Дочемоданно Уппсале тускло, перхотно мается небо, разъезжаются солью сальные дороги, щерятся коростяные хребты. Школьное утро: проходя церковью они поспешно крестятся, один - в одну сторону, другой - в другую. Никого нет на улицах, глаза жадные пялятся в оконные щели, выходить боятся, не любят грязи: фасады залеплены талым, подтекает по рваным дверям.
- Болит? - за мальчиком подтекает в жидкий лед, остается темный ржавый след. Течет по щиколотке от колена в зеленке, к колену - от бедра, на мальчике штанишки, на мальчике куртчонка - уже изрядно коротковата, рукавчик задирается к предплечью, режут плечи лямки тяжелого ранца. Голова мальчикова нежна: вчера мама обрила его налысо в честь дня рождения. Ему исполнилось двадцать пять лет.
- Болит, - над ангелом подтекает в рыхлый воздух, как будто кто-то курит, мягкая рыжая струя теряет в тумане цвет, путается в гипсовых перьях, лицо его чуть насмешливо там, где осталось, там, где не осталось, почти непристойно зияет нутро его белой головы, пульсирующее от мыслей. Мыслей в ангеле много, оттого и звук, творимый им, нестерпим, нетерпим, неизгладим, боже, боже, боже, как больно, что же ты делаешь, миленький, зачем так со мной? - А у тебя?
- Не очень, - пожимает плечами мальчик, улыбается чему-то про себя, берет ангелову руку поплотнее. Оба от малокровия белы до света, а с бескровием - до тьмы, мальчиковы глаза налиты плодовым, зрелым соком, мальчиков взгляд тяжел и томен. В ранце его учебник по биологии, пара журналов с непристойными картинками, конспект книги Екклесиаста, любовь и птичьи перья, кисти рук, ступни ног, сердечные леденцы, битые зеркала, псалтырь и пластыри. Мальчик - пациент Зеро, мальчик - трансмиттер, транспарант, трансатлант, гувернер и девственник. Мальчиковым девочкам перезашивали губы, изорвали их платья, пережгли их колготки, оттого в дырах каждых глаз селится мальчиков стон, мальчиков плевок, мальчиков хохот. Мальчик смеется изящно, как ****ь, смех его - музыка, смех его - смерть, костер, утиная охота. Мальчик умеет смеяться, мальчик умеет убивать.
Вы знаете Генрика Ибсена?
Как у него дела?
Он мертв?
Это он его убил.
Убит Ибсен и убита каждая его буква, рта мальчикова болото пахнет мертвечиной и сахаром, типографской краской: они играют в слова.
- Трансцендентальный, - его тошнит. Ему больно, ему полно: он соврал. Чешутся его колени. - Промискуитет. Эксгибиционизм. Аплодисменты. Дихотомия. Парабола, контрапункт, дезоксирибонуклеиновый, парадокс, буревестник, гермафродит, экранизация, кровосмешение. Гемоглобин. Олигофрения, мизантроп, инновация, визионер.
Что же ты делаешь со мною, миленький?
Вчера.
Бродил бог, одинок и убог, мал и морщинист, да каждый дал ему под ребра: что же ты делаешь со мною, миленький?
Что же ты делаешь со мною, миленький?
Что же ты делаешь со мною, миленький?
Заплакал бог, ничего не сказал, ушел, да больше и не приходил, может быть, умер, а может быть, слег.
- Жалко, - говорит мальчик, горло полно крови.
- Жалко, - соглашается ангел, каплет ему из пустой глазницы.
Никто не дотошен, никто не умен, улицы пусты, узки, улицы-вены, чернильны сухо углы и ямы. Мальчик трогает голову, пальцы его то ли женские, то ли мужские - не понять. Не женщина он и не мужчина, пальцы его ничьи, он - не тайна и не загадка, он - не Библия и не кровь, он - не живорождение, не мертворождение, он не рожден, тысячно мертв, он не обижен, но одинок, и страшно жалко ему того бога, и правда, так жалко - до слез, но все должно делать в порядке. Дом мальчиков близок, пузом волочится по земле, ангел улыбается себе под нос по-мудрецки, он очень слаб.
- Скоро я полюблю одного мужчину, он будет остр, как гвоздь, а взгляд его будет остр, как два гвоздя, - мальчик роется в карманах, карманы дубовы от натекшего, ключи отлипают от ткани с хрустом. - Как ты думаешь, он полюбит меня?
Раздумывает ангел, печально покачивая головой. - Нет, - с сожалением сообщает он, пока мальчик копается с дверью. Дверь открывается ему под нос, он едва не падает. - Я думаю, тебя никто никогда не полюбит, - мама мальчикова падает замертво, расплескивая себя по белым стенам, мальчик прячет ружье обратно в рюкзак и снова пожимает плечами. - Сними, пожалуйста, обувь, возьми вот там тапки, - просит мальчик, перешагивает через маму, закрывает дверь. - Это потому что вчера я не побрил ноги, - бросает он через плечо, и ангел снова встряхивает больной головой.
Комната мальчикова в условном порядке, нагромождение вещей расставлено приоритетно, на кровать он вываливает кухонное ведро, среди яблочных очисток выбирает пряди своих волос, раскладывает их по столу, расправляет спутавшееся, разводит гипс, трогает влажное, мягкое ангелово головное, мажет зеленкой. - Оно не чесалось, - шипит ангел, смаргивая слезы. - Зачешется, - успокаивает его мальчик. - К шести домой вернется папа.
Мастихином он тушует теплый гипс, подрезает глазницу, палит глазурь и шелестит позолотой, ангел послушно ждет, улыбается: ему больше не болит. Мальчиковы волосы растут из гипса, как цветы. Пока сохнет, он протирает тряпкой ружье, боже сохрани, милый, милый, как же ты там. Какие мы все дураки, милый, прости нас, пожалуйста?
- К шести?
- Все будет хорошо.
Правда?
(- Нет)
- Тебе правда жалко?
- Нет.
- Ты просто любишь слово нет...
Половина шестого. Ангел лучезарен.