Дитя любви

ДИТЯ ЛЮБВИ

Необычайно рано, в начале бабьего лета, пронзительный ветер яростно гнал сорванную листву с могучих берёз по лужайкам молчаливого сада. Свежескошенная трава, уже подрастая, пестрела жёлтыми листьями, сыпавшимися и сыпавшимися с беспокойной аллеи. Берёзы были неугомонны. Остроконечные плети листьев лимонника вторили порывам ветра на фоне стройного ряда кустов смородины, ещё не понимавшей, что же происходит.

В сад стучалась осень. Жаркое тепло полудня ещё поддерживало летнее настроение, но ненадолго. Сад замирал в истоме, чутко греясь в последних тёплых лучах радостного солнца. И только вечерний костёр откровенно согревал своими языками пламени, яростно вырываясь из кострища всякий раз, как очередная порция поленьев попадала в него. Огонь был замысловат, подвижен
и завораживал своей непредсказуемостью. Он жил своей жизнью и делился своим совершенством. В этой материи было всё, особенно воспоминания времени, такого же непредсказуемого
и подвижного, как пламя…

I

Представитель фирмы был предупредителен, но весьма настойчив.
— Мсье! Это совершенно невозможно! У вас не коммерче­ский рейс. Его менять нельзя. Только Санкт-Петербург! Мне очень жаль, но правила строги. Прошу прощения.
— Но я готов доплатить, — пытался настаивать я.
— О! Это совершенно лишнее, мсье. Рейсы в столицу России ангажированы уже за два месяца. Чартер только через Санкт-Петербург. Случайности возможны лишь при отказе кого-либо, но это будет известно в день отлёта. Попробуйте. 
— А как я узнаю? — поинтересовался я уже без энтузиазма.
— Нет проблем! Я введу вас в компьютер, и если всё получится, то в зале аэропорта вы узнаете это у администратора. Прости-те, мсье, но только в день вылета.
— Я согласен! Попытаем счастья, — улыбнулся я.

— О! Это по-русски. Игра! Желаю успеха, — мы крепко пожали друг другу руки.
В день отлёта я был в аэропорту «Шарль де Голль» уже за три часа. Благо, что мой новый знакомый подбросил меня на своей машине. Уговором была бутылка виски, которую мы искали в магазине аэровокзала и небезуспешно. Расставаясь, Луи пожелал мне удачи и сообщил, что охотно повторит этот путь туда и обрат-но. При этом он широко улыбался, держа заветную бутылку над головой.
— Я буду тебя ждать! Это стоит того.
— Буду стараться, Луи. Будь здоров!
— И ты! И ты! — Луи сел в машину и скрылся в потоке отъезжающих в город.
Доброжелательный и вежливый администратор, высветив на экране список заявок, нашёл мою фамилию.
— О да, мсье! Вы есть. Сейчас два рейса на Москву ждут пасса-жиров. И вы подождите. Я объявлю по громкой связи. О’кей?
— Ви, ви! — ответил я и прошёл в соседний зал ожидания. Расположившись в удобном кресле, стал ждать. Когда прозвучала моя фамилия (сообразил я это только со второго раза), я снова подошёл к администратору.
— Мсье, увы, я очень сожалею.
— А второй рейс? — вопрошал я.
— Второй будет после вылета вашего рейса в Санкт-Петербург…

— Да… Не буду рисковать, — ответил я и поплёлся в свою секцию отлёта. Расстроившись, не заметил, как слегка задел француженку, которая безмолвно стояла и смотрела на меня широко открытыми глазами.
— Пардон, мадам! Виноват, пардон!
Она продолжала молча смотреть на меня, совершенно не реагируя на мои извинения. Я прошёл вперёд, оглянулся: дама смотрела мне вслед, мягкая улыбка тронула её губы, глаза при этом были всё так же округлы. «Странно», — подумал я и поспешил к 
посадке. «Ну, что ж! Ждёт меня московский вокзал и ночной поезд. Но ничего. Утром Москва», — успокаивал я себя.

Крыши Парижа, его бульвары, живописная Сена, скованная мостами, — всё это проплывало под нами. Я прильнул к иллюминатору, не смея оторвать взор от этой величественной картины. Самолёт был не полон, рядом со мной два кресла остались свободны. Вдоль прохода двигалась миловидная стюардесса, проверяя, пристёгнуты ли ремни и закрыты ли крышки багажных полок. Она молча улыбнулась мне. Увлеченный картиной внизу
я не заметил, как через некоторое время стюардесса вернулась, предлагая соседние со мной места высокому холёному французу, который экспансивно воскликнул:
— Бо! Мадам, — целуя руку несколько смущенной девушке. Они оба удалились. «Что бы это могло быть?»— подумал я и продолжил обзор происходившего за бортом самолёта.

Самолёт, продолжая набирать высоту, вошёл в облака, и я оторвался от иллюминатора. У моего ряда снова стоял холёный француз, держа за руку даму, и что;то объяснял ей.
— О’кей! — ответила та, и я неожиданно узнал в ней ту, из зала ожидания аэропорта. Сейчас её глаза лучились и улыбка не сходила с губ.
— Вы позволите? — вопрос на русском с характерным акцентом и ожидание моего ответа. Француз при этом тоже замер
в ожидании, смотря на меня не моргая.

— Разумеется, пожалуйста! — откликнулся я, и пара заняла соседние кресла.
— Ваши извинения были лишние, — снова обратилась ко мне дама, — я сама виновата, так мне и надо.
— Но всё же… — начал я.
— Вы очень любезны! Пустяк. Не стоит об этом. Пьер не может лететь в хвосте лайнера, вот мы и попросили эти места, — она посмотрела на меня ещё более пристально.
— Разумеется, мадам! Вы неплохо говорите по;русски.
— Я русская. Хотя много лет прожила в Париже. А вот мой муж, Пьер, так и не осилил наш язык. Но всё понимает, — она снова пристально посмотрела на меня.
— Мы раньше не встречались? — спросил я, чтобы как;то разрядить неловкость от её внимания ко мне, понимая, что, конечно, видимся впервые. 
— Нет! Нет! — поспешила она и, повернувшись к мужу, продолжила разговор по;французски. Пьер сначала молчал, слушая её, затем я услышал его быстрый шепоток, её ответ, и так продолжительное время. Кое-что из фраз доходило до меня, но смысл так и не появился.

— Не правда ли, в Париже хорошая погода? — дама вопросительно обратилась ко мне. «Типичное английское начало разговора», — подумалось мне.
— Да, вы правы. Я тоже заметил это, — откликнулся я и по­смотрел в глаза даме. — Помнится, в прошлый раз шёл дождь и было неуютно. Как мне показалось дама с интересом ждала продолжения этой темы.
— Но вот в этот приезд, — продолжил я, — погода чудесная,
и не только в Париже. Даже в Руане, где мне пришлось быть не-сколько дней, было солнечно и приятно.
— О! Именно оттуда начинаются наши дожди. Это наш барометр, — воскликнула дама и снова спросила: — Вы путешествуете по Франции? Да?
— В некотором роде. Вообще я был здесь по делам. Сотрудничаю с издательством «Оникс».
— Я знаю продукцию этого издательства! — поспешила дама,
и глаза её расширились, источая жуткий интерес. Мне стало не-ловко. «Кажется я попался», — подумалось мне, и я тяжело вздохнул. Дама тотчас отреагировала.
— Нет! Нет! Не буду о делах. Однако, как я догадываюсь, вы прозаик?
— Не скрою. Вы правы, — вяло улыбнулся я и снова посмотрел
в глаза собеседницы. Они сияли. Улыбка зашкаливала. Театральность мизансцены была явной.
— И «Счастье женщины», и «Благословенная память», и «Голос», — быстро перечислила она, — это всё вы?!
— Увы, мадам! Грешен, — признался я, понимая, что до самого Санкт-Петербурга буду в плену — доброжелательном, возможно приятном, но в плену.
— Я так и знала! Боже, какая удача. Вы почти похожи на своё фото на заставке книг. Пьер, ты слышишь?
— Ви, ви! — улыбнулся мне её муж. — Бо!

«Ну вот, сейчас и начнётся разбор, — подумал я. — Держись. Дама явно в курсе дела, знает наизусть названия книг, возможно, и содержание повести, видимо, искренне переживает встречу 
с автором понравившихся книг. Тут надо держаться. Уклониться от дуэли нельзя. Полный плен. И бой…»
— Боюсь оказаться бестактной! Но, прошу вас, если можно и если это вас не затруднит, — дама сделала паузу, посмотрев на меня, и продолжила: — Поведайте о себе. Разумеется, в аннотациях кое;что есть, но мне очень хочется знать чуточку больше, нежели известно от редакторов.

Начало было необычным. Я ожидал кавалерийской атаки на сюжет, героев, обстоятельства, фабулу, взаимоотношения действующих лиц, наконец, язык, атмосферу — ну всё , что так любопытно критикам. А здесь…

— Добавить к известному? А что? Спрашивайте, — перевёл
я стрелки в её сторону. Время пошло. Дама немного замялась, но это было только несколько мгновений.
— Даже вот так? Благодарю. Вы родились в Москве? Импровизированное интервью началось. Я ответил, как на
уроке, всё более и более удивляясь наклонностям интереса моей соседки по рейсу Париж—Санкт-Петербург.
— Нет. В городе на Неве. Мы сейчас туда летим, — я улыбнулся простому вопросу, заметив, что улыбка дамы меняется.
— А из какой вы семьи? Кто ваши родители?
«Обычный вопрос», — подумал я.

— Они далеки от рода моих занятий. Интеллигенты. Служа-щие. Мама художница, воспитывала нас с сестрой, отец работал мостостроителем. Строил мосты по всему Союзу и даже за рубежом. Пришлось много ездить. Я как;то подсчитал, что учился
в девяти школах. Но, видимо, многое пришлось увидеть, что, как мне кажется, пригодилось в моей работе.
— Скажите, если вы ленинградец, то, видимо, хорошо помни-те Коморово? — обратилась снова ко мне дама с возрастающим интересом.

— Не очень. Помню лес, широкий берег с песчаной отмелью, дожди и беседку. И ещё, — я непроизвольно ушел в воспоминания, смутные и приятные, совершенно не осязаемые, — музыку, такую чарующую и мягкую. И запахи хвои, леса, маминых нарядов…
— И всё? — дама ждала с нескрываемым интересом.
— А что может помнить несмышленый малыш? — насмешливо поинтересовался я.
— Да, да! Что это я? Конечно. 
— Уже потом, в зрелом возрасте, был я однажды в тех краях, но прошлое неповторимо. Аура ушла.
— Как знать, как знать! — воскликнула моя собеседница и снова улыбнулась. Чему? Я не мог понять. И почему из всех пригородов дама спросила о Коморово? Что это? Случайное совпадение? Ну, да. Коморово — место отдыха видной интеллигенции. Дама, видимо, и спросила о нём. А что может быть ещё? Я забыл об этой мысли, как только получил очередной вопрос:
— Скажите, а война не коснулась вашей семьи?

Странные вопросы задаёт эта женщина. Я более пристально посмотрел на неё. Она смутилась.
— Простите, простите! Если не хотите, не отвечайте. Глупая баба! — это было сказано как;то в сердцах, по;русски, с извиняющейся улыбкой, что мне очень понравилось, и я спонтанно стал отвечать. Вспоминались дни бомбёжек, эвакуация в Среднюю Азию, гибель сестёр мамы, голод и холод, появление отца после войны и годы послевоенной разрухи и неустройства. Я увлёкся воспоминаниями, а собеседница внимала мне, не перебивая. Воз-никла пауза, раздумья овладели мной.
— А что, это ваш родной отец? — услышал я голос дамы.
— Ну, как вам сказать? Сколько помню себя — он мой отец. Но вы правы. Мама ушла от любимого человека вскоре после моего рождения. Почему? Не знаю. Никогда не спрашивал, да
и зачем? Конечно, надо бы спросить, но тема эта была для меня всегда табу, — я снова обратился к даме, она плакала беззвучно, откровенно, не вытирая слёз.
— Мари, в чём дело? — удивился Пьер.

— Простите, простите меня! — воскликнул я, понимая, что своим рассказом растрогал чуткое, благородное сердце собеседницы. — Обычная история. Не будем об этом. Простите. Дитя любви! Что тут поделать! Вот.
Моя собеседница снова пристально, снова сквозь слёзы по­смотрела на меня. Мы долго молчали. Пара перешёптывалась.
Я демонстративно интересовался облаками в иллюминаторе. За-тем подали напитки, за ними лёгкую еду, потом предложили сувениры, подарки. Пьер пошёл прогуляться в проходах лайнера.
— Простите, мы не познакомились? Мари! Мария Сергеевна.
— Очень приятно, Мари. Вы;то точно путешествуете? Так ведь?
— В некотором роде так. Но Санкт-Петербург — моя родина, первая…
 
— Да? Интересно! А поподробнее.
— Хотите историю, достойную романа? — она с вызовом по­смотрела на меня.
— Хочу, — засмеялся я.
— Только она не очень весёлая. Как вся наша жизнь.
— Весь во внимании, Мари… Мария Сергеевна, — уточнил я, на что моя собеседница улыбнулась.
— Боже! Меня уже давно так никто не величал. Как это приятно! Здесь и твои корни, и порода, а не перекати-поле с короткими кличками. Простите, простите.

Я в ожидании молчал, давая схлынуть всплеску эмоций рус-ской парижанке. «Забавно, о чём это она поведает», — подумал
я. Мари не спешила, собираясь с мыслями.

— Вам действительно интересно?
— Конечно, Мари. Мария Сергеевна, поделитесь вашей историей! Мне интересно. — Это помогло.
— Знаете... Как в истории, сказочной истории. Жил-был на берегах Невы архитектор. Творческая личность. Много практиковал, строил загородные дачные дома, разбивал парки, мечтал построить дворец для маленьких фей. Любил музыку, знал её и сам играл на рояле. Обожал детей. Женщины были от него без ума, но он не обращал на них внимания и был занят только своей архитектурой. Конкурсы, смотры, поездки на симпозиумы. На одной между-народной выставке в Париже разделил первую премию с местным архитектором и получил возможность возвести свой дворец тут же, во Франции. Полностью отдался этому детищу, не замечая жизни вокруг. А она всё;таки дала о себе знать.
В очередное возвращение в Ленинград по делам, был представлен через родителей молодой пианистке, увлекся ею, чем очень удивил и обрадовал родных. Но внезапно уехал, даже не попрощавшись. Уехал достраивать дворец. Так же неожиданно вернулся, пал на колени и попросил руки. Разумеется, отказа не было…

Я внимательно слушал Мари. «Начало многообещающее, — подумал я. — Что там будет далее? Занимательно. Ну, ну.»
— Медовый месяц пролетел, как один день. Влюбленные радовали всех близких и друзей. «Какая замечательная пара!» — говорили многие. Горизонты будущей жизни были яркими и в розовом свете.
Вот только строительство дворца приостановилось. Обстановка в Европе стала ухудшаться. Архитектор и автор проекта не мог попасть в Париж. Думалось, что это временно, что всё уладится. Но, увы! Прошло несколько лет. Родители ждали внуков, а их всё не было. Отношения между молодыми стали меняться. Архитектор, любивший детей и жаждущий отцовства — страдал. Жена в тоске пряталась за многочисленными гастролями, другими городами, поездками…

«Вот, вот сейчас и произойдёт главное событие этой вполне заурядной повести о жизни, — подумал я. — Интересно, появится ли треугольник? Подождём!»
— Академия архитектуры поручила провести конкурс на проект крупного курортного комплекса на берегу Чёрного моря. Конечно, победил он! Творческий порыв увенчался очередным успехом. Началось строительство. Ранняя весна, пальмы, Мацеста, теплое море, бригада энтузиастов, молодых, весёлых. Среди них прекрасное создание — очаровательная художница, делающая многочисленные эскизы внутренних панно в вестибюлях, залах. Архитектор в восторге от её фантазии и, как потом оказалось, от неё самой. Начался роман — стремительный, бурный, страстный. Окружающие радовались этому событию с некоторой неловкостью свидетелей, соучастников, молчаливых и верных. Сезон затухал, и строительство временно остановилось. Бригада уезжала
в Ленинград. И что было решено между любовниками — никто не знал. Только вот в декабре, перед Новым годом, родился мальчик. Архитектор был счастлив. Но что можно сказать, когда душа рвётся к сыну, увидеть его, поднять на руках это существо, божественное и любимое? Жена узнает от «добрых людей» обо всём. Узнаёт последней. Запирается в ванной и режет себе вены…

— Мари! А здесь недурно поят. И вино почти что «Бордо», вот, пригуби, — Пьер наклоняется над креслом Мари.
— А вы не желаете? Нет?
— Потом, потом, Пьер, — отвечает резко Мари, теряя канву рассказа.
— Ну, как пожелаешь, милая, — и Пьер направился снова
к буфетному отсеку в центре салона. Я с интересом ждал продолжения. Треугольник появился, и что дальше? Но объявили, что скоро Санкт-Петербург.
 
— Очень занимательно, — успокаиваю я Мари. — Я, правда, уже слышал начало подобной истории ранее. Ведь отношения между людьми, поверьте мне, в сущности почти не изменились. Меняются лишь обстоятельства, места и… погода, — добавил я, улыбаясь.
— Вы правы, правы, — несколько сникла Мари, — жаль, что не удалось поведать всю историю, — при этом она многозначительно посмотрела на меня. — А право, жаль! Есть ведь нюансы, да какие! — она ждала ответа.
— Придётся снова вернуться в Париж, — шутливо заметил я.
— Зачем? Дайте мне свои координаты, я пришлю вам повествование.
— Чудесно! Вот вам визитная карточка, там адрес издатель­ства, буду ждать, — Мари сияла, принимая визитную карточку.
— Будете в шоке, я вам гарантирую! — в ней проснулся дух неукротимости в достижении цели, чисто по;нашему. Все условности побоку.

Пулково встретило нас дождичком. Сердечно распрощавшись
с новыми знакомыми, я двинулся в сторону Московского вокзала. Почему;то вспомнился лукавый взгляд Мари, Марии Сергеевны, когда она прощалась, и её ласковое поглаживание моей седой головы при поцелуе её руки. Пьер при этом был импозантной, безмолвной, роскошной мужской фигурой на фоне нашенской суеты. Вот что значит парижский шарм!

II

Стремительные московские будни полностью поглотили меня.
В редакции деликатно напоминали мне о сроках последней ра-боты. Времени уже почти не оставалось. Пришлось откровенно устроить затворническую жизнь, и я уехал на дачу, заперся в моей келье и полностью погрузился в работу. Недели две пролетели так, что я даже не заметил. Работа ладилась, и я, боясь вспугнуть удачу, был близок к завершению задуманного. В субботу приехала жена и среди прочих новостей сообщила, что звонили из редакции.
— Ты почему выключил свой мобильник?
— Да ты ведь знаешь, что мне надо закончить рукопись, — оправдывался я.
— Знаю, знаю. Не волнуйся. Просили передать тебе, что при-шло на твоё имя письмо из Санкт-Петербурга.
— Обычное дело! Тоже мне новость. Простая обратная связь
с читателями. На следующей неделе загляну к редактору и возьму свою почту.
— А как продвигается твоя работа?

— Удалось кое;что, но времени уже нет. Сроки подходят, а завершение ещё не родилось. Может быть, нужна пауза?
— Несомненно! Ты совершенно заработался. Смотри, какая красота вокруг, — жена показала на солнечную лужайку. — Отдохни немного.
Полдня прошли в созерцании буйства цветов, прогулках к синеющему вдали лесу, сборе луговых трав и приятном безделье.
В конце недели, когда я появился у редактора, первый вопрос, как, впрочем, всегда, был о сроках работы.
— Ты уже в цейтноте! Не тяни и не нарушай наши планы, — твёрдо заметил редактор.
— Постараюсь, — ответил я неопределенно.
— Вот-вот! Надо стараться. Хорошо, что ты это понимаешь. Не забудь, что ещё много технической работы, и не только твоей. Не напрягай моих сотрудников. Хорошо?
— Ладно, Степан! Понял, — бодро уверил я редактора.
— Иди работай и помни о сроках, — уже более мягко напут­ствовал он.
В приёмной, секретарь редакции протянула мне письмо.

— Это для вас. Пришло на прошлой недели. Заметьте, написано: «прямо в руки». Что я и делаю.
— Спасибо, Вероника Михайловна, — поблагодарил я и, не глядя на конверт, спрятал письмо в портфель. «Потом прочту», — подумал я.
Вечером, за чаем, при заходящем солнце, восхитительно окрасившем всё вокруг, особенно высокие, лёгкие облака, жена вдруг спросила:
— Что пишут твои поклонницы?
— Почему поклонницы? — вспомнил я о письме.
— Ну, опыт мне подсказывает, что письмо от дамы. Я не права?
— Не знаю, ещё не читал, — ответил я жене и пошёл к письменному столу за портфелем. Нашёл письмо, и уже на веранде, надев очки, прочёл обратный адрес. Фамилия корреспондента была мне незнакома, а вот имя Мари, и особенно в скобках — Мария Сергеевна, заставило тотчас вспомнить необычную
встречу, экспансивную русскую парижанку и её мужа.

«Надо же», — подумал я.
— Ты права! Это действительно дама, более точно — француженка, — подтвердил я догадку жены.
— Да? Интересно. Ты становишься известным уже и за границей.
— А ты забыла об издательстве «Оникс»? Это их заслуга. Вернувшись к письменному столу, я раскрыл конверт. Письмо
было на нескольких страницах. Пробежав глазами, как это бывало обычно, первую страницу и ничего не поняв, вернулся к на-чалу и стал читать более внимательно. Что это? Мистика? Разгул графоманской шутки? Но нет. Факты говорили об обратном. Нет, нет. Это розыгрыш, начавшийся там, в самолёте, и вот перешедший в эпистолярную форму. Получалось складно. Но почему я?

И в центре событий? И каких! Интересно. Явно была интрига, и я, знающий, как это делается, клюнул на это. Вот так Мари. Несомненно, видны способности. Так закрутить! Откуда ей известны такие детали? Совпадения? Бывают, но столько! Я отложил письмо и задумался. солнце уже зашло, и стало смеркаться.
— Ты что здесь сумерничаешь? Ты меня слышишь? Что про-изошло? — жена ждала моего ответа.
— Нет, нет! Вот странное письмо, — в раздумье отвечаю жене.

— От кого оно, о чём?
— От кого? Знаю. О чём? Не пойму… Вот, сама послушай. —
Я включил настольную лампу и уже вслух стал читать: Уважаемый Алексей!
Простите за столь фамильярное обращение к Вам, но эпистолярная форма позволяет это. Признаюсь, что волнение переполняет меня. Да. Я помню своё обещание продолжить повествование, начатое в самолёте. Это будет, будет далее, но начну
с другого. Моя жизнь в Париже ещё больше обострила любовь к русской литературе. В последние годы особенно к современным российским авторам, их новому взгляду на жизнь в России. И когда открылся крупный книжный магазин на Севастопольном бульваре, что недалеко от моей квартиры, я стала постоянной посетительницей его и покупательницей новинок на русском язы;ке. Не скрою, мне нравятся Ваши книги. У меня есть маленькая библиотека, где собраны и они. Заниматься критическим анали- 
зом не буду, просто мне нравится Ваше творчество. Но не это главное! Я о другом…

— Обещающее начало, — бросила реплику жена и улыбнулась.
— Подожди! Действительно она не о книгах, слушай дальше: Помню свой первый шок, когда я узнала имя той женщины, которой Вы посвятили сборник новелл «Лёгкие облака». Не удивляйтесь. Это имя мне давно знакомо, ещё с детских лет! Подумала: может быть, совпадение? Столько повторяющихся русских имён
и фамилий! Начала вчитываться более глубоко в текст и по крупицам, разбросанным в нём поняла, что это Вы. Удивлены?
— Вот сейчас держись, — засмеялась жена, — будет строгий разбор твоих дел. Серьёзная критикесса.
— О! Если бы! — отчаялся я. — Не будет этого! Будет другое. Слушай:
Вы тот, кого много лет в нашем доме, особенно моя мама, называли «дитя любви». Отец при этом мягко улыбался и всегда на;ступала пауза. Они понимающе переглядывались и оба грустнели. Это была святая грусть…

— Вот так поворот! — воскликнула жена, действительно стран-но. Откуда она узнала об этом?
— Я и сам в недоумении, — снова растерялся я. — Видишь, мистика и только. В короткой беседе там, в самолёте, по;моему, я упомянул это выражение — «дитя любви».
— Вот! Может быть, она и разыгрывает тебя. Пассаж очень правдоподобен.
— Возможно! Только дальше — больше! Слушай:

Вы, конечно, помните историю архитектора и пианистки, о которых я Вам говорила в самолёте. Так вот! Пианистку всё;таки спасли. Божественному провидению это было угодно. Иначе не было бы этого письма. И это не преувеличение, нет!
После клиники пришлось оставить концертирование. Случилось так, что пианистка стала неплохим преподавателем в консерватории. Имела даже в дальнейшем лауреатов конкурсов и заслуженных деятелей. Продолжая страдать о несостоявшемся отцовстве, архитектор серьёзно занялся её лечением в дорогих клиниках, искренне надеясь, что в семье появится ребёнок.
Одновременно поселил у своей сестры под Ленинградом, в Комарово, молодую мать с ребёнком и часто навещал их, радуясь этим встречам. На вопросы молодой матери своего ребёнка о будущем
прямо не отвечал, находя причины и прося время для решения этого. Пианистка вскоре узнала об этих встречах и тайно от мужа посетила удачливую соперницу, не открывшись ей. Ребёнок, как говорила она позже, был чудесным! Она полюбила его. Ведь это был ребёнок любимого ею человека. Эти тайные поездки в пригород стали регулярны, и она совершенно искренне радовалась тому, что ребёнок рос здоровым и весёлым. Однако долго скрывать эти встречи не получилось. Произошёл решительный разговор между супругами. И архитектор сдался. Нет, он не оставит семью! Но ребёнка отобрать от матери он тоже не может. И как ни просила его жена об этом, увы, он не решился. Молодая мать, художница, окончательно поняв нерешительность архитектора, в один из летних дней, забрав ребёнка, внезапно уехала к своим родителям, не оставив адреса. Как они её встретили — это неизвестно. Только горе архитектора было глубоким. Жена, единственный человек, знавший всё, как могла старалась облегчить его страдания, переживая вместе с ним. Бог, видя это, смилостивился над ними и через несколько лет принёс в эту семью радость — у них родилась дочь… Жизнь возвращалась.

— Просто сказочная история, ты не находишь? — спросила меня жена.
— Да, но это не сказка, — заметил я, — это сама жизнь.
— Возможно, но что далее?
Я продолжил чтение:
Как вы уже догадались, это было моё рождение…
— Вот как! Но что далее? — воскликнула жена.
— Постой, постой, — остановил я её, — главное в другом, слушай:

А тем замечательным существом, резвившимся так весело на природе под Ленинградом, были Вы, дитя любви! Простите меня. Столько волнений. Почти неправдоподобно. Я сама порой не верю
в это. Но это всё правда! Нет сил продолжать повествование. Дайте время успокоиться. Простите! Вернусь в Париж, пришлю вещественные доказательства.
Всего доброго, мой брат, дитя любви!
Мари.

Мы с женой ещё долго молчали, всматриваясь в ночную тишину
уснувшего сада. Что творилось у меня в душе! Вспомнилось детство,
отец, который дал мне фамилию и отчество, воспитал меня и за всё
это время не сказал мне ни одного бранного слова. Только любовь
и забота. И мама, её картины, и всепоглощающая любовь к отцу, семье, всем нам. И вот, прошлое, не ведомое мне, догоняет меня сей-час, когда уже голова седая, взрослые дети и резвые внуки…

Я никогда не спрашивал у мамы, как она жила до меня. Да и со мной, ещё несмышлёнышем, таким, как на единственной сохранившейся с тех давних пор фотографии. Вот она, молодая стать, полная материнского счастья и обаяния держит меня на руках.
А я инстинктивно смотрю на неё, и нам хорошо! Мне особенно. Я припал к её груди, и соки жизни наполняют всё моё существо. Прекрасная идиллия. Мадонна с младенцем. Дитя любви, оборванной так быстро и перенесённой уже на меня на всю оставшуюся жизнь…


— Алексей, совершенно не пойму, что происходит? Ты срыва-ешь все сроки. Что с тобой? Пора завершать работу, а ты сделал паузу, — редактор ждал.
— Степан, понимаешь, мне нужно ещё время. Продли срок, сделай замену, ну придумай что;нибудь. Будь другом. Видишь, как всё получилось?
— Не вижу, Алексей, и не понимаю. Чего ты ждёшь?
— Вот-вот! Именно жду, — обрадовался я. — И очень жду.
И как только, то обязательно наверстаю. Обещаю тебе!
— Я не понял твоих мотивов, но даю тебе время до конца месяца. А там — извини, сниму с плана.
— Спасибо. Ты очень меня выручил, Степан, — я, обрадованный полученным запасом времени, быстро покидаю кабинет главного редактора.
Долгожданное письмо от Мари пришло через две недели. Даже не письмо, а два. Второе, прямо-таки под номером два, в большом конверте размером в страницу. Открываю первое:

Уважаемый Алексей.

Вот только собралась с духом и пишу, хотя волнение продолжает будоражить моё сердце. Наша встреча в аэропорту «Шарль де Голль» послана Богом! Когда я услышала Вашу фамилию, я просто на миг остолбенела. Пьер не мог понять, куда я тотчас понеслась, но остановить меня не могло ничто. В душе я давно мечтала
о нашей встрече, и вот случай помог. Вся моя забота была только в том, чтобы утвердиться в моей догадке. И я утвердилась!
Во-первых ваш рассказ о себе, семье и особенно о знакомом мне
с юных лет — «дитя любви». Отец очень переживал расставание
с Вашей мамой. Он не скрывал даже от нас, что любил её. И моя мама с понимаем к этому относилась. Она, мне кажется, тоже любила Вас. Редкие рассказы её о Вашей маме были полны сострадания и тёплой печали. И хотя отец долгие годы искал Вашу маму и Вас, успеха не было. Моё рождение принесло новое дыхание в семью. И повзрослев, я уже знала о Вас, и всякий раз упоминание о далёком брате было полно душевной чистоты, любви и печали.

Во-вторых, вы левша, как и папа. Когда Вы брали в самолёте стаканчик с минеральной водой, я обратила внимание, что делали Вы это левой рукой. В-третьих, когда мы прощались в Пулково, я заметила родинку за Вашим левым ухом. У папы была точно такая же.
И последнее — голос! Те же тембр и манера, что у папы. Папа успел таки через пятнадцать лет окончить строи;
тельство того самого здания под Парижем. И что самое замечательное — это четыре панно в вестибюле зала, выполненных по эскизам Вашей мамы. Когда отец поделился с мамой желанием украсить здание работами Вашей мамы, то та с радостью рекомендовала ему обязательно осуществить эту затею. Так случилось, что сейчас там музыкальная школа, маленький концертный зал и музыкальная библиотека. Моя мама несколько лет преподавала в ней. И, как часто мне говорила, наслаждалась этими панно. Я тоже не могу забыть это радостное чувство восторга от изумительных работ: цветочная тема обрамления
с высокими солнечными небесами, голубыми далями русской при;роды и воздушными феями в хороводе жизни. Четыре времени года…

Я опустил письмо и задумался. По-моему, я видел, давно уже видел эскизы этих панно среди многочисленных папок, хранящих многие задумки мамы. В волнении поднялся на мансарду, отыскал в стеллажах планшет, открыл обложку и начал разбирать давние работы мамы. Среди старых работ увидел два листа. Эскизы были старше меня! Почему;то вспомнилось классическое: «Рукописи не горят»! Четыре времени года, цветочное обрамление, высокие небеса и воздушные маленькие феи в лёгком танце. Да! Всё совпало! Я вернулся к письму в неизъяснимом волнении:

Боже! Как мне хочется не ошибиться. Прошу Вас подтвердить моё предположение. Будьте моим братом! Отцу там, вдали,
будет легче от сознания нашей дружбы. А также откройте конверт под номером два.
Мари.

Исполняю просьбу Мари послушно, как священнодействие.
Руки почему;то дрожат. Конверт открыт. Достаю из него выполненную на компьютере большую фотографию. На ней мама держит меня на руках, а я, припав к её груди, смотрю на неё. Это та единственная фотография, что есть у меня, только увели-ченная. И вторая, сделанная раньше на минуту или, возможно, позже — мама и я, кроха на её руках, смотрю прямо в объектив,
а слева, обнимая маму за плечо, высокий черноволосый молодой мужчина смотрит радостным взглядом на меня. Мягкая улыбка и добрый взгляд счастливого отца.

Вечерний костёр бросает яркие блики на стволы деревьев, шуршащую листву крон, кусты белой гортензии, ставшими в его освещении розовыми. Синие тени медленно вползают в сад,
и только искры разворошённого костра стремительно улетают туда, к вершинам могучих берёз, пропадая в темноте. «Скоро осень», — думаю я. — Пора собираться в Париж». Книжный базар, куда меня пригласили, обещает быть очень интересным
и насыщенным. И ещё, что более волнительно и непредсказуемо, — это встреча. Догадываюсь, что испытывает Мари, как суетится Пьер, любимый ученик тестя и известный архитектор. Волнуюсь, дадут ли моей жене отпуск в её научной библиотеке? Как хочется, чтобы эта встреча была радостным событием для людей, по воле случая оказавшихся рядом через почти что целую жизнь. Но нашедших друг друга!

«Жизнь порой бывает круче любого романа», — подумалось мне.

21.01.2007.