур Эсален предоставлял и свободный секс.
На следующий день Джим повел нас на семинар, который нас быстро усыпил. Главная цель этой сходки была установить, кто кому нравится, кто с кем хочет проводить время, ну, не весь долгий недельный период, а просто сейчас или сегодня.
В общем, они фактически играли в крутящуюся бутылку, горлышком указывающую на партнера. Но без бутылки.
Потом мы пошли смотреть делянки, на которых отдыхающие пациенты выращивали ростки пшеницы. Тут к нам подошел молодой парень крепкого телосложения.
Парень представился Джоном, на мой вопрос, отдыхает ли он здесь или работает, он как то неуверенно сказал, что он там по работе. Джим его явно не взлюбил и пытался отделить его от нас. У парня в руке был пластиковый пакет, и он предложил устроить небольшой пикник.
Неподалеку оказался стол для пикника, каких много на территории Эсалена, а еще больше по всем пригородам Америки. Джон вынул из пакета много всякого провианта, в том числе две консервных банки.
Чтобы хоть чем-то быть полезным, я выхватил из кармана простенький советский перочинный нож, который я купил в Москве перед отъездом за пятерку. Я стал мучиться, открывая банку этим тупым и неудобным инструментом.
Причем края открытой банки получались рваные, острые и опасные со всех сторон.
Джон держал в руке толстый красный нож с золотым крестом на рукоятке и бесчисленным множеством всяких лезвий, пилок. Там были даже отвертки и увеличительное стекло.
Это он потом продемонстрировал. А пока что он мгновенно открыл свою банку и край банки был такой гладкий и чистый, хоть пей из нее через край из банки и не бойся порезаться.
Мне было стыдно за свой нож и за свою работу.
Джим уловил это мое состояние, перехватил самодовольный взгляд Джона и вдруг выхватил нож из моих рук и поднес его в сложенном виде к губам и быстро заговорил: «КГБ, КГБ, - заговорил он в мой ножик, как в микрофон - я здесь, в Эсалене, выполнение задания идет успешно. Прием».
Джон уставился на Джима непонимающим взглядом. Джим пояснил ему, что этот мой нож позволяет устанавливать связь с Лубянкой через советский спутник шпион из любой точки США.
Я забрал свой нож у Джима, считая его выходку неуместной и провокационной. Джон понял мою реакцию как разочарование по поводу того, что Джим раскрыл тайну моей закамуфлированной под нож радиостанции. Джим сказал мне, что он понимает мою ответственность за сохранность этого важного секретного аппарата и посоветовал мне спрятать нож подальше, особенно охраняя его от Джона.
Джим сказал, что для Джона было бы огромным служебным успехом заиметь мой нож. Теперь уже было ясно, что Джим, представитель «высокоинтеллектуального» ЦРУ, публично разыгрывал и издевался над представителем конкурирующей организации ФБР, которая имела полный контроль над всем, включая ЦРУ, в пределах США.
Джон стал клянчить у меня хотя бы посмотреть мой нож. Я дал ему нож. Джон долго вертел его в руках. Джим при этом продолжал комментировать, говоря, что КГБ имеет прекрасную техническую базу и способно уместить в таком небольшом ноже целую спутниковую радиостанцию сверхдальнего действия.
Джон не выдержал и взмолился, чтобы я согласился поменять мой простенький дешевый зеленый ножик на его нож швейцарского офицера, истинное произведение древнего швейцарского оружейного мастерства.
Мне стало очень неловко участвовать в этом розыгрыше простоватого Джона. Джон предлагал мне приплатить в случае моего согласия на обмен. Я был в полном смущении и отказался. Джон продолжал умолять.
Наконец, я предложил ему более или менее честный вариант: я дарю ему свой нож, а он дарит мне свой нож, понимая при этом, что его нож во много раз дороже моего. На том и сошлись. Я отдал ему мой нож. Джон вручил мне свой нож, которым я дорожу и горжусь до сих пор, вспоминая, как мы в паре с агентом ЦРУ обдурили простоватого агента ФБР.
Джим одобрительно, вроде как по свойски, подмигнул мне, а Джон мгновенно вскочил и помчался в свое бунгало. Наверное, у него от радости и успеха заболел живот. А может быть он поспешил распотрошить мой нож и доложить по инстанциям об успешно проведенной операции по захвату секретного советского шпионского прибора.
После добычи швейцарского офицерского ножа делать в Эсалене было явно нечего. Хоть и прекрасны закаты в Биг Суре, но зря возбуждаться и расстраиваться в коллективной горячей ванне, пусть даже питаемой натуральной горячей минеральной водой, особого смысла не было.
После уникального по составу участников и представленных ими организаций – ЦРУ, ФБР, КГБ и ГРУ- пикника я сказал Джиму не без сарказма, что мы уже ознакомились с глубокими научными исследованиями и прекрасным практическим опытом института Эсален и желаем продолжить нашу программу незамедлительно.
Хикман явно был к этому готов. Он сказал, что меня хочет видеть мой старый друг Джо Семинара, который был в одной «конторе» с Джимом, так что им легко было договориться.
Джо просто чувствовал себя очень обязанным мне за то, что я устроил ему посещение Ново-Воронежской атомной станции да еще добился для него разрешения фотографировать там в течение целых пяти минут.
В фотографии Джо был выдающийся мастер. При полном отсутствии научного или вообще какого-нибудь интересного содержания, статьи Семинары печатали во многих журналах и трудах конгрессов из-за чрезвычайно информативных фотографий. Его босс, другой мой друг Уоррен Бэджер ворчал, что его подчиненный побывал во всех соцстранах, а Бэджер ни в одной из них, но признавал, что Джо привозил обширную наглядную информацию, интересную не только для ЦРУ, но и для руководства фирмы Локхид, служившей для него крышей.
Был у меня на Локхид еще один друг, Стюарт, коротко Сту, Парсонс, с которым мы переписывались до недавних пор, когда он умер. Сту присылал мне на каждое рождество фотоотчет о прошедшем годе и путешествиях, в которые он часто за свой счет берет всю свою многочисленную семью, включающую четыре поколения Парсонсов.
Много лет спустя Сту рассказал мне, что они с Бэджером были в равных рангах в отделе человеческих факторов фирмы Локхид, оба много выше Семинары. Когда их совсем уж заела зависть к путешествиям Джо, которые полностью оплачивались ЦРУ, и им показалось, что у нас с Джо слишком добрые отношения, они вместе написали записку в руководство Локхид, обвиняя Семинару в том, что он двойной шпион, который пашет еще и на советскую разведку.
Джо был немедленно уволен из Локхид, правда, с крупным выходным пособием.
Если в Америке человек имеет длительный контракт и защищен профсоюзом, то нет более выгодного дела, чем быть уволенным по сильному желанию руководства и без должных законных оснований.
Когда декан инженерного факультета университета Манитобы, где у меня был пожизненный контракт, называемый там теньюр, страстно захотел от меня избавиться, университет уплатил мне зарплату за два года вперед. Во-первых, я только делал вид, что желал сохранить контракт, на самом деле, я больше не мог терпеть ледяной климат Манитобы. Во-вторых, как все это делают в США и Канаде, я постоянно искал работу и к моменту получения компенсации уже имел договоренность с рядом американских фирм в теплых краях о работе на много более выгодных условиях.
Джо тоже не очень горевал из-за увольнения. Компенсация от Локхид позволила ему сразу выплатить всю ипотеку по его прекрасному огромному дому. В то же время ЦРУ продолжало посылать его в разные страны на сеансы его информативной фотографии.
Однако в СССР он больше не появлялся.
Джо хотел меня видеть, чтобы вспомнить хорошие дни, проведенные вместе, и сказать мне, что он не считает меня виновником потери им высокооплачиваемой и престижной позиции в Локхид.
Джо встретил нас с Зазыкиным радушно. Он видел Владимира в институте психологии, знал, что мы с ним сотрудничаем, видел наши совместные статьи, так что Джо был единственным за всю поездку в США, кто не считал, что Зазыкин приставлен ко мне КГБ.
Каждый раз, когда я приезжал в район Сан Франциско и виделся с Джо, он обязательно вез меня в горы в секвойевый заповедник. Мне нравилось бродить там среди огромных секвой. Я уже издали узнавал секвойю-папу, самое высокое дерево среди этих великанов, и самую толстую маму-секвойю.
Каждый раз Джо покупал мне в подарок кусок дерева с отростком секвойи. Он объяснял, как я могу вырастить огромное дерево, он даже показал небольшое деревцо на его участке, выращенное из такого отростка.
Когда у меня появилась дача в Котове под Москвой, я даже обещал Джо посадить там этот росток, но я никогда не мог довезти его до дома в целости.
На Зазыкина посещение заповедника произвело огромное впечатление. Действительно, в средней полосе России нет ничего подобного, как впрочем, и на всей территории бывшего Советского Союза.
Джо сказал, что мой старый друг профессор психологии и психиатрии Морис Рапапорт приглашает меня назавтра покататься на его частном самолете. К сожалению, добавил Джо, самолет только двухместный, так что Зазыкин не сможет прокатиться с нами. Джо сказал, что Морис договорился с переводчицей из центра по научному обмену, она поводит Владимира по музеям и магазинам.
Очень рано утром, примерно в пять тридцать, за мной приехал Рапапорт. Мы с ним обнялись как старые добрые друзья. Прежде, в 1977 году я был у него дома. Морис с женой владели обширным холмом в пустыне Калифорния, на вершине которого находился их огромный дворец в испанском стиле, с арочными лоджиями и многочисленными колоннами между ними.
В тот раз я спросил Мориса, не боится ли он жить в отдалении от других строений и от соседей, если вообще можно назвать соседом человека, живущего от тебя в добром километре. Морис подумал и, как бы выдавая мне важную тайну, прошептал, что там, на чердаке у него стоит пулемет.
Я ожидал, что он засмеется этой своей удачной шутке. Но он оставался серьезным. Тогда он не говорил о том, что у него есть самолет. Видимо, его практика была успешной, и он еще больше разбогател.
Привез он меня к домику, видимо, служившему конторой и сторожкой аэродрома для частных самолетов. Припарковался около домика, что то крикнул выглянувшему оттуда сонному человеку, и мы пошли вдоль строя малых аэропланов. Не все они были такие уж маленькие.
Проходя мимо действительно большого, двухмоторного самолета, похожего на штурмовик Илюшина ИЛ-2, Морис показал на него и с грустью сказал, что это самолет здешнего популярного стоматолога. Он всем меняет передние зубы на белоснежные коронки и протезы и зарабатывает фантастические деньги. Вот он и смог купить и полностью модернизировать американский военный двухмоторный самолет.
Морис говорил об этом с неподдельной завистью и самоуничижением, будто бы стараясь вызвать у меня сострадание по поводу того, что его самолет меньше, чем самолет стоматолога.
Я подумал, но промолчал, ведь в СССР на зарплату стоматолога примерно в сто восемьдесят рублей в месяц никакой самолет нельзя было бы купить и за сто лет. Именно такую скудную зарплату жены я никогда даже и не учитывал в семейном бюджете.
Наш бюджет формировался только на основе моей собственной зарплаты и подработок, в основном бесчисленными переводами с английского. Кроме того, я тайком продавал электронику, привезенную из-за рубежа. Мы и на машину-то наскребли, только когда мне исполнилось сорок лет.
А о собственных самолетах тогда в России никто и не помышлял. Хотя были аэроклубы, где и полетать можно было, если очень и надолго захотеть.
Наконец, подошли к самолету, который Морис взялся расчехлять. Это была очень симпатичная птица. Залезли в кабину. Два места, два рулевых управления. Все очень удобно, мои коллеги эргономисты потрудились на славу.
Морис вырулил, пробежал по взлетной полосе, и вот мы уже видим яркое солнце за горами Сиерра-Невада. А ведь на земле только что начало светать.
Оказывается, подумал я, собственный самолет помогает увеличить продолжительность активного светового дня, а, следовательно, и всей жизни человека.
Морис направил самолет в сторону Сан Франциско и стал летать взад и вперед вдоль улиц города на сравнительно небольшой высоте. Зрелище было удивительно красивое. Я много ходил прежде пешком по этому маленькому, но прекрасному городу на берегу всем известной живописной бухты. Сейчас я узнавал улицы, места, даже разглядел дом друга психолога Фила Зимбардо на вершине Русского холма.
Я беспрерывно щелкал затвором фотоаппарата, забыв, что в СССР фотографирование с воздуха приравнивалось к акту шпионажа, ведь такое вполне могло быть и в США. Впрочем, успокоил я себя, в американских авиалайнерах не запрещают фотографировать.
Я показал дом Фила Зимбардо Морису, чем вызвал у него новую волну зависти. Он заныл, что вынужден жить в пустыне, потому что не может позволить себе дом в границах Сан Франциско, тем более на фешенебельном Русском холме.
Пролетели над мостом через залив, Морис пояснил, что мы теперь над городом Оклэнд, а сразу за Оклэндом оказались какие-то красно-бурого цвета поля, то ли высыхающий берег, то ли отстойники какие-то.
Видя, что я потерял интерес к этому виду, Морис бросил руль и сказал, что он устал и предлагает мне порулить. Самолет начал терять высоту, его повело в сторону, вероятно, по ветру, и я всерьез испугался.
Морис сказал: «Вэл, выправь самолет, а то свалимся в штопор». Имея запасную, военную специальность по самолету и двигателю, я понял суть его угрозы. Ничего не оставалось, как вцепиться в руль до побеления сжатых пальцев.
Я потянул ручку управления на себя и чуть повернул вправо. Самолет очень быстро и плавно повиновался. Я был в полном контроле. Я парил, почти как американский орел, над просторами Калифорнии. Теперь мне уже было все равно, что происходит там, на земле. Я упивался ощущением свободного полета.
Морис понял, что, как и каждый человек, впервые попробовавший летать, я полностью увлекся этим новым ощущением полета, свободы и полного контроля. Это было какое-то совершенно новое ощущение и измерение счастья. Голос Мориса привел меня в чувство.
Оказывается, я был не один в этом свободном полете. Морис сказал, что поскольку я за капитана, я могу лететь, куда захочу. Он показал вдоль океана на юг и сказал, что там находится центр НАСА Годдард-Эймс. Он предложил полететь туда и я смогу поснимать весьма интересные виды и объекты космической и военной технологии.
Продолжая рулить, я резко отвернул от указанного Морисом направления, подозревая, что это запросто могла быть провокация, подсказанная ему ФБР, с которым он обязан был согласовать нашу прогулку. Впрочем, он мог уклониться от этой рутины, но в любом случае быть уличенным в шпионаже совершенно не входило в мои планы. Этим я не занимался никогда, чтобы спокойно возвращаться домой к сыну Юрику.
Услышав мой отказ, Морис решил, что программа полета выполнена, взял управление на себя и вскоре мы были над его аэродромом. При всей легкости управления в воздухе, сомневаюсь, что я с первого раза сумел бы самостоятельно посадить самолет, даже с подсказкой опытного пилота, как это было описано в «Двух дюймах».
Я был очень благодарен Морису за этот незабываемый опыт и массу впечатлений.
Позже мы погуляли с Зазыкиным по городу, даже спустились от дома Зимбардо, с вершины Русского холма по самой крутой в мире улочке, которая так и называется «Крутейшая». А вот залезть на нее обратно уже не было никакого желания.
На следующее утро за нами приехала Дульсинея. Мы ее звали между собой Дуся. Она повезла нас сначала в университет Калифорнии в Беркли, где меня вынудили сделать импровизированный доклад для кафедры психологии.
Потом мы посетили моего давнего знакомого Джона Онила, президента калифорнийской школы профессиональной психологии. Джон подарил каждому из нас троих его книгу «Психология успеха», которая по своей популярности и проданному тиражу превзошла даже самые забойные триллеры того времени.
Я рассказал Джону о своих последних результатах в создании теории взаимной адаптации среди людей в организациях и теории трансформации организаций.
Джон, потихоньку от Зазыкина, который бы все равно не понял английскую речь, сказал мне, что он с удовольствием предоставил бы мне высокую должность, зарплату и даже корпоративное жилье в его частной богатой школе. Я молча пожал плечами, одновременно слегка разведя опущенными руками, что и в Америке означает «Что мы можем поделать?».
Пока мы с Зазыкиным путешествовали по Калифорнии, я всерьез истосковался по горячему супу. Зазыкин мою тоску не разделил, наелся бутербродов с колбасой и пошел гулять по ближней округе. Без языка он панически боялся потеряться.
Зашел я сам в ресторан в Лос Анжелесе, сел за столик. Подошел официант, я объяснил, что хочу супа. Очень скоро он принес тарелку. В ней были толченые помидоры, перемешанные со льдом. Я сказал, что это не выглядит, как суп. «О, это знаменитый итальянский томатный суп, - громко объяснил официант, - мы готовим его, как на Сицилии», - в голосе официанта прозвучала гордость.
Я отодвинул тарелку и объяснил официанту, что хочу горячий суп. Он унес тарелку и пришел с другой. Я сразу заметил, что от супа не шел пар. Я потрогал тарелку, она была холодная. «Я же просил горячий суп, а этот холодный». «О, нет, это очень горячий мексиканский суп, уверяю вас. Попробуйте, вы сами в этом убедитесь», - уверенно сказал официант и ушел.
Я зачерпнул полную ложку супа и быстро проглотил его. Рот мой обожгло что-то погорячей раскаленного железа. Дыхание остановилось, и из глаз ручьем полились слезы. На столе не оказалось даже воды, чтобы залить бушующий пожар, полыхавший внутри меня.
Из-за ширмы на меня со злорадной усмешкой смотрел официант. Вот тогда только до меня дошло, что нам в школе не объяснили, что английское слово горячий применительно к еде может обозначать не только высокую температуру, но и остроту от обилия жгучих специй. Мне надо было попросить теплый суп, тогда бы я получил горячий суп без специй и смог бы его съесть.
Так я и ушел из ресторана, не поев желанного супа.
Было у меня еще одно место обязательного посещения, если я оказывался в районе бухты Сан Франциско. Это Стэнфордский университет. До моего первого его посещения я разделял бытующее мнение о том, что этот один из самых известных в мире университетов находится в Сан Франциско.
На самом деле, университет расположен в маленьком уютном городке Пало Алто. Весь городок так или иначе связан с университетом, который досыта кормит все население. Может быть, именно поэтому Стэнфорд один из самых дорогих университетов Америки.
Впрочем, значительный вклад в высокую стоимость обучения вносит материальное обеспечение профессоров. Мой друг Фил Зимбардо, профессор психологии, объяснил мне, что даже при всех моих заслугах, признании и регалиях мне понадобилось бы восемь лет безукоризненной службы в университете, чтобы получить там теньюр.
Зато после получения теньюра профессор Стэнфорда получает в свое распоряжение бесплатно прекрасный дом с большим участком в районе, где чуть ли не самая дорогая земля в Америке, высокий пожизненный оклад, который сохраняется в полном объеме, даже после выхода на пенсию. Туда же входит пожизненная медицинская страховка и многие другие льготы и привилегии.
Точно о таких же привилегиях профессоров, но без подарочного дома, мне рассказывал Данкан Лус в Гарварде. Гарвард является самым богатым по банковскому капиталу университетом в США.
А Стэнфорд является самым богатым землевладельцем среди университетов США. Его основатель записал в уставе, что университет должен всегда стремиться расширять свои землевладения, но не имеет права их продавать ни при каких условиях.
Потому-то профессора имеют большие участки при их казенных домах. Хотя меня никто прямо не агитировал остаться в США, но подобные разговоры о заманчивых перспективах носили очень прозрачный характер.
Фил Зимбардо пригласил меня похвастать своим домом. Фил стал очень богат, когда его книги и учебники с описанием оригинальных экспериментов, таких как «охранники и заключенные» и «кто занимается вандализмом телефонных автоматов и дорогих автомобилей?», стали продаваться нарасхват во всем мире.
Первый эксперимент доказал, что если человек имеет бесконтрольную неограниченную власть над другими, он непременно становится бессердечным деспотом и это независимо от воспитания и личных качеств индивида.
Второй эксперимент Фил поставил по контракту с богатейшей тогда компанией в мире «Америкэн Телефон энд Телеграф», или коротко, АТТ. Задание было, выяснить, кто портит телефоны-автоматы и дорогие автомобили по ночам. Фил получил почти неограниченный бюджет.
Первоначальная гипотеза компании была такова, что вандалы это мальчишки около пятнадцати лет.
Фил установил огромное количество телекамер вблизи автоматов и новеньких машин. Он нанял также множество дюжих ночных наблюдателей. Их задача заключалась в том, чтобы выявлять, ловить и регистрировать вандалов без участия и уведомления полиции.
Затем Фил собрал вандалов, которые были в среднем сорока пяти лет, внешне вполне приличные люди, в большинстве семейные и имевшие неплохую работу. Фил предложил им выбор, либо участвовать в его экспериментах, либо быть сданными в полицию. Все выбрали первое.
Эксперимент Зимбардо проводился на футбольном стадионе университета. На поле закатили дорогие машины, поставили телефоны-автоматы. В стороне лежала большая куча самого разнообразного спортивного инвентаря, мячи, ракетки, сетки для волейбола и бадминтона, велосипеды, бейсбольные биты и многое другое.
Начальный инструктаж испытуемых проходил до выхода на поле в раздевалке стадиона. Фил ввел всех участников в состояние глубокого гипноза и сообщил задание: выйти на поле, подойти к свалке спортинвентаря, выбрать то, что приглянется и развлекаться игрой или чем еще захочется. Испытуемые, находясь в состоянии гипнотического транса, шли к инвентарю, разгребали всю кучу, находили бейсбольные биты и направлялись, кто к телефонным будкам, кто к машинам.
Далее начинался безумный и бездумный погром. Испытуемые громили новенькие машины, превращая их в груду битого стекла и металлолома, рвали телефонные книги, а потом размолачивали аппараты и будки.
Видеозапись зафиксировала счастливые, блаженные физиономии вандалов.
«Раскодированных» испытуемых затем подробно расспрашивали об их жизни, проблемах, желаниях и так далее. В основном причиной вандалистских срывов оказалась навязчивая мысль о том, что эти люди были недооценены их начальниками, коллегами, супругами, даже детьми. Их глодала зависть к другим, которые имели лучшие машины, дома, больше путешествовали. Эта зависть не давала спать, поднимала с постели и толкала среди ночи на улицу, где эти обиженные тайком давали волю своим эмоциям.
Фил имел завидное расписание и рабочую нагрузку. Он читал одну лекцию в неделю. На его лекции приходили студенты самых различных специальностей. Для этого ему был предоставлен самый большой зал, вмещавший до семисот слушателей одновременно. Я был на его лекции. Фил был маг и волшебник.
В Стэнфорде я встретил еще одного своего друга, Давида Томпсона, эргономиста с инженерного факультета.
Давид хотел полностью сосредоточиться на работе консультанта и оформлял ранний уход на пенсию.
Он уже демонтировал свою исследовательскую лабораторию. За неимением ничего лучшего он показал нам гордость Стэнфорда, линейный коллайдер. Внешне он выглядел как газопровод, просто очень толстая прямая труба длиной в полтора километра.
При наличии огромной площади своей земли, Стэнфорд мог позволить себе такую роскошь, но интереса рассказы о стоимости и технических возможностях коллайдера у нас не вызвали.
Джим Хикман позвонил мне и напомнил, что главная тема нашей поездки была парапсихология, и сказал, что в следующем месте мы получим много интересной информации.
Место, куда мы летели из Калифорнии, звучало в научном мире так солидно, что его невозможно было ассоциировать с сомнительной парапсихологией.
Мы летели в штат Нью Джерси посетить знаменитую «величавую крепость науки» Принстонский университет. Встречал нас там профессор Боб Джан. До недавних пор он был деканом инженерного факультета.
Боб основал аэрокосмическую и авиационную кафедру. По принстонской традиции, каждого декана при его уходе увековечивают большим портретом, написанным маслом на холсте, который висит затем в зале ученого совета факультета.
Боб перво-наперво повел нас в зал заседаний, вроде как для начальной беседы, но на самом деле показать свой замечательный портрет. С холста на нас смотрел огромный величавый мудрый красавец с пронзительным всепроникающим взглядом.
В жизни Боб, так он требует себя всегда называть, вместо полного Роберт или профессор Джан, на самом деле маленького роста, с лицом, изрытым то ли оспой, то ли юношескими прыщами, когда их ковыряют и инфицируют.
Взгляд Боба очень живой, умный и дружелюбный, как и весь его характер. Главная часть его лица, бросающаяся сразу в глаза, это огромный для его небольшого лица нос ярко красного цвета. При этом Боб вовсе не пьяница.
Однажды он пригласил нас на бейсбольный матч, в котором профессора сражались со студентами. Боб так ловко и сильно ударил по мячу, что успел обежать три базы. Это было впечатляюще и, наверное, случалось крайне редко, раз уж Боб говорил об этом потом при нескольких наших встречах.
Деканство Бобу пришлось оставить, потому что он влюбился в свою студентку Бренду Данн и оставил не только семью, но даже все свои многолетние научные взгляды. Бренда заразила Боба своим увлечением парапсихологией. Конечно, слово парапсихология они в стенах респектабельного Принстона не употребляли.
Официально они занимались изучением аномальных явлений во взаимодействии человека с окружающей средой. Пока Боб был деканом, он смог заполучить для лаборатории часть дальнего подвала в восьмигранном здании инженерного факультета.
Главная проблема, которая занимала их лабораторию, это возможность человека без физических действий и каких либо движений, чисто мысленно влиять на окружающие физические объекты, процессы и явления.
Что представляла собой их экспериментальная установка? За большим стеклом испытуемый видел, как тяжелые свинцовые шары падают сверху, ударяются о штыри, отскакивают от этих штырей влево или вправо, падают на следующий ярус штырей и опять меняют свою траекторию в зависимости от направления отскока.
Внизу упавшие шары образуют горку определенной формы, описываемой как экспериментальное статистическое распределение. Строго говоря, эта установка должна давать нормальное распределение, то есть горка должна быть строго симметричная.
Гипотеза Боба и Бренды состояла в том, что наблюдатель усилием своей воли, мысленно может сдвигать траекторию падения шаров вправо или влево и таким образом произвольно изменять форму горки, делая ее несимметричной. Каждого посетителя Бренда просит поучаствовать в опыте, то есть посидеть на диване перед стеклом с падающими шарами и мысленно «поуправлять» падением тяжелых свинцовых шаров.
Я смиренно уселся, стал смотреть на шары, с жутким грохотом падавшие на штыри и на нижнюю подставку, и мне стало еще ясней, что я участвую в чем-то далеком от науки, да и к магии не близком. Не помню, каков был результат моего управления шарами, о котором во время эксперимента я и не думал, но Боба и Бренду не смущали никакие результаты.
Если субъект эксперимента не сдвинул шары и горка осталась симметричной, значит, он относится к типу невлияющих на среду. Если субъект получил задание сдвинуть шары вправо и они туда и сместились, значит, субъект влияет на физику внешних явлений в прямом направлении. Ну, а если кто-то хотел сдвинуть вправо, а шары самовольно сдвинулись влево, так значит, субъект влияет на среду в обратном направлении. Вот и все. Никто не лишний, все результаты полезные и подтверждают гипотезу.
Конечно, профессор аэрокосмической и авиационной техники Боб Джан внес во все это такую статистику и математику, что опровергнуть или поставить под сомнение результаты мог бы только академик, а с академиками дружелюбный проницательный Боб в отличных отношениях. Так что все шло отлично.
Массовый интерес спецслужб и Пентагона приносил огромные гранты, так что Боб и Бренда не бедствовали. Все ждали результатов и рекомендаций, как можно мысленно, на большом расстоянии повлиять на поведение Брежнева или на полеты советских ракет.
Кто скажет, что такие цели не оправдывают любые затраченные средства? Открытая часть отчетов рассылалась по всем заинтересованным и просто известным центрам.
Я регулярно получал в Москве толстенные отчеты, не читал их, даже не раскрывал, но знал, что мои друзья живы, здоровы и успешны.
Вдруг случилось непредвиденное. В Принстон пришел новый президент. Он стал ревизовать все факультеты, кафедры и лаборатории и «антинаучно заявил, что парапсихология позорит, видите ли, один из самых солидных университетов Америки».
Так написал мне Боб в своем паническом письме. Боб бросил сигнал SOS. Надо было спасать друга, тем более, что он попусту транжирил деньги врага, а, следовательно, объективно работал на СССР.
Я написал письмо новому президенту Принстонского университета, в котором лживо расписал, как я и мои коллеги по Академии Наук СССР высоко ценим новаторские и оригинальные исследования Боба Джана и его коллег, которые лидируют в прокладывании нового важного направления в мировой науке, которое приносит еще большие известность и почтение великому Принстонскому университету.
Лаборатория Боба была спасена, и мы остались с ним очень большими друзьями. Когда мне понадобилась поддержка моей просьбы об оформлении иммиграции в США, Боб был одним из первых из примерно восьмидесяти коллег и друзей, кто немедленно откликнулся и поддержал.
Каждый декабрь Боб и Бренда, которые теперь не только работают, но и живут вместе, присылают мне рождественские открытки их особенного фирменного типа. На открытках всегда изображены разные занятные сцены из жизни белых полярных медведей. Я бережно храню только их открытки, и их у меня накопилось больше тридцати штук.
Мы до сих пор поддерживаем приятельские отношения, хотя общих профессиональных интересов у нас нет.
Не так давно я начал бракоразводный процесс с Надей. Попытался перевести свою американскую пенсию в Украину. США ответили, что с такой страной у них договора нет и перестали вообще переводить мне пенсию даже в мой канадский банк. Я должен был дать свой адрес в Америке или Канаде. Попросил своего старого друга Дика Хорника разрешения указать его адрес для переписки с их пенсионным фондом.
Он пересылал бы мне эти письма, а мой ответ пересылал бы им. Дику когда то я помогал. Его выгоняла из дому жена, и он попросил меня как-то защитить его. Я писал письма его жене. Она пустила его обратно, правда, ненадолго.
Теперь он это забыл и написал мне, что на игру с адресами не пойдет. Наши с ним отношения прекратились. Тогда я обратился с той же просьбой к Бобу Джану. Он ответил, что это не вопрос и всегда во всем поможет.
Мою пенсию вновь стали переводить в мой канадский банк. Так я смог помогать моему внуку Валере Венде.
Был у меня еще один американский друг. Звали его Давид Томпсон. Мы регулярно встречались с ним на конференциях в разных городах США и в других странах. Вдвоем обедали в ресторанах и свободно обсуждали всяческие проблемы жизни и науки.
Дружба наша оборвалась внезапно. На конференции по эргономике и безопасности труда в Милане Давид рассказывал о своей практике защиты крупных корпораций от исков семей, потерявших кормильца, работавшего в строительной корпорации и погибшего в результате несчастного случая.
Рассказывал он о том, что сумел отклонить иск, поданный в суд, когда погиб строительный рабочий, упавший с высокого настила, заменявшего лестницу. Компания сэкономила на устройстве поручня или перил, которые могли бы оградить рабочих от падения с узкого настила.
Рабочий, несший тяжелый мешок, оступился, уронил мешок, пытался схватиться за гладкую стену, это было невозможно, и рабочий упал с восьмого этажа.
Томпсон рассказывал, как он сумел доказать, что никто не толкал рабочего и его падение было результатом его неловкости и неосторожности. «Благодаря моему анализу фирма выиграла иск, и семье было отказано в компенсации», - торжественно заключил Давид.
«Позвольте, доктор Томпсон, - встал я первым для дискуссии, - рассмотрели ли вы все силы, действовавшие на рабочего при столкновении со стеной? Вам как индустриальному инженеру и эргономисту должен быть известен третий закон Ньютона. Закон гласит, что на столкнувшиеся тела действуют равные и противоположно направленные силы».
Томпсон – очень хороший инженер, он окончил прекрасный вуз, инженерный факультет Стэнфордского университета, и всю жизнь преподавал там. Он сразу понял, куда я клоню в своем вопросе, и слегка побледнел.
Я мог бы и не продолжать, Давид все понял, но я хотел объяснить ситуацию для тех эргономистов, которые не имели инженерного образования. «Так вот, когда рабочий, - продолжал я, -покачнувшись и не имея слева от себя поручня, с силой дотронулся до стены справа, ища, за чтобы ухватиться, чтобы устоять на помосте, стена с такой же силой толкнула человека прочь с помоста в смертельную бездну. Не кажется ли вам на самом деле, если отвлечься от того, кто платил вам гонорар за вашу работу, что фирма нарушила правила безопасности и была полностью виновна в гибели того рабочего и должна была выплатить компенсацию семье?»
«Нет, - ответил профессор Томпсон, - я сумел убедить присяжных и суд принял решение в пользу корпорации, отклонив иск семьи».
В том судебном разбирательстве, как в капле воды, отразились типичные особенности работы авторитетных эргономистов, которых за большие гонорары привлекают к участию в судебных заседаниях. В этом воплотилась и суть самого американского суда. Если фирма нанимает специалиста, то он из кожи вон лезет, даже может забыть законы Ньютона, лишь бы угодить своему щедрому клиенту.
Американский суд – это не место, где отыскивают истину и следуют закону, это место, где ловкий адвокат или маститый эксперт могут задурить головы зачастую малограмотных членов жюри, где обычно восседают досужие домохозяйки и пенсионеры, которые могут продремать большую часть дискуссии и составить свое мнение исключительно по внешнему виду эксперта.
А уж в импозантности внешнего вида и изящности манер речи Томпсону равных у другой стороны не было, потому что у бедной осиротевшей семьи никаких денег бы не хватило, чтобы нанять Давида или равного ему по калибру эксперта в свою поддержку.
Наверное, профессор Томпсон находился в ладах со своей совестью, если уж сам вызвался рассказывать о своей победе в том судебном деле. Я не уверен, что мое разоблачение изменило его мнение о честности его выступления в суде. Он ведь учил молодых, как можно выигрывать крупные судебные дела и зарабатывать огромные деньги, подбирая доводы в пользу клиента и не заботясь об истине, которая на самом деле может быть на противоположной стороне.
Профессор учил искусству судебного иллюзиона, как можно завуалировать истину своим красноречием так ловко, что ее не заметят члены жюри. А коли так, то они лишат заслуженной победы страждущего и отдадут ее неправой, но богатой стороне, которая вновь когда-нибудь позовет эксперта себе на помощь и опять заплатит ему очень много, но в десятки раз меньше, чем заслуживал пострадавший.
Мне пришлось тоже участвовать в судебном процессе. В Виннипеге ко мне обратился адвокат, который был назначен защищать одного натурализованного в Канаде пакистанца, которого обвиняли в двойном убийстве.
Пакистанец с распространенной там фамилией Хан приехал несколько лет назад в Канаду со своей женой как беженец из индийского Кашмира. Три года спустя его жена была найдена мертвой, сидящей в морозилке. Многие канадцы, кроме большого холодильника, имеют еще и морозилку.
Многие из них занимаются охотой на оленей или канадских гусей. По телевизору я однажды видел, как три канадца, вооруженных автоматами, очень похожими на «Калаши» АК-47, притаились за холмиком, а когда на соседнее поле села большая стая гусей, они выскочили на холмик и устроили автоматную бойню, убив за считанные секунды сто пятьдесят гусей.
Охотятся канадцы и на оленей, обычно стреляя из арбалетов, чтобы не отпугнуть других особей. Ловят много рыбы. Вот такую добычу они и прячут в морозильник.
Жена пакистанца сидела в мирной позе, на ее теле не нашли никаких признаков насилия. Тогда Хана оправдали. Но спустя два года в той же самой морозилке и в той же самой мирной позе мертвой оказалась и сестра пакистанца. Тут уж его обвинили в двойном убийстве и взяли под стражу.
Обвиняемый объяснял, что жена, а вслед за ней и сестра очень тяготились непривычными условиями жизни в Канаде, тосковали по родине и в итоге покончили с собой. «Моя сестра просто скопировала самоубийство жены. Обе они сделали это в мое отсутствие. Я нашел и ту, и потом другую в морозильнике сидящими в традиционной мирной молитвенной позе. Я сразу вызвал скорую помощь и полицию. К их убийству я никакого отношения не имею».
Адвокат просил меня как-нибудь проверить, мог ли этот небольшого роста тщедушный мужчина поднять на руках и опустить в морозильник мертвое тело жены, а потом и сестры.
За небольшое вознаграждение я должен был выступить на суде экспертом. Я организовал эксперимент. Подобрал двух женщин, которые весом и телосложением напоминали убиенных. В мою лабораторию доставили тот самый злополучный морозильник. Обвешал я пакистанца датчиками, измеряющими напряжение мышц.
Сначала Хан должен был несколько раз изо всех сил тянуть пружинные ручки с динамометром, прикрепленные к платформе, на которой он стоял. При этом измерялось его усилие и напряжение мышц. Прибор показывал электрический потенциал мышц. Чем сильнее напрягаются мышцы, тем больше электричества они вырабатывают.
Способность мышц вырабатывать электричество была выявлена еще великим итальянским физиком Вольта. Все в мире называют его имя, когда измеряют напряжение электрического тока.
После неоднократных контрольных попыток потянуть ручки как можно сильнее, я измерил максимальную силу Хана. В том, что он не занижал намеренно свои физические способности, я смог убедиться по тому, что напряжение мышц во всех попытках было очень схожее. Если человек мухлюет, то он не может точно повторить свои заниженные усилия. Только максимальное напряжение стабильно.
Потом я попросил обвиняемого поднять и положить в морозильник девушку, аналогичную его жене. Пакистанец изо всех сил кажилился, мой прибор показал, что он приложил свое максимальное усилие, но загрузить модель в холодильную камеру пакистанец не смог.
Потом около белого ящика легла на пол модель его сестры. И на этот раз попытки Хана поднять с пола и усадить девушку в морозильник оказались безуспешными.
Настал день судебного заседания. Меня вызвали в зал в качестве эксперта-свидетеля. В канадских судах, хоть и отменили мантии, но полагается обращаться к судье по-старинному «мой лорд» или, в самом крайнем случае «ваша честь». Нечто меньшее судья может расценить как оскорбление и тут же заключить под стражу.
Мое сердце старого советского коммуниста коробилось, когда я произносил «мой лорд», но было в этом что-то и забавное. Рассказал я в суде о своих экспериментах с обвиняемым и подытожил заключением: «Обвиняемый Хан был физически не способен загрузить женщин в морозильник».
«Какой способ подъема тела с пола применял обвиняемый в ваших экспериментах?», - встал и обратился ко мне обвинитель. «Обвиняемый поднимал тела двумя руками перед собой», - ответил я. «А известно ли вам, что пожарники поднимают намного больший вес людей, если кладут тело на спину?» «Мне это известно, - соврал я, - а есть ли у вас доказательство, что обвиняемый прошел курс спасения на пожарах?» – ответил я вопросом на вопрос.
«Эксперт, - одернул меня судья, - вы не имеете права задавать вопросы, вы должны на них отвечать». «Прошу прощения, мой лорд», - смиренно потупился я. Тогда судья повернулся в другую сторону: «А, кстати, есть ли у обвинения доказательство, что обвиняемый прошел курс спасения на пожарах?»
«Нет, ваша честь, мы не имеем таких доказательств», - потупился и прокурор.
«Основываясь на заключении уважаемого эксперта доктора Венды, я возвращаю дело на дополнительное расследование. Судебное разбирательство на этом закрыто», - провозгласил судья. Адвокат долго тряс мою руку и благодарил за помощь в одержанной им победе. Обвиняемого быстро отвели в камеру.
Через два года адвокат нашел меня в Фениксе и попросил приехать в Виннипег на повторное судебное разбирательство. Над фирмой ЮСвеб, где я тогда работал главным экспертом по эргономике и юзабилити, нависла угроза банкротства, и меня не отпустили в Канаду.
На этот раз приговор Хану гласил: «Виновен в непреднамеренном убийстве двух человек. Наказание: двенадцать лет заключения в колонии строгого режима».