"Скоропостижная смерть Серафима Праздничного".
Было раннее утро, когда Серафим Праздничный открыл свои глаза и устремился взглядом в пыльный потолок. День не предвещал ничего значительного и потому некоторое время Серафим лежал неподвижно и испытывал странное чувство внутренней пустоты. Вспомнив про глазированный сырок, Серафим неохотно зашевелился, поежился и, улыбнувшись, встал с измятой от беспокойного сна постели. В комнате горел не погашенный с вечера свет и пахло истлевшей, недокуренной папиросой, оставленной в хрустальной пепельнице за рубль пятьдесят. Кое как встретив утро незамысловатыми будничными процедурами, Серафим, одевшись в серый костюм, отправился на улицу, где с ним и произошла череда увлекательных историй.
Человеком Серафим был предприимчивым и потому любил скурпулезно подсчитывать все свои доходы и убытки. Это приносило ему поистине райское наслаждение и заставляло тревожно трепыхаться уже не молодое, но все еще гусарское сердце. Ровно в 11.30 Серафим встретил на площади генерала Гагарина свою старую знакомую, которую периодически желал склонить к неким, ему одному понятным, безобразиям. И в тот же момент он почувствовал прилив сил, ощутил странный озноб по всему телу и, без всякого стеснения подошел к Мерзольде со словами:
- Здравствуй, Мерзольда! Ужель скоро ты собралась на пруд кормить уток в столь ранний час? - сказал Серафим и искоса так, гаденько, сверху вниз посмотрел Мерзольде прямо в глаза, как бы на что то явно намекая.
Мерзольда остановилась, поправила свой фиолетовый шарф, окутывающий тонкую и гладкую шею, почесала затылок и произнесла в ответ:
- Здравствуй, здравствуй, Серафим Праздничный. Отчего же ты, такой красивый и нарядный в полном одиночестве гуляешь тут в своих лакированных туфлях?
Что то неуловимое проскользнуло в голове Серафима в этот момент и зачесалось в области лба изнутри черепной коробки. Почуяв неладное и тут же разглядев всю дальнейшую возможную перспективу, Серафим за несколько секунд подсчитал возможный убыток. Мыслил он приблизительно так: Прогулка возле пруда, покупка хлеба и мороженого, обед, вечернее кино, ресторан, гвоздика, такси в обе стороны. приблизительно пятьдесят рублей тридцать две копейки. Ухмыльнулся Серафим, но все же ответил Мерзольде:
- Да вот, знаешь ли, Мерзольда, судьбой к тебе тянулся прямо с вечера вчерашнего.
А она ему возьми да и ляпни замысловатую тираду на минуту с половиной. Мол, экий ты Серафим молодец, удалец, экий затейник, да как они могут интересненько уток покормить, да солнце какое красивое и много еще чего наговорила.
А Серафим стоял прямо в тот момент, и буквально кожей чувствовал как зарабатывает. Как доход его увеличивается. Хорошо он знал присказку всех богатеев: сэкономил - заработал. С каждым новым словом Мерзольды улыбка его, сначала вяленькая такая, еле заметная, расширялась и увеличивалась, пока наконец Серафим не заработал обратно все свои пятьдесят рублей тридцать копеек и не стал извлекать сверх прибыль. И шагом так, шагом попятился. Смотрит на Мерзольду искоса, улыбается. А потом и вовсе наутек пустился. Очень уж ему хотелось прибыль сохранить и приумножить. Так до сквера оленевода Макарова он добежал и остановившись, тяжело дыша, присел на корточки у края дома номер семнадцать. Минут десять сидел. Радовался. И тут, вдруг откуда ни возьмись, карета остановилась, а из нее Алевтина Федотовна Рыжебокова вальяжно предстала прямо перед удивившемся Серафимом. Раскрашенная дородная женщина с крупными алыми губами и пышной прической в длинном красном платье.
- О, Серафим, дорогой, - голосом низким, пронзительным сказала она, почти закричав, - ужель ты, друг мой славный?
А Серафим между тем, пригорюнился сразу, давно ведь знаком то с нею был и приятельствовал время от времени по шалостям молодецким. Убыток рисовался сразу и фатально в голове Серафима. Рублей на триста восемьдесят. Встал на четвереньки Серафим, да как сиганет от нее по переулку. Прямо как эксперимент профессора Приображенского известного многим. К доходу то сразу потянуло его, бедолагу. На перекрестке мясника Чубарева и художника Прягова балансовая ведомость в голове у Серафима восстановилась и он перешел на нормальный человеческий шаг. Погода портилась. Жизнь Серафима продолжалась. "Почти полста заработал", - крутилась навязчивая мысль в голове Праздничного. А тут Любка.
- Сима, голубчик! , - закричала молодая, приятной внешности барышня, склонившись в халате с балкона третьего этажа и обнажив свои сочные молочные груди.
Надо сказать, что иногда Серафим был морально готов к хладнокровным единовременным расходам и даже испытывал некоторое удовольствие, если они оказывались на порядок меньше возможных катастрофичных убытков. Махнув рукой в сторону третьего этажа, Серафим забежал в незаметный продуктовый подвальчик, находившийся неподалеку и, купив колбасы и кефира, тут же, обогнув затем фасад дома, засеменил по лестнице на третий этаж. "Восемнадцать двадцать пять", - как песня про улыбку счастливого енота, кружилась мысль в голове Серафима Праздничного. А потом он скончался. Неожиданно и скоропостижно.
Автор: Казанбаев А.В. ©