Вот подули ветры буйные, принесли тучи чёрные, что закрыли ясно солнышко. Заголосили птицы звонкие, пророча беду неминучую. Ехал по той дороженьке нехоженой могучий богатырь, добрый молодец Иван-царевич. Сквозь леса дремучие да болота непролазные. Долго ли, коротко так скакал – неведомо, да только расступились вдруг деревья вековые и открылась поляна дивная. Травой-муравой изумрудной поросшая. Из неё цветочки выглядывают красоты неописуемой. И стоит посреди поляночки терем да на курьих ножках, в сапожки червлёные обутых. Вокруг него в землю колья воткнуты, да на каждом висит золотая маска, изображающая лик человеческий, лишь один, слева от двери, пустует. Окошки теремка резными наличниками украшены, ставенки росписью диковиной покрыты, на крыше – конёк, из трубы дымок клубится. Подивился такому Иван, не этого ожидал, однако произнёс слова заветные, всем ведомые:
– Избушка, избушка… В смысле, терем. Терем, повернись-ка ты, как мать поставила, к лесу задом, ко мне передом!
Заиграла музыка душевная, плясовая. Присел терем на одной ноге, повернулся лихо. Распахнулась дверца, вышла на крыльцо дева-краса, толстая коса (коя будто из золота отлита). Кожа бела, аки снег, очи синие, что озёра, губы алее крови. Выступает плавно, будто пава. Сарафан на ней голубой, что свод небесный, серебряной вышивкой украшен, на ногах сапожки с загнутыми носами.
- Ой, ты, гой-еси, красна девица, - поклонился богатырь низко, - кто такая будешь, какого роду-племени? И не знаешь, куда Баба-Яга подевалась?
- Скажи лучше, кто ты, жуткий молодец, - дева в испуге ладонь к груди прижала, отступила на шаг.
- Я Иван-царевич, - пояснил богатырь святорусский, - странствую по землям чужедальним, разыскиваю смерть Кощея Бессмертного, злодея жестокого, у которого отнял в битве кровавой вот этот меч-кладенец. А как сгубить моего недруга, лишь Баба-Яга рассказать может. Уж что я с аспидом ни делал: в воду сырую бросал, на древесных ветвях подвешивал, огнём греческим жёг, к зверям диким привязывал, булатным железом ранил, ничто не берёт! В конце концов, заточил его в бочку дубовую, окованную зачарованными обручами, да подвесил на цепях серебряных в пещерах под горой, а вход каменьями прочными завалил. Только не на месте душа, боюсь, как бы не сбежал нечестивец, да не начал опять зло творить.
- Прости, Иван-царевич, не похож ты на витязя из Святой Руси, - покачала головой красна девица, - и зачем тебе Кощей надобен? Иль похитил твою невесту, иль сгубил близких родичей?
- Нету у меня пока невесты, - Иван пожал плечами могучими. - Да и родичей никто не трогал. Всё отец мой Царь-батюшка, стар он стал, телом немощен, разумом слаб. Собрал своих сыновей да объявил: кто больше нечисти на Святой Руси изведёт, да доказательства сему подвигу предоставит, тому достанется и царство наше, а ещё топор самого Перуна. С таким оружием меня точно никто не одолеет. Воссяду на трон предков честных, чтобы править по чести, по совести. Старшие братья, Василий-царевич да Пётр-царевич, так и сгинули где-то, а я завет отцовский исполняю. Кафтан на мне из шкуры Кота Баюна пошит, плащ из Серого Волка, сапоги из кожи Змея Горыныча, ожерелье на груди из когтей Чуда-Юда Кровожадного. На шлеме череп Черномора закреплён, а султан из его бороды сделан. На стрелах моих метких – перья Жар-птицы, наконечники из костей водяных да леших выточены, колчан из кожи Лиха Одноглазого, копьё из костей Мараны склеено, ножны Кладенца волосами Кикиморы Болотной оплетены.
- Подожди, жуткий молодец, разве Черномора не другой герой, что Русланом зовётся, победил? – переспросила красна девица.
- Коварны чародеи бессовестные и трусливы вельми, - сплюнул богатырь святорусский, - чтобы избежать смерти неминучей, создают своих двойников коварно, сами же прячутся. Только от меня не скроешься ни в сырой земле, ни под горами высокими, ни за морями глубокими. Отыщу и сниму буйну голову.
- Что за конь у тебя такой удивительный, страшен обликом? – продолжала расспрашивать девица.
- То заморский зверь земли греческой, прозывается химерою, - пояснил Иван, - три головы у него: львиная, козлиная и змеиная. По земле рыскает подобно волку, по воде плавает, словно рыба, по небу летает, как птица. Не догнать его ни конному, ни пешему, не уйти злому ворогу. Только ты, красна девица, не сказала, кто ты есть такая, не ответила, где искать мне Бабу-Ягу?
- Я Дева-Яга, внучка старой волшебницы, - опускала дева глаза долу скромно, - бабушка же моя о том годе скончалась от старости. Знать, получается, я вместо неё буду.
- Вот печаль-забота, - загрустил богатырь, - желал я сделать щит себе из ступы старой чародейки. Тот, что смог бы меня к небесам поднимать, не хуже крыльев могучих, дабы видел я всё, что в мире Божьем творится. Настигал нечисть мерзкую, где бы она ни пряталась!
- Неужели погубишь ты мою молодость, жуткий молодец, – ужаснулась Дева-Яга, - снимешь с плеч буйну головушку? Не творила я зла добрым людям, не губила бедных детушек, не похищала юных девиц. Всё моё преступление в том, что родственницей Яге являюсь. Так не выбирают родителей. Не всем такая удача выпадает – родиться на ступенях трона царского. Не губи же ты меня, сиротинушку. Затоплю я баньку жаркую, приготовлю яства, поставлю меды пьянящие да вина заморские. А ступу бабушкину и так отдам, делай с ней что пожелаешь. Ни в чём неволить не смею. Всё одно уже растрескалась, боязно на ней в воздух подниматься. И про то, где смерть Кощея сыскать, поведаю, как сгубить колдуна нечестивого.
Крепко задумался богатырь святорусский. С одной стороны, как поднимешь руку на деву невинную, грех то великий. Славы воинской не принесёт. А с другой – всё же ведьма коварная. Нечисть мерзкая на всё способна, в том числе и красавицей прикинуться. Пожалеешь, а она начнёт злодействовать, сирот да вдов губить, младенцев похищать, путников с правильного пути сбивать.
- Вижу я, что сомневаешься ты, жуткий молодец, как поступить со мной, - Дева-Яга руками всплеснула горестно, - слушай же да запоминай. Смерть Кощея на конце иглы. А иголочка та в яйце. Яйцо в утке. Утка в зайце. Тот же в сундуке спрятан, что висит на цепях на ветвях дуба могучего на берегу моря за тридевять земель, в Тридесятом царстве. Подарю также клубочек путеводный, что приведёт прямо к цели. Поспеши туда лучше, богатырь могучий, пока другой не добрался, не похитил твою славу заслуженную. Что касаемо меня, так никуда не денусь я. Коли услышишь молву недобрую, что творю я дела злокозненные, вернёшься да свершишь правосудие, насадишь голову мою на кол осиновый, как раз один свободный и остался, плоть скормишь зверям рыскающим, кости зароешь на родной поляне. Вырасту вновь я тонкоствольной берёзкой, до скончания веков на ветру покачиваться, судьбу свою злую оплакивать. А как символ своей победы над ведьмой безжалостной, кроме ступы, возьми мою косу. Из неё сплетёшь кнут смертоносный, коим станешь подгонять зверя греческого. Вспоминать Деву-Ягу добрым словом. Иль каким ещё пожелаешь ты.
Убежала в терем красна девица, открывала сундуки глубокие, полные несметных сокровищ, находила в них клубочек путеводный да кинжал булатный. Из дальней кладовой выкатила ступу старую. На крыльцо вытащила да перед богатырём святорусским поставила. С поклоном низким передала клубочек. Кинжалом острым отрезала косу свою толстую. Всё, чтобы выкупить свою младую жизнь, сохранить на плечах головушку.
Благодарил её Иван-царевич, кланялся низко в ноги. Принимал дорогие подарки, только всё одно на сердце его было неспокойно. На плечи могучие будто гору навалили неподъёмную, опустились они низко. Сколько лет уж за нечистью охотился, никогда к мольбам злодеев не прислушивался. Не бывало, чтобы покидал поля боя, оставив ворога человека в живых. Неужели теперь красота фальшивая смутит, остановит руку твёрдую? Слова ласковые растопят решимость, будто солнце жаркое снег весной. Посулы богатые заставят свернуть с пути прямоезжего. Не свершит ли греха непростительного? Жертвы ведьмы хитрой лягут на душу тяжким бременем. И оставит удача ратная героя, отвернётся судьба, прогневается. Сгинет он, Иван, в безвестности, нищим каликою перехожею, людьми осмеянный, врагами оплёванный. И на смертном одре не дадут успокоиться. После смерти на Божьем суде спросят неласково: «Почто не обнажил своего меча булатного, не совершил правосудия?» Ведь известно всем: чем человек праведнее жил, тем строже с него спросят и за малый проступок, незначительный. Не отмолить его. Не поможет ни молитва да раскаяние искренние, ни дары церкви бесчисленные.